Михаилъ Федоровичъ Фроленко.
Михаилъ Федоровичъ Фроленко.
В. Н. Фигнеръ.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/01-56.jpg)
Михаил Федорович Фроленко, Фигнер Вера Николаевна, Год: 1907
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. . Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bаc. остр., 5 лин., 28. 1907.
Михаилъ Федоровичъ Фроленко вышелъ изъ бдной семьи, видвшей много нужды и горя. Когда въ Шлиссельбург онъ писалъ свою семейную хронику, то далъ ей названіе: ‘Семейство Горевыхъ’, намекая этимъ на горькую жизнь своихъ родныхъ. Его отецъ былъ отставнымъ фельдфебелемъ и служилъ смотрителемъ каменноугольныхъ копей въ Кубанской области въ 10 верстахъ отъ небольшого укрпленія Хумара, а мать, рано оставшись вдовой, билась вмст сь дочерью всю жизнь изъ-за куска хлба и умерла въ богадльн, къ великому огорченію сына, безсильнаго помочь ей въ стнахь Шлиссельбургской крпости. Тщетно просилъ онъ департаментъ полиціи разршить ему посылать матери тотъ небольшой заработокъ, который могъ бы сколотить физическимъ трудомъ въ тюрьм. Въ этомъ ему было отказано, но самъ департаменть ршилъ послать ей изъ казенныхъ суммъ 50 рублей, однако, вскор извстилъ, что Тифлисская полиція возвратила деньги обратно, такъ какъ измученная старуха уже умерла. Эта гордая, любившая независимость женщина, всегда жившая своимъ трудомъ, никогда никому не обязывавшаяся и ненавидвшая современныя формы филантропіи, умерла, униженная, какъ разъ въ одномъ изъ ненавистныхъ ей учрежденій, заставивъ преданнаго ей сына страдать невыразимо.
На грошевыя деньги, которыя мать съ трудомъ собирала поденщиной и швейной работой, Михаилъ Федоровичъ учился сначала въ жандармскихъ казармахъ у писаря (въ Ставропол Кавказскомъ, гд онъ и родился), а потомъ у отставного чиновннка, забулдыги и пьяницы, обремененнаго громадной семьей и cъ трудомъ прокармливавшаго себя и дтей рублевыми взносами, которые его ученики длали ежемсячно. Инспекторъ училищъ, при посщеніи этой частной школы, обратилъ вниманіе на мальчика и принялъ его въ уздное училище, гд тотъ и пробылъ 5 лть. Учился Михаилъ Федоровичъ хорошо. Въ послдній годъ на экзамен по географіи онъ возбудилъ интересъ въ самомъ губернатор, присутствовавшемъ при этомъ. Изъ всхъ учениковъ онъ одинъ хорошо рисовалъ географическія карты. Къ ужасу учителя, его превосходительство задалъ нарисовать Волгу, чего ученики по курсу не проходили. Но Михаилъ Федоровичъ вышелъ съ честью изь этого искуса. Губернаторъ ласково разспросилъ его и, узнавъ, что по бдности онъ не можетъ поступить въ гимназію, сказалъ: ‘Приходи ко мн, я устрою это’… Осенью, сь дтской доврчивостью, мальчикъ отправился во дворецъ губернатора, который, какъ и слдовало ожидать, и не подумалъ вспомнить о немъ: его просто не приняли тамъ. Однако, сь помощью добрыхъ людей Михалъ Федоровичъ все же поступилъ въ Ставропольскую гимназію и въ свое время кончилъ ее. Вмст съ однокурсниками, такими же бдняками, онъ добрался до Петербурга съ тмъ, чтобы поступить въ Константиновское военное училище. Но это не удалось, и посл многихъ мытарствъ по разнымъ высшимъ учебнымъ заведеніямъ, онъ поступилъ, наконецъ, въ Технологическій Институтъ. Это было въ 71 году, въ годъ процесса нечаевцевъ (Успенскій, Ткачевь, Кузнецовъ, Прыжевъ и др.). Михаилъ Федоровичь живо помнитъ интересъ, съ которымъ учащаяся молодежь относилась къ этому громкому длу. Вмст, съ другими студентами онъ старался проникнуть на засданія суда, не это не удалось. Опредленнаго плана насчеть будущаго у него тогда еще не было, и на слдующій годъ онь перехалъ въ Москву и поступилъ въ Петровско-Разумовскую Земледльческую Академію, гд еще была свжа память объ убійств Иванова: молодежь этого заведенія первымъ долгомъ отыскивала мсто трагическаго происшествія, тотъ гротъ, гд совершено было это печальное дло…
Въ Петровско-Разумовскомъ Фроленко жилъ уроками и получалъ маленькую стипендію, воспоминаніе о которой, какъ о безполезной трат общественныхъ денегъ, тяготило его чуткую душу даже въ стнахъ Шлиссельбурга, такъ какъ студентомъ, въ тсномъ смысл слова, М. Ф. былъ, по правд сказать, плохимъ и занимался больше сходками, студенческими длами, чтеніемъ и дебатами. Его матеріальное положеніе было изъ рукъ вонъ плохо. По временамъ случалось буквально голодать, и въ Шлиссельбург онъ чрезвычайно мило разсказывалъ, какъ въ одинъ весьма критическій въ этомъ отношеніи день, перебравъ вс рессурсы и источники займовъ и денежныхъ оборотовъ, онъ ршилъ, что ему ничего не остается, какъ только искать чего-нибудь на улиц. ‘Я былъ увренъ, говорилъ онъ, что въ такомъ большомъ город, какъ Москва, ежедневно происходятъ потери, и не можетъ быть, чтобы въ этотъ день кто-нибудь чего-нибудь не потерялъ’. Съ этой увренностью онъ пошелъ бродить по улицамъ, упорно глядя себ подъ ноги и ища глазами по земл… Онъ исколесилъ такимъ образомъ много улицъ и переулковъ… Вс поиски были напрасны… Но вотъ онъ видитъ небольшой буроватый комочекъ… поднимаетъ, развертываетъ… и, о радость! оказывается, что это дв смятыя рубленыя бумажки… Нечего и говорить, что въ этотъ вечеръ на стол его мансарды были хлбъ и колбаса, чай и сахаръ.
Среди этого полуголоднаго существованія, подрывавшаго силы молодого организма, одна мысль тревожила и занимала М. Ф.: какъ надо жить? Что долженъ человкъ длать? И, такъ какъ жить для себя — невозможно, то какого рода пользу приносить обществу? Какъ служить народу?..
Вмст съ другимъ петровцемъ — Аносовымъ, состоявшимъ въ московскомъ кружк чайковцевъ, онъ началъ первые практическіе шаги на почв альтруистической дятельности. Они подобрали молодыхъ рабочихъ и стали обучать ихъ грамот, ариметик и другимъ предметамъ въ размр низшей школы. Но идеаломъ обучаемыхъ юношей было занятіе торговлей, и меркантильные инстинкты этихъ учениковъ внушали отвращеніе безкорыстнымъ подвижникамъ — учителямъ…
Бросивъ эту затю, весной и лтомъ 1874 г. Михаилъ Федоровичъ совершилъ вмст съ тмъ же Аносовымъ путешествіе на Уралъ, съ наивно-простодушной врой найти тамъ квинтъ-эссенцію русскаго революціоннаго духа. Носителями его предполагались ‘бглые’ изъ Сибири и сектанты-‘бгуны’. По представленію путешественниковъ, Уралъ долженъ былъ кишть этими бунтарями и протестантами противъ существующаго строя, и соціалистамъ-пропагандистамъ стоило лишь войти съ ними въ соприкосновеніе, чтобы безъ особеннаго труда завербовать эти энергичные элементы въ революціонную армію. Совершивъ большое путешествіе на пароход, но большею частью пшкомъ, неопытные, неумлые и всегда голодные, переодтые въ крестьянское платье, путники основались кое-какъ на одномъ плохонькомъ завод и, потерявъ мсяца три, возвратились во-свояси, не видавъ въ глаза ни одного сектанта, ни одного бглаго.
По прибытіи въ Москву оказалось, что М. Ф. долженъ сдлаться нелегальнымъ, потому что тамъ до ухода въ Пермскую губернію на его имя была открыта столярная мастерская, гд интеллигенты обучались ремеслу. Одинъ юноша, посланецъ Войнаральскаго, скомирометировалъ этотъ адресъ, а въ то время малйшее подозрніе, пустая записка или оговоръ были достаточны, чтобы поплатиться нсколькими годами предварительнаго заключенія. Нежеланіе ни за что, ни про что ссть въ тюрьму разъ навсегда оторвало М. Ф. отъ всхъ узъ и благъ легальнаго и буржуазнаго существованія. Во время процесса 193-хъ онъ числился привлеченнымъ, но не разысканнымъ. Такъ съ 74 г. онъ жилъ жизнью революціонной богемы, безъ постояннаго имени и пристанища, среди ряда странныхъ метаморфозъ и чудесныхъ приключеній, герой и бродяга, не знающій, кмъ и чмъ онъ будетъ завтра, гд и какъ кончить свое сегодня. Долго не попадая въ руки искавшей его полиціи, онъ велъ это фантастическое и безпокойное существованіе до 17-го марта 1881 года, когда былъ схваченъ въ Петербург близъ квартиры Кибальчича, гд была устроена западня. За этотъ періодъ 74—81 гг. его жизнь полна скитаній и героическихъ длъ. Необычайная искренность, простота и отвращеніе къ фраз и къ теоріи были его характерными чертами въ тотъ періодъ. Онъ не любилъ говорить и относился съ нескрываемымъ пренебреженіемъ ко всякимъ отвлеченнымъ спорамъ и разглагольствіямъ. Если бы въ организаціи такого взгляда придерживались вс — это было бы большое зло: революціонная партія должна имть своихъ теоретиковъ и своихъ ораторовъ, которые не только умютъ, но и любятъ поговорить… Но если бы она состояла исключителмю изъ послднихъ, — дло было бы еще хуже…
Разсудительный и хладнокровный, человкъ практики, какимъ онъ былъ, Фроленко имлъ громадный всъ въ организаціи. Ни одно серьезное дло не обходилось безъ того, чтобъ ‘Михайло’, какъ его звали товарищи, не былъ призванъ для совта или участія. Психологія революціонера еще ждетъ своего изслдователя и художника, но великое ‘исканіе’ души неукладывающеися въ нормы существующаго, есть одна изъ характернйшихъ чертъ этой психологіи. Просматривая жизнь Михаила Федоровича, какъ нельзя боле убждаешься въ этомъ. На свобод — онъ искалъ путей и средствъ, какъ перестроить жизнь и передлать самихъ людей. Сначала студентъ-технологъ, студентъ-агрономъ, затмъ — членъ кружка чайковцевъ, учитель-нропагандистъ, потомъ, на ютъ, вмст съ Дебагоріо-Мокріевичемъ и М. Ковалевской, — бунтарь, прислушивающійся къ народному броженію, чтобы поднять массовое возстаніе… Поздне — участникъ Липецкаго и Воронежскаго създовъ, членъ партіи Народной Воли и агентъ Исполнительнаго Комитета… Что это, какъ не духъ мятежника, который смотритъ на жизнь, какъ на зданіе, въ которомъ тсно жить и которое, такъ или иначе, надо перестроить? Въ той или иной фаз своей пестрой карьеры онъ всегда былъ подобенъ человку, который ходитъ въ темномъ русскомъ царств, словно въ подземель, и тяжелымъ молотомъ нащупываетъ слабое мсто: ‘Сезамъ! Отворись!.. Свтъ и свобода — придите! Простой, необыкновенно скромный, безъ всякой мишуры и блеска, онъ принадлежитъ къ людямъ, которые ничего не теряютъ отъ того, что стоишь къ нимъ близко. Напротивъ, чмъ больше узнаешь его, тмъ больше любишь. Если героизмъ состоитъ въ томъ, чтобы становиться въ положенія огромнаго риска, хладнокровно и отважно совершать самыя опасныя дла, относясь при томъ къ совершенію ихъ, какъ къ самому обыденному поступку, то Фроленко, несомннно, истинный геній! Освобожденіе въ 77 г. Костюрина изъ тюрьмы въ Одесс, еще боле чудесное освобожденіе въ 78-мъ г. трехъ товарищей изъ Кіевской тюрьмы (Стефановича, Бохановскаго и Дейча), — эти дла, осуществленныя единоличными силами съ громаднымъ рискомъ для себя и безъ малйшаго риска чужой жизнью, не могутъ не внушить восхищенія къ ихъ исполнителю и навсегда останутся одною изъ самыхъ блестящихъ страницъ нашей революціонной исторіи. Въ Херсонскомъ банк, безкровно, черезъ подкопъ добывающій средства на дло революціи, въ желзнодорожной сторожк на 10-й верст подъ Одессой караулящій царскій поздъ, роющій минную галлерею на Малой Садовой, — онъ везд одинъ и тотъ же: спокойный, невозмутимый, самоотверженный и великій…
Осужденный въ феврал 1882 года по процессу 20-ти, онъ вмсто казни былъ заключенъ сначала въ Алексевскій равелинъ Петропавловской крпости, а потомъ, въ 84 г., перевезенъ въ Шлиссельбургъ.
Боле, чмъ кто-нибудь испыталъ онъ на себ страшныя послдствія заключенія въ этихъ казематахъ. Онъ страдалъ цынгою, ревматизмомъ и чмъ-то въ род остеоміэлита, такъ что долгое время не владлъ рукой и былъ совершенно глухъ, — и, кажется, ни одна система органовъ не осталась у него не пораженной какимъ-нибудь недугомъ.
Въ тюрьм его умъ усиленно работалъ, и насколько въ жизни онъ былъ практикомъ, презиравшимъ всякую отвлеченности настолько же въ заключеніи сталъ метафизикомъ. Онъ пересмотрлъ вс свои убжденія, начиная съ религіозныхъ… Вопросъ о бытіи личнаго Бога долго занималъ его, тмъ боле, что первымъ товарищемъ его по гулянію (въ Шлиссельбург) былъ Исаевъ, въ тюрьм увровавшій въ милосерднаго Бога и страстно прильнувшій къ религіи, утшавшей его въ скорбяхъ. Преодолвъ, наконецъ, свои сомннія, М. Ф. съ сожалніемъ говорилъ потомъ, что богъ безличный, богъ отвлеченный, богъ — въ смысл Идеи истины и добра, міровой души и т. п.— не даетъ ему удовлетворенія, что онъ хотлъ бы Бога, какъ его рисуютъ наивные иконостасы деревенскихъ храмовъ: Бога, — въ вид сдого, какъ лунь, старца, сидящаго на облакахъ и благосклонно взирающаго оттуда на весь міръ…
Въ области экономики онъ подвергъ критик трудовую теорію стоимости Маркса и сталъ ея противникомъ въ дух Бема-Баверка, какъ потомъ оказалось. Въ области политики, забывая за тюремными стнами жизнь, какъ она есть, съ ея вынужденной кровавой борьбой и невозможностью широкой культурной дятельности въ рамкахъ полицейскаго государства, онъ все время мечталъ о школахъ и народныхъ университетахъ, библіотекахъ и артеляхъ…
Даже сама наука не избжала его анализа. Вопреки Ньютону и всей честной компаніи, онъ трактовалъ силу тяжести на свой особый ладъ, и самъ Дарвинъ не остался въ его глазахъ незыблемымъ авторитетомъ, такъ какъ въ дружескихъ бесдахъ онъ развивалъ какую-то свою собственную теорію происхожденія организмовъ на земл… Вообще, худо ли, хорошо ли, но Фроленко ни въ какихъ своихъ взглядахъ не подчиняется существующимъ ученіямъ и теоріямъ, прививаемымъ съ дтства и въ юности въ средней и высшей школахъ, и ко всмъ явленіямъ относится своеобразно и не по шаблону. Спорить съ нимъ въ этихъ областяхъ невозможно, но нельзя отрицать, что въ мір, гд все приглажено и подчищено, гд вс похожи другъ на друга, такой человкъ иметъ своеобразную привлекательность: онъ ршительно не похожъ на другихъ, и на всемъ бломъ свт есть только одинъ, а не нсколько Фроленко… Другого подобнаго — нтъ!
Въ 1904 г. М. Ю. Ашенбреннеръ, ближайшій другъ его, съ которымъ послдніе годы онъ короталъ время на гуляньи въ безконечныхъ бесдахъ или чтеніи вслухъ, вздумалъ просвтить его насчетъ философіи. Самъ — великій любитель и даже знатокъ ея, Атненбреннеръ прежде всего хотлъ убдить друга въ необходимости и полезности философіи. Онъ прочелъ ему цлый рядъ лекцій, гд были Спиноза, Кантъ и Гегель, Вундтъ и Риль… Михаилъ Федоровичъ слушалъ все терпливо и внимательно, воспринимая съ небольшими возраженіями всевозможныя философемы. Ашенбреннеръ былъ въ восторг и на сторон хвалился своими успхами. Наконецъ, курсъ кончился, и философскіе трактаты были сложены на полку.
Каково же было негодованіе учителя, когда дня три спустя посл этого ученикъ поднялъ форменный бунтъ: онъ заявилъ, что существованіе философіи, какъ отдльной дисциплины, безцльно, безполезно и нелпо, что она ничего не даетъ, ничему не учитъ и не помогаетъ, и что въ конц концовъ всхъ философовъ отъ Канта и до Риля онъ посылаетъ къ чорту! М. Ю. Ашенбреннеръ былъ оскорбленъ въ своихъ лучшихъ чувствахъ…
Однако, дружба осталась между ними нерушимой.
Родившись на Кавказ, Михаилъ Федоровичъ страстно любить югъ съ его тепломъ и солнцемъ. Тоска по солнцу, котораго въ тюрьм такъ мало, проходитъ красной нитью въ его тюремныхъ настроеніяхъ.
Въ этомъ отношеніи характерно стихотвореніе, составленное имъ въ голов, въ Алексевскомъ равелин, и записанное только въ 1887 г., когда въ ІІІлиссельбург дали письменныя принадлежности.
По форм — это, быть можетъ, и не настоящіе стихи, но всякій, у кого есть душа, я думаю, будетъ тронутъ безъискусственными нотами тоски, которая звучитъ въ нихъ.
Въ камер грязной, сырой и холодной
Лтомъ хоть солнце, порой, веселитъ:
Гретъ привтливо,
Свтитъ такъ весело,
Съ лаской въ окошко глядитъ…
Грясь въ окошк и сидя на солнышк,
Меньше тоскуетъ бдняга-душа —
Холоду, сырости больше не слышитъ…
Время скоре бжитъ…
Въ осень ненастную, въ зиму холодную
Прячется солнышко… Гд-то оно?
Холоду лютаго, дня ли короткаго
Точно боится оно…
Дни — время малое — кажутся годами
Долгими, длинными… тянутся скучные…
Бродитъ бдняга по камер сумрачной…
Мается, руки скрестивши свои…
Всюду такъ сыро… такъ холодно!..
Даже желанія выйти на волюшку
Меньше, какъ будто, въ т дни…
Нту порывовъ, нту стремленія —
Замерли вдругъ вс они…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но, вотъ, въ окошко опять заглянулъ
Солнца весенняго свтъ…
Радостно встртили было его!
День лишь короткій оно прогостило —
Спряталось въ тучи опять.
Но ужъ оттаяли стекла замерзшія,
Въ камер стало свтлй…
Зато на душ потемнло
Стало несноснй, скучнй!
Стали являться желанья невольныя,
Стала томиться душа,
Стала проситься на волюшку вольную —
Выйти скоре туда,
Гд много воздуха, благо свта,
Жизни привольной, труда…
Много работы, но много и радостей,
Много заботы, — да все-жъ не тюрьма!
Отличаясь съ виду, пожалуй, хохлацкой флегматичностью, М. Ф. обладаетъ натурой чрезвычайно дятельной. Полная праздность въ первые годы заключенія была для него крайне тягостна. Потомъ, когда устроили огороды и завели мастерскія, онъ сталъ усердно работать и прошелъ цлый циклъ увлеченій. Первымъ было огородничество, въ которомъ онъ хотлъ примнять самые интенсивные способы обработки. Множество анекдотовъ ходило объ его опытахъ въ этой сфер, тутъ фигурировали: сахаръ, лимонъ и даже зубной порошокъ, испытываемые въ качеств удобрительныхъ туковъ. Стсненный въ размрахъ землевладнія, онъ не меньше коренного русскаго крестьянина вздыхалъ о томъ, гд бы раздобыть землицы… И мало-по-малу, вмст съ М. P. Поповымъ, отвоевалъ у тюремнаго начальства сначала такъ называемый ‘большой’ дворъ — передъ старой тюрьмою, а потомъ и ‘малый’ — за нею. Истощивъ вс огородныя зати и доведя овощи до возможнаго совершенства, М. Ф. подошелъ къ плодоводству. Онъ работалъ въ столяркой, какъ волъ, чтобы сколотить капиталецъ рублей въ десять для покупки ягодныхъ кустовъ и фруктовыхъ деревьевъ. Многочисленныя яблони, красующіяся еще и теперь въ предлахъ Шлиссельбургской тюремной ограды и разбросанныя всюду, гд только было возможно ихъ сунуть, посажены, главнымъ образомъ, его руками. Нельзя было доставить ^ну большаго удовольствія, какъ общать: ‘Фролъ! я теб дамъ мстечко для яблони!’ — и невозможно было огорчить сильне, сломавъ какъ-нибудь нечаянно вточку одной изъ его любимицъ… Когда, однажды, такая бда стряслась со мной, то, держа несчастную втку за спиной, я ршилась предъявить ее и покаяться не иначе, какъ вырвавъ предварительно общаніе не гнваться… Его труды и заботливость увнчались успхомъ: его суслейперъ, ‘императоръ Александръ III’, апортъ, антоновка и шпалерныя яблони плодоносили прекрасно и были источникомъ многихъ мелкихъ радостей, какъ для самого садовода, такъ и для его товарищей, любовавшихся осенью на деревья, чрезвычайно красиво, словно рождественская елка, разукрашенныя крупными румяными плодами, число которыхъ въ урожайный годъ доходило до 1200.
Всего трогательне было то, что цлью насажденіи были, собственно, не яблоки, а мысль, что товарищи, которые явятся въ Шлиссельбург посл насъ, найдутъ не безплодный пустырь, песокъ и камень, а прекрасно обработанную землю, деревья и плоды…
Весной, когда яблони и вишни стояли въ полномъ цвту, Фроленко приглашалъ товарищей взглянуть на блоснжный уборъ ихъ.
Стоя передъ деревомъ, съ блаженной улыбкой на лиц, онъ указывалъ на это изящное подобіе подвнечнаго fleurs d’orаnge и говорилъ: ‘Настоящая невста!’
Даже безплодная вишня, капризно требовавшая побольше солнечнаго свта и изъ года въ годъ обманывавшая общія надежды, подъ конецъ смилостивилась и въ 1904 г. дала 16 штукъ вишенъ, которыя посл многихъ заботъ объ ихъ сохранности (предлагали даже сшить мшечки изъ марли, чтобы предохранить отъ птицъ) были братски раздлены между всмъ товариществомъ…
Третьимъ и послднимъ увлеченіемъ М. Ф. было куроводство, которое началось съ безсонныхъ, тревожныхъ ночей надъ инкубаторомъ (работы М. В. Новорусскаго), а закончилось катастрофой, сопровождавшейся смертью одной курицы и вынужденной аукціонной распродажей жандармамъ всхъ остальныхъ…
Простота и доброта длали Михаила Федоровича однимъ изъ любимйшихъ товарищей, какъ на свобод, такъ и въ заточеніи. Какъ общественный дятель и высоко-нравственная личность, онъ всегда имлъ самую высокую цнность въ революціонномъ мір въ глазахъ всхъ, кто его зналъ, и память о немъ запечатлется, конечно, въ умахъ всхъ, кто будетъ знать его жизнь, его дла и страданія…
Одинъ товарищъ какъ-то выразился о немъ: ‘это алмазъ, не получившій полировки’… И это правда: Фроленко, дйствительно, — алмазъ!