Стоял прекрасный весенний день. Щегольская кареќта, запряженная парой кровных лошадей, мчалась по оживленным улицам Пешта и остановилась у подъезда дома аристократической части города, а ливрейный лаќкей отворил дверцы экипажа. Из него проворно вышел молодой человек и, слегка кивнув головой на почтиќтельный поклон швейцара, медленно стал подниматься по широкой лестнице с золочеными перилами в первый этаж.
— Батюшка вас спрашивал, сударь,— сказал лакей вошедшему, снимая с него пальто.— Теперь он в контоќре, но просил вас подождать его в кабинете.
Молодой человек, не отвечая, прошел несколько комнат и вошел в кабинет отца. Это была большая комќната, убранная с претензией на роскошь. Мебель с позолотой, мягкий ковер на полу, столы, уставленные драгоценными произведениями искусства,— все это гарќмонировало между собой. Лишь одно огромное бюро, заваленное бумагами, и большой массивный несгораеќмый шкаф свидетельствовали, что это кабинет делового человека.
Пройдясь нетерпеливо несколько раз по комнате, молодой человек бросился в кресло и, откинув голову на спинку, задумался.
Старый банкир Авраам Мейер был тип еврея, котоќрый, выйдя из ничтожества, создал себе неизвестно как огромное богатство. Родился он в жалкой лавчонке ма-ленького провинциального города и был сначала мелким торговцем. С коробом на спине исходил он всю страну вдоль и поперек, не пропуская ни одного угла. Расчетќливый и неутомимый, сопутствуемый той счастливой удачей, которая неизменно связана с работой еврея, Авраам быстро сколотил себе маленький капиталец, и счастливая спекуляция сделала из него богатого человеќка, а время — банкира-миллионера. Хотя он сам осталќся евреем душой и телом, строгим блюстителем Мойсеева закона, но своему единственному сыну дал хорошее образование.
Самуил, родившийся после двенадцатилетнего бесќплодного супружества и стоивший жизни матери, был идолом старика Мейера. Для него он работал, беспреќрывно накопляя богатство, для его образования он ничего не упустил из вида, и Самуил Мейер, надо сознаться, прекрасно воспользовался предоставленными ему средствами. Блистательно учился он сперва под руководством лучших профессоров, а затем в университете. По окончании курса наук он путешествовал, и это дало ему окончательную полировку. Он говорил на шести языках, хорошо рисовал и был прекрасным музыкантом.
Богато одаренный, но гордый и страстный, Самуил ненавидел свое еврейское происхождение, которое было причиной многих его неприятностей и замыкало ему две-ри действительно аристократических кругов, куда он так жаждал проникнуть.
Отец предоставил ему полную свободу. Он жил боќгато, занимался спортом, поддерживал отношения со своими старыми школьными товарищами и золотой мо-лодежью, которые охотно посещали его и еще охотнее, при случае, занимали у него деньги.
Старые приятели Авраама Мейера выговаривали ему, что сын его никогда не посещал синагоги и открыто не исполнял предписанный закон, постоянно вращаясь в обществе христиан и следуя их обычаям.
Старый банкир отвечал на это со сдержанным смехом:
— Пусть веселится, пока молод! Христиане сами постараются разочаровать его в своей дружбе, а когда он отрезвится, то вернется к вере отцов, которая все же живет в его сердце. Самуилу всего 25 лет, он добросовестный работник, у него есть деловое чутье и, когда пройдут увлечения молодости, он будет моим достойным преемником.
Довольно долгое время прошло после его приезда, но он этого не заметил, занятый своими думами. Тихо приподнялась бархатная портьера, и старик с седой бородой, худой и сгорбленный, остановился на пороге и пытливым взглядом посмотрел на сидевшего в кресле и погруженного в думы Самуила.
В эту минуту тот встал и, запустив руки в свои густые волосы, задыхающимся от злобы и отчаяния голоќсом сказал:
— О, какое проклятие принадлежать к этой презираемой расе, клеймо которой не может стереть ни обраќзование, ни богатство!
— Ты ошибаешься, сын мой. Золото покоряет самые застарелые предрассудки, и гордые христиане низко клаќняются еврею, чтоб получить от него презренный меќталл, который, пройдя через наши руки, не оставляет на себе клейма. Но с каких пор,— спросил банкир, тщаќтельно запирая за собой дверь,— тебе пришла странная мысль презирать свой народ и желать быть христианиќном? Или мало их бывает у нас? — заключил он с луќкавой улыбкой.
— Да, у нас бывают те, у кого дела с нами или коќторые тебе обязаны и потому боятся тебя обижать,— сказал Самуил.— И все-таки несмотря на наше гостеќприимство, несмотря на их учтивость и мнимый тон раќвенства, который они принимают, в их отношении к нам звучит нота, от которой закипает моя кровь. Скольким моим старым школьным товарищам, скольким офицеќрам, толпящимся на наших балах, я помогал, не треќбуя ни гроша обратно, между тем, они, при случае, нередко давали мне чувствовать, какая пропасть раздеќляет нас.
— Это высокомерные и неблагодарные глупцы, как все гои,— сказал старый банкир, садясь в кресло.— Ты вот понимаешь, что эти люди приходят к нам лишь из-за материальных интересов, а между тем, сам хоќчешь быть членом их общества. Но ты не прав перед богом отцов наших, Самуил. Не дал ли он тебе все, чтобы быть счастливым и даже возбуждать зависть? Ты молод, здоров телом и духом, богат. Берегись, Саќмуил, провиниться перед Богом, вступая в слишком дружеские сношения с нашими врагами, они будут тебя ласкать, пока им это нужно, и оттолкнут, как нечистую собаку, как только будут в силах обойтись без тебя.
Но раз мы заговорили на эту тему, я хочу спросить тебя, сын мой, что с тобой? Вот уже несколько месяцев я с прискорбием замечаю в тебе перемену: ты бледен, рассеян, нервен и плохо занимаешься делами. Скажи, что волнует тебя?
— Можешь ли ты снисходительно выслушать меня, отец? Я знаю, мое признание покажется тебе ужасным, а между тем я погибну, если, если…
Самуил снова опустился в кресло и провел платком по своему разгоряченному лицу.
— В чем бы ты ни признался, я хочу знать истину. Ты не раз мог убедиться в моем отцовском к тебе сниќсхождении.
— Это правда, отец. Слушай же меня терпеливо. Около семи месяцев тому назад я был, как ты знаешь, в нашем Рюденгорфском поместье и раз утром поехал в лес, который тянется до владений графа Маркош. Вдруг я слышу крик и призыв на помощь. Я кинулся в ту сторону и увидел лошадь, лежавшую на земле вмесќте со всадницей. Когда я подбежал, лошадь поднялась и бросилась на меня, волоча за собой амазонку, нога которой оставалась в стремени. Я быстро схватил лоќшадь за повод и вынул из стремени ногу бедняжки. Испуганная лошадь кинулась в сторону, вырвалась у меня из рук и умчалась. Я наклонился к всаднице, еще лежавшей на земле, и поднял ее. Это была молодая и совершенно незнакомая мне девушка. Она была так дивно хороша, что я стоял очарованный. Шляпа ее упала, и две густые косы пепельного цвета лежали в беспорядке на ее плечах. Вдруг я увидел капли крови на ее лбу.
— Вы поранились при падении? — спросил я взволќнованно.
Она подняла на меня испуганные глаза, но ничего не ответила. Полагая, что от испуга она не может говорить, я нашел необходимым освежить ей голову и перевязать ее рану. Неподалеку был ручей, я поспешил к нему и, смочив в воде мой платок, бегом вернулся обратно, но нашел молодую девушку без чувств. Я смочил ей висќки, перевязал рану, которая, впрочем, была незначительќной, но ничто не помогало: она не приходила в себя, и это ставило меня в большое затруднение. Я не знал, кто она и где живет, а оставить ее одну боялся. Наконец, подняв ее на руки, я бережно понес ее к нашему дому и не мог налюбоваться прелестным созданием. Когда я, запыхавшись, подошел к дому и прислуга наша увидела в моих руках бесчувственную девушку, мне помогли поќложить ее на диван. Вдруг мой камердинер Стефан, принесший подушку, сказал:
— Да это молодая графиня Маркош, сестра графа Рудольфа, я знаю ее камеристку Марту, да не раз видел и графиню.
— Если так,— сказал я ему,— то пошли скорей верќхового известить графа, что сестра его спасена и наќходится здесь.
— Граф Рудольф не гусарский ли офицер, который часто бывает у тебя? — спросил старый Мейер.— Его отец камергер двора?
— Да, это он.
— А ты даже не знал, что у него есть сестра? — скаќзал Авраам с насмешливой улыбкой.— Ты, может, тоже не знаешь, что оба запутались в долгах, и в моем портфеле немало векселей отца и сына. Но продолжай.
— Наконец Валерия, так зовут графиню, открыла глаза и искренне благодарила меня за спасение жизни.
— Вы преувеличиваете, графиня,— сказал я смеясь.— Вся моя заслуга заключается в том, что я пришел воќвремя.
Узнав, что я уведомил домашних, она протянула мне руку с такой добротой, улыбаясь, что я совсем был очарован. Затем она приняла мое предложение выпить что-нибудь прохладительное и рассказала, что получила образование в Швейцарии, провела затем целый год в Италии, недавно приехала в деревню и надеется, что мы будем добрыми соседями. Я с восторгом слушал ее, и когќда ее лазурные глаза, ясные и радостные, взглянули на меня, то сердце мое забилось тревожно: я был околдован.
Приезд графа Рудольфа прервал нашу беседу. Он поцеловал сестру, дружески поблагодарил меня за окаќзанную помощь и присланное мною уведомление, котоќрое их успокоило, так как лошадь Валерии прибежала вся в пене и с окровавленными коленями. Затем он скаќзал, что надо скорей успокоить отца, и подал руку сестќре. Я проводил их до крыльца, и Валерия, прощаясь со мной, сказала:
— Надеюсь, мы будем часто видеться с вами. Папа будет счастлив выразить вам свою благодарность, без вашей помощи я разбила бы себе голову о камни и корни деревьев.
Тут я заметил, что граф с удивлением посмотрел на сестру и ни одним словом не подтвердил ее приглаќшения.
— Валерия!—сказал он, покручивая усы.— Вероятќно, ты еще не знаешь, кто был твоим спасителем. Так позволь же мне представить тебе Самуила Мейера.
Тон был спокойный и равнодушный, а между тем, в нем звучало нечто, поразившее и меня, и молодую деќвушку. Она пристально взглянула на брата и, не сказав больше ни слова, прыгнула в экипаж. Рудольф сел проворно вслед за нею, приложив руку к козырьку и хлестнув лошадей. Я вернулся домой унылый: я понял тонкое внушение брата и угадал его результат. Рассуќдок и гордость заставили меня забыть этот случай, но воспоминание о Валерии лишило меня покоя, день и ночь мне виделось ее прелестное лицо, ее очаровательќная улыбка. Движимый неодолимой силой влечения, я отправился на виллу Маркош. Мне сказали, что оба графа уехали в город, а графиня никого не принимает, так как не совсем здорова, что, впрочем, не мешало ей в тот же вечер поехать на прогулку. Было ясно, что меня не хотят принять, но я решился поехать еще раз, и… опять не был принят. Мне ничего более не оставаќлось, как молча снести незаслуженное оскорбление.
Но знаешь ли, отец, несмотря на обиду, я не мог побороть овладевшее мною чувство, с жадностью искал случая видеть Валерию и часто встречал ее на катании, прогулках или в театре. Рудольф бывал у меня иногда как ни в чем не бывало, но никогда не говорил о сестќре. Вчера вечером у барона Кирхберга мы неожиданно встретились. Она покраснела и избегала моего взгляда, но я не хотел упустить случая объясниться. Воспользоќвавшись минутой, когда она была одна в зимнем саду, я подошел к ней.
— Простите, графиня, что я вас беспокою,— сказал я, кланяясь ей,— но мне бы хотелось знать причину ваќшей перемены ко мне. Почему, после того, как вы отнесќлись так приветливо ко мне и пригласили к себе, меня не принимают, когда я к вам являюсь.
Она побледнела и смерила меня презрительным взглядом.
— Вы желаете объяснения, хотя было бы лучше избежать его,— сказала она таким надменным, ледяным голосом, которого я не предполагал даже возможным в ее устах.— Я ценю оказанную вами услугу и, уважая ее, извиняю, что вы позволили тогда себе фамильярное обращение со мной, которое заставило меня предполоќжить, что вы один из наших соседей-дворян. Узнав, что я ошиблась, я поступила как должна была поступить. Круг нашего общества отличается строгой замкнутостью, господин Мейер, я обязана щадить щепетильность тех, кто посещает дом моего отца, и не могу заставить их встречаться с лицами, с которыми их разделяют расовые предрассудки.
При этих словах, на которых она сделала ударение, ясно доказывавших мне, что я не был ей парой в глаќзах боготворимой мной девушки и всей ее гордой касќты, вся кровь бросилась мне в голову и потемнело в глазах. Она, конечно, заметила, так как изменив тотчас тон, дотронулась до моей руки и сказала с участием!
— Как вы бледны, господин Мейер, не больны ли вы?
Я отступил как ужаленный змеей.
— Вы увлеклись, графиня, и замарали себя приќкосновением к человеку, который так неизмеримо ниже вас. Позвольте мне извиниться и выразить вам сожаќление в том, что я спас вас из-под копыт лошади, не подумав, что человек моей расы оскорбляет людей высќшего сословия, оказывая им услугу. Это послужит мне уроком, который я никогда не забуду. Еще один вопрос, и я вас оставлю в покое,— сказал я, заметив ее досаќду.— Вы от вашего брата узнали о щепетильности ваќшего общества и о различии между людьми, создаваеќмом предрассудками расы?
— Да, Рудольф заметил мне, что я поступила бесќтактно.
— А известно ли вам, в каких отношениях он сам находится со мной?
Валерия покраснела и бросила на меня негодуюќщий взгляд.
— Брат сказал мне, что знает вас и ездит к вам потому, что имеет дела с вашим банком, и что мужчиќне вообще можно не быть столь требовательным, как женщине, в своих знакомствах.
Между тем, я вынул из бумажника письмо, полученќное от Рудольфа недели две тому назад, в котором он просил у меня крупную сумму денег для уплаты карќточного долга, умоляя вытащить его из этого критичеќского положения, и называл меня своим другом.
— Не угодно ли вам убедиться, графиня, что ваш брат широко пользуется этой привилегией мужчины и что его сословные предрассудки не простираются на золото.
Покраснев до ушей, Валерия схватила письмо и проќбежала его глазами. Прочитав подпись: ‘Преданный и признательный вам’, она молча, кусая губы, подала мне листок, но я отстранил ее руку.
— Оставьте у себя это письмо, оно лучше всего скажет вам, заслуживаю ли я презрения за то, что спас жизнь сестре и помог брату в трудную минуту, не дуќмая о своей личной выгоде, так как граф не возвратит мне этой суммы, его дела мне известны.
Не дав времени что-либо ответить, я ушел, но поќехал не прямо сюда, а в нашу загородную виллу. Чтоќбы прийти в себя, мне необходимы были воздух и двиќжение.
Самуил замолчал в изнеможении и отбросил рукой свои черные кудри. Старый банкир слушал его, не прерывая. Поглаживая рукой свою седую бороду, он взгляќдывал время от времени на сына с чувством сострадаќния и затаенной радости.
— Что же ты хочешь теперь делать? Желаешь, поќлагаю, истребить это отродье? — спросил он после неќкоторого молчания.
— Да, отец, но иначе, чем ты полагаешь. В настояќщую минуту я желал бы только иметь в руках все обяќзательства и векселя обоих графов. Поможешь ли ты мне в этом?
— Отчего же, желание справедливое. Ведь ты мой единственный наследник. Позвони Леви, и мы устроим это дело к полному твоему удовольствию.
Минут десять спустя в кабинет вошел пожилой евќрей, то был Иозеф Леви, главный уполномоченный банќкирского дома.
— Любезный Леви,— сказал банкир, отвечая легким кивком головы на глубокий поклон своего поверенноќго,— я желаю приобрести все долговые обязательства и векселя графов Маркош, отца и сына. Переговорите со всеми, у кого могут быть такие бумаги. Даю вам шесть недель сроку для этой операции и вознагражу вас за труд.
— Вы знаете, господин Мейер, что ценность этих доќкументов весьма сомнительна,— заметил агент.— Оба графа игроки, земли их заложены, и я считаю их почќти несостоятельными.
— Это не меняет моего решения. Достаньте эти бумаги, хотя бы это стоило нам больших убытков. Когда все документы будут собраны, вы передадите их моему сыну, так как это дело касается собственно его.
— Теперь,— обратился он к Самуилу,— пойди, мой друг, отдохни. Ты сегодня не в силах заниматься, не правда ли? А я буду работать за двоих.
* * *
Недели через три после приведенного нами разговоќра Валерия Маркош сидела с подругой графиней Антуанеттой фон Эберштейн в своем прелестном будуаре, обќтянутом голубым атласом и украшенном множеством самых редких цветов.
Молодые девушки представляли полнейший контќраст. Стройная, нежная, грациозная Валерия, с ослеќпительно белой кожей и пепельными волосами, проќзванная ‘феей’, казалась ребенком возле высокой, веќличественной Антуанетты с густыми черными косами, огненными глазами и энергичным лицом.
Подруги с детства, воспитанные в одном пансионе, они искренне любили друг друга и проводили вместе целые недели, так как в доме графа на Антуанетту смотќрели как на близкую родственницу.
Антуанетта казалась озабоченной. Перелистывая хуќдожественный журнал, она бросала время от времени пытливый взгляд на свою подругу, лежащую на маленьќком диване и задумчиво устремившую глаза в простќранство. Хотя было около двенадцати часов, но Валерия была еще в белом пеньюаре, и ее маленькая ручка расќсеянно играла кистями кушака, охватывавшего ее талию. Вдруг Антуанетта отбросила журнал и порывисто встала.
— Нет, это невозможно! Что с тобой, Валерия? Не без причины ты бледна, грустна и постоянно задумчиќва. Скажи мне правду. Ведь мы клялись не иметь тайн друг от друга.
Валерия вздрогнула.
— Какая ты порывистая,— проговорила она, приподќнимаясь и привлекая подругу к себе на диван.— Впроќчем, ты права, я ничего не должна скрывать от тебя. Но поклянись сперва сохранить в тайне то, что я тебе скажу, так как мое горе вызвано беспокойством о деќлах Рудольфа.
Густая краска покрыла щеки Антуанетты, но поглоќщенная своими собственными мыслями, Валерия ничего не заметила и продолжала:
— Да, я скажу тебе все, но должна начать с происќшествия, случившегося со мною в конце прошедшего сентября, за три недели до твоего возвращения.
— Я знаю, ты упала с лошади. Твой брат говорил мне об этом. Но в этом падении не было ничего опасќного, и оно не имело влияния на твое здоровье.
— Ты ошибаешься, я рисковала жизнью. Но ты не знаешь, кому я обязана тем, что все кончилось так счастливо. Я никогда не называла имени этого человеќка, так как оно неприятно отцу и брату.
— Вот странно! А между тем, это правда: никто не произнес имени того, кто тебе оказал помощь.
— Я расскажу тебе все подробно,— проговорила Ваќлерия нерешительно.— Когда Феб споткнулся, я упала и так сильно ударилась головой о землю, что у меня потемнело в глазах. Смутно чувствовала я, что лошадь поднялась на ноги и волочила меня, так как нога моя застряла в стремени, а, очнувшись, увидела себя в объќятиях красивого молодого человека, который усаживал меня под деревом, но тут я лишилась чувств. Когда я окончательно пришла в себя, то лежала уже на диване, возле меня на коленях стоял тот же молодой человек и давал мне нюхать спирт, по другую сторону стояла почтенная старушка, вероятно, ключница. Тут я заметиќла, что мой спаситель красив, но цвет и форма его лиќца обличали в нем иностранца.
Он предложил мне пить, занимая меня, и я, не стесќняясь, отдавалась той симпатии, которую он мне внуќшал, так как, судя по его манерам и богатству меблиќровки, я думала, что имею дело с равным. В знак блаќгодарности я протянула ему руку, и он поцеловал ее восторженно, что заставило меня покраснеть. Вскоре приехал извещенный обо всем случившемся Рудольф, и я, прощаясь с незнакомцем, спасшим мне жизнь, проќсила его бывать у нас, но вообрази себе мое смущение, когда Рудольф, взглянув на меня — ты знаешь этот взгляд — представил мне моего спасителя: это был Саќмуил Мейер.
— Как! Самуил Мейер, сын еврея-миллионера,— воскликнула Антуанетта и с хохотом упала на диван. — Бедная Валерия! Понимаю, в каком ты была положении: он тебя нес на руках. Фи! Твоя хорошенькая головка леќжала на его груди или плече! Конечно, это возмутительно.
— Это еще ничего. Но возмутительнее всего было узќнать, что человек с такой наружностью и отличными манерами был чистокровный еврей, даже некрещенный,— сказала Валерия нетвердым голосом.
Антуанетта с удивлением взглянула на разгоряченќное и взволнованное лицо подруги.
— Неужели, Валерия, ты действительно думаешь, что крещением можно уничтожить происхождение челоќвека?.. Однако я все еще не вижу причины твоего горя.
— Дай мне кончить. Два раза Мейер приезжал к нам, но по приказанию отца и Рудольфа его не приняли.
— Надеюсь, ты ничего не находишь против такой благоразумной меры? — перебила ее Антуанетта.— Блаќгодарю за удовольствие встречать в вашем салоне челоќвека, который, конечно, распространяет неприятный аромат, свойственный его расе! Не гляди на меня с таќким удивлением, наследственность этого запаха — факт.
— Нет, нет,— возразила Валерия, смеясь от души.— Мейер не распространяет никакого дурного запаха. Он был слегка надушен, как каждый из нас, и прекрасно одет.
— Смотри, Валерия, ты что-то очень защищаешь этого еврея, и я начинаю подозревать тебя кое в чем,— заметила Антуанетта с притворным беспокойством.
— Не бойся, пожалуйста, и выслушай самое главное. Недели три тому назад я неожиданно встретила Мейера у барона Кирхберга. Поверишь ли, что он крайне развязно стал требовать от меня объяснения, отчего, пригласив его, я ни разу его не принимала?
— Это слишком. И как в этом виден еврей, особенќно, если он не подозревал причины отказа.
— Представь, милая Антуанетта, мне кажется, что он не подозревал. Я была тем более взбешена этой наќстойчивостью, что он заставил меня краснеть за мою неќблагодарность, так как, действительно, стыдно указать на дверь человеку, который спас тебе жизнь.
— А как иначе, когда это еврей! — возразила Антуќанетта.
— Конечно, но тем не менее, я была раздражена и дала понять ясно, что ему не место в нашем доме. Он был оскорблен. Смертельная бледность покрыла его лицо, я думала, что он упадет, и мне хотелось успокоить его словом участия. Он говорил об уважении, которое внушает еврейское золото, а глаза его пылали презреќнием и злобой, когда он подал мне письмо Рудольфа, в котором тот просил у него в долг крупную сумму денег и называл своим другом. В заключение он намекнул, что наши дела очень плохи, и ушел прежде, чем я усќпела прийти в себя.
Валерия быстро встала, подошла к письменному столу.
— Я не решилась отдать это письмо Рудольфу, хотя знаю, что он не уплатил долг.
Дрожащей рукой Антуанетта схватила листок и, пробежав его глазами, спросила:
— Почему ты знаешь, что этот долг не погашен?
— Ты не заметила,—сказала Валерия.— Вот читай:
‘Дорогой Самуил, это письмо будет ручательством,
что я уплачу вам долг при первой возможности. Тогда вы возвратите мне эту записку, которая, я знаю, остается в надежных руках’.
— Это надо узнать! Может быть, твой брат заплатил свой долг этому наглому ростовщику, а письмо позабыл взять: молодые люди так неосторожны! — говорила Анќтуанетта, видимо, принимавшая самое живое участие в делах молодого графа.
— Какой важный вопрос волнует вас? — спросил звучный голос, и Рудольф, весело улыбаясь, подошел к собеседницам, которые поглощены были своими разгоќворами, а потому не заметили его появления.— Не моќгу ли я быть судьей в вашем споре? Щеки твои горят, Валерия, а вы…— он вдруг замолчал, вспыхнув до ушей, и выхватил листок из рук Антуанетты.— Каким обраќзом это письмо попало в ваши руки? — глухим голоќсом спросил граф.— Неужели Мейер имел дерзость обќратиться со своими требованиями к Валерии?
— Нет, нет, он дал мне это письмо по иному повоќду. Слушай…
И молодая девушка передала брату свой разговор с банкиром на вечере у барона Кирхберга.
Рудольф слушал ее, опустив голову и покручивая свой тонкий ус.
— Все же, Валерия, ты напрасно так явно выкаќзала пренебрежение этому человеку. Конечно, это—евќрей, но он миллионер, а ты не знаешь и понять не моќжешь, как много он может сделать нам зла,— заметил, вздыхая, молодой человек.
— Он не стесняясь дал мне понять, что дела наши расстроены. Отдал ли ты ему, по крайней мере, ту сумму, о которой говорится в этой записке? — спросила с беспокойством Валерия.
Рудольф ответил не вдруг.
— Надеюсь скоро уплатить.
— Не скоро, а сегодня же надо расплатиться с этим ростовщиком! — вскричала, горячась, Антуанетта и, схватив за руку графа, продолжала:
— Рудольф, вы мой друг детства, и если сохранили хоть каплю привязанности ко мне, то позвольте избаќвить вас от этого гнусного обязательства. Я имею в настоящую минуту достаточную сумму денег, возьмите ее и расплатитесь с Мейером и, когда будет можно, вы возвратите мне эту безделицу. Скажите скорей, что вы согласны, в память всех тех сладостей, которыми мы, бывало, так часто делились между собой.
В ее глазах было столько горячей мольбы, что Руќдольф, вполне побежденный, прижал к своим губам ее ручку.
— Можно ли отказаться от того, что предлагается таким образом? Принимаю с благодарностью, так как я предан вам душой и телом.
— Благодарю, благодарю вас, я понимаю, Рудольф, чем вы жертвуете в эту минуту,— сказала молодая деќвушка, краснея.— Теперь до свидания, друзья мои, каќрета ждет меня, я поеду и вернусь назад. Успокойся, моя маленькая фея, все устроится.
В эту минуту лакей приподнял шелковую портьеру и доложил:
— Иозеф Леви, агент банкирской конторы ‘Мейер и сын’, пришел к его сиятельству, но узнав, что графа нет дома, просит вас принять его, так как дело не терќпит отлагательства.
— Хорошо, проведите его в мой кабинет. Пусть поќдождет. Я приду.
II
Посадив Антуанетту в карету, Рудольф поспешно направился в свой кабинет. Остаток пережитого волнеќния докипал еще в нем, и на лице разлито было холодќное надменное выражение. Он едва ответил на глубокий поклон Леви и, бросив на стол свою записку к Самуиќлу, сказал глухо:
— Ваш хозяин, вероятно, желает напомнить мне соќдержание этого письма, с которым он поступил довольно опрометчиво? Успокойте его и сообщите, что сумма, озќначенная в записке, будет ему сегодня уплачена сполна.
Он сел и взял книгу, показывая тем, что аудиенция окончена, но так как еврей не уходил, Рудольф взгляќнул с удивлением.
— Прощайте, господин Леви… Я очень занят.
— Мне весьма жаль, граф, что беспокою вас так не вовремя,— сказал агент, почтительно кланяясь,— я не премину передать то, что вам угодно было мне сказать, но явился я сюда по другому делу. Наш банкирский дом поручил передать его сиятельству, вашему батюшке, и вам, граф, различные долговые документы, находящиеся во владении господина Мейера, и предупредить вас, что уплата должна быть произведена в течение десяти дней.
Он вынул из своего объемистого портфеля и разверќнул перед изумленным молодым графом длинный спиќсок обязательств и векселей, выданных им и его отќцом разным лицам в городе, сумма представляла такую крупную цифру, что у Рудольфа закружилась голова.
— Каким образом все эти бумаги попали в ваши руки?
— Они были предложены нам в уплату и приняты без затруднений нашим банком, который не сомневается в том, что долги будут погашены. Позволю себе еще заќметить вам, граф, что большая часть этих бумаг просроќчена и что десятидневная отсрочка делается только из уваќжения к его сиятельству. Честь имею вам кланяться, граф.
— Подождите!
Рудольф поспешно написал несколько строк, в котоќрых холодно просил Самуила приехать к нему, чтобы объясниться по поводу возникновения недоразумения.
— Забыл я вам заявить, что патрон болен,— сказал Леви, принимая письмо.— Господин Мейер-сын ведет все дела, а для переговоров вы потрудитесь обратиться к нему,— и раскланявшись, еврей ушел.
Оставшись один, Рудольф в отчаянии схватился за голову. Уплатить такую сумму было немыслимо, а не заплатить — значило разорение и бесчестие. Он решил сказать все отцу.
Как только старый граф вернулся домой, Рудольф тотчас вошел к нему в кабинет и выслал из комнаты камердинера.
Удивление старика сменилось отчаянием, когда он узнал, в чем дело. В полном изнеможении он опустился в кресло, в первый раз он почувствовал угрызения совесќти за свою расточительность. Но некогда было предаќваться бесплодному раскаянию, надлежало придумать, как отвратить угрожающий удар.
Отец и сын высчитали все свои ресурсы, но и продаќжа серебра, фамильных драгоценностей, конюшен, экиќпажей и земли не дала бы надлежащей цифры, не говоќря уже о неблагоприятных шансах, неизбежных при спешной продаже. Конечно, еврей бы мог выручить свое, продав все с аукциона, но что их ждет после такого сканќдала? Нищета и бесславие, а для Рудольфа неизбежќность отставки.
Они обратились к ростовщикам, но безуспешно, мрачќное отчаяние овладело ими, тем более, что ответа на письмо молодого графа не последовало.
Через день после того в городе распространилась неќожиданная весть, Авраам Мейер внезапно умер от апоќплексического удара. Через два дня после погребения старого банкира Рудольф получил лаконическую записќ
ку, в который Самуил извещал, что если граф желает с ним переговорить, то найдет его от 11 до 3 часов дня в конторе.
Скрепя сердце, отправился молодой граф к Мейеру.
Его тотчас провели в кабинет банкира, который встая ему навстречу и церемонно предложил стул. Оставшись одни, молодые люди с минуту молчали. Смерть отца, по-видимому, сильно подействовала на Самуила, он поќбледнел, похудел, и глубокая складка легла между броќвей, выражение лица было угрюмо.
— Мне очень тяжело, господин Мейер,— начал Руќдольф с глухим раздражением,— говорить о деле, по коќторому я пришел, и позвольте вам сказать, что я знаю причины, заставляющие вас так действовать. Нехорошо с вашей стороны из мести к такой девочке, как моя сестќра, разорять семью, чтобы заставить ее нищетой и бесќславием заплатить за оскорбительные слова.
— Вы забываете,— перебил холодно банкир,— что эти слова вашей сестры были внушены ей братом.
— Ну да, сознаюсь, я причина оскорбления, нанесенќного вам Валерией, но, господин Мейер, я не первый и не последний из нашего общества следую предрассудќкам, к которым издавна евреи дают повод.
— От вас, граф, зависит покончить дело миром, и я полагаю, что до сего дня не давал вам повода жалоќваться на неприятные свойства, которые вы приписываќете нашему племени.
— О, если вы предлагаете дружелюбное соглашеќние,— оживляясь, сказал граф,— то я от всего сердца извиняюсь за причиненное вам оскорбление. Дайте нам годовую отсрочку, мы переменим образ жизни, продаќдим, что можем, без большого убытка и тогда уплатим вам все сполна.
Презрительная усмешка скользнула по лицу Самуила.
— Вы ошибаетесь, граф, -речь идет не об извинении между нами, я не даю вам ни часа отсрочки и, если чеќрез три дня вы не заплатите, наложу запрещение на все ваше имущество. Но есть еще третий выход, и от вас зависит к нему прибегнуть. Тогда я сожгу все докуменќты и ничего не потребую от вас.
Рудольф глядел на него в недоумении.
— Я вас не понимаю,— проговорил он.— Что же вы от нас потребуете?
Самуил нервно оттолкнул груду бумаг, лежавших пеќред ним на столе, и глаза его странно вспыхнули.
— Выслушайте, граф, вот мои условия: согласитесь выдать за меня графиню Валерию, и я уничтожу все тяќготеющие на вас обязательства.
Кровь бросилась Рудольфу в голову.
— Вы или с ума сошли, Мейер, или издеваетесь над нашим несчастьем! Валерия — ваша жена! Вы забываеќте, что вы…— он остановился.
— Еврей,— докончил Самуил дрогнувшим голосом.— Но я перестану быть евреем и скоро сделаюсь христиаќнином, я намерен креститься, сверх того, я уже начал действовать, чтобы купить угасшее баронство и полуќчить от правительства право носить титул барона. Коќнечно, я предпочел бы иначе получить вашу сестру, но зная, каким препятствием тому служит мое происхож-дение, хватаюсь за всякое средство, чтобы овладеть женќщиной, которая внушила мне несчастную, безумную, гиќбельную страсть, доводящую человека до преступления. То, что я вам сказал, было причиной смерти моего отца. Когда он узнал о моем намерении принять христианство, с ним сделался апоплексический удар, который его убил. Но вы понимаете, что если даже такое несчастье не могќло поколебать моей решимости, следовательно, никакие дальнейшие препятствия меня не остановят. Итак, я повќторяю: рука вашей сестры или бесчестие. Вы имеете три дня выбора между мной и разорением. Взвесьте все хладнокровно, и мое предложение не покажется вам таќким нелепым.
В эту минуту Рудольф был положительно неспособен хладнокровно обсуждать подобное предложение. Смерив банкира презрительным взглядом, он отвечал глухим и дрожащим от волнения голосом:
— Надо быть ростовщиком, чтобы взвешивать хладќнокровно шансы подобной комбинации. Предположив даќже, что мы настолько подлы, чтобы решиться на такую постыдную сделку, сама Валерия никогда не согласится на это… И знайте, если вы этого не знали до сих пор, что овладеть сердцем женщины можно, но купить его нельзя.
Не дожидаясь ответа, Рудольф вышел из комнаты. Он не видел, как вспыхнуло лицо Самуила и каким мрачным огнем сверкнули его глаза.
— Овладеть сердцем женщины? — подумал он с гоќречью.— Я попытаюсь и какой бы то ни было ценой, но когда мне будет открыт доступ к ней…
Старый граф Маркош подумал, что лишится расќсудка, когда Рудольф, вернувшись, сообщил ему о результате свидания. Чувство отвращения и оскорбленќной гордости поднимались в нем при одной мысли отдать свою дочь, свою Валерию этому наглому ростовщику.
— Ах,— проговорил он наконец,— целые века это преќзренное отродье упивается христианской кровью, и этот нечистый пес, несмотря на лоск цивилизации, точно Шейлок хочет, чтобы ему заплатили человеческим мяќсом. У меня никогда не станет духу сказать несчастной девочке, что нам осмеливаются предлагать. Требовать от нее такой жертвы, это все равно, что требовать ее смерти. И подобный исход такое же бесчестие, как и раќзорение.
— Я того же мнения, отец, и тоже не могу сказать правду Валерии. Я полагаю, что пуля более честным образом положит конец всем затруднениям.
Старик беспомощно поник головой. Как он проклиќнал в эту минуту увлечения молодости, все безрассудства зрелого возраста и дурной пример, которым вовлек своеќго сына в водоворот беспутной жизни и расточительности.
А предмет всех этих волнений — Валерия — не знала еще, какая гроза собирается над ними, тем не менее, волнение и мрачная задумчивость отца и Рудольфа не ускользнули от ее внимания. Какой-то неопределенный страх, не то предчувствие беды овладели ее душой, и только присутствие подруги поддерживало ее, но когда в день рокового свидания Рудольфа с Мейером оба граќфа не вышли к обеду, мучительная тревога Валерии возросла до крайних пределов.
— Я тебе говорю, готовится что-то ужасное, нам гроќзит какое-то несчастье,— говорила она приятельнице.— Сегодня я видела с балкона, как Рудольф выходил из коќляски, таким я его никогда не видела. Он шатался, как пьяный, потом я хотела идти к отцу, и меня не приняли, а теперь они оба не вышли к обеду. Боже мой! Боже мой! Что-то будет!
Сердце Антуанетты сжалось. Рудольф был для нее дороже, чем она позволяла себе сознаться, и неведомая опасность, угрожавшая любимому человеку, лишала ее покоя, но более энергичная, чем ее подруга, она решиќлась положить конец этой неизвестности.
— Успокойся, Валерия, я напишу сейчас несколько
слов твоему брату, попрошу его прийти поговорить со мной, он скажет мне правду.
Отослав записку, она вернулась к подруге, тревога которой дошла до болезненного состояния. Она уговоќрила ее лечь на диван, распустила ей волосы, чтобы обќлегчить головную боль, и прикрыла пледом ноги. Едва она это кончила, как лакей пришел ей доложить, что молодой граф ждет ее на террасе.
Рудольф стоял, скрестив руки и прислонясь к коќлонне. Он поднял голову лишь тогда, когда Антуанетта коснулась слегка его руки. Увидя, как он бледен, как изменился в лице, молодая девушка вскрикнула:
— Что с вами случилось, Рудольф, скажите мне,
умоляю вас.— Будьте откровенны, друг мой. То, что вас волнует, не может вечно оставаться тайной, потому доќверьте ее преданному вам сердцу.
— Я не достоин вашей дружбы, Антуанетта,— проќшептал он сквозь зубы.— Я негодяй, так как содействоќвал несчастью, которое разразилось над нами. Лишь пуля может спасти меня. Но не покиньте в несчастьи бедную Валерию, эту невинную жертву.
Молодая девушка глухо вскрикнула.
— Рудольф, то, что вы сказали, недостойно вас как честного человека. Вы говорите, что виноваты, но разве вину поправляют преступлением? Поклянитесь мне, что отказываетесь от этой мысли, и помните, что пуля, коќторая поразит ваше сердце, сразит и мое.
Граф вздрогнул, и луч радости озарил его лицо.
— Дорогая моя, вы не можете понять, что я чувќствую в эту минуту. Я бы желал посвятить всю мою жизнь, чтобы составить ваше счастье, а между тем, не могу даже предложить вам честное имя, но теперь, когда вы знаете, что я вас люблю, я скажу все. Теперь вы не только подруга детства, вы половина моей души и имеете право на мое полное доверие.
Он привлек ее к себе и тихим голосом вкратце изложил ей положение дел, сообщил все перипетии поќследних дней, а равно и неслыханное предложение еврея.
— Вы понимаете, Антуанетта,— заключил он,— что мы не можем решиться говорить Валерии о жертве, коќторая равна для нее смертному приговору, но и пониќмаете, что трудно жить после такого бесчестия.
Молодая девушка слушала его молча и при последќних словах графа побледнела.
— Нет, нет, Рудольф, повторяю вам: вину не заќглаживают преступлением. Ах, будь я совершеннолетняя, я бы тотчас выручила вас, но я не могу просить у моего опекуна, хотя он и очень добр, половину моего состояния.
— Разве вы думаете, я принял бы такую жертву,— перебил ее с жаром Рудольф.
— Не сердитесь мой милый, и будем говорить споќкойно.
Она провела рукой по его влажному лбу и сказала:
— Во всяком случае, ничто на свете не помешает нам соединиться, так как мы любим друг друга, но кроќме того, мне кажется, мы должны все сказать Валерии, прежде чем допустим ваше разорение, словом, не отчаќивайтесь. Я чувствую, что все устроится, и бог сжалится над нами.
— Мой добрый ангел,— прошептал Рудольф, прижиќмая ее к своему сердцу.— Бог милосерд, коли ему угодќно было соединить мою жизнь с вашей в эту минуту жестоких душевных мучений. Пойдите же и сообщите об этом бедной Валерии.
— Выйти замуж за Мейера?! Но ведь это уже не жертва, а бесконечная пытка. Если бы речь шла лишь о том, чтобы умереть… но жить с противным, ненавистќным человеком!..
Она быстрыми шагами ходила по будуару, то задыќхаясь от рыданий, то ломая себе руки в безмолвном отќчаянии. Наконец, она остановилась перед Антуанеттой, которая тихо плакала.
— Послушай,— сказала она с лихорадочным блесќком в глазах.— Я не имею ни права, ни силы допустить гибель отца и брата, но каждый приговоренный к смерти может просить помилования. Я тоже хочу сделать эту попытку и сама пойду просить Мейера дать нам отсрочќку, не требуя моей руки, которая не доставит ему счаќстья. Я сделаю это сегодня же.
— Валерия,— воскликнула в испуге Антуанетта, схваќтив ее за руки.— Ты хочешь решиться на такое безумие. Где и как можешь ты увидеть его?
— Я уже все обдумала,— нетерпеливо перебила ее Валерия.— Дом банкира недалеко от нашего и при нем большой сад, окруженный оградой, в переулке, котоќрый идет вдоль этой ограды, есть калитка в сад, котоќрую запирают только после полуночи. Не гляди на меќня с таким удивлением, все эти подробности рассказал мне Рудольф, не предвидя, что они мне пригодятся. Итак, я пойду туда. Самуил живет в первом этаже, и его комнаты, кажется, выходят в сад. Я встречу его и переговорю.
— Ты решаешься идти одна на свидание с человеќком, безумно в тебя влюбленным?! Подвергаться такому риску — неразумно: ты слишком хороша, чтобы он мог от тебя отказаться, ты только сильней возбудишь его пылкую страсть!
— Ты забываешь, что он хочет на мне жениться и знает, что мы в полной зависимости,— отвечала Валеќрия с горьким смехом,— следовательно, он будет щаќдить мою честь. Впрочем,— она взяла со стола маленьќкий револьвер, подаренный Рудольфом,— вот что я возьќму с собой, а для полного твоего спокойствия поедем вместе, ты останешься подле калитки и придешь мне на помощь, если я крикну. Только не удерживай меня! Как знать? Быть может, это будет небезуспешно. Говоќрят, что слезы любимой женщины трогают самого жес-токого человека, а если он меня любит, то сдастся на мои слезы. Или, быть может, гордый еврей удовлетвоќрится моим унижением. Ах, как я ненавижу его за то, что он подвергает нас такому унижению.
— А если он не один и тебя увидят,— заметила остоќрожно Антуанетта. Лихорадочное возбуждение подруги пугало ее.
— Нет, нет. Кого он может принимать после смерти отца?.. Но надо спешить, уже половина десятого, и взоќшла луна, момент самый благоприятный. Помоги мне причесать волосы, а затем мы наденем черные плащи. Я не буду переодеваться, чтобы не привлечь внимания горќничных.
Антуанетта не противилась больше. Дрожащими руќками она заплела длинные косы Валерии, затем обе они, накинув на себя шелковые бурнусы и прикрыв головы черными кружевными шарфами, тихонько направились в сад.
Через калитку, которая запиралась на замок изнутќри, вышли они на улицу, остановили первого попавшеќгося им извозчика и велели везти себя в улицу, примыкавшую к саду банкира.
Дорогой они не обменялись ни словом. Душевное состояние Валерии затмило ее рассудок. Слабая и нервќная от природы, молодая графиня была лишена разумќной любимой матери, которая сдерживала бы и направќляла порывы ее характера. Старая родственница, восќпитавшая сироту, педагогическими способностями не обќладала, и потому Валерия не могла приобрести чувство того душевного равновесия, которое служит нравственќной уздой, сдерживающей минутные вспышки.
Антуанетта тоже с детства осталась сиротой, это быќла честная, прямая, отважная натура, опасность имела для нее какую-то прелесть, и она любила решительные меры. В эту минуту сердце ее сильно билось, она соќзнавала, что принимает участие в таком деле, которое не должна была допустить, но романтическая сторона этоќго поступка прельщала ее, надежда спасти Рудольфа, устранив вместе с тем компрометирующее супружество, победила ее последние колебания.
Экипаж остановился, они вышли, приказав кучеру ждать их на углу улицы, и почти бегом направились к калитке, которая действительно была открыта.
— Подожди меня здесь, у входа, и моли бога, чтоб он мне помог! — сказала Валерия, пожимая руку поќдруги, и, не дожидаясь ответа, вошла в темную аллею, окаймленную вековыми деревьями.
С каким отчаянием Валерия решилась идти вперед, стараясь ориентироваться в густых аллеях незнакомого ей сада, чтобы найти дорогу к дому. Вдруг она очутиќлась на открытой лужайке, освещенной восходящей луќной, и остановилась. Фонтан в мраморном бассейне был окружен цветниками, мелкие тропинки извивались меж группами кустов, деревьев и статуй и вели к террасе, примыкавшей к дому. На этой террасе, тоже украшен-ной растениями, облокотясь на стол, заваленный книгаќми и бумагами, сидел человек, лампа ясно освещала его задумчивое лицо. Возле стола лежала большая собака, вытянувшись на циновке.
Валерия остановилась, словно прикованная к земле, и, шатаясь, оперлась на пьедестал статуи. О чем думал этот ужасный, ненавистный человек? О своем отце, уби-том перспективой крещения сына, или о новых способах уничтожить, унизить людей, обреченных им на жертву?.. Вся напускная ее храбрость мгновенно исчезла. Говоќрить с Самуилом, унижаться перед ним ей было стыдќно и страшно, нервная дрожь охватила ее, она поверќнулась, чтобы бежать прочь, но тонкий слух собаки улоќвил шелест шелкового платья, скользнувшего по каменќному пьедесталу, она поднялась, прыгнула в сад и с бешеным лаем кинулась на молодую девушку, оцепеќневшую от испуга. Самуил с удивлением поднял голоќву и позвал собаку, но так как она не услышала и лаяла, он сошел в сад и, увидев женщину, на которую собака продолжала кидаться, подбежал к ней, крик-нув: — Прочь, Марс! — и схватил пса за ошейник.
С изумлением всматривался он в незнакомку, стоявќшую неподвижно около статуи.
— Кто вы и как сюда попали? — спросил он.
Не получая ответа, он пожал плечами.
— Вы немая? Что вам здесь надо?
— Вас,— отвечала Валерия, выступая вперед и сбраќсывая с головы кружевную косынку.
Ею снова овладела та отчаянная решимость, котоќрая привела ее сюда. Узнав Валерию, Самуил отступил назад, как громом пораженный.
— Вы здесь, графиня, и в такую пору? О, я чувствую, что не мир принесли вы мне.
— Вы ошибаетесь, господин Мейер, я именно пришла предложить вам мир, если вы желаете его принять,— отвеќчала Валерия тихим голосом.— Умоляю вас, дайте отцу отсрочку, чтобы он имел возможность уплатить долг, и я всю жизнь буду благодарна вам. Я пришла умолять вас об этом! — И она с мольбой протянула к нему руки. ,
— Самуил не сводил взгляда с прелестного лица, котоќрое от волнения стало еще краше, но при ее последќних словах, он нахмурился.
— Я вижу, графиня,— сказал он глухим, но спокойќным голосом,— что ваш отец все сказал вам, значит вам известно, что в ваших руках — спасение вашей семьи.
— Но какой ценой? То, что вы требуете,— невозќможно.
Молодой человек горько улыбнулся.
— Что делать! Счастья всегда трудно добиваться! А вы думаете, что я меньшей ценой приобретаю ту, коќторую безумно люблю?
— Ах, пожертвовать золотом или продать свою дуќшу, разве можно сравнить одно с другим? — прервала его Валерия.— Вы ни во что ставите унижение и дуќшевную муку целой жизни, вы, который рискует только
деньгами. Конечно, для человека вашей расы эта жертќва самая тяжелая, и я удивляюсь, что вы настолько уклонились от обычного пути и полюбили разорившуќюся христианку,— заключила она презрительно.
— Вы правы, графиня! Безумно искать руки женќщины, которая бросает презрение в лицо любящему ее человеку. Но вы глубоко ошибаетесь, думая, что человек моей расы не может жертвовать ничем кроме золота, которое христиане так искусно мотают. Я отдал более того на ваш жертвенник, графиня, я сложил жизнь моеќго отца, заявив ему, что сделаюсь христианином, и он не мог пережить мысли, что сын его отрекается от своей веры, народа и семьи. Позвольте вам еще заметить, что никто не ответственен за случайность своего рождения в той или другой среде, уже давно, по склонности и по привычке, я чту христианский обычай, а образование, которое способно действительно разделить людей, деќлает меня равным вам. Я не могу понять, отчего кажется возмутительным мое желание жениться на христианке, которая не приносит мне ничего, креме самой себя, и которой я жертвую своей религией, а ее семье возвраќщаю спокойствие и состояние, так как я ее единственќный кредитор. Моя жертва добровольная, графиня, но не меньше вашей, и я приношу ее из любви, что служит вам гарантией на будущее, а при нынешних обстояќтельствах вы, конечно, можете попасть в худшие руки. Вы думаете,— заключил он с горечью,— что среди вас нет дурных мужей и людей бесчестных?..
При этих словах, показавших, что решение банкира осталось непоколебимым, нервное возбуждение Валеќрии достигло апогея, дрожь пробежала по телу, сердце ее забилось, а отчаяние и бешенство почти лишили ее рассудка.
— А! Вы безжалостны,— воскликнула она, схвативќшись за голову обеими руками,— и я напрасно пришла к вам. Все, что вы говорите мне, никогда не сотрет вашеќго рождения, и всегда скажут, что я вышла замуж за еврея. Поймите же, что никакое богатство, никакое обќразование не могут заполнить подобную пропасть! Боќже мой! Ведь вы же можете найти себе другую жену, если действительно ваша любовь ко мне так велика, как вы говорите, то спасите мою семью, но не принужќдайте меня к супружеству, которое внушает мне непобедиќмое отвращение. Будьте великодушны, господин Мейер, и я буду думать о вас как о друге с…— голос изменил ей.
— С отвращением,— горько усмехаясь, подсказал Саќмуил, сраженный четким и неосторожным признанием молодой девушки.
— Нет, нет, с благодарностью,— перебила его Валеќрия.— Я хочу верить в ваше великодушие…
Почти не сознавая того, что она делает, Валерия опустилась на колени.
— Вот, я на коленях умоляю вас: убейте меня и удовлетворитесь моей смертью взамен спасения моей семьи.
Самуил вздрогнул и провел дрожащей рукой по своеќму влажному лбу. Он хотел кинуться поднять молодую девушку, но удержался и отступил назад, в глазах его горела то злоба, то страсть, когда он глухим голосом с глубокой горечью отвечал ей:
— Я не смею, графиня, поднять вас моими нечистыми руками и должен вынести стыд видеть женщину у моих ног, женщину, которая предпочитает смерть моей любќви. Но, несмотря на все эти оскорбления, я не отказыќваюсь от вас, потому что люблю вас такой, какая вы есть — бессердечной, жестокой и ослепленной несчастќными предрассудками. Я вас не убью, потому что хочу, чтобы вы жили для меня.
Валерия быстро встала, причем накидка ее соскользќнула на землю, но она этого не заметила и со сверкаюќщими глазами подняла руку.
— Будьте же прокляты вы и все, что вы предприниќмаете, безжалостный человек,— крикнула она прерыќвистым голосом, а затем повернулась и кинулась в аллею, ведущую к выходу, но силы ей изменили, гоќлова закружилась, в глазах потемнело, и она упала без чувств.
Увидев, что она упала, Самуил бросился к ней, поднял ее и отнес на скамью, заметив, что она не приќходит в чувство, он положил ей под голову свернутый плащ, сам побежал к себе в комнату, оттуда принес стакан вина и флакон с солями, которые и дал ей поќнюхать. Спустя несколько минут, графиня открыла глаќза, но ее мутный взгляд и слабость показывали, что полќный упадок сил сменил ее отчаянное возбуждение. Без сопротивления выпила она немного вина, но когда Саќмуил хотел поставить ее на ноги, она снова бессильно опустилась на скамью.
— Что делать? — шепнул он.— Вы не подумали о том, какому риску подвергаетесь, если бы кто-нибудь встретил вас здесь? Это погубило бы вашу репутацию. Но не бойтесь,— присовокупил он, наклоняясь к ней.— Скажите, как вы пришли? Есть ли с вами экипаж, ждет ли кто-нибудь?
— Возле калитки моя подруга Антуанетта,— с труќдом проговорила Валерия.
Не теряя ни минуты, Самуил направился к выходу. Приотворив дверь, увидел женскую фигуру, прячущуюся в тени ниши.
— Вы Антуанетта? — спросил он тихо.
— Да, но бога ради, где Валерия? — прошептал в ответ слабый голос.
— Ей сделалось дурно от волнения, но я удивляюсь, что вы содействовали предприятию, которое могло конќчиться большими неприятностями. Как вы добрались сюда?
— На углу улицы нас ждет экипаж.
— Так пойдемте. Пожалуйста, постарайтесь успокоќить вашу подругу и поглядите, в состоянии ли она будет возвратиться домой.
Он вынул часы и, выйдя на улицу, старался при свеќте фонаря разглядеть который час.
— Без малого одиннадцать. Надо спешить. Ваше отќсутствие может быть замечено.
Несмотря на все свое волнение, Антуанетта окинула любопытным взглядом молодого еврея, известного ей только по имени, в руках которого была судьба Рудольќфа и ее собственное счастье. Самуил произвел на нее благоприятное впечатление: этот красивый и изящный молодой человек вовсе не отвечал представлению о грязном скаредном еврее, созданному ее воображением. Она шла за ним несколько успокоенная, но увидя изнеќможенную Валерию, с тревогой кинулась к ней.
— Фея, моя милая, как ты себя чувствуешь? Ободќрись, нам надо поскорее вернуться домой. В состоянии ли ты двигаться?
— Попробую,— прошептала Валерия.
С помощью подруги она встала, сделала, шатаясь, несколько шагов, но вдруг ослабев, не могла удержаться на ногах и упала бы, если бы Самуил не поддержал ее.
— Что делать, боже мой! — воскликнула Антуанетќта.— Я вижу, что все было напрасно, и вы остались безжалостны.
— Не судите меня так опрометчиво,— возразил с живостью Самуил.— Поставьте себя на мое место: быќли бы вы в состоянии отказаться от того, что вам дороќже жизни?
— Нет,— откровенно отвечала молодая девушка, в уме которой мелькнул образ Рудольфа.
— Так будьте же снисходительны к моей слабости. Теперь я донесу графиню до кареты и провожу вас до дому. Идемте!
Не дожидаясь ответа, он поднял на руки Валерию, не оказавшую никакого сопротивления, и быстро пошел к выходу. Антуанетта следовала за ним, волнуемая раз-личными мыслями, сильно противоречащими одна друќгой. С любопытством и недоверием наблюдала она за всеми движениями Мейера, и природная прямота застаќвила ее признать, что наружностью и манерами Самуил нисколько не отличается от молодежи ее общества. Его статная и изящная фигура не имела ничего общего с теми грязными оборванными евреями, которых ей приќходилось встречать в маленьких городишках и селах, смежных с ее поместьем. На белой красивой руке банќкира, резко выделявшейся на черном бурнусе Валерии, не было ни одного кольца, тогда как, по убеждению Ан-туанетты, у еврея все пальцы должны быть унизаны перстнями.
‘Право, он не так гадок, как я воображала,— дуќмала она.— Как знать, все может устроиться лучше, чем мы ожидаем’.