Мешок в три пуда, Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Собраніе сочиненій Каронина (Н. Е. Петропавловскаго).

Съ портретомъ, факсимиле и біографическимъ очеркомъ.

Редакція А. А. Попова.

Изданіе К. Т. Солдатенкова.

Том I.

Москва.

Типо-литографія В. Рихтеръ, Тверская, Мамоновскій пер., с. д.

1899.

http://az.lib.ru

Разсказы о пустякахъ.

Мшокъ въ три пуда.

Чуть брезжилось утро. Солнце только-что засвтило блднымъ свтомъ, который освтилъ голыя вершины холмовъ, недавно еще покрытыхъ свтомъ, а теперь желтыхъ, какъ глина, воздухъ былъ теплый, весенній и съ желтыхъ холмовъ скатывались ручьи, неся съ собой остатки снга, грязь, глину, и растекались по полямъ. А поля, на половину оттаявшія, на половину покрытыя снгомъ, тамъ и сямъ показывали прогалины голой земля, покрытой прошлогоднею желтоватою травой… Ближе къ деревн снгу совсмъ не было видно. Рчка, извивавшаяся вокругъ нея, уже бурлила, по улицамъ журчали ручьи, увлекая съ собой грязь и навозъ. Начиналась весенняя чистка деревенскаго воздуха и земли. Даже дымъ, стоявшій надъ деревней каждое утро, не былъ такъ докъ, какъ зимой — испускаемый всми наличными трубами, онъ разсевался въ воздух. Только одна изба не топилась, изъ ея трубы не валилъ дымъ, возл ея воротъ не видно было жизни, въ вид поросятъ, собакъ и ребятишекъ, и ея окна не были открыты, какъ длается эта въ другихъ избахъ, обитатели которыхъ не желаютъ задохнуться въ копоти. Однимъ словомъ, не топилась печь въ изб Савостьяна Быкова, извстнаго въ деревн боле подъ уменьшеннымъ именемъ Савоси.

Съ ранняго утра поднялась вся семья его, поднялась она было на обычную работу, но съ перваго же мгновенія, когда семья продрала глаза отъ тревожнаго сна, никакой настоящей работы не оказалось, вс были какъ будто заняты, но вс занятія имъ какъ будто были не нужны, безполезны и затвались зря. Татьяна занималась около пустой, холодной печки, перемывала посуду, перетряхивала нсколько разъ помело, но какъ бы сомнвалась, были-ли необходимы вс эти дйствія, обычныя во всякое другое время и безсмысленныя теперь. Она осмотрла пустую квашню, поскребла ее ножомъ, вымыла и поставила сушить, однако, квашня только напоминала ей хлбы, которые бы она теперь ‘мсила’, а хлбовъ въ дом не было, потому что вчера еще испечена была послдняя горсть пыли и муки, приготовленіе квашни, слдовательно, ни къ чему не вело, лишь наполняя пустое время Татьяны. Между ненужными занятіями она разъ только спросила о дл.

— Нту?— спросила она у Савоси.

— Нту, — отвчалъ тотъ смущенно,

Посл этого Татьяна кольнула ладонью въ голову Шашку, которая возъимла было намреніе влзть головой въ ведро съ помоями. Шашка заплакала и стала просить сть, что еще больше возмутило мать и она рзко сказала:

— Молчи, Шашка! Нту у насъ сть. Вонъ проси у отца… И чего же ты сидишь, какъ пень?— обратилась вдругъ Татьяна къ мужу.— Чай, сть-то надо?

Савося съ самаго утра сидлъ на лавк и приставлялъ заплату къ полушубку, который, правда, очень расхудлся, но не былъ еще такъ плохъ, чтобы имъ однимъ заниматься въ тотъ день, когда есть было нечего. Онъ все время молчалъ и копался въ полушубк. Но когда Татьяна обратилась къ нему съ упрекомъ, онъ вдругъ поднялся, заволновался, надлъ не дочиненный полушубокъ и заговорилъ скоро, торопливо, обращаясь ко всей семь и повторяя одно и то же:

— Авось, Богъ дастъ, промыслимъ! Не въ первой… живы будемъ, Богъ милостивъ!… Айда, робя, промышлять, кто куды!… Опчими силами. Господи благослови! Васька, Ванюшка! Живй, други, одвайся, валяй въ кусочки, на прокормленіе! Авось помирать не придется, чай, мы православные хрестьяне… Добрые люди помогутъ, способіе будетъ… Дастъ Богъ, поправимся. Стало быть, хлба у васъ въ ныншнія сутки нту и каждый изъ насъ промышлять должонъ. Васька! Ванюшка! Живе шевелись!… Господи благослови!

Высказавъ это, Савося постоялъ съ безпокойнымъ лицомъ около лавки, потомъ, когда Васька и Ванюшка живо стали одваться и искать кошели, къ обращенію съ которыми они издавна привыкли, онъ притихъ, успокоился, снова слъ, скинулъ полушубокъ и принялся разсматривать его, намреваясь снова приняться за его починку. Возбудивъ своихъ сыновей идти промышлять, онъ и самъ на мгновеніе воодушевился, но, вспомнивъ, что собственно промышлять ему негд, онъ сразу опустился. Эта мысль, очевидно, стукнула прямо его по голов, и онъ слъ. Обычное спокойствіе его возвратилось, опять все вниманіе его обратилось на разорванныя мста полушубка и опять онъ оглядывалъ равнодушно свою семью: Татьяну, Ваську, Ванюшку, Шашку. Послдняя, потерпвъ пораженіе около помойнаго ведра, подошла къ отцу и ласково терлась щекой о его колни. Она была худая, полуголая двочка. Нужда отразилась на всемъ ея худенькомъ и грязномъ тльц, рисовалась во впалыхъ и грустныхъ глазахъ, которые были постоянно широко раскрыты, какъ бы изумлялись, почему ей не всегда давали сть, отпечатывалась на поблднвшихъ щекахъ и на живот, который былъ постоянно надутъ, какъ пузырь. Она иногда ложилась на животъ и, болтая ногами, уставляла взглядъ широко раскрытыхъ глазъ на отца или на мать, и не сводила его до тхъ поръ, пока ее не отвлекалъ другой предметъ. Мать сердито отворачивалась отъ этого взгляда удивленія, отецъ всегда приходилъ въ нкоторое смущеніе. Теперь онъ погладилъ свою Шашку по голов и опустилъ глаза на полушубокъ. Онъ не сказалъ ей ни одного ласковаго слова: молчалъ. Молчала и Татьяна. Только Васька и Ванюшка ужасно возились, надвая штанишки, полушубки и отыскивая шапки, они подняли содомъ, смялись и не скрывали своей радости, отправляясь ‘въ кусочки’. Во-первыхъ, они захотли сть, во-вторыхъ, имъ уже мысленно представлялось, по дорог въ другія деревни, множество предпріятій около ручьевъ, лужъ и бушевавшей отъ весенняго разлива рки. Нужды нтъ, что они отправлялись собирать ‘пособіе’ кусочками, но дтская натура взяли свое, и они уже заране разыгрались. Васька надлъ на голову Ванюшки кошель и сквозь него потянулъ брата за носъ, а Ванюшка оралъ, вертлся на одной ног и изъ глубины нищенскаго кошеля нсколько разъ прокричалъ скворцомъ. — Что вы, дьяволята, разбушевались? Васька… ахъ, ты, песъ паршивый!— закричала Татьяна, посл чего Васька получилъ громкій подзатыльникъ.— Постыдились бы хохотать-то, не на работу идете… Христарадники!— добавила Татьяна.

И въ то же мгновеніе Ванюшка на свою долю получилъ нчто, но онъ ловко увернулся, вслдствіе чего полнаго подзатыльника счастливо избгнулъ.

При слов ‘христарадники’ Савося поднялъ съ полушубка глаза и посмотрлъ на Татьяну.

— Мы не христарадники, потому кажную весну идетъ на людей мужа… обыкновенно ничего не промыслишь, — возразилъ онъ убжденно.

Онъ былъ правъ. Въ мстности, гд онъ жилъ, каждую весну мужики колотились. Приходила весна и приносила съ собой нужду, которая свирпствовала безпощадно и неумолимо, прилетали ласточки, и появлялись ребятишки съ кошелями, гулявшіе по всмъ деревнямъ за кусочками. Хлбъ къ этому времени у всхъ выходитъ, а травы еще не поспли. Взрослые рдко ходили ‘въ кусочки’, только нкоторыя старухи не смущались и христарадничали. За то ребята поголовно кормились кусочками, подобно жаворонкамъ, клевавшимъ скудный кормъ наступающей весны. Это было правило, съ давнихъ поръ оставшееся безъ исключеній. Половина населенія пропитывалась на общій счетъ, взаимно помогая себ, вынося нужду подъ круговою порукой. Когда наставала оттепель и съ горъ катились ручья, дти шатались изъ деревни въ деревню и питались. Имъ никто не отказывалъ, та баба, у которой были испечены ‘послдніе хлбы’, не считала себя уже въ прав гнать маленькихъ, хроническихъ нищихъ, отказывала только та, у которой и ‘послдняго хлба’ не было. Съ давнихъ временъ это вошло въ обычай, переставшій быть предметомъ стыда, потому что и стыдиться было некому. Стыдъ былъ общій, слдовательно, его не существовало.

Если Татьяна и попрекнула мужа, то потому, что была зла на этоть разъ, несчастна, потерянна…

Татьяна выпроводила за дверь Ваську и Ванюшку и опять принялась за домашнюю суету, не ведущую ни къ какимъ послдствіямъ, т. е. перемывала ненужные нынче горшки, колола зачмъ-то лучину, заглядывала въ пустую печь, вымывала оказавшіяся безъ дла ложки и проч. Деревенская баба, лишенная возможности ‘стряпать’, чувствуетъ себя глубоко несчастною, не потому только, что предвидитъ въ будущемъ голодный день, но потому, что вдругъ лишается обычнаго занятія, длается сама на цлые дни непригодною, оскорбляется въ своей завтной гордости хозяйки и кормилицы и чувствуетъ себя несчастною. Татьяна не составляла исключенія. Каждое утро она обыкновенно возилась съ помоями, палила себ волосы передъ печкой, жгла руки о горячіе хлбы, пачкалась сажей о трубу, а нынче было отнято отъ вся все это, и если она продолжала толкаться возл печки, то это только обнаруживало ея желаніе скрыть душившее ее раздраженіе.

Самъ Савося все утро также сидлъ дома и громко соплъ надъ полушубкомъ. Когда же вс прорхи были зачинены, онъ принесъ въ избу худое корыто и также принялся чинить его. Затвалъ еще много другихъ хозяйственныхъ длъ и оканчивалъ ихъ, но совершалось все это безъ охоты, съ цлью забыть пустую печь.

Наконецъ, онъ вынулъ изъ-подъ лавки мучной мшокъ и задумчиво разсматривалъ его, вертя въ рукахъ и заглядывая въ его внутренность. Мшокъ былъ пустой. Это обстоятельство, повидимому, удивило его.

— Все до чиста поли… диковина! Добывать гд ни то надо, — сказалъ онъ и вопросительно посмотрлъ на Татьяну.

— А то ты думаешь какъ: починишь дыру и будетъ теб хлбъ?— сердито возразила Татьяна.

Савося смутился, положилъ на лавку мшокъ и слъ самъ.

Шашка все терлась около его колнъ и просила отъ времени до времени сть, наконецъ, она довела его до такой степени стыда, что онъ безпокойно завозился и возымлъ намреніе выйти совсмъ изъ избы, чтобы толкнуться ‘туды-сюды’ и позанять хлба. Въ долгу онъ находился кругомъ, постоянно ощущая на себ узду, за которую его тянули въ разныя стороны забротавшіе люди, но онъ къ такому ощущенію привыкъ и безъ опасенія лзъ въ нимъ за новыми обязательствами. Къ обязательствамъ онъ также привыкъ, половину ихъ позабывая или совсмъ не исполняя, если его не ловили, а на обязывающихъ людей смотрлъ какъ на мшки съ мукой. Даютъ эти мшки — онъ ихъ почитаетъ, нтъ — онъ съ ними не иметъ никакого дла. Его тянулъ управляющій сосдняго имнія, Таракановъ, тянули вс помщики сосднихъ имній, вс мстные кулаки, казна, и всмъ имъ онъ былъ долженъ, но отдавался тому, кто прежде всхъ успвалъ его поймать и засадить за работу, про всхъ остальныхъ хозяевъ своихъ онъ забывалъ и, взявъ отъ нихъ мшки, бгалъ отъ нихъ.

Вс описанные примты и дйствія подадутъ иному читателю поводъ счесть Савостьяна Быкова плохимъ мужиченкой, худымъ во всхъ отношеніяхъ и пролетвшимъ вс ступени нищеты и наглости. Это не врно. Положимъ, что Савося былъ измотавшійся, пустой мужикъ, за душой котораго не осталось ничего цльнаго. Все ушло въ долгъ, въ которомъ онъ завязъ по уши. Съ перваго раза это явленіе кажется самымъ обыкновеннымъ. Ну, долженъ — и конецъ, у кого же нтъ долговъ и кто же не разоряется? Но съ нкотораго времени многимъ этотъ долгъ кажется нсколько подозрительнымъ, почти фальшивымъ. На Савос лежалъ особенный долгъ, ни въ какомъ другомъ класс незнакомый. Этотъ долгъ такъ обширенъ и необъятенъ, что, наконецъ, съ недоумніемъ спрашиваешь себя: да дйствительно-ли Савося Быковъ долженъ кому-нибудь? Подозрительнымъ кажется именно эта необъятность Савосиныхъ обязательствъ: долженъ онъ въ волости, долженъ Шипихину, долженъ Тараканову, долженъ Рубашенкову и какому-нибудь конокраду, долженъ кулаку и всякому другому прохвосту, кому только не лнь взять его за шиворотъ и обязать. Если бы Савося сидлъ сложа руки, пьянствовалъ и развратничалъ, какъ кутила другого класса, тогда этотъ поразительный долгъ былъ бы нсколько понятенъ, но Савося, въ обыкновенномъ смысл, ведъ честную жизнь: работалъ, чтобы достать пудъ муки, пилъ вмсто вина, ядъ, чтобы на мгновеніе отравить себя, и развратничалъ разв тмъ, что ходилъ иногда голымъ, потерявъ стыдъ въ такому безобразію. Просто беретъ сомнніе, какъ это человкъ съ такими ограниченными, почти недпыми потребностями, удовлетворяющимися мукой и ядомъ, вдругъ оказывается всеобщимъ должникомъ, притомъ такимъ должникомъ, который всми признается безнадежнымъ и долгъ котораго неоплатенъ? Съ такимъ обязательствомъ, съ такимъ долгомъ найти въ другомъ класс нельзя ни одного человка, чтобы отыскать для Савоси Бывова подходящую пару, нужно спуститься ниже человка, взять домашнюю скотину, которая, дйствительно, всякому хозяину должна и обязана все длать, между тмъ, Савося — человкъ, притомъ человкъ довольно хорошій, въ обыкновенномъ смысл этого слова, настолько хорошій, насколько это допускается жизненными условіями его.

Пустая жизнь сдлала Савосю пустымъ. Жилъ онъ, какъ говорится, чмъ Богъ пошлетъ. Не имя ничего за душой, никакой опредленной мысли, ни даже опредленнаго существованія, онъ метался со дня на день: въ одномъ мст натянется на барина и своими услугами выхлопочетъ нсколько копекъ, въ другомъ — поймаетъ временную работу и добудетъ хлба, тамъ что-нибудь словитъ — и живъ. Никакихъ обязанностей онъ за собой не признаетъ, просто забылъ о нихъ, никакихъ долговъ не платитъ и всегда доволенъ, мучась только тогда, когда ‘жрать нечего’. Сдлавшись самъ пустымъ мшкомъ, онъ и всхъ остальныхъ людей длилъ на дв половины: на такихъ, отъ которыхъ можно чмъ-нибудь попользоваться, и на такихъ, съ которыхъ содрать нечего. Встрчаясь въ первый разъ съ человкомъ, онъ, прежде всего, соображалъ, дастъ тотъ ему что-нибудь, или не дастъ. Если видлъ, что не дастъ, то относился къ нему съ глубокимъ равнодушіемъ и нсколько даже презрительно, не желая пошевелить пальцемъ или губами для такого ‘жидомора’, но если судьба натыкала его на человка подходящаго, въ смысл муки, тогда онъ сразу преображался, обнаруживая такую энергію и суетливую старательность, что трудно было и понять, откуда столько силы берется въ этомъ мужичк, обыкновенно апатичномъ и сонливомъ. Онъ длается неистовымъ въ работ, какъ въ послднемъ случа у попа, гд онъ копался въ сору по пятнадцати часовъ въ сутки, не уставая и требуя лишь краюшку хлба побольше. Живя постоянно этимъ пустымъ существованіемъ, свыкнувшись съ нимъ, видя позади и впереди себя то же самое пустое существованіе, подъ которымъ подразумвается лишь краюшка хлба, онъ постепенно бросилъ съемку земли, да и мірской надлъ обрабатываетъ съ грхомъ пополамъ. Стоило только посмотрть Савосю Быкова во время пашни, самый это злосчастный человкъ! Еще не вызжая въ поле, онъ уже разъяренно ругался, вопилъ, безумствовалъ, словно въ судорогахъ. Все у него валилось изъ рукъ и ничего не клеилось. Бранный ревъ его раздавался, какъ будто его рзали. Оказывалось вдругъ, неожиданно для него самого, что лошадь у него не кормлена, настоящей сбруи нтъ, соха валялась гд-нибудь на огород, какой нибудь кнутъ — и того въ наличности не было. Савося метался. Наконецъ, кое-какъ напичкавъ захудалую лошадь соломой, отыскавъ соху, перевязавъ мочалкой сбрую и взявъ, вмсто кнута, обрывокъ веревки или прутъ, выдернутый изъ плетня, Савося былъ готовъ. ‘Н-но! Господи благослови!’ Вызжалъ со двора. Похалъ. Но вотъ выхалъ онъ въ поле, поставилъ соху, двинулъ лошадь веревкой и потащился… ‘Стой! песъ тебя съшь!’ — оретъ онъ уже черезъ минуту. Оказалось, что подпруга у него расползлась, не лопнула, а именно расползлась. Съ этой минуты все у Савоси поползло. Реветъ онъ благимъ матомъ, лается. Надъ пашней стоитъ неумолкаемый вой. Все у него ползетъ врозъ, дуга, гужи, возжи, соха, — все это лзетъ, трещитъ, ломается. Лошадь, и безъ того съ ребрами наружу, теперь еле-еле переводитъ духъ, задерганная хозяиномъ. Савося на нее накидывается, срываетъ на ней свою злобу и муку. Онъ дергаетъ животное за возжи, лупить его по ребрамъ прутомъ и, разъярившись до изступленія, подступаетъ къ нему съ кулаками и жаритъ по морд. Наконецъ, истыкавъ землю, измученный, съ измученною лошадью съ разползшеюся сбруей, детъ домой, кидаетъ на двор и лошадь, и сбрую, и лзетъ на печь отдыхать отъ этого страшнаго дня, который онъ долго помнитъ. Но, съ другой стороны, Савося былъ обыкновенный мужичокъ… У каждаго читателя есть извстное представленіе мужичка, — не Пахома, не Якова Петрова, а просто мужичка, — и пусть онъ оглядитъ умственнымъ взоромъ это представленіе. Просто мужичокъ одвается въ худой полушубокъ, пропитанный Богъ знаетъ чмъ, лицо его вообще не мытое, руки похожи на осиновую кору, борода обыкновенно пестрая. Выраженія на лиц его обыкновенно нтъ никакого, если не считать испуга, постоянно рисующагося на немъ, словно онъ ожидаетъ съ минуты на минуту окрика или затрещины. Это относится и къ глазамъ, которые по большей части мутны и равнодушны, они таращатся только тогда, когда въ голову его стараются что-нибудь вколотить, а сама голова никому неизвстна по своему содержанію… Если Савостьянъ Быковъ и отличался чмъ отъ этого просто мужичка, то только тмъ, что описанныя сейчасъ примты были въ немъ нсколько усилены. Напримръ, онъ рдко чмъ-нибудь бывалъ взволнованъ и ко всему въ жизни питалъ полное равнодушіе, за исключеніемъ мшка съ мукой, котораго у него вообще не оказывалось.

И теперь также. Онъ обо всемъ забылъ. Чтобы не видть больше широко раскрытыхъ глазъ Шашки, онъ собрался выбраться изъ избы, для чего положилъ пустой мшокъ подъ мышку и вышелъ. Состояніе его головы въ эту минуту было вотъ какое. Шелъ онъ по рыхлому, проваливающемуся подъ ногами снгу и думалъ: ‘хлбца бы’… Это было его ide fixe. Затмъ онъ вспомнилъ объ управляющемъ, которому былъ кругомъ долженъ, и подумалъ: ‘а не дастъ’… Дальше Савося ни о чемъ больше не хотлъ и думать, и направилъ шаги въ имніе къ Тараканову, хотя и не надялся у него насыпать мшокъ.

Савося совсмъ не думалъ о томъ обстоятельств, что Таракановъ, запутавшій въ сть всхъ окрестныхъ мужиковъ, давно поймалъ и его, ему надо было раздобыться пропитаніемъ, и онъ шелъ. Но по дорог ему встртился попъ. Савося обомллъ. Онъ врилъ, что встрча эта не предвщаетъ ничего хорошаго. Однако, онъ подошелъ къ благословенію, положивъ шапку подъ мышку вмст съ мшкомъ. Батюшка благословилъ и сталъ укорятъ его въ небреженіи къ церкви и въ безбожіи, стыдилъ его за лность и обманъ, попрекалъ полтинникомъ, который Савося общалъ занести, но не занесъ. Это была правда, и Савося слова не могъ вымолвить. Причту онъ задолжалъ за разныя требы, но далъ клятвенное общаніе отдать долгъ. Недавно въ квашню Татьяны попали дв мыши, и батюшка также въ долгъ очистилъ отъ нихъ кадушку, думая, что Савося принесетъ весь долгъ вразъ, но Савося общаніе свое забылъ.

Батюшка долго стоялъ съ нимъ и попрекалъ.

— Христопродавецъ ты эдакій! — говорилъ онъ — забылъ совсмъ храмъ-то Божій. Когда ты принесешь мн полтинникъ? Ты подумай: вдь ты православный, а между прочимъ нерадніе твое къ нуждамъ духовнаго отца твоего дошло до непотребности. Іуда Искаріотъ, жалко, что-ли, теб?

Савося стоялъ потерянно, мигалъ глазами и не могъ слова вымолвить въ свое оправданіе. Онъ сознавалъ справедливость грознаго нападенія батюшки и молчалъ.

— Клятвопреступникъ! — сказалъ сурово батюшка, — зачмъ ты обманываешь?

— Ваше благословеніе! Я уплачу, за все уплачу, только бы мн передохнуть… Вся причина въ мшк, нту у меня муки, а то я все уплачу, — возразилъ Савося.

Батюшка покачалъ головой. Онъ соображалъ: поврить еще разъ Быкову или нтъ. Онъ поврилъ. Савося глубоко вздохнулъ, когда батюшка отпустилъ его, и онъ могъ продолжать свой путь. Шапку онъ надлъ на голову, а мшокъ оставилъ подъ мышкой. Но онъ былъ еще разъ не надолго задержанъ. Увидалъ его староста и закричалъ ему издали,чтобы онъ явился нынче въ волость, куда Баряновскій баринъ прислалъ требованіе — взыскать съ Савостьяна Быкова долгъ, описавъ часть его имущества. Савося, однако, отнесся къ словамъ старосты равнодушно, хотя не преминулъ издалека крикнуть, что ‘дай срокъ, онъ все уплатитъ’. Про себя же проговорилъ,

‘Ишь, жидоморы! Ладно!’

Впрочемъ, возмутился онъ только наружно, а внутренно давно забылъ, что его разрываютъ на части, и думалъ только о предстоящей просьб у Тараканова. Къ нему онъ и продолжалъ идти. Путь былъ не далекій, версты въ дв по растаявшему снгу, онъ скоро поплелся туда. Дойдя до конторы, гд можно было увидать ‘управителя’, онъ остановился сперва у крыльца и заглянулъ внутрь сней. Никого не было. Недалеко рабочіе стучали топорами, но онъ боялся кого-нибудь спросить. Постоявъ около двери, онъ попятился, пощупалъ мшокъ подъ мышкой, обошелъ затмъ всю контору кругомъ, заглянулъ въ каждое ея окно: онъ боялся получить, вмсто хлба, ‘по шеямъ’.

— По какому длу?— спросилъ ‘управитель’, вдругъ замтивъ мужика, туловище котораго оставалось за дверью, а голова была выставлена впередъ.

— Насчетъ муки… подъ работу бы… я уплачу, — сказалъ Савося и осмлился цликомъ показаться управителю.

— Ты просишь подъ работу денегъ?

— Какъ угодно вашей милости… мучки бы, оно лучше… я и мшокъ захватилъ… три пуда въ немъ въ аккурат…

Савося при этихъ словахъ и мшокъ показалъ управителю, какъ неотъемлемую часть себя, посл чего сталъ выжидательно смотрть на Тараканова.

— Дуракъ!— рзко сказалъ ‘управитель’ и презрительно посмотрлъ на мшокъ. — Я не торгую хлбомъ. Если хочешь, бери деньгами. Сколько теб надо и подъ какую работу. Да скажи прежде: кто ты, — лицо-то знакомое.

— Быковъ, Савостьянъ Быковъ.

— Быковъ? Посмотримъ. Ты, кажется, такъ много долженъ, что у тебя остается описать имущество.

Управляющій сталъ рыться въ книгахъ.

— Я уплачу… врно уплачу… сумлнія я не люблю…— возразилъ Савося, равнодушный къ угроз ‘управителя’.

— Я такъ и зналъ! За тобой числится, гусь лапчатый, девяносто шесть рублей сорокъ четыре копйки!— возразилъ управляющій.

Но и это не произвело на Савосю ни малйшаго впечатлнія, онъ равнодушно выслушалъ цифру неоплатнаго долга, удивляясь только тому, что о ней совсмъ забылъ.

— Мы уплатимъ… дочиста зароблю. А какъ теперь сть у меня нту, я и пришелъ… сдлайте божескую милость, дайте передохнуть!

— Денегъ я теб больше не дамъ!— возразилъ ‘управитель’.— Съ вами, чертями, одно мученье-, нахватаете, а потомъ лови васъ… Ну, да погодите, вы мн кругомъ должны, если лтомъ не пойдете на работу ко мн, такъ я у васъ все опишу, и изъ деревни-то вашей выгоню васъ. Довольно вамъ обманывать… Ну, пошелъ!

— Я все зароблю… мн бы передохнуть, а я все уплачу… Господи милостивый! дайте срокъ, все представлю въ аккурат… А сть мн желательно.

— Ступай вонъ!… Или, лучше, вотъ что, — вдругъ перебилъ себя управляющій:— у меня сейчасъ строится амбаръ, ваши же работаютъ, такъ ступай на работу и получишь вечеромъ гривенникъ. Иди.

Управляющій отдалъ приказъ одному рабочему отвести Быкова въ амбаръ. Савося безъ слова пошелъ вслдъ за рабочимъ. Онъ не удивился тому, что его поймали и ведутъ на даровую работу, онъ былъ пораженъ только тмъ, что хлба у него все-таки нтъ, и переложилъ мшокъ подъ лвую мышцу. Во всемъ остальномъ онъ былъ спокоенъ. Ни тни протеста противъ ‘управителя’, который распоряжался имъ, какъ бревномъ, необходимымъ для вновь строющагося амбара. ‘Управитель’ закупилъ его, какъ и всю его деревню, таскалъ ежегодно по мировымъ судамъ, грозилъ описать его имущество, каждое лто пользовался его трудомъ даромъ, и Быковъ ничего этого не понималъ. Не понималъ, что вокругъ него творится, за что его мучатъ, почему и когда онъ попалъ въ каторжники, отчего и съ какихъ поръ у него нечего сть. Кругомъ него носилась мгла, сквозь которую онъ видлъ одинъ пустой мшокъ, который надо бы было наполнить во что бы то ни стало. Свой разговоръ онъ про себя формулировалъ такъ: ‘Не далъ, жидоморъ!’ Больше мыслей у него не было.

Работникъ Тараканова привелъ его на мсто постройки амбара. Тамъ уже съ ранняго утра стучали топоры, шуршала пила, таскались бревна, гремли жестяные листы, предназначавшіеся на крышу, рылась канава. Работа кипла, производимая такими каторжниками Тараканова, какъ и Быковъ. Вс они старались даромъ, потому что давнымъ-давно задолжали въ контору имнія до смерти. Подобно Савос, имъ также ‘передохнуть’ было некогда, подобно ему, они съ такимъ же равнодушіемъ и безпамятствомъ относились къ своему каторжному положенію, сдлавшемуся для нихъ столь же обычнымъ, какъ ихъ собственная стихія. Между ними и ихъ многочисленными хозяевами шла глухая борьба, но замчательно, что эта борьба велась ими безъ всякаго протеста… Борьба безъ протеста — очевидная нелпость, но по отношенію къ таракановскимъ мужикамъ невозможность превратилась въ неизбжность. Они собственно не боролись, а убгали отъ борьбы. По лтамъ, въ страдную пору, они уклонялись отъ даровыхъ работъ на Tapaканова, бгали отъ его посыльныхъ обманнымъ образомъ и вообще старались что-нибудь урвать изъ дорогого времени, отлынить отъ обязательствъ, взятыхъ ими на себя зимой. Но вс эти ухищренія ни къ чему не вели. Сила была на сторон Тараканова, чмъ онъ и пользовался, устраивая лтомъ на своихъ мужиковъ организованную охоту, отрывалъ ихъ отъ собственныхъ работъ и гналъ къ себ. Вотъ какая была ихъ борьба.

Борьбу мужики не могли вести потому еще, что они не знали, что могли и чего не могли, какія имли права и какихъ правъ имъ не было дано, они думали, что они на то и созданы, чтобы за ними охотились, ловили ихъ, засаживали, въ силу такого убжденія, они могли только отлынивать и въ то же время сознавать, что Таракановъ въ своемъ прав, а они нтъ, потому что все это доказывалось росписками, написанными по закону и обязывавшими ихъ на египетскія работы вполн законно. И когда Таракановъ исполнялъ этотъ законъ, сгонялъ ихъ силою росписокъ на египетскія работы, они боле не сопротивлялись, шли и начинали косить, жать, молотить, рыть канавы, чмъ борьба и оканчивалась. Отъ всего этого, кром сознанія своей виновности передъ Таракановымъ, мужики ясно видли въ себ необычайную глупость, потому что сами лзли въ Тараканову, а не онъ къ нимъ, отчего сумятица въ ихъ головахъ еще боле усиливалась. Понятно, что необходимость брала свое: они продолжали лзть къ Тараканову и отлынивать отъ его обязательствъ, тотъ ихъ ловилъ и заставлялъ ихъ чувствовать, какіе они обманщики, дурачье, пропойцы. Вмст съ сознаніемъ своей немощи и глупости, мужики доведены были до сознанія ихъ недобросовстности.

Вс описанныя сейчасъ явленія относятся къ небольшой мстности, состоящей изъ нсколькихъ деревень, и потому, можетъ быть, ихъ нельзя обобщать, въ сосднихъ съ этими мстностями совершаются, можетъ быть, другія удивительныя явленія, но въ описываемомъ округ эти явленія вполн утвердились и приняли чрезвычайно своеобразный характеръ. Подъ вліяніемъ ихъ, жители доведены до каторжнаго состоянія, усвоили себ положительно звриный образъ жизни. Они перестали понимать вообще, что съ ними длается, и искали одного только дневного корма, не было корма — они метались въ поискахъ за нимъ, былъ онъ у нихъ — они больше ни о чемъ не заботились, вообще равнодушные къ жизни. Это не есть обыкновенная погоня за улучшеніемъ ‘своего матеріальнаго благосостоянія’, это — просто исканіе корма, необходимаго вотъ сейчасъ, въ этотъ день, а что будетъ въ слдующій день — плевать. Они перестали о себ заботиться, потому что перестали видть себя, и заботились лишь о пищ. Эту заботу они понимали такъ узко, что, кром временнаго удовлетворенія потребности, ничего не желали, — такъ замершая мысль ихъ съузилась. Они шатались всюду, гоняясь за пропитаніемъ, рыскали за кускомъ ко всмъ людямъ, отъ которыхъ его можно получить, хватали новыя обязательства, но никогда не задумывались даже о ближайшемъ будущемъ. Сами они съ каждымъ годомъ нищали, но нищета мысли ихъ была еще поразительне: мысль о дневномъ корм сдлалась единственною мыслью, которою они жили. Чтобы дойти до такого звринаго состоянія, нужно было пережить раньше этого долгіе годы, въ продолженіи которыхъ замерла всякая человческая мысль, кром одной, ежедневно подсказываемой пустымъ животомъ, нужны были годы страданія, чтобы получилось полное безчувствіе къ нему, нужны были, наконецъ, нечеловческія условія жизни, чтобы явилось пренебреженіе къ ея улучшенію.

Разумется, Савостьянъ Быковъ не могъ въ данную минуту заботиться о какой-нибудь другой цли, кром той, ради которой онъ попался глупйшимъ образомъ на глаза Tapaканова. Но, разъ попавшись на работу и очутившись возл строющагося амбара, онъ принялся старательно и добросовстно исполнять приказъ десятника работъ, который далъ ему въ руки лопату, указалъ, гд слдовало копать, и сказалъ: ‘На, вотъ, копай, да смотри, идолъ, не прокопай глыбже’, посл чего Савося безъ устали, до самаго обда, металъ землю изъ назначенной ему ямы.

Шапку, полушубокъ и мшокъ онъ сложилъ на краю ямы, въ которую былъ погруженъ, и иногда поглядывалъ на свои вещи, чтобы ихъ ‘не сперли’. Но всего больше его смущалъ мшокъ, при вид его, ему приходило на мысль сбжать изъ ямы, скучно ему стало копать землю. Онъ едва дождался обда. Обдомъ его не обидли, пришелъ онъ на работу позже всхъ, но наравн со всми получилъ порядочную краюшку хлба и сколько угодно квасу. Только квасъ не шелъ ему въ горло, очень ужь онъ проголодался. Онъ слъ возл своей ямы и, не сводя глазъ съ нея, медленно жевалъ. Хлбъ ему очень понравился.

Вдругъ ему вспомнились Татьяна и Шашка. Онъ поглядлъ на краюшку, которая подходила въ концу, — еще нсколько времени, и онъ сжевалъ бы ее всю. Этотъ осмотръ образумилъ его и, должно быть, поразилъ его, въ связи съ воспоминаніемъ о Шашк, такъ сильно, что онъ тутъ же пересталъ сть и положилъ оставшійся кусокъ въ свой мшокъ.

Но оставшаяся часть краюшки была бы безполезна, еслибы не была отнесена домой, гд ей обрадуются. А какъ ее отнести? Савося задумался и долго смотрлъ въ выкопанную яму. Наконецъ, ему скучно стало, а, между тмъ, ршеніе сбжать съ работы созрло окончательно. Онъ стряхнулъ съ подола рубашки крохи, высыпалъ ихъ въ ротъ, перекрестился, показывая тмъ, что обдъ онъ кончилъ благополучно, и всталъ. Недалеко стоялъ десятникъ. Савося положилъ мшокъ подъ мышку и попросилъ у него отлучки. ‘Я сей секундъ’, — сказалъ онъ десятнику. Тотъ отпустилъ,не подозрвая обмана со стороны такого робкаго мужичка.

Савося пошелъ на зады и оттуда далъ тягу. Черезъ полчаса онъ былъ уже дома и былъ радъ, что не пришелъ съ пустыми руками. Сама Татьяна, впрочемъ, не воспользовалась краюшкой, она всю ее отдала Шашк, которую въ первый разъ въ этотъ день приласкала, она гладила ее по голов все время, пока та ла. Забота о своихъ дтяхъ у Татьяны была въ эту минуту сильне желанія удовлетворить голодъ. Благодаря этой же забот, она и посмотрла въ пустой мшокъ.

— Нту?— спросила она у Савоси.

— Нту. Не даетъ. Знаю, говоритъ, я васъ… такой анаема! — задумчиво проговорилъ Савося.

Но это все, что было сказано относительно Тараканова, о томъ же, что онъ былъ пойманъ на работу по обязательствамъ и что онъ отъ вновь строющагося амбара утекъ обманнымъ способомъ, Савося даже не упоминалъ, безусловно нельзя сказать, чтобы онъ имлъ въ намреніи скрыть это обстоятельство, онъ просто забылъ о немъ, всецло поглощенный мучительнымъ соображеніемъ насчетъ того, куда ему посл этого толкнуться. Оставаться дома ему было очень скучно. Поэтому онъ посидлъ въ изб не долго и отправился, снова взявъ мшокъ подъ мышку.

Былъ у него въ смежной деревн еще одинъ человкъ, который вообще внушалъ ему страхъ, а теперь надежду. Это былъ богатый мужикъ, давно купившій Савосю (кто его не купилъ?) и каждое лто заставлявшій его работать на себ. Случалось иногда такъ, что Савося былъ разрываемъ на нсколько частей, понуждаемый съ одной стороны Таракановымъ, съ другой — Барабановскимъ бариномъ, съ третьей — богатымъ мужикомъ, тогда Савося предавался на волю Божію: кто успвалъ его раньше захватить, къ тому онъ и шелъ, но чаще всего успвалъ завладть имъ богатый мужикъ, а вс другіе оставались на нкоторое время обманутыми Савосей. Это происходило отъ того, что Таракановъ былъ силенъ по отношенію къ масс, онъ не обращалъ вниманія на потерю нсколькихъ рабочихъ, и не было разсчета у него гоняться за каждымъ рабочимъ, имніе его большое, и для работы въ немъ онъ ловилъ оптомъ, точно также какъ и грозилъ описаніемъ имущества оптомъ, вразъ всмъ окрестнымъ деревнямъ, вслдствіе чего Савос нердко удавалось обманывать его. Отъ богатаго же мужика ему не было никакой возможности увернуться, тотъ самъ былъ въ этихъ длахъ опытенъ, пройдя предварительно школу каторжнаго труда, поймавъ лтомъ Савосю, онъ такъ и сидлъ надъ нимъ, — сидлъ и клевалъ его въ продолженіе всего времени, пока длилась работа, и выматывалъ изъ него душу и долгъ.

Все это Савося теперь смутно чувствовалъ, его пугала лютость богатаго мужика, но боялся онъ не того, что тотъ заброситъ на него новое обязательство на приближающееся лто, а того, что онъ теперь его обидитъ: ‘хлба не дастъ, только надругается, анаема’, и, пожалуй, задаромъ еще заставитъ работать. Савося не могъ отдать себ отчета, почему богатый мужикъ надругается надъ нимъ, онъ только смутно сознавалъ или, скоре, предчувствовалъ, что какія-то непреодолимыя, стихійныя силы владли имъ, гнули его къ земл или разрывали его на части, онъ едва успвалъ ‘передыхнутъ’, но ему никогда не приходило на мысль, что съ этими силами могъ онъ бороться и что Таракановъ, богатый мужикъ, вс управители и хозяева были имъ же самимъ обращены въ фетишей, которыхъ онъ страшился, заклиналъ и приносилъ имъ жертвы въ вид каторжнаго труда.

На этотъ разъ судьба избавила его отъ новаго испытанія, освободивъ его на этотъ день отъ богатаго мужика, отъ Taраканова и отъ всхъ его хозяевъ. Этотъ день былъ счастливъ для него, и онъ никогда не забудетъ его… Шелъ онъ по рыхлому снгу, проваливавшемуся подъ его ногами, и вдругъ вспомнилъ Ваську и Ванюшку, которые отправились за кусочками по тому же направленію, по которому теперь онъ шелъ и самъ. Тогда ему стало скучно идти одному, онъ ршилъ, что идти къ богатому мужику не стоитъ, потому что ‘Васька и Ванюшка, Богъ дастъ, что ни на есть принесутъ’ и прокормятъ въ этотъ день всхъ. Съ этимъ скорымъ ршеніемъ онъ повернулъ было назадъ, какъ вдругъ вдалек замтилъ Ваську и Ванюшку, подумалъ сначала, что онъ обознался, и пристально посмотрлъ въ даль снжной равнины, прикрывая глаза рукой отъ солнца, весенніе лучи котораго сверкали ослпительнымъ блескомъ. Но нтъ, это были дйствительно Васька и Ванюшка. Они стрлой летли къ нему, о чемъ-то крича ему еще издали — шубенки ихъ разввались по втру, шапки едва держались на головахъ.

— Тятька ! сюды! Баринъ влопался! — кричали оба они вразъ и врозь, перебивая другъ друга, принялись объяснять ему дло, какое-то происшествіе въ ‘Собачьемъ вражк’, но онъ долго ничего понять не могъ.

— Какой баринъ?— спросилъ, наконецъ, Савося.

— Чужой… влопался по ухи… халъ-халъ — бухъ! въ самый зажоръ влопался… И сидитъ. Бгемъ скоре!

— Куды?

— Въ ‘Собачій вражекъ’. Тамъ онъ и есть. Въ самую ceредку попалъ… Ругается, веллъ кликать мужиковъ, чтобы вытянуть его… Я, говоритъ, за все заплачу… Бгемъ скоре!

Васька и Ванюшка выходили изъ себя, объясняя отцу о барин. Они говорили съ необыкновеннымъ жаромъ, перебивая другъ друга, и тащили за поды отца. Тотъ нершительно упирался.

— Чай, и самъ вылзетъ?— спросилъ онъ, нершительно смотря на Ваську и Ванюшку.

— Онъ-то? Да онъ только ругается. Влопался по ухи… Зови, говоритъ, заплачу.

Савося понялъ и больше не колебался. Вс трое быстро, бгомъ, направились въ ‘Собачій вражекъ’ и тамъ скоро наткнулись на сцену, описанную жаркими устами Васьки и Ванюшки. Сани, дйствительно, застряли въ ложбин, набитой рыхлымъ снгомъ, подъ которымъ была уже вода, а пара лошадей чуть не по уши завязли и безпомощно барахтались въ снжномъ кисел. Кучеръ растерянно хлесталъ ихъ кнутомъ и безъ пользы ругался. Баринъ сидлъ въ саняхъ и оттуда кричалъ, подавая совты, безпомощность его также была полная. Завидвъ Савосю, онъ обратился къ нему и приказалъ ему дйствовать. Савося заметался, забгалъ и принялся ухать на лошадей. Но онъ скоро бросилъ лошадей и ползъ въ сани, утопая по поясъ въ мокромъ снгу. Добравшись до саней, онъ посадилъ барина на загорбокъ и понесъ его на берегъ. Утопалъ онъ нсколько разъ въ снг, но, въ конц-концовъ, вынесъ барина благополучно. Потомъ отряхнулся и снова принялся ухать на лошадей. Когда этотъ способъ не удался, онъ помогъ кучеру выбраться на чистое мсто и вдвоемъ они принялись распрягать лошадей, при этомъ обоимъ имъ пришлось нсколько разъ выкупаться въ снгу, они вымочились, иззябли. Однако, никогда Савося не работалъ съ такимъ жаромъ, самозабвеніемъ и такъ добросовстно.

Этотъ жаръ былъ искренній. Савося работалъ въ эту минуту не каторжнымъ трудомъ и не по принужденію, а охотой. Онъ изъ всхъ силъ старался, имя въ виду поощреніе, и благодарилъ Бога, что ему послалъ такой ‘случай’: баринъ влзъ въ ‘Собачій вражекъ’. Безъ этого ‘случая’что бы ему длать? Очень трудный былъ для него день. Купаясь въ зажор, онъ не чувствовалъ нестерпимаго холода, онъ думалъ: ‘уплатитъ’. Эта мысль удвоивала его силы, и онъ выходилъ изъ себя отъ волненія, таща за веревки сани, горячился, прыгалъ по берегу. Это не значитъ, что въ эту минуту онъ только и думалъ о наполненіи мшка, на разныя манеры говоря себ: ‘уплатитъ’… Онъ искренно тянулъ за уши лошадей, билъ ихъ по мордамъ, онъ добросовстно старался, не щадя живота своего, и жертвовалъ здоровьемъ безъ всякой задней мысли. Онъ только напередъ зналъ и былъ увренъ, что за этотъ горячій трудъ ему заплатятъ, потому что вознагражденіе онъ заслужилъ.

Впрочемъ, выбиваясь изъ силъ на берегу, утопая въ зажор, онъ боялся, какъ бы не пришли другіе мужики и не перебили у него… Эта единственно корыстолюбивая мысль его привела его въ еще большій жаръ. Натурально: Богъ послалъ ему на бдность барина, и этого-то неожиданнаго счастія онъ лишится. Савося до того старался, что сталъ лзть въ снгъ и купаться безъ всякой нужды.

Наконецъ, сани были вытащены. Лошадей впрягли. Кучеръ торопилъ барина поскоре хать, баринъ также торопился и сталъ расплачиваться съ Савосей и благодарить его отъ души.

— Старательный же ты мужикъ, спасибо теб, — сказалъ онъ, вынимая изъ кармана кошелекъ.

Савося стоялъ возл него безъ шапки, со всей его одежи текло и образовались сосульки, губы у него посинли, дрожь пробгала по всему его тлу. Но давно уже его такъ не благодарили, — онъ съ давнихъ лтъ слышалъ одни только ругательства, — и теперь былъ глубоко признателенъ барину, неизмримо глубже, чмъ баринъ былъ благодаренъ ему.

— Что, озябъ?— спросилъ благодарный баринъ.

— Не дюже, только въ нутр какъ быдто… а то бы ничего.

— Сколько же теб за труды?

— Сколько положить ваша милость, — отвчалъ дрожащимъ голосомъ Савося.

— Да, ты стоишь, спасибо. На, вотъ!— и, говоря это, баринъ выложилъ на подставленную ладонь Савося дв бумажки и еще мдной мелочи, часть которой предназначалась на то, чтобы Савося пошелъ обсушиться въ кабачокъ. — Поди, обсушись, — сказалъ онъ, слъ и похалъ.

Савося обомллъ. Онъ не нашелся даже поблагодарить барина, который быстро ухалъ. Давно онъ уже не получалъ такой поразительной суммы денегъ, онъ все пробавлялся по мелочи, длилъ свою жизнь посредствомъ копечекъ. Но затмъ, когда Васька и Ванюшка принялись тормошить его, онъ вышелъ изъ оцпеннія, перекрестился и пустился бгомъ къ деревн, схвативъ мшокъ подъ мышку. Придя туда, Ваську и Ванюшку онъ отослалъ домой, а самъ забжалъ въ кабачокъ обсушиться, въ чемъ почти не было надобности, потому что радость его превышала холодъ, заморозившій его нутро. Посл этого онъ побжалъ къ состоятельному кулаку, занимавшемуся, между прочимъ, продажей муки. Тамъ случайно собралось нсколько мужиковъ, которые очень удивились, услыхавъ требованіе Савоси отвсить ему три пуда муки. Освдомившсь, какая благодать выпала на его долю, но Савося и самъ еще не могъ хорошо объяснить себ происшествія, давшаго ему возможность купить муки на свои деньги, а не въ долгъ, онъ едва и самъ сдерживался отъ разсказа о необыкновенномъ случа, который послалъ ему Богъ. Когда хозяинъ взвсилъ хлбъ, Савося съ изумленіемъ потрогалъ свой мшокъ и оглянулъ всхъ присутствующихъ ошеломленнымъ взглядомъ, какъ бы самъ не вря въ чудеса, случающіяся иногда на свт.

— Три пуда въ аккурат… ловко! Дай Богъ здоровья барину, выручилъ, а то чистая смерть!— сказалъ онъ, продолжая оглядывать собравшихся тмъ же взглядомъ.

— Да ты разскажи, какой такой баринъ, какая причина муки?— спросилъ кто-то изъ присутствующихъ, и къ нему присоединились вс, прося Савосю разсказать.

Савося былъ въ крайне возбужденномъ состояніи. Онъ началъ разсказывать, вначал все колесилъ вокругъ предмета, начавъ разсказъ съ самаго утра, т. е. какъ онъ чинилъ полушубокъ, какъ пошелъ къ ‘управителю’, какъ его тамъ ‘пымали’ и ему пришла чистая смерть. Но когда онъ дошелъ до ‘Собачьяго вражка’, то не съумлъ ничего сказать отъ волненія, свое участіе въ происшествіи съ бариномъ онъ передалъ такъ безсвязно, что слушатели долго ничего не понимали, изъ его разсказа они усвоили, прежде всего, что Савос въ этотъ день пришлось плохо, чистая смерть, отъ которой спасъ его зазжій баринъ. Но кто такой баринъ — Савося разсказать путно не могъ, повторяя только, что дло было въ ‘Собачьемъ вражк’… ‘Баринъ врюхался… но ничего, вытащили кое-какъ… Чудесный баринъ, дай Богъ здоровья, а то чистая смерть’… Мужики сначала равнодушно слушали Савосю, но когда послдній назвалъ сумму денегъ, полученную имъ отъ барина за труды, вс были глубоко поражены. Савося назвалъ эту сумму, замтивъ, что по этой причин и мука, — и вс переглянулись между собой взглядомъ, выражающимъ недовріе и изумленіе.

— Два цлковыхъ? — спросилъ одинъ изъ кучки, жившій такъ же зажиточно, какъ и Савося.

— Два цлковыхъ и еще мди… На, говоритъ, обсушись, — отвчалъ Савося.

— Такъ прямо два цлковыхъ и влпилъ?

— Два цлковыхъ. Бери, говоритъ, заслужилъ ты!

— Стало быть, въ аккурат вляпался?

— Въ самый разъ… въ самую эту прорву! Утопъ совсмъ. На, говоритъ, теб за труды, старательный, говоритъ, ты мужичокъ… Я вотъ теперь и съ мукой, дай ему Богъ здоровья!

Савося былъ взволнованъ разсказомъ, но, кончивъ его, сталъ поднимать на плечи мшокъ.

Онъ въ эту минуту сдлался героемъ. Ему помогли взвалить на плечи мшокъ, и онъ отправился, сопровождаемый взглядами, полными удивленія.

Дома Савосю ждали, конечно, съ большимъ нетерпніемъ и чувствомъ, которое онъ и самъ не могъ подавить въ себ. Онъ въ другой разъ разсказалъ своему семейству о ‘Собачьемъ вражк’ и о барин, который, дай ему Богъ здоровья, уплатилъ хорошо за труды, и на его лиц свтилась радость, а глаза свтились благодушіемъ. Мшокъ былъ поставленъ на столъ въ переднемъ углу, и вс столпились вокругъ него. Шашка вскарабкалась на лавку, влзла на столъ, чтобы лучше видть мшокъ. Васька похлопалъ его ладонью, Ванюшка запустилъ было въ него руку, не доставъ муки только потому, что своевременно получилъ отъ матери въ лобъ. Татьяна сама достала щепотку муки, перекрестилась и взяла ее въ ротъ, посл чего и Ванюшка съ Васькой взяли въ ротъ по щепотк, и вс жевали, пробуя. Въ изб царило глубокое молчаніе. Вс пять человкъ только глядли на мшокъ, стоявшій на стол стоймя.

Савося былъ счастливъ.

Разсказы о пустякахъ.

Мшокъ въ три пуда.

Читайте также: