МЕРЗОСТЬ И ЗАПУСТЕНИЕ
МЕРЗОСТЬ И ЗАПУСТЕНИЕ
МЁРТВЫЙ ПРОЕКТ
МЁРТВЫЙ ПРОЕКТ
КИПИТ РАБОТА
КИПИТ РАБОТА
Мерзость и запустение, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
———————
Мы живём накануне величайшей духовной революции.
Внешняя, дошедшая до последних пределов своего развития, материальная культура — при ужасающем нравственном и духовном падении общества — неминуемо подготовляет ‘мировой кризис’, который разрешится полнейшей переоценкой всех ценностей, полнейшим перерождением всех чувств, всех понятий, всей жизни.
‘То, что было слева, — станет справа, а то, что было справа, — станет слева’. В основу новой исторической жизни будет положена идея религиозная. Культура примет иное направление — вместо задач материальных она обратится, наконец, на человеческую душу. Человеческая душа будет признана величайшей ценностью — и не на словах, не в ‘учениях’, а в самой психике человеческого общества. Культура душ человеческих — вот новая задача, которая встаёт перед миром. И религия свободного человека — вот новый путь, который намечается перед людьми.
Но великим творческим эпохам всегда предшествуют эпохи упадка.
Не оживём, если не умрём. Как в личной жизни великий подъём почти всегда связан с великим падением, так в жизни исторической перерождению мира, обновлению человечества — должна предшествовать эпоха упадка и разложения.
Две тысячи лет назад из иудейской, мёртвой, развращённой фарисеями церкви — вышел Христос.
Из современного мёртвого, развращённого фарисеями христианства — должно явиться новое религиозное откровение.
Тот, кто плохо верит в новую грядущую правду, пусть почувствует со всей силой ужас наступившего разложения. И в отчаянии своём, в боли своей — поймёт, что всякому беззаконию, всякой мерзости — должен быть конец. И что ужас наших дней — долго продолжаться не может.
Обо всей жизни говорить не буду. Я буду говорить о том, что ближе всего моему сердцу. Вот о том самом ‘святом месте’, на котором, по пророческому слову Христа, ‘мерзость и запустение’, — я буду говорить о жизни религиозной.
Что делается в современной Церкви?
Умерла? Унижена? Развратилась? — Нет, хуже. В миллион раз хуже.
Она отдана в руки тех самых врагов Христа, которые не смогли победить Его две тысячи лет назад в качестве открытых врагов, и потому решили попробовать одержать победу, прикинувшись друзьями.
Они не смогли обратить христианство в прах, и потому решили извратить его в самой основе. Не смогли победить распятием — решили отравить фарисейством.
Разве не узнаёте вы в современных Илиодорах тех, которые некогда разрывали свои одежды в Синедрионе?
Правда, они не кричат: распни Его! О, они многому научились за две тысячи лет. Теперь они устраивают какие-то шествия с знамёнами, с флажками, с ‘значками’, устраивают хоры ‘из девочек’ и называют их ‘серафимами’, из мальчиков — ‘херувимами’, они и впереди своих процессий — несут образ Христа в венце терновом.
Иудейские фарисеи надели этот венец на голову Христа.
Но разве эти жестокости можно сравнить с утончённой жестокостью фарисеев современных, которые разукрасили страдальческий Лик Его — разноцветными флагами?
Там, где внешняя, показная, мишурная ‘религиозность’ — там внутри гниение и смрад, и в самом деле, что творится внутри, под всеми этими флагами?
Я бы сказал: дружеское сближение ‘юродства’ с развращёнными петербургскими салонами. Суетная церковная шумиха наших дней есть показная сторона петербургских вакханалий с участием ‘старцев’.
Есть нечто глубоко отвратительное в этом хождении босых старцев Василиев, Григориев и прочих по петербургским великосветским гостиным.
Развращённых аристократок ‘потянуло на юродивых’. И вот начинается ‘отхожий религиозный промысел’. Стекаются ‘юродивые’, ‘святые’, ‘прорицатели’ — и их ‘показывают’ по салонам, как раньше показывали итальянских теноров.
Это в ‘светской церкви’!
А в монашестве?
Давно ли Макарий Гневушев оправдывался в том, что тратил деньги богомольцев на рысаков, ковры и ванны, — тем, что другие настоятели ‘тратят ещё больше’.
А вот ещё факт: ‘ревизией в Алатырском Троицком монастыре Симбирской губернии открыт между прочим подземный хорошо устроенный ход в торговые бани’!
Ведь это не анекдоты. И не ‘случайные’ факты. Это общий дух.
Было время, когда отшельники рыли себе пещеры, — теперь они роют ‘хорошо устроенные’ ходы в торговые бани.
В этих словах — весь ‘путь’, пройденный нашим монашеством от Сергия Радонежского до Макария Гневушева.
Разве же это не близость конца?
Поистине мерзость и запустение стали на святом месте. Развратились, изолгались, ни во что не верят, задыхаются в своём разврате, в своей мерзости — мёртвые души свои прикрывают ‘флажками’!
Торжествуют свою победу. Надеются на свою силу.
Но и фарисеи торжествовали. Не они ли распяли? Не они ли в гроб положили? И казённой печатью запечатали, и стражников поставили.
Но воскрес. Христос воскрес. Правда воскресла. Ни печати, ни стражники не помогли.
И теперь близок час Его воскресения.
Пока по петербургским салонам идёт отвратительное лобызание с ‘юродивыми’, пока монахи роют свои ходы в торговые бани, а Илиодор занимает толпу зрелищами, шумом и треском, — в глубине народной, в глубине живых душ человеческих свершается великая работа религиозной мысли.
Уже веет над миром Животворящей Силой Духа Утешителя.
И из гроба снова восстаёт Живой Христос!
Св. синод, по почину одного из иерархов, снова приступает к разрешению задачи, которую он никогда разрешить не сможет, потому что в тех рамках и с теми основными принципами, которые берутся за точку отправления, — задача эта неразрешима вовсе.
Речь идёт об ‘оживлении православного прихода’.
О вопросе этом много говорилось и писалось года полтора назад, когда казался близким Всероссийский Церковный Собор. Приход, как живая клеточка церковного организма, рассматривался всесторонне. Все приходили к единогласному заключению, что приход умирает, что нужны какие-то экстренные и радикальные меры, чтобы сохранить его от окончательного разложения.
Священникам были даны инструкции. Поощрялись приходские совещания, привлечение мирян к внутреннему распорядку приходской жизни. И всё ни к чему. Разговоры остались разговорами, и как прежде никакой приходской жизни не было, так её нет и сейчас. В церквах идёт богослужение, влачат жалкое существование церковно-приходские школы. Старосты и благочинные пишут отчёты — вот и всё.
Приход — это в меньшем масштабе вся Церковь. И болезнь всей Церкви находит своё отражение в приходе. Воскрешать приход — это значит подымать вековечный вопрос о том, как исцелить расслабленного.
Церковь в параличе, сказал Достоевский. И приход — омертвевшая клеточка больного тела. Вопрос надо поставить или во всей полноте, не боясь всей грандиозной его сложности, или не ставить вовсе. Частичные меры к оживлению прихода так же бессильны, как ремонт крыши, когда готово рухнуть всё здание.
В народной массе, то затихая, то вновь вспыхивая, идёт громадное религиозное брожение. Церковный строй в своём настоящем виде — старые мехи.
Когда же, наконец, поймут это те, кто призван хранить дело Христово на земле!
Сейчас думать о реформе прихода несвоевременно. Это уже поздно. Сейчас надо думать об окончательном разрыве со всем старым, отжившим, умирающим. И о выхождении на новую творческую религиозную дорогу.
Летом, хотя все отдыхают, Синод решил ‘поработать’…
Реформируют школу… Реформируют приход…
Кипит работа!
‘В заседание 2 августа Синод неожиданно приступил к обсуждению вопроса о реформе прихода. Этому вопросу будет посвящено ещё одно экстренное заседание, на котором, по распоряжению В. К. Саблера, прения будут закончены. Такая спешка объясняется тем, что П. А. Столыпин предлагает внести соответствующий законопроект на обсуждение совета министров не позже трёх часов завтрашнего дня’.
Итак, завтра у нас будет новый приход. Поздравляем. Как просто, оказывается! Люди десятки лет говорили-говорили, писали-писали, совещались-совещались, — наконец решили, что дело это нескольким архиереям не под силу, надо передать его Всероссийскому Церковному Собору…
И вдруг… в двадцать четыре часа!
Кипит работа…
Военный дух проник и в духовную среду: глазомер, быстрота и натиск. И наши смиренные отцы, которые, бывало, семь раз примеривали и в конце концов предпочитали не отрезывать вовсе, — теперь так и режут, так и режут!
А что делает в это время ‘Церковь’?
Подойдите к любому среднему ‘прихожанину’, ‘члену Церкви’ и спросите его:
— Вы слышали? В Петербурге-то Церковь реформируют?
В лучшем случае он ответит:
— Да, читал что-то такое…
В Петербурге работают не покладая рук, а ‘Церковь’ только из газет и знает, что её ‘обновляют’. Неужели же можно верить в жизненную силу такого ‘обновления’? Разве можно реформировать Церковь, не спросясь Церкви? Разве можно религиозному возрождению назначать сроки: ‘завтра к трём часам’?
Реформа Церкви — есть акт религиозного церковного (т. е. соборного) творчества и потому не может исходить откуда-то из Петербурга, а должен исходить из Церкви.
Вся беда в том, что у нас полнейшее отсутствие церковной жизни. С пробуждения этой жизни и надо начать ‘реформы’ — остальное придёт.
Вы скажете, реформы Синода и направлены на пробуждение этой жизни. Надо, мол, с чего-нибудь начинать. Иначе получается заколдованный круг: чтобы пробудить Церковь, надо реформы, — а чтобы были реформы, надо, чтобы проснулась Церковь.
Нет уж, извините. Никакого заколдованного круга не получается.
Для того чтобы пробудить церковную жизнь, можно найти определённый и прямой путь. Возьмите хотя бы тот же вопрос о приходе.
Вместо того чтобы торопиться преобразовывать приход ‘к завтрему’, гораздо правильнее было обратиться ко всем русским приходам с предложением обсудить этот вопрос и сказать: как, по мнению духовенства и мирян, должен быть приход реформирован.
Как ни замерла жизнь в нашей Церкви, всё же мы узнали бы тогда подобие церковного голоса, подобие церковного решения вопроса. И самый процесс обсуждения реформы прихода, невольно затронувший бы все живые религиозные силы на местах, — самый процесс этот бесконечно больше дал бы Церкви ‘возрождающего’, чем вся бумажная работа, все бумажные реформы ‘в Петербурге’, с какой бы головокружительной быстротой они там ни проводились.
И напрасно смиренные отцы утомляют себя в летнее время. Отдыхали бы по своим епархиям. А осенью предоставили бы эту работу самой Церкви. Куда было бы лучше.
А то ведь такая работа, выражаясь опять-таки военным языком, — ‘бег на месте’: движенья много, шуму ещё больше. Быстрота. А смотришь — ни с места.