Как хороша Мозелла! Посетите когда-нибудь милую Мозеллу, и скажите сами, разве не прав, говоря о ней, Авсоний, — он писал в третьем веке, но я не могу отыскать текст, так как в настоящее время наслаждаюсь благодатным отсутствием книг, — да, убедитесь сами, впадает ли языческий писатель в преувеличение, рассказывая об этой красавице, которая после всех многочисленных поклонников, осаждавших её с самого детства, бросается словно побеждённая, на самом же деле торжествующая, у Трира и Кобленца в объятия удалого Рейна…
У ‘Confluentes’ (Кобленц)! Слышите ли, филологи: confluentes! Здесь сливаются судьбы обоих: жениха из Гельвеции и люксембургской невесты. Она робка, но полна страсти. Всякий раз она словно хочет убежать, и всякий раз бегство её оказывается притворным. Она мило коварна, по-женски привлекательна, благонравна, степенна и в то же время резва, страстна и целомудренна. Наверное, она уже издали заметила приближавшийся к ней Рейн! Конечно, она и без вопросов знала, что он предназначен ей, а она — ему…
Между тем люди, жившие по берегам ‘потока’ (Rhein — поток), германского Машашабе, подобно озабоченным родителям, задавали себе вопрос, кого изберёт себе в жёны их гордый любимец.
— Он ещё слишком молод, — говорили швейцарцы. — Смотрите: он едва несёт чёлн, который может опрокинуть серна. Хотя для своих лет он силён.
— Силён? О да! — говорил другой. — Только слишком буен и неугомонен. Впрочем, пусть пройдёт бурная юность: всё это ещё уляжется, прежде чем…
— Прежде чем что? — спросил я. — Прежде чем он умрёт? Или прежде чем достигнет Эммериха и Лобита, где ещё в 1870 году — это могут подтвердить свидетели — всё ещё сидели чиновники в мундирах и рылись в сундуках и чемоданах? Прежде чем он превратится в пошлого и пустого филистера? Прежде чем будет занесён илом? Прежде чем достигнет Катвика?
О Гедьмерс! В сущности я тебя не уважаю, но всё же мне нравится, что ты оплакиваешь, хотя лишь в стихах, горестное превращение такой юности и такого зрелого возраста в такую старость.
Но этого не знали эльзасцы и баденцы, на глазах у которых крепкий отрок вырастал в юношу, на недостаток у него сил они действительно не могли пожаловаться, хотя иногда и приходилось ему выслушивать упрёки в том, что он, следуя обычаю молодых людей, расточает эти силы…
— Ни одна красавица не уйдёт от меня! — объявлял Рейн и не обращал внимания на то, что между красавицами попадались и уроды.
В этом отношении он опять-таки ничем не отличался от других молодых людей. Аппетит в эти годы развивается раньше, чем вкус. Позднее становятся разборчивее, потом ‘blas’, наконец ‘dgot’. Этому последнему старческому состоянию приписывают утончённость вкуса, но я этому не верю. ‘Nous ne quittons jamais nos vices, ce sont eux qui nous quittent’ (мы никогда не бросим наших пороков, пока они не бросят нас). Что касается меня, то если бы я был пороком, я поступал бы так же: управлять людьми неблагодарная задача, а Порок за все его старания ещё вдобавок пробирают моралисты.
— Ни одна красавица от меня не уйдёт! — говорил Рейн и стал разыгрывать дон Жуана. — В каждом городишке найду я свою милую…
Одну? сотни, тысячи… миллионы!
— Идём со мною, милая Аннабрюнхен. Сюда, Марихенбах! Где же моя миленькая лесная речка? Ах, ты была стиснута там в ущелье? Бедняжка! я обожаю тебя, само собою разумеется, что я ради тебя спустился с гор… Отправимся же вместе в Голландию!
И лесная речка попадается в сети, и вскоре замечает, что она вовсе не связана узами брака, а стала только номером тысяча первым в гареме своего далеко не добродетельного поклонника.
Как приручённая самка слона, она вслед затем помогает ловить других слонов, хотя и не самцов, как на Цейлоне.
Каждая струйка воды, каждый ручеёк, каждый источник сначала жалуется, как обманутая Эльвира, а потом очень скоро начинает петь в общем хоре:
‘Подай мне руку, жизнь моя,
Идём со мной в мой замок…’
О, эти соблазнительницы!
А красавица Мозелла всё ждёт!
Придёт ли он?
— Я сделаю вид, что не хочу с ним встречаться…
И она поворачивает вправо.
— Мне всё-таки хотелось бы знать, приближается ли он…
И она оглядывается.
— Пусть он не думает, что я о нём забочусь…
Скорее вправо!
— Где он там застрял? Просто терпенья нет…
Скорее влево.
— Что он о себе воображает! Уж не думает ли он, что я не найду дороги к морю без него?
Снова вправо, снова влево, назад, вперёд, поперёк, вкривь, вкось, на восток, на запад… куда ещё? Ах, бедная влюблённая Мозелла!
То она полна упований, то теряет последнюю надежду. Вот она в восторге: он идёт. Скорее, прямо в его объятия!
О, горе!
— Этот повеса дал себя увлечь грязной Майн! Ну как не стыдно!
Ей донесли об этом злые языки, и на протяжении целых трёх километров она была в отчаянии.
Напрасно её увещевали:
— Он ещё молод, милая Мозелла. Ты можешь быть уверена, что эта баба Майн тебе не будет помехой. У неё манеры франкфуртской биржи. Это скоро перестаёт нравиться. Не падай духом и береги свою красоту. В подобном случае есть всегда возможность…
Мозель хотела утопиться. Но реке сделать это трудно. Да и другие с этим обыкновенно не торопятся. Случаев несчастной любви на свете мало… Может быть, к ним причисляют случаи любви ненесчастной, а скучной, это, пожалуй, и правильно…
Что касается Мозеллы, — только ради Бога никому об этом не рассказывайте — то она в отместку стала кокетничать с соседями.
Ведь надо же ей было подумать о том, чтобы не иссохнуть до появления настоящего жениха?
Новая сплетня. ‘У колодца’, — на этой бирже, корсо и форуме немецких кумушек, — супруга портного сообщила супруге сапожника, что долгожданный жених увлёкся Ланом…
Да, да, милая Мозелла!
Res est solliciti plena timoris amor!
Наконец бракосочетание было отпраздновано в Кобленце, и при опускании занавеса добрый старик фогт — он же посажённый отец, благословлявший молодых, — сказал (обращаясь к публике): ‘Итак, мы видим, что верная любовь бывает всегда награждена’.