Меньшевизм в литературоведении, Куллэ Роберт Фридрихович, Год: 1934 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

3. Литературно-теоретические взгляды меньшевиков — полностью обусловлены их политической сущностью и непосредственно связаны с их эстетическими воззрениями. Не следует представлять меньшевистское литературоведение монолитно единым и последовательно выдержанным в его методологии, в нем без труда могут быть вскрыты несколько разновидностей, довольно сильно враждовавших между собою по отдельным проблемам науки о лит-ре (напр. Переверзев критиковал Кубикова, Горбов — Переверзева и т. д.). Все эти распри меньшевистских литературоведов представляли собою однако только различия в пределах одного теоретического лагеря. Общеменьшевистские черты в методологии литературоведения проявляются в трактовке отношения лит-ры к действительности, в ревизии марксистско-ленинской теории отражения, в отрыве лит-ры от классовой борьбы и меньшевистском отрицании партийности лит-ры, в формалистическом разрешении проблемы формы и содержания, в интуитивистски-стихийническом понимании творческого процесса. Данная статья имеет своей задачей показать типичные и общие черты меньшевистского литературоведения в их наиболее характерных проявлениях. Об индивидуальных же особенностях отдельных литературоведов, о различиях между ними см. соответствующие статьи.

Для марксистов лит-ое произведение всегда было классовой идеологией, отражающей действительность в специфической художественной форме. Основою марксистско-ленинского понимания отношения лит-ры к действительности является учение Маркса — Энгельса — Ленина об отражении. И именно против учения об отражении и направлена меньшевистская трактовка данной проблемы. Типичным для меньшевиков здесь является стремление устранить активно-классовый момент в отражении объекта (и по сути, как увидим ниже, отрицание отражения). Художественное познание для меньшевиков-литературоведов, это — пассивное подчинение сознания объекту, простое воспроизведение, а не классовое отражение его. Эти особенности М. в решении данной проблемы стоят в явной зависимости от политической практики М., с его проповедью буржуазного объективизма, с его стихийничеством и стремлением обуздать классовую активность пролетариата.

Наиболее примитивно меньшевистское понимание проблемы ‘лит-ра и действительность’ раскрывается в наивном реализме Кубикова. Из меньшевистского решения этой проблемы проистекают наивно-реалистические попытки Кубикова изучить положение рабочего класса в России по произведениям буржуазно-дворянской лит-ры, взятым вне социально-политических взглядов этих писателей, причем идеология их рассматривается Кубиковым как ‘наслоения’, как нечто чуждое ‘объективному’ взору ‘внеклассового’ художника.

Тот же меньшевистский подход к лит-ре как пассивному воспроизведению объекта отличает собою и методологию Переверзева, яро и бесплодно ‘враждовавшего’ с наивным реализмом Кубикова. Переверзев устраняет классово-идейную сущность литературы и уподобляет лит-ру (как и искусство вообще) игре, где художник пассивно воспроизводит социальное бытие своей классовой группы, социальный характер в частности. Лит-ра в руках Переверзева становится фотографическим снимком эмоционально-психологических особенностей класса (‘социальный характер’), передаваемых через воспроизведение социально-бытовой обстановки. Это автоматически и безыдейно воспроизводимое художником бытие только своего класса неизбежно имеет место, по Переверзеву, даже при попытках художника изображать жизнь других классов. Несмотря на это резкое подчеркивание классовой предопределенности творчества, что как будто отличает Переверзева от Кубикова, Переверзев в сущности остается также на своеобразно выраженных наивно-реалистических позициях, когда утверждает фотографическое воспроизведение художником своего социального бытия (на деле — только быта), своего социального характера.

Меньшевистская трактовка отношения литературы к действительности теснейшим образом связана с фактическим (иногда прямо высказанным) отрицанием идеологии в лит-ре, с деидеологизацией последней: если лит-ра только пассивно отражает объект сам по себе, то она не может показать субъективно-классового отношения к действительности. Отсюда идет меньшевистское отрицание партийности лит-ры. Значение последней как орудия идейной борьбы меньшевиками игнорируется. Именно поэтому Переверзев объявляет поиски идеи в художественном произведении субъективными домыслами критиков, Плеханов утверждает, что лит-ра лишь ‘показывает’, а не ‘доказывает’, Кубиков ищет в художественных произведениях фотографических оттисков действительности, игнорируя идеи как ‘наслоения’. В основе всех этих ликвидаторских по отношению к идейности лит-ры взглядов лежит меньшевистский тезис о лит-ре как воспроизведении действительности, выдвигавшийся еще Плехановым.

Меньшевистское понимание лит-ры как воспроизведения действительности в художественных образах заключает в себе разрыв чувственного и логического моментов познания, характерный для пассивно-созерцательской позиции в лит-ре (к-рая на деле является формой классовой борьбы). Этот разрыв сказывается хотя бы на плехановском противопоставлении ‘мышления образами’ ‘мышлению силлогизмами’, к-рое сводит художественное произведение к совокупности чувственно-конкретных образов, ничего не стремящихся доказать и ничего не доказывающих. Классовая целеустремленность лит-ры, сказывающаяся в ее идейной направленности, подменяется здесь одним лишь показом действительности при помощи художественных образов, ‘объективным’ ее изображением. Отсюда одностороннее, пассивистски-созерцательское выпячивание познания жизни через лит-ру при игнорировании ее классово-действенной роли, получившее особенно рельефное свое выражение у Воронского.

Для Воронского главное в лит-ре — ‘искусство видеть мир’. При этом стремление ‘видеть’, воспринимать мир через искусство сопряжено у Воронского с поисками ‘объективной’, ‘общечеловечески’ обязательной картины действительности, ‘мира — прекрасного самого по себе’, выключенного из социальной практики. ‘Повседневное’ с его ‘житейскими волнениями’ закрывает, искажает эту подлинность скрытого мира ‘вещей в себе’. Проникновение в него возможно, по Воронскому лишь, путем отказа от ‘обычных’ мыслей и представлений, т. е. от классового мировоззрения. ‘Снятие покровов’ с затемненного и искаженного облика мира, соприкосновение с ‘неиспорченными, подлинными образами мира’ доступно лишь искусству (лит-ре в частности), к-рое всегда стремилось и стремится открыть мир ‘в его наиболее очищенных и непосредственных впечатлениях’.

Сводя литературу к пассивному воспроизведению объекта вне классовой практики и классовой идеологии, меньшевизм скатывается в конце концов на субъективистские позиции. Утверждая лит-ру как воспроизведение действительности (‘неиспорченные подлинные образы мира’ у Воронского, воспроизведение соц. бытия у Переверзева, наивный реализм Кубикова, воспроизведение действительности, подобное игре, у Плеханова и Переверзева), меньшевики-литературоведы в то же время приходят к отрицанию художественного познания действительности благодаря устранению из него активно-классового момента. — Меньшевистская ревизия ленинского учения об отражении, подменяющая отражение пассивистским ‘внеклассовым’ воспроизведением объекта, неизбежно приводит к плехановско-кантианскому тезису об иероглифичности познания. Так, Переверзев, утверждающий литературу как механическое воспроизведение социального бытия, в то же время отрицает возможность познания художником бытия других классов. Художник, по Переверзеву, обречен воспроизводить всегда только свое соц. бытие, свой социальный характер, лишь ‘переодевая’ его во внешние одежды других классов и навешивая над своим автопортретом ярлыки с фальшивыми именами.

Устранение активно-классового момента познания производится меньшевиками, во-первых, через изоляцию художественного творчества от классовой борьбы (‘житейские волнения’ у Воронского), во-вторых, через отрыв чувственного момента в художественном познании от логического и ограничение художественной лит-ры сферой воспроизведения чувственных впечатлений от действительности. Изолируя лит-ру от классовой борьбы, меньшевистский объективизм лишает познание объективного критерия общественной практики, ставит перед объектом в позе созерцателя изолированного и бездейственного одиночку, каким является для меньшевиков познающий субъект. Отрывая рациональный момент в познании от чувственного и ограничивая деидеологизированную литературу последним, М. подменяет познание мира, отражаемого в художественной лит-ре, воспроизведением субъективных впечатлений. Таковы ‘непосредственные впечатления’ у Воронского, оказавшие влияние и на теоретиков РАПП, в частности — Либединского, такова ‘особая действительность’, создаваемая художником (‘творимая легенда’), у Горбова. ‘Очищенные, непосредственные ощущения’, по Воронскому, это — субъективно-эмоциональные впечатления, отвлекающиеся от реальной классовой практики и лишенные обобщающего рационального момента, при помощи к-рого могли бы быть выделены существенные и общие стороны явлений, определяемые в зависимости от классовой практики. ‘Видеть мир’, по Воронскому, — это не познавать мир: это значит ‘переживать’ его, вернее свое собственное ощущение мира. Отсюда: литература превращается в средство внеразумного эстетического созерцания. Изолированная от социальной практики, замкнутая в себе, она становится орудием возбуждения самоцельных эстетических эмоций, эстетического наслаждения.

Эта последовательно развернутая с меньшевистских позиций концепция обнаруживает явную зависимость от Канта. Дуализм ‘мира явлений’ и мира ‘вещей в себе’ (у Воронского — обыденный мир ‘житейских волнений’ и ‘мир прекрасный сам по себе’), разрыв чувственного и логического, деидеологизация искусства, изолированный от практики характер эстетических эмоций ясно свидетельствуют об этом. В особенности резко обозначен кантианский характер в концепции искусства у Л. Аксельрод.

Деидеологизация лит-ры, вытекающая из меньшевистской ревизии теории отражения, подменяет идеи в лит-ре эмоциональными переживаниями. Противопоставляемые сознательному мировоззрению и ‘свободные’ от детерминированности классовой практикой, они иррациональны и интуитивны. Так. обр. меньшевистская трактовка отношения лит-ры к действительности проявляет себя в таких чертах меньшевистского литературоведения, как подчеркивание стихийного характера процесса художественного творчества и выпячивание подсознательного начала в нем, как подход к художественному произведению с целью вскрытия лишь эмоционально-психологического содержания в нем. Психологизм, интуитивизм, стихийничество в трактовке лит-ры свойственны целому ряду меньшевистских литературоведов (Воронский, Переверзев, Горбов, Аксельрод и др.) и оказали влияние также на теоретиков РАПП.

Вывод: ревизия меньшевиками марксистско-ленинского учения об отражении — характерное для меньшевиков разрешение проблемы ‘лит-ра и действительность’, если брать ее в философском, теоретико-познавательном плане.

Та же проблема встает и более конкретно как вопрос об отношении лит-ры к социальной жизни. Непременной особенностью меньшевистских литературоведческих концепций является обособление и даже противопоставление лит-ры соц. практике. Этот отрыв литературы от соц. действительности идет по трем линиям: 1) в плане генетическом налицо отрицание причинной обусловленности лит-ры классовой практикой, 2) в плане функциональном — отрицание лит-ры как орудия классовой борьбы, отрицание ее обратного воздействия на социальную жизнь, особенно типичное для меньшевиков с их пассивистским объективизмом и стихийничеством, являющимися формой активного противодействия революционной активности пролетариата, 3) отрицание классовой направленности, ‘партийности’ лит-ры, проистекающее из меньшевистской деидеологизации лит-ры и тесно связанное с отрицанием активной классовой функции художественных произведений. Устранение причинной зависимости лит-ры от классовой борьбы связано у меньшевиков большей частью с наличием внешнего, формального признания детерминирующей роли социального бытия, эклектически сочетающегося с прямым сбособлением литературы от классовой практики. Достаточно откровенно отрицание классовой обусловленности лит-ры выступает в утверждениях Горбова об особой самодовлеющей эстетической действительности, создаваемой художником, независимо от мира реальных отнсшений. Такова его же мысль о разладе художника с классом как непременном условии художественного творчества. Горбов примыкает здесь к положению Воронского, устанавливающего отрешенность художника от практики — ‘день седьмый’ — обязательным условием ‘искусства видеть мир’. Переверзев, столь ‘ортодоксально’ подчеркивающий везде и всюду классовое бытие, на деле отрицая классовую борьбу, сводит это классовое бытие к быту, к-рый, как и социальный характер, воспроизводится в искусстве-игре. Теория искусства-игры, в к-рой Переверзев опирается на некоторые положения Плеханова, а через него на Канта, стирая момент идейной и классовой направленности, также отрывает лит-ру от обусловленности классовой практикой. Но наиболее откровенно проявляются меньшевистские установки Переверзева в его теории параллельных рядов и в его заявлении, что политика ничего не может создать в образной системе лит-ры.

Наиболее остро извращается меньшевиками марксистское литературоведение в вопросе о социальной функции лит-ры. Выступая с отрицанием партийной направленности литературы и действенной ее роли в классовой борьбе, меньшевики-литературоведы естественно отрицают и необходимость для литературоведения подходить к художественному произведению со стороны его классовой функции. Одни из них считают вопрос о функции выходящим за грани литературоведения (краткое изложение и критику этой точки зрения см. в ст. ‘Литературоведение’, т. VI, стр. 283—284). Другие, признавая на словах пользу функциональных изучений, предельно вульгаризируют их полным отрывом от анализа классового генезиса и стиля произведения. Пренебрежение функцией органически связано с меньшевистским отношением к лит-ре как к пассивному и механическому отражению действительности.

Отрыв лит-ры от социальной практики приводит меньшевиков и к презрительной трактовке роли и значения публицистической критики как ‘ненаучной’, т. е. к отрицанию партийности критики. Особенно ярко эта точка зрения отразилась у Переверзева. Утверждая, что критика ничего не может изменить в творчестве писателя, всецело детерминированном его классовой принадлежностью, Переверзев сводит все задачи критики к механистическому классифицированию писателей. Роль марксистской критики как средства перевоспитания писателей, перевода их на рельсы пролетарской идеологии Переверзевым совершенно игнорируется, отсюда и его теория ‘социального приказа’ (подробнее см. в ст. ‘Переверзев’). Эта антидиалектическая позиция в вопросах лит-ой критики тем более характерна, что она совмещается с совершенно абстрактными критериями художественной оценки. Таков критерий художественной ценности, данный Переверзевым: ‘Во-первых, внутренняя правда, искренность произведения, воспроизведение нового, доселе неизвестного уголка жизни, во-вторых, объем и значение изображаемого уголка жизни’. Характерно, что в этой схеме не нашлось места ни политической насыщенности произведения ни роли его в познании и изменении классовой действительности. Отрицание партийности в критике, как и лит-ре (в другом, интуитивистском, аспекте выраженное Горбовым), закономерно обусловлено меньшевистским объективизмом, враждебным революционно-пролетарской идеологии.

Искажение меньшевиками вопроса о зависимости лит-ры от социальной практики отражается и на неверном решении проблемы — художник и классы. И в этом вопросе мы также находим два как бы противоположных друг другу варианта, сходящихся в своей основе. По Львову-Рогачевскому, Кубикову и др., гениальная личность легко переходит границы класса, ‘возвышаясь’ над ним. Этим и объясняется то особое внимание, к-рое эти исследователи уделяли изучению личности автора, их биографизм в методе обусловлен социологическим индетерминизмом. Другие представители М., наоборот, склонны игнорировать совершенно личность художника, абсолютно растворяя ее в классе, поглощая личность, делая ее безвольным ‘медиумом’, механическим ‘рупором’ экономических интересов класса. В переверзевской методологии отсутствует обращение к классовой борьбе. Социальное бытие и социальный характер, воспроизводимые, по Переверзеву, в художественном произведении, отождествляются им в сущности с заключенным в произведении ‘социальным характером’ и бытием самого художника. Переверзевская ‘борьба’ с биографизмом упирается в тот же биографизм в собственной методологии. Выводы переверзианцев о социальной природе того или иного писателя основаны в сущности на скрытом обращении к его биографии (см. работу Фохта о ‘Демоне’ Лермонтова, переверзианские работы о Гончарове, работу Зонина о Л. Толстом и т. д.) вместо обращения к фактам борьбы классов. Так. обр. меньшевистская изоляция художника от классовой борьбы свойственна при видимой противоположности точек зрения и литературоведам кубиковского толка и растворяющим личность в классе антибиографистам — переверзианцам. Совершенно наглядно обнаруживается то же решение проблемы в принципах, провозглашаемых Воронским, Горбовым и др.

Ревизуя учение о лит-ре как классовом отражении действительности, меньшевики тем самым закрывают себе дорогу и к уяснению проблемы формы и содержания в лит-ре. Характерным для всех меньшевиков в литературоведении является разрыв содержания и формы, хотя это и проявляется у них в различных вариантах. Так, одни из них (Кубиков, Войтоловский, Львов-Рогачевский) механически отделяют ‘форму’ от ‘содержания’ внутри художественного произведения. Форма и содержание для них как бы сосуществуют рядом. Анализ художественного произведения для этих литературоведов-меньшевиков заключается отдельно в анализе ‘содержания’ (под к-рым большей частью разумеется наивно-реалистическое воспроизведение действительности или сумма идей, взятых вне их специфически художественного выражения) и отдельно — в эстетических суждениях по поводу художественной формы, деидеологизированной и потому лишенной классового своего смысла. Эта методология явным образом исходит от неверного суждения Плеханова о двух актах материалистической критики (см. ‘Плеханов’). Для данной группы меньшевиков типично игнорирование образа как специфики литературы. Другие меньшевики-литературоведы приходят к разрыву формы и содержания благодаря такому противопоставлению чувственного и логического в познании, когда из литературы изгоняется ‘логическое’, идеи, и образ, лишенный идейно-обобщающего содержания, как бы превращается в чувственно-конкретную форму. Разрыв формы и содержания у этой группы литературоведов (Переверзев, Воронский, Горбов и др.) осуществляется таким образом, что идейное содержание художественного произведения выбрасывается из него вовсе, а сама лишенная идейного смысла художественная форма и делается подлинным содержанием. Здесь форма подменяет собою содержание, идеи же признаются содержанием только ‘логического’, т. е. научного и публицистического мышления. Форма художественного произведения является у этих литературоведов то средством возбуждения ‘невыразимых’ эстетических эмоций и орудием проникновения в потаенный, самодовлеющий мир прекрасного (Воронский, Горбов, Аксельрод), то слепком с социального характера (Переверзев), но всегда она безыдейна, иррациональна, растворена в эмоциях и вырвана из классовой борьбы. В отличие от литературоведов первой группы группа Воронского — Переверзева и др. не только не склонна игнорировать специфику литературы, но, наоборот, резко обособляет литературу с ее замкнутым в себе ‘особым содержанием’ от других идеологий. Переверзев особенно резко подчеркивает при этом в качестве специфики лит-ры безыдейный образ, фетишизируя его, утверждая его как единственное содержание, как категорию, ‘организующую’ собою поэтический стиль (Поспелов). Но и фетишизирование специфики у одних и игнорирование ее у других покоится на отрыве формы от содержания, и, деидеологизируя лит-ру, отрывает ее от классовой борьбы, ставит ее ‘над’ классовой практикой. В этом снова проявляется политический смысл методологии М., пытающегося разоружить рабочий класс.

Отрицая диалектическое единство содержания и формы в лит-ре, меньшевики не могут поставить на правильную основу изучение лит-ого стиля. Те из них, к-рые смазывают специфику лит-ры игнорированием образа, презрительно обходят стилевой анализ, выключая его из сферы своего внимания. Для марксистского анализа эта группа меньшевиков вульгарно отграничивает только задачу уяснения ‘содержания’, тем самым фактически легализует формализм как равноправный с марксизмом и дополняющий его выводы метод анализа. На этой точке зрения стоят Львов-Рогачевский (см. его вступление к ‘Истории новейшей русской литературы’) и особенно Троцкий, считающий, что методы формализма совместимы с марксистскими (‘Литература и революция’). По-иному относится к проблемам поэтического стиля переверзианство, ведшее ожесточенную ‘борьбу’ с формализмом, но не преодолевщее формализм в своей собственной методологии. Органический порок его поэтики заключается в том, что стиль брался им оторванно от содержания, вне идеологии, поскольку художественное произведение, по Переверзеву, — лишь безыдейное выражение социального характера в системе образов. Отсюда формалистский характер анализа стиля, сведение стиля к стилистике. Свойственный меньшевикам-литературоведам формализм лит-ого анализа всегда базировался на типично меньшевистском разделении художника от мыслителя, нашедшем себе место в работах Переверзева о Достоевском и Л. Аксельрод о Льве Толстом. Подобный разрыв отражает несомненное воздействие кантианской эстетики, повлиявшей и на соответствующие положения плехановской методологии, в частности на его механистический отбор наследства Толстого ‘отсюда и досюда’. Из кантианской эстетики, в частности и через Плеханова в его кантианских ошибках, меньшевики заимствовали механистическое отделение формы и содержания — отстающих и ‘опережающих’ друг друга (подробнее об этом см. ‘Плеханов’). Эта его формула вульгарно повторена напр. Кубиковым: ‘В усвоении техники и формы и стиха ничего плохого нет, если эта форма наполняется новым содержанием… Прежде чем найти новую форму, поэт может долго пользоваться старой, отнюдь не утрачивая от этого своего собственного поэтического лица’ (‘Рабочий класс в русской литературе’).

Извращая марксизм-ленинизм в вопросах специфики лит-ры, меньшевики естественно не могут правильно решить и вопрос о процессе литературного развития. Зависимость художественного творчества от классовой борьбы, противоречия лит-ого развития, сложность взаимодействий, — все это подменяется изолированными, часто импрессионистическими (Львов-Рогачевский), интуитивистскими (Горбов, Воронский) или публицистическими (Войтоловский) портретами. Наиболее отточенной эта выхолощенная трактовка лит-ого процесса оказывается у Переверзева, к-рый сознательно отграничивает лит-ру от остальных идеологий. (Вспомним в частности его известное утверждение: ‘Политическая жизнь ничего не может создать в образной системе лит-ры и обратно: лит-ра ничего не может создать в политической системе… Взаимодействие есть только параллельный ряд’). Подобная трактовка ‘взаимодействия’, базирующаяся на пятичленной формуле Плеханова, предельно вульгаризирует те глубокие связи, к-рые имеются у лит-ры с иными формами идеологий. Но игнорирование Переверзевым взаимодействий не ограничивается иными идеологиями: и в самой лит-ре он конструирует параллельные ряды, развивающиеся независимо друг от друга — ‘аристократическую’, ‘мелкопоместную’, ‘мещанскую’ и т. п. лит-ру. Для него не существует и проблемы влияния, разрешение к-рой так существенно для понимания лит-ого процесса: лит-ра различных классов разделена в его методологии китайской стеной. Сказанное остается верным в применении ко всему меньшевистскому литературоведению. Самая проблема лит-ого развития с его внутренними противоречиями для этих механистов не существует.

Нам осталось сказать здесь несколько слов о литературоведческой методике М. Выбрасывая за борт партийность лит-ры и лит-ой науки, игнорируя классовую функцию художественных произведений, меньшевики по большей части ограничиваются установлением классовых корней произведений лит-ры. Поскольку же эти последние анализируются ими вне конкретно-иссорической классовой функции лит-ых произведений, генетический анализ выхолащивается и, будучи лишен раскрытия живой классовой функции произведения, превращается в самоцель. У Кубикова и Львова-Рогачевского мы находим частый подмен социологического анализа биографическими ссылками. О почти повсеместной имманентности литературного анализа мы уже говорили выше.

Для полноты анализа необходимо упомянуть о меньшевиствующем идеализме в литературоведении, довольно широко развернувшемся в нашей науке в 1928—1930. Движение это представлено было бывшими учениками Переверзева — И. Беспаловым (‘Проблемы литературной науки’), А. Зониным (‘Образы и действительность’) и др. В 1930 эти литературоведы принимали деятельное участие в группе ‘Литфронт‘ (см.). В философском отношении это течение базировалось на меньшевиствующем идеализме А. Деборина, разделяя все его порочные стороны. В литературоведческом плане меньшевиствующие идеалисты опирались на Переверзева, а после разгрома в 1929 переверзианства — на худшие стороны методологии Плеханова и Фриче. Влияние меньшевиствующего идеализма на рапповской критике сказалось в частности в виде схоластических поисков метода диалектического материализма (см. об этом ‘Художественный метод’). Литературоведческие работы меньшевиствующих идеалистов отличались своим гегельянским абстрактно-логическим характером.

Такова литературоведческая методология М. Как мы видим, несмотря на различие вариантов в ней, она обусловлена единством политического своего смысла и классовых корней, а потому, несмотря на различие своих проявлений, в решающих пунктах едина. Расходясь между собою в частностях, Переверзев, Кубиков, Троцкий, Воронский, Львов-Рогачевский и все другие спаяны рядом существенных и определяющих особенностей. Они спаяны между собою меньшевистским объективизмом, утверждением ‘множественности истин’, в применении к лит-ре снимающим проблему художественной оценки. Они спаяны между собою общим созерцательным подходом к лит-ре, являющимся формой активной борьбы против революционности пролетариата, своим бесстрастием и академизмом. Они спаяны между собою последовательным выхолащиванием из литературоведения идейности и партийности. Во всех этих определяющих чертах меньшевики представляют собою единый политический и теоретический лагерь.

4. Проблема пролетарской культуры и литературы у меньшевиков.

— Политический оппортунизм меньшевиков, меньшевистская переоценка силы и значения либеральной буржуазии при отрицании гегемонии пролетариата в революции определили собою позиции меньшевиков в вопросе и о пролетарской культуре и литературе. Полнейшее неверие в возможность создать пролетарскую культуру, апологетическое отношение к культуре дворянско-буржуазной, отрицание партийного, политического подхода к оценке явлений пролетарской культуры (единодушный крик меньшевиков о ‘падении таланта’ Горького при выходе романа ‘Мать’) — вот основа меньшевистских воззрений в этой области. Свои ликвидаторские взгляды меньшевики выразили прежде всего в форме прямого, откровенного отрицания пролетарской культуры. Это отрицание оформилось сразу после революции 1905 на базе открытого политического ликвидаторства М. и, перейдя затем за рубеж 1917, вылилось в троцкистское отрицание возможности для пролетариата в период диктатуры его создать свою культуру, отрицание, обосновавшее собою практику таких критиков, как Воронский, Лежнев, Горбов и др.

Один из ‘зачинателей’ меньшевистского литературоведения и критики, И. Кубиков ограничивал создание пролетарской культуры ‘культурной подготовкой’ рабочих, заключающейся в усвоении великих художественных ценностей прошлого. Творчеству культурно ‘неподготовленного’ рабочего Кубиков не придавал существенного значения. ‘Когда я знаю, что плодом таких невероятных потуг явятся слабые вирши, правда, с призывом к борьбе, мне хочется убедить его (писателя-рабочего), что он приступает не с того конца и что его работа бесполезна, хотя он уже напечатал пару стихов в одной из рабочих газет’. Такова меньшевистская постановка вопроса о создании пролетариатом своей классовой культуры. Кубиков выдвинул взамен этого лозунг демократизации старого искусства и популяризацию его среди широких рабочих слоев (‘Наша заря’, 1914, 4, стр. 47). Нужно ли доказывать, что этот меньшевистский лозунг оставлял рабочий класс в духовной и тем самым в физической кабале у буржуазии.

Статья А. Потресова о ‘трагедии пролетарской культуры’, помещенная в ликвидаторской ‘Нашей заре’ в 1912, концентрировала в себе существенные черты меньшевистского понимания проблемы культуры: Свое утверждение о невозможности пролетарской культуры Потресов мотивировал тем, что ‘энергия пролетариата, чем дальше, тем больше должна уходить и уходит на борьбу или подготовку борьбы. То небольшое количество времени, которое остается у пролетариата за отбытием капиталистической повинности, отнимается у него от занятий в клубе для посещения собрания или союза’. Отрицая возможность пролетарской культуры, Потресов фетишистски преклонялся перед буржуазной культурой: ‘Художество есть единственное место, где великие мертвецы равноправны с живым поколением, а часто имеют и приоритет перед ними’. Эти дифирамбы буржуазному искусству сопровождались у Потресова беззастенчивой апологией капитализма, по выражению Потресова, ‘великого пропагандиста исключительного размаха’, по сравнению с которым отпадает самая нужда в пролетарском искусстве, ибо ‘нетленное и бессмертное’ буржуазное искусство ‘всеклассово’ и ‘всечеловечно’, ибо оно не заражено ‘ядом партийности’ и только в нем пролетариат находит себе ‘убежище и утешение’. Такова платформа меньшевистского ликвидаторства.

Ликвидаторские позиции Л. Троцкого в вопросе о пролетарской культуре, целиком вытекавшие из его политического мировоззрения, полностью повторяют ликвидаторские доводы Потресова. Потресов оправдывал невозможность существования пролетарской культуры недостатком времени у пролетариата, то же самое, исходя из своей контрреволюционной идеи о невозможности построения социализма в одной стране, писал и Троцкий: ‘В корне неправильно противопоставление буржуазной культуре и буржуазному искусству пролетарской культуры и пролетарского искусства — этих последних вообще не будет, так как пролетарский режим временный и переходный’ (‘Литература и революция’). Потресов смотрел на искусство, как на нечто ‘сверхсметное и второстепенное’, с этим совпадает смазывающее активную роль искусства в классовой борьбе положение Троцкого о том, что место искусства в ‘обозе истории’. Потресов говорил о нетленности и бессмертии старой культуры, отказываясь от ее переработки, утверждая ее примиряющее, надклассовое значение, то же самое писал и Троцкий, развертывая эти положения в своеобразную теорию ‘непрерывности культуры’. Потресов высказывал пренебрежение к теории, Троцкий заявлял, что ‘марксизм сложился целиком на основе буржуазной политической культуры’ и что ‘методы марксизма не есть методы искусства’. Потресов вместе со всей ратью ликвидаторов не верил в творческую работу пролетариата на фронте искусства. Троцкий относился к рабочей поэзии, как гурман-интеллигент, презрительно третируя ее начальные ростки, капитулянтски преклоняясь перед культурой буржуазии.

Меньшевистское ликвидаторство в вопросах культуры выражалось не только в этой форме прямого отрицания. Соглашатели по своей природе, меньшевики создали целый ряд теориек и теорий, рассчитанных на то, чтобы завуалировать кричащее противоречие своих взглядов с реальным практическим процессом роста пролетарской культуры в ходе освободительной борьбы пролетариата. Большевистская партия во главе с Лениным боролась не только с откровенным проявлением меньшевистского отрицания пролетарской культуры, но настойчиво преследовала и разоблачала более утонченные способы и приемы меньшевиков, рассчитанные ими на то, чтобы затруднить культурный рост пролетариата, ограничивая его задачами аполитичной культурнической деятельности, выучкой пролетариата у классов, превосходящих его своей развитостью. Такая интерпретация получила законченное выражение в выступлениях Н. Суханова, который видел главную задачу момента в культурном росте якобы еще дикого, неразвитого пролетарского сознания, дело же революционного политического преобразования действительности на социалистических началах он ставил в полную зависимость от ‘культурного уровня’. Ленин в статье ‘Наша революция’ вскрыл типично меньшевистское ‘опровержение’ революции Сухановым и еще раз развил руководящее для большевиков положение о партийности пролетарской культуры, о важности для успешного ее развития решающих политических завоеваний пролетариата.

Меньшевистское ликвидаторство нашло свое выражение и в теориях о культуре пролетариата, развиваемых А. А. Богдановым. Богданов, по характеристике Ленина, — ‘носитель меньшевизма наизнанку’ (статья ‘О фракции сторонников отзовизма и богостроительства’, 1906), создатель антимарксистской теории эмпириомонизма, в статье ‘О художественном наследстве’, написанной в 1918, выдвинул тезис о том, что наследие искусства прошлого должно быть переработано пролетариатом с коллективно-трудовой точки зрения, т. е. с той ‘всеорганизационной’, тектологической точки зрения Богданова, к-рая якобы составит новый социально-организованный опыт пролетариата. Богданову было свойственно игнорирование партийного, классового характера культуры и литературы, его он растворял в общем понятии организованного опыта, восприятия пролетариата. Типично меньшевистским у Богданова является также узко-кружковый кабинетно-интеллигентский характер его пролеткультизма, изолированного от реальной борьбы пролетариата, ‘мирно-культурнический’ характер намечаемых Богдановым путей культурного строительства в отличие от ленинского учения о создании пролетарской культуры как процессе культурной революции, совершающемся через вовлечение в нее широчайших пластов трудящихся масс. В полном соответствии с видимым ‘аполитизмом’ меньшевиков в вопросах культуры, который являлся формой борьбы против гегемонии пролетариата, находились и попытки Богданова провозгласить независимость руководимых им организаций Пролеткульта от политического воздействия Советов и от руководства партии.

5. История литературы в меньшевистском освещении.

— Политические воззрения меньшевиков полностью определяли их исторические воззрения. Меньшевистская трактовка русского исторического процесса наложила определяющее свое воздействие и на понимание меньшевиками такого крупного явления в общественной жизни России 60—70-х и 80-х гг., как народничество. Типичными основополагающими для взглядов меньшевиков в этой области являются взгляды Плеханова. Характеристика народничества как результата стремления образованных разночинцев выяснить себе весь уклад народной жизни, данная Плехановым, оставляет за бортом реальное и объективное содержание революционного народничества, выражавшееся в борьбе за революционную ликвидацию помещичьего землевладения, за ‘капиталистическое фермерство’, в противовес буржуазно-дворянскому ‘прусскому’ пути, в защите интересов мелкого товаропроизводителя. Для М. характерно игнорирование того единства революционной и реакционной стороны в народничестве, о к-ром неизменно говорил Ленин. Недавняя дискуссия о ‘Народной воле’ установила тесную связь в данном вопросе между взглядами Г. В. Плеханова, П. Аксельрода и Л. Мартова. Определяя народничество как ‘возрожденное славянофильство’, Плеханов подобно всем меньшевикам проглядел в крестьянстве одну из движущих сил русской революции. Ленин видел существо народничества в том, что оно ‘отразило противоположность труда и капитала через призму жизненных условий и интересов мелкого производителя’. В этой постановке становится понятным и ленинское воззрение на Чернышевского и Добролюбова как на идеологов крестьянской революции в противовес плехановскому ограничению величайших русских публицистов неопределенными рамками ‘разночинства’. В противоположность большевикам, к-рые вслед за Лениным рассматривали основные антагонизмы русской истории в плане борьбы пролетариата и крестьянства против дворянско-буржуазного блока, меньшевики полагали в основу русского исторического процесса второстепенные противоречия между буржуазией и дворянством. Так, эпигон меньшевистских сторон Плеханова Львов-Рогачевский (см.), изображая русскую историю с 1812 по 1914 как ‘смену дворянства буржуазией’, как ‘переход господства, гегемонии из рук дворянства к буржуазии’ (‘Новейшая русская литература’, М. — Л., 1925, стр. 10), игнорирует при этом эксплоататорскую сущность обоих классов (см. напр. гл., посвященные Борису Зайцеву или Бунину) и реакционность дворянско-буржуазного блока, направленного против пролетариата и крестьянства.

Плехановская концепция исторического процесса в сильнейшей мере повлияла на историко-литературные работы меньшевиков. В книгах И. Н. Кубикова ‘Рабочий класс в русской литературе’, ‘Классики русской литературы’ и др. она выразилась напр. в безоговорочном принятии плехановского воззрения на народников. В работах Г. Е. Горбачева она проявилась в теории закрепощения внеклассовым государством класса помещиков и наделения последних функцией ‘условных землевладельцев’, в трактовке М. Горького как мелкобуржуазного художника. Горбачев прямо продолжает здесь линию Троцкого, влияние методологических взглядов которого вообще чрезвычайно сильно сказалось на методологии Горбачева (см. например в ‘Современной русской литературе’ прямую солидаризацию Горбачева с троцкистской оценкой исторической роли крестьянства в русской революции). Совершенно явно влияние меньшевистской исторической системы сказалось у Переверзева и его школы. В книге Переверзева ‘Творчество Гоголя’ оно проявилось в утверждении, что поместное дворянство было вызвано к жизни потребностями государственного строительства в эпоху натурального хозяйства ‘и уже к 20-м годам XIX в. превратилось из первой скрипки в социальном концерте в ничтожную свистульку, нелепо взвизгивающую в этом концерте’, — точка зрения, замазывающая и крепостническую сущность николаевского режима и сильнейшее, неоднократно подчеркивавшееся Лениным воздействие крепостников на проведение реформ 60-х гг. В другой своей работе ‘Творчество Достоевского’ Переверзев совершенно извращает соотношение классовых сил в 60-х гг., не только вытравляя из творчества Достоевского элементы его борьбы с идеологами крестьянской демократии, но и прямо сближая его с ними. Последнее особенно рельефно отразилось в статье Переверзева ‘Достоевский и революция’. Неослабную борьбу Переверзева с большевистской схемой исторического процесса прямо продолжили и развили его ученики Фохт [трактовка им в статье о Лермонтове (сб. ‘Литературоведение’, 1928) движения 14 декабря 1825 как реакционного бунта русской аристократии против обуржуазившейся знати], меньшевиствующие идеалисты — Зонин (трактовка творчества Л. Толстого в пределах дворянской лит-ры), И. Беспалов (взгляд на Горького как на мелкобуржуазного художника, близкого к Достоевскому) и др. Во всех этих высказываниях ясно сквозит общая меньшевистская линия понимания исторического процесса, сводящаяся в конечном счете к умалению революционной роли крестьянства, к замазыванию политической реакционности крепостников, к неверию в творческие силы революционного пролетариата.

6. Меньшевизм и национал-демократизм,

— Не ставя здесь задач исчерпать обильный материал, накопившийся по этому вопросу, ограничимся несколькими характерными примерами. Подобно тому как в политической борьбе против советской власти меньшевики неизменно блокировались с различными буржуазными партиями, их литературоведческая работа характеризуется тесной смычкой с различными идеологическими течениями, враждебными марксизму-ленинизму. Так, в союзных республиках, на Украине, в Белоруссии, в Закавказье, М. в критике тесно переплетается с нац.-дем. тенденциями.

Процесс нац.-дем. буржуазной организации на Украине (так наз. ‘Союза вызволения Украины’) полностью выявил служебную роль украинских меньшевиков. Такая напр. колоритная фигура, как украинский соц.-дем. Гермейзе, сделалась своего рода теоретиком нац.-дем., обоснователем развернутой программы реставрации украинской буржуазии, к-рая в результате вооруженной интервенции должна была бы сменить советскую власть.

Рафинированной формой украинского М. в лит-ре, хотя и не имеющей столь ярко выраженного политического эквивалента, является украинская переверзевщина. Она находила свое отражение и в работах сотрудников научно-исследовательских учреждений (киевское отделение Института Шевченко) и у отдельных членов ВУСПП и ‘Молодняка’. Их продукция печаталась в журналах, появлялась в свет в виде предисловий к отдельным изданиям, проникла в учебные программы вузов и школ. Меньшевиствующий идеализм деборинского типа был представлен на Украине Юринцом. Другим типическим образчиком меньшевиствующего идеализма следует считать Доленко и др. Доленко напр. охарактеризовал жизненный путь героев кулацкого писателя Ивченко, маскирующих свою контрреволюционную сущность, как борьбу в одном и том же сознании противоположных начал фашизма и коммунизма, ‘как единство противоположностей’!

Факт тесной смычки меньшевиков с национал-фашистами мы легко сможем установить и в Белоруссии. В очерках такого видного меньшевика, как Л. М. Клейнборт (‘Молодая Белоруссия’, Минск, 1928), помимо антиленинской концепции истории белорусской лит-ры содержится явная апологетика великодержавного шовинизма. Отрицание им возможности существования белорусской пролетарской лит-ры мотивируется тем, что пролетариат Белоруссии — это рабочие низших форм капитализма. К этому следует прибавить старательную защиту Клейнбортом нац.-дем. течений в белорусской лит-ре (кулацкого писателя Дубовки, газ. ‘Наша нива’ и т. п.).

Грузинский меньшевизм в еще большей степени, чем украинский, белорусский, связан был в прошлом с деятельностью II Интернационала (помощь Каутского, Вандервельде и др. ‘государственной работе’ грузинских меньшевиков). Это обусловило особо откровенную реакционность меньшевиков в Грузии в борьбе против социалистической культуры Грузии (С. Девдариани, Хуродзе и другие).

7. Заключение.

— Перед нами прошли самые разнообразные проявления меньшевистского литературоведения. Несмотря на краткость этого обзора ясны следующие выводы. Во всех отраслях своей политической практики, в области идеологий в частности, М.

при всем эклектизме и многообразии своих проявлений представляет единый враждебный марксизму-ленинизму лагерь, последовательно предающий интересы рабочего класса как в политике, так в философии, вопросах культурного строительства, трактовке исторического процесса, литературоведении. Поэтому развернутая борьба с меньшевистским литературоведением является боевой задачей марксизма-ленинизма.

Р. К.

Источник текста: Ронис Я. , Ситковский Е. , Р. К. [Кулле Р.] Меньшевизм в литературоведении // Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939. Т. 7. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во ‘Сов. Энцикл.’, 1934. — Стб. 163—190.

Исходник здесь: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le7/le7-1631.htm

4. Проблема пролетарской культуры и литературы у меньшевиков.

5. История литературы в меньшевистском освещении.

6. Меньшевизм и национал-демократизм,

7. Заключение.

Читайте также: