С. Венгеров.
Мельников П. И, Венгеров Семен Афанасьевич, Год: 1896
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Мельников (Павел Иванович) — выдающийся беллетрист-этнограф, известный под псевдонимом Андрей Печерский. Род. 22 октября 1819 г. в Нижнем Новгороде, где отец его был начальником жандармской команды. 15-ти лет М. окончил нижегородскую гимназию, а в 18 лет был кандидатом словесного факультета казанского университета. Его оставили при университете для приготовления к кафедре славянских наречий, но на одной товарищеской попойке он так ‘увлекся’, что был предназначен к отправке в Шадринск уездным учителем, и только в виде милости получил место учителя истории и географии в пермской гимназии. На каникулах М. ездил на уральские заводы, сближался с народом и знакомился с народным бытом, ‘лежа у мужика на полатях’. Часть своих наблюдений он поместил в ‘Отечественных Записках’ 1839 г. (‘Дорожные Записки’), и с тех пор становится довольно деятельным сотрудником журнала Краевского и его ‘Литературной Газеты’ (статьи по истории и этнографии, переводы из Мицкевича, неудачная повесть в стиле Гоголя — ‘Эльпидифор Васильевич’). В 1839—46 гг. М. был учителем истории в нижегородской гимназии. Педагогическая деятельность его тяготила, и для рядовых учеников он был малоудовлетворительным учителем, но в учениках даровитых он возбуждал жажду знания, и ему обязаны любовью к истории два выдающихся русских историка — Ешевский и Бестужев-Рюмин. С большой охотой променял М. свое учительство на место чиновника особых поручений при нижегородском губернаторе, почти одновременно он был назначен редактором ‘Нижегородских Губернских Ведомостей’, в которых хорошо поставил отдел разработки местной старины. Разыскания в местных архивах доставили ему звание члена-корреспондента археографической комиссии. Предметом его служебной деятельности были почти исключительно дела раскольничьи, очень многочисленные в Нижегородской губернии. С раскольничьим бытом М. был хорошо знаком с детства по Семеновскому уезду, где ему после матери досталось маленькое имение. Через приятелей-раскольников М. доставал старопечатные и рукописные богословские сочинения и скоро мог переспорить лучших раскольничьих начетчиков. В его служебном формуляре значатся такие отличия, как обращение в единоверие путем собеседований нескольких раскольничьих скитов. Отчеты М. по исполнению раскольничьих поручений обратили на него внимание министерства внутренних дел, в последние годы царствования Николая I он стал для центральной администрации первым авторитетом по расколу. Меры, которые он в это время рекомендовал правительству, отличались крайней суровостью, он предлагал, например, в тех местах, где живут православные и раскольники, брать рекрутов только с раскольников, а детей от браков, совершенных беглыми попами, отнимать у родителей и отдавать в кантонисты. Обыски и выемки у раскольников он совершал с ретивостью, даже по тому времени чрезмерной. В 1853 г. на него жаловалась в сенат жена его приятеля раскольника Головастикова, при внезапном ночном обыске в доме которой он не пощадил постели только что родившей женщины, ища ‘запрещенных’ икон и т. п. предметов. Новое царствование застало М. в Москве, производящим ряд обысков в домах раскольников, с целью изловить раскольничьих попов австрийской иерархии. От М. потребовались теперь услуги иного рода. Вновь назначенный министр внутренних дел Ланской поручил ему составление всеподданнейшего отчета за 1855 г. — и М., следуя предначертаниям министра, в общих чертах наметил главные реформы царствования Александра II. В ряде записок о расколе, которые М. составил в конце 1850-х гг. для министра внутренних дел и великого князя Константина Николаевича, он стоял за широкую терпимость. Этот внезапный поворот породил разные нелестные и упорно державшиеся слухи, которые нашли печатное выражение в герценовском издании, а в России — в ‘Доморощенных Набросках’ злого Щербины (‘Сочинения’ Щербины, изд. 1873 г., стр. 355, ср. также Лескова в ‘Историческом Вестнике’, 1883 г., No 5). Дело объясняется, однако, гораздо проще. Даровитость М. была исключительно беллетристического свойства: он проницательно наблюдал и изучал, но в сфере государственной жизни у него самостоятельного суждения не было, и он следовал господствующему течению.
В 1857—58 гг. М. поместил в ‘Русском Вестнике’ и ‘Современнике’ ряд рассказов — ‘Старые годы’, ‘Медвежий угол’, ‘Бабушкины рассказы’ и др., — занявших в обличительной литературе первое место после ‘Губернских Очерков’ Щедрина. Особенно хороши ‘Старые годы’: эта картина старобарского самодурства до сих пор не утратила интереса, потому что нарисована с истинно-художественной правдивостью и превосходно воспроизводит все детали давно исчезнувшего быта. Менее интересен теперь ‘Медвежий угол’, рисующий виртуозность, до которой доходили в казнокрадстве инженеры, но в свое время рассказ нашумел чрезвычайно и переполошил все ведомство путей сообщения. Когда М. хотел собрать в одну книжку свои обличительные рассказы, получился такой эффект, что цензура воспротивилась их появлению, и сборник вышел только много лет спустя (‘Рассказы Андрея Печерского’, СПб., 1875). В этом сборнике заслуживает внимания, между прочим, рассказ ‘Красильниковы’, напечатанный еще в ‘Москвитянине’ 1852 г. и составляющий едва ли не первое по времени обличение ‘темного царства’ русского купечества. Переведенный на службу в СПб., М. в 1859 г., с небольшой субсидией стал издавать газету ‘Русский Дневник’, но этот официозный орган, не имевший притом иностранного отдела, не пошел и прекратился на 141 No. Затем М. составил 3 тома ценного секретного издания: ‘Сборник постановлений, относящихся к расколу’, и был наиболее деятельным членом комиссии по собиранию материалов для историко-догматического изучения русских сект. В 1862 г. вышли его ‘Письма о расколе (из ‘Северной Пчелы’). С назначением министром Валуева, Мельникова, отчасти под влиянием разоблачений Герцена, стали оттирать, в возникшей в 1862 г. официальной ‘Северной Почте’, где М. рассчитывал быть редактором, ему отвели второстепенное положение заведующего внутренним отделом. В 1863 г. ему поручено было составить брошюрку для народа: ‘О русской правде и польской кривде’, которая продавалась по несколько копеек и разошлась в 40000 экз. В 1866 г. М. переселился в Москву, причислившись к московскому генерал-губернатору, и деятельно начал сотрудничать в ‘Московских Ведомостях’ и ‘Русском Вестнике’, где поместил ‘Исторические очерки поповщины’ (1864, 5, 1866, 5 и 9, 1867, 2, часть отд. СПб., 1864), ‘Княжна Тараканова’ (отд., М., 1868), ‘Очерки Мордвы’ (1876, 6 и 9—10), ‘Счисление раскольников’ (1868, 2), ‘Тайные секты’ (1868, 5), ‘Из прошлого’ (1868, 4), ‘Белые голуби, рассказы о скопцах и хлыстах’ (1869, No 3—5) и многие др. С 1871 г. М. печатал в ‘Русском Вестнике’ ‘В лесах’, в 1875—81 гг. — продолжение их, ‘На горах’. Последние 10—12 лет жизни М. прожил частью в своем имении под Нижним, сельце Ляхове, частью в Нижнем, где и умер 1 февраля 1883 г.
С появлением ‘В лесах’ (М., 1875, СПб., 1881) М. сразу выдвигается в первые ряды литературы. Его любезно принимал наследник престола, будущий император Александр III, несколько раз он был представлен императору Александру II. В 1874 г. Московское общество любителей русской словесности праздновало 35-летний юбилей его литературной деятельности. ‘В лесах’ и ‘На горах’, впервые познакомившие русское общество с бытом раскола, — произведения столь же своеобразные, как своеобразно их происхождение. М. совершенно не сознавал ни свойств, ни размеров своего таланта. Весь поглощенный служебным честолюбием, он почти не имел честолюбия литературного и на писательство, в особенности на беллетристику, смотрел как на занятие ‘между делом’. Побуждение облечь свое знание раскола в беллетристическую форму было ему почти навязано, даже самое заглавие ‘В лесах’ принадлежит не ему. В 1861 г. в число лиц, сопровождавших покойного наследника Николая Александровича в его поездке по Волге, был включен и М. Он знал каждый уголок нижегородского Поволжья и по поводу каждого места мог рассказать все связанные с ним легенды, поверья, подробности быта и т. д. Цесаревич был очарован новизной и интересом рассказов М., и когда около Лыскова М. особенно подробно и увлекательно распространялся о жизни раскольников за Волгой, об их скитах, лесах и промыслах, он сказал М.: ‘что бы Вам, Павел Иванович, все это написать — изобразить поверья, предания, весь быт заволжского народа’. М. стал уклоняться, отговариваясь ‘неимением времени при служебных занятиях’, но Цесаревич настаивал: ‘нет, непременно напишите. Я за вами буду считать в долгу повесть о том, как живут в лесах за Волгой’. М. обещал, но только через 10 лет, когда служебные занятия его совсем закончились, приступил к исполнению обещания, без определенного плана, приготовив лишь первые главы. Все возраставший успех произведения заставил его впасть в противоположную крайность: он стал чрезвычайно щедр на воспоминания о виденном и слышанном в среде людей ‘древляго благочестия’ и вставлял длиннейшие эпизоды, сами по себе очень интересные, но к основному сюжету отношения не имевшие и загромождавшие рассказ. Особенно много длинных и ненужных вставных эпизодов в ‘На горах’, хотя редакция ‘Русского Вестника’ сделала в этом произведении М. огромные сокращения. В сущности, ценны только первые две части ‘В лесах’. Тут вполне обрисовались почти все главные типы повествования: самодур, в основе честный и благородный ‘тысячник’ Чепурин, вся в него дочь — гордая и обаятельная Настя, сестра Чепурина, раскольничья игуменья Манефа, которая весь сжигающий ее огонь страстей, после того как ей не удалось устроить свое личное счастье, направила на то, чтобы возвеличить и прославить свою обитель, незаконная дочь ее — огонь-девка Фленушка, отчаянная пособница всяких романических приключений, но тем не менее пожертвовавшая своим сердцем, чтобы угодить матери. В первых же двух частях вполне определились и отрицательные типы: корыстолюбивый и низкий красавец Алексей Лохматый, проходимец и фальшивый монетчик Стуколов, его пособник — игумен Михаил и, наконец, сладкогласный певун, ревнитель веры и великий начетчик Василий Борисович, то и дело убегающий с девками в кусточки, с благочестивым возгласом: ‘ох, искушение’. К характеристике всех этих лиц остальные 2 части ‘В лесах’ и ‘На горах’ решительно ничего не прибавляют. Интерес новизны представляет только семья рыбопромышленника Смолокурова (‘На горах’), нежного отца и человека как будто совсем порядочного, но в торговом деле без зазрения совести надувающего самого близкого приятеля. В первых 2-х частях ‘В лесах’ вполне очерчены и те картины быта, на которые М. такой удивительный мастер: обеды, обряды, промыслы, гулянки, моления, скитская жизнь, прения о вере, дальнейшие повторения всего этого очень утомительны. Особенно скучны десятки страниц, которые М. посвящает переложению в разговоры раскольничьей догматики. Зато первые 2 части ‘В лесах’ принадлежат к самым увлекательным книгам русской литературы. Они открывают совершенно новый (теперь уже ставший достоянием истории), удивительно колоритный мир, полный жизни и движения. Полудикие люди заволжских лесов в художественном изображении Печерского возбуждают не только холодное любопытство, но и самое живое участие. Сильнейшая сторона ‘В лесах’ — в прелести самого рассказа. Самая обыкновенная вещь — обед, прогулка, паренье в бане — превращается у М. в увлекательную эпопею. Благодаря долгому общению с народом Поволжья, М. до того усвоил себе народную речь, что пользуется ей не только в разговорах, но и там, где идет повествование от лица автора, при описаниях природы и т. д. Главный недостаток последних произведений М. — тот, что М. взял только казовую сторону жизни. Перед нами какой-то вечный праздник. ‘Тысячники’ то и дело задают баснословные пиры с десятками блюд, как парень — так красавец, как девка — так краля писанная, и как парень увидит девку — так сейчас у них пошла любовь, а в следующей главе уже раздвигаются кусточки и следует ряд точек. Скитскую жизнь М. изображает только со стороны сладкоедения и гулянок. Трудовой жизни М. почти не коснулся и один только раз очень зло осмеял артельные порядки, которые вообще терпеть не может, наряду с общинным землевладением. Строго говоря, ‘В лесах’ и ‘На горах’ рисуют только жизнь богатых и разгульных ‘тысячников’ и прикрывающих мнимой святостью свое тунеядство и разврат скитников. Рассказы Печерского не дают никакого ключа к пониманию внутренней сущности такого огромного, глубокого движения, каким является раскол. Почему эти столь жизнерадостные люди, только и занятые едой, выпивкой и девками, так крепко держатся ‘старой веры’? Есть же в психологии людей древляго благочестия какие-нибудь духовные устои, дающие им силу для борьбы с гонениями. И вот их-то М. и проглядел, за пирами и гулянками, почему все великолепное повествование его имеет значение только для внешнего ознакомления с расколом.
Для биографии М. имеется ценный и документальный труд П. С. Усова, в ‘Историческом Вестнике’ (1884, NoNo 9—12), ср. также Лесков, в ‘Историческом Вестнике’ (1883, No 5), К. Бестужев-Рюмин, в ‘Ж. М. Н. Пр.’ (1883, No 3), брошюру Н. Невзорова (Казань, 1883) и юбилейную речь Иловайского, в ‘Русском Архиве’ (1875, No 1). Разбор литературной деятельности М. — и то не столько разбор, сколько пересказ — дал один только Орест Миллер (‘Русские писатели после Гоголя’, 3 изд., 1886).
Источник текста: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XIX (1896): Мекенен — Мифу-Баня, с. 46—49.