С. И. Кормилов
Мей Л. А.: биобиблиографическая справка, Мей Лев Александрович, Год: 1990
Время на прочтение: 8 минут(ы)
МЕЙ, Лев Александрович [13(25).II.1822, Москва — 16(28).V.1862, Петербург] — позт. Из обедневших дворян обрусевшей немецкой фамилии. Отец М., отставной офицер, рано умер. В 1831 г. М. поступил в Московский дворянский институт, откуда через пять лет был переведен в Царскосельский лицей. По окончании лицея (1841) служил в канцелярии московского генерал-губернатора до января 1849 г. Писал стихи с раннего детства. В 1840 и 1845 гг. опубликовал пять стихотворений, систематически печатался с 1849 г., преимущественно в журнале ‘Москвитянин’: стихотворения, переводы, переложение ‘Слова о полку Игореве’ (1850), рассказы, рецензии, драма ‘Царская невеста’ (1849). В 1850 г. вошел в ‘молодую редакцию’ журнала, заведовал отделами русской словесности и иностранной литературы. У М. П. Погодина встречался с виднейшими славянофилами, тесно сблизился с кружком, группировавшимся вокруг А. Н. Островского и затем А. А. Григорьева, где культивировалась прежде всего русская народная песня. С осени 1850 г. жил в смоленском имении тестя. В 1852 г. стал инспектором 2-й Московской гимназии, откуда ушел, столкнувшись с косностью казенной педагогики.
С 1853 г. в Петербурге. До 1861 г. числился без жалованья в Археографической комиссии, но штатного места не получил. Бедствовал, пытаясь жить литературным трудом, брал всякую работу: переводы, компиляции, мелкие статьи. Сблизился с ‘Библиотекой для чтения’, редактор которой А. В. Старчевский привлекал свежие литературные силы, в 1854—1859 гг. М. печатал в этом журнале стихи и прозу, некоторое время вел отдел журналистики, составлял справочные энциклопедические статьи. Печатался и в др. журналах независимо от их ориентации: ‘Отечественных записках’, ‘Сыне Отечества’, ‘Искре’, ‘Народном чтении’, разных еженедельниках, два перевода поместил в ‘Современнике’. Не занимая радикальных общественных позиций, М. находил общий язык с многими литераторами. Его петербургское окружение составляли А. Ф. Писемский, Я. П. Полонский, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, А. Н. Майков, М. Л. Михайлов, Н. Г. Чернышевский, С. В. Максимов и др. М. уделял большое внимание начинающим поэтам, ввел в литературу В. С. Курочкина.
В 1858 г. М., Ап. Григорьев и др. составили кружок меценатствующего гр. Г. А. Кушелева-Безбородко, основателя ‘Русского слова’ (1859), вначале М. помогал Григорьеву как соредактору (наряду с Полонским) журнала, с изменением направления журнала продолжал в нем печататься.
В 1857 г. М. выпустил сборник ‘Стихотворения’, прозвучавший несовременно в новой общественной атмосфере, в 1861 г.— первую книгу ‘Стихотворений и переводов’ (‘Былины и песни’), второй не последовало. Начатое в 1862 г. трехтомное собрание сочинений М. было завершено в 1863 г., после его смерти: нездоровый богемный образ жизни оказался для него губительным.
Оригинальных стихотворений М., включая миниатюры (акростих ‘Левъ Мей’, экспромты, буриме и т. д.), насчитывается чуть более 160, из них непосредственно от лица автора написано около половины, остальные — вариации фольклорных, исторических, библейских и антологических тем.
В поэзии М. выражались официально-патриотические настроения: в связи с Крымской войной, 50-летием лицея. Но он всегда осуждал деспотизм и произвол, подавление свободолюбия. Его ‘Вечевой колокол’ (1840) впервые был напечатан за границей А. И. Герценом в 1857 г. С надеждой ждавший реформ (‘Греза’, 1860 ?), М. встретил их с энтузиазмом как благословенное возрождение, пробуждение России, искупление старых ‘грехов’ (‘Отроковица’, ‘Спать пора!’, ‘Огоньки’, 1861). Однако понимание свободы у М. не было социально определенным: ценя ‘смелость дум’ и ‘борьбу с невзгодой гордую’ (Полн. собр. соч.— Т. 1.— С. 240), он отвергал ‘рецепты’ оздоровления общества (‘Н. С. Курочкину’, 1861). Идиллически обрисована им ‘жизнь беспечных дикарей’ (Т. 1.— С. 188) в отрывке ‘Гванагани’ (1840) из неоконченной поэмы ‘Колумб’. Идея национальной независимости утверждается на разном материале: древнерусском (‘Песня про боярина Евпатия Коловрата’, 1859, ‘Александр Невский’, 1861), итальянском (‘Помпеи’, 1861), отчасти библейском.
Личная свобода, воля прославляется в символико-аллегорических образах стихотворений ‘Малиновке’ (1857), ‘Сумерки’, (1858), ‘Канарейка’, ‘Мимоза’ (оба — 1859). Без внутренней свободы, по М., нет поэта. Образ поэта, певца — один из основных в его лирике. Это человек одухотворенный, вдохновенный свыше, но по-земному ранимый (‘Лунатик’, 1840), его труд даже при создании радостных стихов сравнивается с родовыми муками (‘Он весел, он поет, и песня так вольна…’, 1859). Страдая от цензурного насилия над мыслью (‘О господи, пошли долготерпенье!..’, 1855?), М. приветствовал начало духовного раскрепощения общества, гордился тем, что уберег талант ‘свободного певца’, хотя бы и слагающего ‘песни красоте’ (‘Не верю, господи, чтоб ты меня забыл…’, 1857).
Лирика М. отражает его уравновешенный, не склонный к резкости и крайностям характер. Любовные стихи с 1844 г. посвящены С. Г. Полянской, ставшей женой поэта в 1850 г. В них любовь неотрывна от тревог и переживаний, но лирический герой не впадает в отчаяние, он чист перед возлюбленной, спутницей жизни, может упрекнуть ее, но и старается душевно поддержать (‘Я не обманывал тебя…’, ‘Милый друг мой! румянцем заката…’, 1861). Несостоявшаяся любовь и несчастный, неравный брак — тема лишь стилизаций фольклора, не только русского (‘Баркарола’, 1850).
М. редко писал чисто пейзажные стихотворения, не был и натурфилософом, но природа играет у него огромную роль как проявление многоцветья жизни, яркого, хотя не всегда отрадного. Образы растений, птиц, животных, весны, освежающей грозы, ветра, облаков, звезд и месяца, волн-барашков обычно воплощают настроение лирического героя, иносказательно выражают в каждом случае вполне определенную мысль. Лишь в больших стихотворениях описательные части сравнительно самоценны: ‘Октавы (Елене Григорьевне Полянской)’ (1844), ‘Деревня’ (1848—1859), ‘Церера’ (1858) и др. Особенно заметен во всем творчестве М. от ‘Октав’ и ‘Забытых ямбов’ (1844) до ‘Дыма’ (1861) и ‘Мороза’ (1862) мотив мороза, холода, как правило, ассоциирующийся с жизненными невзгодами (М. часто буквально мерз в своей бедной квартире). Вместе с тем у М., особенно в античном цикле, есть собственно описательные стихотворения о произведениях искусства, где он стремится к словесной изобразительности.
В лирике М. часто говорится об ушедшем, невозвратимом, но живо сохраняющемся в памяти: ‘Октавы (Софье Григорьевне Полянской)’, (1844), ‘Секстина’ (1851), ‘Арашка’ (1858), ‘Знаешь ли, Юленька…’ (1860), ‘Ау-ау!’ (1861), ‘Чуру’ (1859) и др.
В 1857 г. (‘Убей меня, боже всесильный…’) и 1859—1860 гг., когда пошатнулось здоровье поэта, он не раз заявлял о буквально понятом бессмертии, воскресении (‘Над гробом’, ‘Когда она, на миг, вся вспыхнет предо мною…’, ‘Памяти Гейне’, ‘Покойным’). Разговор с мертвыми у М. сродни фольклорной традиции (‘Песня’, 1855, где рассказ ведется от лица женщины, вышедшей в лесу к могиле самоубийцы). В стилизациях он использовал привычные образы народной фантазии: домового, русалки, оборотня, лешего и др., сближая их даже с новейшей жизнью (‘чугунка’ в ‘Лешем’, 1861). Меньше субъективности в обработках древнерусских книжных источников, хотя берутся эпизоды из очень далекого прошлого, близкие к легендам. М. перелагает их стихами с минимальным домыслом, приводя и сами источники: знаток старины, он снабжал свои повествовательные и драматические произведения, а также переводы предисловиями и комментариями.
Библейско-евангельские сюжеты о Моисее, Иове, Самсоне, Юдифи, Сауле, Давиде, Христе влекли М. как выражение общечеловеческих ситуаций. Его лиро-эпические произведения этого плана часто содержат неожиданный дидактический вывод применительно к поэту или к современной России, напр., финал ‘Эндорской прорицательницы’ (1857) намекает на бесславный конец Николая I, а в ‘Отроковице’ (1861) с воскрешенной Иисусом дочерью Иаира сравнивается поднявшаяся ‘божьей волею’ (Т. 1.— С. 133) Россия, в которой начались реформы. Тринадцать ‘Еврейских песен’ (1849—1860), переложения ‘Песни песней’,— гармоническая любовная лирика, синтезирующая восточный и русский колорит. Есть у М. и стихи собственно религиозного, христианского содержания.
В поэзии М. отчетливы две стилевые линии. К первой, возвышенно-субъективной, относятся статуарные описания, многие переложения и стилизации, романсные и песенные стихи (из стихотворений М. семь называются ‘Песня’ и несколько включают это слово в заглавие, но не всегда в прямом смысле, к текстам М. обращались М. И. Глинка, П. И. Чайковский, А. П. Бородин, Н. А, Римский-Корсаков, М. П. Мусоргский, С. В. Рахманинов и др. композиторы). Вторая линия, более безыскусственная и объективированная, начинается в автобиографических стихах, очень непосредственных и интимно-доверительных, и приводит к появлению в стихотворениях 1861—1862 гг. картин жизни простых людей (‘Дым’, ‘Тройка’, ‘На бегу’). У М. нередки прозаизмы: ‘Какая у тебя противная собака!’ (‘Чуру’), ‘Ох, холодно!.. Жаль, градусника нету…’ (‘Дым’), он вводит в стихотворения прямую речь и диалог, сугубо разговорные уменьшительные имена (Катя, Наташа, Юленька, Люба, Сашенька), клички животных. Но стилевые линии, особенно вторая, не выдерживаются строго, высокий стиль соединяется с нейтральным и сниженным: ‘О ты, чье имя мрет на трепетных устах, / Чьи электрически-ореховые косы / Трещат и искрятся, скользя из рук впотьмах, / Ты, душечка моя, ответь мне на вопросы…’ (набросок рубежа 40—50 гг., ‘Стихотворения’.— М.,— 1985.— С. 33). Или: ‘Твердят им мелочность и гордость свысока, / Что жизнь юдольная ничтожна и низка, / И вообще, внизу, узка у жизни тропка. / О, трубы!.. Не понять не зябшим, что есть топка…’ (‘Дым’). Гладкость, гармоничность речи одних стихотворений сменяется в других сбивчивой интонацией с остановками, оговорками, отсюда частые многоточия, риторические вопросы и восклицания (необязательно патетические). Наряду с архаизмами М. вводил ситуативные неологизмы, предвосхищая позднейшую поэзию: олиствиться, опрозрачить, окорняться, крупноягодный, труднотесные и т. д., был придирчив к синтаксису, изгонял причастия и особенно деепричастия.
Двойственны у М. и стиховые средства. Он имел славу искуснейшего версификатора и обращался к редким формам: вольным трехсложникам, рифмованному гекзаметру, пеону, стилизации народного ‘лада’, полиметрии и др., на фоне тогдашнего резкого упрощения строфики писал опоясными четверостишиями, различными пятистишиями и более длинными, изощренными строфами, в т. ч. ценными, первым в России освоил сложную форму секстины (‘Секстина’, 1851), был очень изобретателен в рифме (правда, больше в шутливой составной). Но, как и в лексике, в стихе М. бывал едва ли не намеренно небрежен, оставлял незарифмованные строки, нарушал правило чередования клаузул, отступал от основной рифмовки и размера, не считал нужным непременно воспроизводить стих оригинала и предпочитал передавать античный белый стих рифмованным.
Переводческая работа в период культурного роста демократического читателя имела особое значение. Переводы М. лексически точны, хотя и не всегда. Владея тремя древними и пятью новоевропейскими языками, он проделывал кропотливую лингвистическую работу. ‘Филологические исследования были его самым любимым занятием…’ — свидетельствовал С. В. Максимов в воспоминаниях ‘Лев Александрович Мей’ (Максимов С. В. Литературные путешествия.— М., 1986.— С. 73). Больше всего М. переводил Анакреона, Г. Гейне, П. Беранже, а также мн. др. поэтов, фольклорные произведения разных народов. В области драматургии он пробовал переводить В. Шекспира и Ф. Шиллера.
Собственные драмы М.— ‘Царская невеста’ (1849), ‘Сервилия’ (1854) и ‘Псковитянка’ (1860) — в отличие от исторической драматургии 30—40 гг. основаны на изображении быта и поведения людей императорского Рима и Руси XVI в., острых психологических ситуаций, а не политических коллизий. В ‘Сервилии’ философия стоиков противопоставлена приспособленчеству, порожденному эпохой упадка, идеализируются ранние христиане. Ответственность за тиранию возложена главным образом не на Нерона (как и в поэме ‘Цветы’, написанной в 1854 или 1855), а на временщика Тигеллина, что, возможно, было скрытым выпадом против высших царских чиновников. Две пьесы из эпохи Ивана Грозного — важная веха в развитии этой тематики и жанра историко-бытовой драмы — предвосхищают исторические пьесы А. Н. Островского и А. К. Толстого. В трактовке фигуры Грозного М. следовал ‘государственной’ школе С. М. Соловьева, стремясь вместе с тем понять царя как человека, наделенного сильными страстями. В основе сюжета ‘Царской невесты’ — трагическая судьба третьей жены Ивана Грозного Марфы Собакиной (описанная Н. М. Карамзиным). В концепции русского национального характера М., отправляясь от фольклора, разошелся с близкими ему славянофилами, отверг идею подчинения личности патриархальным традициям семьи, общества, государства, показал трагическое противоречие между пробуждавшейся личностью русской женщины и сковывающими ее установлениями, герои одержимы всепоглощающим чувством. В ‘Псковитянке’ сюжет и проблематика шире. Здесь и рассказ о разгроме Новгорода царем и опричниками, и массовая сцена псковского веча с участием всех городских слоев, и показ вооруженного сопротивления царским войскам, и активное участие в действии исторических персонажей, прежде всего самого Ивана Грозного. Пьесы М., как и ранние исторические ‘песни’, не лишены романтической психологизации и мелодраматизма, но в основном удачно воспроизводят исторический и национальный колорит, естественную речь в гибких ритмах белого 5-стопного ямба. ‘Псковитянка’ и ‘Царская невеста’ стали литературной основой одноименных опер Н. А. Римского-Корсакова.
Забытая проза М.— очерки бытовых, дорожных, охотничьих впечатлений, рассказы о примечательных людях и судьбах представителей низших сословий: ‘Кирилыч’ (1855), ‘Софья’ (1856), ‘Батя’ (1861), где показан уже уходящий патриархальный мир бесхитростных отношений, в т. ч. между помещиком и крестьянином, без жестокостей крепостников, изложение бытующих в народе историй о чудесном и таинственном (‘Парельщик’, ‘На паперти’, 1859), рассказы о маньяках ‘Гривенник’ и ‘Чубук’ (1860). В этой прозе, как правило, заметен личный опыт наблюдательного автора и в то же время достоверно отражено не близкое ему сознание персонажей и рассказчиков, передана живая разговорная речь со всей ее социальной характерностью, словно синхронно зафиксированные диалоги собеседников.
Соч.: Полн. собр. соч.: В 2 т. / Вступ. ст. П. В. Быкова.— 4-е изд.— Спб., 1911, Стихотворения и драмы / Вступ. ст. С. А. Рейсера.— Л., 1947, Избр. произв. / Вступ. ст. Г. М. Фридлендера.— 3-е изд.— М., Л., 1962, Стихотворения / Вступ. ст. К. К. Бухмейер.— М., 1985.
Лит.: Добролюбовы. А. Стихотворения Л. Мея // Собр. соч.— М., Л., 1962. —Т. 2.— С. 160—164, Григорьев А. А. ‘Псковитянка’, драма Л. Мея // Время.— 1861.— No 4, Зотов В. Р. Лев Александрович Мей и его значение в русской литературе // Мей Л. А. Лирические стихотворения.— Спб., 1887.— С. I—LXVI, Быков П. В. Библиография сочинений Л. А. Мея // Там же.— С. LXVII—LXXXVI, Ум а некая М. М. Русская историческая драматургия 60-х годов XIX века // Уч. зап. Саратовского государственного педагогического института.— Вольск, 1958.— Вып. 35.— С. 271—335.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990