Министерство просвещения, как в самом главном, нуждается в упрощении.
В сущности задача его — чрезвычайно проста: но вот в простоте-то своей она почти и не заметна. Ее может понять и признать только мудрый человек, спокойный человек. Как только подойдет к школе очень деятельный и гениальный человек, особенно — в летах не очень зрелых, он непременно пройдет мимо скромной и естественной своей задачи и начнет ‘городить огород’, конечно ‘новый’, из которого России и ее училищам придется еще труднее выбираться, чем из теперешнего своего положения.
Как в управление Толстого, так и в управление всех его преемников министерство просвещения в целом итоге своем и в каждом порознь единичном деле только механически, объемно увеличивалось, но не росло. Оно пухло, но без беременности. Посмотрите, к чему сводятся все его предприятия, предначертания, планы:
1) Такой-то разряд училищ был трехклассный. Теперь он будет (с ‘завтра’) четырехклассный. Это именуется, положим, ‘реформой городских училищ’.
2) Четырехклассными они были (положим) до 1900 года, но потом они стали пятиклассными, т.е. были ‘вновь преобразованы’ при таком-то заботливом министре.
3) В таком-то разряде училищ проходилось семь предметов, но с такого-то года прибавили еще физику и химию. Министр старался, и ученый комитет министерства народного просвещения стоял на высоте положения.
4) Гимназий и прогимназий до такого-то года было 350, а сельских училищ 20 000. С тех пор, ‘в течение всего пятнадцати лет’, гимназий стало 700, а училищ 40 000: министерство ‘преуспевало, как никогда’.
Все это, если бы передавать дело языком училищных ревизий и ‘отчетов’ об этих ревизиях, можно было бы выразить в простой формуле:
‘Прежде, ревизуя подведомственные мне училища и знание в них русского языка, я задавал ученикам диктант в одну страницу, — теперь я задаю диктант в две страницы’.
Министерство или попечитель округа, вероятно, спросили бы ревизора:
— А ученики, как пишут!
— Скверно, — ответил бы ревизор. — Все те же 10 ошибок на странице. Только теперь выходит 20 на двух страницах, — и самодовольно улыбнулся бы.
Улыбка министерства ‘от своих успехов’ все та же, ибо: 1) ‘при двух новых предметах’, 2) в ‘преобразованных пятиклассных училищах’ и 3) ныне уже в 700 гимназиях ‘родятся, плодятся и множатся’: 1) все те же кандидаты на ‘сходки’ и ‘забастовки’ в университете, 2) все те же читатели и читательницы Вербицкой, Каутского и Нат-Пинкертона, — юноши и девицы без дела, без знания и без таланта, и только — 3) с большим запасом ругательства в душе.
— Ругаем, презираем и ненавидим (нигилист).
Министерство просвещения, незаметным образом, находится вот уже полтора десятка лет в положении в сущности хронически увольняемого. ‘Долго ли продержится’ и ‘скоро ли уйдет’ — есть тайный вздох всей страны при каждом новом имени, которому отвечают и недолгие сроки их службы или их жизни. Как-то чувствуется, что фундамента не положено или фундамент вынут. Да в самом деле, если ревизор отвечает, что он ‘удвояет длину диктанта’, не заботясь, что ‘потом’ и что было ‘прежде’, то что же и делать попечителю, как не уволить такого странного ревизора и с таким странным представлением существа ревизий.
Страна и ее мнение, конечно, не играют никакой определенной и учитываемой роли в ‘сроках’ отдельных министерств. Но ‘что-то несется в воздухе’. В сущности факт, почему ‘ревизор только удвояет диктант’, — у всех на глазах, и все о нем шепчутся. В стране и во всеобщем мнении стоит удивление, ‘для чего такие длинные диктанты’, когда в десяти же первых строчках видно, что ученики не умеют правильно писать и не знают грамматики.
Министерство двоит и троит, складывает и умножает. ‘К данному числу прибавить две единицы’: в эту задачу укладывается вся его работа. Я сказал, что тучность его без беременности. В самом деле, после светлых имен Пирогова, Ушинского, Стоюнина — сейчас ни одного педагогического имени! Механическая и почти только нумерационная деятельность министерства — громадна, но вот уже сорок лет в России не рождается ни одного ростка педагогической мысли. Педагогика угасла в России. Работает — машина.
‘На машине’ можно двоить. Есть какие-то ‘счетные машины’, которые даже, кажется, ‘сами умножают’. ‘Немец обезьяну выдумал’, и ‘по немцу’ устроенное и немцами вдохновленное министерство, естественно, все ‘одевается в мундиры’ и все ‘двоит’ и ‘троит’.
— Ах, хорошо бы сюда сельского хозяина, который сеет, поливает и собирает в житницы, — думала, вероятно, вся Русь давно. ‘Чиновником испорчено министерство’, — это есть истина почти самоочевидная. ‘Порядка — много, а жизни — никакой…’ Ну, а как именно в училище принцип жизни и жизненности есть объединительный, все около себя собирающий принцип, — то в результате всех ‘форм’ и ‘муштровки’, ‘мундиров’ и ‘удвоенных’ ныне программ, — завелся и ‘беспорядок’. Хронически ‘удвоенное министерство’ есть в сущности и очевидно ‘хронически беспорядочное ведомство’, — не успокоенное, взволнованное, мятущееся: ибо не для всех ли очевидно, что ‘училищные беспорядки’ есть единственная ‘постоянная черта’ в истории министерства просвещения за полвека.
— Мы вам даем уже третий устав…
— Мы устраиваем четвертую забастовку.
Странный диалог между учащимися и их начальством. Те все стараются ‘об уставах’, а студенты, гимназисты и, наконец, как показал всероссийский съезд народных учителей в минувшем году, не только не повинуются никакому ‘уставу’, но решительно заняты в мысли и в воображении ‘преобразованием всей России на основании новых прав’. Т.е. вводят ‘свои уставы’. Вводят и даже диктуют.
— Мы букву не знаем, где ставить, и об — не радеем. Но зато если нас позовут преобразовывать отечество, то мы знаем, как это сделать.
Совсем плохой ‘диктант’. Анархия училищная — это зрелище всей страны. Она то подавляется, то служит: но когда она умолкает, все спрашивают шепотом: ‘На долго ли?’ Явно, что она постоянно присутствует.
В училищах-то?!! Где самое естественное, простое дело, самое ожидаемое и непременное, что мальчики и девочки, юноши и девицы сидят за книжками и беззаветно ушли в них. ‘Так все занимательно и ново’. ‘От книжки’ мальчика, девочку — не оторвешь. Сам видал, да кто же не видал. Собственно то, что творится в наших училищах, есть совершенно неестественное именно для училищ дело. Вот уж скажешь: ‘Невозможное — сбылось‘.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1915. 4 марта. No 14001.