Д. В. Философов
Д. В. Философов
Мечты высокопоставленного аббата
Мечты высокопоставленного аббата
Мечты высокопоставленного аббата, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1912
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Брат саксонского короля, аббат Макс, поднял в католическом мире целую бурю, заговорив о соединении православного Востока с Римом.
Мечта о соединении церквей до конца века будет жить в христианстве.
Она совершенно неискоренима, потому что нет христианина, к какой бы церкви он ни принадлежал, который не утверждал бы идеи единства и вселенскости христианства. Разделение церквей есть факт не мистического, а исторического порядка. Но раз оно произошло в истории, то почему же в истории не может произойти и воссоединения церквей?
В XV в. была сделана попытка соединения Востока с Западом. Но флорентийская уния повела не к единству, а к вящему разъединению православия и католичества.
Флорентийский собор — крупная дата в истории русского самосознания. С него началось обособление Москвы от политического и церковного влияния Византии, которая вскоре после унии была завоевана турками. Москва почувствовала себя третьим Римом, единственной хранительницей подлинного православия. Бессознательная вражда к латинянам кристаллизовалась после унии в вполне сознательную обособленность русского православия, превратившегося из восточного, византийского, в московское, национальное.
Устроенный из корыстных, чисто политических целей Собор во Флоренции, можно сказать, погубил самую идею соединения церквей, сделал ее эмпирически неосуществимой. Вместо того чтобы сгладить различия двух церквей, он их резко подчеркнул.
Великое дело хотели совершить нечистыми руками и повредили ему настолько, что должны были пройти века, бури реформации и революции, прежде чем самая речь о соединении церквей стала возможной.
Но теперь, особенно со времени Льва XIII, разговоры об унии идут в совершенно другой плоскости. Тема обсуждается академически, не отдельными церковными организациями, а отдельными лицами. Идет, так сказать, предварительный обмен мнений частных людей.
Мудрый, как змий, Лев XIII был отнюдь не против обсуждения вопроса именно в такой невинной форме. Особенно он боялся гробового молчания вокруг католической церкви. Чем больше интересов церковь затрагивала, чем больше вопросов она поднимала, чем больше зарождала невыполнимых надежд, тем выгоднее, по мнению Льва ХIII, это для нее было. Главное, чтобы не подумали, что католичество изжило свой век, что оно тихо сходит на нет, вдали от культурного мира. Католичество представлялось Льву XIII вечно приспособляющимся к жизни, захватывающим все более и более широкие круги ее. Покойный папа любил культуру, ценил личность, ее индивидуальные искания.
Но, сознавая великую ответственность своего сана и положения, тонкий политик строго отделял папу, верховного пастыря католичества, от частного лица, покровителя всяких новшеств. Подстегивая отставшую темную массу, громадный ‘обоз’ католической армии, Лев XIII осаживал увлекшихся лихих ‘разведчиков’, удерживал их мягкой, но энергичной рукой и, осуждая их публично, всячески обнадеживал в частных, интимных беседах.
Так же двойственно относился папа и к соединению церквей.
Практичнее всего представлялось ему сближение с англиканскою церковью. Знаменитый кардинал Ньюмен, духовный отец нынешних, гонимых Пием X модернистов-обновленцев, перешел в католичество из англиканской церкви. Когда впоследствии лорд Галифакс поднял вопрос о подготовке путей к единению англиканской церкви с католической, папа к этой идее отнесся сочувственно. Один почтенный французский аббат, личный друг лорда Галифакса, решил заняться пропагандой этой идеи путем издания особого журнала.
Прежде чем приступить к делу, престарелый, но энергичный аббат отправился в Рим, за благословением. И получил его, но ‘частным’ образом. В частной беседе папа поощрил аббата, но тут же предупредил, что официально он будет выступать против него. И действительно, чуть ли не на другой день после высокомилостивой аудиенции в официальном органе Ватикана появилась статья, резко осуждающая идеи аббата.
Тем не менее, заручившись частным благословением, аббат бесстрашно начал свое дело. Он объединил группу молодых светских богословов, историков, философов и приступил к изданию ‘Католического обозрения церквей’.
Три-четыре года тому назад мне не раз приходилось бывать в редакции этого журнала. Своей культурной терпимостью она производила самое отрадное впечатление.
О католичестве у нас существует довольно превратное мнение. Нам кажется, что все католические патеры — интриганы, лицемерные карьеристы ‘без веры и закона’. Судить так о католиках — то же самое, что считать всех русских священников сплошными Восторговыми.
Аббат, о котором я говорю, человек кристальной души. Это воистину человек, в котором нет лукавства. Сотрудники журнала, официально непричастные к церкви (это все преподаватели светских высших и средних учебных заведений), относятся к аббату с величайшей любовью и уважением, но без всякого подобострастия. В беседе царит полная непринужденность. Мережковский без всяких умалчиваний развивал в редакции свои идеи, резко нападал на папство. Маленькая, убогая приемная аббата, в одном из старых церковных зданий на левом берегу Сены, может быть, никогда не слыхала столь резких речей. Хозяин тихо улыбался, а сподвижники его с большим достоинством и эрудицией энергично защищали свою церковь. Нашелся среди них знаток православия. Он только что вернулся из России и напечатал целую книгу о православии.
В этом круге отсутствовал всякий ‘миссионерский’ привкус. Полемических целей журнал не преследовал. Он занят был изучением внутренней жизни отдельных церквей, подчеркивал единство искажений, сходство психологических переживаний, создавал почву для взаимного понимания. Соединение церквей представлялось ему не как своего рода ‘международный трактат’, основанный на компромиссах, являющийся в конце концов новым поводом к ‘войне’, а как венец здания, как конечный синтез слишком многообразного понимания христианства. Он утверждал правду каждой отдельной церкви, но тем самым косвенно признавал их ограниченность, обусловленную историческими, психологическими, национальными причинами.
В приемной аббата представители самых различных религиозных убеждений, члены разных церквей подходили друг к другу с открытым сердцем, не подсиживали друг друга, не занимались схоластическими препирательствами. Создавалась атмосфера любовной терпимости, и порой верилось, что эти культурные единицы — первые ласточки далекого, но вполне достижимого церковного единства.
Модернизм был тогда в самом расцвете. Папа Пий X только расправлял свои крылья. С тех пор много воды утекло. Не знаю, не должен был ли почтенный аббат умолкнуть, и продолжаются ли у него междуцерковные собеседования, и существует ли даже самый журнал.
Но мечта о соединении церквей, конечно, не умрет. Недавно она всплыла наружу, и притом в очень замечательной обстановке.
Макс Саксонский, родившийся в 1870 г., еще во времена Льва XIII бросил военную службу, придворную жизнь и сделался католическим аббатом.
Удалившись от мира, Макс занялся историей церкви, преподавал в одном из швейцарских университетов и вообще завоевал себе солидную репутацию проповедника и ученого. Лев XIII любил его и считал своим кандидатом на епископскую кафедру в Страсбурге.
В последнее время Макс Саксонский увлекся вопросом соединения церквей. В сентябре 1910 г. он был в Греции, вошел в сношения с правительством и греческим национальным синодом. Сношения эти были настолько серьезны, что синод счел нужным довести о них до сведения константинопольского патриарха.
Вернувшись из своей поездки, высокопоставленный аббат изложил свои мысли и впечатления в совершенно не распространенном журнале ‘Рим и Восток’.
Статья эта произвела впечатление разорвавшейся бомбы.
Только что Пий X начал свою борьбу не на живот, а на смерть с ‘церковно-обновленческими’ идеями. Ряд энциклик сурово осудил модернистов, с новой силой утвердил авторитет папской власти. Только что католическим ученым и священникам предъявлено было требование подтвердить особой присягой свое догматическое правоверие (требование это вызвало в Германии резкий протест), как видный ученый, брат коронованной особы, любимец Льва XIII, кандидат в епископы, человек громадного нравственного авторитета подрывает самые основы папской власти, утверждает, что главная причина разъединения церквей — узурпация со стороны папы верховного авторитета в церкви.
Стараниями духовных властей книжка была изъята из продажи. Под шумок был пущен слух, что Максу Саксонскому соединение церквей совершенно не интересно. Им руководило не благо церкви, а политический расчет. Он хотел поднять на Востоке немецкий авторитет. Но что написано пером, того не вырубишь топором. Европейские повременные издания перепечатали статью Макса, и толки о ней долго не сходили со страниц заграничных, особенно немецких газет.
Нового в статье, пожалуй, ничего нет. Это все давно знакомые на Востоке возражения против папской власти. Важно то, что католическое духовное лицо ставит главным условием соединения церквей отказ папы от своего абсолютизма, признание римского первосвященника лишь первым среди равных.
Аббат Макс Саксонский заходит так далеко, что считает возможным предоставить ‘воссоединенному’ с католичеством Востоку не признавать догматов, принятых католичеством после IX в.
Само собой разумеется, что проекты Макса Саксонского совершенно фантастичны. Он требует не более не менее, как уничтожения папства. Вынимает из тела католичества его душу, требует от церковной власти своей церкви какого-то самоубийства.
Более того, путь, избранный высокопоставленным аббатом, самый непрактичный. Если соединение церквей и возможно, то начинаться оно должно снизу, а не сверху. Здесь есть аналогия с мечтой о разоружении народов и о вечном мире. Никогда государства как таковые на это не пойдут. Идея мира просачивается в жизнь не государственными соглашениями, конгрессами и договорами, а культурным общением людей, принадлежащих разным государствам и национальностям. Международные конгрессы ‘общества мира’ в известном смысле гораздо практичнее, нежели Гаагская конференция, потому что современная ‘великая держава’ включает в самое понятие свое вооруженную защиту своих великодержавных интересов. Для осуществления вечного мира надо, чтобы переродилась ткань государства, изменились клеточки, молекулы государственного организма.
Кто хочет соединения церквей, тот должен обращаться к сознанию отдельных верующих, составляющих ткань церкви, а не к церковным организациям. Скромное начинание парижского аббата в тысячу раз практичнее, нежели поднявшее столько шуму обращение Макса Саксонского к греческой церкви.
Отличительный признак всякого утописта, это неискоренимая надежда на ‘верхи’. Во всяком утописте живы старые идеи ‘просвещенного абсолютизма’. В свое время вера в ‘верхи’ была практична. Но теперь ‘абсолютизм’ и ‘просвещение’ — понятия, взаимно исключающие друг друга.
И тем не менее столь непрактичное, нелогичное и по методу устаревшее выступление Макса Саксонского — большое событие в современной церковной жизни.
Правда, высокопоставленный аббат — единица, притом единица совершенно исключительная по своим нравственным и умственным качествам. Но таких людей становится все больше и больше. Своим высоким качеством они возмущают недостающее количество.
Людям культурным и вместе с тем верующим становится тесно в рамках исторических, поместных церквей. Поверхностно просвещенная масса уходит из церкви потому, что теряет веру в Бога. Это факт печальный, но мало отзывающийся на внутренней жизни церкви. Церковь отлично знает, что христианство непобедимо. Увеличение числа неверующих скорее укрепляет церковь, усиливает ее значение как единственной охранительницы христианской истины. Гораздо опаснее для церкви люди верующие, которые, не отрицая основ христианского вероучения, бесстрашно указывают на ограниченность исторических форм его понимания. По существу, церковь им ничего возразить не может. Единственное возражение — призыв к послушанию, ссылка на авторитет церковной власти.
Но в данном случае эти меры бессильны, особенно на Западе, где благодаря воистину святой работе ‘безбожного государства’ в распоряжении церковных властей находятся лишь меры духовного воздействия. Человек, признающий себя верным сыном католической церкви, не уходящий в другую церковь, не основывающий никакой секты, не может быть отлучен от церкви. Такое отлучение будет чисто внешним. Современные модернисты любят свою церковь, хотят не уходить из нее, а возродить ее. Они живо ощущают свою связь с ней. Сегодня они единицы, но недалеко время, когда эти единицы превратятся в коллектив.
Модернизм ярко вспыхнул в латинских странах — во Франции и в Италии. Немцы оставались как-то в стороне, в выжидательной позе. Но теперь и они принялись задело, притом чисто по-немецки, деловито и аккуратно. Это не повторение реформации. Реформация уже была, и повторять ее совершенно незачем, особенно в западном, культурном государстве. Это рост сознания самой католической церкви. ‘Жест’ Макса Саксонского пришелся очень кстати. Он оживил работу немецких неокатоликов, привлек к ним общее внимание.
Формально папа восторжествует. Автор нашумевшей статьи уже принес повинную. Журнальчик, издающийся где-то в маленьком итальянском монастыре, по вековым традициям сохранившем связь с православным Востоком, прекращен. Но это победа чисто внешняя. Внешнее соблюдение приличий, только подтверждающее трудное положение папского престола. Дело дошло до того, что больше половины кардинальских вакансий не заняты. Среди католического епископата, рассеянного по всему миру, Пий X не может найти достойных доверия выборщиков будущего папы. А тут еще самые верные дочери церкви — Испания и Португалия — вышли из всякого повиновения. Пий X превращается в короля Лира. Казалось бы, единственный выход из положения — не порывать связей с модернистами, с этой группой культурных, просвещенных людей, символизующей Корделию. Но, по-видимому, Пий X должен выполнить какую-то особую, провиденциальную роль, довести церковь до трагической катастрофы.
Я сознательно не касался ‘русской’ стороны вопроса. У нас благодаря слишком крепкой связи церкви с политикой, благодаря отсутствию церковной автономии самая тема о соединении церквей, о внутреннем культурном росте православия запутана донельзя. Но и у нас положение культурных верующих очень трагично. Кто не хочет идти в сектантство, кто по своим убеждениям не может примкнуть к многочисленной группе неверующих интеллигентов, тот прямо не знает, где ему приклонить голову. Церковь для него не мать, а мачеха. Припомним славянофилов. Уж, кажется, были люди церковные и архиблагонадежные. И то они не цвели, а прозябали. Жили мечтой о воображаемой церкви, а не реальной действительностью.
Еще характернее пример Владимира Соловьева.
Как религиозный мыслитель, он пользовался большим уважением в консервативных сферах. Бывший обер-прокурор Синода — член кружка, основанного в память Соловьева. (В числе членов этого кружка состоит и еще один бывший обер-прокурор кн. А.Д. Оболенский.) Если не ошибаюсь, увлечение Соловьевым послужило С.М. Лукьянову мостом для перехода от экспериментальной медицины к обер-прокуратуре. Правда, арх. Антоний (волынский) пытался смешать Соловьева с грязью, обвинил этого аскета-мирянина в пьянстве и разврате. Но эти обвинения были так чудовищны, что им решительно никто не поверил.
И вот мы узнали, что Соловьев, авторитет которого признавали два обер-прокурора, пережил тяжелую религиозную драму. Истинный христианин, верующий из верующих, он четыре года лишен был возможности причащаться в родной церкви и в 1896 году тайно перешел в католичество, что не помешало ему в 1900 году, накануне самой смерти, принять Св. Дары из рук православного священника.
Здесь нет противоречия. Такова драма многих современных христиан.
Соловьеву было тесно в исторических церквах. Находясь единовременно и в католичестве, и в православии, он сделался как бы предтечей христианства вселенского.
28 ноября 1892 г. он писал В.В. Розанову: ‘…я считал и считаю нужным указывать на положительное значение Самим Христом положенного камня церкви, но я никогда не принимал его за самую церковь, фундамента не принимал за целое здание. Я так же далек от ограниченности латинской, как и от ограниченности византийской, или аугсбургской, или женевской. Исповедуемая мною религия Св. Духа шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий. Она не есть ни сумма, ни экстракт своих отдельных органов’ (журнал ‘Вопросы жизни’, 1905 г. Октябрь — ноябрь, стр. 389 — 390).
Это слова пророческие, и они объясняют вполне единовременную принадлежность Соловьева к двум церквам. Он утверждал правду той и другой, но считал их лишь фундаментом грядущей вселенской церкви.
Думается, что в своих чаяниях Соловьев не одинок.
Кружок лиц, скромно работающих под руководством парижского аббата, о котором я говорил выше, вероятно, не испугался бы дерзновенной мысли Соловьева.
Если соединение церквей, основанное на ‘дипломатическом’ трактате между отдельными церквами, — сплошная утопия, то вера в грядущую вселенскую церковь сама по себе еще не утопия. Или христианство должно умереть, уйти из жизни — а такое предположение не может допустить ни один христианин, — или оно должно стать вселенским, выйти за пределы относительной, исторической правды отдельных церковных организаций.
Опубликовано в сб.: Философов Д.В. Неугасимая лампада: Статьи по церковным и религиозным вопросам. М.: Товарищество И.Д. Сытина, 1912.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_mechty_vysokopostavlennogo.html