МЕЧТАТЕЛЬ.
МЕЧТАТЕЛЬ.
Юноша 30-хъ годовъ XIX столтія.
Разсказъ въ стихахъ.
|
|
В. Жуковскій. |
|
|
Викт. Гюго. |
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Мечтатель, Полонский Яков Петрович, Год: 1893
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Т образы, которые ушли
Или теченьемъ лтъ унесены
Изъ глазъ моихъ — не призраки-ли?.. Но
Они какъ-бы вернулись и — зовутъ…
Или, безмолвствуя, мн указуютъ
На прошлое. И въ этомъ прошломъ я
Кажусь имъ тнью, мертвой для живыхъ —
Живой для нихъ, — по существу такой-же
Какъ и он.
И вижу я себя
Съ другимъ лицомъ въ кругу другихъ, когда-то
Мн близкихъ лицъ…
И вотъ, одно изъ нихъ,
Которыхъ тнь, иль духъ неуловимый,
Или колеблющаяся воздушность,
Въ моей душ, иль въ памяти усталой,
Пріемлетъ вновь и цвтъ и очертанья
И голосъ — это милое лицо
Ровесника, и друга школьныхъ лтъ, —
Поэта мистика, который ма вврялъ
Наивныя мечты свои — увы!
Въ тридцатые года романтикъ юный
Сгорлъ отъ нихъ, и на моихъ глазахъ
Угасъ на вки…
Звали мы его
Вадимомъ, а фамиліи его
Была Кирилинъ. Будь онъ живъ, — быть можетъ,
Онъ такъ-же бы боролся и съ нуждой,
И съ неотвязной музой,
Но его чело
Не знаетъ терній, и онъ спитъ глубоко
Въ сырой могил, и могилы этой,
Когда-то дорогой и орошенной
Слезами, и увнчанной цвтами
Изъ городскихъ садовъ, теперь никто-бы
И не нашелъ… Не долговчно наше
Посмертное жилище, какъ и все
На свт.
Но какимъ воскресъ онъ
Въ моихъ воспоминаньяхъ, какъ любимый
Товарищъ, пусть такимъ и выплываетъ
На этотъ листъ бумаги, для того,
Чтобъ перейти въ печать или въ каминъ, —
Что иногда почти одно и тоже…
Семнадцатой весны свидтель, школьникъ,
Хотя и не наивный, но едва-ли
И первымъ пухомъ тронутый, съ улыбкой
Ребяческой и грустнымъ взглядомъ, онъ
Былъ далеко не первымъ въ семиклассной
Гимназіи.— Легко ему давался
Языкъ Гомера, зналъ онъ наизусть
Стихи Горація, но единицы
Изъ алгебры ложилися на школьномъ
Пути его, какъ бревна, и съ трудомъ
Одолвалъ онъ эту баррикаду,
Чтобъ какъ нибудь идти за всми нами
Къ послднему экзамену. Успхъ
Его не радовалъ.— Его не понимали…
Одинъ лишь я заглядывалъ поглубже
Въ кристальный міръ души его, со всею
Игрою радужныхъ его фантазій.
Но какъ и вс, подчасъ его дразнилъ,
И, негодуя, спорилъ съ нимъ и, помню,
Въ. одинъ прекрасный день, сказалъ ему:
Мы въ барышень влюбляемся, а ты,
Несчастный! ты влюбленъ въ царицу
Воздушную своихъ воздушныхъ замковъ,
Пожалуйста, ты ей меня представь!’
Кирилинъ засмялся и сказалъ:
‘Она сама не разъ къ теб являлась,
А ты и проглядлъ ее… мшали
Сосдки… кто-же въ этомъ виноватъ?..’
Не странно-ли, что этотъ фантазеръ
Не по лтамъ развитъ былъ. Дуракомъ
Его считали наши педагоги,
Но наши педагоги были глупы.
Возвышенное и святое мы
Изъ воздуха, должно быть, почерпали,
Учились у самой природы или
Въ поэзіи искали идеаловъ.
Таковъ въ особенности былъ Вадимъ.
Припоминаются мн матери его
Ворчливо-нервной, добрыя черты
И хлопотливый взглядъ… У ней былъ видъ
Болзненный… Она носила трауръ
По муж, но въ заботахъ о семь
Забыла горе и. едва сводила
Концы съ концами… Пятерыхъ дтей
Обуть, одть и прокормить — не шутка.
Ихъ домъ былъ не великъ и не высокъ:
Всмъ было тсно…
Какъ дубокъ, цпляясь
За трещины и запуская корни
Въ извилистыя щели съ влажной пылью,
Растетъ на камн, такъ онъ росъ среди
Своей семьи патріархальной, чуткой
Къ его болзнямъ и неравнодушной
Къ его балламъ. Никто въ семь не зналъ.
Чмъ наполняетъ онъ свои тетради:
Онъ пряталъ ихъ, мы бросалъ въ огонь.
Никто не зналъ, куда скрывался онъ
По праздникамъ съ утра, и отчего
Запаздывалъ къ обду. Знала мать,
Что не въ гостяхъ онъ, и не у своихъ
Товарищей играетъ въ карты — знала,
Что одинбко любитъ онъ бродить,
Куда глаза глядятъ, и, на него
Махнувъ рукой, вздыхала: ‘Не похожъ онъ
Ни на кого изъ братьевъ, т прилежны
И сообщительны, а этотъ дикъ
И недоврчивъ’.
Въ лтній день, бывало,
По воскресеньямъ, уходилъ онъ въ рощу,
Что примыкала къ городскому валу,
И гд паслись коровы. Звукъ свирли
Пастушеской и ржанье кобылицы
Стреноженной, и перекатный шумъ
Колеблемыхъ дыханьемъ втра листьевъ,
Какъ музыка, ласкала слухъ его,
И, вдоль ручья, онъ уходилъ далеко
Отъ города, и, какъ рыбакъ, который,
Закинувъ удочку, ждетъ цлые часы
Улова, чтобъ, не даромъ голодая,
Придти въ свою семью съ лещёмъ иль щукой, —
Такъ, походя, весь день, онъ ждалъ чего-то
Необычайнаго: прислушивался къ втру,
Приглядывался къ искрамъ солнца въ струйкахъ
Чешуйчатыхъ, ласкающихъ камышъ,
Или подъ тнь развсистой ракиты
Ложился на песокъ, и напряженно,
Какъ-бы подглядывая чей то вчно
Теряющійся шагъ, глядлъ онъ
На все далекое и близкое, какъ будто
Боялся проглядть или проспать
Невдомое имъ въ природ чудо
Или виднье… Самъ не понималъ онъ,
Что иногда таилось у него
Въ душ болзненной, готовой врить
И въ красоту, и въ Бога, и въ природу,
И въ демона.
Въ двнадцати верстахъ
Отъ города былъ монастырь, на берегу
Оки стоялъ онъ, заслонившись рощей
Березовой отъ столбовой дороги.
И лтомъ онъ ходилъ туда — молиться.
Но что мудренаго, что нашъ мечтатель
Любилъ крутой, высокій берегъ, — видъ
На луговую сторону рки,
Возобновленный, бдный монастырь,
И т развалины, гд находился
Великокняжескій когда то теремъ.
Тамъ, по преданью, жилъ когда-то
Или гостилъ Великій князь Рязанскій,
(Олегъ, колеблющійся современникъ
Побоища на Куликовомъ пол).
Невзраченъ былъ видъ этихъ теремовъ
Или развалины, то былъ не замокъ,
И не дворецъ, а просто домъ кирпичный,
Безъ потолка, съ обрушеннымъ карнизомъ
И маленькими окнами — (Безъ оконъ,
Съ подвальнымъ входомъ, нижній былъ этажъ),
Обломками старинныхъ изразцовъ
И кирпичей засыпанныя сни
Высокою крапивой заросли,
Тогда какъ на стнахъ, вверху, ютились
Березки и кудрявились кусты…
Вс проходили равнодушно мимо
Кирпичныхъ стнъ неживописной этой
Развалины, одинъ Вадимъ Кирилинъ
Любилъ тамъ по часамъ стоять и слушать,
Какъ наверху весенній втерокъ,
Порхая, шелестилъ листвой березокъ,
И какъ тамъ пли птички… Это все
Невольно говорило сердцу и уму,
Сверный Встникъ.
Что жизнь и знать не хочетъ ни о томъ
Что было, ни о томъ, что будетъ. Всю
Природу удовлетворяетъ мигъ
Насущнаго, но мы не таковы!
Безъ прошлаго и будущаго мы
Не можемъ жить, принадлежа всецло
Обоимъ, какъ растительная жизнь
Принадлежитъ корнямъ, цвточной пыли
И завязи плодовъ. Между грядущимъ
И прошлымъ мы таинственная точка,
Лучистая, которая намъ свтитъ
Или назадъ, или впередъ… Кирилинъ
Любилъ, оглядываясь, рисовать
И нашу быль, и наши небылицы:
Немудрено, что стоя передъ этой
Краснорчиво-бдной стариной,
Съ ея нерадостно прожитымъ вкомъ,
Мечталъ онъ и, мечтая, домечтался
До лихорадочнаго бреда. Вотъ какъ самъ
Описывалъ онъ мн свой странный бредъ,
Наврное прикрашенный его
Живой фантазіей.
‘Всю ночь согрться
Не могъ я, но ты знаешь, я люблю
Простудою лечиться отъ простуды.
Прогулкой отъ безсонницы, и вотъ,
Не торопясь, дошелъ я до того
Монастыря, гд схороненъ отецъ мой,
И гд, когда нибудь, меня зароютъ.
И тамъ засталъ я позднюю обдню,
Заупокойную, но я замтилъ
У клироса Метелкина Захара,
А гд Захаръ Кузьмичъ, тамъ не могу я
Молиться — самъ не знаю почему…
Быть можетъ оттого, что осуждаю,
А если осуждаю, то гршу,
И этотъ грхъ мшаетъ мн молиться.
Въ придл гробъ стоялъ, и такъ сквозило
Тлетворной сыростью, что вышелъ я
На воздухъ, — голова кружилась, — сердце
Въ виски стучало. Утро было тихо,
Тепло и пасмурно… Я былъ не въ дух
И тосковалъ, и даже безъ причины
Готовъ былъ плакать… Незамтно, ёжась,
Я подошелъ къ обломкамъ — самъ обломокъ
Великаго чего-то, можетъ быть,
И безпредльнаго чего-то, — но чего?
Невдаю… И вотъ невольно сталъ я
Глядть въ окно глухой, кирпичной
Развалины, и вдругъ передо мной
Возникъ далекій вкъ… Въ туманномъ
И пыльномъ полусумрак, въ окн
Я увидалъ тесовую кровать,
Подъ пестрымъ пологомъ, а тамъ, за нею,
Въ углу на гвоздик, ручникъ съ каймою
Изъ деревенскихъ кружевъ.— Протираю
Глаза и вижу, какъ во сн: Къ окошку
Подходитъ двушка и, пригорюнясь,
Одной рукой поддерживаетъ локоть
Другой руки, камчатный сарафанъ
Еще не доверху застегнутъ, видно
Не рано встала, подошла къ окошку,
Задумалась и молча, смотритъ вдаль.