‘Отечественныя Записки’, No 3, 1847
Матильда, записки молодой женщины. Соч. Евгения Сю, Майков Валериан Николаевич, Год: 1847
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Матильда, записки молодой женщины. Соч. Евгенія Сю. (,) автора ‘Парижскихъ Тайнъ’ и ‘Вчнаго Жида’. Переводъ съ французскаго, пересмотрнный и исправленный В. Строевымъ. Санктпетербургъ. 1847. Въ тип. Жернокова. 13 частей. Въ 12-ю д. л. Въ I-й — 247, во ІІ-й — 151, въ ІІІ-й — 172, въ IV-й — 167, въ V-й — 150, въ VI-й — 165, въ VII-й — 149, въ VIII-й — 159, въ IX-й — 159, въ Х-й — 140, въ ХІ-й — 158, въ XII-й —160, въ ХІІІ-й — 176 стр.
Литературная дятельность Эжена Сю представляетъ два періода, ярко отличающіеся одинъ отъ другаго.
Первые романы его появились въ конц двадцатыхъ годовъ, и, не смотря на недостатки, краснорчиво свидтельствовали о поэтическомъ призваніи писателя. Въ нихъ просвчивала личность молодаго человка, заплатившаго дань впечатлніямъ эпохи, въ которую суждено было ему начать жизнь самостоятельную, освободиться отъ опеки родителей и воспитателей, узнать жизнь на самомъ дл. Французское общество доживало въ ту пору великую драму. Паденіе авторитетовъ и знаменитостей временъ имперіи и реставраціи, жалкая развязка великихъ, благородныхъ замысловъ, печальное, хотя и неизбжное возвращеніе къ старому, безотрадному порядку вещей,— все это не могло не отозваться болзненно въ сердц человка съ душой пылкой и воспріимчивой. Передъ молодымъ морякомъ еще живо рисовались блестящія каррьеры, громкія побды и обольстительная слава современниковъ великаго императора, чудныя грезы наввала на него лтопись геройскихъ подвиговъ французскаго флота: лтопись забытая и неоцненная потому іолько, что вс усилія Наполеона въ борьб съ Англіей окончились ничмъ и памятны лишь великими утратами, понесенными Франціей. Сю засталъ еще то общество, гд являлись отверженными и забытыми люди, потратившіе лучшую часть жизни для славы Франціи, проявившіе страшную энергію на какой-нибудь ввренной имъ корветт и окончившіе свою трудовую службу нищетой, удержавъ за собой только преждевременныя морщины, смуглый цвтъ лица отъ плаванія подъ тропиками, да утратившій свое значеніе крестикъ почетнаго легіона, который щедро раздавался парикмахерамъ и поставщикамъ… И что вмнялось въ вину этимъ почтеннымъ ветеранамъ?— Любовь къ отечеству и восторженная преданность императору! А этотъ императоръ умиралъ подъ карауломъ у Англичанъ,
И маршалы вс измнили
И продали шпагу свою.
‘Не такъ ли гибнетъ и все великое въ мір’ восклицали въ порыв близорукаго романтизма растроганные и возмущенные юноши: ‘гдже справедливость, руководящая поступками сильныхъ міра сего?’
И это стованіе, это отчаяніе отозвалось въ ихъ юношеской дятельности. Первая осчка, первыя невзгоды на поприщ службы они подводили подъ одну категорію съ горькими превратностями неоцненнаго, израненнаго героя, котораго привыкли всякій день встрчать около htel des Invalides, суроваго, грустнаго, бднаго… Необходимые толчки, поучительныя страданія, безъ которыхъ не установятся, не выяснятся мысли въ голов человка и не разовьется, не ограничится его молодое сердце, пылкіе романтики принимали за доказательство безвыходности своего положенія и господства въ мір абсолютнаго зла.
Все это отчасти можно примнить къ личности Сю, особенно судя по направленію первыхъ его романовъ.
Гд же боле могло развиться грустное воззрніе на жизнь, какъ не въ той сфер, которую онъ избралъ съ молоду? Правда, есть пословица: ‘кто въ мор не бывалъ, тотъ Богу не молился’. Очень-хорошо, — по можно ли опять винить и того, кто впадетъ въ ультра-пессимизмъ посл зрлища гибели корабля, на которомъ потонули мать съ груднымъ ребенкомъ, двушка помолвленная на палуб фрегата за мичмана, въ глазахъ ея сорваннаго втромъ съ мачты, наконецъ цлый экипажъ закаленныхъ въ бою героевъ, — и все отъ-того, что на голову опытному лейтенанту посаженъ капитанъ-солдатъ, незнающій морской практики, хорошій бухгалтеръ въ адмиралтейскомъ департамент или Фельдфебель линейнаго полка… между-тмъ, какъ крейсеры варварійцевъ, или судно контрабандиста или торговца неграми, спаслось искусствомъ капитана, наемнаго лоцмана, пирата, котораго голова давно оцнена не въ одну сотню піастровъ…
Съ другой стороны, кто легче можетъ убдиться въ непрочности всхъ самыхъ святыхъ привязанностей человческихъ, какъ не тотъ, кто, не разъ видлъ смерть лицомъ-къ-лицу, и притомъ смерть, отъ которой нельзя посторониться — смерть не отъ горячки, не отъ пули или эспадрона, не отъ гильйотины, противъ которыхъ есть медицина, ловкая кварта и терціи, секундантъ посредникъ и милость короля, а смерть отъ прихоти неумолимой стихіи, которая губитъ безъ разбора и готова поглотить въ свои холодныя объятія и героя и труса, и невинное дитя и закоснлаго убійцу… смерть отъ голода и жажды, когда человкъ готовъ растерзать собственное дитя, когда изъ-за стакана воды хватаются за ножи товарищи, не разъ спасавшіе другъ другу жизнь въ кровопролитномъ абордаж, и цлыя сотни голосовъ сливаются въ одинъ вопль проклятія и ненависти…
Наконецъ, самая морская дисциплина, можетъ-быть, и разумная въ основаніи, но ужасная, неумолимая въ примненіи, влечетъ иногда за собой такія послдствія, что невольно содрогнешься отъ ужаса и душа преисполнится невыносимой боли. Лейтенантъ Пьеръ Гюэ въ роковую минуту гибели Саламандры, заперъ невжественнаго капитана корветты въ каюту и энергическими распоряженіями своими спасъ экипажъ отъ смерти. За нарушеніе морскаго устава и за неповиновеніе начальнику, онъ разстрлянъ по возвращеніи въ отечество! Никто не станетъ говорить о несправедливости такого-то параграфа морскаго устава французскаго кодекса, но всякій смутится духомъ читая этотъ разсказъ.
Такимъ-образомъ, съ одной стороны, въ первыхъ произведеніяхъ Сю выразился характеръ эпохи отрицанія посл усыпленія и оптимизма, наведеннаго на людей сначала могуществомъ и славой Наполеона, а потомъ неисповдимымъ водвореніемъ Бурбоновъ и возстановленіемъ всхъ на время забытыхъ формъ и условій общежитія,— отрицанія разумнаго, не рзваго и блажнаго, но строгаго, радикальнаго, опирающагося на анализъ дйствительности, съ другой стороны, та средина, въ которой Сю росъ и развивался, образъ жизни на корабл и нескончаемая борьба со всми признанными въ человчеств ужасами — войною, бурею, голодомъ, чумою, бунтомъ,— и непризнанными — отчужденіемъ отъ общества, пассивнымъ положеніемъ на корабл въ качеств втораго лейтенанта или и еще мене, уныніемъ и сомнніями, которыхъ нечмъ разогнать въ сообществ добрыхъ, но не мудрыхъ моряковъ, придали яркій колоритъ его морскимъ романамъ. Въ лиц Сю выразился и морякъ, и юноша современной ему эпохи, если бдность внутренней жизни моряковъ отозвалась въ его романахъ, за то вс силы свои положилъ онъ на воспроизведеніе того, что составляло предметъ его живыхъ симпатій: никто изъ французскихъ писателей не изобразилъ такъ живописно быта моряковъ. Отношенія матросовъ, ихъ привязанности, ненависти, ихъ разгулъ, ихъ безусловную покорность начальнику, наконецъ, ихъ суеврія, примты, отчаянная, бшеная храбрость, — все это съ удивительной живостью передано въ ‘Саламандр’, ‘Атар-гюл’, ‘Корсар’ и др., боле или мене удачныхъ произведеніяхъ Сю. Ни у кого не найдете вы такихъ роскошныхъ картинъ моря во всевозможныхъ моментахъ, отъ штилей до свирпаго урагана, и притомъ, море тропическое иметъ у него особый оттнокъ и разнится отъ Средиземнаго, а Средиземное нарисовано не такъ, какъ Архипелагъ или Антильское.
Извстно, какъ, за недостаткомъ предмета, на которомъ бы человкъ могъ сосредоточить всю любовь свою, бываетъ онъ способенъ привязаться къ предмету, незаключающему въ себ прямыхъ данныхъ для внушенія къ себ такого чувства,— къ лицу ничтожнаго характера, къ животному, къ вещи… Такіе факты не рдки между моряками, и всего поразительне привязанность ихъ къ своему кораблю: кто же лучше умлъ одушевить этотъ плавающій, оснащенный корабль, какъ не Сю? придать личность фрегату, бригу, гоэлет, линейному кораблю, осмыслить, какъ органы живаго тла, ихъ высокія, затйливыя снасти! Съ какою болью, съ какимъ страстнымъ чувствомъ выводитъ онъ въ бой свою щеголеватую, злую Саламандру, съ какимъ неподдльнымъ отчаяніемъ изображаетъ послднія минуты этой доблестной корветки (vaillante corvette). Его сердце стонетъ отъ каждаго ядра, врзавшагося въ ея стройный остовъ, отъ каждаго скрипа гибкихъ, уходящихъ въ небо мачтъ…
Глазъ моряка часто по мсяцамъ не видитъ отраднаго берега, за то никто такъ живо не чувствуетъ всхъ красотъ твердой земли, какъ онъ, никто не хватается съ такимъ бшенствомъ за вс позволенныя и непозволенныя наслажденія, представляемыя ему бойкимъ населеніемъ портоваго города, за трудовое золото, которое накопилось въ кошельк въ-продолженіе кампаніи. Какъ прекрасенъ этотъ дикій, неуклюжій морякъ лицомъ къ липу съ цивилизованными ростовщиками, купцами, прелестницами всхъ націй! какъ торопливо, какъ жадно тшится онъ запретнымъ плодомъ: пьетъ, играетъ, нжится, покуда не взовьется на корабл сигналъ къ отплытію…
Но вотъ подходитъ корабль къ давно-ожидаемому берегу, какой теплый ландшафтъ выступаетъ изъ-подъ пера Сю — будь то роскошный берегъ Прованса, въ благоуханную лтнюю ночь: матросы тайкомъ ушли съ корветты и пируютъ за городомъ, покуда не схватятся за ножи съ провансалами…, или берега Малой-Азіи, Смирна, ‘великолпный городъ Востока, городъ золота и солнца, городъ зеленыхъ и краденыхъ кіосковъ, мраморныхъ фонтновъ, брызжущихъ прозрачной водой, наполненной ароматами, городъ ‘осненный пальмами и смоковница’мы, городъ опіума и кофе, городъ въ ‘полномъ смысл слова’… {La Salamandre. Chapitre XXVII. Buono Viaje.}
И отъ этого земнаго рая, бдный эпикуреецъ будетъ оторванъ съ первымъ попутнымъ втромъ, для того, чтобъ плыть дальше по невдомому назначенію морскаго министерства, въ какой-нибудь чумный, унылый портовой городокъ, и тамъ, можетъ-быть, умереть въ судорогахъ въ караyтин!..
Жизнь моряка по совершенной противоположности съ жизнью осдлою, иметъ свои очевидныя и невыгодныя послдствія. Если человкъ, взросшій на палуб и не разъ перешедшій тропики, морякъ любознательный и сдружившійся съ своимъ бытомъ, совершенно утрачиваетъ склонность къ неприличной семейственности и взамнъ того усвоиваетъ прекрасное качество — общительность и признаніе единства интересовъ того кружка, къ которому онъ принадлежитъ на основаніи единства цли, ихъ связующей, если онъ исполнителенъ въ труд, терпливъ въ-невзгодахъ, безстрашенъ въ опасностяхъ, за то нтъ ничего удивительнаго, что онъ, если не навсегда утратилъ способность къ нкоторымъ прекраснымъ человческимъ чувствамъ, то по-крайней-мр отзывается о нихъ съ ироніей и насмшкой. Женщина, досозданная и возвеличенная современнымъ образованнымъ обществомъ — для него не существуетъ. Онъ знаетъ только одну женщину — мать, которую оставилъ еще ребенкомъ, когда же выросъ на-столько, что женщина получала для него иное значеніе, тогда она являлась ему только въ образ тхъ, едва-промелькнувшихъ въ его жизни эфемерныхъ созданій, въ которыхъ онъ бывалъ влюбленъ, которыя его ласкали, дурачили, обирали, а можетъ-быть и въ-самомъ-дл любили за молодость и неистраченныя силы, до перваго попутнаго втра.
Таковъ является Сю въ своихъ морскихъ романахъ. Вроломство женщины — любимая его тэма, точно такъ же, какъ и непрочность отношеній, основанныхъ на чувств. Обыкновенно, страшные герои его кровавыхъ разсказовъ, до поднятія занавса любили юную дву всми силами души, адресовали къ ней вс помышленія, берегли для нея поцалуй и улыбку. Но дале всегда оказывается, что означенныя двы боле склонны любить такого человка, который не берегъ своихъ улыбокъ, поцалуевъ и страстныхъ общаній, любилъ много разъ въ своей жизни, съ утратою юношеской свжести, способности увлеченья и самопожертвованья, но взамнъ того людей самосознающихъ и постигающихъ вполн смыслъ каждаго произносимаго ими слова — людей бережливыхъ на чувство, осторожныхъ въ своихъ изліяніяхъ, и потому самому требующихъ преданности и ничего съ своей стороны не общающихъ. Юноша, на основаній такого простаго и натуральнаго факта, терзается, клянетъ судьбу, и нердко длается презлымъ человкомъ, находитъ удовольствіе въ очень-умныхъ сарказмахъ на жизнь и людей вообще и на женщинъ особенно, и въ очень-вредномъ употребленіи опіума или просто вина въ значительномъ количеств… Одинъ принимаетъ за формулу всей своей жизни слова s’attendre tout, pour ne s’tonner de rien, другой стоитъ на томъ, что ‘золото единственный двигатель въ человческомъ обществ’, вс же вообще придерживаются той мысли, что на свт добродтель страждетъ, а порокъ торжествуетъ.
Не смотря на недоказательность этого положенія, нельзя не согласиться, что, вруя въ него искренно, Сю приводитъ читателя къ суровому убжденію въ дйствительности зла, и странно было бы назвать такое убжденіе неосновательнымъ, а тмъ боле опаснымъ, безнравственнымъ. Сю съ-молода сильне другихъ прочувствовалъ ту мысль, что ни энергія, ни благость, ни любовь, ни дружба не обезпечиваютъ человка отъ бдствій и не могутъ служить ручательствомъ за послдующіе его поступки — за то, что когда-нибудь онъ не окажется самымъ злостнымъ, самымъ возмутительнымъ человкомъ, что въ немъ не отразятся въ увеличенномъ вид вс злодянія, отъ которыхъ нкогда пострадалъ онъ самъ…
Эта мысль важна именно потому, что она доказываетъ непрочность личныхъ, индивидуальныхъ добродтелей и ведетъ прямо къ тому убжденію, что законъ добродтели и обезпеченности человка заключается въ организаціи общества. Сю выразилъ эту мысль какъ поэтъ, не доказательно, во пластически, и если она повторяется во всхъ его морскихъ романахъ отъ ‘Саламандры’, ‘Плика и Плока’ — до ‘Артюра’, то это доказываетъ, что она пришлась ему по силамъ и притомъ безъ сомннія иметъ нкоторую важность, потому-что ею опредляется дятельность первыхъ годовъ талантливаго писателя.
Въ ‘Артюр’, который былъ напечатанъ въ 1839 году, Эженъ Сю попробовалъ перемнить мсто дйствія, отказался отъ любезныхъ ему корабля и океана, и вышелъ на твердую землю. Но въ этомъ первомъ опыт онъ еще является неопытнымъ морякомъ. Та же profession de foi господствуетъ и въ этомъ роман, но Сю какъ-то трудно ладитъ съ обществомъ гостиныхъ, на первыхъ порахъ онъ оказывается плохимъ знатокомъ сердца женщины, и, кром прекраснаго эпизода любви Артюра и М-me de Cenafiel, романъ вообще слабъ: Сю задалъ себ нсколько трудныхъ психологическихъ задачь, утомился ршеніемъ ихъ, вникъ въ скучныя, мелочныя описанія всхъ странныхъ и важныхъ занятій своего героя, и, чтобъ отдохнуть какъ-нибудь, нарочно вывелъ его въ море, нарочно выдумалъ для него фантастическую экспедицію на фрегат, сооруженномъ самимъ Артюромъ (денегъ у героя, какъ водится, вдоволь), ведетъ его на сраженіе, и тутъ опять слышится пснь лебедя: еще разъ встрчаемъ страницы того же пламеннаго, боелюбиваго моряка, того же страстнаго созерцанія величественной картины океана,— дале идутъ интриги за интригой, странность за странностью, одна другой не правдоподобне. И весь этотъ разсказъ клонится опять къ тому, что если не въ обществ людей, то въ самомъ человк, какъ бы хорошъ онъ ни былъ, есть начало зла, вчно работающее въ немъ, наталкивающее его на пагубу, отравляющее ему лучшія минуты жизни. Артюръ — это Чайльдъ-Гарольдъ Эжена Сю.
Съ лтами, умный человкъ нашего времени неминуемо долженъ оставить первоначальное убжденіе въ неисправимости зла, и, признавъ существованіе зла за фактъ несомннный, дать въ себ мсто другому убжденію, именно, что въ сложномъ механизм общества и въ нашей жизненной путаниц всегда можно оттискать смыслъ, согласить вс, по-видимому, противорчащія одно другому явленія, и чрезъ весь хаосъ золъ и бдствій, безпрестанно обрушивающихся на страждущее большинство человческаго населенія, провести разумную мысль, не столь скорбную и юношески сокрушительную: ‘много на свт зла, ‘но человкъ сильный и любящій, не оставаясь безмолвнымъ созерцателемъ печальныхъ явленій общественной ‘жизни, путемъ тяжелаго опыта находитъ положительные способы улучшенія собственнаго положенія, и, пристально изучая мало утшительную дйствительность, предусматриваетъ ‘счастливую будущность человчества’.
Къ такой мысли невольно приводится читатель послдующими романами Сю, въ особенности ‘Парижскими Тайнами’. Вмсто нескончаемой протестаціи на господство зла и безотрадность жизни, если только будемъ въ нее всматриваться (и не пить опіума!) и анализировать каждое явленіе, — авторъ ‘Саламандры’ поставилъ ceб задачею изобразить въ широкихъ рамкахъ всю бездну несчастій, тяготющимъ надъ классомъ неимущихъ, безотвтныхъ предъ закономъ, малолтныхъ, лишенныхъ воспитанія, слабоумныхъ, больныхъ и всей многочисленной страждущей братіи. Парижъ доставилъ ему богатый матеріалъ, и чего не находили мы въ его знаменитомъ роман! Въ какомъ рубищ, въ какихъ струпьяхъ, въ какой обидной нагот предстаютъ предъ нами существа, прекрасныя по своей природ! Кто не содрогнется отъ ужаса, читая, напримръ, описаніе ареста несчастнаго Мореля, брильянщика? Можетъ ли быть что-нибудь возмутительне брака прекрасной д’Арвиль съ человкомъ воспитаннымъ, богатымъ, благороднымъ, но одержимымъ падучею болзнію?… Всмъ извстно, какое могущественное впечатлніе произвелъ въ обществ этотъ романъ, составившій славу Эжену Сю и поставившій его во глав современныхъ бельлетристовъ, во какъ не сознаться, что, вмст съ поворотомъ въ понятіяхъ Сю, оказался и прямой упадокъ его поэтическаго дарованія? Не по силамъ пришлись ему великія соціальныя тэмы, и въ изображеніи человческихъ золъ и болзней онъ только тамъ и прекрасенъ, гд приходится ему рисовать картину бдствія, доведеннаго до послдней степени, бдствія, при мысли о которомъ книга выпадаетъ изъ рукъ и долго не можешь одуматься… Но это сдлалъ Сю для того, чтобъ помирить человка съ жизнью, преисполненною страданій, но все-таки прекрасною. Чмъ доказалъ онъ неосновательность юношеской своей формулы: зло господствуетъ на земл? Онъ вывелъ цлый рядъ людей мудрыхъ и непогршимыхъ въ своихъ поступкахъ, невредимыхъ въ геройскихъ подвигахъ, охраняемыхъ таинственными, безусловно преданными имъ лицами втораго порядка. Въ-слдъ за ними изобразилъ онъ цлую фалангу исполиновъ добродтели и порока, людей, никогда не падающихъ, никогда не измняющихъ однажды навсегда задуманному благому намренію или злому умыслу. Въ заключеніе наградилъ всхъ пострадавшихъ сторицею, подвелъ подъ гильйотину или уморилъ еще ужаснйшимъ образомъ всхъ имвшихся въ наличности злодевъ, которые еще не успли въ-продолженіе разсказа перерзать другъ друга, а въ II части, героя своего, Родольфэ, стоящаго превыше всхъ смертныхъ, сочеталъ бракомъ съ очень-милою дамою, къ общему удовольствію нжныхъ читателей, и такимъ образомъ явился партизаномъ другой формулы: добродтель въ мір торжествуетъ, а порокъ всегда бываетъ наказанъ.
Прекрасно! Но изъ романа Сю оказывается, что порокъ наказывается отъ руки Родольфэ, или друзей и безпрекословныхъ исполнителей его велній: Мурфа, Давида, Шуринера и друг.? А что сталось бы съ интересными страдальцами его повсти безъ этого рыцаря угнетенной невинности? Доказалъ ли онъ ясно, какъ день, что наказаніе за преступленіе заключается уже въ самомъ преступленіи, и что, длая зло, человкъ наноситъ величайшее зло самому-себ? Или, наконецъ, ршилъ ли онъ вопросъ, подъ вліяніемъ чего развились идеальные злоди въ род Феррана или, что еще непонятне, въ род Сесиліи?— Авторъ не даетъ отвта.
И странно, утрированные характеры прежнихъ романовъ Сю производили несравненно-боле впечатлнія! Почему? потому-что они создались безъ усилія, безъ задней мысли врачевать общество…
Изъ всего этого можно заключить, что поэтическая дятельность Сю кончилась съ его послдними морскими романами,— а на поприщ соціальнаго писателя первые опыты его имли огромный успхъ еще въ-слдствіе послднихъ проблесковъ угасающаго таланта. Первое условіе бельллетристическаго романа — воспроизведеніе дйствительности, а въ ‘Парижскихъ Тайнахъ’, роман чрезвычайно-длинномъ, хотя и нравственномъ, можно найдти много мстъ списанныхъ съ натуры, сверхъ-того, эта книга иметъ еще достоинство, даже несоставляющее условія хорошаго романа, многія положенія уголовнаго и полицейскаго права разобраны тутъ съ безпристрастіемъ и глубокомысліемъ человка, проникнутаго любовію къ человчеству. Эти краснорчивыя страницы, внушенныя Сю извстнымъ сочиненіемъ Паранъ-Дюшатле ‘De la prostitution dans la ville de Paris’, нашли отголосокъ во Французскомъ правительств, — а такая услуга стоитъ всякой другой.
Но до появленія’ Парижскихъ Тайнъ’, Сю подарилъ публику произведеніемъ, рзко разграничившимъ періоды его литературной дятельности, и это сочиненіе послужило намъ поводомъ высказать свое мнніе объ этомъ писател. Мы говоримъ о первомъ многотомномъ и весьма-поучительномъ его роман ‘Mathilde ou mmoires d’une jeune femme’, который лтъ семь назадъ очень читался, а теперь забытъ, и однакожь вышелъ ныньче въ русскомъ перевод.
Какъ фактъ въ литературной дятельности Сю, ‘Матильда’ заслуживаетъ вниманіе, хотя въ этомъ роман, боле нежели гд-нибудь, преобладаютъ вс недостатки этого романиста, и не оказывается обыкновенныхъ его достоинствъ. Одно дльное заключеніе можно вывести изъ этого сантиментальнаго и дтски-наивнаго романа (не смотря на то, что въ злодяхъ и ужасахъ и тутъ нтъ недостатка), и то, вопреки мысли, руководившей Сю при созданіи его,— именно: характеръ Матильды ясно показываетъ, какое пагубное вліяніе можетъ имть варварское воспитаніе на самое лучшее существо въ свт.
Матильда, справедливо названная въ одной пародіи malheureuse par profession et pleurnicheuse par temprament, хотя и изображена стараніями г. Сю со всми совершенствами и прелестями, но въ рчахъ и поступкахъ ея постоянно оказывается отсутствіе той самородной энергіи, той силы личности, которая преимущественно нравится въ человк людямъ натуральнымъ. Разбирая умные отвты и благородные поступки этой невинно-страждущей и своевременно-награжденной героини, какъ-разъ различишь то, чего ни подъ какимъ видомъ не сказала и не сдлала бы она въ дйствительности, но что заставилъ ее сдлать авторъ,— и то, что въ самомъ дл вытекаетъ изъ сущности ея характера добраго, но загнаннаго и обезличеннаго. Матильда — это абстрактъ, фамильная добродтель въ отвлеченіи. Желающіе да научатся!
Поэтому-то и неудивительно, что даже пустенькія двочки готовы стоять за Урсулу и отзываются о добродтельной Матильд съ скептическимъ равнодушіемъ.
Читая этотъ романъ, невольно подумаешь, что Сю раскаялся и плакался горько о прежнихъ своихъ никого-неутшающихъ и вовсе-несмиряющихъ духъ ‘Саламандрахъ’, ‘Корсарахъ’ пр., и потому, на первыхъ порахъ, прежде чмъ освоился съ новымъ своимъ врованіемъ, поспшилъ внушить своимъ читателямъ успокоительную мысль, что все длается къ лучшему, что на свт добрыхъ людей много, что Богъ не безъ милости, такъ-что иной прекрасный юноша, плнясь воспитаннымъ, благороднымъ и храбрымъ Роигюномъ, щедрымъ и богатымъ дядюшкой Мортолемъ, черезъ-чуръ добрымъ, простодушнымъ Семеренемъ и исполненіемъ желаній всхъ благомыслящихъ людей многочисленнаго персонала, выведеннаго г-мъ Сю, — ршительно укрпится въ оптимизм и махнетъ рукой на анализъ съ его послдствіями. Спрашивается: для чего жь читать такую книжку? Спросите лучше, для чего переводить романъ въ тринадцать частей, изъ котораго только и узнаете, что все на свт длается къ лучшему? Наконецъ, съ какой стати платить за такой романъ, въ русскомъ перевод, 4 рубля серебромъ?— и еще за переводъ, въ которомъ слишкомъ-часто попадаются фразы въ род слдующихъ:
‘Находясь посреди мыслей, относившихся къ предметамъ столь ему извстнымъ, г. Семерень выражался свободно’ и пр. (Часть V, стр. 29).
‘Я была очень удивлена этой шутк‘. (Ч. V, стр. 55).
‘Я соболзновала къ ея моральнымъ страданіямъ’. (Ч. V, стр. 77).
‘…у меня достаетъ силы, погребсти ‘себя въ скучную и низкую (?) жизнь (??!), чтобъ дать моему мужу время пріобрсти такое богатство, которое могло бы удовлетворить вкусу моему къ роскоши’, и проч. (Ч. VIII, стр. 3).
‘Требуйте отъ меня все возможныя жертвы’. (Ч. VIII, стр. 44).
‘…случай не вотще отдалъ вамъ душу мою (?!), я вами только и существую’ (Ib. стр. 45).
‘…вы не могли обходиться со мною ‘иначе, и потому-то вы не имли ни жалости, ни прощенія’ (?!). (Ib.стр.80).
‘Матильда… стала искать его (письмо) между своею перепискою’ (Ч. XIII, стр. 171).
‘Безполезно описывать глубокое (?) счастіе и святое (?) упоеніе, присутствовавшіе (???) при этомъ брак’.
Видно, это-то и называютъ издатели переводомъ пересмотрннымъ и исправленнымъ!
Лучше всего цну этого произведенія для русской публики знали издатели, и потому изъ предосторожности, на заглавіи поставили: ‘Матильда, сочиненіе Сю, автора ‘Парижскихъ Тайнъ’ и ‘Вчнаго Жида’.