МАТЬ
МАТЬ
Рассказ
Другие редакции и варианты
Другие редакции и варианты
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИЗДАНИЯ
МАТЬ
ЧА1
МАРИЯ ПЕТРОВНА
ЧН1
ЧН2
ЧА2
МАТЬ
Мать, Андреев Леонид Николаевич, Год: 1898
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Л. Н. Андреев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах
Том первый
М., ‘Наука’, 2007
(л. 118)
Под серым пологом северного неба раскинулся город, и такой большой, что люди могли прожить в нем всю свою жизнь и ни разу не встретиться друг с другом. Среди миллиона живых существ, затерянных в его каменных домах, невидно трепетали две маленькие, серые жизни: одна, долгая и мучительная, принадлежала старой седой женщине, другая, короткая, но такая же серая и безрадостная, — ее дочери.
Зимою, когда день кончался рано и уже с четырех часов город бросал на небо изжелта-красное зарево своих бесчисленных огней, Зинаида Марковна начинала бояться за дочь, которая возвращается из магазина очень поздно, в десятом часу. Ей нужно пройти часть Тверской улицы среди проституток, ловящих мужчин, и мужчин, грубо преследующих женщин, всех без разбору, лишь были бы они молоды, надо потом затеряться в полумраке узеньких переулков, где совсем не видно городовых и редки прохожие, и провалиться, точно в пропасть, в черный сырой подвал со скользкой каменной лестницей, на которой легко сломать ногу. И чем ближе подходило время к десяти часам, тем тревожнее становилась седая женщина, заглядывала в темное окно, подбрасывала угольев в самовар и непроизводительно жгла керосинку. Если дочь запаздывала, в седой голове матери возникали страшные картины, от которых усиленно билось старое сердце и хотелось бежать на улицу. То Маня представлялась ей смятой под скрипучими колесами конки, и синяя ее кофточка, которую она только что вчера выгладила, разорвана и покрыта кровью, то Маню обижал какой-нибудь наглый и сильный мужчина и целовал ее бледную щеку. В эти минуты Маня вспоминалась не такой, какой она была в действительности, а маленькой, чистенькой и кроткой девочкой, с голубым1 бантиком в густых белокурых2 волосах и наивной улыбкой.
Приходила, наконец, дочь, утомленная, раздражительная, и, не снимая синей кофточки и белого крахмального воротничка, валилась на постель и смотрела то на грязный, низкий потолок, то на мать, неуверенно хлопотавшую около самовара.
— Нельзя разве без стуку, — говорила она.
Зинаида Марковна, вздрогнув, роняла с самовара трубу и, бледнея от испуга, угрожающе шептала про себя: тсс… Когда она подавала самовар3 на стол, голова ее слегка тряслась.
— Ты бы, Манечка, разделась, — нерешительно говорила она, думая о кофточке, которую опять придется гладить. Ей жаль было не труда, но угольев.
— Ах, не приставай, пожалуйста. Не маленькая, сама знаю, что нужно делать.
Когда чай поспевал, Маня лениво раздевалась, злясь на туго затянутый корсет и разрывая снурки, набрасывала на голые плечи платок, пахнущий кухнею, и шла к столу. Мать искоса смотрела, как она, морщась и вдыхая, пила слабенький чай, и не узнавала девочки с голубым бантиком и наивной улыбкой. Лицо сидевшей перед нею девушки было темное, старое и4, несмотря на пудру, нос и веки краснели. Мать знала, что увеличивающаяся краснота носа составляет постоянную заботу Мани, но старалась показать, что не замечает этого, и избегала смотреть на нее5. И так долго сидели друг перед другом две эти женщины и молчали. Одной хотелось говорить, жалеть, но она не смела, другая могла говорить, но (л. 119) усталость, бессильная злоба на судьбу и людей сковывали ее язык. Маня кончала ужинать, и если на ее тарелке что-нибудь оставалось, мать осторожно придвигала тарелку6 к себе и ела, делая вид, что она ест от нечего делать, и когда Маня угрюмо взглядывала на нее, неловко шутила по поводу своего непомерного7 аппетита: Маня в этой еде остатков видела намек на то, что мать целый день обходится без пищи, и не любила этого.
Иногда разыгрывалась дикая, мерзкая сцена. Ничего не видя перед собою, дрожа от злости и горя, Маня дребезжащим голосом выкрикивала упреки матери за погубленную молодость, за грудь, которая болит у нее от тяжелой работы. Она хватала себя за редкие волосы, колечками подвитые на лбу, и, стиснув зубы, чтобы удержать рыдание, бросалась на постель, а крупные слезы текли из покрасневших глаз и смывали пудру.
— Успокойся, деточка, — говорила бледная мать, и седая голова ее тряслась. — Я знаю, как ты мучаешься за работой.
Раза три в зиму Маня бывала в опере и возвращалась живая и веселая. Напевая, она задумчиво смотрела в зеркало на свое изображение, и это лицо, смутно белевшее, с большими горящими глазами, казалось ей молодым и красивым. Она шутила с матерью, рассказывала, как хорошо пел Хохлов, и вздыхала, а маленький самовар бурлил и посвистывал, точно не одобряя ни пения Хохлова, ни этого8 поверхностного веселья. Теперь, в свою очередь, Маня разглядывала мать и ужасалась тому, как она постарела и какие у нее жилистые черные от угольев руки. Словно вернувшись из далекого путешествия, она с изумлением и интересом9 открывала, что эта измученная женщина — ее мать, и проникалась жалостью к заскорузлым трясущимся рукам и негодовала на себя за свою жестокость и несправедливость.
Давно уже думала мать, что она заедает чужой век, что дочь лучше жила бы на свои двадцать рублей, если бы была одна, и это сознание раскаленным железом жгло ее сердце. Чуждая всему, что малое и великое совершается в обширном мире, она все выдумывала, где бы достать денег, и иногда по целым дням странствовала по Москве, навещая благотворителей. Однажды швейцар, которому она надоела, толкнул ее с лестницы так, что она упала и долго лежала на скользкой панели, другой швейцар, именинник, заставил ее выпить водки и вместе с своими гостями смеялся, когда она стала петь песни, жаловаться на судьбу и плакать10. Деньгами она получала редко, чаще ей давали какое-нибудь ненужное тряпье, которое она продавала на Смоленском рынке, причем покупатели11 хлопали ее по плечам и острили над ней и ее вещами, за которые она назначала непомерно высокую цену. Как-то по рассеянности господ или прислуги12 среди других вещей ей дали два сапога, но оба они были на одну ногу, и Зинаида Марковна долго придумывала, как бы продать их. На ее счастье, ей попался на Смоленском рынке пьяненький сапожник, веселый и шутливый.
— Ну-ка, чиновница13, покажь, — протянул он руку.
Зинаида Марковна подала один сапог, а другой спрятала за спину.
— Да нешто муж-то об одном сапоге ходит?
Она молча взяла у него сапог и, спрятав за спину, протянула другой.
— Да что ты думаешь, украду, что ли, — изумился сапожник. — Эка невидаль, твои сапоги.
Оставшись один и детально осмотрев покупку, сапожник впал в мрачное настроение.
— Ну и мошенник же народ стал, — говорил он другому мрачному сапожнику. — Старушка чистая, а поди ты, два сапога на одну ногу продала, да еще кому — сапожнику!
(л. 120) — А мы их пропьем, — нашелся другой. А Зинаида Марковна, зажав в руке полтинник, летела к дому, и ей казалось, что сзади кричат: ‘держи, держи’.
Это был случай смешной, и потому она рассказала о нем дочери. Та сперва нахмурилась, но потом стала смеяться и даже передала случай с разными преувеличениями майору Самоквасову, единственному человеку, навещавшему их в этом чужом городе. Зинаида Марковна добродушно и конфузливо хохотала, стесняясь постороннего человека, а майор хмурил седые брови, пускал табачный дым сквозь нависшие усы и, оставшись наедине с Зинаидой Марковной, сказал:
— А вы того… когда будете что продавать, так мне покажите. Я больше дам.
У майора уже давно составился капиталец, и он продолжал увеличивать его. К Зинаиде Марковне он ходил14 толковать о политике и хвалиться своим умением приобретать деньгу, причем делал вид, что не замечает окружающей бедности и считает их людьми также очень состоятельными. Зинаида Марковна забывала имена, путала события, тотализатор называла пульверизатором, но слушала внимательно и видимо завидовала, а это было все, что нужно майору. Другие совсем не слушали его и называли выжигой.
В один из дней, особенно тяжелых для Зинаиды Марковны, пришел майор и, между прочим, по поводу железнодорожной катастрофы, завел речь о костоломках и в доказательство того, до чего опасна езда по ним, рассказал15, что на каждом вокзале есть будка, в которой предлагается едущим застраховывать свою16 жизнь.
— Хоть какое-нибудь для родственников облегчение: не даром погиб человек.
— А много дают денег? — спросила Зинаида Марковна.
— Как застрахуешься: пять, а то десять тысяч.
На просьбу Зинаиды Марковны майор самодовольно сообщил о порядке застрахования и о том, сколько стоит это. Оказалось, что стоит дешево.
— А нет ли у вас, майор, рубля?.. До завтра, — поспешно добавила Зинаида Марковна.
— Нету, — сухо ответил он и ушел обиженный.
Со времени этого разговора прошло шесть месяцев, уже кончилось душное лето и наступила погожая, солнечная осень. У майора была открыта полицией тайная ссудная касса, и он был предан суду. Зинаида Марковна и ее дочь жили все так же и даже хуже, потому что с каждым днем погасала17 надежда на выход из18 обесчеловечивающей бедности. У Мани нос стал еще краснее, и пудра совсем не помогала, и каждый почти вечер болела грудь или голова. Она реже стала браниться с матерью, но зато упорно молчала и плакала редкими злыми слезами. Руки ее сделались19 тонкие, как у балетной танцовщицы, и грудь плоская, как у девочки. Когда Маня раздевалась, ложась спать, мать избегала смотреть на нее, но не могла скрыться от ее упорного и злого взгляда.
— Что, довольна? Вот я и… старой девой стала.
— Да чем же я виновата, Манечка?
— А зачем тогда отговорила меня? Теперь если и продать себя захочешь, так никто не возьмет. Кому нужна такая… таранка… красноносая…20
Мать поняла, на что она намекает. Три года тому назад один коммерсант21 предложил Мане пойти к нему на содержание, но мать и дочь наговорили ему таких резкостей, что он заговорил по-французски, чтобы хоть этим облагородить (л. 121) свое поведение, а майор, приведший его, целый год сердился на Зинаиду Марковну. Но упрек в том, что мать отговаривала Маню, был несправедлив: она сама тогда возмущалась и негодовала больше матери.
— Погоди, Маня, скоро все устроится. Будут деньги, будешь и счастлива, — сказала мать, и ее бледная, седая голова тряслась от той мысли, что давно уже носила в себе.
— Деньги? Сапоги, что ли, продавать пойдешь. Молчала бы уже лучше, если… Да что там говорить!
Уткнувшись в подушки, Маня стиснула зубы, чтобы не закричать от мучительной тоски. Перед ее закрытыми глазами проходил бесконечный ряд тоскливых, смутных дней, без света, без жизни, без радости.
Занятая своим горем, Маня не видела, что в матери ее произошла перемена. Она точно пригнулась под какой-то тяжестью, но в то же время стала спокойнее, тверже и упреки дочери встречала равнодушно, как доктор, знающий, что боль, от которой кричит пациент, через полчаса прекратится. Ложась спать, она подолгу молилась Богу и шептала что-то бескровными губами, а когда поднималась с колен, голова ее тряслась сильнее, но лицо становилось спокойнее и как-то мертвее. По-прежнему она бегала по благодетелям и продавала вещи, но выручаемые деньги не тратила на хозяйство, а прятала в сундук. Раз она принесла хорошее черное платье и, в отсутствие дочери, примеривала его перед зеркальцем и видимо была довольна, что в этом платье она походит на богатую старую барыню, хотя несколько22 и больную23. В свободное время она читала старые газеты, которые давал ей лавочник. За<,с>,корузлые руки, пачкавшие24 бумагу, далеко отодвигали лист от глаз, вооруженных очками, и губы и подбородок шевелились, выговаривая про себя буквы. Чаще всего она просматривала рубрику происшествий, и, когда наталкивалась на заголовки: ‘задавленный поездом’ или ‘страшная смерть’, голова ее тряслась сильнее и газетный лист прыгал в руках25.
В26 конце октября Зинаида Марковна сказала дочери, что едет в монастырь на богомолье. Маня подумала, что на нужное денег нет, а на какое-то шатанье по монастырям находится, но не решилась высказать вслух свою мысль и только выразительно поджала губы. Скоро, впрочем, и этот молчаливый знак неодобрения исчез, так как, по совету матери, Маня на время ее непродолжительного отсутствия должна была поселиться у своей подруги, и эта перемена была ей приятна. В тот день, когда мать уезжала, Маня по обыкновению уходила27 утром28 в магазин, и прощание было сухое и торопливое.
— Смотри же, не загащивайся, — говорила Маня, поправляя перед зеркалом шляпу и не глядя29 на мать.
— Нет, я скоро вернусь. В пятницу.
— Да под поезд не попади. Ты у меня ведь лотоха.30
Ответа Маня не получила и, еще раз проведя по лицу пуховкой31, обернулась к матери:
— Ну прощай.
— Прощай, Манечка, Христос с тобою.
Взяв голову матери обеими руками, одетыми в перчатки, Маня осторожно, чтобы не стереть пудру32, поцеловала ее в щеку и с нетерпеливою кротостью нагнула в свою очередь голову, пока мать крестила ее и шептала благословения своими бескровными губами.
Оставшись одна, Зинаида Марковна одела черное платье и стала похожа на богатую старую барыню. Потом она подошла к Маниной постели, поцеловала маленькую подушку (л. 122) и, словно от сильной усталости, села на постель и долго сидела.
Денег у Зинаиды Марковны было ровно настолько, чтобы купить билет и застраховаться в 10.000 рублей, поэтому на вокзал она пошла33 пешком. Выйдя на улицу, она сразу затерялась в толпе суетливых и озабоченных прохожих, неугомонно снующих по улицам. Будничная жизнь большого города кипела. Переполненный народом вагон конки стоял на34 разъезде, ожидая встречного вагона, и физиономии35 пассажиров были полны терпеливой скуки. На перекрестке, где сходились36 две улицы, стоял городовой и, медленно поворачиваясь, неторопливыми жестами управлял движением ломовиков и легковых извозчиков, дерзко совавшихся37 в узкие промежутки между телегами и экипажами. Иногда городовой выходил из своего величественного покоя, внушительно грозил пальцем и кричал, широко раскрывая рот, но голоса его не было слышно за грохотом колес по неровной мостовой.
Вопреки расчетам Зинаиды Марковны, у нее осталось тридцать копеек, на которые она купила десяток яблок и,38 сидя в вагоне, ела их, доставая из кармана39. Поезд несся, оставляя за собою обнаженные40 леса и желто-серые поля, унылые и скучные, несмотря на солнце, обливавшее их своими лучами. Москва оставалась уже далеко, и пассажиры, пережив первые минуты суматохи, с рассеянным видом смотрели в окна или разговаривали друг с другом. Вещи, мало интересующие людей, когда они дома, теперь приобретали особенный интерес, и пассажиры оживленно толковали о ценах на квартиры и мясо, расспрашивали о цели поездки и с внезапною откровенностью рассказывали о себе. Некоторые, едущие далеко, вынимали из корзинок чайники и расспрашивали проходившего кондуктора о том, скоро ли будет станция с буфетом, где можно достать кипятку.
Когда поезд, после пятиминутной остановки, отошел от большой станции, Зинаида Марковна вышла на площадку вагона. Оставшиеся в вагоне продолжали тот же разговор, пили чай и закусывали, когда внезапно сильный толчок сотряс вагон и в одно время с ним воздух разрезал продолжительный и отчаянный свисток паровоза. Пассажиры, одни, качнувшиеся вперед, другие, ударившиеся затылками, вскочили бледные и испуганные. Мысль о крушении, никогда не покидающая людей на железных дорогах, выразилась в беспорядочных криках и растерянных движениях. Толчки становились чаще, но слабее, и тем резче тянул41 паровоз свою однообразную высокую ноту. Чувствовалось, как тяжелый вагон подскакивает на рельсах. Последний толчок — и поезд остановился и замер в тишине, полной страха и ожидания.
Народ высыпал на площадки, спрыгивал и бежал куда-то, куда бежали все. Сразу стало известно, что кто-то попал под поезд, и многие радостно крестились и передавали друг другу свои впечатления, возникшие у них при мысли о крушении.
Около чего-то, лежавшего саженях в пятидесяти сзади поезда, собралась толпа. Те, кто прибежал позже, тянули свои головы42 через плеча стоящих впереди и, внезапно бледнея, отшатывались назад с тихим возгласом: ‘О Господи!’. Какой-то мещанин, в картузе, поднял с земли яблоко, на котором было кровяное пятно, с любопытством осмотрел его и порывистым движением отбросил в сторону. Высокий и полный студент, в сюртуке с темным воротником и с закрученными усиками, плакал истерическими слезами, вытирал их руками и кричал, плохо сознавая окружающее. Бледные губы его прыгали, и из них вырывались отрывочные слова:
— Сам видел, как бросилась… Только что вышел я на площадку и вижу… Наклонилась над площадкой и… Господи!
(л. 123) — Нечаянно, может быть? — сделал кто-то предположение. Студент обернулся к нему и крикнул:
— Перекрестилась! Сам видел: перекрестилась.
Поезд тронулся дальше. Студент, уже успокоившийся, стоял на площадке последнего вагона, думал о том, как он будет рассказывать этот случай своим знакомым, и глядел, как от него уходил, становясь все меньше, маленький бугорок, покрытый белым полотном, и красные на нем пятна43 бледнели и скоро исчезли совсем. А скоро за поворотом скрылось и белое пятнышко, и поезд быстро несся вперед, наверстывая потерянное время. В вагонах шумно разговаривали о случившемся, передавали друг другу известные им случаи крушений и смертей под44 железными колесами, пили чай и закусывали.
Маня была в отчаянии, узнав о смерти матери, и не хотела слышать о деньгах, но потом, по совету майора, обратилась к адвокату, так как страховое общество не хотело платить денег. В суде дело затянулось вследствие того, что долго не находился полный студент, бывший свидетелем самоубийства.
В суде, в день рассмотрения этого дела, народу было очень много, но не постороннего, который редко заглядывает в залы гражданского суда, а так или иначе причастного, в качестве сторон или свидетелей, к тем сорока делам, которые должны были рассматриваться45. Озабоченные своими делами и томимые скукой ожидания, присутствующие зевали, поглядывали на часы и нервно потягивались. После допроса свидетелей, поездной прислуги и студента поверенный46 страхового общества, пожилой уже человек,47 толстый и равнодушный, произнес речь, в которой указывал на то, что общество ответственно лишь за случайность, а здесь ее, как видно из показаний студента Возминского, не было. Если же суд, признавая факт самоубийства, вместе с тем присудит искомую сумму, то этим он создаст весьма опасный прецедент для будущего, и общество ничем не будет гарантировано от людей, пожелавших обогатиться на его счет.
Поверенный Мани, молодой и самоуверенный адвокат, доказывал, основываясь на положении трупа48, что здесь суд имеет дело с случайностью, и49 показания студента подверг50 жестокой критике51. В крайнем случае, допуская даже возможность умышленного падения под поезд, суд, по его мнению, должен52 признать иск подлежащим удовлетворению. Красиво горячась, адвокат трогательно и красноречиво говорил о высоком чувстве материнской любви, не останавливающейся даже перед смертью, чтобы дать материальное обеспечение53 своей дочери — при этом он свободным жестом указал на Маню,54 одетую в траур и сидевшую в местах для публики. Маня плакала, закрывая платком краснеющий нос и глаза. Молодой, но уже опытный адвокат знал, что воззвание к чувству судей ничего не может дать для исхода дела, так как гражданский суд не имеет права слушаться чувства, но он рассчитывал произвести впечатление на публику и дать материал репортерам.
После недолгого совещания суд отказал в иске.
Майор, с тех пор как его судили за ростовщичество и оправдали, ежедневно бывавший в суде, подошел к Мане и, желая утешить ее, сказал:
— Напрасно покойница55 со мною не посоветовалась: я бы ей так дело устроил, что комар носу не подточит.
А перед судьями проходило уже новое дело, и присутствующие зевали, томились скукою ожидания и поглядывали на часы.
1 Было: розовым
2 Было: черных
3 самовар вписано.
4 Далее было: нос
5 Было: нос
6 Было: ее
7 непомерного вписано.
8 Было: этой
9 Далее было: думала
10 Вместо текста: вместе с своими гостями ~ и плакать — было: также выгнал ее, так как она не соглашалась петь песни вместе с другими его гостями (незач. вар.)
11 Было: покупали
12 Далее было: ей
13 чиновница вписано.
14 Далее было: чтобы
15 Вместо: рассказал — было: указал на то (незач. вар.)
16 Было: им<,?>,
17 Было: пропадала
18 Далее было начато: б<,едности?>,
19 Было: стали
20 Далее было (с абзаца): — Погоди, Маня, все устроится, будут и деньги, будешь и счастлива, — сказала мать, и ее бледная морщинистая голова
21 Было: купец (незач. вар.)
22 несколько вписано.
23 Далее было: несколько
24 Далее было: газету
25 Было: руке
26 Далее было: нача<,ле>,
27 Было: ушла
28 утром вписано.
29 Было: смотря
30 Далее было (с абзаца): Зинаида
31 Вместо: по лицу пуховкой — было: пальцем по бровям, чтобы стереть пудру
32 чтобы не стереть пудру вписано.
33 Было: шла
34 Далее было начато: пере<,крестке>,
35 Далее было начато: ожид<,ающих?>,
36 Далее было: четыр<,е>,
37 Было: пробиравшихся
38 Далее было: заняв в ва<,гоне>,
39 доставая из кармана вписано.
40 Далее было: поля
41 Было: гудел
42 Далее было: вперед,
43 Далее было: исчезали
44 Далее было: колесами
45 Было: слушаться (незач. вар.)
46 Далее было: общества
47 Далее было: равнодушный
48 основываясь на положении трупа вписано.
49 Далее было: подверг
50 подверг вписано.
51 Далее было:, основываясь на положении трупа
52 Далее было: присуди<,ть>,
53 Вместо: материальное обеспечение — было: обеспечение материальное
54 Далее было: сидевшую в
55 Было: Зинаида Марковна (незач. вар.)
В настоящем издании материалы располагаются хронологически внутри каждого тома по следующим разделам: произведения, опубликованные при жизни писателя, не опубликованные при его жизни, ‘Незаконченное. Наброски’, ‘Другие редакции и варианты’, ‘Комментарии’.
Основной текст устанавливается, как правило, по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведение при жизни Андреева не публиковалось, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии — первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа. При наличии вариантов основной текст печатается с нумерацией строк.
При просмотре источников текста регистрируются все изменения текста: наличие в нем авторской правки, а также исправления других лиц.
В случае искажения основного текста цензурой или посторонней редактурой восстанавливается первоначальное чтение, что оговаривается в комментарии. Очевидные же описки и опечатки исправляются без оговорок.
Незавершенные и не имеющие авторских заглавий произведения печатаются с редакционным заголовком, который заключается в угловые скобки (как правило, это несколько начальных слов произведения).
Авторские датировки, имеющиеся в конце текста произведений, полностью воспроизводятся и помещаются в левой стороне листа с отступом от края. Даты, вписанные Андреевым в начале текста (обычно это даты начала работы) или в его середине, приводятся в подстрочных примечаниях.
Независимо от наличия или отсутствия авторской даты в письмах письмо получает также дату редакторскую, которая всегда ставится в начале письма, после фамилии адресата и перед текстом письма. Рядом с датой указывается место отправления письма, также независимо от его наличия или отсутствия в тексте письма. Редакторская дата и указание на место отправления выделяются курсивом. Письма, посланные до 1 февраля 1918 г. из-за рубежа или за рубеж, помечаются двойной датой. Первой указывается дата по старому стилю.
Подписи Андреева под произведением не воспроизводятся, но приводятся в ‘Комментариях’. Под публикуемыми текстами писем, текстами предисловий и деловых бумаг подписи сохраняются.
Письма печатаются с сохранением расположения строк в обращении, датах, подписях.
Иноязычные слова и выражения даются в редакционном переводе в виде подстрочных примечаний под звездочкой и сопровождаются указанием в скобках, с какого языка сделан перевод: (франц.)., (нем.) и т.п.
Тексты приведены в соответствие с современными нормами орфографии, но при этом сохраняются такие орфографические и лексические особенности языка эпохи, которые имеют стилистический смысл, а также языковые нормы, отражающие индивидуальное своеобразие стиля Андреева.
Сохраняются авторские написания, если они определяются особенностями индивидуального стиля. Например: галстух, плеча (в значении ‘плечи’), колена (в значении ‘колени’), снурки (в значении ‘шнурки’), противуположный, пиеса (пиесса), счастие и т.п.
Не сохраняются авторские написания, являющиеся орфографическими вариантами (при наличии нормативного написания, подтвержденного существующими авторитетными источниками): лице (в значении ‘лицо’), фамилиарный и т.п., а также специфические написания уменьшительных суффиксов имен собственных (Лизанка, Валичка, Маничка) и написание с прописной буквы названий дней недели, месяцев и учреждений (Июль, Суббота, Университет, Гимназия, Суд, Храм и т.п.).
Пунктуация, как правило, везде приведена к современным нормам, а при необходимости исправлена (прежде всего это касается передачи прямой речи). В спорных случаях в подстрочных примечаниях может быть дан пунктуационный вариант.
Не опубликованные при жизни автора произведения даются с сохранением следов авторской работы над текстом, как и самостоятельные редакции (см. ниже).
Текст, существенно отличающийся от окончательного (основного) и образующий самостоятельную редакцию, печатается целиком. Таковым считается текст, общее число разночтений в котором составляет не менее половины от общего объема основного текста, либо (при меньшем количестве разночтений) текст с отличной от основного идейно-художественной концепцией, существенными изменениями в сюжете и т.п.
При подготовке текста, отнесенного к редакциям, должны быть отражены все следы авторской работы над ним.
В случаях, когда этот текст представляет собой завершенную редакцию, он воспроизводится по последнему слою правки с предшествующими вариантами под строкой. В случаях, когда правка не завершена и содержит не согласующиеся между собой разночтения, окончательный текст не реконструируется, а печатается по первоначальному варианту с указанием порядка исправлений под строкой.
В подстрочных примечаниях редакторские пояснения даются курсивом, при цитировании большого фрагмента используется знак тильды (~), который ставится между началом и концом фрагмента.
Слова, подчеркнутые автором, также даны курсивом, подчеркнутые дважды — курсивом вразрядку.
В подстрочных примечаниях используются следующие формулы:
а) зачеркнутый и замененный вариант слова обозначается так: Было:… В случае, если вычеркнутый автором текст нарушает связное чтение, он не воспроизводится в примечании, а заключается в квадратные скобки непосредственно в тексте,
б) если заменено несколько слов, то такая замена обозначается: Вместо:… — было …,
в) если исправленное слово не вычеркнуто, то используется формула: незач. вар. (незачеркнутый вариант),
г) если слово вписано сверху, то используется формула: … вписано, если слово или группа слов вписана на полях или на другом листе, то: … вписано на полях: … вписано на л. …, если вписанный текст зачеркнут: Далее вписано и зачеркнуто …
д) если вычеркнутый текст не заменен новым, используется формула: Далее было:… , если подобный текст является незаконченным: Далее было начато:…
е) если рядом с текстом идут авторские пометы (не являющиеся вставками), то используется формула: На л. … (на полях) — помета:…
ж) если цитируемая правка принадлежит к более позднему по сравнению с основным слою, то в редакторских примечаниях используются формулы: исправлено на или позднее (после которых приводится более поздний вариант). Первое выражение обычно используется при позднейшей правке непосредственно в тексте, второе — при вставках на полях, других листах и т.п. (например: … — вписано на полях позднее),
з) если при правке нескольких грамматически связанных слов какое-либо из этих слов по упущению не изменено автором, то оно исправляется в тексте, а в подстрочном примечании дается неисправленный вариант с пометой о незавершенной правке: В рукописи:… (незаверш. правка),
и) если произведение не закончено, используется формула: Текст обрывается.
В конце подстрочного примечания ставится точка, если оно заканчивается редакторским пояснением (формулой) или если завершающая точка имеется (необходима по смыслу) в цитируемом тексте Андреева.
Внутри самого текста отмечены границы листов автографа, номер листа ставится в угловых скобках перед первым словом на данном листе. В необходимых случаях (для понимания общей композиции текста, последовательности разрозненных его частей и т.п.) наряду с архивной приводится авторская нумерация листов (страниц), при этом авторская указывается после архивной, через косую черту, например: (л. 87/13). При ошибочном повторе номера листа после него ставится звездочка, например: (л. 2*).
Редакторские добавления не дописанных или поврежденных в рукописи слов, восстановленные по догадке (конъектуры), заключаются в угловые скобки.
Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются знаком вопроса в угловых скобках.
Не разобранные в автографе слова обозначаются: <,нрзб.>,, если не разобрано несколько слов, тут же отмечается их число, например: (2 нрзб.).
Все явные описки, как правило, исправляются в редакции без оговорок, так же как и опечатки в основном тексте. Однако если попадается описка, которая имеет определенное значение для истории текста (например, в случае непоследовательного изменения имени какого-либо персонажа), исправленное редактором слово сопровождается примечанием с пометой: В рукописи: (после нее это исправленное слово воспроизводится). В случае если отсутствует возможность однозначной корректной интерпретации слова или группы слов, нарушающих связное чтение текста, такие слова не исправляются и сопровождаются примечанием с пометой: Так в рукописи.
В Полном собрании сочинений Л.Н. Андреева приводятся варианты всех авторизованных источников.
Варианты автографов и публикаций, как правило, даются раздельно, но в случае необходимости (при их незначительном количестве и т.п.) могут быть собраны в одном своде.
Основные принципы подачи вариантов (печатных и рукописных) в данном издании таковы. Варианты к основному тексту печатаются вслед за указанием отрывка, к которому они относятся, с обозначением номеров строк основного текста. Вслед за цифрой, обозначающей номер строки (или строк), печатается соответствующий отрывок основного текста, правее — разделенные косой чертой — варианты. Последовательность, в которой помещается несколько вариантов, строго хронологическая, от самого раннего к самому позднему тексту. Варианты, относящиеся к одному тексту (связанные с правкой текста-автографа), также, по мере возможности, располагаются в хронологическом порядке (от более раннего к более позднему), при этом они обозначаются буквами а.… б.… и т.д.
В больших по объему отрывках основного или вариантного текста неварьирующиеся части внутри отрывка опускаются и заменяются знаком тильды (~).
Варианты, извлеченные из разных источников текста, но совпадающие между собой, приводятся один раз с указанием (в скобках) всех источников текста, где встречается данный вариант.
В случаях, когда в результате последовательных изменений фрагмент текста дает в окончательном виде чтение, полностью совпадающее с чтением данного фрагмента в основном тексте, этот последний вариант не приводится, вместо него (в конце последнего воспроизводимого варианта) ставится знак ромба (0). При совпадении промежуточного варианта с основным текстом используется формула: как в тексте.
Рукописные и печатные источники текста каждого тома указываются в разделе ‘Другие редакции и варианты’ сокращенно. Они приводятся в перечне источников текста в начале комментариев к каждому произведению. Остальные сокращения раскрываются в соответствующем списке в конце тома.
Справочно-библиографическая часть комментария описывает все источники текста к данному произведению. Порядок описания следующий: автографы и авторизованные тексты, прижизненные публикации (за исключением перепечаток, не имеющих авторизованного характера). При описании источников текста используется общая для всего издания и конкретная для данного тома система сокращений.
При описании автографов указывается: характер автографа (черновой, беловой и т.п.), способ создания текста (рукопись, машинопись и т.п.), название произведения (если оно отличается от названия основного текста), датировка (предположительная датировка указывается в угловых скобках), подпись (если она имеется в рукописи). Указывается местонахождение автографа, архивный шифр и — если в одной архивной единице содержится несколько разных автографов — порядковые номера листов согласно архивной нумерации (имеющая иногда место нумерация листов иного происхождения не учитывается).
После перечня источников могут следовать дополнительные сведения о них:
1. Отсутствие автографа, которое обозначается формулой: ‘Автограф неизвестен’.
2. Информация о первой публикации (если она имеет отличия от основного текста, перечисленные ниже), которая обозначается формулой ‘Впервые:’, после которой дается сокращение, использованное в перечне ‘Источники текста’, с необходимыми дополнениями:
а) название произведения, отличное от названия основного текста (включая подзаголовки),
б) посвящение, отсутствующее в основном тексте,
в) подпись при первой публикации (если это псевдоним или написание имени и фамилии отличается от обычного, например: ‘Л.А.’).
3. Сведения об основном тексте и сведения о внесенных в этот текст исправлениях в настоящем издании (обозначаются формулой: ‘Печатается по …, со следующими исправлениями по тексту …’, после которой следует построчный список внесенных в основной текст исправлений, а также цензурных и других искажений, конъектур с указанием источников, по которым вносятся изменения).
<,л. 1>,
Дворник большого дома, где жила М<,ария>, П<,етровна>,, мясник и хозяин мелочной лавочки, находившейся в том же доме, единогласно признавали М<,арию>, П<,етровну>, весьма почтенной старушкой. По свойству своих1 занятий оба они были сердцеведами большой руки и в обман вдавались нелегко. Был ли то косматый господин с подозрительными золотыми очками, или расфуфыренная барыня, слишком белая и слишком румяная, или же2, наконец, залатанный и тщательно3 заштопанный чиновничек, божившийся двадцатым числом, — каждый из них находил себе справедливую оценку, хотя и не всегда согласную. Ибо дворник был (л. 1 об.) консерватор, а лавочник — несколько либерал. Насчет же М<,арии>, П<,етровны>, оба были единодушны.
— Это не то что из тех, что только прозывается благородными. Заберет по целковый в долг, выклянчит, а потом — ищи-свищи. И всегда с почтением, с вежливостью — извольте, Ив<,ан>, Д., получить двадцать копеек. Не то что наш Петух Петрович. 19-го хуже мокрой курицы, сладости разводит — а 20-го фу ты, ну ты, ножки гнуты.
— Благообразная старушка, — авторитетно соглашается дворник. Ни сборищев, ни какого скандалу: тихо, смирно…
— Аккуратная старушка! А ведь знаем — не густо.
— Кабы не дочка — подыхать.
(л. 2) И успокоенные в участи человечества, хранящего такие образцы, как М<,ария>, П<,етровна>,, друзья переходили к другим очередным вопросам общественного или частного свойства.
А Мария Петровна, осторожно спрятав под большой платок бутылку постного масла и два фунта черного хлеба, мелкими шажками переходила через грязный двор, внимательно4 разбирая близорукими глазами сухие места и направляясь к No 4.
No 4 представлял собой5 обычное в больших домах полуподвальное помещение, выходившее верхом6 окон7 в тесный узкий проезд между двумя кирпичными громадами. Нижняя часть окон упиралась в землю. Свет, скупо проходивший в окна, не попад<,ал>, прямо сверху, а8 (л. 2 об.) попадал сперва на кирпичную стену и, уже отразившись от нее, входил каким-то буровато-желтым в невзрачную квартирку. Из трех маленьких комнат одну снимала9 какая-то жилица с своей мебелью и самоваром, в двух других ютилась с дочкой М<,ария>, П<,етровна>,. Бедность была заметна всюду, но бедность чистенькая, благородная, как принято ее называть10, в отличие от бедности, не имеющей двух смен белья и куска хлеба. Благотворителям, даже не преследующим сценические эффекты, делать здесь было нечего: люди, очевидно, живут и могут жить таким же образом до бесконечности.
По мужу М<,ария>, П<,етровна>, была чина невысокого: (л. 2) всего только вдова к<,оллежского>, секретаря. Но средства когда-то много превышали чин. Покойник служил бухгалтером в одном из провинциальных общественных банков и каким-то образом зарабатывал очень много денег. М<,ария>, П<,етровна>, и до сих пор не может хорошо понять этих способов. Знает она, что тогда у всех было много денег, все жили хорошо и даже роскошно. Так же жили и они. Держали лошадей, много прислуги, имели собственный дом, прекрасно обставленный. Постоянно принимали гостей и даже важных особ. Единственную дочь, М.В., обучали в гимназии, нанимали для нее гувернанток. М<,ария>, П<,етровна>, радовалась — но все вдруг ухнуло. За что, почему и куда — М<,ария>, П<,етровна>, не знает и до сих пор не (л. 2 об.) может без ужаса вспомнить этого трехлетнего периода, когда все кругом метались как оголтелые, о чем-то хлопотали, чего-то боялись, шушукались и снова хлопотали. Муж стал запивать еще больше, а там был продан дом, а там события пошли с небывалой быстротой и какой-то призрачной непоследовательностью. Суд11, смерть В.И. от12 паралича сердца, еще умер знакомый, а там продали мебель… М<,арии>, П<,етровне>, начинало казаться, что наступил конец мира и все валится в пропасть. Если бы не добрые люди, то растерявшейся недалекой женщине пришлось бы остаться совсем без гроша.
Кое-какие13 крохи были спасены, (л. 3) Манечке, уже14 17-летней девице, удалось дотянуть год до окончания гимназии. Кое-как пробились еще год, а там началась нужда.
Много мытарств пришлось перенести двум женщинам, одинаково не подготовленным к борьбе за существование. Занесла их наконец судьба в престольный град Москву, дочку закинула в какой-то большой магазин, конторщицей на 25 рублей жалованья, а15 мать, ослабевшую и запуганную, как камень привязала к дочкиной шее.16
(л. 100) Под серым пологом зимнего неба раскинулся громадный город. Он стремился к небу17 сотнями церквей, точно жаждущих вырваться из серого18 тесного поля каменных плоских домов, и был так велик, что люди могли прожить в нем всю жизнь, ни разу не встретившись друг с другом. Летом он посылал в небо тучи пыли и грохот своих мостовых, зимою он озарял его бесчисленными огнями своих фонарей.19 По запутанным трещинам, рассекавшим каменное поле на тысячи кусков, суетливо копошилась черная масса, таявшая к ночи и рождающая<,ся>, утром. То были люди. Они рождались, умирали, радовались и плакали и все бежали куда(-то) и бежали, маленькие, хлопотливые, озабоченные. Иногда серые тучи, наскучив одиночеством, спускались вниз и серым туманом расползались по улицам, словно обнимали дома и людей и гасили свет фонарей. Люди сжались от их холодных объятий, но не останавливали своего озабоченного бега. Туман20 пронизывал их21 платье, проникал в их сердца и возвращался оттуда еще более серым, еще более скучным и с радостью уходил к своему холодному, но свободному небу. Частица его оставалась в сердцах, (л. 101) гасила в них огонь любви и делала их холодными и хмурыми.
_________22
(л. 99 об) Под серым пологом сев<,ерного>, неба раскинулся город23, тзкой большой, что люди могли (прожить в нем всю жизнь, ни разу не встретившись друг с)24 другом. Среди миллиона существ, наполнявших его дома, затеряны25 были маленькие жизни2627: одна принадлежала седой женщине, другая — ее дочери.
(л. 110)
Зимою, когда день кончался рано и уже с пяти часов большой28 город29 бросал на небо розовое зарево своих бесчисленных огней, Екатерина Васильевна начинала бояться за дочь, которой нужно возвращаться домой очень поздно, в десятом часу. Ей нужно пройти часть Тверской улицы среди проституток, ловящих мужчин, и мужчин, преследующих женщин, всех без разбору, лишь были бы они красивы, надо потом скрыться в полумраке узеньких переулков, где мало фонарей и полиции и редки прохожие30, и, наконец31, черный32 длинный двор и черная, скользкая, крутая лестница, на которой можно сломать ногу. И чем ближе подходило время к десяти часам, тем тревожнее становилась Ек<,атерина>, В<,асильевна>,, заглядывала в темное окно, подбрасывала угольев в самовар и непроизводительно жгла керосинку. Если дочь запаздывала, в седой голове матери возникали страшные картины, от которых усиленно билось сердце и хотелось бежать на улицу. То Маня представлялась ей33 под колесами конки, окровавленная, (л. 111) убитая, смятая34, и синяя ее кофточка, которую мать35 только вчера36 выгладила, разорвана и покрыта кровью, то Маню обижал какой-нибудь пьяный и сильный37 мужчина и грубо целовал ее бледную щеку. В эти минуты Маня казалась матери не такой, какой она была теперь, а маленькой, чистенькой и пугливой девочкой, с розовым бантиком в густых черных38 волосах и наивной улыбкой.
Наконец приходила дочь, утомленная, раздражительная и, не снимая39 синей кофточки и белого крахмального воротничка, ложилась на кровать и смотрела то на потолок, то на мать, неуверенно хлопотавшую окола стола, и говорила:
— Как ты стучишь40.
Екатер<,ина>, В<,асильевна>, роняла ложечку, которую держала в руках и, стукнув41 стул, шла к керосинке.
— Ты бы, Манечка, разделась.
— Ах, не приставай, пожалуйста. Сама знаю, что нужно делать. Когда чай поспевал, Маня лениво раздевалась, злясь на туго застегнутый корсет и разрывая снурки42, набрасывала на голые плечи платок и шла к столу. Мать смотрела, как она морщась пьет дурно пахнущий чай, и не узнавала своей девочки. Лицо сидевшей перед ней девушки было (л. 112) темное, старое, и несмотря на пудру, нос и веки краснели43. И так долго сидели друг перед <,другом>, две эти женщины и молчали. Одной хотелось говорить, но она не смела, другая смела говорить, но усталость, бессильная злоба на судьбу44 и на людей сковывали ее язык. Иногда разыгрывалась дикая, мерзкая сцена. Ничего не видя перед собой, дрожа от злости и горя, Маня выкрикивала дребезжащим голосом упреки матери за погубленную молодость, за грудь, которая болит у нее от работы. Она хватала себя за редкие волосы, колечками подвитые на лбу, и, стиснув зубы, бросалась на постель, а крупные слезы текли из покрасневших глаз и смывали пудру.
— Успокойся, деточка, — говорила бледная мать, и седая голова ее тряслась. — Я знаю, знаю, как ты мучаешься за работой45, да что ж поделаешь.
Раза три в зиму Маня бывала в опере и возвращалась живая и веселая. Напевая, она задумчиво смотрела в зеркало на свое изображение, и это лицо, смутно белевшее, с горящими глазами, казалось ей46 красивым. Она шутила с матерью, говорила, как хорошо пел Хохлов, и вздыхала, а маленький самовар бурлил и посвистывал, точно не одобряя ни пения Хохлова, ни этой (л. 113) веселости. Теперь, в свою очередь, Маня разглядывала мать и ужасалась тому, как она постарела, и какие у нее жилистые, черные от угольев руки, и как они дрожат. Ей становилось жаль матери и совестно того, что она бывает так47 зла и раздражительна и несправедлива.
Мать мучительно сознавала, что она <,не>, только48 не нужна для дочери, но является для нее обузой, что та лучше бы жила на свои двадцать пять рублей, если бы была одна. И она все выдумывала, где бы достать денег, и49 иногда на целые дни50 путешествовала по Москве, посещая51 благотворителей52. Однажды швейцар, которому она надоела, толкнула ее с лестницы так, что она упала и долго лежала, другой швейцар, именинник, заставил ее выпить водки. Деньгами она получала редко, чаще ей давали какое-нибудь ненужное тряпье, которое она продавала на Смоленском рынке, причем ее хлопали по плечам и острили над ней и ее вещами, за которые она назначала непомерную цену. Как-то по рассеянности господ или прислуги ей среди других вещей дали два сапога, но оба они были на одну ногу, и Е<,катерина>, В<,асильевна>, долго придумывала, как бы продать их. На ее счастье ей попался на Смоленском) рынке53 пьяненький сапожник, веселый и шутливый.
(л. 114) — Ну-ка, покажь, — протянул он руку.
Ек<,атерина>,) В<,асильевна>, протянула один сапог, а другой спрятала за спину.
— Да нешто муж-то об одном сапоге ходил?
Она молча взяла у него сапог и, спрятав за спину, протянула другой.
— Да что ты думаешь, украду что ли? — изумился сапожник. — Эка невидаль, твои сапоги.
— Ну и мошенник народ стал, — говорил сапожник, оставшись один с приобретенными сапогами. — Старушка чистая, а поди ты — два сапога на одну ногу продала. Придется пропить их.
А Е<,катерина>, В<,асильевна>,, зажав в руке полтинник,54 летела к дому, и ей казалось, что сзади кричат: держи, держи.
Это был случай смешной, и потому она рассказала о нем55 дочери. Та сперва нахмурилась, но потом стала смеяться и даже передала случай с разными преувеличениями майору Бутылкину, единственному человеку, навещавшему их.56 Е<,катерина>, В<,асильевна>,57 добродушно и конфузливо хохотала, а майор хмурил седые брови, пускал дым сквозь нависшие усы, и когда остался вдвоем с Е<,катериной>, В<,асильевной>,58, сказал ей:
— А вы того… когда будете что продавать, так мне покажите. У майора был капиталец, и он всячески увеличивал его.
К Е<,катерине>, В<,асильевне>, он ходил (л. 115) толковать о политике и советовать59. Е<,катерина>, В<,асильевна>,60 забывала имена, путала события, Испано-Американскую войну назвала раз Московско-Брестской, тотализатор называла пульверизатором, но слушала она внимательно, и это было все что нужно майору. Другие совсем не слушали его и называли выжигой. По поводу одной жел<,езно>,дор<,ожной>, катастрофы61 зашла между прочим речь о костоломках, как именовал майор жел<,езные>, дороги, и в доказательство того, до чего опасна езда по ним, майор указал на то, что на каждом вокзале есть будка, в которой страхуют жизнь едущих.
— Хоть какое-нибудь для родственников облегчение: не даром погиб человек.
— А много дают денег? — спросила Е<,катерина>, В<,асильевна>,.
— Это как застрахуешься — пять, а то 10 т<,ысяч>,.
По просьбе Е<,катерины>, В<,асильевны>, майор самодовольно сообщил о порядке застрахования и о том, сколько стоит это. Оказалось, что стоит дешево:62
Со времени этого разговора прошло шесть месяцев, уже кончилось лето и наступала погожая, солнечная осень. У майора была открыта полицией тайная ссудная касса, и он был предан суду. Е<,катерина>, В<,асильевна>, и дочь жили все так же и даже хуже, п<,отому>, ч<,то>, ниоткуда не проникало луча в тот мрак, которым окутала их бедность. У Мани каждый (л. 115 об.) почти вечер болела грудь или голова, она реже стала браниться с матерью, но зато упорно молчала и плакала редкими злыми слезами. Е<,катерина>, В<,асильевна>, боялась высказывать ей свое сочувствие, хотя чувствовала, что голова Мани полна мрачных мыслей. Однажды Маня долго смотрела на нее злыми глазами и сказала:
— Эх ты! Погубила ты меня.
— Да чем же я виновата, Манечка? Я уж и то, видит Бог, стараюсь…
— А зачем тогда отговорила меня? Жила бы я теперь, как люди живут, а то…
Мать поняла, на что она намекает. Три года тому назад, когда Маня не утратила еще своей красоты, один купец предложил пойти к нему на содержание, но мать и дочь наговорили ему таких резкостей, что купец стал красный как кумач и надел свою шапку только за воротами, а майор, приведший его, целый год не показывал носу. Но упрек в том, что мать отговаривала Маню, был несправедлив: она сама тогда возмущалась и негодовала больше матери.
— Погоди, Манечка63, все устроится, будешь еще счастлива, — сказала мать, и ее бледная, морщинистая голова тряслась.
— Да уж слышала я это. Нет, придется, видно, самой устраивать.
Уткнувшись в подушку, Маня стиснула зубы, чтобы не закричать от мучительной тоски. Перед ее закрытыми глазами проходил бесконечный ряд тоскливых смутных (л. 116) дней, без света, без жизни, без радости.
Занятая своим горем, М<,аня>, не видела, что в матери ее произошла перемена. Она точно пригнулась под какой-то тяжестью, голова ее постоянно тряслась, но в то же время она стала как-то спокойнее, тверже и жалобы и упреки М<,ани>, встречала со странною кротостью, в которой светилось да<,же>, молчаливое64 порицание65. Ложась спать, она подолгу молилась Богу и шептала что-то бескровными губами, и когда поднималась с колен, голова ее тряслась еще больше, но лицо66 становилось еще спокойнее. Днем она куда-то бегала и хотя изредка приносила старые вещи и снова уносила их на рынок, но выручаемые ею деньги, видимо, не поступали на хозяйство. В свободное время она читала старые газеты, которые давал ей лавочник. Заскорузлые руки, пачкающие бумагу, далеко отодвигали лист от глаз, вооруженных очками, и губы и подбородок шевелились, выговаривая про себя буквы. Чаще всего она просматривала рубрику происшествий, и когда наталкивалась на заголовки: ‘задавленный поездом’ или ‘страшная смерть’, голова67 ее тряслась сильнее и газетный лист прыгал в руках.
В начале октября Е<,катерина>, В<,асильевна>, сказала дочери, что едет на богомолье (л. 116 об.) в монастырь. Дочь ничего не возразила, только подумала про себя, что (ни) на что денег нет, а на путешествие находится, и по совету матери поселилась на эти дни у одной из подруг и68 была даже довольна переменой. Когда мать собиралась на вокзал, Маня удивилась тому, что она так хорошо одета, совсем как важная барыня. Е<,катерина>, В<,асильевна>, улыбалась бескровными губами — и говорила, что это платье ей недавно подарили, и омрачила этим настроение дочери, не любившей напоминания69 о том, что они частью живут подачками.
— Прощай, Манечка, Христос с тобой, — перекрестила она дочь, и седая голова тряслась.
С внезапным чувством нежности М<,аня>, о<,б>,хватила руками эту голову и покрыла поцелуями морщинки, такие близкие и знакомые.
— Старушка ты моя! — любовно сказала она и шутливо добавила: — смотри под поезд не попади.
— Что ты, что ты говоришь, — испугалась мать. — Прощай, прощай. Приеду… в пятницу.
Денег у Е(катерины) В(асильевны) хватило ровно настолько, чтобы купить билет и застраховать себя в 10.000 р. На оставшийся пятачок она купила яблоко и, сидя в вагоне, ела его. Поезд несся, оставляя за собой (л. 102)10 обнаженные леса и желто-серые поля, унылые и скучные, несмотря на солнце, обливавшее их71 своими лучами. Москва оставалась уже далеко, и пассажиры, пережив первые минуты суматохи, со72 скучающим видом смотрели в окна, ели, доставая провиант из корзин, и разговаривали о том, кто куда едет, радовались погоде и дешевизне мяса.
Когда поезд после пятиминутной остановки отошел от станции, Е<,катерина>, В<,асильевна>, вышла на площадку. Оставшиеся в вагоне продолжали тот же разговор, вялый и однообразный, вертевшийся около погоды и дешевизны мяса, когда внезапно сильный толчок сотряс вагон и в одно время с ним воздух разрезал визгливый, отчаянный свисток паровоза. Пассажиры, одни качнувшиеся вперед, другие ударившиеся затылками, вскочили бледные и испуганные. Мысль о крушении, никогда не покидающая едущих по жел<,езным>, дорогам, выразилась в беспорядочных криках. Толчки становились чаще, но слабее. Вагон, чувствовалось, подскакивал на рельсах. Все теснились к дверям, (л. 103) толкали друг друга, женщины плакали. Последний толчок — и поезд остановился и замер в странной тишине.
Народ высыпал на площадки, спрыгивал и бежал куда-то, куда бежали все. В свежем воздухе неслись73 вопросы и ответы. Что случилось? Под поезд попал кто-то. Многие радостно крестились, узнав, что крушения нет и они безопасны.
Около чего-то лежавшего саженях в пятидесяти от остановившегося на всем ходу поезда собралась толпа. Головы тянулись вперед, через плеча впереди стоявших, и внезапно, бледнея, отшатывались назад с тихим возгласом: ‘о Господи!’. Какой-то мужчина, высокий и полный, плакал истерическими слезами и кричал, сам, видимо, не понимая, где он. Бледные его губы прыгали, и из них вырывались отрывочные слова:
— Только что вышел и вижу… Боже, да что же это! — он всхлипывал и, не отирая слез, продолжал с широко открытыми глазами: — Наклонилась над площадкой и… Господи…
— Нечаянно, может быть? — сделал кто-то предположение. Полный мужчина обернулся к нему и истерически крикнул:
(л. 103 об.) — Перекрестилась! Сам видел: перекрестилась!74 Узнали, что упавшая под поезд была та самая старушка, которая ела яблоко, составили протокол, и поезд тронулся дальше. Около полотна лежал труп, прикрытый чем-то белым, и солнце обливало его холодными лучами и75 красные пятна, выступившие на полотне76. Поля были пустынны и унылы.
Маня была в отчаянии, узнав о смерти матери, и не хотела слышать о деньгах, но потом, по совету майора, обратилась к адвокату, так как страховое общество отказывалось платить деньги. В суде дело затянулось,77 вследствие того что долго не находился толстяк, бывший78 свидетелем самоубийства. Когда он был найден, голос его оказался решающим. Поверенный общества указал на то, что общество ответственно лишь за случайность79, а здесь ее не было. Если же, признавая факт самоубийства, присудить искомую сумму, то этим создастся весьма опасный прецедент для будущего и общество ничем не будет гарантировано от людей, пожелавших обогатиться на его счет. Поверенный Мани80 доказывал, что здесь случайность, н(о) в крайнем (л. 104) случае, допуская гипотезу самоубийства, нужно деньги заплатить. Он трогательно и красноречиво говорил о высоком самопожертвовании матери, желавшей обеспечить дочь, — при этом он красивым жестом указал на Маню, одетую в траур и сидевшую в местах для публики. Маня плакала, прижимая платок к глазам.
Но гражданский суд, не имеющий права