Массимилла Дони, Бальзак Оноре, Год: 1837 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 70 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ БАЛЬЗАКА

ТОМЪ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.

ПЕРВЫЙ ШАГЪ
РОМАНЪ.
Переводъ М. Л. Лихтенштадтъ.

Разсказы:
ПРОКЛЯТЫЙ СЫНЪ, ГАМБАРА, МАССИМИЛЛА ДОНИ
Переводъ М. А. Коноплевой.

С.-Петербургъ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898.

Массимилла Дони.

Посвящается Жану Струнцъ.

Дорогой Струнцъ, съ моей стороны было бы неблагодарностью не упомянуть вашего имени въ одномъ изъ двухъ произведеній, которыхъ я не въ состояніи былъ бы окончить безъ вашей любезности, терпнія и заботъ. Примите же мою благодарность за то мужество, съ которымъ вы, можетъ быть, безполезно старались посвятить меня въ тайны музыкальной науки. Вы всегда объясняли мн, сколько тяжелаго труда скрываетъ геній въ тхъ поэмахъ, которыя служатъ для насъ источникомъ высшихъ наслажденій. Не одинъ разъ вы доставляли мн случай весело посмяться надъ какимъ-нибудь воображаемымъ знатокомъ. Нкоторые считаютъ меня невждой, не подозрвая ни совтовъ, которыми я обязанъ одному изъ лучшихъ музыкальныхъ критиковъ, ни вашей любезной помощи. Можетъ быть, я былъ самымъ нескромнымъ изъ секретарей? Если это такъ, то я, конечно, самъ того не зная, показался вамъ измнникомъ, но тмъ не мене я все-таки хочу считать себя однимъ изъ вашихъ друзей.

Венеціанская аристократія, какъ это признано людьми знающими, считается первой въ Европ. Золотая книга существовала тамъ еще до Крестовыхъ походовъ. Въ то время Венеція представляла изъ себя остатки императорскаго и христіанскаго Рима, она скрывалась въ волнахъ отъ всесильныхъ варваровъ и господствовала надъ политическимъ и коммерческимъ міромъ. Въ настоящее время эта аристократія, за немногими исключеніями, совершенно разорена. Среди гондольеровъ, перевозящихъ англичанъ, встрчаются потомки дожей, родъ которыхъ старше королевскаго. На мосту, подъ которымъ прозжаетъ ваша гондола, вы можете увидть прелестную молодую двушку, одтую въ лохмотья и принадлежащую, можетъ быть, къ одной изъ самыхъ знатныхъ патриціанскихъ фамилій. Когда аристократическое населеніе доходитъ до такого состоянія, въ немъ всегда можно встртить странные характеры: неудивительно, что въ пепл блестятъ иногда искры. Моею цлью было оправдать странности дйствующихъ лицъ этого разсказа, поэтому мои размышленія о Венеціи не пойдутъ дале: ничего нтъ скучнй повторенія того, что твердили вс, начиная съ великихъ поэтовъ и кончая мелкими путешественниками.

Интересъ разсказа требовалъ только упоминанія о живыхъ контрастахъ въ человческомъ существованіи: величіе и нищета встрчаются въ этомъ город, какъ и везд. Аристократы въ Венеціи и въ Гену, также какъ это было прежде въ Польш, не носили титуловъ. Имена Квирини, Доріа, Бриньоле, Маросини, Мочениго, Фіески, Корнаро, Спиннола удовлетворяли самыхъ требовательныхъ гордецовъ. Но все мняется и теперь многія фамиліи носятъ титулы. Тмъ не мене даже въ то время, когда вс благородные республиканцы были равны, въ Гену существовалъ титулъ князей, принадлежавшій роду Дорія, которые владли Амальфи. Подобный же титулъ существовалъ въ Венеціи и считался законнымъ посл того, какъ долго принадлежалъ Факино Кане, принцу Варезе. Гримальди, сдлавшіеся правителями, овладли Монако гораздо позднй. Послдній представитель старшей линіи дома Кане исчезъ изъ Венеціи за тридцать лтъ до паденія республики, обвиненный въ тяжкихъ преступленіяхъ. Кане Мемми, къ которымъ перешло номинальное главенство, впали въ нищету во время рокового періода отъ 1796 до 1814 года. Въ двадцатыхъ годахъ этого вка послднимъ представителемъ ихъ рода былъ красивый молодой человкъ, по имени Эмиліо, обладатель дворца, считавшагося однимъ изъ лучшихъ украшеній канала Grande. Этотъ сынъ прекрасной Венеціи не имлъ другого состоянія, кром безполезнаго дворца и тысячи пятисотъ ливровъ годового дохода съ загороднаго дома,— всего, что осталось отъ прежнихъ владній его рода. Остальное было продано австрійскому правительству. Этотъ пожизненный доходъ избавлялъ Эмиліо отъ унизительной необходимости получать, подобно многимъ благороднымъ, ежедневныя двадцать су, выговоренныя Австріи въ трактат объ уступк Венеціи.

Въ начал зимы этотъ молодой аристократъ находился еще у герцогини Катанео на ея вилл, расположенной у подножія Тирольскихъ Альповъ. Этотъ домъ, построенный Палладіо для фамиліи Піеполо, представлялъ четыреугольный павильонъ въ самомъ выдержанномъ стил, съ парадной лстницей, мраморными портиками вдоль фасадовъ и перистилями, своды которыхъ были покрыты фресками. Голубой фонъ съ многочисленными орнаментами и летающими прелестными фигурами прекрасно гармонировалъ съ зданіемъ и придавалъ ему ту пріятную для глаза легкость съ которой женщины носятъ на голов прическу. Вообще павильонъ имлъ отпечатокъ того изящества и благородства, которыми отличается венеціанская прокураторія на Піацетт. Оштукатуренныя и покрытыя живописью, стны поддерживали въ комнатахъ пріятную прохладу, а наружныя галереи, украшенныя фресками, предохраняли отъ сильнаго свта. Везд были венеціанскіе полы, на которыхъ вырзанные кусочки мрамора обращаются въ неувядаемые цвты. Мебель, какъ во всхъ итальянскихъ дворцахъ, была покрыта прекрасными шелковыми матеріями, на стнахъ висли рдкія картины. Нкоторыя изъ нихъ принадлежали кисти знаменитаго генуэзскаго священника, называемаго ‘il Capucino’, другія — Леонардо да-Винчи, Карло Дольчи, Тинторетто и Тиціана. Садъ, расположенный террасами, былъ полонъ чудесъ, тутъ были искусственные гроты, потребовавшіе страшныхъ трудовъ волшебныя террасы, прозрачные бассейны съ золотыми рыбками, рощи, въ которыхъ высокіе кипарисы, ели и маслины были искусно перемшаны съ лаврами, миртами и апельсиновыми деревьями. Вс преимущества англійскихъ парковъ должны были исчезнуть передъ этими развсистыми деревьями, стройными тисами, изящными произведеніями искусствъ и роскошною природою. По мраморнымъ ступенямъ фонтановъ тихо струилась вода, напоминая безконечный шарфъ, уносимый втромъ. Цинковыя позолоченныя статуи украшали таинственные гроты. Замокъ красиво возвышался у подножія Альпъ и казался издали кружевомъ. Камень, бронза, природа, поэтическая роскошь располагали къ мечтательности и служили прекрасной обстановкой для любви герцогини и красиваго молодого человка, который самъ казался созданіемъ поэзіи, далекимъ отъ грубой дйствительности. Всякій поклонникъ поэзіи, конечно, пожелалъ бы увидть на ступеняхъ роскошной лсницы негра въ красной одежд, держащаго въ одной рук зонтикъ надъ головой герцогини, а въ другой ея шлейфъ въ то время, когда она слушала Эмиліо Мемми. И самъ венеціанецъ много бы выигралъ въ одежд одного изъ сенаторовъ, изображенныхъ Тиціаномъ. Увы, въ этомъ фантастическомъ дворц герцогиня Катанео подчинялась законамъ парижскихъ модистокъ. На ней было муслиновое платье, соломенная шляпа, красивые башмаки и такіе тонкіе чулки, что, казалось, легкое дуновеніе втра могло ихъ унести. На ея плечи была накинута черная кружевная шаль. Но она сумла итальянизировать французскій костюмъ и носила его съ той свободой, которой никогда, не поймутъ перетянутыя, какъ осы, француженки. Послднія обращаютъ много вниманія на юбки, итальянки же о нихъ почти не думаютъ. Вря въ силу страсти, священной для нихъ такъ же, какъ и для другихъ, он мало придаютъ значенія костюмамъ.

Въ одиннадцать часовъ утра, возвратясь посл прогулки, герцогиня Катанео лежала на кушетк около стола, на которомъ видны были остатки завтрака. Рядомъ на кресл сидлъ очарованный Эмиліо и смотрлъ на герцогиню, держа ея руку въ своихъ рукахъ. Имъ не надо было спрашивать, любили ли они другъ друга, не надо было читать въ книг, подобно Павлу и Франсуаз, напротивъ, Эмиліо не смлъ сказать: ‘Прочтемте!’ При взгляд этихъ глубокихъ зеленоватыхъ съ золотистымъ отливомъ глазъ, блескъ которыхъ напоминалъ тихое сіяніе звздъ, онъ испытывалъ нервное томленіе, вызывавшее сладостную истому. Иногда для него достаточно было увидть ея прелестную головку, роскошные черные волосы, сжатые золотымъ обручемъ и спускавшіеся блестящими прядями по обимъ сторонамъ высокаго лба, чтобы почувствовать, какъ кровь быстро приливала къ сердцу, готовому разорваться. По какимъ-то необъяснимымъ нравственнымъ причинамъ его душа, казалось, переселялась въ эту женщину при малйшемъ звук ея голоса, такъ глубоко волновавшемъ его. Если даже не особенно красивая женщина кажется въ уединенія прекрасне тому, кто за ней наблюдаетъ, то необыкновенная красота герцогини могла взволновать и поразить юношу съ отзывчивой, молодой душой.

Массимилла, вышедшая замужъ за сицилійскаго герцога Катанео, принадлежала къ флорентійскому роду Дони. Съ помощью этого брака ея старая мать надялась сдлать ее богатой и счастливой. Она думала, что по выход изъ монастыря, вступая въ новую жизнь и подчиняясь законамъ любви, ея дочь отдастся сердечной склонности и, такимъ образомъ, достигнетъ того, чего желаетъ каждая итальянка. Но Массимилла прониклась въ монастыр духомъ религіи и, давъ передъ алтаремъ клятву герцогу Катанео, ршила быть ему честной женой. Это оказалось невозможнымъ. Катанео, желавшій только жениться на графин, находилъ глупыми обязанности мужа. Когда Массимилла стала жаловаться на его холодность, онъ спокойно посовтовалъ ей поискать ‘primo cavali&egrave,re sevrante’ и даже предложилъ ей представить нсколькихъ на выборъ. Герцогиня заплакала, а мужъ окончательно покинулъ ее. Массимилла стала присматриваться къ обществу, которое окружало ее, здила съ матерью въ театръ Нерголя, въ салоны дипломатовъ, всюду, гд можно было встртить молодыхъ людей. Она не нашла никого, кто бы понравился ей, и отправилась путешествовать. Въ это время умерла ея мать. По окончаніи траура она пріхала въ Венецію и видла въ театр Эмиліо, который, проходя мимо ложи, обмнялся съ ней взглядомъ. Этимъ было все сказано. Венеціанецъ почувствовалъ себя пораженнымъ, а въ ушахъ герцогини прозвучалъ голосъ: ‘Вотъ онъ!’ Осторожные, наученные опытомъ люди постарались бы узнать и понять другъ друга, но характеры этихъ молодыхъ любовниковъ были такъ сходны, что достаточно было одной встрчи, чтобы имъ все стало понятно. Массимилла тотчасъ же сдлалась венеціанкой и купила дворецъ, который нанимала на Канареджіо. Потомъ, не зная, на что употребить свои доходы, она купила загородную виллу Ривальто, гд теперь находилась. Вульпато представила герцогин Катанео Эмиліо, который въ продолженіе всей зимы почтительно являлся въ ея ложу. Трудно было встртить чувство, боле сильное и боле застнчивое въ своихъ выраженіяхъ. Влюбленные дрожали другъ передъ другомъ. Массимилл было чуждо кокетство. Занятая бесдой, улыбками, она любовалась молодымъ венеціанцемъ, его продолговатымъ лицомъ, тонкимъ, прямымъ носомъ, черными глазами и благороднымъ лбомъ. Несмотря на выказанное предпочтеніе, онъ пришелъ къ ней только черезъ три мсяца посл перваго знакомства. Наступило лто. Массимилла выразила сожалніе, что ей приходилось одной хать въ Ривальто. Счастливый и взволнованный предстоящимъ уединеніемъ, Эмиліо отправился съ Массимиллой на виллу. Они жили тамъ около полугода.

Въ двадцать лтъ Массимилла не могла еще, несмотря на свою любовь, отказаться безъ угрызеній совсти отъ своихъ религіозныхъ убжденій, но она медленно заглушала ихъ и желала любви въ ту минуту, когда Эмиліо держалъ ея прелестную, длинную, руку съ розоватыми ногтями, смотря на которые можно было подумать, что герцогиня получала изъ Азіи розовую краску, употребляемую женами султана. Неизвстное Массимилл горе, заставлявшее страдать Эмиліо, препятствовало ихъ счастію. Несмотря на свою молодость, Массимилла отличалась величественностью Юноны, единственной богини, которой миологія не приписывала любовника, тогда какъ даже цломудренная Діана любила и была любима. Одинъ только Юпитеръ не роблъ передъ своей божественной супругой, которой подражаютъ многія англійскія лэди. Эмиліо ставилъ свою возлюбленную слишкомъ высоко, чтобы желать ея взаимности. Можетъ быть, черезъ годъ, онъ не былъ бы боле жертвой этой благородной страсти, которую испытываютъ только юноши и старики. Благодаря пылкой, чистой любви молодого человка, герцогиня была ему такъ же далека, какъ и своему беззаботному холодному мужу. Чувствуя себя любимой и счастливой, Массимилла наслаждалась желаніемъ и не думала о развязк. Между тмъ ея возлюбленный былъ несчастливъ, несмотря на то, что она любила его и часто чувствовала себя на ‘краю пропасти’, какъ говорятъ женщины. Онъ могъ только срывать цвты любви и сдерживать въ сердц порывы, которые не смлъ выражать. Они гуляли все утро, повторяя гимнъ любви, который напвали кругомъ скрывавшіяся въ листв птицы. Положеніе молодого человка можно было сравнить съ херувимами, которымъ художникъ даеіъ только голову и крылья. По возвращеніи съ прогулки онъ почувствовалъ себя такъ сильно влюбленнымъ, что усомнился въ полной преданности герцогини и заставилъ, наконецъ, ее спросить: ‘Какъ же ты хочешь, чтобы я доказала теб мою любовь?’ Она сказала эти слова съ такимъ царственнымъ величіемъ, что Мемми въ отвтъ сталъ съ жаромъ покрывать поцлуями ея прелестную руку. Внезапно почувствовавъ злобу противъ самого себя, онъ всталъ и покинулъ Массимиллу. Герцогиня осталась на соф въ прежней беззаботной поз, но слезы навернулись на ея глазахъ, при мысли, что она несмотря на свою молодость и красоту, могла не понравиться Эмиліо. Съ своей стороны, бдный Мемми терялъ голову, гуляя по саду. Въ это же время слуга искалъ молодого венеціанца чтобы передать ему только-что полученное письмо.

Его единственный другъ Марко Вендрамини, имя котораго на венеціанскомъ діалект произносилось просто Вендраминъ, сообщалъ ему, что Марко Фачино Кане, принцъ де-Варезе, умеръ въ одной изъ парижскихъ больницъ. Такимъ образомъ, Кане Мемми становились принцами де-Варезе. Въ глазахъ обоихъ друзей этотъ титулъ безъ денегъ ничего не значилъ, и Вендрамини передавалъ Эмиліо о пріем въ театръ Фениче извстнаго тенора Дженовезе и знаменитой Тинти, какъ о новости гораздо боле интересной. Не окончивъ чтенія письма, смявъ и сунувъ его въ карманъ, Эмиліо побжалъ сообщить Массимилл объ этой важной новости, позабывъ о своемъ геральдическомъ наслдіи. Герцогиня не знала странной исторіи Тинти, возбуждавшей особенный интересъ въ Италіи. Эмиліо разсказалъ ей все въ нсколькихъ словахъ. Эта знаменитая пвица была когда-то служанкой въ гостинниц. Ея чудный голосъ поразилъ одного путешественника, богатаго сицилійскаго дворянина. Красота двнадцатилтней двочки не уступала ея голосу. Богачъ воспиталъ ее такъ же, какъ Людовикъ XV воспиталъ двицу де-Романъ. Онъ терпливо ждалъ, пока ея голосъ развивался подъ руководствомъ извстнаго профессора. Тинти дебютировала въ прошломъ году и покорила три самыя требовательныя столицы Италіи.

— Я уврена, что этотъ сицилійскій богачъ не мой мужъ,— сказала герцогиня.

Тотчасъ же были заказаны лошади, и герцогиня Катанео отправилась въ Венецію, чтобы присутствовать на открытіи зимняго сезона. Такимъ образомъ, въ теплый ноябрьскій вечеръ новый принцъ Варезе перезжалъ въ гондол черезъ лагуну Местре мимо столбовъ, окрашенныхъ въ австрійскій національный цвтъ и указывавшихъ дорогу въ таможню. Слдя глазами за скользившей по морю и за управляемой ливрейнымъ лакеемъ гондолой Катанео, бдный Эмиліо не могъ удержаться отъ грустныхъ размышленій о новомъ титул при взгляд на своего стараго гондольера, служившаго еще его отцу въ лучшія времена Венеціи.

‘Какая насмшка судьбы! Быть принцемъ и имть тысячу пятьсотъ франковъ годового дохода! Обладать однимъ изъ лучшихъ дворцовъ въ мір и не имть права, благодаря договору съ Австріей, располагать его мраморомъ, живописью и скульптурой! Жить въ зданіи, одн сваи котораго оцнены въ милліонъ, и не имть мебели! Быть хозяиномъ богатой картинной галереи, помщаться въ комнат съ фризами въ арабскомъ стил, сдланными изъ мрамора, который еще во времена римскаго владычества привезъ какой-то Месиміусъ изъ покоренной имъ Морей, смотрть въ великолпныхъ церквахъ Венеціи на скульптурныя изъ драгоцннаго мрамора могилы предковъ, устроенныя въ часовняхъ, стны которыхъ были покрыты живописью Тиціана, Тинторетто, Пальма, Беллини, Павла Веронезе и не смть продать въ Англію статую какого-нибудь Мемми, чтобы доставить пропитаніе принцу Варезе! Знаменитый теноръ Дженовезе въ одинъ годъ заработаетъ своими руладами капиталъ, достаточный для счастливаго существованія потомка Мемміусовъ, римскихъ сенаторовъ, родъ которыхъ былъ такимъ же древнимъ, какъ родъ Цезаря и Суллы. Дженовезе можетъ курить лучшій табакъ, а принцъ Варезе не можетъ пріобрсти порядочныхъ сигаръ!’

И онъ бросилъ окурокъ своей сигары въ море. Принцъ Варезе куритъ сигары Катанео, къ ногамъ которой онъ хотлъ бы положить вс сокровища міра! Герцогиня слдила за его капризами и была счастлива, когда могла удовлетворить ихъ. Приходилось сть одинъ разъ въ день, такъ какъ деньги тратились на одежду и театръ. Кром того, онъ долженъ былъ откладывать сто франковъ въ годъ для стараго гондольера, который, служа ему за эту плату, питался однимъ рисомъ. Надо еще было платить за утренній черный кофе, который онъ пилъ въ кафе Флоріани, надясь ускорить этимъ смерть. Въ этомъ отношеніи, онъ слдовалъ примру Веидрамина, который разсчитывалъ на то же, употребляя опіумъ.

‘И я принцъ!’ Съ этими послдними словами Эмиліо Мемми бросилъ недочитанное письмо Марко Вендрамини въ лагуну, по которой оно поплыло, какъ бумажная лодочка, спущенная ребенкомъ.

‘Но вдь мн только двадцать три года,— продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собой,— я лучше, чмъ подагрикъ лордъ Веллингтонъ, чмъ паралитикъ регентъ, чмъ члены австрійскаго дома, подверженные страшной болзни, чмъ французскій король…’ Но при мысли о французскомъ корол лобъ Эмиліо нахмурился, блдное, какъ слоновая кость, лицо пожелтло, и слезы выступили на его черныхъ глазахъ. Онъ провелъ рукой, достойной кисти Тиціана, по темнымъ густымъ волосамъ и сталъ снова смотрть на гондолу Катанео.

‘Насмшка судьбы надо мной замтна даже въ моей любви,— думалъ онъ.— Мое сердце и умъ полны сокровищъ, о которыхъ она не знаетъ, притомъ Массимилла флорентинка и наврно покинетъ меня. Я остаюсь безмолвнымъ въ то время, какъ ея взглядъ возбуждаетъ во мн самыя высокія чувства. Когда я смотрю на ея гондолу на разстояніи нсколькихъ сотъ метровъ, я чувствую, что мое сердце пылаетъ. Невдомая сила поражаетъ мои нервы, туманитъ взоръ, свтъ мн кажется такимъ же краснымъ, какъ въ Ривальто, гд онъ проникалъ сквозь красныя шелковыя занавси, въ т минуты, когда я любовался Массимиллой, мечтательной и улыбавшейся, какъ Монна Лиза Леонардо. Или я покончу свое знатное существованіе выстрломъ изъ пистолета, или послдую совту стараго Карманьолы: сдлаюсь матросомъ, пиратомъ и буду ждать, пока меня повсятъ’.

Принцъ взялъ новую сигару и сталъ слдить за кольцами дыма, какъ бы желая увидть въ ихъ причудливыхъ изгибахъ повтореніе своей послдней мысли. Вдалек онъ различалъ уже верхушки мавританскихъ орнаментовъ своего дворца. Эмиліо снова сталъ грустенъ. Гондола герцогини исчезла въ Канаредджіо. Фантазіи о романической, полной опасностей жизни, которой должна была окончиться его любовь, исчезла вмст съ дымомъ сигары. Гондола герцогини не указывала ему боле путь, и онъ увидлъ настоящее такимъ, какимъ оно было. Ему вспомнился мрачный замокъ, титулъ безъ денегъ, его собственное духовное безсиліе, сердце, полное любви и безчувственное тло,— тысячи самыхъ безнадежныхъ контрастовъ. Несчастный оплакивалъ старую Венецію еще съ большею горечью, чмъ Вендрамини. Глубокая взаимная печаль и одинокая судьба породили тсную дружбу между этими молодыми людьми, представителями двухъ знаменитыхъ фамилій. Эмиліо преслдовала мысль о тхъ дняхъ, когда вс окна дворца Мемми сіяли огнями, а звуки музыки далеко разносились по волнамъ Адріатическаго моря, когда къ сваямъ привязывались сотни гондолъ, когда при вход, омываемомъ волнами, тснилась толпа знатныхъ республиканцевъ и изящныхъ масокъ, когда салоны были полны гостей, а большой парадный залъ съ висячими галереями, оглашаемый музыкой и веселымъ смхомъ, казалось, вмщалъ все населеніе Венеціи. Въ продолженіе цлыхъ столтій лучшіе мастера работали надъ бронзовыми канделябрами съ тысячами свчой и подставками для узкихъ или низкихъ и широкихъ вазъ, купленныхъ въ Кита. Изъ всхъ странъ добывались матеріалы для убранства стнъ и потолковъ, поражавшихъ своею роскошью. Въ настоящее время стны, лишенныя дорогихъ тканей и потемнвшіе потолки, безмолвствовали и, казалось, проливали слезы. Не видно было ни турецкихъ ковровъ, ни убранныхъ цвтами люстръ, ни статуй, ни картинъ, ни веселья, ни даже денегъ, этого великаго орудія веселой жизни! Богатство и значеніе Венеціи, этого средневковаго Лондона, падало съ каждымъ камнемъ, съ каждымъ поколніемъ. Зловщая зелень, ласкаемая волной въ подводной части дворцовыхъ стнъ, казалась всякому принцу черной полосой, которой сама природа предвщала смерть. Наконецъ, великій англійскій поэтъ проплъ Венеціи стансы De profundis (молитва надъ умершими). Англійская поэзія, брошенная въ лицо Венеціи, которая была колыбелью поэзіи Италіи!.. Какое униженіе для несчастнаго города!..

Судите по этому объ удивленіи молодого человка, погруженнаго въ подобныя мысли, въ ту минуту, когда Карманьола воскликнулъ:

— Ваша свтлость, или дворецъ горитъ, или туда вернулись дожи! Въ окнахъ верхней галереи виденъ свтъ!

Принцъ Эмиліо подумалъ, что его сонъ осуществился по мановенію волшебнаго жезла. При наступавшей темнот старый гондольеръ, причаливъ къ первой ступени, могъ высадить молодого человка незамчечнымъ слугами, толпившимися на лстниц, какъ пчелы при вход въ улей. Эмиліо прошелъ по галере, изъ которой поднималась прекрасная венеціанская лстница, и быстро вбжалъ по ней, чтобы узнать о причин такого страннаго событія. Цлая толпа рабочихъ торопливо оканчивала убранство дворца. Первый этажъ, достойный прежней богатой Венеціи, представлялъ блескъ и роскошь, о которой только-что мечталъ Эмиліо. Великолпіе, достойное королевскаго дворца, замчалось въ малйшихъ подробностяхъ. Эмиліо шелъ, удивляясь на каждомъ шагу, и никто не останавливалъ его. Заинтересовавшись тмъ, что происходило во второмъ этаж, онъ поднялся по лстниц и увидлъ, что тамъ работы были кончены. Какіе-то неизвстные люди, по приказанію того, кто былъ виновникомъ этихъ чудесъ изъ ‘Тысячи и одной ночи’, переставляли мстами мебель. Принцъ Эмиліо пришелъ, наконецъ, въ спальню, показавшуюся ему раковиной, изъ которой вышла Венеція. Эта комната была такъ красива, такъ роскошно и кокетливо убрана, такъ полна изысканной прелести, что онъ обезсиленный опустился въ золоченое кресло, рядомъ со столомъ, на которомъ былъ накрытъ вкусный холодный ужинъ. Не долго размышляя, онъ началъ сть.

‘Въ цломъ свт одной только Массимилл могла придти мысль устроить этотъ праздникъ. Она узнала, что я принцъ, герцогъ Катанео, можетъ быть, умеръ, и она стала вдвойн богатой. Она выйдетъ за меня и…’ Онъ истреблялъ ужинъ съ такимъ аппетитомъ и такъ много пилъ вина, что могъ возбудить зависть какого-нибудь больного милліонера… ‘Я понимаю теперь значеніе словъ, сказанныхъ ею при разставаніи: ‘До вечера!’ Она, можетъ быть, прідетъ, чтобы объяснить мн загадку. Какая прекрасная постель, какой красивый фонарь!.. Фантазія флорентинки!’

Есть люди, на которыхъ счастіе и горе производятъ снотворное дйствіе. На молодого человка, идеализировавшаго свою возлюбленную настолько, что она переставала быть для него женщиной, внезапно наступившее счастіе подйствовало, какъ доза опіума. Выпивъ бутылку краснаго вина, съвъ половину рыбы и пирога, онъ почувствовалъ непреодолимое желаніе лечь. Можетъ быть, его одновременно опьяняло счастіе и вино. Онъ снялъ покрывало, приготовилъ постель, раздлся въ прекрасной уборной и легъ, чтобы подумать о своей судьб.

— Я совсмъ забылъ о бдномъ Карманьол, но поваръ и лакей наврно позаботятся о немъ.

Въ эту минуту вошла горничная, безпечно напвая арію изъ ‘Севильскаго Цырульника’. Она бросила на стулъ дамскій ночной туалетъ и сказала какъ бы самой себ:

— Вотъ они и вернулись!

Дйствительно, нсколько секундъ спустя вошла молодая женщина, одтая по парижской мод. Ее можно было принять за оригиналъ какой-нибудь фантастической англійской гравюры, сдланной для ‘Forget me not’, ‘Belle assemble’ или ‘Book of beauty’. Принцъ вздрогнулъ отъ удовольствія и въ то же время страха, такъ какъ онъ искренно любилъ Массимиллу. Но, несмотря на эту святую любовь, вдохновлявшую испанскихъ и итальянскихъ художниковъ, Микель-Анжело и Гиберти, онъ чувствовалъ, какъ сладострастіе все боле и боле овладвало имъ, хотя его сердце не наполнялось тмъ теплымъ не земнымъ чувствомъ, которое возбуждали одинъ взглядъ, одно слово Катанео. Грубая, капризная неврность, казалось, одерживала надъ нимъ верхъ, между тмъ какъ его душа, сердце, разсудокъ, вс его способности противились ей. Молодая женщина вошла не одна.

Принцъ увидлъ одну изъ тхъ фигуръ, въ правдивость которыхъ никто не хочетъ врить, едва только он переходятъ изъ міра дйствительности въ область литературы. Какъ у всхъ неаполитанцевъ, одежда незнакомца состояла изъ пяти цвтовъ: черная шляпа, оливковаго цвта панталоны, красный съ блестящими золотыми пуговицами жилетъ, зеленый плащъ и желтоватое блье. Можно было подумать, что этотъ человкъ принялъ на себя обязанность олицетворять того неаполитанца, котораго Джероламо постоянно выводитъ въ своемъ театр маріонетокъ. Его глаза казались стеклянными. Носъ, напоминавшій формой трефовый тузъ, сильно выдавался и прикрывалъ отверстіе, которое нельзя было назвать ртомъ изъ боязни оскорбить всякаго другого человка, въ этомъ отверстіи виднлись три или четыре клыка, находившіе одинъ на другой. Уши отвисали подъ собственною тяжестью и придавали этому человку странное сходство съ собакой. Судя по темному цвту лица, можно было предположить, что какой-нибудь новый Гиппократъ приказалъ влить въ его кровь расплавленные металлы. Остроконечный черепъ былъ едва покрытъ рдкими рыжими волосами, падавшими, какъ стеклянныя волокна. При обыкновенномъ рост и худоб, у этого человка были длинныя руки и широкія плечи. Несмотря на эти ужасныя недостатки и семьдесятъ лтъ, которыя ему можно было дать, онъ не лишенъ былъ величія циклопа, аристократическихъ манеръ, а въ его взгляд замчалась увренность богача. Страсти оставили на немъ такой глубокій слдъ, что всякій, умющій наблюдать, могъ прочитать по нимъ его исторію. Вы угадали бы въ немъ богатаго аристократа, продавшаго съ молодости свое тло разврату ради неумренныхъ наслажденій. Развратъ уничтожилъ въ немъ все человческое и передлалъ по своему. Безчисленное количество вина, влившееся въ этотъ ротъ, оставило на губахъ свой грязный слдъ, неумренное употребленіе вредной пищи лишило его зубовъ. Блескъ глазъ померкъ за игорными столами. Кровь была испорчена, нервная система потрясена, неумренное употребленіе пищи и вина ослабило умственныя способности. Развратъ уничтожилъ густые волосы. Каждый порокъ жадно оставлялъ свой слдъ на этомъ живомъ труп. Наблюдая за природой, можно замтить въ ней высшую иронію: она помщаетъ жабу рядомъ съ цвтами, а этого герцога вблизи прелестной женщины.

— Будете ли вы сегодня вечеромъ играть на скрипк, мой дорогой герцогъ?— сказала женщина, опуская на дверяхъ великолпную портьеру.

‘Играть на скрипк,— подумалъ Эмиліо,— что она хочетъ этимъ сказать? Не сплю ли я? Но вдь я нахожусь въ постели этой женщины, которая считаетъ себя дома. Она снимаетъ накидку. Не выпилъ ли я, какъ Вендраминъ, опіума и не вижу ли т сны, въ которыхъ Венеція представляется ему такой, какою она была триста лтъ назадъ?’

Сидя передъ освщеннымъ свчами туалетомъ, незнакомка разстегивала платье съ самымъ спокойнымъ видомъ.

— Позвоните Юлію, я тороплюсь раздться,— сказала она.

Въ эту минуту герцогъ замтилъ остатки ужина и, осмотрвъ комнату, увидлъ одежду принца на кресл близъ постели.

— Я не буду звонить, Кларина,— сказалъ громовымъ голосомъ взбшенный герцогъ.— Я никогда боле не буду играть на скрипк ни сегодня, ни завтра…

— Та-та-та-та!— пропла Кларина одну и ту же ноту, переходя съ одной октавы на другую съ легкостью соловья.

— Несмотря на вашъ голосъ, которому бы позавидовала святая Клара, вы слишкомъ неосторожны, безстыдница!

— Вы меня не пріучили выслушивать подобныя оскорбленія,— сказала она съ гордостью.

— А разв я пріучалъ васъ скрывать мужчину въ вашей постели? Вы недостойны ни моихъ благодяній, ни моей ненависти!

— Мужчину въ постели!— воскликнула Кларина, живо оборачиваясь.

— Который нахально сълъ нашъ ужинъ, какъ будто онъ былъ у себя дома,— продолжалъ герцогъ.

— Но разв я не у себя дома?— воскликнулъ Эмиліо.— Я принцъ Варезе и этотъ дворецъ принадлежитъ мн.

Съ этими словами Эмиліо слъ на постель и выставилъ изъ-за роскошнаго полога свою красивую, благородную венеціанскую голову. Сперва Кларина разразилась тмъ неудержимымъ смхомъ, на который бываютъ способны молодыя двушки при не ожиданныхъ, комическихъ приключеніяхъ. Но этотъ смхъ кончился, когда она разглядла Эмиліо, который былъ замчательно красивъ. Ее охватило то же желаніе, съ которымъ боролся молодой человкъ, и такъ какъ она никого не любила, то ничто не могло помшать увлеченной сициліанк привести въ исполненіе свою фантазію.

— Если это дворецъ Мемми, то во всякомъ случа вашей свтлости придется его оставить,— сказалъ герцогъ холоднымъ и насмшливымъ тономъ воспитаннаго человка.— Я здсь у себя…

— Не забывайте, герцогъ, что вы въ моей комнат, а не у себя,— сказала до сихъ поръ молчавшая Кларина.— Если вы подозрваете меня въ обман, то предоставьте мн насладиться послдствіями моего преступленія…

— Подозрваю! Я увренъ, моя милая!..

— Клянусь вамъ,— сказала Кларина,— что я невинна.

— Но что же я вижу тамъ въ постели?— сказалъ герцогъ.

— А, старый колдунъ, если ты думаешь, что видишь больше, чмъ я теб говорю, то значитъ ты меня не любишь! Уходи и не надодай мн! Слышите, герцогъ, уходите! Принцъ заплатитъ вамъ милліонъ, который я вамъ стоила, если это васъ такъ безпокоитъ.

— А ничего не могу заплатить,— сказалъ тихо Эмиліо.

— А, да намъ нечего и платить! При такомъ безобразіи слишкомъ мало заплатить милліонъ за Кларину Тинти. Послушайте, уходите,— сказала она герцогу.— Вы гнали меня, а я выгоняю васъ: мы квиты!

Замтивъ, что герцогъ хочетъ сопротивляться этому приказанію, сопровождаемому жестомъ, достойнымъ Семирамиды, въ роли которой прославилась Тинти, примадонна бросилась на старика и вытолкала его вонъ.

— Если вы не оставите меня въ поко сегодня вечеромъ, мы никогда боле не увидимся, а мое ‘никогда’ значитъ боле, чмъ ваше,— сказала она.

— Успокойтесь,— проговорилъ герцогъ съ горькой улыбкой,— я оставляю васъ!

Герцогъ вышелъ. Его трусость нисколько не удивила Эмиліо. Онъ привыкъ видть людей съ странными вкусами, ищущихъ въ любви того, что наиболе соотвтствуетъ ихъ характеру. Онъ зналъ, что никакія разсужденія не могутъ повліять на человка, у котораго страсть обратилась въ привычку. Тинти съ быстротою лани бросилась къ постели.

— Бдный принцъ, такой молодой и прекрасный! Это напоминаетъ волшебную сказку!— говорила она.

Помстясь на постели съ наивной граціей, сициліанка запла взволнованнымъ отъ страсти голосомъ, не похожимъ на тотъ, который вызывалъ апплодисменты въ Фениче. Ея пніе, тихое, какъ едва замтный втерокъ, несло съ собою ласки любви. Она, не отрываясь, смотрла на Эмиліо, который также казался смущеннымъ. Актриса не чувствовала боле той смлости, которая горла въ ея глазахъ, придавала силу жестамъ и голосу въ то время, когда она гнала герцога: она была покорна, какъ влюбленная. Чтобы представить себ Тинти, надо было знать одну изъ лучшихъ французскихъ пвицъ, дебютировавшую въ опер Гарчіа ‘il Fayvoletto’, которую итальянцы играли въ театр въ улиц Лувуа. Она была такъ прекрасна, что одинъ офицеръ, не имвшій возможности ее услышать, отъ отчаянія лишилъ себя жизни. Примадонна Фениче отличалась такимъ же выразительнымъ, съ тонкими чертами лицомъ, тмъ же изяществомъ формъ, тою же молодостью, но у нея былъ смуглый сициліанскій цвтъ кожи, придававшій особенный блескъ ея красот. Кром того, ея голосъ былъ сочне, вся вншность дышала той величественностью, которой отличаются итальянскія женщины. Тинти, которой имя также напоминаетъ французскую актрису, было семнадцать лтъ, а бдному принцу двадцать три. Судьба съ насмшкою сближала огонь и порохъ. Пропитанная ароматами комната, свтло-алый шелкъ, блествшій при слабомъ свт, кружевная постель, молчаливый дворецъ, Венеція, молодость, красота,— все здсь соединилось. Эмиліо схватилъ свою одежду, прыгнулъ съ постели, одлся въ уборной и, выйдя оттуда, быстро направился къ двери.

Вотъ что онъ говорилъ себ въ эту минуту: ‘Массимилла, прекрасная дочь Доній, наслдовавшая ихъ красоту, превосходящая прелестью портретъ Маргариты, составившій славу Рафаэля! Моя прекрасная святая возлюбленная! Разв я не буду достоинъ тебя, если спасусь изъ этой пропасти, покрытой цвтами? Смю ли я осквернить сердце, принадлежащее теб? Нтъ, я не попаду въ ловушку, къ которой влекутъ меня мои взволнованныя чувства! Пусть герцогъ остается этой двушк, я же сохраню герцогиню!’ Въ ту минуту, какъ Эмиліо поднималъ портьеру, онъ услышалъ стонъ. Влюбленный герой остановился и увидлъ Тинти, упавшую на постели лицомъ внизъ и сдерживавшую рыданія. Плачущая на колняхъ пвица была еще прекрасне, чмъ въ ту минуту, когда она стояла передъ нимъ стыдливая и съ пылающимъ лицомъ. Разсыпанные по плечамъ волосы, поза кающейся Магдалины, безпорядочная, разорванная одежда, казалось, были придуманы дьяволомъ, который, какъ извстно, большой художникъ. Принцъ взялъ за талію бдную Тинти, но она, какъ змя, вывернулась изъ его рукъ и, обвивъ руками его ноги, прижалась къ нему.

— Объяснишь ли ты мн,— сказалъ онъ, отстраняя ее,— какимъ образомъ ты находишься въ моемъ дворц? Отчего бдный Эмиліо Мемми…

— Эмиліо Мемми,— воскликнула Тинти, вставая,— ты называлъ себя принцемъ?

— Я принцъ со вчерашняго дня.

— Ты любишь Катанео?— спросила Тинти, говоря ему ‘ты’,

Бдный Эмиліо ничего не отвтилъ, увидвъ, что актриса улыбалась сквозь слезы.

— Ваша свтлость, значитъ, не знаетъ, что я воспитана самимъ… герцогомъ Катанео, и вашъ другъ Вендрамини, думая, что заботится о вашихъ интересахъ, сдалъ ему за тысячу экю этотъ замокъ на время моего ангажемента въ Февиле. Божество мое,— продолжала она, привлекая его за руку къ себ,— почему бжишь ты отъ той, за которую многіе пожертвовали бы жизнью? Любовь останется всегда любовью. Она не измняетъ себ и, какъ солнце, согрваетъ наши души везд, гд сіяетъ, а мы живемъ здсь на юг. Если завтра ты будешь жалть, убей меня! Но, нтъ, я буду жить, потому что я прекрасна!

Эмиліо ршилъ остаться. Когда онъ выразилъ свое согласіе движеніемъ головы, ему показалось, что въ радостномъ взгляд

Тинти блеснулъ адскій огонь. Никогда еще любовь не представлялась ему такой необъятной. Въ эту минуту Карманьоло громко засвисталъ. ‘Что ему нужно отъ меня?’ подумалъ принцъ.

Побжденный любовью, Эмиліо не слушалъ боле свистковъ Карманьолы.

Если вы не путешествовали по Швейцаріи, то, можетъ быть, съ удовольствіемъ прочтете слдующее описаніе. Если же вы взбирались на Альпы, то съ содроганіемъ вспомните объ опасностяхъ, которымъ подвергались. Въ этой величественной стран, въ долин, раздляющей дв скалы, лежитъ широкая, какъ улица Нейлли въ Париж, дорога, на нсколько сотъ саженъ ниже поверхности образующихъ ее скалъ. По этой дорог, покрытой рытвинами, встрчается потокъ, падающій съ какой-то высокой вершины, съ Сенъ-Готарда или Симплона. Онъ низвергается въ колодезь въ нсколько саженъ глубины и ширины, окруженный гранитными скалами, на которыхъ среди зеленыхъ пастбищъ возвышаются ели, гигантскія ольхи, растутъ земляника и фіалки. Иногда встрчается комикъ, въ окно котораго выглядываетъ свжее личико блокурой швейцарки. Смотря по цвту неба, вода въ колодц кажется то синей, какъ сапфиръ, то зеленой, какъ изумрудъ. И ничто въ мір не вызоветъ у беззаботнаго путешественника, спшащаго дипломата или спокойнаго торговца столько мыслей о глубин, поко, необъятности, чистой привязанности и вчномъ счастіи, какъ эта блестящая водная поверхность, въ которую стекаютъ съ Альпійскихъ вершинъ тающіе снга, тихо струясь по естественному желобку, образовавшемуся въ скал и скрытому деревьями. Вода скользитъ въ глубину такъ тихо, что вы не замчаете ни малйшаго волненія на поверхности, въ которой отражаются прозжающія повозки. Но вотъ кучеръ подгоняетъ лошадь, вы огибаете скалу, перезжаете мостъ, и васъ поражаетъ ужасный концертъ каскадовъ, ниспадающихъ одинъ на другой. Несущійся съ страшной силой потокъ раздляется на десятки струй и разбивается о тысячи камней. Онъ разсыпается блестящимъ снопомъ, ударяясь объ обломокъ скалы, упавшій съ высоты Альпійскихъ вершинъ на середину дороги.

Если вы представляете себ этотъ пейзажъ, то въ стоячей вод вы увидите образъ привязанности Эмиліо къ герцогин, а въ низвергающихся съ шумомъ каскадахъ — ночь любви, проведенную съ Тинти. Среди потока страсти возвышалась скала, о которую разбивались волны, и принцъ, какъ Сизифъ, находился всегда подъ скалой.

‘Но что же длаетъ герцогъ Катанео съ своей скрипкой, думалъ онъ,— не ему ли я обязанъ этой симфоніей?’.

Онъ спросилъ объ этомъ Клару Тинти.

— Дорогое дитя… (она поняла, что Эмиліо былъ совсмъ ребенокъ),— сказала она ему,— этому человку сто восемнадцать лтъ по книг Порока и сорокъ семь по церковнымъ записямъ, у него осталось на свт только одно послднее наслажденіе, благодаря которому онъ чувствуетъ, что живетъ. Да вс его жизненныя струны порваны, все въ немъ состарилось и разрушилось. Сердце, умъ, нервы, все, что въ состояніи возбудить въ этомъ человк порывъ, все, что говоритъ о его связи съ небесами,— выражается въ музык или, врнй, въ безукоризненномъ созвучіи двухъ голосовъ или одного голоса и скрипки. Эта старая обезьяна садится около меня и беретъ скрипку, онъ играетъ довольно хорошо, а я стараюсь подражать извлекаемымъ имъ звуками. Когда наступаетъ давно ожидаемый моментъ и звуки скрипки нельзя боле отличать отъ звуковъ моего голоса, старикъ бываетъ счастливъ, впадаетъ въ экстазъ, его тусклые глаза снова начинаютъ блестть, и онъ падаетъ на землю, какъ пьяный. По этой же причин онъ такъ дорого платитъ Дженовезе. Дженовезе единственный теноръ, голосъ котораго можетъ иногда сливаться съ моимъ. Одинъ или два раза въ вечеръ голоса наши дйствительно трудно бываетъ различить или, можетъ быть, это только такъ кажется герцогу и, ради этого воображаемаго удовольствія, онъ нанялъ Дженовезе, который теперь всецло принадлежитъ ему. Никакой директоръ театра не можетъ пригласить пть одного Дженовезе или одну меня. Герцогъ воспиталъ меня, чтобы удовлетворить этотъ капризъ, я обязана ему моимъ голосомъ, извстностью и, безъ сомннія, моимъ состояніемъ. Онъ умретъ когда-нибудь въ минуту полнаго удовольствія. Одинъ только слухъ пережилъ вс его погибшія способности и служитъ теперь нитью, связывающей его съ жизнью. Этотъ прогнившій стволъ даетъ здоровый отростокъ. Много мужчинъ, да сохранитъ ихъ Мадонна, находятся въ такомъ состояніи! Но ты не принадлежишь къ нимъ! Ты можешь сдлать все, что пожелаешь и также все, чего я пожелаю, я знаю это!

Подъ утро Эмиліо тихо вышелъ изъ комнаты и нашелъ Карманьолу, спавшаго у входа.

— Ваша свтлость,— сказалъ гондольеръ,— герцогиня приказала мн передать вамъ это письмо.

Онъ подалъ своему господину хорошенькій треугольный конвертъ. Принцу показалось, что онъ падаетъ въ обморокъ, онъ вернулся въ комнату, слъ въ кресло, и съ дрожащими руками и помутившимся взоромъ, прочиталъ слдующее:

‘Дорогой Эмиліо, ваша гондола остановилась у вашего дворца, вы, должно быть, не знаете, что его нанялъ Катанео для Тинти. Если любите меня, то отправляйтесь сегодня же вечеромъ къ Вендрамини, который устроилъ вамъ помщеніе у себя. Что мн длать? Оставаться ли въ Венеціи въ присутствіи моего мужа и пвицы или ухать вмст съ вами въ Фріуль? Отвтьте мн однимъ словомъ и объясните, какое письмо бросили вы въ лагуну.

Массимилла Дони’.

Почеркъ и духи, которыми пропитана была бумага, пробудили тысячу воспоминаній въ душ венеціанца. Заря единственной любви освтила принесшіяся издалека голубыя волны и засіяла, какъ звзда. Благородный юноша не могъ удержать слезъ, которыя струились изъ его глазъ, онъ чувствовалъ себя безсильнымъ противъ этого удара отъ усталости посл бурно проведенной ночи. Кларина сквозь сонъ услышала рыданія. Свъ на постели, она увидла выраженіе скорби на лиц принца, бросилась къ его потамъ и обняла ихъ.

— Ждутъ отвта,— сказалъ Карманьола, поднимая портьеру.

— Негодная, ты погубила меня!— воскликнулъ Эмиліо, вставъ и толкнувъ ногою Тинты.

Она обняла его съ такой любовью, прося взглядомъ объясненія, что Эмиліо, взбшенный ея страстью, которая заставила его пасть, снова грубо оттолкнулъ ее.

— Ты говорила, чтобы я убилъ тебя, такъ умри же, змя!— воскликнулъ онъ.

Затмъ онъ выбжалъ изъ дворца и вскочилъ въ гондолу.

— Греби!— крикнулъ онъ Карманьол.

— Куда?— спросилъ старикъ.

— Куда хочешь.

Гондольеръ угадалъ мысли своего господина и повезъ его узкими каналами въ Канареджіо къ великолпному дворцу, которымъ еще и теперь любуются въ Венеціи. Ни одинъ иностранецъ не преминетъ остановить свою гондолу при вид безконечно разнообразныхъ съ фантастическими украшеніями оконъ, балконовъ, перила которыхъ напоминаютъ самое рдкое кружево, крыши, законченной по угламъ стройными, рзными колонками и, наконецъ, самыхъ камней съ вырзанными на нихъ причудливыми арабесками. Какъ прекрасенъ сводъ! Какъ таинственна галерея, ведущая къ лстниц! Кого не приведутъ въ восхищеніе ступени, покрытыя со временъ основанія Венеціи богатымъ ковромъ, сдланнымъ изъ разноцвтныхъ разной величины и формы камней, врзанныхъ въ блый мраморъ. Вы будете любоваться прелестными арабесками, украшающими позолоченные, какъ во дворц дожей, своды, которые разстилаются надъ вами и, такимъ образомъ, вы найдете чудеса искусства у вашихъ ногъ и надъ вашей головой. Какая пріятная тнь, тишина и прохлада! Какое величіе въ этомъ старомъ дворц, который герцогиня, въ угоду Эмиліо и Вендрамини, велла реставрировать и убрать старинною венеціанскою мебелью! Венеція оживала тамъ. Роскошь была не только строго обдумана, но и поучительна. Археологъ могъ найти тамъ прекрасные образчики искусства средневковаго періода, въ продолженіе котораго Венеція служила для всхъ образцомъ изящества и вкуса. Тамъ можно было видть наиболе старинные досчатые потолки съ золотыми цвтами на пестромъ фон и съ пестрыми цвтами на золоченомъ фон, встрчались также потолки отштукатуренные и покрытые прекрасною живописью на золоченомъ фон. Этотъ послдній родъ украшеній такъ непроченъ, что въ Лувр имются только два подобныхъ образца, и даже Людовикъ XIV долженъ былъ отказаться отъ такой роскоши для Версаля. Всюду встрчались драгоцнныя произведенія искусствъ изъ мрамора, дерева и тканей.

Эмиліо открылъ рзную дубовую дверь, прошелъ галерею, имющуюся въ каждомъ этаж венеціанскихъ дворцовъ и дошелъ до другой знакомой ему двери, чувствуя, какъ забилось его сердце. При вид принца компаньонка вышла изъ большого зала и ввела его въ рабочій кабинетъ, гд онъ увидлъ герцогиню, стоявшую на колняхъ передъ статуей Мадонны. Онъ пришелъ, чтобы признаться ей во всемъ и просить прощенія, но видъ молящейся Массимиллы измнилъ его намренія. Ея мысли были заняты только Богомъ и имъ! Герцогиня встала и протянула руку своему другу, но онъ не взялъ ея.

— Вы не встртили вчера вечеромъ Джіамбаттисту?— спросила она.

— Нтъ,— отвтилъ онъ.

— Эта ошибка заставила меня провести ужасную ночь: я такъ боялась, что вы встртитесь съ герцогомъ, котораго наглость мн такъ хорошо знакома! Что за странная мысль пришла Вендрамини сдать ему вашъ дворецъ?

— Прекрасная мысль, Милла, такъ какъ твой принцъ очень бденъ!

Успокоенная присутствіемъ Эмиліо, Массимилла была такъ прекрасна, такъ доврчива, что принцъ очнулся и снова мысленно пережилъ ужасный кошмаръ, мучившій его воображеніе. Въ эту минуту онъ испыталъ чувство человка, увидвшаго себя нагимъ на балу, среди нарядныхъ женщинъ, стыдъ и страхъ ноперемнно мучаютъ его, и только пробужденіе прекращаетъ его страданія. Эмиліо переживалъ то же самое въ присутствіи Массимиллы. До сихъ поръ его душа была чиста, но паденіе обезчестило ее, и онъ одинъ только зналъ объ этомъ, такъ какъ прекрасная флорентинка приписывала столько достоинствъ своему возлюбленному, что считала его неспособнымъ на самую ничтожную ошибку. Когда Эмиліо не взялъ ея руки, герцогиня встала и провела пальцами по его волосамъ, которые такъ недавно цловала Тинти. Она замтила, что руки и лобъ Эмиліо были влажны.

— Что съ вами?— спросила она голосомъ, которому любовь придавала особенную нжность.

— До этой минуты я не понималъ, какъ глубоко люблю васъ,— отвтилъ Эмиліо.

— Чего же ты желаешь, дорогой мой?— проговорила она.

При этихъ словахъ у Эмиліо, казалось, вся кровь отлила отъ сердца.

‘3ачмъ она меня спрашиваетъ объ этомъ?’ подумалъ онъ.

— Эмиліо, какое письмо вы бросили вчера въ лагуну?

— Письмо Вендрамини, которое я не дочиталъ, въ противномъ случа, я не встртился бы въ моемъ дворц съ герцогомъ. Въ этомъ письм, безъ сомннія, все было объяснено.

Массимилла поблднла, но Эмиліо успокоилъ ее.

— Останься со мной весь день, мы вмст подемъ въ театръ. Я не уду въ Фріуль: твое присутствіе поможетъ мн перенести свиданіе съ Катанео,— прибавила она.

Несмотря на то, что все это должно было вызывать сильныя страданія въ душ влюбленнаго, онъ согласился съ видимою радостью. Положеніе этого еще не испорченнаго молодого человка передъ его обожаемой возлюбленной можно было сравнить съ положеніемъ гршниковъ, которые сознаютъ себя недостойными высшаго блаженства: онъ чувствовалъ еще на своихъ губахъ преступные поцлуи и ему казалось, что онъ оскверняетъ своимъ присутствіемъ святилище почитаемаго божества. Баадеръ, объяснявшій во время своего преподаванія духовный міръ съ помощью эротическихъ сравненій, безъ сомннія, замтилъ такъ же, какъ и католическіе писатели, большое сходство между любовью человческой и небесной. Страданія придали грустный оттнокъ радости, которую испытывалъ Эмиліо вблизи Массимиллы. Душа женщины обладаетъ необыкновенною способностью къ сочувствію, ей всегда передается настроеніе любовника, и поэтому герцогиня стала задумчива. Чувство, возбуждаемое кокетствомъ, не такъ сильно вліяетъ на любовь, какъ это сходство переживаемыхъ волненій. Кокетство, хотя и минутное, указываетъ на духовное разъединеніе, между тмъ какъ сочувствіе указываетъ на непрерывное сліяніе душъ. Бдный Эмиліо былъ глубоко тронутъ, замтивъ, что какая-то тайная сила заставляла герцогиню грустить о неизвстной ей ошибк друга. Не испытывая грубой страсти, Массимилла безъ боязни ласками выражала свою любовь. Она открывала ему свою духовную красоту такъ же смло и доврчиво, какъ наканун, въ ту ужасную ночь, страстная Тинти обнажала передъ нимъ свое стройное, гибкое тло. Эмиліо казалось, что святая любовь герцогини боролась въ немъ съ бшеной страстью сициліанки. Весь день влюбленные предавались глубокимъ размышленіямъ, обмниваясь частыми долгими взглядами. Каждый изъ нихъ испытывалъ свою любовь и, убждаясь въ ея необъятности, чувствовалъ еще большую увренность и нжность. Богин цломудрія, которая въ минуту забвенія съ Амуромъ породила Кокетство, не надо было закрывать глазъ при вид этихъ любовниковъ. Эмиліо склонялъ голову на грудь Массимиллы, которая, застнчиво осматриваясь, цловала его въ губы, и эти поцлуи, какъ музыка, отзывались въ ихъ сердцахъ, наполняя ихъ лихорадочнымъ волненіемъ. Конечно, мысль сильне факта, въ противномъ случа, желаніе было ли мене прекрасно, чмъ наслажденіе, а между тмъ въ дйствительности желаніе всегда бываетъ сильне, такъ какъ пораждаетъ наслажденіе. Они испытывали полное счастіе, и обладаніе могло только уменьшить его. Духовный бракъ этихъ влюбленныхъ давалъ имъ возможность безконечно наслаждаться чистымъ союзомъ ихъ сердецъ, полныхъ небеснаго огня. Рафаэль, Тиціанъ и Мурильо умли прекрасно передавать эти моменты и вызывали ихъ въ воспоминаніи тхъ, кто пережилъ ихъ. Разв не должны были люди съ возвышеннымъ сердцемъ отверзть грубыя ласки сициліанки, какъ слишкомъ низменное доказательству этого небеснаго союза? Принцъ задавалъ себ этотъ вопросъ, испытывая пріятное томленіе вблизи Массимиллы подъ ласкающимъ взглядомъ ея блестящихъ глазъ съ длинными темными рсницами, и все боле отдавался этому идеальному наслажденію. Въ эти минуты Массимилла представлялась ему одной изъ тхъ цломудренныхъ двъ, которыя являются въ сновидніяхъ и исчезаютъ съ пніемъ птуховъ, но которыхъ мы потомъ узнаемъ въ фантастическихъ созданіяхъ знаменитыхъ художниковъ.

Вечеромъ Эмиліо и Массимилла похали въ театръ. Такимъ образомъ, проходитъ жизнь въ Италіи: утромъ — любовь, вечеромъ — музыка, ночью — сонъ. Трудно сказать, насколько такое существованіе лучше жизни въ тхъ странахъ, гд всякій трудится изъ всхъ силъ и не въ состояніи бываетъ измнить въ свою пользу общій ходъ вещей, также какъ песчинка не можетъ произвести пыли! Свобода въ этихъ странныхъ государствахъ состоитъ въ томъ, что вс ведутъ пустые споры объ общественныхъ длахъ, ограждаютъ самихъ себя и тратятъ при исполненіи безсмысленныхъ гражданскихъ обязанностей благородный и святой эгоизмъ, которому обязаны своимъ происхожденіемъ величайшія творенія человчества. Въ Венеціи, напротивъ, любовь и истинныя радости поглощаютъ все время. Тамъ любовь кажется настолько естественной, что на герцогиню смотрли, какъ на женщину необыкновенную, такъ какъ никто не сомнвался въ ея чистот, несмотря на пылкую страсть Эмиліо. Женщины искренно жалли бднаго молодого человка, ставшаго жертвой цломудрія той, которую онъ такъ любилъ. Впрочемъ, никто не порицалъ герцогиню, такъ какъ въ Италіи религіозность почитается такъ же, какъ любовь.

Каждый вечеръ вс бинокли сперва наводились на ложу Катанео, и женщины говорили своимъ мужьямъ, указывая на герцогиню и ея поклонника: ‘Какъ далеко зашла ихъ любовь?’ Друзья наблюдали за Эмиліо, стараясь открыть въ немъ признаки счастія и находили только на его лиц выраженіе несчастной любви. Тогда по всему театру мужчины, посщая ложи, говорили женщинамъ: ‘Катанео не принадлежитъ еще Эмиліо’.— ‘Она не права,— говорили люди пожилые,— онъ можетъ утомиться’.— ‘Forse’, (можетъ быть),— отвчали молодые люди съ тою важностью, съ какою итальянцы обыкновенно произносятъ это многозначущее слово. Нкоторыя женщины возмущались, и увряли, что Катанео подаетъ дурной примръ и не понимаетъ религіи, желая потушить любовь.

— Полюбите же, Эмиліо, моя дорогая,— говорила тихо Вульдато, встртивъ герцогиню при выход изъ театра.

— Но я люблю его всей душой,— отвчала она.

— Отчего же онъ не кажется счастливымъ?

Герцогиня отвчала пожатіемъ плечъ.

Мы, живущіе во Франціи, гд замчается все больше и больше пристрастія къ англійскимъ нравамъ, не въ состояніи понять серьезности, съ которой венеціанское общество относилось къ этой исторіи. Одинъ Вендрамини зналъ тайну Эмиліо, она свято хранилась между молодыми людьми, признавшими своимъ девизомъ: ‘Non amici, fratres’. Открытіе новаго сезона было въ Венеціи такимъ же событіемъ, какъ и въ другихъ столицахъ Италіи. Театръ Фениче былъ полонъ въ этотъ вечеръ. Пять часовъ, проводимые въ театр, играютъ такую большую роль въ итальянской жизни, что не безполезно будетъ объяснить привычки, явившіяся вслдствіе такого распредленія времени.

Итальянскія долги устроены иначе, чмъ въ другихъ странахъ въ томъ отношеніи, что всюду ягенщипы любятъ, чтобы ихъ видли, мелгду тмъ какъ итальянки очень мало объ этомъ заботятся. Ихъ ложи образуютъ длинный четыреугольникъ, косой какъ со стороны театра, такъ и со стороны корридора. По правую и по лвую сторону идутъ диваны и впереди стоятъ два кресла: одно для хозяйки ложи, другое для ея подруги, но это послднее рдко бываетъ занято. Каждая женщина въ Италіи слишкомъ занята дома, чтобы длать и принимать визиты и безпокоиться о томъ, что встртитъ соперницу. Итальянка безраздльно царитъ въ своей лож: матери не страдаютъ отъ присутствія дочерей и не стсняютъ ихъ свободу. Такимъ образомъ, съ женщинами нтъ ни дтей, ни родителей, которые слдили бы за ними, надодали и вмшивались въ разговоръ. Снаружи ложи одинаково отдланы шелковой матеріей. Занавси остаются спущенными въ то время, когда семейство, которому принадлежитъ ложа, носитъ трауръ. За нкоторыми исключеніями, какъ, напримръ, въ Милан, ложи не освщаются внутри и получаютъ свтъ только отъ плохихъ люстръ, которыя, несмотря на живой протестъ публики, остаются еще въ нкоторыхъ театрахъ. Мракъ усиливается, благодаря занавсамъ и расположенію ложъ: въ глубин он почти совсмъ не освщены и постороннему трудно увидть, что тамъ длается. Эти ложи, отдланныя внутри дорогой шелковой матеріей, съ свтлыми потолками и позолоченными украшеніями, вмщаютъ отъ восьми до десяти человкъ, тамъ дятъ мороженое, шербетъ, лакомства, и только люди средняго класса позволяютъ себ ужинать. Каждая ложа представляетъ изъ себя недвижимое имущество очень высокой стоимости: цна ихъ доходитъ иногда до тридцати тысячъ ливровъ. Въ Милан, семейство Литта иметъ три ложи рядомъ. Эти факты доказываютъ, какое значеніе приписывается театру въ праздной итальянской жизни. Свтская болтовня царитъ въ ложахъ, названныхъ однимъ изъ остроумнйшихъ писателей и знатоковъ Италіи, Стендалемъ, маленькими гостиными, окна которыхъ вы ходятъ въ партеръ. Въ дйствительности музыка и сцена являются аксессуарами, а главный интересъ заключается въ разговорахъ, въ интригахъ, назначенныхъ свиданіяхъ, услышанныхъ разсказахъ и замчаніяхъ. Театръ представляетъ изъ себя общественное собраніе, въ которомъ вс изучаютъ другъ друга и самостоятельно веселятся. Мужчины, допущенные въ ложу, садятся на диваны въ томъ порядк, въ которомъ они пришли. Но когда оба дивана бываютъ заняты и приходятъ еще кто-нибудь, первый изъ пришедшихъ прекращаетъ разговоръ, встаетъ и уходитъ, а остальные передвигаются на одно мсто и, такимъ образомъ, каждый по-очереди сидитъ рядомъ съ хозяйкой ложи.

Пустая болтовня и серьезные разговоры не могли бы существовать тамъ безъ общей, полной свободы. Женщины не обязаны быть нарядными, он чувствуютъ себя въ театр такъ просто, что всякій, допущенный въ ложу наканун, можетъ на другой день придти въ домъ. Съ перваго раза иностранецъ не пойметъ этой остроумной праздности, этого dolce far niente, сопровождаемаго музыкой. Долгое пребываніе въ стран и тонкая наблюдательность откроютъ иностранцу смыслъ жизни итальянцевъ, напоминаютъ безоблачное небо ихъ страны: въ Италіи богачъ ищетъ только счастья. Аристократъ не заботится о своемъ состояніи, онъ предоставляетъ это управляющимъ, которые обкрадываютъ и разоряютъ его.

Не занимая политической должности, которая скоро надола бы ему, онъ живетъ только своею страстью и наполняетъ ею все время. Слдствіемъ этого является потребность влюбленныхъ безпрестанно видться другъ съ другомъ, такъ какъ тайна итальянской жизни заключается въ томъ, что любовникъ остается въ продолженіе пяти вечернихъ часовъ на глазахъ женщины, съ которою онъ провелъ утро. Итальянскіе нравы влекутъ за собой потребность безпрерывныхъ удовольствій и разореній, скрытыхъ подъ видимою безпечностью. Эта жизнь прекрасна, но очень дорога и ни въ одной стран не встрчается столько прожившихся людей.

Ложа герцогини находилась въ первомъ ярус, который въ Венеціи называется ‘pepiano’. Она садилась всегда такъ, чтобы на нее падалъ слабый свтъ отъ лампы и вслдствіе этого ея прелестная головка красиво выдлялась въ полумрак. Флорентинка привлекала взгляды своимъ высокимъ блымъ лбомъ и тяжелыми черными косами, придававшими ей царственный видъ. Ея спокойныя черты напоминали нжныя, благородныя головки Андреа, дель-Сарто окладомъ лица и разрзомъ прелестныхъ, бархатныхъ глазъ, въ которыхъ отражались мечты о счастіи и чистой любви.

Вмсто оперы ‘Моисей’, въ которой должна была дебютировать Тинти вмст съ Дженовезе, давали ‘Севильскаго Цирульника’, и теноръ принужденъ былъ пть безъ знаменитой примадонны. Импрессаріо объявилъ, что спектакль отмняется вслдствіе нездоровья Тинти, и дйствительно герцога Катанео не было въ театр. Было ли это искуснымъ разсчетомъ со стороны импрессаріо, желавшаго взять два полныхъ сбора, заставляя Дженовезе и Кларину дебютировать отдльно, или Тинти была дйствительно больна? На эти вопросы, волновавшіе партеръ, Эмиліо могъ отвтить съ увренностью. Несмотря на то, что извстіе объ этой болзни возбудило въ немъ угрызенія совсти при воспоминаніи о красот пвицы и его грубомъ обращеніи съ ней, онъ, также какъ и Массимилла, обрадовался отсутствію Тинти и герцога. Кром того, пніе Дженовезе способно было прогнать образы ужасной ночи и продлить воспоминанія о чистыхъ радостяхъ дня. Теноръ, ставшій теперь европейскою знаменитостью, не щадилъ своего голоса, радуясь, что могъ одинъ возбуждать апплодисменты. Въ то время Дженовезе, который родился въ Бергамо, было двадцать три года. Онъ былъ ученикомъ Велути, страстно любилъ искусство и, благодаря голосу, красивой вншности и умнію понимать роли, общалъ стать великимъ, знаменитымъ артистомъ. Онъ возбудилъ ‘неудержимый’ восторгъ, это выраженіе можетъ быть примнимо только въ Италіи, гд партеръ обыкновенно неистово выражаетъ благодарность тому, кто доставляетъ ему удовольствіе.

Нкоторые изъ друзей принца поздравляли его съ наслдствомъ и разсказывали новости. Наканун вечеромъ Тинти, сопровождаемая Катанео, пла у Вульпато и казалась совершенно здоровой, поэтому выдумка о ея болзни возбуждала много толковъ. Судя по тому, что говорилось въ кафэ Флоріанъ, Дженовезе былъ страстно влюбленъ въ Тинти, которая желала избгнуть объясненія и поэтому антрепренеръ не могъ уговорить ихъ пть вмст. По словамъ австрійскаго генерала, Катанео былъ боленъ, а Тинти ухаживала за нимъ, предоставивъ Дженовезе услаждать партеръ. Генералъ, постившій герцогиню, желалъ представить ей новоприбывшаго французскаго врача. Принцъ, замтивъ Вендрамини, бродившаго въ партер, вышелъ, чтобы побесдовать съ другомъ, котораго не вщлъ уже три мсяца. Гуляя съ нимъ мимо ложъ, онъ могъ наблюдать за тмъ, какъ герцогиня принимала иностранца.

— Кто этотъ французъ?— спросилъ принцъ у Вендрамини.

— Врачъ, выписанный Катанео, который хочетъ знать, сколько времени онъ проживетъ. Этотъ французъ ждетъ Мальфатти, съ которымъ назначена консультація.

Какъ вс влюбленныя итальянки, герцогиня не переставала смотрть на Эмиліо. Въ этой стран женщина отдается возлюбленному всецло, и трудно бываетъ замтить съ ея стороны выразительный взглядъ, брошенный на посторонняго.

— Дорогой мой,— сказалъ принцъ Вендрамини,— подумай, гд я провелъ эту ночь.

— Ты побдилъ?— спросилъ Вендрамини, обнимая принца за талію.

— Нтъ,— отвтилъ Эмиліо,— но я надюсь когда-нибудь добиться любви Массимиллы.

— Ну, что же,— сказалъ Марко,— ты будешь самымъ счастливымъ человкомъ въ мір. Герцогиня наиболе совершенная женщина во всей Италіи. Мн, который смотритъ на все сквозь опьяняющіе пары опіума, она кажется высшимъ олицетвореніемъ искусства. Природа неумышленно сотворила ее, похожей на портретъ Рафаэля. Повидимому, герцогъ Катанео не думаетъ противиться вашей любви, потому что очень предупредительно отсчиталъ мн тысячу экю, которые я долженъ теб передать.

— Во всякомъ случа, чтобы теб ни говорили,— я буду всегда ночевать у тебя, потому что каждая минута, проведенная вдали отъ Массимиллы, кажется мн казнью.

Эмиліо занялъ свое мсто въ глубин ложи и, оставаясь все время безмолвнымъ, слушалъ герцогиню и наслаждался ея умомъ и красотой. Массимилла не изъ тщеславія, а только ради своего друга предавалась прелестной итальянской бесд, въ которой сарказмъ касается вещей, а не лицъ, а тонкая иронія затрогиваетъ только то, что дйствительно достойно смха. Во всякой другой стран Катанео показалось бы, можетъ быть, утомительной, итальянцы люди высшей степени умные, не любятъ не кстати высказывать свой умъ, ихъ разговоръ льется связно безъ всякихъ усилій, онъ не представляетъ изъ себя, какъ во Франціи, борьбу, въ которой всякій старается блеснуть своимъ умньемъ, а тотъ, кто не сумлъ ничего сказать, чувствуетъ себя униженнымъ. Ихъ рчь блистаетъ иногда удачной сатирой, касающейся всмъ извстныхъ фактовъ, но вмсто злой, компрометирующей эпиграммы, итальянцы обмниваются необыкновенно выразительными улыбками и взглядами. Они весьма основательно считаютъ скучнымъ стараться разгадать чужія мысли въ то время, когда они собираются повеселиться. Поэтому Вульпато сказала Катанео: ‘Если бы ты любила его, ты не была бы такъ разговорчива и остроумна’. Эмиліо никогда не вмшивался въ разговоръ, онъ только слушалъ и наблюдалъ. Его молчаніе заставило бы многихъ иностранцевъ считать принца за человка ничтожнаго, какъ они это вообще думаютъ о всхъ влюбленныхъ итальянцахъ, а между тмъ это былъ просто любовникъ, погруженный въ свое счастіе. Вендрамини помстился съ принцемъ противъ француза, который въ качеств иностранца сидлъ въ противоположномъ углу, рядомъ съ герцогиней.

— Этотъ господинъ пьянъ?— тихо спросилъ врачъ Массимиллу, посмотрвъ на Вендрамини.

— Да,— просто отвтила Катанео.

Въ этой стран страстей, каждая изъ нихъ заслуживаетъ извиненіе и къ заблужденіямъ относятся съ большою снисходительностью. Герцогиня глубоко вздохнула и на лиц ея отразилось выраженіе сдерживаемаго страданія,

— Въ Италіи можно встртить много странностей! Вендрамини живетъ опіумомъ, другой — любовью, третій углубляется въ науку, большая часть богатыхъ молодыхъ людей влюбляется въ танцовщицъ, благоразумные копятъ деньги, мы вс ищемъ счастія или опьяннія.

— Потому что вы вс хотите разсяться отъ преслдующей васъ мысли, по только одна революція можетъ исцлить васъ,— отвтилъ врачъ.— Генуэзецъ жалетъ о республик, миланецъ желаетъ независимости, пьемонтецъ — конституціоннаго правленія, римлянинъ — свободы…

— Которой онъ не понимаетъ,— сказала герцогиня.— Увы, существуютъ безумцы, желающіе вашей глупой конституціонной хартіи, уничтожающей вліяпіе женщины. Большая часть моихъ соотечественницъ считаетъ ваши французскія произведенія безполезными мечтами…

— Безполезными!— воскликнулъ докторъ.

— Но разв въ книг можно найти лучшее, чмъ то, что мы носимъ въ сердцахъ?— продолжала герцогиня.— Италія безумна!

— Я не думаю, чтобы можно было назвать безумнымъ народъ, который желаетъ независимости,— отвтилъ врачъ.

— Боже мой,— живо возразила герцогиня,— стоитъ ли проливать столько крови, чтобы пріобрсти, какъ вы, право спорить изъ-за разныхъ глупыхъ идей.

— Вы любите деспотизмъ!— вскричалъ врачъ.

— Отчего же мн не любить системы правленія, которая, не заставляя заниматься ни книгами, ни политикой, оставляетъ людей свободными.

— Я думалъ, что итальянцы боле любятъ свою страну,— сказалъ французъ.

— Герцогиня засмялась такъ тонко, что ея собесдникъ пересталъ отличать ея шутки отъ правды и серьезное политическое убжденіе отъ насмшливой критики.

— Итакъ, вы не либеральны?— сказалъ онъ.

— Да сохранитъ меня Богъ отъ этого!— воскликнула она.— Что можетъ быть боле непріятнаго въ женщин, чмъ подобное убжденіе? Разв вы полюбили бы женщину, сердце которой принадлежало бы всему человчеству?

— Т, которые любятъ, естественно становятся аристократами,— сказалъ улыбаясь австрійскій генералъ.

— Войдя въ театръ,— продолжалъ французъ,— я увидлъ васъ первую и сказалъ его превосходительству, что если дано какой-нибудь женщин представлять страну, то это именно вамъ. Мн казалось, что я встртилъ генія Италіи, но, къ сожалнію, теперь вижу, что вы представляете великолпную форму, но въ васъ нтъ… конституціоннаго духа,— прибавилъ онъ.

— Неправда ли, какъ отвратительны наши танцовщицы и пвцы,— сказала герцогиня, приглашая его жестомъ посмотрть на балетъ.— Парижъ и Лондонъ похищаютъ у насъ вс великіе таланты, въ Париж они оцниваются, а въ Лондон оплачиваются. Дженовезе и Тинти не останутся у насъ и полугода…

Въ эту минуту генералъ вышелъ. Вендрамини, принцъ и два другіе итальянца обмнялись улыбками и взглядами, указывая другъ другу на француза. Странное дло, этотъ послдній почувствовалъ неловкость, думая, что сдлалъ какую-нибудь ошибку, но скоро онъ нашелъ ключъ къ этой загадк.

— Не думаете ли вы,— сказалъ Эмиліо,— что съ нашей стороны было бы неосторожностью говорить откровенно при нашихъ повелителяхъ?

— Вы находитесь въ порабощенной стран,— сказала герцогиня. Ея голосъ и движеніе головы придали ей внезапно то выраженіе, котораго искалъ въ ней врачъ.— Вендрамини,— сказала она такъ тихо, что ее слышалъ одинъ иностранецъ,— куритъ опіумъ. Эту проклятую мысль ему подалъ одинъ англичанинъ. Онъ искалъ совсмъ по другимъ причинамъ, чмъ Вендрамини, пріятной смерти, не той, которой мы придаемъ грубую форму скелета, но смерти пышной, среди знаменъ, представляющейся намъ въ вид молодой двушки, увнчанной лаврами и цвтами, она является въ облак порохового дыма, приносится втромъ съ пушечнымъ ядромъ. Но ее можно видть также на лож разврата, въ парахъ пунша, въ шаловливой струйк дыма надъ тлющими углями. Когда Вендрамини пожелаетъ этого, онъ за три австрійскихъ ливра становится венеціанскимъ полководцемъ, всходитъ на республиканскія галеры и побждаетъ златоглавый Константинополь, онъ видитъ себя на диванахъ гарема среди женъ султана, ставшаго служителемъ торжествующей Венеціи. Затмъ онъ возвращается съ сокровищами, взятыми изъ Турціи для возстановленія его дворца. Посл женщинъ Востока онъ отдается тайнымъ интригамъ съ дорогими ему венеціанками, опасаясь ревности, которой не существуетъ. За три мелкія монеты онъ переносится въ Совтъ Десяти, производитъ строгій судъ, занимается важными длами и по выход изъ дворца дожей плыветъ на гондол къ какому-нибудь балкону, гд его ждутъ. Онъ любитъ женщину, которой опіумъ придаетъ поэзію, недоступную намъ, живымъ существамъ. Внезапно онъ оборачивается и встрчается лицомъ къ лицу съ ужаснымъ сенаторомъ, вооруженнымъ кинжаломъ, онъ слышитъ, какъ этотъ кинжалъ вонзается въ сердце его любовницы, которая спасаетъ его и умираетъ съ улыбкой счастія на устахъ. Она очень счастлива,— сказала герцогиня, взглянувъ на принца. Онъ спасается бгствомъ, собираетъ флотъ и покоряетъ своей дорогой Венеціи Иллирійское побережье, получаетъ, благодаря своей слав, помилованіе и наслаждается прелестями семейной жизни, ему представляются зимній вечеръ, домашній очагъ, молодая жена, прелестныя дти, молящіяся св. Марку подъ руководствомъ старой няни. Да, благодаря тремъ фунтамъ опіума, онъ наполняетъ оружіемъ нашъ пустой арсеналъ, онъ видитъ нагруженныя товарами суда, собирающіяся изъ четырехъ частей свта. Въ его воображеніи современная промышленность процвтаетъ не въ Лондон, а въ Венеціи, гд устраиваются висячіе сады Семирамиды, строится Іерусалимскій храмъ и лучшія римскія зданія. Венеція покровительствуетъ, какъ прежде, искусствамъ и процвтаетъ еще боле, чмъ въ средніе вка, благодаря новымъ научнымъ открытіямъ. Памятники, люди тснятся въ его голов, въ мгновеніе ока созидаются и разрушаются государства, города, совершаются революціи, и одна только Венеція растетъ и усиливается, владычествуетъ надъ моремъ и Индіей, иметъ два милліона жителей, владетъ скипетромъ Италіи.

— Какую глубокую неизвданную пропасть представляетъ человческій умъ!— воскликнулъ докторъ.

— Дорогая герцогиня,— сказалъ Вендрамини глухимъ голосомъ,— не забудьте послднюю услугу, которую мн окажетъ элексиръ. Посл того, какъ я слушалъ чарующіе звуки музыки и голосовъ, испытывалъ высшія наслажденія, отдавался страстной любви въ магометовомъ раю, мн являются теперь ужасные, образы. Я вижу въ моей дорогой Венеціи искаженныя предсмертными муками лица дтей, покрытыхъ ужасными ранами плачущихъ, растерзанныхъ женщинъ, побжденныхъ воиновъ, раздавленныхъ между мдными обшивками стснившихся кораблей. Мн кажется, что Венеція представляется мн теперь такшо, какая она есть въ дйствительности: траурной, разоренной и опустошенной! Блдные призраки скользятъ по жилищамъ!..

‘Мн уже чудятся иногда австрійскіе солдаты: мои чудныя сновиднія приближаются къ дйствительности, между тмъ какъ полгода назадъ дйствительность была для меня непріятнымъ сномъ, а мечты, подъ вліяніемъ опіума, моею жизнью, полной любви, наслажденій, серьезныхъ трудовъ и цолитики. Увы, къ несчастію, я приближаюсь къ могил, гд въ странномъ полумрак, не напоминающемъ ни день, ни ночь, сливаются мечты и дйствительность.

— Вы видите, что въ этой голов слишкомъ много патріотизма,— сказалъ принцъ, дотрогиваясь до густыхъ черныхъ волосъ, падавшихъ на лобъ Марка.

— О, если только онъ насъ любитъ,— сказала герцогиня,— онъ долженъ оставить опіумъ.

— Я вылечу вашего друга,— сказалъ французъ.

— Исполните это и мы будемъ любить васъ,— сказала Массимилла,— но если вы по возвращеніи во Францію, не будете клеветать на насъ, то мы полюбимъ васъ еще сильнй. Бдные итальянцы слишкомъ потрясены тяжелымъ порабощеніемъ, въ которомъ и вы принимали участіе,— прибавила она улыбаясь.

— Но наше господство было великодушне, чмъ австрійское,— живо возразилъ врачъ.

— Австрія угнетаетъ насъ и ничего за это не даетъ, вы же завоевали насъ для того, чтобы увеличивать и украшать наши города и собирать у насъ войско. Вы разсчитывали сохранить Италію, а австрійцы боятся потерять ее — вотъ и вся разница. Они хотятъ дать намъ свое буржуазное безсмысленное счастіе, между тмъ какъ вы мучили насъ вашей разорительной дятельностью. Но не все ли равно, умереть отъ яда успокоивающаго или возбуждающаго, конецъ все тотъ же, не правда ли, докторъ?

— Бдная Италія! Она представляется мн прекрасной женщиной, которую Франція должна любить и защищать!— воскликнулъ врачъ.

— Вы не сумли бы любить насъ такъ, какъ мы желаемъ,— отвчала герцогиня улыбаясь.— Мы ищемъ свободы, но не того низкаго и грубаго либерализма, который убиваетъ искусство. Я хотла бы,— сказала она громкимъ взволнованнымъ голосомъ,— чтобы каждая итальянская республика возродилась съ ея аристократіей, народомъ и свойственной всмъ классамъ свободой. Я желала бы, чтобы старинныя итальянскія республики ожили съ ихъ внутренней борьбой — и соперничествомъ, благодаря которому явились лучшія произведенія искусства, создалась политика, возвысились знатныя фамиліи. Простирать власть на слишкомъ большомъ пространств значитъ ослаблять ее. Въ средніе вка итальянскія республики были украшеніемъ и славой Европы. Почему Италія палатамъ, гд восторжествовали швейцарцы, стоящіе такъ низко передъ ней?

— Швейцарскія республики,— отвтилъ врачъ,— напоминали добрыхъ хозяекъ, занятыхъ своими мелкими заботами и ни въ чемъ не завидовавшихъ другъ другу. Между тмъ какъ ваши республики были гордыми правительницами, готовыми продать себя, лишь бы не кланяться сосдкамъ, он пали слишкомъ низко, чтобы подняться когда-нибудь. Гвельфы торжествуютъ!

— Не слишкомъ жалйте насъ,— сказала герцогиня съ гордостью, и ея голосъ заставилъ вздрогнуть обоихъ друзей. Мы все-таки стоимъ выше васъ. Изъ глубины своей нищеты Италія царитъ надъ всми, благодаря своимъ многочисленнымъ избранникамъ. Къ несчастію, большая часть нашихъ геніевъ такъ скоро понимаетъ жизнь, что отдается пагубнымъ наслажденіямъ, но зато т, которые желаютъ пріобрсти безсмертіе, умютъ похищать ваше золото и возбуждать ваше восхищеніе.

‘Легкомысленные путешественники и льстивые поэты оплакиваютъ паденіе Италіи, политики клевещутъ на ея нравы, она кажется истощенной, безсильной, разрушающейся, старющей раньше времени, а между тмъ тамъ во всхъ отрасляхъ науки и искусства встрчаются геніальные люди, какъ иногда въ старомъ виноградник встрчаются здоровые побги, дающіе обильный плодъ. Италія даетъ еще такихъ людей, какъ Лагранжъ, Вольта, Розари, Канова, Россини, Бартолини, Гальвани, Висано, Беккаріа, Чиконьяра, Корветто. Итальянцы стоятъ во глав многихъ отраслей науки и поддерживаютъ искусство, которому служатъ. Не говоря о пвцахъ, пвицахъ и артистахъ, которые поражаютъ Европу совершенствомъ своего исполненія, какъ, напримръ, Таліони, Паганини и т. д. Италія царитъ надъ всмъ міромъ, который всегда будетъ преклоняться передъ ней. Подите сегодня вечеромъ въ кафэ Флоріанъ и вы найдете тамъ Карнайя, одного изъ выдающихся людей: никто, за исключеніемъ моего мужа, не понимаетъ лучше его музыку. Его называютъ здсь: ‘il fanatico’!

Спустя нсколько минутъ посл разговора между французомъ и герцогиней, выказавшей свое тонкое краснорчіе, итальянцы вышли одинъ за другимъ и сообщили всмъ, что Катанео, считавшаяся: ‘una donna di gran spirito’ (женщиной большого ума), одержала верхъ надъ искуснымъ французскимъ врачемъ въ спор объ Италіи. Эта новость занимала всхъ въ тотъ вечеръ. Увидя, что онъ находится въ обществ только герцогини и принца, французъ понялъ, что ихъ слдовало оставить однихъ и вышелъ. Массимилла простилась съ нимъ однимъ гордымъ наклоненіемъ головы, чмъ могла бы возбудить ненависть въ этомъ человк, если бы онъ раньше не былъ очарованъ ея разговоромъ и красотой. Къ концу оперы Эмиліо остался наедин съ Катанео, онъ взялъ ея руку, и они прослушали тотъ дуэтъ, которымъ оканчивается ‘Севильскій Цирульникъ’.

— Одна только музыка можетъ выразить любовь,— сказала герцогиня, взволнованная пніемъ счастливыхъ любовниковъ.

Слезы навернулись на глазахъ Эмиліо. Массимилла, прекрасная, какъ Цецилія Рафаэля, пожала ему руку, ихъ колни почти касались, а ея губы ждали поцлуя. Принцъ видлъ, какъ пылали щеки его возлюбленной, вся кровь приливала къ его сердцу, ему казалось, что онъ слушаетъ хоръ небесныхъ голосовъ и въ то же время онъ готовъ было пожертвовать жизнью, чтобы испытать то страстное желаніе, которое наканун возбудила въ немъ презрнная Кларина. Наивная Массимилла объяснила его слезы той фразой, которая вырвалась у нея посл каватины Дженовезе.

— Дорогой мой,— сказала она тихо Эмиліо,— разв ты не чувствуешь себя настолько же выше любовныхъ признаній, насколько сама любовь стоитъ выше ея проявленія?

Проводивъ герцогиню до гондолы, Эмиліо подождалъ Вендрамини, чтобы идти вмст въ кафэ Флоріанъ.

Трудно описать такое учрежденіе, какъ венеціанское кафэ Флоріанъ. Купцы устраивали гамъ свои дла, адвокаты собирались туда, чтобы обсуждать самые затруднительные вопросы. Кафэ Флоріанъ было одновременно биржей, театральнымъ фойе, читальней, клубомъ и представляло такія удобства, что многія венеціанки совершенно не знали о длахъ своихъ мужей, такъ какъ вс нужныя письма отправлялись изъ кафэ Флоріанъ. Вполн понятно, что въ кафэ бывало много шпіоновъ, но ихъ присутствіе еще боле возбуждало умы венеціанцевъ и давало возможность проявлять ихъ извстную въ прежнее время осторожность. Многіе проводили тамъ цлые дни и, вообще, это кафэ являлось для нкоторыхъ людей такою потребностью, что они покидали въ антрактахъ ложи своихъ дамъ и приходили туда послушать, что говорилось.

Проходя по узкимъ улицамъ Мерчеріи, друзья хранили молчаніе, такъ какъ кругомъ было слишкомъ много народу. Выйдя на площадь св. Марка, принцъ сказалъ:

— Не будемъ пока входить въ кафэ, останемся здсь: мн надо съ тобой поговорить.

Онъ разсказалъ о своемъ приключеніи съ Тинти и о томъ положеніи, въ которомъ находился. Отчаяніе Эмиліо показалось Вендрамини настолько близкимъ къ помшательству, что онъ общалъ исцлить его, если тотъ предоставитъ ему свободу дйствій по отношенію къ Массимилл. Эта надежда, явившаяся очень кстати, помшала Эмиліо утопиться ночью въ канал, такъ какъ при воспоминаніи о пвиц онъ чувствовалъ непреодолимое желаніе вернуться къ ней. Оба пріятеля отправились въ самую отдаленную комнату кафэ, чтобы послушать разговоръ избранныхъ венеціанцевъ о событіяхъ дня. Главнымъ предметомъ разговора былъ Байронъ, надъ которымъ итальянцы дко надсмхались, затмъ необъяснимая привязанность Катанео къ Тинти, истолковываемая самыми разнообразными способами, дебютъ Дженовезе и, наконецъ, споръ герцогини съ французскимъ врачемъ. Въ залъ вошелъ герцогъ Катанео въ ту минуту, когда разговоръ касался исключительно музыки. Онъ очень вжливо поклонился Эмиліо, который съ достоинствомъ отвтилъ ему, этотъ поступокъ никмъ не былъ замченъ, такъ какъ казался вполн естественнымъ. Катанео оглянулся, ища кого-нибудь изъ знакомыхъ, и поздоровался съ Вендрамини, богатымъ банкиромъ и извстнымъ меломаномъ, другомъ графини Абрицци, говорившимъ въ эту минуту. Происхожденіе этого человка, какъ и многихъ другихъ постителей кафэ Флоріанъ, было совершенно неизвстно и тщательно скрываемо: о немъ знали только то, что онъ сообщалъ о себ въ кафэ.

Это былъ Карпайя, аристократъ по происхожденію, о которомъ горцогиня упомянула въ разговор съ французомъ. Этотъ венеціанецъ принадлежалъ къ классу мечтателей, которые, благодаря необыкновенно развитымъ мыслительнымъ способностямъ, могутъ все угадывать. Будучи восторженнымъ теоретикомъ, онъ заботился о слав не боле, чмъ о сломаномъ мундштук. Его жизнь соотвтствовала убжденіямъ. Карпайя появлялся около десяти часовъ утра подъ арками Прокураторіи, гулялъ по Венеціи и курилъ сигары, причемъ никто не зналъ, откуда онъ приходилъ. Онъ аккуратно посщалъ Фениче, садился въ партер, а въ антракт уходилъ въ кафэ Флоріанъ, гд обыкновенно выпивалъ три или четыре чашки кофе и оканчивалъ день, возвращаясь домой около двухъ часовъ ночи. Тысячи двухсотъ франковъ было достаточно для удовлетворенія всхъ его потребностей, онъ закусывалъ одинъ разъ въ день у ресторатора на Мерчеріи, приготовлявшаго ему обдъ въ опредленный часъ на небольшомъ столик въ глубин зала. Дочь ресторатора приготовляла ему фаршированныя устрицы и снабжала его сигарами, заботясь о сбереженіи его средствъ. По его совту эта двушка, несмотря на свою красоту, не слушала любовныхъ признаній, жила скромно и носила старинный венеціанскій костюмъ. Этой венеціанк было двнадцать лтъ, когда Карпайя заинтересовался ею и двадцать шесть, когда онъ умеръ. Она очень любила этого бднаго стараго аристократа, не подозрвая о его намреніяхъ, такъ какъ онъ никогда не цловалъ ей даже руки. Подъ конецъ, эта простая двушка пріобрла надъ патриціемъ неограниченное вліяніе и заботилась о немъ, какъ мать о сын: она предупреждала его, когда слдовало перемнить блье и давала ему чистую рубашку, которую онъ уносилъ съ собой и надвалъ на другой день. Въ театр или на прогулк онъ никогда не смотрлъ на женщинъ. Несмотря на свое древнее патриціанское происхожденіе, онъ нисколько не цнилъ своей знатности. Вечеромъ, посл полуночи, онъ какъ бы пробуждался отъ своей апатіи и начиналъ бесдовать, причемъ замтно было, что онъ все слышалъ и за всмъ наблюдалъ. Этотъ пассивный, неспособный объяснить своей доктрины, Діогенъ, наполовину турокъ, наполовину венеціанецъ, былъ небольшого роста, толстякъ съ остроконечнымъ носомъ дожа, сатирическимъ взглядомъ инквизитора и насмшливымъ ртомъ. Только посл его смерти узнали, что онъ жилъ близъ Санъ-Бенедетто въ небольшой грязной комнат и обладалъ двумя милліонами франковъ въ процентныхъ бумагахъ. Онъ не пользовался своими доходами, начиная съ 1814 года и, такимъ образомъ, составилось громадное состояніе, которое онъ завщалъ дочери ресторатора.

— Дженовезе,— говорилъ онъ,— пойдетъ далеко. Не знаю, понимаетъ ли онъ назначеніе музыки или дйствуетъ инстинктивно, но, во всякомъ случа, это первый пвецъ, который удовлетворяетъ меня. Значитъ я не умру, не услышавъ тхъ руладъ, которыя очаровали меня во сн и, какъ мн казалось, звучали еще въ пространств посл моего пробужденія. Рулада представляетъ изъ себя высшее выраженіе искусства, это арабески, украшающіе лучшую комнату во дворц: увеличьте ихъ немного и все будетъ испорчено, уменьшите и они не будутъ производить впечатлнія. Рулада должна возбуждать въ нашей душ тысячу дремлющихъ мыслей, носиться въ воздух и разсыпать зерна, которыя, будучи подхвачены слухомъ, расцвтутъ въ глубин нашего сердца. Поврьте мн, что, написавъ святую Цецилію, Рафаэль отдалъ предпочтеніе музык надъ поэзіей. Онъ былъ правъ: музыка проникаетъ въ сердце, между тмъ какъ вся литература обращается только къ уму. Благодаря музык, мысли распространяются такъ же быстро, какъ ароматъ духовъ. Голосъ пвца поражаетъ въ насъ не самую мысль, не воспоминанія о пережитомъ счастіи, но основы нашихъ мыслей и ощущеній. Къ несчастію, грубый обычай заставляетъ музыкантовъ основывать выразительность на словахъ, искусственно возбуждать интересъ, правда, въ противномъ случа они не были бы поняты толпой. Такимъ образомъ, рулада является единственнымъ пунктомъ, сохраненнымъ для истинныхъ любителей музыки и чистаго, ничмъ не прикрашеннаго искусства. Когда я слушалъ сегодня послднюю каватину, мн казалось, что прекрасная молодая двушка зоветъ меня къ себ, и что одинъ ея взглядъ возвращаетъ мн молодость, что на мою голову возложенъ внокъ и передо мною отворяются драгоцнныя двери, ведущія въ таинственную область мечтаній! Я обязанъ Дженовезе тмъ, что могъ забыть свою старость хотя бы на нсколько моментовъ, показавшихся мн долгими, благодаря испытаннымъ ощущеніямъ. Я почувствовалъ себя молодымъ, любимымъ, вдыхающимъ ароматъ весеннихъ розъ.

— Вы ошибаетесь, дорогой Карпайя,— сказалъ герцогъ.— Въ музык существуетъ сила боле магическая, чмъ рулада..

— Какая?— спросилъ Карпайя.

— Созвучіе двухъ голосовъ, или голоса и скрипки, по звуку наиболе приближающейся къ человческому голосу,— отвтилъ герцогъ.— Это безукоризненное созвучіе даетъ намъ возможность понять смыслъ жизни, возбуждаетъ сладострастіе и переноситъ человка въ ту сіяющую сферу, гд онъ мыслью можетъ объять весь міръ. Для тебя, Карпаіа, нужна еще тема, а для меня достаточно принципа. Ты хочешь, чтобы прежде, чмъ разсыпаться ослпительнымъ снопомъ, вода прошла бы черезъ тысячи каналовъ машиниста, между тмъ, какъ я довольствуюсь тихою прозрачною водною поверхностью, я ищу взглядомъ спокойнаго моря и мн кажется, что я понимаю безконечность!

— Замолчи, Катанео,— гордо сказалъ Карпайя.— Какъ, ты не видишь феи, которая, носясь въ ореол сіянія съ золотою нитью гармоніи, съ улыбкой бросаетъ намъ сокровища мелодіи? Разв ты никогда не ощущалъ, какъ она касается магической палочкой твоего любопытства и говоритъ ему ‘проснись’! Она поднимается въ глубин нашего мозга и касается своихъ волшебныхъ струнъ, какъ органистъ касается клавишей. И внезапно отъ этого прикосновенія возстаютъ чудесно сохранившіяся, всегда свжія воспоминанія о прекрасномъ прошедшемъ. Къ намъ снова является молодая любовница и ласкаетъ наши густыя кудри, мы чувствуемъ, что сердца наши переполнены, и снова испытываемъ любовь. Въ насъ кипитъ молодость и страсть и мы снова повторяемъ когда-то сказанныя и понятыя слова. А голосъ все льется, и съ нимъ быстро проходятъ виднія прошедшаго, они исчезаютъ и меркнутъ передъ другими, еще боле глубокими наслажденіями неизвстнаго будущаго, на которое указываетъ намъ фея, скрываясь въ голубыхъ небесахъ.

— А ты,— отвтилъ Катанео,— разв никогда не видлъ сіяющей звзды, благодаря которой для тебя освщались небеса? Разв ты не возносился туда, разв не понималъ въ т минуты міровыхъ основъ?

Вс слушатели думали, что герцогъ и Карпайя затяли игру, условія которой никому не были извстны.

— Голосъ Дженовезе овладваетъ всми душевными фибрами,— сказалъ Карпайя.

— А голосъ Тинти волнуетъ кровь,— отвтилъ герцогъ.

— Какое удачное толкованіе любви въ этой каватин,— продолжалъ Карпайя.— О, Россини былъ еще молодъ, когда написалъ эту тему, дышащую счастіемъ! Кровь приливала къ моему сердцу и возбуждала тысячи желаній. Никогда еще моя связь съ земнымъ не прерывалась такими чудными звуками, никогда фея не улыбалась мн такъ любовно, не простирала ко мн своихъ чудныхъ рукъ и не поднимала завсы, которая скрываетъ отъ меня другую жизнь.

— Завтра, мой старый другъ,— отвтилъ герцогъ,— ты улетишь на крыльяхъ блоснжнаго лебедя въ ту богатую страну, гд царитъ вчная весна. Въ твое сердце проникнетъ лучъ новаго солнца. Ты почувствуешь на себ взглядъ Мадонны и сочтешь себя счастливымъ любовникомъ, котораго ласкаетъ сама богиня Сладострастія. Твоимъ лебедемъ будетъ голосъ Дженовезе, если только онъ въ состояніи будетъ слиться съ голосомъ своей Леды-Тинти. Завтра намъ дадутъ ‘Моисея’, лучшую оперу величайшаго итальянскаго композитора.

Вс разошлись, не желая боле слушать герцога и Карпайя и оставаться жертвами ихъ мистификаціи. Только Вендрамини съ французомъ слушали ихъ въ продолженіе нсколькихъ минутъ. Вендрамини, курившій постоянно опіумъ, могъ понять эту поэзію и владлъ ключомъ къ фантастической области, въ которой носились эти страстные мечтатели. Посл долгихъ стараній, французъ также понялъ ихъ, такъ какъ самъ принадлежалъ къ той парижской школ, изъ которой люди выходятъ настолько же глубокими метафизиками, какъ и умлыми врачами.

— Ты слышалъ ихъ?— спросилъ Эмиліо Вендрамини по выход изъ кафэ около двухъ часовъ ночи.

— Да, дорогой Эмиліо,— отвтилъ ему Вендрамини, уводя его къ себ.— Герцогъ и Карпайя принадлежатъ къ разряду тхъ умовъ, которые еще здсь на земл могутъ отршаться отъ своей плоти и витать въ полной чудесъ области нашего нравственнаго существованія. Искусство переносилъ ихъ въ ту сферу, гд мы находимся, ты — вслдствіе страстной любви, я — благодаря опіуму. Они могутъ быть поняты только имъ подобными. Благодаря этому печальному средству, которое постоянно возбуждаетъ меня и даетъ возможность переживать столтіе въ одну ночь, я могу понять этихъ людей, когда они говорятъ о чудной стран, прозванной страною химеръ людьми, которыхъ считаютъ благоразумными, и — страной дйствительности такими безумцами, какъ мы. А герцога и Карпайя, познакомившихся въ Неапол, гд родился Катанео, можно назвать музыкальными безумцами.

— Но какую это странную систему Карпайя хотлъ объяснить герцогу?— спросилъ принцъ.— Неужели ты это также понялъ?

— Да,— сказалъ Вендрамини,— Карпайя подружился съ однимъ музыкантомъ изъ Кремоны, живущимъ въ палаццо Капелло. Этотъ человкъ увренъ, что музыкальные звуки встрчаютъ въ насъ извстное вещество, подобное тому, которое порождаетъ въ насъ свтовыя впечатлнія, и что, благодаря этому веществу, у насъ являются мысли.— Но его мннію, человкъ обладаетъ какъ бы внутренними клавишами, на которыя дйствуютъ звуки, причемъ эти клавиши соединены съ нервными центрами, служащими источниками нашихъ мыслей и ощущеній. Карпайя, который видитъ въ искусств совокупность средствъ, съ помощью которыхъ можно согласовать вншній міръ съ нашею внутреннею жизнью, раздляетъ мнніе этого инструментальнаго мастера, написавшаго теперь цлую оперу. Представь себ великое произведеніе, возбуждающее безконечныя ощущенія, въ которомъ чудеса видимой природы воспроизведены съ необыкновеннымъ талантомъ, легкостью и широтой, но которое доступно только избраннымъ натурамъ, обладающимъ божественною силой,— и ты поймешь необузданные восторги герцога и Карпайя. Они поэты ради самихъ себя. Но едва только человкъ переходитъ сферу, въ которой зарождаются пластическія произведенія, основанныя на подражаніи, и углубляется въ міръ отвлеченностей, гд обо всемъ судятъ только въ принцип и разсматриваютъ съ точки зрнія всесильныхъ результатовъ, его перестаютъ понимать заурядные умы.

— Ты объяснилъ сейчасъ мою любовь къ Массимилл,— сказалъ Эмиліо.— Я чувствую въ себ силу, которая просыпается во мн отъ одного ея взгляда, отъ малйшаго прикосновенія и повергаетъ меня въ міръ сіянья, гд я испытываю впечатлнія, о которыхъ не смлъ раньше говорить съ тобой. Мн часто казалось, что прикосновеніе ея прелестной руки, ея рчь, затрогиваютъ во мн т внутреннія клавиши, о которыхъ ты говорилъ. Желаніе возбуждаетъ мой мозгъ и будитъ въ немъ этотъ невидимый міръ, въ то время, какъ тло остается безчувственнымъ. Воздухъ кажется мн краснымъ и сверкаетъ передъ моими глазами, неизвстные ароматы ослабляютъ нервы, и я испытываю такое томленіе, что, кажется, вся кровь уходитъ изъ моихъ открытыхъ жилъ.

— Опіумъ производитъ на меня то же дйствіе,— отвтилъ Вендрамини.

— Но разв ты хочешь умереть?— спросилъ съ ужасомъ Эмиліо.

— Вмст съ Венеціей,— отвтилъ Вендрамини, указывая рукой на Санъ-Марко.— Взгляни на эти колокольни, разв тамъ есть хоть одинъ прямой шпиль? Неужели ты не понимаешь, что море требуетъ жертвъ?

Принцъ опустилъ голову, не смя говорить своему другу о любви. Только много путешествуя среди побжденныхъ націй, можно понять, что значитъ для нихъ свобода родины. Приближаясь къ палаццо Вендрамини, принцъ и Марцо увидли стоявшую у входа гондолу. Принцъ нжно обнялъ своего друга и шутя пожелалъ ему пріятной ночи.

— Зачмъ мн женщины, когда я люблю Венецію!— воскликнулъ Вендрамини.

Въ эту минуту гондольеръ, узнавъ принца, наклонился и тихо сказалъ: ‘Герцогиня здсь, господинъ!’

Эмиліо прыгнулъ въ гондолу и очутился въ чьихъ-то сильныхъ объятіяхъ. Почувствовавъ близость влюбленной женщины, принцъ пересталъ быть прежнимъ Эмиліо: онъ превратился въ любовника Тинти. Его ощущенія были такъ быстры и неожиданны, что онъ лишился силъ посл перваго ея поцлуя.

— Прости мн этотъ обманъ, дорогой мой,— говорила сициліанка.— Я умерла бы, не видя тебя!

И гондола понеслась быстро и безшумно по вод.

На другой день въ семь съ половиной часовъ вечера зрители были уже въ театр на своихъ мстахъ, за исключеніемъ тхъ лицъ, которыя всегда садились въ партер наудачу. Старый Карпайя находился въ лож Катанео. До начала увертюры герцогъ сдлалъ визитъ жен. Онъ все время старался быть вблизи ея, оставляя Эмиліо на переднихъ мстахъ ложи. Онъ сказалъ нсколько незначущихся фразъ безъ сарказма и горечи, точно имлъ дло съ совершенно постороннимъ лицомъ. Несмотря на усилія казаться веселымъ и естественнымъ, принцъ не могъ измнить озабоченнаго выраженія лица. Самый равнодушный наблюдатель могъ приписать ревности сильную перемну въ его обыкновенно спокойныхъ чертахъ. Герцогиня, безъ сомннія, раздляла волненіе Эмиліо, такъ какъ казалась мрачной и удрученной. Герцогъ, чувствовавшій себя очень неловко между ними, воспользовался приходомъ француза, чтобы уйти.

— Вы услышите величайшую музыкальную поэму,— сказалъ онъ врачу, опуская за собой портьеру ложи.— Ее трудно сразу понять, но я надюсь, что герцогиня суметъ лучше, чмъ кто-либо, объяснить вамъ все, такъ какъ она моя ученица.

Врачъ былъ пораженъ, также какъ и Катанео, лицами влюбленныхъ, выражавшими болзненное отчаяніе.

— Разв итальянская опера нуждается въ чичероне?— спросилъ онъ съ улыбкой герцогиню.

Этотъ вопросъ привелъ Массимиллу въ себя. Она вспомнила о своихъ обязанностяхъ, какъ хозяйки ложи, и постаралась скрыть грусть, выражавшуюся на ея лиц. Отвтивъ съ поспшностью, она воспользовалась готовымъ сюжетомъ для разговора, чтобы излить свое внутреннее раздраженіе.

— Это не опера,— отвтила она,— а ораторія. Подобное произведеніе можно сравнить съ однимъ изъ нашихъ лучшихъ архитектурныхъ памятниковъ, который я съ удовольствіемъ покажу вамъ. Поврьте мн, мы должны напрягать вс наши умственныя способности, чтобы понять великаго Россини: надо быть одновременно поэтомъ и музыкантомъ, чтобы подняться на высоту подобной музыки. Впрочемъ, французы такъ понятливы, что подъ конецъ наврно полюбятъ и оцнятъ его. Языкъ и геніальность вашей націи слишкомъ положительны, и едва ли всякая музыка можетъ быть сразу понята во Франціи. Но вы такъ воспріимчивы, что наврно подъ конецъ полюбите и оцните Россини: вамъ это удастся, какъ и все остальное. Кром того, надо помнить, что музыка Люлли, Рамо, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Чимароза, Россини и будущихъ талантливыхъ композиторовъ представляетъ изъ себя совершенно новое искусство, неизвстное прошлымъ поколніямъ: прежде не располагали столькими инструментами, какъ теперь, и не знали гармоніи, благодаря которой мелодію можно сравнить съ цвткомъ, распустившимся на богатой почв. Такое совершенно новое искусство требуетъ для толпы подготовку, способную развить чувства, къ которымъ обращается эта музыка, а эти чувства едва ли существуютъ въ вашемъ народ, занятомъ философскими теоріями, анализомъ, спорами и волнуемомъ внутренними неурядицами. Современная музыка, требующая полнаго мира, напоминаетъ нжную рчь влюбленныхъ, склонныхъ къ благороднымъ волненіямъ. Языкъ этой музыки въ тысячу разъ богаче словесной рчи, онъ возбуждаетъ чувство и мысли въ свойственной каждому слушателю форм. Эта власть надъ нашимъ внутреннимъ міромъ представляетъ одно изъ величайшихъ достоинствъ музыки. Другія искусства доставляютъ уму извстныя опредленныя созданія, образы же, вызываемые музыкой, безконечны. Читая литературное произведеніе, любуясь картиной или статуей, мы бываемъ принуждены воспринять идею поэта, художника или скульптора, между тмъ какъ музыку всякій толкуетъ по своему, смотря по тому, что онъ испытываетъ: горе, радость, надежду или отчаяніе. Другія искусства ограничиваютъ наши мысли и направляютъ ихъ на извстный сюжетъ, музыка же даетъ намъ полную свободу въ доступной ей области. Я сейчасъ вамъ объясню, какъ я понимаю ‘Моисея’ Россини!

Говоря это, герцогиня наклонилась къ врачу такъ, чтобы онъ одинъ только могъ ее слышать.

— Моисей — освободитель порабощеннаго народа!— сказала она.— Запомните это и обратите вниманіе на то, съ какой религіозной надеждой весь театръ Фениче будетъ слушать молитву освобожденныхъ евреевъ и какимъ громомъ апплодисментовъ отвтитъ имъ.

Эмиліо удалился въ глубину ложи въ тотъ моментъ, когда капельмейстеръ поднялъ свою дирижерскую палочку. Герцогиня пригласила врача ссть на покинутое принцемъ мсто. Но французъ былъ гораздо боле заинтересованъ тмъ, что происходило между влюбленными, чмъ музыкальнымъ произведеніемъ Россини, возбуждавшаго тогда всеобщій восторгъ въ Италіи. Французъ наблюдалъ за герцогиней, напомнившей ему почему-то своею благородною скорбью и физическимъ безстрастіемъ Ніобею, которой онъ любовался во Флоренціи, но жизнь придавала румянецъ лицу герцогини, а гордое выраженіе, глазъ, въ которыхъ таилась страсть, заставляло высыхать выступавшія на нихъ слезы. При взгляд на Эмиліо, не сводившаго съ нея глазъ, герцогиня чувствовала, какъ успокоивались ея страданія. Легко было замтить, что она старалась смягчить его отчаяніе и это душевное волненіе придавало особенный блескъ ея уму. Какъ большая часть женщинъ, испытывающихъ сильное безпокойство, герцогиня вышла изъ своихъ обычныхъ рамокъ и, несмотря на свою гордую величественную вншность, казалась волшебницей. Но эта перемна касалась только ея разговора, лицо же выражало попрежнему полное отчаяніе.

Въ оркестр раздались три аккорда въ ut мажор, которые композиторъ помстилъ въ начал своего произведенія, желая дать этимъ понять, что въ его увертюр будетъ пніе, сложная тема увертюры развивается съ этого неожиданнаго вступленія до того момента, когда, по повелнію Моисея, является свтъ. Въ первую минуту герцогиня не могла скрыть конвульсивнаго движенія, доказывавшаго, насколько эта музыка соотвтствовала ея душевнымъ страданіямъ.

— Мн становится холодно, когда я слышу эти аккорды,— сказала она.— Они заставляютъ ожидать несчастія. Прислушайтесь внимательно къ этой интродукціи, выражающей ужасъ и скорбь народа, надъ которымъ тяготетъ гнвъ Божій. Какіе стоны! Царь, царица, ихъ старшій сынъ, знатные граждане, народъ — вс вздыхаютъ! Они пострадали за ихъ гордость, побды и корыстолюбіе. Дорогой Россини, какъ онъ прекрасно сумлъ опровергнуть нмцевъ, считающихъ насъ неспособными къ гармоніи и наукамъ! Вы услышите мрачную мелодію этой глубоко гармонической композиціи, которую можно сравнить съ наиболе сложными произведеніями нмецкой музыки, но только ‘Моисей’ Россини не возбуждаетъ ни утомленія, ни скуки. Въ тотъ день, когда эта ораторія будетъ исполнена въ Париж, гд совершилась самая кровавая революція и аристократія была раздавлена народомъ, какъ бы львиной лапой, вы, французы, поймете стенанія этихъ жертвъ, которымъ Богъ мститъ за свой народъ. Одинъ только итальянецъ способенъ развить такую обширную, мрачную и неистощимую тему. Неужели вы не считаете заслугой композитора то, что онъ, хотя на одну минуту, возбуждаетъ мысль о мщеніи? Старые нмецкіе композиторы, Гендель, Себастьянъ Бахъ и даже Бетховенъ должны преклониться передъ торжествующей Италіей, царицей искусствъ!

Герцогиня успла произнести эти слова въ то время, какъ поднимался занавсъ. Французъ услышалъ тогда величественную симфонію, которой начинается библейская сцена народной скорби. Выраженіе этой скорби одинаково у всхъ въ моменты физическихъ страданій. Россини инстинктивно угадалъ, подобно всмъ геніальнымъ людямъ, что въ музык также не должно быть противорчій, и потому, найдя основную фразу, перекладывалъ ее изъ одного тона въ другой, группировалъ хоры и партіи дйствующихъ лицъ съ помощью прелестныхъ модуляцій и каденцій. Его необыкновенное дарованіе узнается по этой простот. Основная фраза, повторяемя народомъ и царями, производитъ необыкновенно сильное впечатлніе, выражая ощущеніе мрака и холода у людей, постоянно согрваемыхъ горячими лучами южнаго солнца. Въ медленномъ темп музыки чувствуется что-то неумолимое. Эта скорбная фраза кажется желзною палицей въ рукахъ небеснаго палача, который равномрно ударяетъ ею по тламъ виновныхъ. Слушая, какъ одна и та же фраза переходитъ изъ ut миноръ въ sol миноръ, возвращается въ миноръ и снова переходитъ къ доминант sol, а затмъ, при сильномъ forte къ тоник mi bemol, къ fa и такъ дале, зритель чувствуетъ, какъ душа его переполняется ужасомъ, испытываетъ ощущенія холода, мрака и, наконецъ, совершенно сживается съ тмъ, что желаетъ выразить композиторъ.

Даже французъ почувствовалъ волненіе, услышавъ взрывъ общей скорби:

О, Nuine d’Isral!

Se brami in libert

Il popol tuo fedel,

Di lui, di nui piet!

(О, Богъ Израиля, твой врный народъ такъ страстно желаетъ свободы! Сжалься надъ нимъ и надъ нами!).

— Рдко можно встртить боле совершенное соединеніе естественныхъ эффектовъ и боле полную идеализацію природы. При народныхъ бдствіяхъ вначал каждый долго страдаетъ отдльно, затмъ въ масс слышатся громкіе крики отчаянія и, наконецъ, когда несчастіе охватываетъ всхъ, стоны разражаются, какъ буря. Едва только народъ пойметъ общее горе, какъ глухой ропотъ прекращается и раздаются крики нетерпнія. Точно также поступаетъ Россини. Посл взрыва народнаго отчаянія фараонъ поетъ прелестный речитативъ: Mano ultrice di un Dio… (карающая десница Бога). Первоначальная тема слышится вторично еще съ большею силой. Весь Египетъ призываетъ Моисея на помощь.

Пользуясь перерывомъ, предшествующимъ появленію Моисея и Аарона, герцогиня объяснила эту прекрасную сцену слдующимъ образомъ:

— Пусть они плачутъ,— сказала она со страстью въ голос,— они причинили довольно страданій! Искупайте, египтяне, искупайте ошибки вашихъ безумныхъ правителей! Съ какимъ умньемъ композиторъ воспользовался для выраженія отчаянія всми мрачными красками, которыми располагаетъ музыкальная палитра. Какой туманъ, какой холодъ и мракъ! Тоска наполняетъ ваше сердце. Вамъ кажется, что настоящія мрачныя облака покрываютъ сцену, что густая тнь охватываетъ всю природу. Вы не видите боле ни дворцовъ, ни пальмъ, ни красивыхъ пейзажей. Какъ успокоиваютъ душу исполненныя вры слова небеснаго врача, готоваго излечить эту ужасную рану. Какъ все постепенно направляется къ великолпному воззванію Моисея къ Богу! Вслдствіе мудраго разсчета, подробности котораго вамъ объяснитъ Карпайя, воззванію аккомпанируютъ только мдные инструменты, что придастъ этой части религіозный колоритъ. Благодаря своей геніальности, Россини не только употребилъ на мст этотъ эффектный пріемъ, но еще сумлъ извлечь новыя красоты изъ препятствія, которое онъ самъ себ создалъ, Съ помощью струнныхъ инструментовъ онъ передаетъ наступающій посл мрака свтъ и такимъ образомъ достигаетъ одного изъ самыхъ сильныхъ музыкальныхъ эффектовъ. Разв до этого неподражаемаго генія умли такъ пользоваться речитативами? До сихъ поръ въ этой опер нтъ еще ни одной аріи, ни одного дуэта. Музыка обязана своею красотой мысли, величію образовъ и правдивости декламаціи. Сцена страданій, глубокая ночь, крики отчаянія, вся эта музыкальная картина такъ же прекрасна, какъ ‘Потопъ’ вашего великаго Пуссена.

По мановенію жезла Моисея является свтъ.

— Здсь,— продолжала тихо герцогиня,— музыка какъ бы борется своимъ блескомъ съ сіяніемъ солнца и цлой природой, явленія которой она передаетъ въ мельчайшихъ подробностяхъ. Здсь искусство достигаетъ своего апогея: ни одинъ музыкантъ не пошелъ дале. Слышите, какъ пробуждается Египетъ посл долгой дремоты? Счастье проникаетъ всюду вмст съ дневнымъ свтомъ. Въ какомъ старинномъ или современномъ музыкальномъ произведеніи вы встртите такую великую страницу, такое сопоставленіе сильной радости и глубокой скорби? Что за возгласы, что за радостные крики! Какое чудное tremolo слышится въ оркестр! Сдавленная скорбію грудь вздыхаетъ свободнй! Чувствуется радость спасеннаго народа. Неужели вы не вздрагиваете отъ восторга?

Врачъ, пораженный однимъ изъ великолпнйшихъ контрастовъ въ современной музык, началъ въ восторг апплодировать.

— Браво, герцогиня,— сказалъ Вендрамини, слышавшій ихъ разговоръ.

— Интродукція кончена,— продолжала герцогиня.— Вы испытали сильное волненіе: ваше сердце стучитъ, а въ воображеніи рисуется картина страны, когда-то озаряемой солнечнымъ сіяніемъ, а теперь мертвой и холодной. Какъ вамъ нравится музыка, изображающая восходъ солнца, такая блестящая, разнообразная и полная? Она вся заключается въ простомъ безпрестанно повторяемомъ аккорд ut, къ которому Россини прибавляетъ аккорды квартъ и секстъ. Въ этомъ заключается причина магическаго дйствія его музыки. Желая передать наступленіе свта, онъ поступалъ такъ же, какъ при изображеніи мрака и скорби. Какъ правдиво передается имъ заря! Свтъ всюду одинъ и тотъ же, а впечатлніе, производимое имъ, мняется, только благодаря тмъ предметамъ, которые онъ освщаетъ. Неправда ли, вы согласитесь съ этимъ? Поэтому-то композиторъ и избралъ основаніемъ для своей музыки одну только тему: простой аккордъ ut. Взошедшее солнце озаряетъ сперва верхушки горъ, а потомъ уже всю долину! Точно также аккордъ начинается едва слышно на первыхъ струнахъ скрипокъ, а потомъ уже разливается по всему оркестру, пробуждая одинъ за другимъ вс инструменты. Подобно свту, озаряющему сперва ближайшіе предметы, пробуждаются постепенно вс источники гармоніи и сливаются, наконецъ, въ общемъ гул. Скрипки, которыхъ до сихъ поръ не было слышно, какъ бы подаютъ сигналъ своимъ тихимъ tremolo, напоминающимъ первые слабые лучи солнца. Эта прелестная, веселящая и ласкающая душу музыка сопровождается басовыми аккордами и едва слышными глухими звуками волторновъ, съ помощью которыхъ композиторъ хочетъ передать послднія тни, покрывающія долины въ то время, какъ первые лучи солнца золотятъ верхушки горъ. Затмъ къ скрипкамъ и волторнамъ постепенно присоединяются вс духовые инструменты, голоса народа, полнаго радости и удивленія, и наконецъ, все покрывается громкими звуками мдныхъ инструментовъ и трубъ. Въ ту минуту, когда свтъ, источникъ гармоніи, долженъ озарить всю природу,— музыку, по ея блеску и красот, можно сравнить только съ лучами полуденнаго солнца. Даже звуки металлическаго треугольника, повторяющаго одно и то же ut, напоминаютъ вамъ утренній шаловливый призывъ птицъ. Та же тональность, умло измненная рукой музыканта, выражаетъ радость цлой природы и успокоиваетъ страданія, которыя вы только-что испытывали. Такое единство, такая связная и въ то же время полная разнообразія музыка служитъ печатью великаго мастера! Одна музыкальная фраза, и вы понимаете страданія цлой націи, одинъ аккордъ — и вамъ представляется пробуждающаяся природа и полный радости народъ. Эти дв великія музыкальныя страницы сливаются въ воззваніи къ вчному Богу, Творцу вселенной, рождающему какъ скорбь, такъ и радость. Неправда ли, одна такая интродукція представляетъ изъ себя уже цлую поэму?

— Правда,— отвтилъ французъ.

— Теперь начинается прелестный квинтетъ, доступный только Россини. Здсь композиторъ отдается нг и сладострастію, въ которыхъ такъ часто упрекаютъ нашу музыку. Въ этой части все полно радости: евреи освобождены, но, несмотря на это, слышатся вздохи влюбленнаго, которому грозитъ опасность. Сынъ фараона любитъ еврейку, которая должна его покинуть. Какъ прелестенъ, какъ очарователенъ въ этомъ квинтет возвратъ къ обыкновеннымъ житейскимъ волненіямъ посл величественныхъ народныхъ библейскихъ сценъ, полныхъ страданій и радостей, смняющихся по повелнію небеснаго мстителя.

— Не была ли я права?— сказала герцогиня французу посл того, какъ кончилось великолпное стретто:

Voci di giubbilo

D’in’orno echeggino

Di pace l’Iride

Per noi spunto.

(Радостные крики раздаются вокругъ: Изида приноситъ намъ миръ).

— Какой талантъ сказывается въ этой части!— продолжала герцогиня посл недолгаго молчанія, во время котораго она ждала отвта француза.— Она начинается соло на волторн подъ аккомпаниментъ арфы. Первыми раздаются голоса Моисея и Аарона, возносящихъ хвалу истинному Богу, ихъ тихое, величественное пніе, напоминающее вначал воззваніе, сливается потомъ съ радостными криками язычниковъ. Этотъ переходъ, въ которомъ одновременно слышится что-то небесное и земное, доступенъ только генію. Онъ придаетъ медленному темпу квинтета какой-то особенный колоритъ, который можно сравнить только съ сіяніемъ, окружающимъ божественныя фигуры Тиціана. Замтили ли вы, какъ красиво сливаются голоса съ оркестромъ? Какъ умло композиторъ подготовляетъ слушателей для слдующаго allegro! Вамъ представляются пніе и танцы народа, избгнувшаго опасности. А когда кларнеты начинаютъ блестящее, одушевленное stretto ‘voci di giubbilo’, ваша душа переживаетъ ту пиррихическую пляску, о которой упоминаетъ Давидъ въ своихъ псалмахъ.

— Да, изъ этого вышла бы прелестная кадриль!— сказалъ врачъ.

— Французъ всегда останется французомъ!— воскликнула герцогиня, пораженная этою мыслью среди своихъ восторговъ.— Да, вы дйствительно способны употребить на кадрили такой возвышенный порывъ. Величіе и поэзія не имютъ цны въ вашихъ глазахъ. Геній, святость, несчастіе, цари, все, что есть священнаго, подвергается бичеванью вашей каррикатуры (потому что низведеніе подобной возвышенной музыки до кадрилей можно назвать музыкальной каррикатурой). У васъ умъ убиваетъ душу, такъ же какъ излишнія разсужденія убиваютъ разсудокъ.

Вся ложа безмолвно прослушала речитативъ Озирида и Мембре, составляющихъ заговоръ, цлью котораго было помшать евреямъ выйти изъ Египта, несмотря на приказаніе фараона.

— Не разсердилъ ли я васъ?— спросилъ врачъ герцогиню.— Я былъ бы въ отчаяніи! Ваши слова, какъ волшебная палочка, дйствуютъ на мой мозгъ и рождаютъ въ немъ новыя мысли въ ту минуту, когда я слушаю эту чудную музыку.

— Нтъ, я не сержусь,— сказала она.— Вы похвалили по своему нашего великаго композитора. Я вижу, что Россини будетъ пользоваться у васъ успхомъ, благодаря духовной и чувственной сторон своей музыки. Будемъ надяться, что благородные поклонники всего идеальнаго, которые, конечно, найдутся у васъ, оцнятъ эту музыку и поймутъ, насколько она возвышенна и прекрасна. А вотъ начинается знаменитый дуэтъ Эльціи и Озирида,— прибавила она, пользуясь той минутой, когда партеръ встрчалъ Тинти шумными апплодисментами.— Если только Тинти поняла роль Эльціи, то вы услышите чудное пніе женщины, сердце которой разрывается между любовью къ родин и къ одному изъ своихъ притснителей. Озиридъ, подъ вліяніемъ необузданной страсти, старается удержать ее. Вся опера основывается на этомъ, также какъ и на сопротивленіи фараона всемогуществу Бога и свобод евреевъ. Вы должны освоиться съ этою мыслью, иначе вы ничего не поймете въ этомъ великомъ произведеніи. Несмотря на ваше неодобреніе, съ которымъ вы относитесь къ нововведеніямъ нашихъ поэтовъ, позвольте обратить ваше вниманіе на прекрасно задуманный планъ этой драмы. Вы найдете въ ней даже антагонизмъ, необходимый и столь удобный для развитія музыки. Что можетъ быть богаче этого сюжета? Народъ, страдающій въ невол, ищетъ свободы, и Богъ поддерживаетъ его, творя одно чудо за другимъ. Что можетъ быть трогательнй любви фараонова сына къ еврейк? Она почти оправдываетъ измну притснителей. Вотъ все, что выражаетъ эта смлая музыкальная поэма, въ которой Россини умлъ сохранить у каждаго народа національные характеры, полные величія, признаннаго исторіей. Пніе евреевъ и ихъ вра въ Бога безпрестанно чередуются съ бшеными криками египтянъ и тщетными усиліями фараона. Въ это же время Озиридъ, живущій только любовью, старается удержать свою возлюбленную и одержать верхъ надъ ея привязанностью къ отчизн, напоминая ей о прежнихъ радостяхъ. Сколько страсти и восточной нги слышится въ словахъ Озирида: ‘Ah, же puoi cosi lasciarmi’… (О, если ты можешь покинуть меня…) и Эльціи: ‘Maperch cosi straziarm!’… (Но, зачмъ такъ мучить меня…). Нтъ,— говоритъ она, смотря на принца,— наши сердца такъ сжились, что мы не можемъ разстаться. Но вдругъ разговоръ влюбленныхъ прерывается отдаленными возгласами евреевъ, призывающихъ Эльцію. Какъ прекрасенъ маршъ удаляющихся въ пустыню евреевъ! Одинъ только Россини уметъ такъ пользоваться трубами. Геній, благодаря которому онъ можетъ въ двухъ фразахъ передать, чувство любви къ отчизн, приближаетъ его къ божеству. Этотъ призывъ всегда сильно волнуетъ меня! Я не могу выразить вамъ, какъ тяжело слышать его тмъ, кто чувствуетъ себя рабомъ.

Глаза герцогини наполнились слезами въ ту минуту, когда раздался этотъ великолпный призывъ.

— Какое сердце, способное любить, не раздлило бы моихъ страданій!— сказала она по-итальянски, въ ту минуту, когда Тинти занла прелестную кантилену, въ которой она проситъ сжалиться надъ ея страданіями. Но что такое случилось? Въ партер слышится ропотъ.

— Дженовезе кричитъ, какъ раненый олень,— отвтилъ принцъ.

Дйствительно, Дженовезе совершенно сбился въ первомъ дуэт, который онъ исполнялъ съ Тинти. Едва только ему пришлось пть съ примадонной, какъ его прекрасный голосъ измнился. Онъ, казалось, совершенно забылъ о своемъ умнь, которымъ напоминалъ Грешенти и Велути. То неумстное замедленіе такта, то чрезмрно длинная трель портили его пніе и свидтельствовали о полномъ забвеніи правилъ изящнаго. Партеръ страшно волновался. Венеціанцы заключили, что Дженовезе держалъ пари съ своими товарищами. Тинти была съ шумомъ вызвана и награждена апплодисментами, ла Дженовезе былъ предупрежденъ о нерасположеніи къ нему партера. Въ продолженіе довольно комичной для француза сцены, когда Тинти была вызвана одиннадцать разъ и награждена восторженными апплодисментами, а почти ошиканный Дженовезе не смлъ подать ей руки, врачъ сдлалъ герцогини замчаніе относительно strette въ дуэт.

— Россини,— сказалъ онъ,— долженъ былъ выразить въ этомъ дуэт самую глубокую печаль, а между тмъ, я нахожу въ немъ совершенно неумстный радостный оттнокъ.

— Вы правы,— отвтила герцогиня.— Эта ошибка является слдствіемъ требованій, которымъ подчиняются наши композиторы: при сочиненіи этого stretto Россини боле думалъ о примадонн, чмъ объ Эльціи. Но Тинти могла пть еще съ большимъ блескомъ и все-таки оно показалось бы мн полнымъ грусти: настолько я освоилась съ положеніемъ героини.

Французъ внимательно посмотрлъ на герцогиню и принца, не будучи въ состояніи понять, что мшало ихъ сближенію, и почему дуэтъ произвелъ на нихъ такое удручающее впечатлніе. Массимилла наклонилась къ врачу и сказала ему, понизивъ голосъ:— Вы услышите сейчасъ прекрасную вещь: заговоръ фараона противъ евреевъ. Торжественная арія: ‘А rispettar mi apprendera’ (Пусть научатся меня уважать), прекрасно передаетъ чувство оскорбленной гордости и двоедушіе придворныхъ. Позволивъ евреямъ уйти, фараонъ беретъ свое ршеніе обратно и бросается въ погоню за ускользающей добычей. Во всхъ произведеніяхъ Россини не найти музыки боле характерной, разнообразной и выразительной! Это пніе, сопровождаемое прекраснымъ аккомпаниментомъ, нельзя ни въ чемъ упрекнуть, также какъ и другія мельчайшія подробности этой оперы, въ которой мощный талантъ и молодыя силы композитора сказываются на каждомъ шагу.

Арія фараона, безукоризненно переданная артистомъ, была прекрасно понята венеціанцами и награждена шумными агшлодисментами.

— А вотъ и финалъ,— продолжала герцогиня.— Вы снова слышите радостные звуки марша освободженныхъ евреевъ, полныхъ вры въ Бога, направляющаго ихъ въ пустыню. Какое сердце не раздлитъ восторговъ народа, избавленнаго отъ неволи? Какая прелестная, полная жизни мелодія! Хвала генію, сумвшему передать столько чувствъ! Въ этомъ марш слышится что-то воинственное, народъ чувствуетъ, что Богъ будетъ на ихъ сторон. Какая глубина въ этомъ пніи, полномъ жизни и граціи! Библейскіе образы оживаютъ въ нашей душ и эта божественная сцена переноситъ насъ въ одну изъ величайшихъ эпохъ древняго міра. Религіозный характеръ нкоторыхъ вокальныхъ частей и пріемъ, съ помощью которыхъ голоса группируются и сливаются въ общій хоръ, выражаютъ намъ полный чудесъ первый періодъ жизни человчества. А между тмъ, этотъ великолпный концертъ представляетъ изъ себя только развитіе темы марша. Этотъ мотивъ является неизсякаемымъ источникомъ какъ для пнія, такъ и для блестящаго аккомпанимента. Вотъ къ толп присоединяется Эльція и выражаетъ грусть, которой композиторъ хотлъ разнообразить радостный характеръ этого хора. Послушайте ея дуэтъ съ Аменофи. Никогда еще чувство оскорбленной любви не выражалось въ такой прелестной музык! Какая тоска слышится въ ея пніи! О, пустыня покажется ей вдвойн ужасной! Наконецъ, наступаетъ борьба евреевъ съ войскомъ фараона. Радостные звуки марша прекращаются при появленіи египтянъ. Обнародованіе приказа фараона передается протяжной торжественной фразой, которая преобладаетъ въ финал. Вамъ кажется, что вы слышите тяжелый топотъ египетской арміи, которая постепенно окружаетъ народъ Божій, какъ змя, извивающаяся вокругъ своей добычи. Какъ трогательны жалобы обманутаго народа! Неправда ли, он кажутся скорй принадлежащими итальянцамъ, чмъ евреямъ? Какое движеніе предшествуетъ прибытію фараона, съ появленіемъ котораго страсти разыгрываются до послднихъ предловъ. Сколько разнообразныхъ чувствъ выражается въ прелестномъ октет, въ которомъ Моисей и два фараона изливаютъ свой необузданный гнвъ! Рдко композитору удается найти такой благодарный сюжетъ. Знаменитый финалъ ‘Донъ-Жуана’ въ конц концовъ представляетъ вольнодумца, на котораго его жертвы призываютъ небесное мщеніе, между тмъ какъ здсь могущественныя земныя силы хотятъ бороться противъ Бога. Передъ вами два народа: одинъ слабый, другой сильный. Располагая всевозможными средствами, Россини сумлъ воспользоваться ими. Онъ могъ, не будучи смшнымъ, представить сильную бурю и слышащіяся въ продолженіе ея, ужасныя проклятія, но онъ избираетъ аккорды и трехразмрный ритмъ, настойчиво отбиваемый съ какой-то мрачной энергіей, которая подъ конецъ побждаетъ васъ. Ужасъ египтянъ, поражаемыхъ огненнымъ дождемъ и крики мщенія евреевъ требуютъ большаго умнія при передач ихъ, и вы слышите, какъ звуки оркестра развиваются вмст съ пніемъ хоровъ. Среди огненнаго дождя allegro assai въ ut минор наполняетъ слушателя ужасомъ. Сознайтесь, что ни одинъ музыкантъ до сихъ поръ не передавалъ съ такимъ умніемъ народнаго волненія?— сказала герцогиня въ ту минуту, когда Моисей, поднявъ жезлъ, призывалъ на египтянъ огненный дождь.

— Весь партеръ очарованъ этой музыкой,— отвтилъ французъ.

— Но что случилось? Партеръ опять волнуется,— сказала герцогиня.

Во время финала Дженовезе, смотря на Тинти, позволилъ себ такіе промахи, что вызвалъ сильное волненіе въ партер, удовольствіе котораго было испорчено. Ничего не можетъ быть непріятне для итальянскаго слуха, какъ подобный контрастъ между прекраснымъ исполненіемъ и дурнымъ. Антрепренеръ счелъ долгомъ объясниться. Онъ объявилъ, что посл того, какъ онъ сдлалъ замчаніе синьору Дженовезе, теноръ просилъ узнать, отчего онъ утратилъ расположеніе публики въ то время, какъ старался достигнуть наибольшаго совершенства въ своемъ пніи.

— Пусть онъ такъ же мало старается, какъ вчера,— отвтилъ гнвнымъ голосомъ Карпайя.

Это замчаніе снова привело партеръ въ хорошее настроеніе духа. Противъ итальянскаго обыкновенія, балетъ почти никто не смотрлъ: во всхъ ложахъ только и говорили о странномъ поведеніи Дженовезе и рчи бднаго антрепренера. Т, которые имли входъ за кулисы, поспшили туда, чтобы узнать причину комедіи, и скоро всмъ стало извстно, что Тинти сдлала ужасную сцену своему товарищу по искусству, упрекая его въ притворной страсти, въ зависти къ ея успхамъ и желаніи заставить ее смшаться, благодаря его глупому поведенію. Пвица горько плакала посл этого непріятнаго приключенія. Она говорила, что хотла въ этотъ вечеръ понравиться своему возлюбленному, который долженъ былъ слушать ее, хотя она его и не видла. Чтобы понять волненіе въ театр и кафэ Флоріана, надо знать тихую жизнь Венеціи, гд всякому любовному приключенію и малйшему измненію въ голос знаменитой пвицы придаютъ то же значеніе, которое въ Англіи пріобртаютъ политическія дла. Любовь и огорченіе Тинти, не имвшей возможности выказать все свое искусство, безумство или злая шутка Дженовезе, сыгранная вслдствіе зависти, понятной только итальянцу — какой богатый матеріалъ для споровъ! Въ партер слышался говоръ, какъ на бирж, и этотъ шумъ крайне удивлялъ француза, привыкшаго къ тишин парижскихъ театровъ. Во всхъ ложахъ, напоминавшихъ ульи, слышалось движеніе. Одинъ только человкъ не принималъ никакого участія въ этомъ шум. Эмиліо Мемми, не взглянувшій ни разу на пвицу, сидлъ спиной къ сцен, съ грустью устремивъ глаза на Массимиллу, и оживлялся только при ея взгляд.

— Мн не надо спрашивать у тебя, дорогой мой, о послдствіяхъ моихъ стараній. Твоя чистая, религіозная Миссимилла превратилась, наконецъ, въ Тинти,— сказалъ Вендрамини Эмиліо.

Принцъ отвтилъ грустнымъ наклоненіемъ головы.

— А между тмъ твое чувство не сдлалось земнымъ: оно не спустилось еще съ облаковъ, въ которыхъ ты мысленно витаешь,— продолжалъ Вендраминъ, возбужденный опіумомъ.— Сегодня утромъ, такъ же какъ и полгода назадъ, ты испытывалъ только духовное наслажденіе. Кровь приливала къ твоему сердцу, дыханіе спиралось, а умъ былъ полонъ чарующихъ впечатлній. Голосъ Массимиллы. казался теб чудными звуками музыки, она расточала страстныя ласки, а твое чувство къ ней возносилось все выше и выше, туда, гд царитъ чистая любовь безплотныхъ духовъ. Улыбки и поцлуи ея губъ заставили тебя окончательно отршиться отъ всего земного. Глаза ея сіяли передъ тобой небеснымъ свтомъ. Вы напоминали двухъ ангеловъ передъ дверьми рая, но эти двери не открывались, и ты съ нетерпніемъ простиралъ къ нимъ руки, которыя встрчали только воздушное пространство. Твоя чистая, невинная подруга, увнчанная блыми розами, полная небесной прелести, плакала надъ твоимъ отчаяніемъ. Можетъ быть, она молилась Святой Дв въ ту минуту, когда тебя охватила земная страсть, но ты пренебрегъ духовными радостями, которыхъ я такъ жадно ищу, не щадя своей жизни.

— Твое опьяпніе, дорогой Вендрамини,— отвтилъ спокойно Эмиліо,— лишаетъ тебя способности понимать дйствительность. Кто могъ бы объяснить то чисто физическое томленіе, въ которое мы погружаемся, благодаря необузданнымъ мечтамъ о земныхъ радостяхъ? Посл такого состоянія душа сохраняетъ свои чистые порывы, также какъ и вчное желаніе. По меня утомили эти муки Тантала. Эта ночь будетъ послдней для меня. Я испробую послднее средство и затмъ… море приметъ мой послдній вздохъ!..

— Ты глупецъ,— возразилъ Вендрамини,— или нтъ, ты безумецъ, такъ какъ безумство, которое мы презираемъ, есть не что иное, какъ волнующее насъ воспоминаніе о нашемъ прежнемъ существованіи. Во время моихъ мечтаній духъ открылъ мн это и еще многое другое! Ты хочешь соединить герцогиню и Тинти. Дорогой мой, довольствуйся ими въ отдльности, это будетъ гораздо благоразумнй. Одинъ только Рафаэль умлъ соединить форму и идею. Ты хочешь быть Рафаэлемъ въ любви, но вдь нельзя создать случайность, а Рафаэль былъ именно такой случайностью, такъ какъ Богъ создалъ форму и идею врагами, иначе ничто не могло бы существовать. Когда принципъ значительне, чмъ результатъ, ничто не можетъ создаться. Мы должны жить или на неб, или на земл. Оставайся на неб, у тебя всегда будетъ время спуститься на землю.

— Я провожу герцогиню и сдлаю послднюю попытку, а потомъ…

— А потомъ,— живо сказалъ Вендрамини,— общай мн придти за мной въ кафэ.

— Хорошо.

Герцогиня и врачъ не слышали разговора принца и Вендрамини, говорившихъ наново-греческомъ язык, который они знали, какъ многіе другіе веноціанцы. Несмотря на то, что врачъ былъ совершенно не посвященъ въ тайну, занимавшую герцогиню, Эмиліо и Вендрамини, и не понималъ выразительныхъ взглядовъ, которыми они обмнивались, онъ все-таки, наконецъ, открылъ часть истины. Горячая мольба, съ которой горцогиня обратилась къ Вендрамини, заставила этого послдняго позвать Эмиліо въ кафэ. Массимилла угадывала страданія своего возлюбленнаго, хотя ни въ чемъ не подозрвала Тинти.

— Эти молодые люди помшаны,— сказалъ вранъ.

— Предоставьте мн излечить принца,— отвтила Катанео,— что же касается Вендрамини, который, повидимому, не слышалъ этой прекрасной музыки, то онъ, по всей вроятности, неизлечимъ.

— Я вылечу ихъ, если вы мн скажете причину ихъ безумства!— воскликнулъ французъ.

— Съ какихъ это поръ знаменитые врачи не умютъ отгадывать причину болзни?— шутливо спросила герцогиня.

Балетъ давно уже кончился. Начинался второй актъ ‘Моисея’. Партеръ слушалъ съ большимъ вниманіемъ. Распространился слухъ, что герцогъ Катанео прочелъ Дженовезе нравоученіе и упрекнулъ его въ томъ, что онъ длаетъ большую непріятность Кларин. Вс ожидали прекраснаго исполненія во второмъ акт.

— Второе дйствіе начинается сценой между фараономъ и его сыномъ,— сказала герцогиня.— Они снова сдались, но дрожатъ отъ бшенства и осыпаютъ проклятіями евреевъ. Отецъ утшается предстоящимъ бракомъ своего сына, а сынъ приходитъ въ отчаяніе отъ препятствій, благодаря которымъ его несчастная любовь еще боле усиливается. Дженовезе и Картадженова (фараонъ) поютъ прекрасно, и партеръ готовъ снова примириться съ своимъ любимцемъ. Какъ онъ умло пользуется богатымъ матеріаломъ, который даетъ ему композиторъ!.. Фраза, сптая сыномъ въ тоник и повторенная отцомъ въ доминант, доказываетъ простоту системы, на которой основана эта часть, и такіе несложные пріемы заставляютъ еще боле удивляться разнообразію и богатству музыки. Здсь прекрасно обрисованъ Египетъ. Я думаю, что во всей современной музык не найти фразы, исполненной такого благородства. Отеческое чувство короля, выраженное въ этой фраз, соотвтствуетъ возвышенному стилю, преобладающему во всемъ произведеніи. Трудно было бы лучше изобразить сына фараона, изливающаго на груди отца свое горе. Неправда ли, въ каждомъ изъ насъ живетъ представленіе о величіи этой древней монархіи?

— Великолпная музыка,— отвтилъ французъ.

— ‘Pace mia smaritta’ (Мой покой нарушенъ), исполняемое королевой, представляетъ изъ себя одну изъ тхъ бравурныхъ обработанныхъ арій, которыя сдлались обязательными для композиторовъ. Он только вредятъ общему впечатлнію произведенія, но часто оперы совсмъ не исполнялись бы, если композиторы не удовлетворяли бы самолюбія примадоннъ. Но, во всякомъ случа, эта арія такъ прекрасно обработана, что она точно исполняется во всхъ театрахъ и, благодаря ея блеску, не замняется любимыми аріями цвицъ, какъ это случается въ большей части оперъ. Вотъ, наконецъ, самая лучшая часть ‘Моисея’: дуэтъ Озирида и Эльціи въ подземель, гд онъ хочетъ скрыть ее отъ удаляющихся евреевъ и затмъ бжать съ ней изъ Египта. Любовники взволнованы появленіемъ Аарона, который уходитъ, чтобы предупредить Амальфія. Сейчасъ вы услышите лучшій изъ квартетовъ: ‘Mimanca la voce, mi sento morire’ (Голосъ измняетъ мн, я чувствую, что умираю). Это ‘Mimanca la voce’ такъ прекрасно, что переживетъ многое, и даже время, которор заставляетъ мнять музыкальные пріемы, не истребитъ его, потому что въ этой аріи слышится неизмнный голосъ сердца. Моцартъ будетъ вчно жить, благодаря его финалу въ ‘Донъ-Жуан’, Мачелло — благодаря псалму ‘Coeli enarrant gloriam Dei’, Чимароза — благодаря ‘Pria che spunti’, Бетховенъ — благодаря симфоніи въ ut миноръ, Перголезе — благодаря Stabat Mater, а Россини — благодаря этому ‘Mimanca la voce’. Здсь надо особенно восхищаться тою легкостью, съ которой Россини мняетъ форму, чтобы достигнуть наибольшаго эффекта, онъ прибгаетъ къ старинному канону (родъ фуги), построенному на одинъ ладъ, и такимъ образомъ заставляетъ вс голоса сливаться въ одной мелодіи. Эти новыя по фору кантилены заключены у него въ старинныя рамки. Желая придать имъ наибольшій рельефъ, онъ заставляетъ умолкнуть оркестръ, и пнію аккомпанируютъ только арфы. Невозможно было бы требовать большей обдуманности въ деталяхъ и боле величественнаго общаго впечатлнія. Боже мой, въ театр опять шумъ!— сказала герцогиня.

Дженовезе, прекрасно исполнившій дуэтъ съ Картадженовой, плъ теперь съ Тинти. Изъ великаго артиста онъ сдлался самымъ плохимъ пвцомъ и возбудилъ такіе шумные взрывы негодованія, которые никогда еще не раздавались подъ сводами Фениче. Шумъ утихъ только благодаря Тинти. Взбшенная поведеніемъ Дженовезе, она пропла ‘Mimanca la voce’ такъ, какъ еще никогда не пла ни одна артистка. Восторгъ партера достигъ послднихъ предловъ: публика перешла отъ негодованія къ необузданнымъ проявленіямъ удовольствія.

— Она наполняетъ мою душу восторгомъ!— восклицалъ Карпайя, простирая руку и благословляя ‘божественную’ Тинти.

— Да ниспошлетъ теб Богъ свои милости!— крикнулъ какой-то гондольеръ.

— Фараонъ отмнилъ свой приказъ,— продолжала герцогиня,— когда шумъ въ партер утихъ. Моисей пропоетъ арію, полную мщенія и призывовъ къ небесному заступничеству, затмъ поразитъ фараона и предскажетъ смерть всхъ египетскихъ первенцовъ. Но имйте въ виду, что это арія Пачини, которою Картадженова замнилъ арію Россини. Она, безъ сомннія, всегда останется въ партитур, благодаря своей выразительности, а также и потому, что даетъ возможность басу выказать всю красоту голоса. Эта великолпная арія полна угрозъ, но я не знаю, удастся ли намъ ее долго слушать.

Однако, взрывы апплодисментовъ уступили мсто глубокому молчанію, когда началась арія. Такіе порывы и внезапная сдержанность служатъ отличительной чертой венеціанцевъ.

— А ничего не скажу вамъ относительно марша, возвщающаго о коронованіи Озирида, благодаря которому фараонъ надялся восторжествовать надъ угрозами Моисея: его достаточно услышать. Даже великій Бетховенъ не написалъ ничего лучшаго. Эта музыка, полная земного тщеславія, представляетъ прелестный контрастъ съ маршемъ евреевъ. Сравните эти два марша, и вы поймете, какимъ неслыханнымъ разнообразіемъ они полны. Эльція объявляетъ о своей любви въ присутствіи обоихъ еврейскихъ начальниковъ и поетъ прелестную арію: ‘Porge la destra’ (Отдайте вашу руку)… О, какое страданіе! Но посмотрите, что длается въ зал.

— Браво!— закричали въ партер въ ту минуту, когда Дженовезе былъ пораженъ.

— Теперь, избавясь отъ своего несноснаго партнера, Тинти пропоетъ ‘О, desolata Elcia!’ (О, несчастная Эльція). Въ этой мрачной каватин оплакивается любовь, отвергнутая Богомъ.

— Гд ты, Россини? Слышишь, какъ великолпно передается то, что внушилъ теб твой геній?— сказалъ герцогъ Катанео.— Неправда ли, Кларина ни съ кмъ не можетъ сравниться?— спросилъ онъ у Карпайя.— Надо быть Богомъ, чтобы придать столько страсти и огня голосу, который съ какимъ-то любовнымъ очарованіемъ уноситъ насъ на небо.

— Кларина напоминаетъ мн прелестное индйское растеніе, которое, поднимаясь высоко отъ земли, распространяетъ кругомъ благоуханіе и зарождаетъ въ нашемъ мозгу чудныя мечтанія,— отвтилъ Карпайя.

Тинти опять стали вызывать. Она появилась одна и была встрчена восторженными криками, воздушными поцлуями, осыпана розами и награждена внкомъ изъ искусственныхъ парижскихъ цвтовъ, которые дамы сняли съ своихъ шляпъ. Потребовали повторенія каватины.

— Съ какимъ нетерпніемъ, вроятно, Карпайя, такой любитель руладъ, ждетъ повторенія этой части!— сказала герцогиня.— Здсь Россини обуздалъ, если можно такъ выразиться, фантазію пвицы. Рулада и чувство при передач играютъ здсь главную роль. При незначительномъ голос и плохомъ исполненіи не получается никакого впечатлнія. Эта блестящая каватина требуетъ особеннаго горла. Артистка должна выразить ужасныя страданія, испытываемыя женщиной, на глазахъ которой умираетъ ея возлюбленный. Какіе раздирающіе крики слышатся въ голос Тинти: Tormenti! affanni! smanie! (Мученія! горе! безумство!) Какая скорбь въ этихъ руладахъ. Тинти покорила весь театръ.

Французъ, пораженный этимъ необузданнымъ восторгомъ всего театра передъ артисткой, наконецъ понялъ настоящій характеръ итальянцевъ. Но ни герцогиня, ни Вендрамини, ни Эмиліо не обращали ни малйшаго вниманія на овацію, которую театръ устраивалъ Тинти. Герцогиню страшила мысль, что она видитъ своего Эмиліо въ послдній разъ. Что же касается принца, то въ присутствіи Массимиллы онъ не номнидъ боле, гд находился, и не слышалъ страстнаго голоса той, съ которой позналъ земныя наслажденія: страшная тоска наполняла его сердце, а въ ушахъ раздавались жалобные голоса, напоминая однообразный шумъ проливного дождя. Вендрамини воображалъ себя въ одежд прокуратора присутствующимъ на церемоніи Бицентавра. Французъ, угадавшій, наконецъ, что какая-то странная тяжелая тайна существовала между принцемъ и герцогиней, старался объяснить ее себ. Мсто дйствія перемнилось. Въ глубин сцены теперь находилась прекрасная декорація, представлявшая пустыню и Красное море. Движенія египтянъ и евреевъ нисколько не тронули лицъ, находившихся въ этой лож и погружеиныхъ въ свои собственныя мысли. Но когда раздались первые аккорды арфъ и началась молитва освобожденныхъ евреевъ, принцъ и Вендрамини встали и прислонились къ стнкамъ ложи, а герцогиня, положивъ локоть на бархатный барьеръ ложи, опустила голову на руку.

Французъ, понявшій, какое значеніе приписывалось всмъ театромъ этой части, слушалъ ее съ большимъ вниманіемъ. Шумно апплодируя, все зало потребовало повторенія молитвы.

‘Мн кажется, что я присутствую при освобожденіи Италіи’, подумалъ одинъ миланецъ.

— Эта музыка заставляетъ подняться понуренныя головы и придаетъ надежду впавшимъ въ отчаяніе!— воскликнулъ римлянинъ.

— Здсь,— сказала герцогиня французу, который не могъ скрыть своего волненія,— обдуманность уступила мсто вдохновенію. Этотъ чудный хоръ напоминаетъ крикъ любви, вырвавшійся изъ глубины сердца! Весь аккомпаниментъ состоитъ изъ arpeggio, исполняемыхъ на арфахъ, и только при послднемъ повтореніи великолпной темы къ нимъ присоединяется оркестръ. Никогда еще Россини не поднимался на такую высоту, какъ въ этой молитв, можетъ быть, онъ напишетъ еще такія же прекрасныя вещи, но, наврно, не создастъ ничего лучшаго: великое бываетъ всегда своеобразно, и этотъ хоръ относится къ тмъ произведеніямъ, которыя будутъ ему принадлежать всецло. Подобныя мысли можно встртить только въ религіозныхъ псалмахъ божественнаго Марчелло, который въ музык былъ тмъ же, чмъ Джіотто въ живописи. Величественную фразу, которая развивается и несетъ съ собой безконечную мелодію, можно сравнить съ тмъ, что создано наиболе прекраснаго въ религіозной музык. Какая простота пріемовъ! Моисей начинаетъ тему въ sol миноръ и заканчиваетъ ее каденцей въ si бемоль, это даетъ возможность хору повторить ее pianissimo въ si бемоль и затмъ передать каденцей въ sol миноръ.

‘Эта красивая игра голосовъ, повторяемая три раза, кончается въ послдней строф strette въ sol мажоръ, которое необыкновенно дйствуетъ на душу. Вамъ кажется, что голосъ народа, избгнувшаго неволи, несется къ небесамъ и сливается съ пніемъ ангеловъ. Звзды радостно сіяютъ, какъ бы раздляя народный восторгъ. Періодическая закругленность мотивовъ и изящныя медленныя градаціи, которыми композиторъ подготовляетъ слушателя къ полному развитію хора, будятъ въ душ чудныя виднія. Вамъ кажется, что небеса отверзаются, вы видите ангеловъ съ золоченными систрами {Музыкальные инструменты у египтянъ.}, серафимовъ, качающихъ кадильницы съ курящимся иміамомъ, и архангеловъ, опирающихся на ихъ огненные мечи, которыми они только-что поразили неврныхъ. Тайна этой гармоніи заключается въ томъ, что она, подобно немногимъ произведеніямъ человчества, освжаетъ мысль и. переноситъ насъ хотя на одинъ только моментъ въ безконечность, мы ощущаемъ ее и намъ кажется, что поетъ небесный хоръ, окружающій престолъ Бога. Геній Россини уноситъ насъ на удивительную высоту, гд нашимъ взорамъ представляется, озаренная небеснымъ сіяньемъ, безграничная обтованная земля. Послдній возгласъ почти исцленной Эльціи присоединяетъ земное чувство къ этому благодарственному гимну. Послдняя кантилена поражаетъ геніальностью композитора. Пойте,— сказала герцогиня, слыша какъ въ театр напвали съ мрачнымъ энтузіазмомъ послднюю строфу,— пойте, вы свободны!

Это послднее слово заставило вздрогнуть врача и, чтобы отвлечь герцогиню отъ ея грустныхъ мыслей, онъ началъ съ ней одинъ изъ споровъ, которые такъ хорошо умютъ вести французы. Въ это время въ театр съ шумомъ вызывали Тинти.

— Сударыня,— сказалъ онъ,— благодаря вамъ, я завтра опять приду слушать эту оперу, ставшую для меня вполн понятной. Объясняя мн это произведеніе, вы часто упоминали о такъ называемомъ колорит музыки и о томъ, что она должна была представлять намъ. Въ качеств мыслителя и матеріалиста я, признаюсь вамъ, всегда возмущался, когда какіе-нибудь энтузіасты увряли меня, что музыка можетъ передать звуками боле, чмъ живопись. Они напоминаютъ мн почитателей Рафаэля, которые увряли, что онъ ‘поетъ’ своими красками.

— На язык музыки,— отвтила герцогиня,— ‘изображать’ значитъ возбуждать въ насъ съ помощью звуковъ извстные образы и воспоминанія, имющіе свою окраску, грустную или веселую. Вы хотите начать споръ изъ-за словъ, вотъ и все! По мннію Карпайя, каждый инструментъ иметъ свое назначеніе и возбуждаетъ извстную мысль, также какъ всякая краска соотвтствуетъ для насъ извстному впечатлнію. Золоченыя арабески на голубомъ фон возбудятъ въ васъ т же мысли, что и красныя арабески на черномъ или зеленомъ фон. Въ тхъ и другихъ нтъ фигуръ, не выражено никакихъ чувствъ, это чистое искусство, и тмъ не мене ваше сердце не останется безучастнымъ. Разв звукъ гобоя не возбуждаетъ во всхъ насъ образы изъ сельской жизни, какъ почти вс духовые инструменты? Не слышится ли вамъ что-то воинственное при звук мдныхъ трубъ, не чувствуете ли вы оживленія и мужества? Разв звуки струнъ не затрогиваютъ наши самыя чувствительныя стороны и не проникаютъ въ глубину нашего сердца? Говоря вамъ о мрачныхъ краскахъ и холод, который охватываетъ при звукахъ интродукціи ‘Моисея’, я была такъ же права, какъ ваши критики, говорящіе о ‘картинности’ слога того или другого писателя. Разв вы не различаете стиль блдный, живой, колоритный? Искусство передаетъ намъ все словами, звуками, красками, линіями и форматами, но, несмотря на разнообразіе средствъ, впечатлнія, производимыя имъ, однородны. Итальянскій архитекторъ можетъ вызвать въ васъ то же чувство, что и интродукція ‘Моисея’. Для этого ему достаточно будетъ провести васъ подъ мрачными высокими, сырыми сводами и неожиданно ввести въ долину, залитую солнцемъ, покрытую цвтами и орошаемую ркой. Во всхъ своихъ наиболе совершенныхъ проявленіяхъ искусство передаетъ намъ величественныя картины природы. Я недостаточно образована, чтобы коснуться философской стороны музыки. Обратитесь къ Карпайя, вы будете поражены тмъ, что онъ вамъ разскажетъ. По его мннію, каждый музыкальный инструментъ, духовой или струнный, гораздо богаче по своимъ средствамъ къ выраженію, чмъ краски, которыя всегда опредленны, и слова, которыя всегда ограниченны. Рчь музыки безгранична: она можетъ все выразить. Понимаете ли вы теперь, въ чемъ состоитъ превосходство произведенія, которое мы только-что слушали? Я вамъ объясню это въ нсколькихъ словахъ. Существуетъ два рода музыки: одинъ, ничтожный, второстепенный, однообразный и основанный на сотн фразъ, которыя усвоиваются каждымъ музыкантомъ, изъ нихъ составляются боле или мене пріятныя пустячки, которыми довольствуется большая часть композиторовъ. Подобная музыка выслушивается съ нкоторымъ удовольствіемъ, но не остается въ памяти, проходитъ сто лтъ и она совершенно забывается. Народы съ древности до нашихъ дней хранятъ, какъ сокровища, т псни, въ которыхъ выражаются ихъ нравы, привычки и даже исторія. Слыша одну изъ этихъ народныхъ псенъ, вы впадаете въ глубокую мечтательность, а въ вашей душ, несмотря на простоту этихъ музыкальныхъ произведеній, растетъ что-то невдомое и великое. И вотъ въ продолженіе цлыхъ столтій встрчается одинъ или два геніальныхъ человка, гомеры музыки, которымъ Богъ даетъ власть опередить время. Они пишутъ эту музыку, полную совершившихся фактовъ и необъятныхъ поэмъ. Подумайте объ этомъ хорошенько, запомните эту мысль, вы впослдствіи разовьете ее: не гармонія, а мелодія переживаетъ вка. Музыка этой ораторіи вмщаетъ въ себ цлый міръ святыхъ, великихъ мыслей! Произведеніе, начинающееся подобной интродукціей и кончающееся такой прекрасной молитвой, будетъ вчно жить, такъ же какъ пасхальное ‘О filii et filiae’, какъ предсмертная молитва ‘Dies irae’, какъ всякое духовное пніе, переживающее въ стран ея потерянное величіе радости и благосостояніе.

Дв слезы, которыя герцогиня вытерла, выходя изъ ложи, доказывали, что она думала о Венеціи, которая боле не существовала. Вендрамини поцловалъ у нея руку.

Представленіе окончилось проклятіями и свистомъ по адресу Дженовезе и необузданными проявленіями благодарности Тинти. Давно уже венеціанцы не видли въ театр такого оживленія. Такіе контрасты необходимы въ Италіи, гд въ каждомъ город постоянно боролись различныя партіи. Гвельфы и Гибелины враждовали во всей Италіи. Въ Верон боролись Капулетти и Монтекки, въ Болонь — Джеремси и Ломелли, въ Гену — Фіески и Доріа, въ Рим — Орсини и Колонна, во Флоренціи — Пацци и Медичи, въ Милан — Сфорца и Висконти, въ римской республик — сенатъ, трибуны и народъ. Везд происходило одно и то же движеніе. На венеціанскихъ улицахъ встрчались поклонники Дженовезе и Тинти. Принцъ провожалъ герцогиню, опечаленную несчастною любовью Озирида. Ей казалось, что и къ ней случится что-нибудь подобное, и она прижимала Эмиліо къ своему сердцу, какъ бы желая спасти его.

— Не забудь о твоемъ общаніи,— сказалъ ему Вендрамини.— Я буду ждать тебя на площади.

Вендрамини взялъ подъ руку француза и предложилъ ему пройтись по площади въ ожиданіи принца.

— Я буду очень счастливъ, если Эмиліо не вернется,— сказалъ онъ.

Эти слова послужили началомъ для разговора между французомъ и Вендрамини. Послдній обрадовался случаю посовтоваться съ врачемъ и разсказалъ ему, въ какомъ странномъ состояніи находился Эмиліо. Врачъ сдлалъ то, что на его мст сдлалъ бы всякій французъ: онъ началъ смяться. Вендрамини, находившій исторію Эмиліо очень серьезной, разсердился на него. Но ученикъ Кювье, Дюпюитрена и Бруссэ успокоилъ его, сказавъ, что онъ считалъ возможнымъ вылечить Эмиліо отъ его чрезмрной страсти и разсять облако поэзіи, окружавшее герцогиню.

— Это легко поправимая бда!— сказалъ онъ.— Древніе, которые были далеко не такъ глупы, какъ это предполагаютъ по ихъ выводамъ, касающимся физики, пожелали выразить въ ми объ Иксіон эту силу, парализирующую тло и придающую духу первенствующее значеніе.

Въ это время Вендрамини и врачъ увидли Дженовезе, сопровождаемаго восторженнымъ Карпайя. Меломанъ непремнно хотлъ узнать настоящую причину неудачи. Коснувшись этого вопроса, теноръ говорилъ очень много, его, казалось, опьяняли страсть и наплывъ мыслей.

— Да, синьоръ, я люблю ее, я обожаю ее со страстью, на которую не считалъ боле себя способнымъ, такъ какъ женщины давно наскучили мн. Он слишкомъ вредятъ искусству, чтобы можно было одновременно отдаваться имъ и труду. Клара думаетъ, что я завидую ей и хочу помшать ея успху въ Венеціи, а между тмъ за кулисами я апплодировалъ и кричалъ ей ‘дива’ громче, чмъ весь театръ.

— Но это не объясняетъ,— сказалъ подошедшій Катанео,— какимъ образомъ ты изъ прекраснаго пвца обратился въ самаго несноснаго изъ всхъ людей, занимавшихся когда-либо пніемъ, и утратилъ всю прелесть голоса, который насъ раньше очаровывалъ.

— Какъ,— отвтилъ Дженовезе,— я сдлался плохимъ пвцомъ, я, котораго можно сравнить съ величайшими артистами?

Къ эту минуту французъ, Вендрамини, Карпайя, Катанео и Дженовезе дошли до Піацетты. Наступила уже полночь. Море было спокойно. На блестящей неподвижной поверхности залива отражались Санъ-Джорджіо, Санъ-Паоло, таможня при начал Canale Grande и церковь Санта-Маріа делла-Салюте. Луна освщаетъ любовницу! Обладая божествомъ, несчастный обратитъ его въ женщину! Я говорю вамъ, что онъ отвергаетъ рай и, можетъ быть, потомъ умретъ отъ отчаянія. О, чудные женскіе образы, олицетворившіе побдоносную борьбу искусства съ природой! Чудныя ножки, никогда не касавшіяся земли! Стройныя таліи, готовыя сломиться отъ земного дыханія! Прелестныя двы, являвшіяся нашему дтскому воображенію, тайно, безнадежно обожаемыя, которыхъ мы боле никогда не увидимъ, но улыбка которыхъ навсегда останется въ нашей памяти, какому развратному эпикурейцу нужно было повергнуть васъ въ земную грязь! Э, сударь, солнце сіяетъ и гретъ на земл только потому, что оно находится за тридцать три милліона дь отъ земли, приблизьтесь къ нему, наука утверждаетъ, что оно ни жарко, ни блестяще, а вдь наука все-таки служитъ къ чему-нибудь,— прибавилъ онъ, взглянувъ на Карпайя.

— Недурно для французскаго врача!— сказалъ Карпайя, слегка ударивъ по плечу иностранца.— Вы объяснили то, что Европа наимене понимаетъ въ сочиненіяхъ Данте: его Беатриче. Да, Беатриче, этотъ идеальный образъ, царицу поэтическихъ фантазій, избранную изъ всхъ женщинъ, освященную слезами, обоготворенную воспоминаніемъ!

— Принцъ,— сказалъ Катанео на ухо Эмиліо,— приходите ко мн ужинать. Когда у бднаго неаполитанца отнимаютъ и жену, и любовницу, ему ни въ чемъ боле не могутъ отказывать.

Эта шутка, сказанная добродушнымъ тономъ, вызвала улыбку на губахъ Эмиліо, онъ позволилъ взять себя подъ руку и увести. Герцогъ началъ съ того, что позвалъ къ себ домой одного изъ служителей кафэ. Такъ какъ дворецъ Мемми находился на Canale Grande, со стороны церкви Маріа делля-Салюте, къ нему можно было или перехать въ гондол, или обойти пшкомъ черезъ мостъ Ріальто. Гости не захотли разлучаться и пошли пшкомъ по улицамъ Венеціи. Болзнь принудила герцога хать въ гондол.

Въ два часа ночи тотъ, кто прозжалъ передъ дворцомъ Мемми, могъ увидть во всхъ окнахъ свтъ, отражавшійся въ Canale Grande, и услышать прекрасную увертюру изъ ‘Семирамиды’, которую исполнялъ цри вход во дворецъ оркестръ Фениче, дававшій серенаду Типти. Во второмъ этаж гости сидли за столомъ, а Тинти пла на балкон ‘Buona sera’ Альмавивы, въ знакъ благодарности музыкантамъ. Въ то же время управляющій герцога приглашалъ бдныхъ артистовъ къ обду на другой день. Подобная вжливость была почти необходимой для знатныхъ господъ, покровительствовавшихъ пвицамъ и пвцамъ. Въ подобныхъ случаяхъ приходилось быть любезнымъ со всмъ театромъ. Герцогъ не скупился при исполненіи этихъ обязанностей. Онъ былъ помощникомъ антрепрепера: сезонъ въ Венеціи стоилъ ему дв тысячи экю. Онъ купилъ обстановку для дворца, пригласилъ француза повара и выписалъ вина изъ всхъ странъ. Можно поэтому представить себ, какъ роскошно было сервированъ ужинъ. Сидя рядомъ съ Тинти, принцъ въ продолженіе всего ужина ‘ощущалъ’, выражаясь языкомъ поэтовъ всхъ странъ, ‘стрлы любви’. Чудный образъ Массимиллы омрачился передъ нимъ такъ же, какъ иногда мысль о Бог покрывается облакомъ сомннія въ умахъ мудрыхъ отшельниковъ. Тинти, чувствуя, что Эмиліо любитъ ее, считала себя самой счастливой женщиной въ мір. При мысли о томъ, что онъ принадлежитъ ей, радость отражалась на ея лиц и придавала ея красот такую прелесть, что всякій осушалъ стаканъ за ея здоровье, невольно восхищаясь ея красотой.

— Герцогиня, не стоитъ Тинти,— сказалъ французъ, забывая свою теорію при странныхъ взглядахъ сициліанки.

Теноръ лъ и пилъ неохотно. Казалось, онъ желалъ слиться съ существованіемъ примадонны и терялъ всякое благоразуміе, которымъ въ подобныхъ случаяхъ отличаются итальянскіе пвцы.

— Послушайте, синьорина,— сказалъ герцогъ съ умоляющимъ взглядомъ Тинти,— ивы, дорогой мой пвецъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Дженовезе,— пропойте намъ что-нибудь вмст. Повторите ut изъ ‘Qual portento’ при наступленіи свта въ ораторіи, и докажите моему старому другу Карпайя превосходство аккорда надъ руладой!

‘Я отниму ее у принца! Она обожаетъ его, это всмъ ясно!’ — подумалъ Дженовезе.

Каково же было удивленіе гостей, только-что слышавшихъ тенора на берегу моря, когда онъ началъ то кричать, то предаваться излишней нжности, мяукать, скрежетать зубами, бшено ревть, детонировать и, наконецъ, просто издавать шипніе. Казалось, онъ разыгрывалъ непонятную комедію, и присутствовавшіе съ удивленіемъ смотрли на его взволнованное лицо, напоминавшее своимъ выраженіемъ лица мучениковъ на картинахъ Цурбарана, Мурилльо, Тиціана и Рафаэля. Вырвавшійся у всхъ невольный смхъ сразу уступилъ мсто серьезности, когда вс замтили, что Дженовезе былъ вполн искрененъ. Казалось, сама Тинти поняла, что теноръ сказалъ ей правду въ театр, гд царила ложь.

— Povermo! (бдняжка),— сказала она, лаская подъ столомъ руку принца.

— Великій Боже!— воскликнулъ Карпайя.— Не объяснишь ли ты намъ, убійца Россини, что поешь ты въ эту минуту? Смилуйся, объясни намъ, что съ тобой случилось и какой дьяволъ поселился у тебя въ горл?

— Дьяволъ?— возразилъ Дженовезе.— Скажите лучше, богъ музыки. Мои глаза, какъ у святой Цециліи, видятъ на неб ангеловъ, которые указываютъ мн написанную огненными знаками партитуру. Неужели вы не понимаете меня? Чувство, которымъ я живу, наполнило все мое существо. Голосъ моего сердца и мое пніе звучатъ въ униссонъ. Разв вы никогда не слышали, хотя бы во сн, чудную музыку невдомыхъ композиторовъ, которые употребляютъ чистые звуки, встрчающіеся въ природ и передаваемые боле или мене правдиво нашими инструментами? Вотъ эти-то звуки, но только безъ недостатковъ, свойственныхъ всмъ исполнителямъ, я и передаю вамъ, а вы проклинаете меня! Вы такіе же безумцы, какъ вся освиставшая меня публика въ Фениче! Я презиралъ грубую толпу, которая не въ состояніи была подняться на ту высоту, гд царитъ искусство, но такіе замчательные люди, какъ вы, этотъ французъ… но гд же онъ?

— Онъ ухалъ полчаса тому назадъ,— отвтилъ Вендрамини.

— Тмъ хуже! Онъ, можетъ быть, оцнилъ бы меня, потому что достойные итальянцы, любящіе искусство, не понимаютъ меня!..

— Ну, ну,— сказалъ Карпайя, съ улыбкой погладивъ тенора по голов,— можешь носиться сколько хочешь, на крылатомъ кон божественнаго Аріосто и преслдовать свои химеры!

Въ дйствительности вс гости были уврены, что Дженовезе былъ пьянъ, и предоставляли ему говорить, не слушая его. Одинъ только Карпайя понялъ значеніе вопроса, предложеннаго французомъ.

Въ то время, какъ кипрское вино развязывало всмъ языки, причемъ каждый избиралъ свою любимую тему, врачъ, передавъ герцогин письмо отъ Вендрамини, ожидалъ ее въ гондол. Массимилла поспшно вышла въ ночномъ туалет. Огорченная прощаніемъ съ принцемъ, она обрадовалась, прочитавъ письмо Вендрамини.

— Герцогиня,— сказалъ врачъ, помогая ей войти въ гондолу и отдавая гребцамъ приказаніе отчаливалъ,— въ настоящую минуту дло идетъ о жизни Эмиліо Мемми, и вы одн можете спасти его.

— Что надо длать?— спросила она.

— О, ршитесь ли вы сыграть безчестную роль при вашемъ благородств и чистот? Въ состояніи ли вы будете спуститься съ небесъ, гд вы теперь находитесь, на ложе куртизанки? Разгадаете ли, наконецъ, вы, чистая и непорочная, страстную любовь Тинти настолько, чтобы обмануть Эмиліо, который, благодаря вину, ничего не замтитъ.

— И только?— спросила она, улыбаясь и раскрывая передъ врачемъ всю прелесть характера любящей итальянки.— Я превзойду Тинти, если это надо, чтобы спасти жизнь моего друга.

— Вы соедините два разнородныя чувства, раздленныя въ немъ ледяною преградой, которая растаетъ, какъ снгъ, при первыхъ лучахъ лтняго солнца.

— Я буду вамъ вчно обязана,— сказала герцогиня.

Когда врачъ вернулся во дворецъ, гд шло шумное веселье, у него былъ радостный видъ, назамченный, впрочемъ, принцемъ, которому взоры Тнити общали испытанное уже блаженство. Пвица, какъ истая сициліанка, отдавалась со всею страстью своей любовной фантазіи. Французъ сказалъ нсколько словъ на ухо Вендрамини, Тинти встревожилась.

— Что вы замышляете?— спросила она у друга принца.

— Добрая ли вы двушка?— прошепталъ ей на ухо врачъ съ суровостью оператора.

— Эти слова, какъ ударъ кинжала, поразили бдную двушку.

— Надо спасти жизнь Эмиліо,— прибавилъ Вендрамини.

— Пойдемте!— сказалъ врачъ Тинти.

Бдная пвица встала и направилась къ концу стола между Вендрамини и врачемъ, напоминавшими ея исповдника и палача. Она долго боролась съ собой, но любовь къ Эмиліо одержала верхъ. Послдними словами врача были: ‘И вы спасете Дженовезе!’

Тинти обошла столъ, сказала одно слово тенору. Затмъ она подошла къ принцу, обвила его шею рукой и поцловала въ волосы съ выраженіемъ отчаянія, поразившимъ Вендрамини, и ушла въ свою комнату. Эмиліо, видя, что Дженовезе также вышелъ изъ-за стола, и Катанео погрузился въ длинный споръ съ Карпайя, пробрался къ комнат Тинти, поднялъ портьеру и исчезъ въ полутьм.

— И что же, Катанео,— говорилъ Карпайя,— ты искалъ все въ земныхъ усладахъ, а теперь, на склон дней, напоминаешь арлекина, который двигается, когда его дернутъ за веревочку.

— А ты, Карпайя, ставилъ выше всего мысль. А разв теперь ты не находишься въ томъ.же достояніи?

— Я обладаю міромъ!— воскликнулъ Карпайя, величественно простирая руку.

— А я поглотилъ его!— отвтилъ герцогъ.

Въ эту минуту они замтила, что Вендрамини и французъ ушли, и они остались вдвоемъ.

На другое утро сонъ принца былъ встревоженъ видніемъ. Ему казалось, что на его грудь сыпался жемчугъ изъ рукъ ангела. Онъ проснулся и увидлъ слезы на глазахъ Массимиллы, въ объятіяхъ которой онъ находился.

Въ тотъ вечеръ Дженовезе плъ въ театр Фепиче, и голосъ его звучалъ прекрасно при исполненіи партіи изъ ‘Семирамиды’. Онъ былъ вызванъ вмст съ Тинти и получилъ новые внки. Партеръ безумствовалъ отъ радости, а теноръ не старался боле увлечь примадонну своей необыкновенной, никому непонятной методой.

Одного только Вендрамини не могъ вылечить французъ. Противъ любви къ погибшей родин нтъ средствъ. Молодой венеціанецъ продолжалъ жить мечтами съ помощью опіума, онъ видлъ всегда Венецію тринадцатаго столтія, дошелъ до страшной слабости и, наконецъ, умеръ среди друзей, которые любили и жалли его.

Какъ передать вамъ развязку этого приключенія? Она такъ буржуазна! Одного слова будетъ достаточно для почитателей всего ‘идеальнаго’.

Герцогиня была беременна.

Сказочныя пэри, русалки, феи, сильфиды, музы Греціи, мраморныя двственницы Гертозы-ди-Павіа, День и Ночь Микель Анджело, ангелы Беллини, чудныя двы Орканья изъ церкви СанъМикеле во Флоренціи, божественныя группы съ могилы св. Себальда изъ Нюренберга. Мадонны изъ Миланскаго собора, вс статуи изъ ста готическихъ соборовъ, вс созданія артистовъ, вс безплотныя двы окружили ложе Массимиллы и проливали горькія слезы!

Парижъ, 25 мая 1839 года.

Массимилла Дони.

Читайте также: