П. Урюпинский
П. Урюпинский
Маски
Маски
Рассказ
I
I
II
II
III
III
IV
IV
Маски, Урюпинский П., Год: 1915
Время на прочтение: 8 минут(ы)
По скользкому паркету огромной залы кружились маски.
Далекие и близкие, наивные и загадочные в своих необычайных личинах, они сходились, вновь расходились, падали от неосторожных или намеренных движений, увлекались, увлекали других. Каждая из них искала свое незнаемое счастье, старалась распознать искаженное маской чужое лицо, ревниво скрывая свое.
Обманы и простота отношений, самая наглая ложи и наивная правда связались в причудливый узел, развязать который не может время, ограниченное маскарадом. Потому что пробьет назначенный час, музыканты умолкнут, потушат огни в скользкой зале, кончится вся маскарадная ложь и вся наивная правда.
— Я узнал тебя, маска…
— О, нет! Тебе никогда не узнать меня!
— Да, да! Я хорошо тебя знаю…
— Ложь…
— Правда!..
И маскарадный шум топит слова их, как море отдельные капли. Уверения и клятвы, мольбы и просьбы, маленькая пугливая правда и огромная многоликая ложь. Пестрота слов, костюмов, игра музыкантов и чувств. Тысяча блестящих лампочек люстры не в силах осветить настоящие лица под масками, как если бы царила ночь.
— Кто бы ты ни была, я люблю тебя, маска…
— А это правда?
— Я клянусь тебе! Доверься мне и сними свою маску, я умоляю.
— Ну, смотри…
— Ах, это вы, Софья Павловна…
Украв тайну доверчивой маски, он скоро бросает ее и танцует с другой, а эта снова прячет лицо свое. Под маской слезы, в груди, быть может, заглушенные музыкой рыдания, но жажда счастья не позволяет покинуть залы. Никто не видит ее маленького горя. И что такое, в сущности, разочарование разгаданной маски? Из тысячи ярких лампочек люстры потухла одна, ведь, от этого света не стало меньше.
Соединенные странным капризом причудливой маскарадной судьбы, шли под руку мудрый звездочет и легкомысленная пастушка. Они уже устали от танцев, усыпанный звездами длинный колпак много раз падал с многодумной головы звездочета. Его большие очки смешили пастушку, и она хохотала над ним.
— Ты же должен рассматривать звезды! В этих нелепых очках ты ничего не увидишь дальше своего носа. Ха-ха-ха!
— Кто идет и смотрит в небо, тот разбивает нос, моя милая пастушка.
— Тогда нужно водить тебя за нос! Ха-ха!
— Я ничего не имею против, если ты поведешь меня в буфет. Мне думается, и пастушке хочется кушать. Ты как думаешь?
— Я думаю, этот колпак тебе очень к лицу!
Весь вечер звездочет не мог понять своей неизвестной пастушки, она смеялась, осыпала его конфетти и веселилась шумно. По его мнению, это была наивная пастушка, которая не устоит перед мудростью звездочета и его богатством, но она ни за что не соглашалась уйти из танцевальной залы.
— Но послушай, чем ты питаешься? — спросил он.
— Светом луны и запахом фиалок, — ответила пастушка.
— Значит, ты должна умереть от голода здесь. Пойдем от электрического света, я знаю, где можно найти фиалки. Они прячутся от посторонних взглядов и нужно прежде всего свернуть с большой дороги, по которой идут все. Неизвестная, извилистая тропинка, может быть, даже страшна своею новизною, но ведь только на приводит к этим прекрасным цветам, о которых ты говоришь. Васильки, например, растут во ржи и бывает нужным даже без сожаления изменять чужую рожь, прежде чем сорвать василек. И тот, кто тянется к нему, не думает о чужой ржи, как не задумается тот косарь, что занесет косу над рожью и скосит вместе с васильком…
Он говорил это тихо, несколько придушенным голосом, как поэты читают свои стихи и, видимо, самому нравилось сказанное, она же громко расхохоталась.
— Рожь не косят, а жнут, ха-ха-ха! И серпом, а не косою! Звездочет не знает сельского хозяйства, ведь это в порядке вещей. Пойдем лучше танцевать, старик!
— Но я устал, мне нужна пища. Я ушел бы один, но ведь ты сама сказала, что в своих очках я не вижу дальше моего носа…
— Тогда спрячь просто свои очки в карман. Или вот что, — сказала она вдруг, — давай я подержу твои очки, а ты иди и принеси мне, кстати, апельсин. Вот здесь я буду сидеть и ждать тебя.
Он ушел. А когда возвратился в залу, пастушки не было. На ее стуле лежали его очки и клочок бумажки. ‘Ты глуп, несмотря на всю твою деланную мудрость, — прочел он, — пастушка узнала тебя. Надень снова очки, возьми в руки колпак и рассматривай на нем свои звезды. Срывать васильки среди чужой ржи — не твоя специальность!’
И звездочет стоял с апельсином в руках, перед пустым стулом. Играли бравурный танец, в буйном веселье кружились маски, скользили мимо и заражали своим весельем. Ему захотелось во что бы то ни стало найти свою пастушку, он долго бродил по зале, и много раз падал измятый колпак, разбились очки, к нему приставали другие пастушки, но та ускользнула бесследно.
Обыкновенная маскарадная шутка, пустая игра, которой не стоило придавать значения, расстроила мудрого звездочета, ставшего наивным, как юная пастушка…
Еще много дней Марк Николаевич жил под впечатлением маскарада и невольно продолжал думать об исчезнувшей пастушке, которую все хотел найти. И некоторое время это было чем-то вроде навязчивой идеи, ведь он не видел ее лица, закрытого маской. Он скоро же забыл ее голос, как мало знакомый мотив простой, но неизвестной песенки. На расстоянии времени трудно восстановить реальный образ женщины из обрывков воспоминаний о маскарадной пастушке. Ни одна из его знакомых не походила на ту.
И совсем неожиданно в его запутанные мысли проник маленький и робкий луч света. Быть может, это было только отражением луча, его случайным миражом, рожденным расстроенным воображением…
Марк Николаевич неоднократно бывал у Масленниковых. Анна Дмитриевна умела разнообразить вечера интересным обществом, у них было весело, и смех никогда не исчезал из их уютной гостиной. Сама Анна Дмитриевна была просто любезной хозяйкой, она как бы руководила досугом гостей, умела завязать разговор, скрасить острые и досадливые углы, она со всеми бывала ровной, никому никогда не отдавая предпочтения.
Это скорее даже была несколько холодная женщина, у которой рассудок преобладает над сердцем. Ее подернутые дымкой усталости или разочарования глаза не допускали мысли о возможности легкого увлечения, ее рассчитанные движения, манера говорить медленно и большая дружба с мужем разрушали вспыхнувшие предположения Марка Николаевича, но однажды возникшую мысль было нелегко прогнать.
Был день рождения Масленникова, когда Марк Николаевич пришел снова к ним. Он все время наблюдал за Анной Дмитриевной и ловил ее взгляды, слова. И мысленно сравнивая ее с маскарадной пастушкой, беспомощно путался в предположениях.
В разговоре с кем-то она сказала такую фразу:
— Да, но звезд с неба он не хватает.
И при этом случайно скользнула взглядом в сторону Марка Николаевича. Конечно, он понял значение этого взгляда. Теперь он упорно искал случая поговорить с ней, ему хотелось подтверждений своих предположений, но Анна Дмитриевна, как всегда, была со всеми и ни с кем в частности.
Уже в конце вечера Марк Николаевич уловил момент и подошел к ней.
— Вы очень любите фиалки, Анна Дмитриевна? — спросил он.
Она широко открыла глаза, как бы удивляясь неожиданному вопросу, лицо ее выражало полнейшее недоумение.
— Почему именно фиалки, а не васильки, например! — проговорила она.
— Ну да, фиалки и васильки. Вообще полевые цветы, которые может собирать всякий, кому не лень. Впрочем, виноват, теперь их так трудно найти…
— Нисколько. Их можно купить в любом цветочном магазине. Но я вообще вас не понимаю, что вы хотите сказать.
— Я хотел сказать, что мне удалось найти фиалки, которые вы так любите, — проговорил он тихо, и еще тише добавил, — без очков я, действительно, вижу значительно дальше своего носа.
Она пожала плечами, и Марк Николаевич увидел ее улыбку сожаления.
— По всей вероятности вы много работали эти дни и переутомились, или, может быть, слишком весело проводили время. Право, я отказываюсь вас понимать. Пойдемте туда. Господа, надо развлечь Марка Николаевича. Он так скучает…
Она обратилась к другим, завязался общий, ничего не значащий разговор, и Марк Николаевич отвечал, говорил какие-то пустые фразы, а сам думал о пастушке. Конечно, все это могло быть воображением, между Анной Дмитриевной и маскарадной пастушкой огромное расстояние, которое связывает только одна мысль. и луч света, случайно упавший с неожиданной стороны, мог быть не больше, как тем же воображением.
Уходя домой и прощаясь с Масленниковым и его супругой, Марк Николаевич сказал:
— Я ведь тогда так и не мог попасть на маскарад. Я не помню, но, кажется, вы собирались? На масляной, в пятницу…
— На масляной? У жены была ужасная мигрень, мы и блинов не поели дома, как следует, — ответил муж Анны Дмитриевны.
Окончательно спутанный в своих предположениях, Марк Николаевич уехал домой. Какой-то простой каприз случая, или, быть может, даже пустая забава, дополненная собственным воображением, игра теней, оставшихся от маскарадного света, не больше…
Хотя скупое петроградское солнце редко балует этот нахмуренный город, но выпадают дни, когда серость улиц и еще неубранный снег освещаются ярким солнцем. Это похоже на случайный переходящий праздник, о котором никто не знает заранее, как никто не знает о наступлении неуловимого, капризного счастья.
Марк Николаевич шел по солнечной стороне Невского проспекта, бесцельно рассматривал встречные лица, витрины магазинов, и густая, пестрая толпа двигалась медленно. Он прошел от Морской до Пассажа и повернул обратно, когда заметил вдруг знакомую фигуру. Она торопливо переходила Невский по направлению к Гостиному двору, и Марк Николаевич узнал Анну Дмитриевну.
Он быстро направился за нею. Она медленно пошла по Гостиному. Марк Николаевич следовал в немногих шагах от нее и по ее походке старался распутать воспоминания. Ее какое-то незначительно движение, неуловимый штрих, напомнил ему вдруг маскарадную пастушку. Ему хотелось проверить себя, найти точное сходство, прежде чем подойти.
Она остановилась у окна магазина, Марк Николаевич отвернулся. Потом она снова пошла, и на этот раз она была не одна. Рядом с нею шел какой-то высокий господин, которого он не встречал у Масленниковых.
Это не входило в планы Марка Николаевича. Ему стало жаль и обидно за свою оплошность, теперь ему выпадала роль какого-то невольного соглядатая, но обида и любопытство все больше и больше толкали на эту роль. Ему не слышно было их разговора, потому что он не решался подойти ближе, но продолжал следить.
Они повернули, вышли на улицу, сели в мотор, и Марк Николаевич услышал слова ее спутника:
— Поедешь по Невскому, Набережной и на острова!
Таким образом, Марк Николаевич знал путь их следования, его первою мыслью было поехать за ними, но ведь это в сущности ни к чему не приведет. Их закрытый мотор проблуждает по улицам, возвратится обратно, а тайны не откроет ему. К тому же, они могут изменить маршрут, или их более сильная машина умчится скорее и невозможно будет догнать…
Он придумал другой способ разоблачить Анну Дмитриевну: направиться к ее дому и все время гулять у подъезда и ждать ее возвращения.
И прошло около двух часов, когда она подъехала на извозчике к своему дому. Марк Николаевич поздоровался с нею.
— Это производит такое впечатление, будто вы меня ожидали, — проговорила она.
— А хотя бы и так!
— Почему же вы не поднялись к нам? Ведь лучше ожидать дома, чем на улице.
— Мне хотелось убедиться в том, что вы возвратитесь не на моторе, а на извозчике, — проговорил он, пристально смотря ей в глаза.
Она без труда выдержала его взгляд и сказала просто.
— Какая странная идея. И вы убедились в этом.
— Я убедился, Анна Дмитриевна, гораздо в большем…
— Да, но что же мы тут будем стоять у подъезда! — перебила она. — Пойдемте к нам. Вы такой редкий гость у нас!
Она пошла к двери, а Марк Николаевич за нею. Поднимаясь на лифте, она сказала:
— Вы удивительный чудак, Марк Николаевич. С некоторых пор я окончательно отказываюсь понимать вас.
— А с каких именно пор вы не припомните?
— Если хотите, после того вечера, когда вы начали говорить про какие-то фиалки или васильки…
— Это было на маскараде, не правда ли? Я говорил это легкомысленной пастушке, которая увлекла звездочета. Вы…
— Перестаньте говорить глупости!
— Только не надо сердиться. Потому что нет ничего опаснее разсердившейся женщины, — проговорил он, — может быть разрыв сердца.
— У кого? — спросила она спокойно.
— Ну, конечно, у меня, — ответил он ей в тон.
Больше они не говорили. У него не хватило решимости завести разговор, и уже не было возможности, так как у Масленниковых были гости.
Потом его не стали приглашать, он перестал вообще бывать у Масленниковых и больше не видел Анну Дмитриевну…
А она продолжала менять свои маски, известные только ей одной. И в те дни, когда особенно звенел маскарад ее жизни, она заболела.
Ей предстояла серьезная операция.
На лицо ее наложили маску, через которую она вдыхала эфир.
— Раз, два… три… четыре, — считала она перед тем, как заснуть. Это был радостный сон, какие-то призрачные мечты, навеянные эфиром. Ее путь был устлан фиалками, звенела волшебная музыка и танцевали бесконечные маски…
Известный хирург провел операцию блестяще. Это была одна из лучших его работ. Ассистенты любовались его искусством.
Но даже холодный разум науки не мог угадать ее сердца, которое отказалось служить. Когда после операции сняли маску и принялись ее будить, она не проснулась.
Та маска была для нее последней. Маскарад ее жизни окончился навеки.
Исходник здесь: Журналы Первой Мировой Войны — http://14-18.ru/?p=2711.