Владимир Ленский
Владимир Ленский
Маскарад
Маскарад
* * *
* * *
—————————————————-
Маскарад, Ленский Владимир Яковлевич, Год: 1909
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Старый граф Закржевский в последнее время утратил свое обычное спокойствие. Какой-то бес вселился в него и шептал ему в ухо ужасные подозрения. Он не спускал глаз с своей молодой жены, и ему казалось, что она на каждом шагу обманывает его. Все, что только имело с графиней малейшее соприкосновение, возбуждало в нем дикую ревность, и, может быть, не напрасно. Графиня ненавидела его, и ее великолепные черные глаза, обращаясь к нему, сверкали огнем самой злой, неукротимой ненависти. Она ненавидела его за то, что он стар, за то, что он купил ее у ее обнищавших родителей, за то, что он требовал у нее любви и следил за каждым ее шагом. Она часто выезжала из дому, тайно от графа, и он был уверен, что в эти часы, где-то с кем-то, она ему изменяет. Казалось, если бы он мог убедиться в этом — он бы менее мучился. Мучительней всего была подозревать и не знать…
Однажды ночью, обуреваемый своими подозрениями, граф зашел в комнаты жены. Графини нигде не было. Потрясенный ее исчезновением, он бросился в людскую и разбудил кучера.
— Куда возил графиню?
— В общественное собрание…
— Что там сегодня?
— Маскарад… велели приехать за ними в три часа…
— Запрягай сейчас! Я еду туда же!..
Но без маски нельзя было ехать. Графиня увидит его, и тогда нельзя будет ее выследить. Он обшарил все комнаты. В детской нашел маленькую тирольскую шапочку с петушиными перьями и детскую картонную маску: лицо юноши, с алыми щеками, красными губами и черными, вздернутыми усиками — отчаянно глупая маска! Надев то и другое, граф торопливо вышел в переднюю. Швейцар, подавая ему шубу, давился от смеха и кусал себе губы.
— Его светлость с ума спятил! — проговорил он, запирая за графом дверь…
Маскарад в полном разгаре. Зал, освещенный тысячью электрических ламп, сияет. По блестящему паркету скользят пестрые, фантастические пары, Воздух насыщен ароматом духов, запахом женского тела, звуками игривой мазурки. Здесь слишком много движения. Граф, увлекаемый толпой масок, переходит из одного конца зала в другой, заглядывает в лицо каждой маски и с тоской думает: ‘Она ли?.. Кажется, нет… А, может быть, она’?..
Он забился в угол и выглядывает из-за широкой, зеленой пальмы. На него никто не обращает внимания, и он рад этому: ему никто не мешает искать…
Из щелок его маски видны его тяжело и подозрительно блуждающие глаза, полные лихорадочного нетерпения и тоски ревности. Вот, они заблестели, остановились и впились в женщину, высокую, грациозную маску. Они любуются ею, целуют ее и, вместе с тем, сверкают бешеной яростью. Они сияют счастьем и в то же время плачут от внутренней боли…
А стройная, грациозная маска, в роскошном костюме водяной нимфы, блистая прекрасными, обнаженными плечами, сладострастно изгибает тонкий, упругий стан, переходя из одних объятий в другие, весело щебечет и так много обещает и направо и налево живой речью, веселым смехом, блеском глаз, сияющих из разрезов белой маски, как два маленьких черных солнца. Она танцует почти со всеми, но за ней неотступно ходит красавец — гвардейский офицер, и в перерывах, среди танцев, он целует ее руки, и она с видимым удовольствием слушает то, что говорит он ей, ее глаза ласкают и поощряют его…
Дикое, мучительное чувство ревности защемило в груди графа и отуманило его рассудок. Он бросился из-за своей пальмы, никого не видя, кроме этой прекрасной водяной нимфы и гвардейского офицера. Расталкивая толпу локтями, он уже приближался к ним, но смешно качавшиеся над его головой петушиные перья тирольской шапочки привлекли внимание целой оравы чертенят, которые не могли отказать себе в удовольствии позабавиться им. Они быстро окружили его тесным кольцом, оттеснили в самый дальний угол и там вихрем закружились вокруг него.
Сбитый с толку неожиданностью такого нападения, он стоял в центре их круга, и фигурка его имела жалкий и вместе комичный вид. Глупая, юношеская маска резко не гармонировала с его седыми волосами. Там, где кончалась она, видны были морщины — темные, крупные, отвисшие печальные спутники бессильной старости. И это странное, нелепое сочетание молодости и старости в одном лице было безобразно и смешно и вселяло в чертенят, танцевавших вокруг него, неукротимую, шумную веселость. Еще живее, еще бешеней закружились они, когда он стал бросаться во все стороны3 чтобы прорвать их круг. И петушиные перья, прыгавшие над его головой, вызывали гомерический хохот и неодолимое желание еще и еще потешаться над ним…
Ему удалось, наконец, вырваться из круга жестоких весельчаков. Но водяная нимфа куда-то бесследно исчезла. Он рыскал по всем залам, как зверь, прошмыгивая между танцующими парами, протискиваясь в каждую группу масок, но нигде ее не было. Измученный, в конец уставший старик, потеряв надежду найти ее, уже хотел ехать домой — и вдруг, увидел ее.
Она сидела в том углу, откуда раньше наблюдал он за ней, сидела одна за пальмой, и когда он подошел к ней — устало подняла глаза и встала, чтобы уйти. Он схватил ее за руку и гневно прошептал:
— Поедем сейчас домой…
Она удивленно посмотрела на него и выдернула руку.
Ах, да! Эта маска, которая закрывает его лицо!.. Графиня не узнала его. Он уже поднял руку, чтобы сорвать эту ужасную, душившую его маску — но сзади него вдруг зазвенели шпоры. Гвардейский офицер взял нимфу об руку, и они тотчас же скрылись, смешавшись с толпой.
Граф метнулся в ту сторону и побежал, но толпа чертенят снова заметила его и помчалась за ним. Вот, он в раздевальной, около водяной нимфы. Он настиг ее и хватает за руку,
— Я — граф… — шепчет он ей на ухо…
Она как будто не слышит его, с негодованием отдергивает руку и отвечает гневным шепотом:
— Отстань, несносная противная маска! Что тебе нужно от меня!..
И обращается к офицеру, смеясь:
— Посмотри, какая глупая маска!..
Офицер то же смеется, берет его за руку, отводит в сторону и строго говорит ему:
— Не приставай, иначе плохо будет…
— Я — муж ее! — хочет крикнуть старик: — я граф Закржевский!..
Но язык его прилип к небу, и руки не подымаются, чтоб сорвать маску. Он не может это сделать, потому что на него смотрит целая орава чертенят, потому что это опозорит его родовитое имя, дав неистощимую тему для сплетен и пересудов. И если втайне он уже опозорен, то пусть хоть он один знает это, пусть эта маска, которая душит его и жжет, как огнем, его лицо, сохранит эту тайну. Пусть смеются теперь над его маской, но лицо его будет скрыто от насмешек и издевательств…
Граф не заметил, как уехала водяная нимфа. Чертенята снова увлекли его в зал и там, окружив его тесным кольцом, завертелись вокруг него в бешеной пляске. Он стоял, теребил в руках перчатки, и уже не пытался бежать, а только ежился от ревматической боли в спине, горбился и кашлял. Его глупая маска смеялась, а его лицо под ней плакало. Все видели смех его маски, и никто не видел его слез. Петушиные перья смешно прыгали над его головой — и все смеялись…
Вернувшись домой, граф, не снимая маски, прошел на половину жены. Она была уже дома и, казалось, глубоко спала, закинув голые руки за голову. Около кровати, на креслах, лежало платье, сброшенное ею перед сном. Это было обыкновенное белое бальное платье. Тут же, на столике, лежала черная полумаска. Граф был в большом недоумении. Кто же та, в платье водяной нимфы и в белой маске? Неужели он ошибся?..
Графиня во сне тихо улыбалась…
Впервые: журнал ‘Пробуждение’, No 10, 1909 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.