СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА.
Томъ XXVI.
Изданіе А. А. Карцева
МОСКВА.
Типо-Литогр. Г. И. Простакова. Москва, Балчугъ, д. Симон. монаст.
1901
Машкерадъ.
Машкерадъ.
(Историческій разсказъ).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
Машкерад, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1901
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Шли девяностые годы XVIII вка.
Въ одномъ изъ глухихъ приволжскихъ намстничествъ хорошо была извстна всмъ въ округ большая вотчина князей Можайскихъ, именитыхъ и старинныхъ дворянъ, ведущихъ свой родъ чуть ли не со временъ Іоанна Калиты.
Столтнія барскія палаты, огромныя, окруженныя красивыми каменными службами, были выстроены еще во времена Годунова, и князья всегда жили въ своей вотчин, но теперь за все долголтнее царствованіе императрицы Екатерины Алексевны палаты стояли пустыя, и во всей усадьб было мертво-тихо, а всмъ распоряжался управляющій изъ княжихъ крпостныхъ
Но въ день смерти знаменитаго князя Таврическаго его любимецъ князь Можайскій вдругъ появился въ давно забытой вотчин съ женой, двадцатилтнимъ сыномъ и семнадцатилтней дочерью, а съ ними, конечно, цлый штатъ приживальщиковъ обоего пола. Домъ полный, какъ чаша, былъ все-таки наскоро снаружи подновленъ, а внутри отдланъ заново.
Усадьба и большое село, по прозвищу Сакмарское, ожили и казались люднымъ узднымъ городкомъ.
Явились владльцы внезапно, нежданно для себя и поневол. Причина была ‘пустяковская’, но особенная…
Князь Павелъ Павловичъ Можайскій, потерявъ своего покровителя и друга въ лиц Потемкина и будучи видною личностью Петербурга и въ обществ, и при двор, продолжалъ относиться къ одному очень молодому человку, внезапно возвысившемуся, такъ же, какъ относились къ нему вс приближенные покойнаго князя, т. е. недружелюбно и строптиво.
Этотъ молодой человкъ былъ недавній графъ Платонъ Зубовъ.
Но что при жизни князя Таврическаго и сходило имъ всмъ съ рукъ, теперь становилось опаснымъ.
Однажды при простой встрч и краткомъ разговор всемогущаго фаворита съ княземъ Можайскимъ, старикъ повелъ себя по старому и пострадалъ тотчасъ же.
Дло, было вечеромъ, посл ужина, но было во дворц. У шестидесятилтняго князя водился маленькій гршокъ — выпивать лишнее за дой. Когда вс гости царицы поднялись посл ужина, графъ Зубовъ, проходя мимо слегка повеселвшаго князя, усмхнулся и спросилъ безъ всякаго, однако, худого умысла: ‘доволенъ ли онъ ужиномъ?’
Князь окрысился и хватилъ въ отвтъ при многихъ придворныхъ, что спрашивать объ этомъ — дло хозяевъ дома, а не гостей.
Кое-кто злорадно ухмыльнулся… Зубовъ вспыхнулъ, объяснивъ, что исправляетъ свою должность генеральсъ-адъютанта государыни, и затмъ выговорилъ, смясь ехидно:
— Каковы были кушанья, я не знаю. А вотъ вина, по всему вижу, что были хорошія, и ими иные не погнушались, даже до забвенія благоприличій.
Князь вспылилъ въ свою очередь, сказалъ нсколько дерзкихъ словъ, титулуя Зубова ‘ваше новосіятельство’, а затмъ добавилъ:
— Если во мн вино заговорило, то только потому, что у васъ винъ много!
— Вы сами сейчасъ замтили, что они не мои, а государынины. Къ ней ваши рчи, стало быть, прямо и относятся, и я почту моей обязанностью ихъ до свднія ея величества довести. Пускай государыня сама отвть дастъ.
Князь Можайскій на другой же день отправился къ государын, но она уже была предупреждена и приняла старика сухо. Объяснивъ ему совершенное неприличіе его поведенія, она посовтовала итти просить извиненія у Зубова, а до тхъ поръ не бывать во дворц.
Князь заявилъ, что при такихъ условіяхъ оставаться ему въ Петербург и при двор не слдъ, и что онъ предпочитаетъ ухать изъ столицы. Государыня разсмялась и отвтила, что это самое лучшее, что князю остается сдлать. И чрезъ три мсяца село Сакмарское и усадьба увидли своихъ владльцевъ посл тридцатилтняго отсутствія. Строптивое поведеніе и отъздъ князя, конечно, кром толковъ, ничего особеннаго не произвели, такъ какъ онъ не былъ виднымъ государственнымъ сановникомъ, а только придворнымъ и богатымъ обывателемъ.
— Вотъ кабы князь мой Григорій Александровичъ этотъ ‘зубъ’ во время выдернулъ, то и мы бы теперь не подверглись изгнанію,— бурчалъ Можайскій.
Поселившись въ глуши деревни, князь, конечно, зажилъ, какъ подобало вельмож, однако въ его жить-быть была одна особенность. Проживъ около года, онъ ни съ кмъ изъ дворянъ помщиковъ своего округа, не познакомился, ни у кого не бывалъ и къ себ не позвалъ. А нкоторыхъ изъ дворянъ, которые явились сами съ поклономъ въ Сакмарское, принялъ, вмсто князя, его дальній родственникъ, дряхлый старикъ, тоже князь Можайскій, но бдный, жившій у него на хлбахъ.
Разумется, все намстничество, весь округъ — и дворяне и чиновники,— вс были обижены и злобствовали на гордеца.
Князю, конечно, было скучно въ деревн, молодому князю еще скучне, хотя отецъ и позволялъ ему отлучаться и здить изрдка и не надолго въ об столицы. Княгиня была рада спокойной жизни. За то всего скучне было молодой княжн, которая въ ея годы могла бы веселиться въ Петербург, а теперь была обречена сновать по пустымъ аппартаментамъ большого дома.
Однако, все Сакмарское, барскій домъ и усадьба, отъ зари до зари гудли отъ люда и копошились, какъ большой муравейникъ, такъ какъ князь Павелъ Павловичъ, отлично понимая, что его дтямъ эта жизнь въ глуши будетъ тяжела и даже не въ моготу, старался, насколько можно было, облегчить ихъ положеніе.
Прежде всего онъ устроилъ такъ, что у него завелись нахлбники и приживальщики. Кром того, онъ постоянно приглашалъ къ себ на побывку знакомыхъ изъ обихъ столицъ и всячески удерживалъ гостей елико возможно доле. Прізжавшіе на мсяцъ жили и три мсяца. Гости изъ небогатыхъ оставались на неопредленное время и становились какъ бы тоже приживальщиками.
Въ усадьб было поэтому столько народу, что за столъ садилось ежедневно до тридцати человкъ. Но главное развлеченіе въ Сакмарскомъ былъ свой домашій театръ въ отдльномъ зданіи и, конечно, свой оркестръ музыки. Музыканты, а равно и актеры, были на половину вольнонаемные и на половину свои крпостные. Главный актеръ, Захаръ Полушкинъ, игравшій всякія роди одинаково хорошо, человкъ съ истиннымъ дарованьемъ, былъ поваръ князя. Онъ страстно любилъ театръ и любилъ трагическія роли. Онъ готовъ былъ бы всего себя посвятить одному ‘актерничанью’, но, къ его несчастью, онъ былъ слишкомъ большимъ искусникомъ въ поварскомъ дл… Князь не могъ замнить его другимъ, хотя и пробовалъ. Ставя свою любовь къ явствамъ гораздо выше любви къ ‘свободнымъ художествамъ’, князь говорилъ Захару:
— Будь ты первый актеръ на всю крещеную Русь, и все-таки я тебя изъ стряпуновъ своихъ не выпущу.
Главная актриса тоже даровитая, игравшая и молодыхъ и старухъ, причемъ хорошо танцовала всякіе танцы посл двухъ, трехъ уроковъ, была главной горничной, но равно чуть не первымъ другомъ самой княжны. Пелагея или Палаша была просто наперсницей княжны, которая не имла отъ любимицы тайнъ.
Если молодая княжна скучала въ глуши, то молодой князь за послднее время нашелъ себ утшенье — быть можетъ, съ тоски. Но все-таки онъ былъ поглощенъ теперь тмъ, что приключилось съ нимъ.
Пока княжна проводила дни, кочуя по дому, ея братъ все чаще исчезалъ изъ усадьбы.
Княжна Елизавета Павловна проводила время въ обществ двухъ-трехъ пріятельницъ, дворянокъ изъ семей новыхъ приживальщиковъ, но большей частью предпочитала общество своихъ снныхъ и горничныхъ двушекъ. Эти были умне тхъ. Он пли псни и лихо плясали, особенно посл угощенія наливкой, выдумывали разныя игры, разсказывали страшныя сказки. Дворянки подруги умли только щелкать орхи, сть пряники и смоквы и молчать.
Князь Александръ Павловичъ, насколько могъ чаще, узжалъ изъ дома въ гости къ сосду, премьеръ-майору Руцкому, ветерану турецкихъ войнъ, и, разумется, длалъ это съ вдома и разршенія отца. Это былъ единственный дворянинъ всего округа, котораго князь разршилъ сыну навщать, но не звать къ себ. Руцкой былъ небогатый помщикъ въ десяти верстахъ отъ Сакмарскаго, съ которымъ молодой князь познакомился по особой и важной причин, что, однако, скрылъ отъ отца. Случилось такъ… Однажды, отправляясь въ городъ, князь Александръ наткнулся на обычное явленье. Среди дороги большой рыдванъ застрялъ въ трясин. Четверка лошадей выбилась изъ силъ и не брала тяжелый экипажъ. Князь хотлъ уже прохать мимо, когда увидлъ въ окно кареты такое прелестное женское личико, что тотчасъ, остановивъ свою коляску, вышелъ и заговорилъ съ прозжими.
Въ рыдван была молодая двушка съ мамушкой, а на козлахъ и кучеръ и лакей были старики. Вс стали просить незнакомаго молодого барина помочь имъ въ бд.
Простое дло, случавшееся чуть не ежедневно по всей Руси, благодаря двумъ причинамъ, плохимъ проселкамъ и огромнымъ дворянскимъ экипажамъ, всегда разршалось на одинъ ладъ. Единственное спасенье было въ томъ, чтобы вызвать крестьянъ изъ сосдней деревни, иногда за десять верстъ и высвободить экипажъ изъ трясины и веревками, и просто руками.
Князь, прельщенный незнакомкой, радостно отозвался и тотчасъ отрядилъ своего лакея верхомъ на своей же пристяжной въ сосднюю деревню за народомъ. Черезъ часъ рыдванъ былъ вытащенъ и двинулся. Но за этотъ часъ князь, бесдовавшій съ молодой двушкой, былъ въ нее уже по уши влюбленъ. И случилось такое, несмотря на то, что онъ всю юность провелъ въ Петербург и слдовательно не былъ захолустнымъ, ничего на свт не видавшимъ, юношей.
Узнавъ изъ разговоровъ, что молодая двушка детъ гостить на недлю къ подруг, дочери премьеръ-майора Руцкаго, ихъ ближайшаго сосда, князь, разумется, нашелъ предлогъ и чрезъ два дня былъ тоже въ гостяхъ у этого сосда. Старикъ ветеранъ и его семья оказались простыми и милыми людьми, а гостившая у нихъ барышня, Ольга Тулупьева, спасенная княземъ изъ трясины, его очаровала совсмъ. И онъ сталъ бывать у сосда ежедневно, влюбляясь все боле.
Однако, увы, вскор свиданія прекратились. Красавица ухала домой, общаясь снова пріхать къ подруг черезъ недлю. Князь былъ, однако, при прощаніи озабоченъ… Во-первыхъ, когда онъ, уже надявшійся на взаимность, попросилъ у очаровавшей его ‘Оленьки’ позволенія явиться и представиться ея отцу, то двица Тулупьева наотрзъ отказала въ разршеніи и даже смутилась очень сильно.
Во-вторыхъ, на разспросы князя у Руцкихъ, гд усадьба Тулупьевыхъ, они путали, противорчили и, видимо, не хотли ни за что сказать правду.
Наконецъ, въ-третьихъ, когда князь поручилъ одному изъ своихъ конторщиковъ разузнать и разыскать, гд живутъ помщики Тулупьевы, то получилъ свднія, что таковыхъ не только въ ихъ округ, но и во всемъ намстничеств нтъ. Есть Толбины, Потуловы и Туполдовы… Есть даже Тулупьевъ, но безъ семьи, одинокій и несовершеннолтній подъ опекой дяди и находящійся уже съ полгода въ отсутствіи въ Москв.
Все это вмст было загадочно…
И князь, продолжая видаться съ своимъ предметомъ лишь изрдка и только у премьеръ-майора, былъ совершенно поглощенъ уже окрпшими чувствами. То обстоятельство, что ‘Оленька’ являлась къ сосдямъ, какъ сказочная царевна, не вдомо откуда, и затмъ исчезала невдомо куда,— быть можетъ, тоже немало повліяло на молодого человка, постепенно преобразивъ любовную вспышку въ глубокое чувство.
Разумется, чтобы облегчить душу признаніемъ, князь Александръ повдалъ всю исторію любви и ея загадочную обстановку своей сестр… Княжна Елизавета отвчала тмъ же и покаялась брату въ своемъ грх… Но ея грхъ былъ куда меньше…
Побывавъ однажды съ матерью уже давно въ губернскомъ город, она зашла въ городской садъ и видла тамъ такого красавца!… Такого!? Ну, ни перомъ описать, ни кистью намалевать, ни въ сказк разсказать! Въ Петербург такихъ нтъ! онъ всякій-то день посл полудня гуляетъ въ этомъ городскомъ саду… И она съ тхъ поръ уже два раза отпрашивалась у родителей въ городъ съ гувернанткой, якобы въ лавки, и была, конечно, въ саду и оба раза опять его видла… А онъ,— не простой какой дворянинъ, а губернаторскій товарищъ! Это все разузнала Палаша… Нарочно для этого здила въ городъ…
— Но онъ на меня и глазъ не поворотитъ!— печально закончила княжна признанье.— Будто меня и нту!
Но, живя въ трущоб, князь постоянно имлъ всякія свднія изъ Петербурга, гд остался близкій его другъ и кумъ, тоже вельможа и тоже придворный. И друзья неизмнно переписывались. Однажды князь получилъ отъ этого друга и ‘всезнайки’ большое письмо, которое заключало въ себ много встей изъ столицы, придворныхъ новостей, а равно и городскихъ слуховъ. Изъ него князь узналъ, между прочимъ, одну новость крупную. Тотъ же врагъ его, графъ Платонъ Александровичъ, уже сталъ, въ отличіе отъ своихъ братьевъ, княземъ Зубовымъ.
Но главное было не это… Было нчто еще боле непріятное. Въ длинномъ письм подробно доводилась до свднія князя всякая всячина, письменно и устно достигшая Петербурга изъ его глуши. Другъ сокрушался, почему князя такъ сугубо не взлюбили въ его захолустьи, и почему весь край, гд онъ поселился, измышляетъ на него всякія небылицы, не только измывается надъ нимъ и его семьей, не только лжетъ, но даже и злостно клевещетъ.
И при этомъ пишущій подробно передавалъ все, что говорилось о княз въ Петербург на основаніи свдній, дошедшихъ изъ края. А говорилось Богъ всть что!… Говорилось, что у князя цлый гаремъ, а самъ онъ во хмелю съ утра, сильно веселъ среди дня и мертво пьянъ къ вечеру. Говорилось, что княгиня ‘безъ зазрнія, а вьявь махается’ за ихъ молодымъ и красивымъ дьячкомъ. А молодой князь Александръ Павловичъ собирается жениться или уже тайно обвнчанъ и давно съ дочерью мстнаго фармазона, сосланнаго изъ Москвы за вольнодумство, что же касается до дочери-княжны, то пока князь разыскиваетъ по заморскимъ странамъ какого-нибудь знаменитаго принца ей въ мужья, въ род Бовы Королевича, она сама, княжна, съ горничными и дворовыми двушками ведетъ ‘озорную’ жизнь. Про нее ходятъ въ намстничеств такіе слухи, что не только принцъ заморскій, а никакой молодой человкъ изъ простой дворянской семьи на ней не женится.
Вообще письмо было большое, пространное и наполненное всякаго рода сплетнями и клеветами. Прочитавъ письмо, князь бросилъ его на полъ, но на другой день взялъ снова и снова прочелъ. И затмъ нсколько дней подрядъ онъ былъ страшно, какъ никогда еще, раздраженъ и разгнванъ. Наконецъ, онъ позвалъ на совтъ жену и сына, чтобы ршить, что имъ длать, такъ какъ ‘оставлять этакого нельзя’.
И на семейномъ совт было положено, что все, разумется, произошло отъ ихъ излишней гордости. Слдовало тотчасъ по прізд перезнакомиться со всми ближними и дальними сосдями, приглашать ихъ, кормить, поить и веселить… Тогда все мстное дворянство только бы превозносило да восхваляло ихъ.
Однако, никакого ршенія принято не было, на совты жены и сына князь отвчалъ одно:
— Глупство! Я вотъ по своему эту мордву угощу!
Черезъ два дня князь, посл размышленія, позвалъ сына и объяснилъ.
— Дамъ я теб, Александръ, порученіе и важнйшее, труднйшее. Боюсь даже, что ты не сумешь его исполнить.
— Что прикажете, батюшка? Постараюсь,— отвчалъ Александръ, и лицо его оживилось.
— Чему обрадовался?— замтилъ отецъ.
— Обрадовался? Правда!..— отвчалъ сынъ. Я обрадовался тому, что если вы собрались дать мн какое-либо порученіе, то, стало быть, поршили, какую перемну въ нашемъ жить сдлать… Ну, и слава Богу!
— Вотъ и ошибся. Никакой перемны я не желаю. Какъ жили, такъ и будемъ жить. Но все-таки я хочу изслдовать обстоятельства. Слушай и мотай на усъ.
И князь объяснилъ сыну, что онъ уже мало довряетъ письму изъ Петербурга. Быть можетъ, все преувеличено и въ намстничеств вовсе нтъ такого къ нимъ якобы озлобленія, доведшаго якобы дворянъ и чиновниковъ губернскихъ до безобразнйшихъ измышленій на нихъ и до грубо оскорбительныхъ клеветъ на всю семью.
— Мн надо знать, Александръ, правда ли это или петербургская выдумка.
— Что собственно, батюшка?— не понялъ молодой князь.
— Правда ли, что насъ здсь вс не взлюбили. Можетъ быть — и нтъ. Я хочу предпринять нкое дло. Хочу ‘воздать коемуждо по дломъ его’. И вотъ мн надо знать наврное, возненавидли насъ дворяне здшніе за нежеланіе мое съ ними якшаться, или все это вздоръ, вымыселъ столичный. Если же точно завелось вокругъ насъ здсь ненавистничество къ намъ, то я хочу знать, кто собственно наши заклятые враги, кто недруги только, кто равнодушные благоразумцы, кто, наконецъ, относится къ намъ и дружелюбно, разумя, что мы ему не пара… Такъ вотъ сдлай что хочешь, но узнай мн это и представь свой обстоятельный и точный докладъ.
— Да какъ же я это сдлаю, батюшка!
— А вотъ… Придумай, умная голова.
— Ей-Богу, не знаю. Позвольте хать перезнакомиться со всми и увидть, кто меня какъ приметъ. Но вдь иной и вовсе не пожелаетъ принять, чтобы сорвать свое зло.
— Да. Инако мудрено… Но это можно теб сдлать не попросту, а по особому образу… Такъ сказать машкераднымъ образомъ и способомъ. Подъ личиною, а не открыто.
Александръ опять не понялъ отца, и князь объяснилъ, что сынъ долженъ хать въ губернскій городъ на недлю, дв, затмъ объхать главнйшихъ помщиковъ и перезнакомиться съ ними, но при этомъ не подъ своимъ именемъ, а подъ другимъ.
— Какъ князь Александръ Можайскій, ты ничего не узнаешь, да къ тому же наскочишь на оскорбленіе меня и всей нашей фамиліи. Вдругъ иной тебя и въ самомъ дл не приметъ, или приметъ надменно… Этого допустить мы не можемъ, чтобы здшняя мелюзга дворянская князей Можайскихъ оскорбляла.
— Такъ какъ же тогда быть, батюшка?
— Отправляйся, объзжай округу всю и знакомься, назвавшись инымъ какимъ именемъ.
Молодой человкъ удивился.
— Не знаю, родитель. Право, не знаю,— отвтилъ онъ:— хорошо ли это будетъ? Приличествуетъ ли князю Можайскому самозванствовать, или укрываться подъ чужимъ именемъ.
— Ну, сынъ, яйца курицу не учатъ!— сурово отозвался князь.
— Какъ прикажете,— отвтилъ сынъ.
— Назовися вновь прибывшимъ изъ Москвы дворяниномъ, ищущимъ купить себ имніе. Ну, хоть бы по двическому имени твоей матери. Рекомендуйся: князь Александръ Тенищевъ.
— А потомъ, посл, когда обманъ откроется, — замтилъ Александръ… Что тогда мы скажемъ? Зачмъ я таковымъ, какъ вы сказывать изволите, машкераднымъ способомъ поступилъ?
— Это не твоя забота. Это я ужъ, сынокъ, на себя беру. Собирайся.
— Слушаю-съ.
Черезъ два дня, молодой человкъ, подъ именемъ князя Тенищева, уже былъ въ разъздахъ и объяснялъ всюду, что пріхалъ знакомиться и посовтоваться, собираясь купить имніе, чтобы навсегда остаться въ кра.
Путешествіе изъ вотчины въ вотчину, а равно пребываніемъ губернскомъ город, продолжалось боле мсяца. Разумется, молодого человка красиваго, умнаго, благовоспитаннаго, да еще вдобавокъ не женатаго, стало быть, завиднаго жениха, встрчали всюду съ распростертыми объятіями.
Однако на первой же недл странствованій князя случилось маленькое происшествіе.
Будучи въ гостяхъ у одного мелкаго помщика, князь попалъ наканун именинъ хозяина, и его упросили остаться на слдующій день ради празднества. Князь остался, не предвидя бды.
На утро домикъ помщика наполнился гостями сосдями, и въ числ другихъ князь увидлъ свой ‘предметъ’, т.-е. молодую Тулупьеву, но съ отцемъ. Его представили…
Онъ смутился и ршилъ просить Оленьку не выдавать его самозванства.
Но двушка такъ невроятно страшно смутилась и обомлла сама при представленіи князя, что, ни слова ему не сказавъ, отошла и всячески избгала съ нимъ заговорить. А чрезъ часъ она вмст съ отцемъ незамтно для гостей скрылась, т. е. ухала, не дождавшись имениннаго обда.
Когда удивленный князь спросилъ хозяина, гд Тулупьевъ съ дочерью, этотъ удивился въ свою очередь и заявилъ, что таковыхъ не знаетъ.
— А вотъ же этотъ самый почтенный господинъ, съ Владимірскимъ крестомъ, что былъ у васъ съ дочерью,— объяснилъ Александръ.
— Это господинъ статскій совтникъ Лунинъ,— заявилъ хозяинъ.
— Лунинъ? Не Тулупьевъ?— воскликнулъ князь.
— Лунинъ, Владиміръ Андреевичъ. Тулупьевыхъ у насъ во всей губерніи нтъ.
— Она его родная дочь?
— Родная встимо.
— Не воспитанница или племянница?— допрашивалъ князь.
— Да что вы? Христосъ съ вами?— удивился и разсмялся хозяинъ и сталъ разспрашивать гостя о причин такихъ диковинныхъ вопросовъ.
Разумется, князь не захотлъ ничего объяснить, но невольно задалъ себ самому вопросъ.
— Что же это? Впрямь машкерадъ! Онъ подъ вымышленнымъ именемъ здитъ. И она, его ‘Оленька’, оказывается — не Тулупьева. Зачмъ же она-то самозванничаетъ? Какая у ней нужда это длать? Какая цль? Но и этого мало! Удивительно еще и то, что она ни слова не сказала хозяину о томъ, кто у него въ дом подъ именемъ князя Тенищева. Сама будучи, стало быть, виновата въ принятіи чужого имени, она предпочла скрыться, не изобличая князя Можайскаго.
Что же теперь будетъ? Что длать?
И Александръ тотчасъ ршилъ на время отложить свои разъзды ‘князя Тенищева’, а хать подъ своимъ собственнымъ именемъ къ премьеръ-майору за объясненіемъ невроятнаго приключенія.
Добродушный Руцкой повинился тотчасъ же, но вину на себя не бралъ.
Двица ‘Тулупьева’ оказывалась дйствительно Ольгой Луниной, единственной дочерью всми уважаемаго помщика. А назвалась она чужимъ именемъ по особымъ причинамъ.
— Я въ сіе разбирательство входить не буду. Коли увидитесь вы съ ней у насъ, то она сама вамъ все объяснитъ,— сказалъ Руцкой.— Но полагательно, что вы ее у насъ уже больше не увидите посл сего происшествія, то-есть вашей съ ней встрчи и раскрытія ея тайны.
И никакого объясненія загадки князь Александръ отъ майора не добился.
Владиміръ Андреевичъ Лунинъ, помщикъ средней руки, поселившійся у себя въ вотчин всего лтъ съ пять назадъ, былъ однимъ изъ самыхъ любимыхъ и почитаемыхъ дворянъ губерніи. Всю свою жизнь съ молодыхъ лтъ провелъ онъ въ Москв, служа въ сенат, но, внезапно потерявъ жену, тотчасъ же бросилъ службу и, выйдя въ отставку, вернулся въ родовое имніе. Онъ объяснялъ, что бросилъ Москву, якобы ради того исключительно, чтобы поправить въ деревн свои дла и скоре начать увеличивать приданое своей единственной дочери.
Лунинъ былъ очень умный и образованный человкъ, что свидтельствовала цлая комната, уставленная шкафами съ книгами русскими, французскими и даже латинскими. Но главнымъ образомъ его долголтняя дружба съ знаменитымъ издателемъ ‘Трутня’ доказывала, какого рода человкъ былъ этотъ маленькій старичекъ, тихій и скромный на видъ, но съ твердымъ характеромъ, рдко начитанный, потому и съ готовымъ яснымъ и дльнымъ отвтомъ на всякій вопросъ. И дйствительно, онъ могъ почесться теперь самымъ просвщеннымъ человкомъ не только въ своемъ намстничеств, но и во всемъ Приволжскомъ кра.
Причина ухода изъ сената, на самомъ дл, была особая. Пріятельскія отношенія съ знаменитымъ Новиковымъ именно и повліяли на судьбу Лунина, на его положеніе въ Москв и на службу. Внезапно арестованный и обвиненный Новиковъ, уже какъ узникъ, а затмъ какъ ссыльный, многихъ знакомыхъ, не только пріятелей, погубилъ своей дружбой и близкими сношеніями. На всхъ пала тнь отъ государственнаго преступника.
Лунинъ, почти въ числ первыхъ, почувствовалъ на себ отголосокъ кары, свалившейся на невиннаго писателя и журналиста. Вс стали опасаться, Лунина избгать и отъ него открещиваться. Лучшіе друзья и т покинули его, ожидая, что и онъ, несмотря на видную должность въ московскомъ сенат, тоже можетъ быть не нынче, завтра арестованъ и заключенъ въ крпость.
Лунинъ, однако, все-таки колебался долго подать въ отставку и ухать подальше отъ подозрительныхъ властей, забиться въ трущобу и заняться хозяйствомъ и чтеніемъ. Неожиданная смерть жены ускорила ршеніе и облегчила его исполненіе.
И теперь умный и жаждущій образованія старикъ былъ вполн доволенъ, что бросилъ служебную карьеру. Онъ жилъ тихо, мирно и скромно въ своемъ имніи, откладывалъ ежегодно половину доходовъ, увеличивая будущее состояніе дочери, и позволялъ себ одну роскошь — выписываніе книгъ изъ обихъ столицъ и даже изъ-за границы.
И живя въ сред такихъ дворянъ, которые знали только псовыя охоты, азартныя игры, разгулъ, пиры и пьянство, Лунинъ былъ въ пріятельской переписк съ знаменитымъ поэтомъ и государственнымъ мужемъ Державинымъ, трактуя съ нимъ о многихъ важныхъ вопросахъ. Но на первомъ мст въ ум и сердц старика была его единственная дочь, хотя онъ и постоянно жаллъ, что Господь не захотлъ послать ему сына. Но если сожалніе это основывалось у большинства дворянъ соображеніемъ о продолженіи рода и фамиліи, то у Лунина мотивы были совершенно иные. Онъ сожаллъ, что не можетъ воспитать такого же просвщеннаго дворянина, какимъ былъ самъ. Ему доставило бы истинное наслажденіе учить сына всмъ наукамъ, затмъ свезти или послать его за границу.
— И былъ бы на Руси знаменитый ученый Лунинъ!— мечталъ онъ.
Разумется, по отношенію къ дочери нельзя было предаваться такимъ же мечтамъ. Двиц и грамоту знать, то-есть читать Часословъ, не полагалось, не только заниматься науками. Тмъ не мене старикъ, невольно и незамтно для самого себя, все-таки началъ было упорно стремиться просвтить и дочь… Но его Оленька дале чтенія и письма не пошла. Въ ариметик она одолла четыре правила и остановилась передъ дробями, какъ предъ какими чудищами, которыя наводили на нее робость. Да, кром того, и голова часто стала болть. Нянюшка ея, Власьевна, прямо заявила барину, что онъ отвтъ передъ Богомъ отдастъ за терзаніе своего единственнаго ребенка бсовскими выдумками. А ужъ уморитьто ее — онъ непремнно уморитъ. И онъ уступилъ… Однако Оля, несмотря на то, что была не прытка разумомъ, все-таки, поневол, кой-что отъ отца заимствовала. Вроятно, потому, что дождевая капля и камень долбитъ. Двица Лунина часто удивляла многихъ своими замчаніями по поводу самыхъ мудреныхъ вопросовъ, которые были подстать только мужчинамъ, да еще и ученымъ. Такъ, однажды въ гостяхъ за столомъ она заявила, что ‘теперь въ Америк вс спять, потому что у нихъ теперь ночь!’ И она объяснила, какъ и почему.
Разумется, во всемъ округ Ольга Владиміровна Лунина считалась ученйшей.
— Премудрая!— назвалъ ее однажды архіерей посл получасовой бесды, однако потомъ попрекнулъ ея отца:
— Двица ваша многое про великаго императора знаетъ, про Плутарха слыхала, а вотъ Авраама съ Моисеемъ чуть не спутала. Стихосложеніе господина Державина на Господа Бога въ точію мн изъ памяти проговорила, а въ Символ Вры два раза застряла. Да еще выразила третій членъ: ‘Насъ ради христіанъ и нашего ради избавленія’… Архіерей не зналъ, что Владиміръ Андреевичъ Лунинъ благоговлъ предъ ‘французскимъ гражданиномъ’ Вольтеромъ и не разъ перечелъ вс его сочиненія. Конечно, и теперь были они у него, но не въ шкафахъ съ другими книгами, а скрыты въ спальн подъ половицей. Въ случа доноса и обыска, власти запретное вольнодумное сочиненіе никогда бы не нашли.
Появленье въ округ князя Можайскаго обрадовало Лунина. Онъ предвидлъ, что князь, слывшій за умнаго и отчасти просвщеннаго человка, тотчасъ явится съ нимъ знакомиться, какъ съ самымъ почтеннымъ человкомъ округа.
— Да и сынокъ еще не женатъ! А пріхали надолго, чуть, не сосланные. А изъ всхъ двицъ этой глуши самая благовоспитанная, да къ тому же и самая красивая — моя Оля.
Вотъ что невольно думалъ Лунинъ и былъ совершенна правъ. Такихъ двушекъ, какъ его ‘Оленька’, и въ столицахъ ‘днемъ съ огнемъ поискать’!
Но долго и напрасно ждалъ онъ появленья князя. Затмъ стало извстно, что вельможа и не собирается знакомиться съ дворянствомъ своего намстничества, прозвавъ его мордвой.
Конечно, отзывы князя о сосдяхъ становились извстны всему мстному дворянству. Посл медвдей пробжало по всмъ усадьбамъ прозвище ‘Простаковы’, а тамъ ‘Мордва’, а тамъ вс помщики со словъ надменнаго петербургскаго вельможи уже стали: краснокожіе.
Послдняго прозвища никто и не понялъ, кром Лунина. Дворяне разсуждая ршили, что у нихъ кожа какъ кожа и не красне княжеской, а особо красное лицо разв только у помщика Лупалдина отъ его чрезвычайно многаго возліянія ямайскаго рома.
Лунинъ былъ гордъ по-своему своей ученостью, а не дворянствомъ, и пренебреженье къ себ онъ простить князю не могъ. Онъ тайно соглашался, что князь правъ, и сосди дворяне не далеко ушли въ просвщеніи отъ господъ Простаковыхъ, но себя онъ исключалъ и ставилъ неизмримо выше всхъ. Для него князь Можайскій долженъ былъ, по его убжденію, сдлать исключеніе и искать знакомства.
И часто, почти ежедневно, Лунинъ говорилъ дочери, что и самъ не желаетъ знакомиться съ княземъ.
— Чванливый глупецъ! Вотъ что онъ!— говорилъ Лунинъ.— А когда соскучится сидть одинъ и явится знакомиться, — я его приму такъ, что въ другой разъ не прідетъ, а ужъ къ себ встимо не позоветъ.
Когда иной изъ гостей заговаривалъ у нихъ въ дом о Можайскихъ, о слухахъ про ихъ житье бытье, то Лунинъ останавливалъ собесдника словами:
— Увольте отъ разговоровъ про этого нашего ‘принца’, сирчь про этого гордеца и глупца. Чмъ онъ гордъ? Князей на Руси много. Богачи есть и изъ купцовъ. А что былъ царедворцемъ, то вдь теперь онъ, такъ сказать, на задній дворъ опредленъ. Тотъ же ссыльный. Да не за просвтительство согражданъ и сочинительство книгъ, а за дерзостное поведеніе при особ монарха.
Оля, лучше всхъ зная про недружелюбное чувство отца къ Можайскимъ, почти ненависть… невольно удивлялась и не понимала, почему именно отецъ, человкъ сердечный, пуще всхъ другихъ дворянъ ‘вскидывается’ на князя. Когда Оля встртилась на большой дорог съ красивымъ молодымъ человкомъ и при его любезной помощи высвободилась изъ трясины, она много и долго думала объ немъ. Не похожъ онъ былъ на ихъ молодежь. Поговорка ‘отмтный соболь’ какъ нельзя больше шла къ нему. И вншностью и манерами и даже взглядомъ и улыбкой — онъ былъ не то, что ‘эти вс наши’.
Чрезъ нсколько дней она внезапно встртила его у Руцкаго и узнала, что это самъ молодой князь Можайскій. Оля перепугалась и собралась тотчасъ узжать, объявляя хозяину, что отецъ страшно разсердится, узнавъ, что она познакомилась съ Можайскимъ.
— Родитель знаетъ, что какой-то неизвстный молодой дворянинъ услужилъ мн,— сказала она.— Онъ сожаллъ, что нельзя узнать, кто поступилъ такъ вжливо. Но если онъ узнаетъ, что это Можайскій, то только разгнвается.
Руцкой, человкъ дальновидный, сообразилъ между тмъ, что молодой князь явился къ нему и упрямо напросился на знакомство исключительно ради Оли. Дло, стало быть, казалось не простымъ, а важнымъ. И премьеръ-майоръ, любившій Лунина и еще боле его дочь, ршился схитрить.
— Беру все на себя,— сказалъ онъ. Будешь ты у насъ съ княземъ встрчаться, сколько онъ захочетъ. А величать мы тебя будемъ двицей… ну, хоть Тулупьевой. Скажемъ — такой у насъ есть сосдъ и благопріятель. А что изъ этого выйдетъ — увидимъ.
Князь Александръ, объздивъ все намстничество и поживъ въ губернскомъ город, только два раза былъ узнанъ случайно, однако искусно выбрался изъ затруднительнаго положенія.
Онъ привезъ отцу свднія, что ихъ семью дйствительно сильно недолюбливаютъ въ кра, и что онъ слышалъ иногда такія клеветы на отца и себя, а равно на мать и сестру, что ему бывало ‘хоть сквозь землю провалиться’.
За то сестр князь привезъ извстіе, что познакомился и сошелся съ губернаторскимъ товарищемъ, и что тотъ оказался прелестнымъ человкомъ.
— Умница! Добрая душа!— говорилъ онъ.— Къ тому же онъ всегда жилъ въ Москв и совсмъ не здшній.
Затмъ два раза оба князя обстоятельно обсуждали вопросъ: какъ быть? Что сдлать? Молодой князь справедливо утверждалъ, что все злобство на нихъ и ‘хаянье’ въ одинъ мсяцъ исчезнуть посл двухъ — трехъ обдовъ или баловъ, а съ другой стороны и имъ съ сестрой станетъ веселе.
Князь Павелъ Павловичъ общалъ сыну подумать, перемнить ли жизнь или нтъ, уступить ли этимъ ‘долгоязычникамъ’, какъ онъ звалъ теперь дворянъ, или не уступать?
Между тмъ былъ декабрь, и уже скоро наступали праздники и святки — время, въ которое было всего удобне начать веселиться и веселить сосдей.
И князь однажды заявилъ, что двинуться съ мста, отправиться лично знакомиться со всми дворянами губернскаго города и разныхъ вотчинъ, онъ не чувствуетъ въ себ силы. Пришлось бы сдлать нсколько сотъ верстъ. Сказаться же нездоровымъ и заставить снова объздить всхъ сына совершенно, конечно, возможно при условіи, что онъ повсюду извинится за свое самозванство. Однако, Александръ напрасно ежедневно ожидалъ разршенія отца — на лихой тройк обскакать весь округъ. И много разъ было ршено даже въ подробностяхъ, какъ онъ со всми полюбезничаетъ, извинится за отца и будетъ всхъ звать къ себ, намекая, что за все время праздниковъ — съ Рождества до Крещенья — будетъ пиръ горой въ Сакмарскомъ, обды и балы и всякія увеселенія до потшныхъ игръ включительно.
Между тмъ, старикъ князь все откладывалъ ршеніе, а затмъ, вмсто ожидаемаго всми согласія, каждый разъ, что вновь заходила рчь о томъ, что надо уступить, на него сталъ нападать сильный гнвъ. Онъ начиналъ кипятиться, браниться и говорить, что этихъ долгоязычныхъ дикарей слдовало бы не звать въ гости, а проучить, каждаго по очереди отхватать на какой-нибудь особый ладъ.
Но вдругъ однажды князь позвалъ сына и, весело улыбаясь, объяснилъ, что окончательно ршился положить гнвъ на милость — помириться, простить клеветниковъ и постараться расположить въ свою пользу. Но вмст съ тмъ князь объявилъ, что ршилъ сдлать это совершенно иначе. Онъ не соглашался на то, чтобы его сынъ халъ ко всмъ съ приглашеніями.
— Посл твоего самозванства — не ловко!— сказалъ онъ,— да и много чести. Все-таки мы и они — разница великая. Вс здшніе дворяне были и остались все-таки для насъ — мордва!
И Александръ узналъ, что отецъ ршилъ обратиться къ помощи писарей, которые были на лицо въ вотчин, да достать въ город еще съ полдюжины другихъ писарей и всхъ засадить за писаніе большихъ писемъ или, врне, копій съ одного большого письма, имъ написаннаго.
И дйствительно, черезъ нсколько дней закипла въ контор работа. Дюжина писарей подъ наблюденіемъ главнаго конторщика, умницы Авдя, грамотея и даровитаго актера, засла писать посланія князя съ приглашеніемъ на парадный обдъ и балъ на третій день праздника.
Въ этомъ письм князь Можайскій всячески извинялся, что, проживъ такъ долго въ кра, не побывалъ ни у кого и не познакомился, и, объясняя ‘сіе прискорбное обстоятельство’ разными причинами, онъ теперь просилъ не гнваться на него, простить старика и сдлать честь пожаловать къ столу и на святочный балъ съ ряжеными, именуемый ‘машкерадъ’.
Одновременно, конечно, начались и приготовленія къ празднеству. Молодой князь и княжна занялись измышленіемъ всякихъ затй и распоряжались приготовленіями.
Письма были развезены конными гонцами, и не было ни единаго дворянина, хотя бы и мелкопомстнаго, ни единаго чиновника въ губернскомъ и своемъ уздномъ городахъ, который бы не получилъ любезнаго приглашенія съ извиненіемъ.
Слухи обо всемъ, что творилось въ вотчин князя, тоже побжали во вс стороны. По всему видно было, что долго сидвшій нелюдимомъ князь хочетъ удивить всхъ своимъ хлбосольствомъ. Разумется, черезъ нсколько дней князь сталъ уже получать отовсюду отвты, вс, какъ бы сговорившись, отвчали одно и то же: благодарятъ за честь и съ удовольствіемъ явятся — кто одинъ, а кто со всмъ семействомъ, если таковое было.
И во всемъ округ нашлось не боле дюжины дворянъ помщиковъ, которые отвчали князю, что благодарятъ за честь, но быть не могутъ. Это были люди повидне, побогаче, погорделиве, которые нашли, что князь долженъ былъ послать съ приглашеніемъ сына, если самъ не можетъ пріхать.
На третій день праздника село Сакмарское, казалось, изображало людный уздный городъ: цлая вереница экипажей появилась въ село и во дворъ усадьбы. Народу нахало видимо-невидимо, и огромный домъ сплошь переполнился гостями со всхъ концовъ округа. Старики, пожилые, молодежь, — все двинулось и явилось на приглашеніе къ вельмож.
Князь и княгиня любезно принимали всхъ въ самой большой гостиной. Молодой князь занималъ молодежь, княжна старалась всячески занять своихъ ровесницъ барышень. Разумется, вс гости были вскор очарованы предупредительностью и ласковостью милыхъ хозяевъ.
Рдкая, великолпная обстановка дома, конечно, увеличивала всеобщее довольство и очарованіе. На все, чмъ былъ полонъ домъ, поневол глаза разбгались. Иные изъ дворянъ за всю свою жизнь не видли того, что увидли въ палатахъ князей Можайскихъ. Но было нчто, однако, что многихъ, стариковъ и пожилыхъ, удивляло…
Князь своей повадкой то и дло озадачивалъ многихъ. Онъ былъ не только вжливъ, но даже будто почтителенъ со всми, но все у него выходило какъ-то диковинно. Поврить было нельзя, чтобы онъ былъ придворнымъ сановникомъ… Нтъ-нтъ, и князь сдлаетъ такой жестъ, или скажетъ такое словцо, что такъ гости и ахнутъ. Слухъ о томъ, что князь часто бывалъ во хмелю, какъ бы оправдывался и теперь являлся объясненіемъ и извиненіемъ, что онъ, принимая гостей, тоже черезъ мру хватилъ, вроятно, еще съ утра. Только хмельной человкъ могъ себя этакъ вести…
Слухи о томъ, что князь былъ якобы красивый старикъ, со всмъ не оправдывались, потому что у хозяина лицо было пухлое, красноватое, какъ у пьяницъ, далеко непріятное, а повадка и совсмъ не изящная.
Княгиня, небольшого роста, толстая, грузная, тоже походила на мужа, но казалось еще неотесанне, чмъ самъ князь.
Зато молодой князь Александръ Павловичъ всхъ быстро очаровалъ и веселымъ нравомъ своимъ, чудачествомъ и простодушіемъ. Сестра его, княжна, довольно миловидная, немножко какъ бы дичилась гостей, была молчалива, ничего сама не говорила и только отвчала робко на вопросы сверстницъ и молодежи.
Впрочемъ, вс гости хорошо зарубили себ на носу еще заране одно главное обстоятельство, что молодой князь не женатъ, а состояніе у отца громадное. А княжна тоже невста и тоже съ страшнымъ приданымъ. И мысль объ этомъ какъ бы вытснила въ головахъ гостей вс остальныя мысли, особенно у отцовъ взрослыхъ дочерей и сыновей.
Еще не успли вс гости съхаться, какъ уже былъ накрытъ въ зал большой столъ на сто слишкомъ кувертовъ. Разумется, обдъ продолжался довольно долго, кушаньямъ не было числа, Вино лилось ркой. Хозяева угощали гостей на славу, но самъ князь угостился, казалось, не въ мру и началъ гостямъ ‘отпускать шпильки’. Посл обда все поднялось и разбрелось по дому. Многіе вышли на воздухъ въ садъ по расчищеннымъ среди сугробовъ дорожкамъ, кто по обычаю отправился на конюшню и на псовый дворъ смотрть великолпныхъ коней и собакъ, которыхъ показывалъ молодой князь.
Въ числ прочихъ гостей былъ и Лунинъ. Въ первый разъ въ жизни поступилъ онъ вопреки своему разуму и совсти и уступилъ горячимъ мольбамъ и слезамъ дочери… И похалъ, но негодовалъ на себя.
Посл обда Владиміръ Андреевичъ и его Оля очутились въ одной изъ комнатъ, предназначавшихся для гостей, для отдыха или для переодванья, а равно и для ночлега, когда гости прізжали надолго.
Лунинъ сталъ сумраченъ и задумчивъ… Все время онъ наблюдалъ сначала за княземъ и княгиней и дивился ихъ совсмъ не княжескимъ фигурамъ и повадк. Но затмъ его вниманіе сосредоточилось на молодомъ княз, который неотступно былъ около его Оли, ухаживалъ и любезничалъ съ нею гораздо больше, чмъ съ другими двицами. Лунинъ видлъ, однако, при этомъ, что его Оля крайне смущена… Она охотно и много говорила съ молодымъ княземъ, не избгала его, а напротивъ будто сама къ нему подвертывалась. Пожалуй, даже она сама и виновата была, что молодой князь слъ за столомъ около нея и все время бесдовалъ съ ней одной, а не съ другими… Однако, въ ихъ бесдахъ умный, наблюдательный Лунинъ замтилъ одно, что его удивило и даже озадачило. Его Оля не просто разговаривала съ княземъ, а будто все выспрашивала, его, даже цлый допросъ чинила ему, какъ судья, дло какое разслдующій до малйшихъ подробностей. И въ конц концовъ. Оля была смущена и даже печальна. Личико ея выражало тревогу, горе, растерянность… Что же это?
Теперь, очутившись наконецъ съ глазу на глазъ въ отдльной комнат, Лунинъ тотчасъ же взялся за допросъ дочери..
— Что съ тобой? Ты на себя не похожа?
— Ничего, батюшка.
— Не лги. Вижу.
— Нездоровится, батюшка.
И Лунинъ буквально ничего не добился отъ дочери. Оля стояла на своемъ, что ей нездоровится. На вопросъ отца, что она такое будто все допрашивала молодого князя за цлый обдъ, Оля отвтила, что онъ ей загадку загадалъ, а она все отгадывала, да неудачно.
И двушка не лгала. Загадка была трудная… Она узнала и полюбила князя Можайскаго, а онъ оказался потомъ княземъ. Тенищевымъ! А конторщикъ, прізжавшій къ помщику Руцкому получать деньги за купленную лошадь съ княжескаго завода, и котораго она два раза видла, теперь оказался княземъ Можайскимъ.
Было отчего ума ршиться.
Въ восьмомъ часу уже грянула на хорахъ залы музыка, и начался балъ, открывшись, какъ водится, польскимъ. Князь сильно, даже черезчуръ въ хмелю, подалъ руку предводительш своего узда, за нимъ самый видный мстный дворянинъ князь Арнаутовъ, родомъ изъ кавказскихъ выходцевъ, подалъ руку княгин. Молодой князь пригласилъ, конечно, Олю Лунину, и когда она отказалась, повелъ дочь предсдателя уголовной и гражданской палатъ, а княжна пошла съ красивымъ губернаторскимъ чиновникомъ. За ними попарно двинулись вс гости.
Но едва начался балъ, какъ распространился слухъ о почти невроятномъ событіи. Увряли, что въ дом уже пахнетъ двумя свадьбами.
Молодой князь якобы уже усплъ влюбиться въ двицу Лунину, и будто бы уже прямо объяснился съ ея родителемъ. И вмст съ тмъ, совсмъ молодой губернаторскій чиновникъ уже якобы сдлалъ формальное предложеніе княжн и получилъ согласіе князя.
Слухъ, распространившійся въ дом среди всхъ гостей, всполошилъ всхъ и казался невроятнымъ. Самые смлые изъ гостей ршились даже обратиться къ князю или къ княгин, чтобы убдиться, точно ли подобное могло такъ быстро совершиться. И не прошло часу, какъ въ самомъ разгар бала, среди всеобщаго веселья, гости уже знали, что дйствительно слухи про дв свадьбы, которыя состоятся,— не выдумка.
Князь, пошатываясь и мыча, объяснялъ направо и налво, какъ онъ счастливъ, что въ одинъ день, въ нсколько часовъ ему посчастливилось женить сына и выдать дочь замужъ. Мннія княгини нельзя было узнать, такъ какъ ея посл польскаго уже было не видно. Говорили, что она почувствовала себя хворой и ушла отдохнуть.
Около десяти часовъ, въ самый разгаръ танцевъ, среди одной изъ фигуръ менуета, въ дверяхъ бальной залы, ведущей изъ прихожей, появилось двое мужчинъ въ дорожномъ плать, въ теплыхъ кафтанахъ, съ шапками на головахъ, а за ними дв дамы. Вошедшій впереди всхъ, по виду старикъ, окинувъ всю залу, вдругъ крикнулъ властно и грозно:
— Это что?!. По сю пору!
Вошедшіе были хозяева.
Еще утромъ князь Павелъ Павловичъ сурово приказалъ жен и дтямъ собираться въ дорогу. Удивленная семья безпрекословно повиновалась, ничего не понимая.
Пробывъ день на хутор и пообдавъ тамъ, теперь князь съ семьей вернулся.
Окрикъ новаго и неизвстнаго гостя ошеломилъ всхъ.
Все стало, стихло… Музыка и танцы оборвались. Все смолкло. Наступила посл гула голосовъ, смха и толкотни, чуть не волшебная тишина. Вс остолбенвъ уставились на прибывшихъ и вошедшихъ въ яркій залъ въ дорожномъ плать. Врядъ ли кто изъ присутствующихъ соображалъ, ‘что сей сонъ значитъ’.
— Должно быть, просто дв пары ряженыхъ. Такая затя. Для потхи!— думали нкоторые.
Но передній ‘ряженый’ крикнулъ еще грозне:
— Захарка!
Толстый и неуклюжій ‘князь Можайскій’ выступилъ робко, впередъ изъ толпы гостей. Хмель его сразу прошелъ.
— Что же это, Захаръ? Ослушался? А?
— Виноваты, ваше сіятельство. Запоздали. Но безъ вины виноваты.
— Поясни болванъ.
— Сами господа гости виноваты, ваше сіятельство. Ужъ очень они насъ за истинныхъ васъ приняли. Мы и не знали, какъ вывернуться и скоморошество прекратить. Пересолили мы что ли? Или господа переврили… Не знаю.
— Какъ переврили? Что ты врешь?
— Простота. А мы не виноваты.
И подложный князь Можайскій повалился въ ноги настоящему. Его примру послдовали конторщикъ Авдй и горничная Палаша.
Князь молчалъ, будто выжидая, но толпа гостей тоже молчала. Тишина въ зал стала какая-то страшная, будто предъ грозой.
— Князь Павелъ Павловичъ!— раздался громовый голосъ.— Поступокъ сей не дворянскій. Обморочить никого не трудно. На всякакаго мудреца довольно простоты.
Негодующій гость былъ Лунинъ.
— Простите, господа,— громко заговорилъ князь.— Я ни въ чемъ не повиненъ. Тутъ произошло недоразумніе. Имя настоятельную необходимость отлучиться съ семьей изъ дома, я приказалъ моимъ людямъ позабавить васъ ради святочныхъ дней, полагая, что потха продлится часъ времени, а вы посметесь и повеселитесь. А пока и я подъду… А вышло… вышло, что вы вс господа меня и семью мою кровно обидли, принявъ въ заправду этихъ чучелъ за княжескую семью Можайскихъ. Вмсто потхи вышла обида. А холоповъ я своихъ не виню. Они все-таки холопы… Размахались, какъ дурни… А когда вы ихъ допустили съ собой за столъ ссть, они ракаліи совсмъ одурли, да затмъ еще и подгуляли… И приказъ мой забыли… Но обида, господа, остается обидой. И я не знаю, право, что могло заставить васъ такъ обмануться и поврить, что я, жена и дти можемъ быть таковыми… Это шуты гороховые… Ихъ обращенье и повадка должны были разъяснить вамъ съ перваго мгновенья, что тутъ одна святочная потха. Однимъ могу я все пояснить: про насъ ходило въ округ не всть какое клеветничество. И вотъ посл всего, что бгало объ насъ изъ устъ въ уста, вы холоповъ и приняли за княжескую семью. Ну съ… Я не злобивъ. Прощаю обиду, но если вы желаете продолжать знакомство съ княземъ Можайскимъ и его фамиліей, то ужъ продолжайте, какъ начали. А насъ увольте. Гд намъ посл Захарки и Палашки вамъ понравиться? Мы имъ не пара.
Гробовое молчаніе было отвтомъ на рчь хозяина. Видно, вся толпа гостей была не на шутку ‘огорошена’.
Князь съ женой и дтьми прошли къ себ въ приватныя комнаты, а гости такъ и остались, какъ вкопанные… И, несмотря на многолюдство, тишина стояла полная.
Остолбенли же господа дворяне и отъ неожиданнаго сюрприза, да равно и отъ кровнаго афронта.
Наконецъ кой-кто двинулся, заговорилъ. Поднялись голоса.
— Такъ оставить нельзя!
— Неслыханное надругательство!
— Долгъ платежомъ красенъ!
— Надо жаловаться намстнику!
— Надо писать въ столицу!
Но вс снова смолкли вдругъ, такъ какъ раздался всмъ знакомый и властный голосъ дворянина Лунина, вышедшаго на средину зала и обратившагося ко всмъ.
— Господа дворяне. Оставить безъ отместки подобное дерзостное поступленіе, конечно, нельзя. Но жаловаться тоже не подобаетъ, такъ какъ поступленіе господина князя закономъ не наказуется. Законоположеніе такого казуса не предвидло. Виновенъ всемрно нашъ оскорбитель, который отъ самовозвеличенія впалъ въ безуміе, отъ чванства и фанаберіи дошелъ до юродства и паясничества… Но виновны и сами оскорбленные! Своимъ легкомысліемъ, своей простотой и добродушіемъ. Не слдовало намъ прізжать къ человку, коего мы въ глаза никогда не видали. Теперь намъ не слдуетъ, да и мало… требовать отъ него простого извиненія и тмъ паче не жаловаться начальству, не уподобляться младенцамъ, которые въ безсиліи своемъ жалуются родителямъ и мамушкамъ, прося о защищеніи. Нтъ, господа доблестные дворяне, мы сами за себя постоимъ. Мы получили афронтъ, мы на него и отвтимъ тмъ же. Насъ посрамили. Ну, и мы посрамимъ. Насъ въ семъ машкерад въ шуты нарядили… Ну и мы наряжателя въ шуты вырядимъ безъ всякихъ святокъ. Это будетъ не въ примръ увеселительне и поучительне. А теперь скоре отсюда вонъ и по домамъ.
Лунинъ смолкъ, подозвалъ Олю и двинулся къ дверямъ прихожей. Гости снова заговорили, зашумли, но вс стали собираться. Тотчасъ же начался разъздъ. По мр того, что на двор являлись запрягаемые на спхъ экипажи, лакеи докладывали, и господа одваясь садились и быстро съзжали со двора, будто обращенные въ бгство срамомъ.
Прошелъ мсяцъ.
Все намстничество только и говорило, что объ оскорбленіи, нанесенномъ всему мстному дворянству. Вс уже знали теперь, кто были лицедями, кто исполнялъ какого персонажа комедіи. Вс уже равно знали, что и поваръ Захаръ, и Авдй конторщикъ, и любимица княжны Палаша — вс давно искусились въ скоморошеств, играя на домашнемъ театр. Если они мастерски изображали въ разныхъ трагедіяхъ всякихъ принцевъ и принцессъ и даже древнихъ царей и лыцарей, то совсмъ уже понятно, что они смогли, комедіянствуя, изобразить своихъ господъ князей, княгиню и княжну. Обида казалась теперь легче, княжескіе комедіанты хоть кого бы обморочили…
— Иной дворовый холопъ можетъ такъ изобразить самого Даря персидскаго, что диву даешься и забываешь, что въ театр сидишь. А когда иная двка актерка несчастную жертву чувствительно изображаетъ, разв не случается прослезиться, позабывъ, что она комедь ломаетъ, притворствуетъ, прикидывается…
Такъ разсуждали, извиняя себя, многіе дворяне. Другіе просто по доброт сердечной простили князю говоря:
— Богъ съ нимъ совсмъ. Отъ насъ не убыло.
Третьи никакъ не могли простить издвательства и, видаясь между собой, толковали о возмездіи. Но какъ отомстить?— оставалось вопросомъ. Не стеречь же его съ молодцами на дорог и, захвативъ, жесточайше избить? Это не по-дворянски. За глупую шутку увчьемъ нельзя отплачивать.
Вс надялись на Владиміра Андреевича Лунина, какъ на самаго умнаго. Но черезъ недлю посл княжескаго ‘машкерада’ старикъ, сначала злобствовавшій чуть не пуще всхъ, неожиданно вдругъ заявилъ, что перемнилъ мнніе. Не желая лично имть дло съ княземъ Можайскимъ, онъ написалъ въ Петербургъ высоко стоящему лицу обо всемъ этомъ оскорбительномъ приключеніи, прося довести его до свднія государыни и просить заступленія…
Разумется, самъ князь Павелъ Павловичъ тотчасъ посл ‘машкерада’ написалъ тоже своему другу и уже получилъ отъ него отвтъ, что его шутка:
‘…Достигла письменно на брега Невы и извстною высокою особою не похвалена, но послдствій худыхъ, по всей видимости, можно не ожидать’.
Однако, чрезъ три дня посл этого письма пришло второе, краткое, гд князя увдомляли, что одинъ изъ дворянъ явился лично въ Петербургъ и, будучи свойственникомъ князя Зубова, жаловался ему самолично и просилъ вступиться. И тмъ паче, что якобы князь Можайскій достигъ въ своемъ самовозвеличеній до той дерзости, что повсилъ въ дом въ передней, гд одни лакеи лишь пребываніе имютъ, портретъ князя Зубова съ надписью: ‘Примръ берите, како, служа врно, благополучіе свое получите’.
Разумется, князь Павелъ Павловичъ нсколько взволновался и сказалъ сыну:
— Не пришло на умъ, что въ этой трущоб могла оказаться родня фаворитова. А этотъ ‘Зубъ’ давно на меня, поди, зубы точитъ и ждетъ, гд зацпиться. И вотъ приспло теперь ему придраться, чтобы отплатить мн за мое съ нимъ обхожденіе. Увидимъ. Все же таки — я не преступникъ и фармазонъ и не вольтерьянецъ. А вотъ ябедничества этакого я тоже не ожидалъ. Вдь выдумалъ же ехида крючекъ. Портретъ якобы его въ примръ холопамъ въ передней повсилъ. Да не знаетъ ябедникъ, что мн эта Зубова двичья рожа и по памяти противна, а стану я еще его малеванье у себя держать на глазахъ, хотя бы и въ передней. Найдись здсь въ дом его живописный портретъ, я бы его тотчасъ въ печи сжегъ.
— А эта клевета, батюшка, хуже машкерада, — замтилъ Александръ.
— Во сто разъ!— воскликнулъ князь.
И въ Сакмарскомъ стало какъ-то тише… Князь сильно тревожился, боясь мести царскаго фаворита, а семья оробла, увидя его озабоченнымъ! Случалось теперь, что гордый и самолюбивый князь, но при этомъ умный и добрый, начиналъ втайн раскаиваться и осуждать самого себя за свою насмшку надъ людьми, которые ему прямо лично собственно никакого худа не сдлали. Все якобы ихъ клеветничество на него могло быть и выдумкой. Онъ поврилъ письму изъ столицы. А если это были одн сплетни. А на слова и пересуды онъ отвтилъ дломъ и оскорбленіемъ.
Молодой князь продолжалъ между тмъ здить къ Руцкому, но ни разу не встртилъ тамъ Олю. И молодой человкъ началъ скучать, даже будто прихварывать. Онъ уже ясно сознавалъ, что его чувство къ молодой двушк серьезно настолько, что онъ почти не можетъ обойтись безъ того, чтобы не видться съ ней.
И ему стало приходить на умъ, не похать ли къ самому Лунину вг объясниться. Сказать всю правду. Сказать и ей и отцу ея, что его чувство глубоко и искренне, и что онъ готовъ на все… Готовъ итти даже противъ воли отца, если онъ не согласится на его бракъ. А о согласіи князя нечего было и мечтать, потому что князь Павелъ Павловичъ сто разъ говорилъ сыну, что пока они. будутъ жить въ этомъ медвжьемъ углу, ему придется оставаться холостымъ. Въ этихъ дикихъ краяхъ среди мордвы дворянской ему нтъ пары въ числ молодыхъ двицъ.
— Князь Можайскій не можетъ жениться на трущебной барышн,— говорилъ онъ всегда.
Разумется, князь Александръ горевалъ, но ни на что не ршался, какъ изъ боязни гнва отца, такъ равно и потому, что не зналъ, приметъ ли его оскорбленный Лунинъ.
Съ горя и тоски молодой человкъ отпросился у отца въ Москву на побывку, но отпущенный дохалъ до губернскаго города и въ немъ застрялъ.
Сестра, которую онъ любилъ, дала ему порученіе, молила его со слезами на глазахъ, разузнать всю подноготную о человк, который заставилъ ея сердце впервые забиться сильне. Вроятно, отъ унылой жизни въ Сакмарскомъ заплатила княжна ту же дань, что и ея братъ.
Князь общалъ сестр, если возможно, даже познакомиться съ ея ‘очарователемъ’ и исполнилъ общаніе. Но губернаторскій товарищъ, по фамиліи Полозовъ, очень молодой человкъ сравнительно съ важной должностью, имъ занимаемой, оказался такимъ рдко пріятнымъ человкомъ, что сразу сталъ очарователемъ и для Александра. Посл знакомства завязалась пріязнь и тотчасъ перешла въ дружбу. И князь прожилъ въ город боле трехъ недль, а затмъ вернулся домой и солгалъ отцу, что прохворалъ въ дорог и дальше не похалъ.
Князь не поврилъ, но промолчалъ…
‘Молодость! Свои молодыя дла. Пускай!’ — подумалъ онъ.
Зато княжна запрыгала отъ радости, что ея очарователь сталъ другомъ брата, оказавшись ‘дивомъ дивнымъ’, какъ говорилъ князь.
— Братецъ, я теб все скажу!— таинственно заявила, наконецъ, княжна.— Онъ мой суженый. Я на святкахъ въ пустой бан одна сидла… И онъ пришелъ! Спроси Палашу… Она меня въ чувствія приводила и снгомъ оттирала!
Прошелъ еще мсяцъ… Наступила масляница. Однажды утромъ въ Сакмарское пріхалъ верховой нарочный съ письмомъ на имя князя. Явился онъ изъ усадьбы помщика Лунина. Князь Павелъ Павловичъ, еще не сломавъ печати и не взглянувъ на письмо, досадливо поглядлъ въ глаза сыну, тотчасъ пришедшему къ отцу, смутясь извстіемъ, что нарочный ютъ Лунина.
— ‘Чтой-то это?— думалось ему тревожно.— Наврное, дло касается меня и Оли’.
А князь Павелъ Павловичъ, поглядвъ, улыбнулся презрительно и вымолвилъ:
— О чемъ можетъ мн писать этотъ грубіянъ и фармазонъ? Не отправить ли ему его посланіе обратно безъ прочтенія?