И. И. Ясинский
И. И. Ясинский
Маршал Синяя Борода
Маршал Синяя Борода
Маршал Синяя Борода, Ясинский Иероним Иеронимович, Год: 1893
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Источник текста: Ясинский И.И. Маршал Синяя Борода // Исторический вестник, 1893. — Т. 54. — No 10. — С. 211-230.
Распознание и подготовка текста: В. Г. Есаулов, август 2012 г.
В одном из последних романов Юисманса [совр. написание — Жорис Карл Гюисманс — В. Е.], объявившего себя противником Золя и старающегося стать во главе ‘нового идеализма’, изложена история -маршала Жиля де-Рэ, известного больше под именем Синей Бороды.
Историю маршала разрабатывает герой романа, и она проходит через всю книгу, переплетаясь с ее фабулой, как две разноцветные, вместе ссученные нити. Нельзя отрицать остроумия и глубины психологического анализа, с какими Юисманс приступил к страшной истории маршала и дал ей новое и весьма оригинальное освещение.
Нам нет надобности останавливаться на содержании романа, наполненного изображением современной чертовщины, увлекающей с некоторого времени Париж и носящей общее название оккультизма. Мы хотим только познакомить русского читателя с тем, как французский романист, обладая, как видно, значительной исторической эрудицией, воспользовался своим поэтическим талантом для того, чтобы воспроизвести, с возможной рельефностью и жизненностью, один из самых темных эпизодов средневековой жизни и нарисовать портрет таинственного барона, прославившегося своей кровожадностью и ставшего сказочным героем.
Автор имел под рукой копии с мемуара, поданного королю наследниками Жиля де-Рэ, с бумаг, относящихся к уголовному процессу маршала, происходившему в Нанте, и затем он пользовался некоторыми книгами, каковы сочинения Армана Геро и аббата Босара. Он справедливо называет Жиля де-Рэ сатанинской фигурой XV века, с изысканно-артистической, утонченно-жестокой душой, и самым преступным из людей, когда либо существовавших.
Детство Жиля де-Рэ неизвестно. Он родился в 1404 году на границах Бретани в Анжу в замке Машкуль. Отец его умер в октябре 1415 года, мать непосредственно вслед затем вышла замуж за сира Эстовиля и бросила детей, Жиля и другого мальчика Ренэ. Жиль поступил под опеку своего деда Жана де-Краона, владетеля Шантосе и де-Лясюз, человека старого и ‘ветхозаветного’, как свидетельствуют тексты хроник. Старик не обращал внимания на воспитанника и отделался от него, женив на Катерине де-Туар 30-го ноября 1420 г., т. е. шестнадцати лет.
Пять лет спустя, Жиль де-Рэ появляется при дворе дофина. Современники говорят о нем, как о человеке нервном и сильном, необыкновенно красивом и с элегантными манерами. Нет сведений о том, какую роль играл он при дворе, но, по всей вероятности, он там первенствовал, потому что Жиль был самый богатый барон во всей Франции, а король был беден.
Карл VII сидел без денег. Уважение, которым пользовалась королевская власть, не простиралось на его личность. Значение его было ничтожно. Города вдоль Лоары едва ему повиновались. Франция была опустошена войнами, а за год перед тем — чумой. Положение ее было ужасающее. Она была истощена в конец Англией, которая завладела Бретанью, Нормандией, частью Пикардии, Иль-де-Франсом, всем севером, всем центром до самого Орлеана. Деревни были мертвенно пустынны, города влачили жалкое существование.
Напрасно Карл VII требовал от подданных субсидий, изобретал налоги — все было бесполезно, обездоленные города и опустошенные поля, населенные волками, не могли оказать королю никакой помощи. К тому же, законность королевской власти казалась сомнительной. В Шиноне, где находился королевский двор, сплела свое гнездо интрига, обагрявшая кровью ступени трона. От нечего делать, чтобы как-нибудь утешиться, король и его сторонники предавались всевозможным излишествам — это и сближало их. Король кутил и искал забвения в объятиях распутных фрейлин. Отец его был сумасшедший, мать известная развратница. Портрет Карла VII, писанный Фуке, висит в Лувре. Ничтожное лицо. Такие лица бывают только у деревенских ростовщиков. Он был мелочно жесток и труслив, велел убить Жана Бесстрашного и покинул Жанну д’Арк.
Разумеется, Жиль де-Рэ, снарядивший на свой счет несколько полков, был принят при дворе с распростертыми объятиями. Нельзя сомневаться, что он давал турниры и банкеты, что он сорил деньгами и что самому королю он одолжил большие суммы. Но, не смотря на придворный успех, он не погряз окончательно в эгоизме мелких удовольствий. Весьма скоро он очутился в Анжу и в Мэне, защищая их от англичан. Хроники утверждают, что он был отважный полководец. Впрочем, численность врага заставила его бежать. Английские войска соединились, наводнили страну и завладели центром. Король подумывал о том, чтобы удалиться на юг и бросить Францию. Тут явилась Жанна д’Арк.
Жиль вернулся к Карлу, который приказал ему беречь и защищать воинственную девственницу. Жиль всюду следует за нею, он присутствует в битвах, которые она дает, не отстает от нее в Реймсе, и король назначает его французским маршалом. Маршалу было всего двадцать пять лет.
Хотя Вале де-Виривиль упрекает Жиля де-Рэ в том, что он изменил Жанне д’Арк, но аббат Босар утверждает напротив, что он оставался ей предан до конца и что он должен был расстаться с нею, только благодаря обстоятельствам, которые были сильнее его. Факт спорный, но во всяком случае верно то, что Жиль де-Рэ долгое время находился в приязненных отношениях с Жанной д’Арк, и что приключения ее и подвиги, необыкновенность и почти сверхъестественность которых современникам должна была казаться, действительно, делом Божиим, особенно могли повлиять на развитие в маршале мистических идей, помимо общей благоприятной среды, какую представляли для мистицизма средние века. Жиль де-Рэ воочию видит чудо, совершаемое простой крестьянкой: она перерождает двор трусов и бандитов, воодушевляет короля, делает его блестящим рыцарем и покоряет себе Лягира и Ксентрайля, Вомануара и Шабаня, Дюнуа и Гокура и многих других, людей свирепых и распущенных, которые из волков становятся овечками. Он сам, подобно прочим начальникам отдельных частей, благоговел перед Жанной, считал ее святой, исповедовался и приобщался перед каждой битвой. Он видел, что Орлеанская девственница исполняет свои обещания: она прогнала врага от стен Орлеана, помазала короля в Реймсе и, наконец, объявила, что миссия ее кончена. Все это не могло не отозваться на впечатлительной натуре Жиля де-Рэ. Франция, благодаря Жанне д’Арк, окрепла и обособилась в прочное государство. Не надо забывать, что в XV веке Англия была не что иное, как Нормандия, и язык, обычаи и кровь ее она еще сохраняла. Если бы Жанны д’Арк не было, Карл VII был бы свергнут с престола, и война кончилась бы, Плантагенеты царствовали бы в Англии и во Франции, обе страны слились бы в одну территорию, разделенную только узким проливом.
После того, как Жанна д’Арк совершила свою задачу, была пленена и погибла на костре, Жиль де-Рэ некоторое время ускользает от глаз историка. Есть указание, что он старался спасти Жанну д’Арк. Двадцати шести лет он поселился в замке Тиффож, в нем развились новые стороны. Он перестал быть военным, стал художником и ученым.
Маршал жил в своем замке почти в полном одиночестве. В то время как его соседи, такие же благородные бароны и графы, как он, были обыкновенными смертными, то есть, попросту говоря, животными, которых он презирал за их невежество и грубость, он углублялся в искусство и грезил о тайнах высшего знания. Он даже сам сочинил трактат о том, как вызывать демонов. Он восторгался церковной музыкой и окружал себя редкими предметами и драгоценными вещами. Латынь он знал в совершенстве. Он был остроумный собеседник, великодушный и верный друг. Его библиотека была необыкновенна по своему времени, когда ограничивались только чтением теологических книг и житий святых. Его любимыми манускриптами были: Светоний, Валерий Максим и Овидий, писанные на пергаменте, переплетенные в красную кожу и отделанные эмалью. Этих авторов он всюду возил с собой. Художник, по имени Томас, расписывал его книги миниатюрами, а сам он был специалистом по эмалям и делал их, как настоящий артист. У него был странный вкус к старинной мебели, он любил пышные ткани, темный бархат с сумрачно- золотым отливом. Стол его был пряный, вина ароматные, густые и жгучие. Он собирал камни и платил за них бешеные деньги. Посуда его была золотая и серебряная.
Все, что он любил, стоило дорого. Но еще дороже стоило ему содержание своего двора в Тиффоже, представлявшем собою почти неприступную крепость. Гвардия его состояла из двухсот человек, из рыцарей, капитанов, конюхов, пажей, которые, в свою очередь, держали слуг и одевали их на средства Жиля. Роскошь его капеллы доходила до безумия. У него был свой митрополит, декан, викарий, казначей, каноники, клерки, дьяконы, пономари, был свой хор. Все они блистали богатством одеяний. Алтари были покрыты красным сукном, шелком изумрудного цвета, пурпурным бархатом, фиолетовыми тканями с золотой бахромой, дамасскими материями цвета зари. Дьяконы ходили в атласных кафтанах. Балдахины были украшены чеканенным золотом. Вся утварь в капелле сверкала драгоценными камнями, имевшими форму кабошонов, и камеями. Рака св. Оноре была вся серебряная. В замке жил особый золотых дел мастер и постоянно был завален работой.
Стол Жиля был открыт для всех и каждого. Со всех углов Франции тянулись караваны к замку, где артисты, художники, ученые находили широкое гостеприимство, где их встречали с любовью и лаской, богато дарили при встрече и еще богаче на прощание.
Денежные дела Жиля отчасти уже расстроились расходами на военные потребности, но роскошь его частной жизни серьезно поколебала его состояние. Он стал делать займы, под залог своих замков, продавал земли, иногда он даже закладывал свои драгоценности и книги. Манера разоряться в средние века ничем особенным не отличается от нашего времени, с тою только разницею, что тогда не существовало ни Монако, ни биржи.
Жиль разорился в каких-нибудь восемь лет. Громадные имения: Конфолан, Шабанез, Шатоморан, Ломбер были проданы одному капитану за ничтожную сумму. Фонтенмилон и земли Гратекюис были куплены епископом Анжерским. Крепость Сент-Этьен была приобретена Вильгельмом Леферонном. Замок Блезон и Шемилье был захвачен де-Ляжюмильером. Существует целый длинный список проданных таким образом за бесценок имений Жиля де-Рэ.
Но у него оставалось еще несколько земель и замков. Испуганное такой расточительностью, семейство маршала обратилось к просьбой о вмешательстве. И действительно, в 1436 г. Карл VII, принимая в соображение, что сир де-Рэ дурно управляет своим имуществом, запретил ему продавать свои имения и запретил также их приобретать кому бы то ни было. Герцог Бретанский Жан V отказался опубликовать в своих владениях эдикт короля. Так как никто не осмеливался больше покупать что нибудь у маршала, из страха навлечь, с одной стороны, гнев короля, а с другой — ненависть герцога, то Жан V стал сам исключительным приобретателем и сам назначал цены. Герцог был ростовщиком по натуре. Это докончило разорение Жиля де-Рэ. Он пришел в ярость, удалил жену и дочь в замок Пузож и забыл о них.
Можно предполагать, что жалобы на расточительность Жиля со стороны жены и других его родственников были и прежде подаваемы Карлу VII. Пока он имел сам нужду в деньгах Жиля, одевавшего на свой счет войска, он не находил, что маршал расточителен, но, подобно тому, как он отвернулся от Жанны д’Арк, переставшей быть для него полезной, так он отвернулся и от Жиля и отомстил ему за услуги, которые тот оказал ему некогда. Такова должна быть причина, почему Жиль предпочитал уединенную жизнь замка шумной жизни двора. Но было и еще кое-что. Конечно, он устал от кочевых приключений вечного похода, у него явилось отвращение к лагерным привычкам, ему захотелось подышать мирной атмосферой, зарыться в книги. Кажется, что страсть к алхимии постепенно овладела им, что он все оставил для нее. Наука эта была его любимой — он надеялся сделать золото, и таким образом избавиться от бедности, начинавшей ему угрожать. И как он раньше, под влиянием общения с Жанной д’Арк, стремился к Богу и порывался к небесам, так теперь его потянуло к сатане, от мистицизма к сатанизму, как от восторженной надежды к безысходному отчаянию, часто бывает один только шаг, крайности соприкасаются в сверхчувственной области. К тому же, его окружила толпа святотатцев, делателей золота и вызывателей демонов, Жанна умерла, и Жиль попал в руки волшебников. Но они были не простыми знахарями. Они были тонкими знатоками латинской мудрости, говорили красноречиво и интересно, обладали давно забытыми рецептами и никому неведомыми тайнами. Очевидно, Жилю легче жилось с ними, чем с господами Дюнуа и Лягирами. Многие близорукие историки представляют себе этих магов, как низких мошенников и гнусных приживальщиков. Но на самом деле они были аристократами ума в XV веке. Не найдя места в церкви, где они могли бы только быть кардиналами или папами, они поневоле искали убежища у таких синьоров, как Жиль, который, к тому же, был единственный интеллигентный человек и достаточно образованный, чтобы их понимать.
Прирожденный мистицизм, с одной стороны, и ежедневные сношения с учеными знатоками сатанизма—с другой. Разрастающийся призрак бедности на горизонте, который может быть истреблен при помощи дьявола. Пылкая любознательность, влечение к запрещенному плоду. Мало-помалу Жиль укрепляет свои связи с алхимиками или волшебниками и, заблудившись во мраке таинственности, приходит шаг за шагом к невероятным преступлениям.
Впрочем, что касается до преступлений, то Жиль стал совершать их после того, как убедился в тщете алхимии, и, как преступник, он не отличался особенно от баронов того времени. Он превосходил их, так сказать, роскошью своей безнравственности, обилием убийств, и только. Владетельные принцы той эпохи все были страшные мясники. Тогда жил некто де-Жиак, который отравил свою жену, посадил ее верхом на лошадь и гнал ее пять миль, пока она не умерла. Другой схватил отца, повел его босиком по снегу, подморозил и бросил в тюрьму, где тот и умер. Сколько других примеров! В военное время маршал не сделал ни одного серьезного преступления. Он любил вешать изменников, но многие полководцы находят виселицу полезной. Еще в числе причин, определивших дальнейшее поведение маршала, следует указать на его гордость.
Впоследствии во время процесса он сказал: ‘Я родился под такой звездой, что никто в мире никогда не сделал и не может сделать того, что я делал’. Стоит вступить такому гордецу на путь смертных грехов, и его честолюбие станет питаться кровью, как честолюбие святого питается подвигами милосердия и самоотвержения.
Алхимия процветала уже за целый век до рождения Жиля. Люди, занимавшиеся алхимией, или герметики, читали сочинения Альберта Великого и манускрипты Николая Фламеля. Несомненно, что Жиль, любивший все странное, приобрел их. Следует прибавить, что приказ императора Карла У, запрещавший, под страхом тюремного заключения и пытки, алхимические занятия, и булла папы Иоанна XXII, громившая алхимиков, еще не утратили своей силы и своего значения. Алхимические сочинения были, значит, запрещенным плодом и тем более желательны. Маршал их прилежно изучал, но понимал ли он их — другой вопрос.
В самом деле, герметические книги представляли собою образчики невероятной галиматьи и самых запутанных шарад, каждая мысль была облечена в аллегорические формы, в темные метафоры, эмблематический, параболический и загадочный характер слов и цифр должен был приводить в отчаяние читателя. Книга еврея Абрагама и Николая Фламеля Аш Мезареф, переведенная и истолкованная Элифасом Леви, заключает в себе, например, рецепт философского камня. Рецепт передан так: нарисована бутылка, а в ней зеленый лев, наклонивший голову над полумесяцем, в других бутылках голуби. По словам Леви, комментатора трактата, философский камень добудет тот, кто прочитает рецепт, но он погибнет, если расскажет общедоступным языком, как именно он добыл камень.
Не смотря на то, что эмблемы, параболы и .шарады алхимиков прикрывали большею частью невежество, нельзя отрицать, что алхимия, все-таки, была наукой. В погоне за чудесным, она сделала много полезных открытий и наблюдений. Даже ее основная идея о том, что металлы суть сложные тела, и что поэтому состав их идентичен, так что при некоторых условиях можно было бы ртуть превращать в серебро, а свинец в золото, не кажется дикой современному химику. Занимающимся химией известно, что французский ученый Дюма был глубоко убежден, что материя едина и что вся она состоит из одного простого тела, находящегося в разнообразных частичных соединениях между собою, по всей вероятности, водорода. В средние века этот предполагаемый философский водород называли меркурием, подразумевая под ним не простую ртуть, которая носила название металлической спермы, а ртуть философов, называвшуюся также зеленым львом, змеей, молоком девы. Но как водород Дюма есть предположение и, как утверждают критики, научный абсурд (надо помнить, что Дюма величайший химик нашего времени), так ртуть алхимиков тоже была только предположением и научным абсурдом. Философский камень алхимики старались найти: в мышьяке, в обыкновенной ртути, в олове, в селитре, в желудках голодных жаб, в человеческой урине, в молоке и в других выделениях женщин.
По словам некоторых историков, философский камень, все-таки, не был неуловим. Быть может, Николаю Фламелю он был ‘известен’. Великий химик XVII века Ван-Гельмонт добыл четверть грана философского камня и превратил в золото восемь унций ртути. Гельвеций был врагом алхимиков, а тем не менее обратил слиток олова в золото. Спиноза допускал возможность таких превращений. А что подумать о таинственном человеке, об Александре Сетоне, который, под именем ‘Космополита’, проехал по всей Европе и перед всеми публично превращал простые металлы в золото? Он был посажен Христианом II, саксонским избирателем, в тюрьму. Золота он при себе никогда не имел и жил, как нищий, утверждая, что открыть секрет он никому не может, что получил он его от Бога. Напрасно избиратель порол несчастного алхимика и пронизывал его тело железными иглами, ‘Космополит’ сохранил тайну. Есть указания, что до сих пор занимаются алхимией. По словам Юисманса, адепты многочисленны не только во Франции, но и в в Гановере и Баварии. Во Франции пылает еще более сорока алхимических горнов. Современные алхимики думают, что философский камень есть не что иное, как фермент, который, будучи брошен в расплавленные металлы, производит частичное превращение, подобное тому, какое испытывают органические материи под влиянием дрожжей.
Жиль де-Рэ искал философский камень. Но в Тиффоже он не мог обойтись без помощников. Тогда герметическим центром во Франции был Париж, где алхимики собирались под сводами собора Notre Dam и изучали иероглифы, начертанные на портале перед своей смертью Николаем Фламелем в виде кабалистических эмблем. Так как маршал не мог поехать в Париж, из опасения попасть в плен к англичанам, завладевшим всеми дорогами, то избрал более простое средство: он созвал в Тиффож самых знаменитых трансмутаторов, то есть делателей золота, что, разумеется, обошлось ему не дешево. Из сохранившихся документов видно, что он построил в замке алхимический горн, что он накупил колб и реторт и обставил несколько лабораторий, где работали с ним Антуан де-Палерн, Франсуа Ломбар, Жан Пти.
Ничто не удавалось. К концу опытов герметики один за другим исчезли, и тогда в Тиффож на смену им поехали заклинатели и адепты со всех углов Бретани, из Пуату, из Мена, одни или в сопровождении своих колдуний. Капелан Евстахий Бланше специально ездил в Италию к тамошним металлургам и привозил их в замок. Жиль де-Рэ не терял мужества. Он стал верить, что ни одно алхимическое открытие невозможно без помощи сатаны.
Как-то ночью волшебник, прибывший из Пуатье, Жан де-Ляривьер отправился в лес, прилегавший к замку Тиффож. Он стоял вместе с Жилем и с своими слугами Анрие и Пуату на лесной опушке. Ночь была безлунная и немая. Оба, и волшебник и барон, дрожали, прислушиваясь к тяжелому молчанию мрака, слуги тоже дрожали. Вдруг раздался резкий мучительный крик. Все бросились бежать, а Ляривьер стал шептать потихоньку Жилю де-Рэ, что дьявол показался ему под видом леопарда и прошел мимо, не сказав ни слова и даже не взглянув. На другой день волшебник убежал, но на его место явился другой, фамилия его Дюмесниль. Он потребовал, чтобы Жиль написал своей кровью расписку, в которой обязывался отдать дьяволу все, чего тот пожелает, за исключением жизни и души.. Но, хотя Жиль и согласился отслужить в капелле, на праздник всех святых, ‘службу проклятых’, сатана не появился.
Маршал стал сомневаться в могуществе своих магов. Но одно обстоятельство убедило его, что иногда дьявол таки показывается. Неизвестный демонолог, — имя его забыто и утрачено, — приехал в Тиффож, очертил на полу круг и ввел в него Жиля и его кузена и друга Силле. Силле отказывался, объятый страхом, которого он не мог объяснить, он стал трепетать, подбежал к окну и открыл его, бормоча заклятия. Жиль, более смелый, оставался в круге. Но как только волшебник стал произносить роковые слова вызова, он, в свою очередь, затрепетал и хотел осенить себя крестным знамением. Демонолог приказал ему не шевелиться. Вдруг он почувствовал, что кто-то схватил его за затылок. Жиль бился в невидимой руки и начал умолять Святую Деву спасти его. Вызыватель духов яростно вытолкнул его из круга. Жиль бросился в дверь, Силле — в окно. Сойдясь внизу, они услышали, как в комнате, где они только что были, кто-то рычал, звенели шпаги, сыпались металлические удары, раздавались стоны, крики отчаяния. В ужасе они долго слушали. Когда же шум затих, они осмелились вернуться в комнату и нашли волшебника распростертого на паркете, совершенно измученного, с разбитым лбом, залитого кровью. Они унесли его. Жиль положил его на собственной постели, целовал, оплакивал и велел его исповедовать, опасаясь, что тот умрет. Несколько дней волшебник был между жизнью и смертью, наконец, выздоровел и убежал.
Жиль уже отчаивался получить от дьявола рецепт, как делать золото, когда Евстахий Бланше вернулся из Италии и привез с собою флорентинского мага, вызывателя демонов и лярв, Франциска Прелати.
Итальянец удивил Жиля. Ему было едва двадцать три года, и уж он считался одним из образованнейших, одним из утонченнейших людей своего времени. Прелати родился в Пистое и был рукоположен в священники епископом Ареццо. Перед этим он сделался учеником тауматурга Жана де-Фонтенеля и заключил договор с одним дьяволом, по имени Барроном. Аббат, который очаровывал всех своей ученостью и прелестью обращения, предался святотатственным и кощунственным делам и стал практиковать братоубийственный ритуал черной магии.
Как только появился в Тиффоже Франсуа Прелати, вспыхнули снова алхимические горны, и философский камень, гибкий, хрупкий, красный, пахнущий морской солью, как уверял Прелати, стал добываться Жилем де-Рэ. Научные опыты сопровождались молитвами дьяволу.
Но опять и опять попытки оказались тщетными, Жиль удвоил старания, но они кончились дурно: однажды Прелати чуть не поплатился жизнью.
Капеллан Бланше заметил в одной из галерей замка, что маршал плачет, а за дверью комнаты, в которой Прелати вызывал дьявола, слышались вздохи и жалобы. ‘Бедный мой Франсуа: .его бьет демон. Умоляю тебя, войди!’ — закричал Жиль. Но Бланше испугался и убежал. Тогда Жиль решился, не смотря на страх, силою открыть дверь, и Прелати бросился к нему в объятия, обливаясь слезами и кровью. Маршал положил его в свою комнату, но удары, полученные Прелати, были так сильны, что он бредил, лихорадочное состояние не унималось. Жиль, полный отчаяния, сидел возле друга, ухаживал за ним, заставил его исповедаться, плакал от счастья, когда оказалось, что опасность смерти миновала.
Повторилось то же самое, что с неизвестным волшебником. Документы, которые свидетельствуют о тождественности обоих этих случаев, несомненны и подлинны. Если бы злой дух явился Прелати и Жилю в виде какого-нибудь призрака, можно было бы допустить, что это галлюцинация, но появление демона сопровождалось ранами и ударами, стоило вложить палец в рану, чтобы убедиться в ее действительности. Жиль де-Рэ, разумеется, стал верить в реальность дьявола и мог надеяться, что он, наконец, понравится сатане, и им будет найден чудодейственный порошок, который даст ему безграничные богатства и почти бессмертие, потому что в то время философский камень считался не только обладающим способностью превращать подлые камни в благородные, но и вылечивать от всех болезней, а также продолжать жизнь до предела, которого достигали когда-то одни патриархи.
Какое лицо у дьявола и какова вообще его внешность, Жиль не мог составить никакого представления об этом предмете, он вызывал дьявола, хотел с ним говорить. А, между тем, дьявол уже был вызван и воплотился в самом Жиле. Мы читали в каком-то психологическом сочинении, чуть ли не принадлежащем перу известного харьковского психолога, профессора Ковалевского, что маршал Жиль де-Рэ был сумасшедший. Если у него было сумасшествие, то так называемое перемежающееся. Но Юисманс не смотрит на де-Рэ, как на безумца. По его мнению, все новейшие теории Ломброзо и Моцли не дают возможности понять странное извращение умственных и нравственных способностей маршала. Де-Рэ легко причислить к мономанам, потому что мономаном называется всякий человек, у кого преобладает одна какая-нибудь определенная идея — idea fixa. С этой точки зрения, все люди более или менее мономаны, потому что у каждого есть свой конек, в особенности, если кто посвятил себя той или другой специальности, каждый психиатр мономан, потому что мысль его устремлена на то, как отыскивать мономанию у других, каждый художник мономан, каждый ремесленник. Вопрос более интересный заключается в том, как маршал стал мономаном. Ответить на такой вопрос едва ли в состоянии Ломброзо или Моцли, тут психиатрия имеет дело с конечными причинами. Вскрытия показали, что черепа и самый мозг убийц, по крайней мере, некоторых из них, носят на себе печать особых изменений — аномалий. Но какую печать кладет на мозг влияние безнравственного человека, развращающего чистую душу и побуждающего ее к совершению преступлений? Почему называть безумцем по преимуществу мерзавца, грешника и преступника, а человека, совершающего добрые дела и даже умирающего за других, — нормальным? То и другое — только два полюса душевной деятельности: один с отрицательным знаком, другой с положительным: Жанна д’Арк и маршал Жиль де-Рэ — вот два ярких примера нравственной полярности. Мещанская тенденция современных психологов считать сумасшедшими всех, кто выше или ниже нуля, не выдерживает строгой критики. В психологии и психиатрии, не смотря на то, что науки эти могут быть тоже объективными, как и другие, в значительной степени (заметим кстати) играет роль субъективный метод, и каждый наблюдатель ставит себя точкой отправления…
Как бы то ни было, в замке Тиффож, где жил де-Рэ, бывали страшные ночи. Юисманс поехал взглянуть на замок. Легенда Синей Вороды до сих пор жива в окрестностях замка, расположенного в Вандее. ‘Это был молодой человек, который худо кончил’, — говорили девушки, старухи крестились, дети пугались при его имени. Маршал известен только по прозвищу, но призрак его еще не побледнел. Замок сохранился. Башня окружена рвом, на дне которого растут гигантские деревья. Стены хранят на себе зубцы бойниц. Внутри множество зал, печальных и холодных, высеченных из гранита, со сводчатыми потолками. Всюду винтовые лестницы, соединяющие между собой комнаты и коридоры, глубокие ниши и погреба.
По направлению к низу, коридоры по наклонной плоскости спускаются, раздваиваясь, к каменным подземным тюрьмам, где там и здесь, то по средине, то где-нибудь сбоку виднеются колодцы и так называемые мешки (oubliette).
На вершине одной из башен существовала крытая галерея, поднимавшаяся винтообразно и назначенная для защиты замка от нападения: в ней помещалась вооруженная стража.
Вообще замок производит впечатление крепости, которая могла выдержать продолжительную осаду.
Ночью, при луне, замок Тиффож, погруженный до половины в мрак, ужасен. Развалины голы, черны и угрюмы.
Но когда-то мертвые руины Тиффожа были великолепны. Можно по документам восстановить их былое величие. Стены зал были одеты резным дубом и коврами, затканными золотом. Полы были сложены из зеленых и черных твердых кирпичей или из белых плит. Потолки расписаны лазурью и золотыми звездами, гербами и девизами маршала. Мебель была скульптурная, с высокими спинками, всюду стояли сундуки и шкафы, покрытые медью и черепахой, картины изображали святых и Благовещение, кротких мучениц и белокурых ангелов.
В замке, представлявшем собою последнее слово архитектурного искусства средних веков, захлебываясь роскошью, жил, таким образом, маршал де-Рэ и томился жаждой неведомого. Прелати и Бланше убеждали его, что надо продать чорту душу — иначе помощь его сомнительна. Но маршал берег свою душу. Этот человек, такой храбрый и мужественный на полях битв, сподвижник и защитник Жанны д’Арк, дрожал перед дьяволом и боялся Бога. Точно также боялись небесных сил и соучастники маршала. Чтобы заручиться их скромностью, он заставил их поклясться на Евангелии, что они не выдадут тайн замка. В средние века самый отъявленный бандит не посмел бы нарушить подобную клятву.
В замке почти не было женщин. Жиль ненавидел их с тех пор, как побывал при королевском дворе и насмотрелся там на распутных красавиц. Он привязывался к детям, певшим в капелле, по словам хроник, они были прекрасны, как ангелы.
Но закон зла и сатанизма требует, чтобы отведавший греха спускался в преисподнюю по спиральной лестнице и достигал, наконец, дна. Первою жертвою маршала был совсем крошечный мальчик, который был им задушен в угоду дьяволу. Отрезав у ребенка обе ручки, вырвав сердце и глазки, маршал отнес их в комнату Прелати, а тот завернул в полотно и похоронил их близ капеллы. Кровь же была собрана Жилем для писания заклинаний. С этого времени он совершил целый ряд таких же убийств, погубив множество детей.
С 1432 по 1440 год, в течение восьми лет, жители Анжу, Поату и Бретани бродили по дорогам в слезах, тщетно разыскивая своих малюток, исчезавших то там, то здесь, чуть не каждый день. Пропадали маленькие, пастухи, отправившиеся в поле, мальчики, выходившие из школ, девочки, собиравшие в лесу ягоды и грибы. Список жертв маршала, добытый следствием, бесконечен и, все-таки, далеко не полон.
Сначала народ, пораженный ужасом, думал, что в стране поселились злые гении и бессердечные феи, которые решились уничтожить всех детей. Но мало-помалу начались страшные подозрения. Стоило маршалу отправиться из Тиффожа в замок Шантосэ, или в крепость Делясюз, или в город Нант, как на всем протяжении его пути на другой день не досчитывались ребят. Позади себя маршал оставлял потоки слез. Крестьяне рассказывали также, что мальчики исчезали везде, где появлялись Прелати, Рожер де-Бриквиль, Жиль де-Силле и другие приближенные маршала. Наконец, стали замечать, что старуха Перрина Мартен, одетая во все серое и с лицом, закрытым черной вуалью, бродит по окрестностям, приближается к детям, заговаривает с ними, поднимает вуаль, и речи ее и выражение глаз и губ так пленительны, так она обаятельна, что все следуют за нею до какой-нибудь опушки леса, откуда выскакивают люди, хватают детей, сажают в мешки и уносят.
Эмиссары маршала охотились за детьми по деревням и бургам под предводительством сира Бриквиля. Недовольный добычею, Жиль сам садился у окон замка и, когда нищенки, привлеченные слухами о его необыкновенной щедрости, подходили и просили милостыни, он выбирал из них тех, которые больше ему нравились, и их бросали в подземные тюрьмы, где кормили и ухаживали за ними до тех пор, пока у маршала не являлась охота в один прекрасный вечер поужинать ими.
Скольких детей осквернил и зарезал Жиль де-Рэ? Он сам не мог определить числа своих жертв. Следственный список насчитал их от семисот до восьмисот, но цифра неточна и гораздо ниже действительной. Были опустошены целые области, в деревне Тиффож не было совсем молодежи, в Лясюз то же самое, остались только девочки. В Шантосэ весь подвал главной башни был наполнен трупиками. До сих пор еще наталкиваются на следы убийств маршала. Два года тому назад в Тиффоже один доктор открыл каменный мешок, в котором оказалось множество маленьких черепов и костей.
Жиль де-Рэ сам рассекал детей широким ножом по частям. Вскрыв грудь, он упивался дыханием легких. Потухающий взгляд жертвы доставлял ему страшные радости. Он говорил: ‘Ни на одно удовольствие не променял бы я вида мучений и слез, ужаса, внушаемого мною, и крови, которую я проливал’. Он живыми вскрывал мальчиков и девочек и садился в грязь их теплых внутренностей. Он медленно выпиливал у детей горло и изобретал всевозможного рода муки малюткам, радуя дьявола, сидевшего в нем. Маршалу стали нравиться также мертвецы. Созерцание свежих трупов было для него праздником, иногда он плакал от артистического восторга, и, отрубив с одного размаха головку ребенку, он хватал ее за волосы и долго целовал в похолодевшие губы. Сатанинская страсть к истреблению рода человеческого, все развиваясь, дошла у маршала до любви к зародышам и, хотя крайне редко, он позволял себе роскошь: распарывал беременных женщин. Затем, когда вампиризм его был удовлетворен, после страшных эксцессов, он впадал, истощенный и измученный, в коматозное состояние — род летаргии. Вампиризм одна из самых редких и мало исследованных болезней человеческого духа. Но если допустить, что Жиль де-Рэ страдал, между прочим, вампиризмом, ему следует отвести первое место среди преступников, потому что он отличался от своих собратий еще необыкновенной утонченностью зверства. При виде крови и в ожидании страшных наслаждений, он становился не только диким животным, кот?рое играет телом своей жертвы, его свирепость не была только плотская, он становился актером, был сатанински ласков с детьми, добивался их нежности и любви к нему, их благодарности, радостных слез, чистых объятий. Несчастного ребенка Бриквиль, Прелати и Силле вводили в комнату и вешали на крюке, вбитом в стену. Ребенок задыхался. Жиль приказывал его снять и развязать веревку. Нежно брал он на руки малютку, сажал к себе на колени, целовал, ласкал, баюкал, утирал его слезы, говорил, что люди злы, но что он добр и не позволит обижать бедняжку, а непременно вернет его домой: ‘Не бойся, милочка, я отдам тебя маме!’. Когда же ребенок, вне себя от радости, кидался на шею маршалу, тот, продолжая покрывать его поцелуями, ударял его острым орудием ниже затылка. Ему нравилось смотреть, как наклоняется головка, слегка отделенная от туловища, и купать в крови свои руки. ‘Нет никого на земле, кто осмелился бы сделать что-нибудь подобное!’ — кричал он с гордостью, обращаясь к своим приближенным.
Но если прекрасное и благородное, доброе и святое доступно некоторым душам далее известного предела, начертанного вечной любовью, согревающею человеческие сердца, зато в области зла есть такие границы, перешагнуть которые не может ни один человек. Маршал дошел до этих границ и увидел за ними пустоту. Он пресытился. Дьявол смотрел на него из пустоты и смеялся. В такие минуты Жиль де-Рэ плакал, просил у Бога прощения, обещал богатые вклады в разные монастыри, давал обет поступить в монастырь, идти пешком в Иерусалим и, как нищий, выпрашивать по дороге подаяние. В Машкуле он построил коллегию во имя невинно Иродом избиенных младенцев. По ночам его посещали самые благочестивые желания. Он бродил в окрестных лесах и рыдал, простирая к небесам руки. Его слух тревожили воспоминания о криках детей, призывавших на помощь отца и мать и умолявших о пощаде. Но вдруг в самом разгаре покаянной тоски он, еще плача и терзаясь, велел приводить к себе малюток, вырывал у них веки и бил их терновником по голове, пока не брызгал мозг. Слезы его кончались зубовным скрежетом и хохотом, наводившим страх даже на его друзей.
Замечательно, что биография Жиля де-Рэ распадается на три периода: первый, когда он был благочестивым и отважным рыцарем без страха и упрека, второй, когда он стал утонченным поклонником всего прекрасного и преступником, и третий период, когда он сделался кающимся грешником. Глядя на панораму его жизни, можно отыскать противовес каждому его пороку. Добродетель вовсе не была чужда душе маршала, но только ничто не соединяло злого и доброго начала в движениях его сердца, они выходили не из одного источника. Он был грозен и горд, тщеславен и честолюбив и он же пал на колени перед народом, заливаясь слезами, исполненный того уничижения, которое можно наблюдать только у святых. Его свирепость превзошла все, что когда либо видело человечество, и однако ж он был милосерд, обожал своих друзей, братски любил их, и на его дружбу можно было положиться, как на каменную гору. Он был стремителен в своих желаниях и в то же время терпелив, храбр в сражениях, труслив, когда шло дело о чертях. Его деспотизм и грубость легко уступали ласке. Душа его состояла из ярких вершин и самых низких и мрачных глубин. Когда спросили у него, как он мог решиться на такие преступления, он ответил: ‘Меня толкало к ним мое воображение’. Он обвинял себя в праздности, в том, что он постоянно хорошо и сытно ел и что крепкими напитками он будил в себе зверя, а главным образом его поощряла к преступлениям полная безнаказанность.
Уже все знали, что дети погибают в замке, и что похищает их маршал, что злые феи и недобрые гении тут не причем. Но никто не смел жаловаться на маршала. Завидев его высокую красивую фигуру, все разбегались в разные стороны, запирались в хижины, прятались за изгороди — и только. С другой стороны, пэры не имели ни малейшего намерения срамить своего соседа из-за таких пустяков, никто из окрестных баронов не возвысил голоса против маршала, все как будто находили в порядке вещей его поведение, а его непосредственный сюзерен, бретанский герцог Жан V, даже ласкал его и всячески поддерживал, покупая у него по низкой цене земли и замки. Существовала только одна власть, которая могла подняться на него и отомстить феодалу за слабых и униженных — церковь. На самом деле, в лице Жана де-Малеструа, нантскаго епископа, она восстала, наконец, на Жиля де-Рэ и сразила чудовище. Жан де-Малеструа был близким родственником Жана V и так свят, так проникнут христианской ученостью, что его уважал сам герцог. Рыдания деревень, опустошенных Жилем, достигли до епископа. Молча он начал производить следствие, установил за маршалом надзор и ждал только случая.
Случай не замедлил представиться. Чтобы поправить как-нибудь свои дела, Жиль продал Сент-Этьен, одно из имений, Вильгельму Ферону, который послал брата своего Жана вступить во владение имением. Несколько дней спустя, маршал собрал двести человек, вооружил их и пошел на Сент-Этьен. Был Троицын день. Народ стоял в храме и слушал обедню. Маршал кинулся на народ, разогнал его, схватил перед алтарем Жана Ферона и стал грозить ему смертью. Богослужение было прервано. Жиль пощадил жизнь Ферона, насильно занял проданный им замок, но пленника отправил в Тиффож и заточил в тюрьму. Он совершил двойное преступление: без согласия герцога бароны не имели права воевать друг с другом, кроме того, он осквернил церковь и пленил Жана Ферона, который принадлежал к духовному сословию. Епископ тотчас же уведомил о происшествии Жана V. Герцог колебался, однако военный отряд направился к Сент-Этьену, откуда Жиль бросился в Машкуль со своими войсками и там заперся. Другой отряд осадил замок Тиффож.
Между тем, Жан де-Малеструа деятельно продолжал следствие и по всем деревням разослал эмиссаров и прокуроров, собирая сведения о пропавших детях. Не довольствуясь этим, он сам выехал из Нанта. Народ раскрыл, наконец, уста, пал на колени перед епископом и получил от него торжественное обещание, что правосудие будет совершено. Достаточно было одного месяца, чтобы дело было кончено. Жан де-Малеструа обнародовал ‘инфамацию’ против Жиля и, когда вся каноническая процедура была проделана, отдал приказ об аресте маршала, он перечислил красноречивым языком все ужасы, совершенные Жилем де-Рэ, и повелел своей диоцезе идти на убийцу и взять его. На следующий день, капитан Жан Лобе, действовавший именем герцога, и Робен Гильоме, действовавший именем епископа, явились, в сопровождении небольшого отряда, в замок Машкуль. Маршал, который мог долго и упорно защищаться в укрепленном замке, сдался без сопротивления. Рожер де-Бриквиль и Жиль де-Силле, его постоянные советники и спутники, бежали, а он остался вместе с Прелати и позволил надеть на себя цепи. Робен Гильоме осмотрел крепость. Он нашел множество окровавленных рубашечек и обгорелых костей. Сопровождаемые проклятиями и криками ужаса, Жиль и его слуги были препровождены в Нант и заточены в Новую Башню.
По всей вероятности, арест был произведен в то время, когда маршал хандрил и мучился угрызениями совести, после каких-нибудь новых ужасов, на что указывают значительные количества найденного Робеном Гильоме окровавленного детского белья. А, быть может, он рассчитывал на продажность герцога и на заступничество пэров, которые считали себя оскорбленными, что епископ осмелился судить могущественного и благородного барона. Как только Жиль и его соучастники были брошены в тюрьму, организовалась два трибунала — один духовный для рассмотрения преступлений церковного характера, другой — гражданский. Последний трибунал совершенно поглотился церковным трибуналом, его роль ограничилась только произнесением уголовного приговора, на том основании, что церковь не проливает крови — eclezzia abhorret a sanguine. Церковный суд длился месяц и восемь дней, гражданский сорок восемь часов. Кажется, что Бретанский герцог нарочно сузил роль гражданского суда, чтобы избежать упреков в осуждении барона и свалить все на церковь.
На суде председательствовал Жан де-Малеструа, его асессорами было несколько других епископов и высоких сановников, юристов и адвокатов, бакалавров и лиценциатов, были представители и инквизиционного трибунала. Процесс начался утром, потому что судьи и свидетели должны были, по обычаю того времени, ничего не есть. Ввели Жиля де-Рэ и начали читать обвинительный акт в присутствии народа, который собрался в зале суда. За зверское избиение детей, за волшебство и за магию обвинитель требовал отлучения Жиля от церкви, как вызывателя демонов и еретика и как содомита и святотатца. Маршал некоторое время вел себя надменно и порицал трибунал, но потом он смирился, в особенности, когда к нему в тюрьму привели его друга Прелати. При виде его Жиль залился слезами, обнял его и сказал: ‘Прощай, Франциск, мой друг! Никогда уж мы не встретимся на этом свете. Я буду просить Бога, чтобы он дал терпение. Если ты будешь надеяться на него, увидимся в раю. Молись за меня, а я буду молиться за тебя’. Маршала хотели пытать, но он заявил, что ничего не скроет. И вот наступил торжественный день, когда набралось столько народа, что он толпился даже на лестницах, на дворе, на улице и наполнял соседние переулки. Крестьяне пришли издалека, чтобы посмотреть на зверя, терзавшего их детей. Женщины плакали, вспоминая горестные утраты. Вышли судьи. Громадная, сумрачная зала, поддерживаемая тяжелыми колоннами, на которые опирался свод, была освещена мутным светом октябрьского дня, разбивавшимся сквозь свинцовые переплеты узких окон. Когда судьи входили, заиграли трубы. Епископы блистали золотыми одеждами и митрами, на шее у них горели ожерелья из карбункулов, медленно сели они в первом ряду, а посреди, на высоком кресле возвышался неподвижный и бесстрастный Жан де-Малеструа. Жиль вошел, окруженный стражей.
Он постарел лет на двадцать за одну ночь. Глаза его горели в сморщенных веках, щеки дрожали. Он начал повествовать о своих преступлениях. Глухим голосом сквозь слезы он рассказал о том, как он похищал детей, как он их заманивал, как он притворялся перед ними любящим и нежным, как он страшно их убивал и осквернял, он признался, что вырывал у них сердца. Рассказывая, он смотрел на свои пальцы и шевелил ими, словно с них стекала кровь. Народ хранил гробовое молчание, которое по временам прерывалось только отрывистыми криками, женщины падали в обморок, их уносили.
Маршал ничего не слышал и не видел. Он продолжал страшную ‘литанию’ своих преступлений. Потом голос его стал громче, он дошел до описания таких ужасов, что епископы побледнели, не смотря на то, что во времена демономании они привыкли слышат самые страшные признания. Прелаты, которых не удивляло никакое извращение чувств и никакая язва души, перекрестились, а Жан де-Малеструа встал и из стыдливости закрыл лик Христа. Все они склонили чело и, не обменявшись ни словом друг с другом, слушали маршала, который, с искаженным лицом, обливаясь потом, смотрел на распятие — на терновый венец, видневшийся из-под покрова.
Он кончил исповедь. Тут силы оставили его. Он упал на колени и, потрясаемый рыданиями, вскричал: ‘О, Господи, Искупитель мой, будь милосерд и прости!’. Затем, обратившись к народу, он сказал со слезами: ‘Вы, родители тех, кого я так жестоко умерщвлял, ах, дайте мне, дайте облегчение вашими молитвами!’
Произошло замечательное событие. Величавый дух средних веков выказал себя во всей своей необыкновенной светозарности. Жан де-Малеструа покинул свое кресло, подошел к обвиняемому, который ударял лбом по каменным плитам пола, обнял его, поцеловал и заплакал вместе с ним, Жиль склонил голову к нему на грудь. ‘Молись!—сказал епископ преступнику ,— молись, чтобы страшный гнев Всевышнего замолчал. Плачь, чтобы слезы твои омыли грязь твоей безумной души’. Вся зала преклонила колени, и все начали молиться за маршала.
После некоторого промежутка, епископы и асессоры снова стали бесстрастны и молчаливы. Прокурор сказал, что преступления ясны и открыты, что доказательства на лицо, что теперь суд может приступить к наказанию виновного, и просил назначить день для произнесения приговора. Трибунал назначил следующий день.
Приговор состоял в том, что маршала Жиля де-Рэ суд отучил от церкви. Когда же он был произнесен, епископ и инквизитор сказали маршалу: ‘Желаете ли вы теперь, прокляв ваши заблуждения и ваши другие преступления, опять сделаться членом церкви, нашей общей матери?’. Маршал начал страстно умолять принять его опять в лоно церкви. Его приняли и причастили. Небесное правосудие было удовлетворено: преступление признано, наказано и смыто слезами раскаяния и примирения. Оставалось одно человеческое правосудие.
Гражданский суд приговорил маршала к смертной казни и конфискации его имущества. Прелати и другие соучастники маршала были в то же время осуждены на виселицу и на костры. Жиль де-Рэ попросил об одной милости: казнить его друзей одновременно с ним. Жан де-Малеструа принял его просьбу.
Затем маршал пожелал, чтобы отцы и матери погубленных им детей присутствовали при казни.
Народ рыдал от жалости, в бароне-демономане он видел только несчастного, оплакивавшего свои преступления. С утра народ ходил по городу процессией, на улицах звучали псалмы, и многие давали обещание поститься три дня, чтобы успокоить душу Жиля де-Рэ. В одиннадцать часов народ направился к тюрьме и сопровождал маршала до самого костра. Маршал ободрял своих соучастников, целовал их, заклинал с отвращением думать о том, что они делали вместе с ним, и, ударяя себя в грудь, умолял Святую Деву пощадить их. Вспыхнул огонь, повалил черный дым. Духовенство и крестьяне продолжали петь псалмы.
Так кончилась страшная история страшного маршала. Прозвище ‘Синяя Борода’, данное ему, прежде принадлежало бретонскому королю Комору, замок которого, построенный в VII веке, до сих пор существует еще в виде развалин близ леса Карноэ. Комор попросил однажды у графа Герока руки его дочери Трифины. Герок отказал, потому что слышал, что Комор постоянно вдовеет и душит своих жен. Наконец, святой Гильдас пообещал ему возвратить дочь здравой и невредимой. Герок отдал дочь замуж за Комора, и свадьба была отпразднована. Но несколько месяцев спустя, Трифина узнала, что Комор действительно убивал своих жен, как только они становились беременными. Сама она забеременела, испугалась своего преступления и убежала от мужа, но была поймана и зарезана им. Отец Трифины обратился к святому Гильдасу с просьбой сдержать свое обещание и воскресить дочь. В старину подобные чудеса нередко случались, и Трифина ожила. Легенда эта ближе всего подходит к истории Синей Бороды, обработанной остроумным сказочником Перро. Но каким образом прозвище ‘Синяя Борода’ перешло от Комора к Жилю де-Рэ, неизвестно. Быть может, до Жиля де-Рэ король Комор был самым популярным из легендарных преступников, но Жиль де-Рэ превзошел его и заставил потонуть в блеске своей кровавой славы.
Достойно внимания, что как Жанна д’Арк, величайшая из светлых личностей средневекового периода истории, так и Жиль де-Рэ, самая сатанинская фигура того времени, оба погибли на костре. Что человечество не прощает выдающихся злодеяний, это понятно, но оно не прощает также и выдающихся добродетелей!