Маркиза д’Эскоман, Дюма Александр, Год: 1860

Другая проза
Время на прочтение: 325 минут(ы)
Скачать в PDF

МАРКИЗА Д‘ЭСКОМАНЪ

(Les Drames Galants)

Романъ А. Дюма (отца).

Изданіе ‘Русскаго Слова.’
1860
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи С. Сдинкина, въ Торговой ул. No 17.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
ПОХОЖАЯ НА ВС ПЕРВЫЯ ГЛАВЫ.

Просимъ позволенія у читателей перенестись съ нами въ Шатоднъ.
‘Но что такое Шатоднъ?’ спрашиваютъ меня, нсколько нжныхъ дамскихъ голосовъ.
Шатоднъ, милостивыя государыни, — древняя столица графства Дюнуа, въ Босе, а Босе заключаетъ въ себ Шартре, Дюнуа и Вердамуа.
Страна эта довольно дикая, если смотрть на нее глазами художника, поэта и вообще мечтателя, необращающаго вниманія на производительность земли, но для людей практическихъ, предпочитающихъ самымъ очаровательнымъ видамъ Швейцаріи, Тироля и Пиренеи, — плодородную почву, тучныя пажити и привольные луга, — для такихъ людей Босе есть лучшая изъ лучшихъ странъ.
Мстность ея дотого однообразна и скучна, что нсколько островковъ зелени, встрчаемыхъ у ея волнистыхъ нивъ, кажутся роскошными оазисами, что далеко не такъ красиво въ дйствительности.
Если кто подъзжаетъ отъ Шартре, то глазамъ его представляется надъ верхушками тополей, окаймляющихъ рку Луару, гребень горы, на которомъ построенъ Шатоднъ и древній великолпный замокъ Монморанси.
Пропасти, скалы, деревья и свжая растительность — вотъ чмъ встрчаетъ Босе, можно было бы подумать, что все это — театральная обстановка, приготовленная для средневковой драмы.
Страна эта, подобно окрестностямъ Парижа, усяна замками и загородными домиками, съ тмъ же развитіемъ и одушевленіемъ общественной жизни, какъ и тамъ. Въ-особенности она была оживлена вначал царствованія Лудовика-Филиппа, — въ ту эпоху, когда насъ ввели въ нкоторые кружки шатоднскаго общества, гд мы и узнали о событіяхъ, послужившихъ нитью настоящаго разсказа.
Все, что мы намрены разсказать здсь, совершилось въ то время, когда ныншнее поколніе, полное жизни и блеска юности, еще не было заковано въ супружескія цпи. Мы говоримъ о поколніи, которое, явившись нсколькими годами позже нашего, было выдвинуто на сцену соціальной дятельности революціей 1830 года.
Капризное и блдное, пылкое, безпокойное и раздражительное,— рожденное подобно солдатамъ Кадма изъ зубовъ дракона, зачатое между двумя битвами, воспитанное подъ громомъ барабановъ, — оно вмсто дтскихъ игръ съ своими сверстниками, стало подъ ружье на защиту Парижа, не успвъ еще скинуть куртки школьника.
А отцы его, — отцы этого поколнія пали на пол битвы за Францію!
Этому поколнію случалось только урывками видть своихъ отцевъ, которые подобно Донъ-Родригу, прізжавшему на свиданіе съ своей Хименою, только повременамъ являлись на окровавленныхъ лошадяхъ и, не вставая съ сдла, не сходя на землю, — обнимали своихъ женъ, прижимали къ груди, обвшанной крестами, своихъ малютокъ и потомъ, кинувъ ихъ на руки матерей, снова неслись на зовъ защищаемой ими Франціи.
Бдныя сироты славы!
Наконецъ человкъ, котораго геній былъ душею храбрыхъ полчищъ, погибъ, подобно Ромулу, въ ураган безпрерывныхъ битвъ, оставивъ посл себя атмосферу, зараженную порохомъ и озаренную молніями. Новое поколніе споткнулось о развалины имперіи. Рожденное для войны, оно было осуждено на миръ и только во сн мечтало о пескахъ Египта и снгахъ Россіи.
А пробуждаясь, оно напрасно ожидало военнаго клика, напрасно хотло увидть этихъ исполиновъ кровавыхъ бурь, — грозно промелькнувшихъ, какъ мгновенный блескъ молніи, новому поколнію выпала другая доля: оно съ восторгомъ бжало за огромной раззолоченной каретой, влекомой шестерикомъ тяжелыхъ и разукрашенныхъ перьями лошадей, съ дряхлымъ подагрикомъ-королемъ, который только перемнилъ старыя мантіи на новыя и вмсто прежнихъ пчелъ, украсилъ ихъ лиліями.
И такъ, два поколнія встртились лицомъ къ лицу: старое — вело свое прошедшее со временъ Людовика-Святаго, — новое только-что началось съ эпохи Наполеона.
А между ними стояла смутнымъ, но гордымъ и грознымъ призракомъ — революція.
То время было эпохой лихорадочной, тревожной, но богатой независимыми личностями и сильными убжденіями. Горячка спекуляціи еще не коснулась нашего общества, и перъ Франціи еще не ршался подать руку биржевому барышнику, изъ опасенія уронить себя въ публичномъ мнніи.
Все это какъ-то вредно дйствовало тогда на молодежь. Смутно сознавая свое неестественное положеніе, съ неясными и неопредленными стремленіями въ сердц, съ поникшею головой, отягченною гиганскими, но не исполнимыми замыслами,— бдные юноши, очертя голову, предавались или суетнымъ занятіямъ или буйнымъ забавамъ, растрачивая вс свои силы, все мужество и нжныя чувства въ бшеныхъ оргіяхъ, на разорительныя пари, азартныя игры, на безпрерывныя скачки, охоты и на содержаніе женщинъ.
Въ эту эпоху всеобщаго мотовства, жители провинцій ни въ чемъ не уступали Парижанамъ: что доказывается множествомъ развалинъ до-сихъ-поръ еще уцлвшихъ.
Общество города Шатоднъ также не отставало отъ прочихъ провинціи. Въ самомъ город и его окрестностяхъ считалось до двадцати ни чемъ незанятыхъ матушкиныхъ сынковъ. Они много способствовали развитію въ шатоднскомъ обществ разгульной, праздной и веселой жизни.
Замчательнйшимъ изъ всхъ львовъ того времени — слово левъ только-что вошло тогда въ употребленіе, — считался маркизъ д’Эскоманъ.
Онъ былъ женатъ, но женитьба служила ему только средствомъ размашисто жить — и надо отдать ему справедливость — онъ жилъ на — славу.
Какъ втряный Французъ, женившись по разсчету, маркизъ моталъ жениными деньгами также легко, какъ и своими, или, лучше сказать, отцовскими.
юльская революція застала его подпоручикомъ гвардейскихъ драгунъ. Ему было тогда тридцать лтъ. Маркизъ, пріятный и любезный товарищъ, но не служака, чаще бывалъ записанъ въ дамскихъ таблеткахъ на вальсъ, кадрили и польку, чмъ въ наградныхъ спискахъ военнаго министра. По рожденію онъ принадлежалъ къ старшей отрасли аристократической фамиліи, что и давало ему право надяться на блестящую будущность, какъ вдругъ іюльская революція неожиданно опрокинула вс его надежды.
Гордый маркизъ почелъ унизительнымъ для своего сановитаго рода служить мщанину-королю, ходившему пшкомъ съ зонтикомъ въ рукахъ и въ бумажныхъ перчаткахъ, который по требованію ремесленниковъ, показывался на балкон, чтобы раскланяться съ народомъ и спть Marseillaise. Маркизъ д’Эскоманъ вышелъ въ отставку и ухалъ въ свои помстья.
Тамъ онъ звалъ себ отъ скуки до наступленія охотничьяго сезона, открывшагося ровно черезъ мсяцъ по восшествіи на престолъ новаго короля. Съ ружьемъ и собакой маркизъ отправился на охоту и охотился цлыхъ три мсяца, т. е., до-тхъ-поръ, пока не исчезли куропатки и гололедица не покрыла полей.
Возвратившись домой, онъ вдругъ очутился въ провинціи, въ обществ знатныхъ вдовъ и кавалеровъ св. Людовика прошлаго столтія, среди разгульныхъ студентовъ, — маркизъ д’Эскоманъ невыносимо скучалъ и долго осматривался, придумывая какъ бы убить время и предпринять что-нибудь хорошее или дурное.
Провинціальное одиночество было для маркиза такъ тягостно, что онъ ни какъ не могъ съ нимъ сжиться и, во что бы то ни стало, ршился преодолть его, т. е., какъ говорятъ Испанцы: взятъ быка за рога. Первой заботой маркиза д’Эскоманъ было — составить себ веселой кружокъ, гд бы онъ былъ, какъ у себя, и онъ началъ съ того, что обзавелся прехорошенькой любовницей, на права которой, впослдствіи, женитьба его не имла никакого вліянія. Манганита какъ звали ее первая вошла въ интимный кружокъ маркиза, въ ней не было типа куртизанки, но она еще не сложилась въ лоретку. ней соединилась и та и другая форма французской женщины.
Мы упомянули о жен маркиза д’Эскоманъ, скажемъ теперь, что это за женщина, почему онъ женился на ней и, затмъ возвратимся опять къ прерванному нами разсказу.
Маркизъ д’Эскоманъ разстроилъ свое родовое имніе, находясь еще на служб короля Карла X, и окончательно разорилъ его въ два послдніе года передъ революціей. Къ концу перваго года вс помстья его были уже заложены, къ концу втораго — обширный кредитъ, которымъ обыкновенно пользуются богатые помщики, видимо упалъ.
Однажды нотаріусъ, доказывая маркизу совершенную невозможность новаго займа, сказалъ ршительно, что ему остается только два средства выйдти изъ критическаго положенія — или не занимать боле денегъ, или выгодно жениться.
Но маркизъ д’Эскоманъ не согласился на первое предложеніе нотаріуса и нашелъ возможнымъ только исполнить послднее.
— Быть по вашему! Жените меня, сказалъ онъ, вздохнувъ и пожавъ плечами.
Нотаріусъ, придерживаясь пословицы куй желзо пока горячо, тотчасъ же предложилъ ему невсту съ сорока пятью тысячами ливровъ годоваго дохода. Предложеніе было такъ заманчиво, что маркизъ, недолго думая, тутъ же согласился принять милльоны, прежде чмъ увидлъ ту руку, которая должна была принесть богатую ренту.
Судьба не оскорбила маркиза и на этотъ разъ, рука, избранная имъ, была маленькая, бленькая и прехорошенькая.
Невста принадлежала къ послдней отрасли извстной фамиліи въ Блазуа. Восьмнадцати лтъ, прелестная собою, съ прекраснымъ воспитаніемъ, она не могла не нравиться маркизу, чмъ боле что была сиротой, а это обстоятельство удвоило цнность ея милльоновъ въ глазахъ жениха, ему не угрожалъ ни процессъ съ какими-нибудь кляузными родителями, ни вліяніе ихъ на дла дочери.
Спустя нсколько дней посл разговора нотаріуса съ маркизомъ, молодые люди познакомились и черезъ два мсяца, довольно скучныхъ и слишкомъ сентиментальныхъ для жениха, д’Эскоманъ обвнчался съ двицею Нантль въ церкви св. Петра, въ Шатодн.
Въ бракахъ по разсчету, въ которыхъ, обыкновенно, не обращаютъ вниманія на сходство характеровъ жениха и невсты, на симпатію въ образ ихъ мыслей и чувствъ, все зависитъ отъ случая. Они могутъ быть счастливымъ исключеніемъ, но гораздо чаще въ нихъ скрывается полное равнодушіе партій, если только не ршительное отвращеніе ихъ другъ-къ-другу.
Не таковъ быть бракъ маркиза д’Эскоманъ. Взамнъ его равнодушія къ жен, Эмма — такъ звали двицу Нантль — принесла въ замужество любовь чистую, готовую на вс пожертвованія и полную преданности.
Свтскимъ двушкамъ случается испытывать въ молодости тайныя влеченія и увлекаться надеждами, но, чтобъ ни говорили, а надежды ихъ рдко осуществляются, тмъ рже бываетъ, чтобъ строгость воспитанія и приличія свта, стсняющія молодыя страсти, могли имъ дать правильное развитіе. Современная жизнь готовитъ женщину для лицемрной и рабской роли съ самого дтства. Двушк до замужества приходится много перечувствовать, много испытать страстныхъ порывовъ, но постоянно ихъ сдерживать и таить отъ наблюденія и взора общества. Положеніе ихъ въ свт еще тягостне: съ одной стороны онъ волнуетъ ихъ воображеніе, горячитъ чувства, а съ другой не позволяетъ выразить, вн искусственныхъ условій, ни одного натуральнаго біенія сердца, ни одного задушевнаго звука. Такое ложное положеніе дотого искажаетъ женскую натуру, что она, при самыхъ богатыхъ задаткахъ природы, привыкаетъ къ своему гнету исподволь и, обманывая свое собственное сердце, обманывается и въ другихъ. Оттого можетъ быть, любовь свтской двушки почти никогда не бываетъ искренней.
Переносясь отъ виднія къ виднію, ограничиваясь одними только желаніями, въ постоянной нершимости, — она живетъ въ за-облачномъ пространств и мечты ея витаютъ, какъ шелковистыя ткани прозрачной паутины, которыя носятся въ знойномъ воздух, не имя на столько плотности, чтобы удержаться на земл.
Эмма Нантль, воспитанная въ монастыр, еще только начинала мечтать о муж и потому когда опекунъ представилъ ей жениха, рекомендованнаго нотаріусомъ и вполн отвчавшаго ея пенсіонерскимъ грезамъ, она увидла въ этомъ назначеніе провиденія. Она была слишкомъ неопытна, чтобъ взвсить всю важность своего будущаго положенія и слишкомъ доврчива, чтобъ усомниться въ его горькой дйствительности.
При вид своего будущаго мужа Эмма испытала ощущенія еще невдомыя ей, — до того живыя и сладкія, что он, подобно электрическому току, мгновенно зажгли въ ея сердц любовь.
Чувства оказываютъ особенное вліяніе на любовь именно тогда, когда мы всего мене подозрваемъ ихъ присутствіе и дйствіе. Прислушиваясь какъ Эмма съ какимъ-то томнымъ восторгомъ произносила: ‘мой милый Рауль!’ легко было убдиться, что при всей чистот, искренности и невинности ея чувствъ — въ этомъ изліяніи двственной души заключалось, невдомо для нее самой, что-то матеріальное, и что въ этой любви, которую долженъ былъ скоро освятить бракъ, принимало участіе не одно сердце, не одна душа цломудренной двушки, но и страстное желаніе чувственныхъ инстинктовъ.
Демонъ страсти отуманилъ ясный взглядъ молодой души, и никакая рука не могла спасти де-Нантль отъ пропасти, приготовленной ей маркизомъ д’Эскоманъ.
Не станемъ говорить о безъименныхъ письмахъ, о совтахъ, которые получала Эмма — и того и другаго всегда бываетъ тмъ боле, чмъ городъ мене. Она могла бы имъ не врить, подозрвая въ нихъ происки своихъ наслдниковъ, но желаніе сдлаться маркизой д’Эскоманъ было въ Эмм такъ велико и неодолимо, что она не только пренебрегла безъименными письмами и совтами, но даже отвергла вс благоразумныя, истинно материнскія убжденія женщины, всегда имвшей на нее большое вліяніе. Мы говоримъ о кормилиц Эммы, Сусанн Моле, которая своими попеченіями и преданностію замнила молодой двушк родную мать, преждевременно умершую..
Сусанна Моле сперва служила горничною у двицы Ренваль, вышедшей замужъ за графа де-Нантль, т. е., у матери Эммы а потомъ, спустя восемь дней посл свадьбы своей барышни, она обвнчалась съ камердинеромъ господина де-Нантль. Родивъ ребенка шестью мсяцами ране своей госпожи, Сусанна просила у нея позволенія кормить маленькую Эмму. Графиня де-Нантль, увренная въ ея преданности, доказанной врной десятилтней службой, не имла ни какого повода отказать такой просьб, тмъ боле, что Сусанна, какъ двадцати восьми-лтняя женщина, гораздо была крпче и здорове самой графини.
Ребенокъ Сусанны былъ отнять отъ груди и его мсто заняла маленькая Эмма, съ этой минуты добрая женщина раздлила свою материнскую привязанность между двумя малютками. Дочь Сусанны, хворая, слабая двочка, скоро умерла отъ крупа, и тогда Сусанна обратила всю материнскую любовь и нжность на одну Эмму. Бдной женщин казалось, что душа умершей перенеслась въ тло пережившей ея малютки, и если когда-нибудь мать утшалась о потери своего ребенка, кормя, лаская и укачивая чужое дитя, — то Сусанна Моле нашла это утшеніе у колыбели Эммы.
Любовь ея къ питомиц перешла въ страсть. Дикая и суровая натура ея смягчалась при одномъ взгляд на двочку, заботы и попеченія ея объ Эмм далеко превосходили материнскія. При самомъ ничтожномъ приключеніи съ ребенкомъ, при малйшемъ его огорченіи раздавались крики и плачъ, — но прежде всего крики и плачъ самой кормилицы, а не Эммы.
Чувство любви одного существа къ другому, часто опредляютъ словами: ‘она пожертвовала бы за нее жизнью’. Эта поговорка сдлалась пошлой фразой, но она была истиной при вид горячей любви Сусанны къ ея питомиц, для которой дйствительно она не пожалла бы жизни.
Любовь Сусанны, или лучше сказать страсть, зашла такъ далеко, что возбудила безпокойство въ самой графин де-Нантль. Ревность матери тоже не безъ эгоизма. Графиня опасалась, чтобы юное сердце ея дочери, обманутое ласками, не предалось ошибочно чужой женщин и, желая предупредить это, ршилась удалить отъ Эммы кормилицу.
На этотъ разъ уже не было ни криковъ, ни плача, но вмсто ихъ заступило нмое отчаяніе, столь глубокое и ужасное, что графиня де-Нантль поняла всю несправедливость своего поступка и сочла себя не вправ губить бдную женщину, единственное преступленіе которой заключалось въ томъ, что ея привязанность къ дитяти превзошла привязанность матери.
Сусанна Моле, оставленная при Эмм, угадала, благодаря необыкновенной инстинктивной проницательности, причину, которая едва не разлучила ее съ малюткой.
Съ своей стороны она тоже почувствовала завистливую ревность, смотря на ласки дитяти къ матери. Испугавшись такого чувства, она старалась скрыть, на сколько было возможно, отъ графини де-Нантль, отъ прислуги и даже отъ постороннихъ лицъ, — эту страстную любовь къ своей питомиц, и, пересиливъ себя, мало-по-малу успла затаить въ глубин сердца искреннее чувство.
Не смотря на то, оно постоянно высказывалось во всей его истин. Какъ только оставалась на един съ ребенкомъ, она давала полную волю своей радости, прижимала его къ своему сердцу, душила въ своихъ объятіяхъ и цловала или, правильне сказать, впивалась въ его свженькія щечки.
Ребенокъ, съ своей стороны, тоже былъ нженъ къ Сусанн. Никого еще не зная, кром матери и кормилицы, онъ раздлялъ между ними свою привязанность, съ легкимъ оттнкомъ въ пользу первой.
По мр того какъ Эмма подростала, она все больше и больше сближалась съ матерью, когда же отняли малютку отъ груди и перенесли кроватку ея изъ комнаты кормилицы въ большой кабинетъ, смжный съ спальною графини де-Нантль, это время было самымъ тяжкимъ и ужаснымъ испытаніемъ для бдной Сусанны: ей казалось, что у нея похитили половину ея счастія и что нтъ больше ночей въ ея жизни.
Нердко въ потемкахъ, когда графиня уже спала, Сусанна, затаивъ дыханіе, дрожа всмъ тломъ, какъ будто бы она замышляла преступленіе, на цыпочкахъ прокрадывалась тнью въ комнату малютки только для того, чтобы хоть разъ поцловать свою милую Эмму. Но иногда, не смотря на вс ея предосторожности, графиня де-Нантль пробуждалась, и тогда испуганная Сусанна, не зная какъ выпутаться, увряла, что слышала крикъ ребенка.
Все это происходило во время кровавыхъ битвъ имперіи, когда графъ де-Нантль — полковникъ кирасирскаго полка — участвовалъ и въ побдахъ и въ пораженіяхъ, предшествовавшихъ паденію Наполеона.
Раненый подъ Бородино, подъ Лейпцигомъ и Монмиралемъ — онъ былъ убитъ подъ Ватерлоо.
Когда графиня де-Нантль получила отъ военнаго министра за черною печатью извстіе о смерти мужа — Эмм было только два года.
При потер близкихъ сердцу, пораженные страшнымъ горемъ, мы обыкновенно привязываемся еще боле къ своимъ роднымъ, оставшимся въ живыхъ. Такъ было и съ графиней де-Нантль. Любовь ея къ дочери видимо усилилась со смерти мужа и сердце бдной Сусанны Моле стало еще боле страдать. Съ трехъ и до десяти лтъ ребенокъ почти не разлучался съ матерью, и хотя онъ былъ еще нсколько привязанъ къ Сусанн, но очень естественно, что съ каждымъ днемъ все боле и боже отвыкалъ отъ нея.
Такое положеніе было невыносимо-тягостно для Сусанны, сердце ея разрывалось на части, и бдная женщина двадцать разъ собиралась просить графиню, чтобы она отпустила ее на родину, и двадцать разъ отмняла свое намреніе, не имя на то ни силъ, ни энергіи. Въ ту самую минуту, когда ей казалось, что она готова уже сказать о томъ графин, присутствіе духа ея оставляло и бдная женщина печально говорила про себя: ‘подожду еще денекъ’. Но проходилъ день-за-днемъ и ни одинъ изъ нихъ не придалъ ей ршимости покинуть Эмму.
Однажды вечеромъ, воротившись съ прогулки, графиня де-Нантль вдругъ почувствовала нестерпимую боль въ боку. Она каталась въ открытой коляск и сильно прозябла: опасаясь, чтобы ребенокъ также не озябъ, графиня сняла съ себя салопъ, укутала въ него Эмму и, вроятно, въ то самое время простудилась. Не обращая особеннаго вниманія на свою болзнь, она не послала за докторомъ и тмъ дала ей усилиться: черезъ сутки у ней развилось сильное воспаленіе въ легкихъ и болзнь ея шла быстро, принявъ такой опасный характеръ, что черезъ три дня графини де-Нантль уже не было на свт. Умирая, она благословила дочь свою и поручила ее Сусанн Моле. Въ послднія торжественныя минуты жизни, графиня вполн оцнила любовь и преданность этой рдкой женщины. сердц человческомъ есть много непонятнаго: хотя Сусанна Моле искренно любила графиню, но едва послдняя закрыла глаза, какъ уже Сусанн показалось, что какой-то таинственный голосъ шепталъ ей въ глубин души: ‘Теперь только Эмма твоя, уже никто не полюбитъ ее сильне тебя’. Голосъ этотъ испугалъ Сусанну, она заплакала и крпко прижала ребенка къ своему любящему сердцу.
Родной дядя графини де-Нантль, по матери, — закоренлый роялистъ, никогда почти не видавшій своей племянницы единственно потому, что мужъ ея служилъ подъ знаменами похитителя престола, — сталъ опекуномъ Эммы. Онъ отдалъ ее въ лучшій пансіонъ въ Париж и, припомнивъ рекомендацію покойной графини, позволилъ Сусанн Моле остаться при ненаглядной ея питомиц. Этого только и хотлось бдной женщин.
Прошло шесть лтъ. Воспитаніе Эммы окончилось и, благодаря честному и разумному управленію дяди-опекуна, состояніе ея впродолженіе этихъ шести лтъ удвоилось.
Однажды, бесдуя о длахъ съ своимъ нотаріусомъ, дядя Эммы, между прочимъ, сказалъ: — Да, любезнйшій Прево, знаете ли вы, что моя воспитанница уже невста: ее пора выдать замужъ. Я не ищу ей богатаго жениха, но желалъ бы выдать ее за человка старой дворянской фамиліи и съ хорошимъ направленіемъ.
Спустя дня три посл этого разговора, маркизъ д’Эскоманъ пріхалъ къ г-ну Прево, чтобы занять денегъ, но онъ вмсто займа предложилъ ему жениться на двиц де-Нантль, какъ мы уже сказали выше.
При первомъ слух о предположенномъ замужств Эммы, Сусанна Моле бросилась разузнавать о жених съ усердіемъ самой заботливой матери. Она не искала истины въ фшенабельныхъ салонахъ, между свтскими людьми, которые большею частію скрываютъ ее изъ собственныхъ видовъ или, по-крайней-мр, затушевываютъ, нтъ, Сусанна искала ее въ лакейскихъ — въ этомъ строгомъ судилищ, гд не многіе господа пользуются одобреніемъ тхъ, которыхъ судьба назначила имъ въ услуженіе.
Кормилица Эммы была поражена разсказами лакеевъ о нрав и привычкахъ маркиза д’Эскоманъ. Ей представилось, что ея милое дитя сдлается жертвой одного изъ чудовищъ, описываемыхъ въ волшебныхъ сказкахъ, и Сусанна просила, молила, заклинала Эмму нейдти добровольно на врную гибель, но, къ несчастію, похожденія маркиза были такого рода, что не было ни какой возможности разсказать молодой двушк именно т изъ нихъ, которыя могли бы произвесть на ея умъ или, лучше сказать, на ея сердце самое сильное впечатлніе.
Бдная женщина должна была молчать, она не смла быть откровенной, и потому на вс ея мольбы Эмма отвчала только веселымъ и беззаботнымъ смхомъ, она, какъ сумасшедшая, хохотала надъ опасеніями своей няньки и, указывая на красивое лицо своего жениха, насмшливо спрашивала Сусанну: ‘похожъ ли онъ на Рауля съ синей бородой?’
Эмма вышла замужъ.
Прошла недля съ той минуты, когда она произнесла упоительное и, вмст съ тмъ, страшное слово: да, отвергнувъ мольбы своей няньки, которой пасмурное лицо и заплаканные глаза ясно выражали сомнніе на счетъ будущаго счастія молодой, но Эмма и сама стала уже печальна.
Она начинала грустить, видя что замужество ея неоправдало ни одной изъ тхъ свтлыхъ надеждъ, которыя сулило пылкое воображеніе юному ея сердцу. Она напрасно ждала той идеальной любви, тхъ сладкихъ наслажденій, которыя она считала своимъ непремннымъ удломъ.
Эмма надялась жить жизнью нжно-любящаго мужа, какъ своею собственною, она хотла раздлить съ нимъ и горе и радости, слиться съ его душою, какъ соединилась съ его существомъ и — увы!— къ величайшему ея изумленію она оставалась всегда одна, и постоянно одна.
Несообщительность, холодность и равнодушіе, которыхъ Рауль не скрывалъ и въ то время, когда былъ женихомъ, Эмма принимала за необходимыя условія приличій высшаго круга и все это ей даже нравилось, какъ признакъ аристократическаго тона, но она скоро разочаровалась, увидавъ, что и посл свадьбы, мужъ ея остался по прежнему равнодушнымъ къ ней.
Какъ путникъ, на минуту увлеченный появленіемъ миража, принимаетъ его за благотворный источникъ, надется утолить нестерпимую жажду и, вдругъ видитъ вокругъ себя одни только необозримыя степи съ раскаленными песками, — такъ и очнувшейся Эмм стало страшно не маркиза д’Эскомана, но жизни, ведущей къ такимъ ужаснымъ разочарованіямъ, предъ которыми опасенія Сусанны казались ей теперь ребяческимъ страхомъ.
Напротивъ того, женитьба нисколько не измнила прежней жизни маркиза: она шла своимъ чередомъ и только на конюшн прибавилось дв лошади, да въ кухни лишній поваръ.
Маргарит Жели, какъ любовниц маркиза, разумется не совсмъ была пріятна эта свадьба, и потому, чтобы сколько нибудь утшить ее, маркизъ д’Эскоманъ, какъ истый дворянинъ, подарилъ ей одну изъ трехъ превосходныхъ шалей, положенныхъ имъ въ свадебную корзинку его невсты. Когда мщанки города Шатодна увидли такую чудную вещь на плечахъ Маргариты, — он чуть не умерли съ досады.
Женившись, маркизъ продолжалъ по прежнему посщать Маргариту, любить лошадей, собакъ, и по прежнему проигрывался въ карты.
За всмъ тмъ Шатоднъ былъ для него самымъ скучнымъ городомъ, и потому, какъ мы уже сказали, маркизъ старался развлечься, составивъ для себя особый веселый кружекъ.
Съ кавалерами св. Лудовика ему нечего было длать: все ихъ вниманіе и вс способности поглощались газетными статьями и большую часть свободнаго времени они проводили въ безконечныхъ толкахъ о политик, слдовательно маркизу д’Эскоманъ оставались одни студенты, общество которыхъ представляло его дятельности обширное поле. Онъ ршился быть наставникомъ этой молодежи.
Прошло полгода и маркизъ могъ смло гордиться успхами своихъ учениковъ: городъ Шатоднъ совершенно преобразился. Едвали когда удавалось посланнику выполнить такъ успшно свое порученіе или миссіонеру достигнуть такихъ скорыхъ и блестящихъ результатовъ.
По всмъ гульбищамъ забороздили щегольскіе экипажи, звонъ колоколовъ, который въ прежнее время только одинъ нарушалъ ночной покой мирныхъ обитателей города, заглушался по утрамъ охотничьими рогами, веселыя псни разгульной толпы смняли роговую музыку и заставляли горожанъ проводить безсонныя ночи. Ситцевыя платья горожанокъ съ каждымъ днемъ все больше стали замнятся шелковыми и бархатными, множество матерей оплакивали своихъ погибшихъ дочекъ. Наконецъ ханжи, ужасаясь и крестясь, перечисляли огромныя суммы, проигрываемыя молодыми сорванцами въ клуб.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Лудовикъ де-Фонтанье.

Разсказъ нашъ, которому предъидущая глава служитъ прологомъ, начинается съ третьяго года супружества маркиза д’Эскоманъ и Эммы де-Нантль. Все что только можно было ожидать отъ такого брака — сбылось въ эти два года.
Всякая рана, не перевязанная во время, растравляется и гноится, — это законъ нравственной и физической природы, по которому и пороки и несчастія никогда не остаются въ одномъ положеніи. Втеченіе двухъ лтъ, огорченія Эммы съ каждымъ днемъ увеличивались, пороки же маркиза шли своимъ чередомъ и даже часто выходили изъ границъ, допускаемыхъ приличіемъ, потерявъ даже вншній лоскъ, они явились въ отвратительномъ цинизм и не могли извиняться даже молодостію лтъ. Наконецъ дошло дотого, что общество обыкновенно столь равнодушное къ супружескому горю, прониклось негодованіемъ къ поведенію маркиза, который явно пренебрегалъ всми приличіями и далъ полную волю своимъ страстямъ.
Бдная Эмма отъ печали перешла къ унынію, отъ уныніяхъ безнадежному отчаянію и, наконецъ, отъ отчаянія — къ задумчивой и грустной покорности судьб своей.
Не разъ говорили, и такъ какъ великія истины требуютъ повторенія, то и мы еще разъ скажемъ, что несчастія не сокрушаютъ людей съ твердымъ характеромъ, напротивъ, они возвышаютъ и облагораживаютъ ихъ испытаніями. Такъ было и съ Эммой. Съ самой ранней юности она узнала горе, еще ребенкомъ она видла свою мать въ траур, трауръ же преслдовалъ бдняжку и въ двичьемъ возраст. Весьма понятно, что любовь къ ней Сусанны Моле могла служить ей только матеріальной опорой: совершенное одиночество, въ которомъ она выросла, расположило душу ея къ особенной энергіи, между тмъ какъ тяжелые опыты, придали этому сердцу твердость чувства. Поэтому, когда прошли первые порывы супружескаго увлеченія и наступило разочарованіе, — она перенесла несчастіе съ наружнымъ спокойствіемъ и съ достоинствомъ, она съумла скрыть слезы горести подъ личиною равнодушія, убить въ себ любовь презрніемъ, считая ее недостойной себя, когда же любовь въ ней умерла, то она не искала уже на земл никакихъ утшеній и являлась среди своихъ поклонниковъ такой беззаботной, остроумной, съ видомъ такого пренебреженія къ окружавшей ее лести, что казалось, будто ни что не въ состояніи возмутить эту женщину. За то вс называли ее холодной какъ мраморъ, съ которымъ она соперничала близной своей кожи.
Но подл Эммы было существо, не имвшее столько силы воли, чтобы подражать ей въ покорности судьб. Мы говоримъ о Сусанн Моле. Она считала страшнымъ преступленіемъ со стороны маркиза, что онъ не съумлъ оцнить прекрасныхъ качествъ Эммы и пренебрегъ ея красотой, что онъ заставилъ плакать эти голубые глазки, краше которыхъ Сусанна не находила въ цломъ мір, что онъ причинилъ столько горя молодой женщин, которую она иногда все еще про, должала по старой привычк качать на своихъ колняхъ, какъ маленькое дитя. За все это Сусанна стала смертельнымъ врагомъ маркиза д’Эскоманъ.
Ненависть ея обратилась въ бшенство съ того дня, когда она встртила мужа своей госпожи, нагло разгуливающимъ подъ руку съ Магаритой Жели. Сусанна бросила на него взоръ полный презрнія, ожидая этимъ смутить его, но въ отвть на безсильную ея злобу маркизъ толко расхохотался.
Эмма показывалась въ свт неохотно и безъ всякаго удовольствія, тишина и уединеніе шли къ ея грустному и серьезному настроенію духа, боле чмъ шумъ свтской жизни, но Сусанна не одобряла въ ней такого затворничества, напротивъ, не имя возможности чмъ-нибудь отмстить маркизу, она наивно желала, чтобы успхи ея питомицы въ обществ выводили изъ терпнія ея мужа.
Когда Эмма ршалась выхать куда-нибудь на вечеръ съ мужемъ, Сусанна одвала ее, какъ заботливая мать, охорошивала и убирала ее съ преданностію и благоговніемъ Брамина къ своему идолу, она наслаждалась полнотой красоты своей питомицы, и это еще боле усиливало ея нжность къ одной и ненависть къ другому.
Часто случалось ей сопровождать свою госпожу на дружескіе вечера: тамъ она проталкивалась черезъ толпу прислуги и въ полу открытую дверь любовалась молодой маркизой, не теряя изъ виду ни одного ея движенія, улыбаясь машинально тмъ, кому та улыбалась, гордая ея успхами, она была тмъ счастливе, чмъ тсне становилась толпа обожателей Эммы и, подъ вліяніемъ ненависти къ маркизу, Сусанна казалось, была бы готова поощрить ихъ и движеніемъ и голосомъ.
Впрочемъ маркизъ д’Эскоманъ оставался совершенно равнодушенъ къ тому, что происходило у него въ дом, онъ даже не обращалъ ни малйшаго вниманія на злобу, которой Сусанна такъ щедро его надляла.
Вотъ въ какомъ положеніи были дла, когда вдругъ, въ первыхъ числахъ 1835 года, случилось происшествіе, надлавшее много шуму въ шатоднской аристократіи.
Окружный субъ-префектъ опредлилъ къ себ секретаремъ молодаго человка, — одного изъ потомковъ древняго норманскаго дворянства. Тотъ явился на службу съ рекомендательнымъ письмомъ къ своему родственнику — одному изъ старожиловъ Босе. Письмо было отъ матери молодаго человка: она просила въ немъ своего двоюроднаго брата не оставить ея сына родственнымъ расположеніемъ, руководить его и ввести въ общество.
Такимъ образомъ Лудовикъ де-Фонтанье — такъ звали пріхавшаго секретаря — незамтно и безъ всякихъ затрудненій попалъ въ самый аристократическій кружекъ, куда не могъ проникнуть ни одинъ изъ чиновниковъ, служившихъ новому королю.
Большая часть этого замкнутаго и надутаго круга нашла не приличнымъ видть въ сред своей должностное лицо. Дйствительно, что могло быть непріятне для этого дворянскаго гнзда, какъ встртить въ своей сред какого-нибудь де-Фонтанье — слугу іюльскаго правительства. Нельзя было безъ сожалнія смотрть на молодаго человка, который могъ бы имть общественное значеніе, а между тмъ сдлался слугой королевскаго чиновника.
Въ то время, всякое снисхожденіе къ человку, такимъ образомъ пренебрегавшему своею честію и своимъ именемъ, — считалось преступленіемъ.
Самые горячіе противники настаивали, чтобы исключить le prmier-venu изъ среды своего общества. Молва объ этомъ не могла не распространиться по всюду и не дойдти до ушей родственника Лудовика де-Фонтанье, г. де-Морой, который ввелъ молодаго человка въ общество шатоднской аристократіи.
Послдній горячо принялся защищать своего родственника и старался оправдать его въ глазахъ общества, напоминая своимъ противникамъ, что отецъ Лудовика де-Фонтанье носилъ имя чистое и, можетъ быть, боле благородное, чмъ ихъ отцы.
Онъ служилъ въ 1830 году полковникомъ королевской гвардіи и пожертвовалъ своею жизнію за короля. Мсто, полученное его сыномъ, было дано въ вид вознагражденія заслугъ стараго роялиста — воина, чтобъ обезпечить осиротвшее его семейство, которое состояло изъ матери и кузины Лудовика де-Фонтанье.
Но тупоумная камарилья нисколько не убдилась доводами г. де-Морой, мнніе его раздляли только одни домашніе, да близкіе его знакомые, большая же часть шатоднской аристократіи была на сторон оппозиціи и ршила не допускать молодаго человка въ свой кружекъ.
Однимъ изъ самыхъ ожесточенныхъ непріятелей г. де-Фонтанье оказался маркизъ д’Эскоманъ.
Мы спшимъ оговориться, что маркизъ въ этомъ случа примкнулъ къ оппозиціи вовсе не изъ непреклонности своихъ убжденій, а единственно потому, чтобъ найдти только какой-нибудь поводъ къ столкновенію.
Но позвольте, читатель, познакомить васъ съ личностію Лудовика де-Фонтанье.
Этотъ молодой человкъ, щедро надленный всми дарами природы, былъ двадцати четырехъ лтъ. Высокаго роста, хорошо сложенной, онъ имлъ правильныя, даже слишкомъ рзко обрисованныя черты лица, наружность его не лишена была нкотораго достоинства, но недостатокъ граціозности и мягкости въ манерахъ портили первое хорошее впечатлніе. Онъ казался мшковатымъ и неловкимъ, какъ вообще военные, только недавно надвшіе фракъ.
И дйствительно Лудовикъ де-Фонтанье, какъ и большая часть молодыхъ людей того времени, готовился къ военному званію, и наврно служилъ бы въ арміи, еслибъ только былъ живъ отецъ его. Воспитаникъ Сенъ-Сира, Людовикъ лишь по убжденію матери измнилъ военному поприщу и согласился принять мсто секретаря у субъ-префекта. Вотъ почему до двадцати лтъ онъ не снималъ съ себя военнаго мундира и, разумется, перемнивъ его недавно на фракъ, казался неразвязнымъ въ статскомъ плать.
Описавъ физическія качества молодаго человка, мы перейдемъ къ нравственнымъ.
Владя въ высшей степени изумительною способностью къ наукамъ, онъ не имлъ терпнія и усидчивости, такъ, что его прекрасная способность боле вредила, чмъ была полезна, слегка занимаясь всмъ, онъ во всемъ останавливался тамъ, гд предметъ становился серьезнымъ и требовалъ какихъ-нибудь усилій для его изученія.
Онъ имлъ чрезвычайно доброе, кроткое и преданное сердце, но вс эти хорошія качества, развитыя въ немъ до крайности, много вредили какъ ему, такъ и его приближеннымъ, сдлавъ его нервнымъ и слишкомъ раздражительнымъ. По временамъ у него проявлялись какіе-то судорожные и бурные порывы, которые, исключая минуты сильнаго гнва, выказывали въ немъ характеръ боле женскій, чмъ мужскій.
Лудовикъ де-Фонтанье, ко всмъ доврчивый, до того вровалъ въ возможность всеобщаго сочувствія, что готовъ былъ назвать весь родъ человческій своимъ другомъ. Онъ, какъ и Калигула, желавшій римскому народу имть одну голову, чтобы удобне было отсчь ее съ одного размаха, — желалъ того же цлому міру, но только для того, чтобы разцловать его въ об щеки.
При такомъ постоянномъ настроеніи ему, разумется, все казалась въ розовомъ цвт, и потому впродолженіе недли со дня своего вступленія въ префектуру, онъ написалъ къ матери два письма, выхваляя въ нихъ съ юношескимъ увлеченіемъ пріемъ, сдланный ему шатоднскимъ обществомъ. Ему казалось, что мужчины и женщины на-перерывъ другъ-передъ-другомъ стараются изобртать для него удовольствія, и сколько восторженныхъ похвалъ онъ расточалъ уму однихъ и красот другихъ, желая такимъ образомъ заплатить имъ долгъ благодарности.
Но минута разочарованія была отъ него уже недалека.
И какъ онъ изумился, когда однажды утромъ, субъ-префектъ, отведя его въ сторону, объяснилъ ему настоящее положеніе дла и передалъ вс оскорбительные слухи, ходившіе въ обществ, на счетъ его мужества, — слухи, которыхъ въ простот души молодой человкъ и неподозрвалъ. Субъ-префектъ, открывъ ему истину, вмст съ тмъ потребовалъ отъ него во имя фамиліи де-Фонтанье, которой всегда былъ другомъ, и во имя правительства, котораго служилъ представителемъ, чтобы новый секретаръ вышелъ съ честью изъ непріятныхъ отношеній къ противникамъ власти.
Еслибъ молнія упала у самыхъ ногъ Лудовика, то вроятно она не ошеломила бы его такъ, какъ извстіе, переданное ему начальникомъ. Не слушая его боле и даже не посовтовавшись съ своимъ двоюроднымъ братомъ г. де-Морой, де-Фонтанье бросился прямо въ клубъ, съ твердымъ намреніемъ вызвать на дуэль перваго встрчнаго.
Все это происходило въ часъ по полудни, когда залы клуба бываютъ почти пусты, на этотъ разъ тамъ находился только маркизъ д’Эскоманъ съ двумя своими знакомыми: одинъ былъ Жоржъ де-Гискаръ — двадцати лтній втреникъ, — другой шевалье де-Монгла — шестидесяти лтній повса, они стояли, опершись на перилы балкона, въ ожиданіи лошадей для прогулки.
Проходя мимо ихъ, или, лучше сказать, подъ ихъ ногами, Лудовикъ де-Фонтанье услыхалъ смхъ, какъ будто бы относившійся къ нему. Смхъ этотъ еще боле возмутилъ его и привелъ въ ярость, какъ ударъ копья разъяряетъ выходящаго на арену быка.
Лудовикъ де-Фонтанье вбжалъ въ домъ и быстро поднялся по лстниц.
Надо сказать, что за нсколько дней предъ тмъ онъ былъ только-что предложенъ въ члены клуба, а потому его имя, вмст съ именами его рекомендовавшихъ, было выставлено на дощечк, по обыкновенію вывшиваемой въ клубахъ до дня балотировки.
Молодой человкъ прямо подошелъ къ стн, сорвалъ съ нее объявленіе и растопталъ ногами дощечку.
Въ это самое время маркизъ д’Эскоманъ объяснялъ Жорзцу де-Гискару достоинства недавно купленной имъ лошади, которую держалъ передъ балкономъ грумъ. Занятые такимъ важнымъ дломъ, никто изъ нихъ не видалъ, какъ прошелъ мимо де-Фонтанье, какъ онъ вбжалъ въ клубъ и никто бы изъ нихъ не слыхалъ треска раздавленной ногами дощечки, если бы не обернулся шевалье де-Монгла, вовсе ненаходившій особеннаго удовольствія любоваться чужими лошадями, не имя собственныхъ.
Мы уже сказали, что ему было шестьдесятъ лтъ. Не смотря на то, шевалье былъ единственный человкъ изъ всхъ старыхъ шатоднскихъ холостяковъ, котораго маркизъ д’Эскоманъ съумлъ разлучить и съ реверси и съ политикою. Въ-самомъ-дл, де-Монгла, нисколько не жаля себя, усердне всхъ содйствовалъ маркизу въ его человколюбивой цли.
Старикъ былъ не большаго роста и тученъ, но тучность — первый признакъ старости — нисколько не повредила его подвижности, столь рдкой въ такія лта. Его икры еще не утратили своей упругости и округлости, ноги были еще легки и тверды, руки блы и нжны. Не смотря на преклонныя лта и невоздержность жизни, на угреватомъ лиц его еще можно было отъискать черты того хорошенькаго пажа, который когда-то заставлялъ молодыхъ герцогинь не только мечтать, но даже проводить безсонныя ночи.
Во время своей молодости онъ слылъ хорошимъ танцоромъ, но и съ приближеніемъ старости въ немъ не утратился этотъ талантъ, нын забытый въ нашихъ безжизненныхъ салонахъ.
Смотря на ныншніе танцы, шевалье де-Монгла никакъ не могъ понять, съ какою цлію дв пары различнаго пола становятся одна передъ другой и, начинаютъ расхаживать небольшими шагами впередъ и назадъ, потомъ вправо и влво, затмъ переходятъ на другую сторону, чтобы наконецъ снова вернуться на прежнее мсто, исполнивъ все это съ той веселостью, съ которой, обыкновенно, провожаютъ похоронныя дроги.
Ученикъ Вестриса 1-го, старый шевалье вполн сохранилъ юношескую любовь къ свтской жизни и салоннымъ собраніямъ. Каждый балъ становился событіемъ въ его жизни, такъ-что еще за недлю впередъ онъ мечталъ уже о немъ и готовился къ нему какъ будто-бы къ какому-нибудь хореографическому представленію, репетируя вс танцы на дому. Многіе даже разсказывали, что когда его приглашали на балъ въ окрестности Шатодна, то онъ, миновавъ городъ, выходилъ изъ кареты, становился на запятки, гд никогда не было лакея, и всю дорогу выдлывалъ тамъ вычурныя па, подобно любителю фехтованія, который постоянно упражняется въ своемъ искусств, наступая на стну.
Молодость свою шевалье де-Монгла провелъ очень разсянно, но шестьдесятъ лтъ безпутной жизни ни сколько не изнурили его крпкаго тла и не охладили его пылкихъ страстей.
Никто не успвалъ ране его явиться одтымъ на сборное мсто, когда собирались охотиться на оленей, никго проворне и ловче его не перескакивалъ черезъ заборы и рвы, гоняясь за звремъ, а провести десять часовъ сряду на охот не составляло для него большаго труда и даже не утомляло его на, столько чтобы онъ потомъ не былъ въ силахъ пропьянствовать всю ночь. Въ-особенности за обдомъ выказывалась во всемъ своемъ блеск слава стараго титана оргій! Никто изъ шатоднскихъ кутилъ не могъ припомнить, чтобы когда-нибудь на лиц шевалье де-Монгла проявились хотя малйшіе слды утомленія, не смотря на то, что онъ никогда и ни отъ чего не отказывался, никому еще не случалось подмтить на его вчно веселой физіономіи, хотя малйшую тнь заботъ и огорченій. Наконецъ, чтобы полне очертить личность стараго шевалье, мы прибавимъ, что бывали случаи въ его жизни, когда онъ не смотря на свои сдины чрезвычайно искусно выпутывался изъ любовныхъ похожденій съ женщинами и изъ враждебныхъ столкновеній съ мужчинами.
Но такъ какъ идеальные герои встрчаются только въ романахъ, а разсказъ нашъ не романъ, но быль, то мы обязаны сознаться, что шевалье де-Монгла имлъ и свои недостатки, между ними главнымъ была смшная привычка слишкомъ часто вспоминать о миломъ прошедшемъ времени, казавшемся еще миле, когда ему случалось видть подвиги новаго, щедушнаго, какъ онъ называлъ, поколнія, посягавшаго идти по слдамъ знаменитыхъ повсъ стараго времени. Онъ слишкомъ любилъ разсказывать о завидной роли, которую будто бы игралъ въ то миическое время, когда между дйствительной жизнью и сказкой не было почти различія.
Но какъ все на свт надодаетъ, такъ и постоянные разсказы стараго шевалье, правдивые или ложные, о его похожденіяхъ, наконецъ прискучили шатоднскому обществу. Эти разсказы обыкновенно оканчивались слдующей фразой:
— ‘Эфесъ моей шпаги послужилъ ему вмсто пластыря’.
Фраза эта была причиной того, что въ обществ его называли въ глаза кавалеръ де-Монгла, а за-очно величали кавалеръ пластыря.
При всемъ томъ потребность въ шумной и бурной жизни, пробудившаяся въ немъ съ-тхъ-поръ, какъ маркизъ д’Эскоманъ первый подалъ тому примръ, и въ-особенности страсть къ игр, увлекли стараго шевалье слишкомъ далеко.
Онъ былъ бденъ, и тмъ сильне чувствовалъ свою бдность, чмъ дальше шелъ по пути разгула и мотовства.
Наконецъ, онъ пришелъ въ такое положеніе, что вынужденъ былъ занимать деньги у кого ни попало, разумется, безъ отдачи, и сталъ несостоятельнымъ плательщикомъ карточныхъ долговъ, все это роняло его въ глазахъ молодыхъ людей, хотя въ нравственномъ отношеніи они ни сколько не были выше его.
Подобное положеніе де-Монгла оскорбляло его искреннихъ друзей, но въ его ошибкахъ, къ которымъ подавали поводъ его привычки и запальчивость, было столько добродушія, что смясь надъ его выходками, никто и не думалъ негодовать на поведеніе стараго повсы.
Мы ужъ сказали, что онъ обернулся, услыхавъ трескъ дощечки, растоптанной Лудовикомъ де-Фонтанье
По блдности лица и взволнованному виду молодаго человка, шевалье де-Монгла тотчасъ догадался, въ чемъ дло. Въ голов его мелькнула мысль, что это обстоятельство предоставляетъ ему удобный случай востановить свое значеніе въ дружескомъ кружк, который сталъ уже насмхаться надъ его непомрной болтливостью и безпрестанными разсказами о романическихъ подвигахъ въ молодости. ‘Дуэль въ такихъ преклонныхъ лтахъ, подумалъ шевалье, надлаетъ много шуму и заставить общество снова обратить на меня вниманіе’
— Par Dieu, милостивый государь! вы заставляете меня чрезвычайно жалть, что мы только-что отпустили своихъ лакеевъ, вскричалъ шевалье де-Монгла, покачиваясь съ тмъ нахальнымъ видомъ, который исключительно принадлежалъ дворянамъ прошлаго столтія.
При этихъ словахъ Лудовикъ де-Фонтанье почувствовалъ, какъ будто скорпіонъ или пчела вонзили въ него свое жало.
— А почему такъ, милостивый государь? спросилъ онъ съ гордостію.
— А потому, милостивый государь, что теперь некому попросить одного безумца умрить свой гнвъ дома или въ префектур.
— Напрасно вы сожалете о нихъ, возразилъ Лудовикъ де-Фонтанье, забывъ въ азарт всякое чувство приличія, Вы сами какъ нельзя больше способны исполнить ихъ обязанность.
— О-о! вскричалъ шевалье де-Монгла, припрыгнувъ какъ будто-бы онъ получилъ пощечину. Знаете ли вы, милостивый государь, цну этого грубаго оскорбленія.
— Понимайте, какъ хотите, вы лучше чмъ кто-нибудь въ состояніи ршить это.
— Итакъ…. началъ было шевалье де-Монгла, но тутъ, забывъ всю важность полученнаго имъ оскорбленія, онъ увлекся по обыкновенію своимъ конькомъ и заболтался:— Нужно вамъ сказать, что однажды Англичанинъ — капитанъ Джервиль — нанесъ мн оскорбленіе, гораздо меньшее, чмъ вы, но я все-таки дрался съ нимъ и выказалъ себя превосходнйшимъ дуэлистомъ. Въ то самое время, какъ онъ готовился нанести мн ударъ, я подался назадъ и, отпарировавъ, такъ глубоко всадилъ въ него…
— Что ефесъ вашей шпаги послужилъ для него пластыремъ. Намъ это давно уже извстно, monsieur шевалье, и хотя я здсь не больше недли, но уже въ состояніи также хорошо, какъ и вы, досказывать вс ваши розсказни.
— Розсказни, вскричалъ шевалье, розсказни! О, за это словечко я готовъ положить тысячу человкъ!
И дйствительно, при такомъ новомъ доказательств всеобщей недоврчивости къ его разсказамъ, де-Монгла изъ притворнаго гнва перешелъ въ совершенное бшенство.
— И я надюсь, продолжалъ онъ, что вы не откажете мн въ удовлетвореніи.
— Готовъ, милостивый государь, но прежде всего мн хотлось бы разсчитаться съ нахалами, искавшими случай меня унизить, — съ нахалами, скрывавшими подъ привтливой личиной благосклонности, самую вроломную измну.
Во время спора къ нимъ подошелъ маркизъ д’Эскоманъ.
— Позвольте спросить, милостивый государь, на что вы жалуетесь? спросилъ онъ хладнокровно.
— Я жалуюсь на то, милостивый государь, что нкоторыя особы осмлились требовать моего исключенія изъ среды здшняго общества, въ которомъ я имю полное право занимать не послднее мсто по моему рожденію и общественнымъ связямъ. Я обвиняю этихъ людей въ низости за то, что они задумали тайно оскорбить меня, не смя нанести мн оскорбленія явно.
— Никто не отвергаетъ древности вашего рода, милостивый государь, отвчалъ иронически маркизъ д’Эскоманъ: — каждый знаетъ, что фамилія де-Фонтанье одна изъ самыхъ почетныхъ въ Нормандіи, но какъ бы ни было знаменито ваше происхожденіе, все-таки оно не даетъ вамъ права на доступъ въ кружекъ тхъ людей, которые считаютъ врность одною изъ первыхъ доблестей дворянства.
Не смотря на всю свою неопытность и ожесточеніе, Лудовика де-Фонтанье понялъ однакожъ, что ему трудно было бы защищать законность своихъ дйствій, онъ понялъ, что денежный вопросъ, связанный съ пропитаніемъ его семейства, будетъ смшенъ передъ рыцарскими фразами, которыя маркизъ д’Эскоманъ высказывалъ съ гордостію и простосердечіемъ феодальнаго донъ-Кихота.
Но гнвъ Лудовика де-Фонтанье былъ такъ силенъ, что, обжавъ одинъ промахъ, онъ тотчасъ же впалъ въ другой.
— А! еслибъ я зналъ, кто эти низкіе клеветники, отвчалъ онъ, — то доказалъ бы имъ, что шпага, завщанная мн отцомъ и еще покрытая свжей кровью враговъ, досталась въ руки, умющія честно владть ею.
— Берегитесь, милостивый государь! насмшливо возразилъ маркизъ д’Эскоманъ: — вы, конечно, не забыли, что служите въ префектур королю мщанину, который вовсе не раздляетъ рыцарскихъ убжденій. Но это до меня не касается. Ближе къ длу: вамъ угодно знать кто именно подалъ мнніе, что г. секретарь субъ-префекта вовсе не на мст, являясь въ наши салоны?
— Назовите его! воскликнулъ Лудовикъ де-Фонтанье, не понявъ, что скрывалось подъ холоднымъ и равнодушнымъ видомъ маркиза д’Эскоманъ.— Назовите его, милостивый государь, и вы пріобртете право на полную мою благодарность и дружбу.
— И то и другое для меня такъ драгоцнно, что я не могу не исполнить вашей просьбы.
Лудовикъ де-Фонтанье сдлалъ движеніе, выражавшее величайшее нетерпніе.
— Итакъ — это я милостивый государь! сказалъ маркизъ съ самымъ невозмутимымъ спокойствіемъ, огненный и строгій взглядъ его ясно доказывалъ, что онъ не только не отступалъ передъ дуэлью, а напротивъ на нее напрашивался.
Лудовикъ де-Фонтанье сдлалъ такую наивную мину удивленія, что Жоржъ де-Гискаръ никакъ не могъ удержаться отъ взрыва смха, а за нимъ расхохотался и шевалье де-Монгла.
Общій смхъ убдилъ де-Фонтанье въ неловкости его объясненія, и молодой человкъ сдлался немного хладнокровне.
— Ваше оружіе, часъ и мсто! отрывисто проговорилъ онъ, обращаясь къ маркизу д`Эскоманъ.
— Потише, потише, милостивый государь! вы слишкомъ скоры, повсему видно, что вы новичекъ въ подобныхъ длахъ. Все это ршатъ наши секунданты. Потомъ отступивъ назадъ, чтобы выставить впередъ Жоржа де-Гискара и шевалье де-Монгла, маркизъ прибавилъ: — вотъ мои секунданты.
Жоржъ де-Гискаръ молча поклонился, но шевалье де-Монгла приблизился съ видомъ просителя къ маркизу д’Эскоману и сказалъ:
— Извините меня, извините, любезнйшій маркизъ! но у насъ съ господиномъ секретаремъ завязалось дльцо десятью минутами прежде вашего.
— Довольно, monsieur де-Монгла, довольно! небрежно отвчалъ маркизъ д’Эскоманъ — я буду имть съ господиномъ де-Фонтанье серьезное дло,— я въ томъ увренъ. Ваши шутки теперь неумстны: довольно съ васъ, если вы, въ ожиданіи удобнйшаго случая, по старому будете поражать враговъ вашихъ на словахъ.
Такой новый намекъ на недоврчивость къ разсказамъ шевалье де-Монгла, окончательно вывелъ старика изъ себя.
— А! когда такъ, маркизъ! вскричалъ онъ:— такъ чортъ побери! чтожъ?— я вамъ докажу, что проколовъ нсколько человкъ, моя шпага еще не притупилась. И я постою за мое первенство.
— Знаешь ли что, д’Эскоманъ, сказалъ де-Гискаръ:— предложи-ка ты ему поставить на карту его первенство противъ двадцати луидоровъ и поврь, что тогда упорство де-Монгла растопится какъ воскъ. Мы вдь знаемъ такого рода упрямства.
— Я вовсе не хочу брать на себя такого труда. Я напомню только шевалье де-Монгла, что онъ столько же занялъ у меня денегъ, сколько и проигралъ мн — сумму довольно порядочную. Она обезпечивается единственно его личностью и съ его стороны было бы слишкомъ не деликатно рисковать моимъ залогомъ.
Хотя все это говорилось въ піуточномъ тон, но де-Монгла видимо былъ оскорбленъ, тмъ боле, что разговоръ происходилъ въ его присутствіи.
Лудовикъ де-Фонтанье дрожалъ отъ радости, чуствуя себя вовсе не способнымъ высказать даже врагу своему то, что такъ безцеремонно говорили д’Эскоманъ и де-Гискаръ прямо въ глаза своему пріятелю.
— Милостивый государь, сказалъ Лудовикъ, подходя къ шевалье де-Монгла: — если я могу быть вамъ полезенъ, предложивъ на нсколько дней мой кошелекъ, къ несчастію довольно тощій, то вы можете имъ располагать.
шевалье де-Монгла безцеремонно взялъ бумажникъ, поданный ему Лудовикомъ де-Фонтанье, и поблагодарилъ его только взглядомъ, — до того дворянскія его понятія находили обыкновеннымъ поступокъ молодаго человка. Шевалье спокойно открылъ бумажникъ, тамъ лежало два банковыхъ билета: одинъ въ тысячу — другой въ пять сотъ франковъ и нсколько луидоровъ. Вынувъ билетъ въ тысячу франковъ и четыре луидора, онъ отдалъ ихъ де-Гискару, а бумажникъ съ остальными деньгами положилъ себ въ карманъ.
— Сначала мы покончимъ наши счеты, сказалъ онъ де-Гискару, подавая ему деньги.
— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ тотъ, принимая ихъ: — и если вы, шевалье, будете также исправны со всми вашими кредиторами, какъ со мной, то вы этимъ много выиграете.
— Я долженъ вамъ тысячу восемьдесятъ франковъ, теперь вы ихъ получили, — неправда ли?
— Разумется, отвчалъ Жоржъ де-Гискаръ.
— Но, въ такомъ случа за мною еще остается въ долгу хорошій ударъ шпаги и — завтра вы его получите.
— Право? иронически спросилъ Жоржъ де-Гискаръ.
— Будьте уврены: съ этой минуты я буду точенъ какъ часы, чтобъ только доставить вамъ удовольствіе.
— Я получилъ отъ васъ деньги въ уплату вашего долга, что же касается до удара вашей шпаги, то позвольте уврить васъ, что я не останусь въ долгу и расплачусь съ вами сполна.
Затмъ маркизъ д’Эскоманъ и Жоржъ де-Гискаръ молча раскланялись и вышли изъ зала.
Когда шевалье де-Монгла и Лудовикъ де-Фонтанье остались одни, то первый, подойдя къ послднему, протянулъ ему руку и сказалъ:
— Ну, молодой человкъ, теперь мы одни: неугодно ли вамъ извиниться передъ мной?
— Извиниться! вскричалъ Лудовикъ де-Фонтанье съ негодованіемъ: — извиниться!…. никогда!
— Чертъ возьми! Правду-жъ говорятъ, что нтъ въ мір совершенства, вскричалъ шевалье де-Монгла, встряхнувъ головой: — Вы только-что поступили, какъ благородный человкъ, и нужно же вамъ было испортить теперь вашъ прекрасный поступокъ!.. Я занялъ у васъ деньги — и не могу уже обнажить моей шпаги противъ васъ, а вы, между-тмъ, заставляете меня же бдняка говорить вамъ о моемъ сожалніи и другихъ подобныхъ пошлостяхъ, которыя было бы гораздо приличне сказать вамъ, а съ моей стороны они вовсе неумстны. Гм! Неужели революція испортила и васъ!
— Вы не поняли меня, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье: — если я ршился быть вашимъ кредиторомъ, такъ это единственно потому, чтобы какой-нибудь ничтожный денежный разсчетъ, поднятый маркизомъ д’Эскоманомъ, не помшалъ нашей дуэли.
— А если я ршился быть вашимъ должникомъ, милостивый государь, отвчалъ шевалье де-Монгла: — то потому только, что не желалъ боле считать васъ личнымъ моимъ врагомъ. Было время, когда ваша услуга не измнила бы нашихъ взаимныхъ отношеній. Да, чертъ возми! въ то время дворянинъ и не подумалъ бы справляться съ положеніемъ своего кошелька, прежде чмъ стать лицомъ къ лицу съ своимъ товарищемъ. Но нынче не то….. совершенно все измнилось!… И теперь, если бы мн случилось васъ убить на дуэли, то наврно ужъ сказали бы, что я васъ просто-на-просто зарзалъ, не желая платить долгъ.— Остантесь же, молодой человкъ при первомъ движеніи вашей благородной души, — преклониться предъ сдинами вовсе нестыдно… А я вдь сдъ, чертъ возми! и мн не разъ уже приходилось въ этомъ сознаваться.
Въ обществ слабыя стороны людей также скоро узнаются, какъ ихъ имена, полагаясь на слухи, Лудовикъ де-Фонтанье считалъ шевалье де-Монгла человкомъ осмяннымъ за его хвастовство и ничтожнымъ по его порокамъ. Но жалкое положеніе этого старика, открывшееся теперь глазамъ Лудовика де-Фонтанье, возбудило въ немъ сожалніе къ несчастному старику и полное презрніе къ тмъ, которые такъ безпощадно издвались надъ его несчастіемъ. Прямая, откровенная рчь, открытое лицо шевалье де-Монгла вдругъ обратили состраданіе Лудовика въ симпатію. Онъ взялъ руку, протянутую ему старикомъ, и отъ души высказать искреннее сожалніе, что не оказалъ должнаго почтенія къ его лтамъ.
— Такъ, это такъ, бормоталъ шевалье де-Монгла: — я понимаю, что мн не слдуетъ быть очень взыскательнымъ. Завтра, а можетъ быть черезъ нсколько дней, наши отношенія измнятся. И, Боже мой! очень можетъ статься, что мы будемъ друзьями, но до-тхъ-поръ, пока моя благодарность и ваше уваженіе дадутъ мн на то право, — располагайте мною: если я могу быть чмъ-нибудь вамъ полезенъ, то просто приказывайте. Мн помнится, что я былъ зачинщикомъ всхъ этихъ непріятностей — я виноватъ и мн хотлось бы загладить мою вину какой-нибудь услугой.
— Благодарю васъ за такое желаніе, и чтобы доказать вамъ какъ я цню его — сейчасъ же имъ воспользуюсь… Растолкуйте мн, пожалуйста, за что маркизъ д’Эскоманъ такъ сильно меня ненавидитъ?… Нельзя же предположить, что бы поводомъ такой ненависти послужило только несходство нашихъ политическихъ мнній?
шевалье де-Монгла лукаво улыбнулся.
— А знаете ли вы любовницу маркиза? спросилъ онъ Людовика де-Фонтанье.
— Нтъ, не знаю.
— Маргариту Жели?
— Даже никогда не слыхалъ такой, фамиліи.
— Тмъ хуже для васъ, молодой человкъ.
— Почему такъ?
— А потому, что если не лишне знать любовницъ нашихъ друзей, то тмъ боле необходимо знать любовницъ нашихъ враговъ.
— Но къ чему ведетъ ваша рчь?
— А вотъ вы сейчасъ узнаете. Маркизъ д’Эскоманъ не отказался бы отъ удовольствія пронзить васъ насквозь своею шпагою, потому что вы, хотя и не умышленно, но сильно задли его самолюбіе. Вотъ уже съ недлю какъ его любовница, Маргарита Жели, надодаетъ ему безпрестанными похвалами вашей наружности. Вы, какъ кажется, сильно ей понравились.
Такое открытіе озадачило Людовика де-Фонтанье, представивъ ему совершенно въ иномъ свт вс утреннія непріятности, и онъ задумался.
— Еще одну услугу, шевалье, сказалъ онъ, помолчавъ съ минуту:— Что она — въ самомъ дл очень хороша… какъ ее? Маргарита Жели…
— Гм! значительно произнесъ шевалье де-Монгла. Хороша ли?— это дло вкуса!.. Но красавица ли она или безобразна — я во всякомъ случа отвчаю за одно….
— За что?
— Да за то, что на вашемъ мст и въ ваши лта я въ одни сутки довелъ бы до страшнаго бшенства маркиза д’Эскомана, но только не однимъ нелпымъ подозрніемъ, а дйствительнымъ успхомъ. Дло, дло! прибавилъ шевалье, какъ будто разсуждая самъ-съ-собою: — Вотъ ты опять старый хрычъ сдлался наставникомъ молодежи, а кажется, да еще недавно, подъ клятвой отрекся отъ сатаны, отъ его соблазнительныхъ жертвъ и искушеніи.
Тутъ шевалье де-Монгла ловко повернулся на каблучкахъ съ тою граціей, тайна которой была извстна только свтскимъ людямъ восьмнадцатаго столтія, и вышелъ изъ зала, легко ступая и прищелкивая пальцами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Наканун поединка.

Людовикъ де-Фонтанье вернулся въ префектуру. Онъ шелъ туда не торопясь, и потому о такомъ важномъ происшествіи, какъ дуэль его, слухъ быстро распространился по городу и достигъ префектуры еще прежде прихода молодаго человка, благодаря услужливости многочисленныхъ и слишкомъ предупредительныхъ встовщиковъ, въ маленькихъ городкахъ.
Вотъ почему господинъ де-Морой съ нетерпніемъ ожидалъ въ префектур своего двоюроднаго брата. Онъ вызвался съ однимъ изъ своихъ хорошихъ знакомыхъ повидаться съ секундантами маркиза д’Эскомана и переговорить съ ними объ условіяхъ поединка.
Такимъ образомъ, устранивъ отъ себя вс хлопоты по дуэли. Лудовикъ де-Фонтанье остался одинъ съ своими заботами, — а ихъ было у него не мало.
Не подумайте, читатель, чтобы нашъ герой былъ отъ природы лишенъ мужества — совсмъ нтъ! но согласитесь, что какъ бы храбры мы ни были, простительно почувствовать какое-то невольное безпокойство наканун первой дуэли, — кто не смутится передъ мыслью: сегодня живъ, а завтра мертвъ!
Чтобы нсколько разсять грусть свою, Лудовикъ де-Фонтанье вышелъ изъ дому и безъ всякой цли пошелъ все прямо и прямо, мало-по-малу, онъ дошелъ наконецъ до рки Луары.
Такъ продолжая свою прогулку по берегу, вдоль канавы, за которою тянулось сплошная стна тополей, отдлявшихъ дорогу отъ рки, Лудовикъ мечталъ о всемъ томъ, о чемъ обыкновенно мечтаютъ въ подобныя минуты жизни. Онъ мечталъ о своей родин, о своихъ друзьяхъ и, въ-особенности, о своей престарлой матери, которая, вроятно, въ это самое время была далека отъ мысли,— какая опасность угрожаетъ ея любимому сыну. Минутами самыя мечты его покидали, и тогда подъ вліяніемъ зловщихъ предчувствій, волновавшихъ его кровь душа Лудовика замирала, оставляя его, такъ-сказать, въ совершенномъ безсознаніи на рубеж между жизнью и смертью.
Алея тополей тянулась далеко за городъ и скоре походила на большую дорогу, чмъ на загородное гульбище. Мсто было уединенное и пустынное, а вечерній сумракъ, набрасывая тни на окрестности, еще боле придавалъ этой мстности грустный видъ, вполн соотвтствовавшій печальному настроенію души Лудовика. Среди всеобщей тишины вдругъ послышался по дорог лошадиный топотъ, Лудовикъ, желавшій, чмъ бы то ни было, развлечь свои черныя думы, просунулъ голову между тополями, чтобы посмотрть на всадника, и въ ту же минуту узналъ и всадника и лошадь.
Всадникъ былъ маркизъ д’Эскоманъ, а лошадь — та самая знаменитость, которою онъ хвастался по утру, показывая Жоржу де-Гискару.
При вид противника, Лудовикъ тяжело вздохнулъ. Онъ не имлъ причины такъ сильно ненавидть маркиза, чтобы встрча съ нимъ могла заглушить въ молодомъ человк вс другія человческія чувства.— Лудовикъ де-Фонтанье уже намревался идти дале, какъ вдругъ услышалъ, что маркизъ остановилъ лошадь.
Въ то самое время, когда маркизъ, обогнавъ его, исчезъ на поворот алеи, Лудовику послышалось нсколько голосовъ, изъ которыхъ одинъ нжный и музыкальный, повидимому принадлежалъ молодой женщин.
Если бы Лудовикъ де-Фонтанье продолжалъ свой путь, то неминуемо долженъ былъ бы пройдти мимо всадника, что, разумется, не совсмъ было пріятно для нашего героя, возвратиться же въ такую минуту оскорбляло его самолюбіе. А потому, чтобы не пойдти ни впередъ, ни назадъ, онъ спустился по склону берега къ рк и тамъ прижался къ его крутизн. Когда онъ спускался, сухіе листья и валежникъ хрустли подъ его ногами и тмъ нсколько заглушили разговоръ маркиза, но какъ только Лудовикъ остановился, то ему ничто не мшало ясно разслышать голоса говорившихъ, и онъ удостоврился тогда, что прежде слышанный имъ нжный голосъ дйствительно принадлежалъ женщин.
Демонъ любопытства подстрекнулъ его, и вотъ Лудовикъ опять вскарабкался вверхъ уже по самой отлогости берега и, расположившись на ней, такъ-что глаза-его пришлись въ уровенъ съ дорогой, онъ увидлъ изъ-за срыхъ стволовъ деревьевъ двухъ женщинъ, стоявшихъ на дорог.
Одна изъ нихъ, пожилыхъ лтъ, стояла немного по-одаль: другая же, положивъ руку на лошадь маркиза д’Эскоманъ и играя шелковистою ея гривой, дружески съ нимъ разговаривала. Она была молода и прелестна
Герой нашъ ни сколько не усумнился, что дама, говорившая съ маркизомъ, была никто иная какъ Маргарита Жели, которой, по словамъ шевалье де-Монгла, онъ такъ сильно нравился, и что такъ польстило его самолюбію. Но онъ еще боле убдился въ своемъ предположеніи, когда маркизъ д’Эскоманъ нагнулся къ ней съ сдла, пожалъ ей руку и, поцловавъ въ лобъ, вмсто прощальныхъ словъ, сказалъ ей фамильярно: ‘до вечера.’
Такое обращеніе и слова маркиза привели Лудовика де-Фонтанье въ бшенство, онъ прежде вовсе не чувствовалъ къ маркизу ненависти, но въ эту минуту ревность открыла этому чувству дорогу въ сердце молодаго человка.
Впрочемъ, не думайте, чтобъ Лудовикъ ревновалъ вольность обращенія маркиза д’Эскоманъ съ Маргаритой Жели,— нисколько, бдный юноша ревновалъ или, лучше сказать, завидывалъ тому преимуществу маркиза надъ собою, что онъ въ грустныя минуты жизни могъ найдти себ утшеніе въ любви, тогда какъ Лудовикъ не имлъ его.
Такое одиночество показалось молодому человку страшною несправедливостью судьбы и заставило его припомнить совть, данный ему по утру шевалье де-Монгла.
Де-Фонтанье былъ совершенный новичекъ какъ въ любовныхъ интригахъ, такъ и въ поединкахъ: онъ зналъ то и другое только по теоріи, но если у него не хватало опытности, пріобртаемой практикою, то онъ могъ замнить, при случа, этотъ недостатокъ твердостью своей воли.
Ожиданіе близкой дуэли такъ раздражило вс его чувства, что онъ готовъ былъ въ эту минуту на самый ршительный поступокъ.
Молодая дама, возвращаясь въ городъ, должна была непремнно пройдти близь него. Онъ остался поджидать ее возл дороги, совершенно не сознавая для чего онъ это длаетъ, но съ полною ршимостью на всякое безразсудство, если обстоятельства того потребуютъ.
Темнота наступившей ночи придавала Лудовику де-Фонтанье еще боле смлости, однакожъ, когда дама, которую онъ принималъ за Маргариту Жели, приблизилась къ нему на нсколько шаговъ, когда онъ услышалъ шелестъ ея шелковаго платья, волочившагося по песку, — тогда ршительность оставила его, волненіе крови затихло, дыханіе замерло. Но вотъ воображенію его опять представился завтрашній день со всми его послдствіями: и неизбжный клинокъ шпаги, и заряженное дуло пистолета, онъ вспомнилъ тогда, что завтра онъ будетъ со всмъ въ иномъ положеніи и, не разсуждая доле, перепрыгнулъ черезъ ровъ, изъ-за деревьевъ, прямо на дорогу такъ стремительно, какъ будто дло шло о взятіи приступомъ непріятельскаго редута.
Впродолженіе дня Лудовикъ де-Фонтанье столько перечувствовалъ самыхъ разнородныхъ ощущеній, что они не могли не отразиться на его лиц, которое вроятно было очень страшно, вслдствіе внутреннихъ волненій, потому что молодая дама, увидвъ его, съ ужасомъ закричала.
Спутница ея, старе годами и, повидимому, гораздо опытне, тотчасъ бросилась между Лудовикомъ и ею и храбро приставила конецъ своего зонтика къ груди нападающаго, который впрочемъ, и не думалъ напирать впередъ.
Не смотря на т незавидныя качества, которыми шевалье де-Монгла такъ щедро надлилъ Маргариту Жели, — красота, благородство и изящество манеръ молодой женщины поразили Лудовика де-Фонтанье: по его мннію все то, что онъ замтилъ въ ней, слишкомъ рзко противорчило ея общественному положенію, боле чмъ двусмысленному.
Молодой человкъ почувствовалъ, что ему гораздо легче имть дло съ маркизомъ д’Эскоманъ, нежели съ ея чудными голубыми глазками, смотрвшими на него съ такимъ страхомъ, что даже ея прелестныя поблднвшія губки дрожали отъ ужаса. Тутъ самоувренность его оставила, и Лудовикъ уже готовъ былъ обратиться въ бгство, тмъ боле постыдное, чмъ стремительне было его побдоносное наступленіе, но пожилая дама не дала ему на то времени.
Въ ночной темнот она не примтила смущенія Лудовика и, обводя вокругъ себя глазами въ надежд на чью-нибудь постороннюю помощь, не оставляла своего оборонительнаго положенія и не выпускала изъ рукъ своего оружія.
— Послушай, любезнйшій! вскричала пожилая дама, принявъ молодаго человка за вора: — вамъ стоитъ только понять другъ-друга и дло будетъ покончено. Если ты не сдлаешь намъ никакого вреда, то госпожа моя отдастъ теб свой кошелекъ, въ который я положили, выходя изъ дому, луидоръ — вотъ все что мы имемъ при себ. Не сомнвайся, дружокъ — это также врно какъ и то, что Сусанна Моле честная женщина. Согласись, что никому не придетъ въ голову взять съ собою на прогулку сотни или тысячи франковъ, а между тмъ луидоръ — деньги порядочныя и на него ты можешь прожить нсколько дней. Вдь я уврена, что только крайняя нужда принудила тебя къ подобному поступку.
Тутъ храбрая Сусанна, не оставляя своей оборонительной поэы и не дожидаясь отвта Лудовика, придвинулась къ госпож и, другой незанятой зонтикомъ рукою, вынула изъ ея кармана зеленый шелковый кошелекъ, сквозь петли котораго блестла золотая монета.
Сусанна Моле бросила кошелекъ къ ногамъ молодаго человка.
Ошибка Сусанны окончательно смутила Лудовика де-Фонтанье, но, вмст съ тмъ, видя, что его принимаютъ за вора, онъ вдругъ сдлался такъ дерзокъ, что, безъ сомннія, при другихъ обстоятельствахъ у него не достало бы на то присутствія духа.
— Вы ошибаетесь въ моихъ намреніяхъ, моя милая, сказалъ онъ, подымая кошелекъ: — я хочу со всмъ не денежнаго выкупа.
— Боже милосердый! вскричала Сусанна: — но чего же вы хотите!
— И ничего и очень много, и милостыню и сокровище, словомъ, — единственный простой поцлуй вашей спутницы, сказалъ Лудовикъ де-Фонтанье, стараясь придать своему голосу какъ можно боле непринужденности и вжливости.
До-сихъ-поръ маркиза д’Эскоманъ, — молодая дама, которую Лудовикъ принялъ за Маргариту Жели, по безцеремонному съ нею обращенію маркиза, — играла совершенно пассивную роль во всей этой сцен, хотя она совсмъ не такъ грубо ошиблась, какъ ея кормилица, въ намреніяхъ человка, который съ такою наглостію загородилъ имъ дорогу. Но при всемъ томъ, она не мало испугалась, находясь въ глухомъ мст, ночью, почти за четверть мили отъ города и во власти незнакомаго ей человка.
Замченное маркизою д’Эскоманъ волненіе въ голос Лудовика, еще непривыкшаго къ притворству, возвратило ей нсколько бодрости, а при послднихъ словахъ его, чувство оскорбленнаго достоинства совершенно оправило ея силы. Отсторонивъ не много Сусанну, она приблизилась къ Лудовику, а тотъ обманутый ея движеніемъ, подавая ей кошелекъ, протянулъ руки, чтобы получить условленный выкупъ отъ Маргариты Жели.
— Извините, милостивый государь, холодно сказала маркиза д’Эскоманъ, отталкивая его однимъ движеніемъ руки: — мы все оставимъ такъ, какъ распорядилась уже Сусанна. Поврьте, что меня нисколько не огорчитъ тотъ, кто отнимаетъ у меня какую-нибудь бездлку, но за то я буду глубоко огорчена, при одномъ воспоминаніи, что человкъ повидимому хорошо воспитанный, осмлился оскорбить незнакомую ему женщину.
— Какъ не велико мое желаніе понравиться вамъ, ma ch&egrave,re, отвчалъ Лудовикъ, не перемняя прежняго тона въ своемъ разговор: — но все-таки я не хочу остаться въ глазахъ вашихъ мошенникомъ на большой дорог.
— Вы, очень дурно длаете, милостивый государь, по моему роль мошенника едва ли не лучше той, которую вамъ вздумалось принять на себя, такъ дерзко поступивъ съ нами.
Лудовикъ де-Фонтанье совсмъ остолбенлъ, слушая даму, которую онъ принималъ за Маргариту Жели. Ему казалось не вроятнымъ, чтобъ шатоднская гризетка могла говорить такъ непринужденно, съ такимъ достоинствомъ, полнымъ самоувренности и презрнія, и наконецъ онъ сталъ безпокоиться, не сдлалъ ли какой-нибудь грубой ошибки. Затмъ наступило мгновенное молчаніе, впродолженіе котораго лицо Лудовика явно выражало замшательство.
Эта сцена, таинственная и непріятная для обихъ сторонъ, могла бы объясниться однимъ словомъ, еслибъ маркиза или Сусана сказали о себ. Что же касается взволнованнаго де-Фонтанье, то онъ легко могъ бы сообразить, что д’Эскоманъ, не оставитъ свою любовницу одинокой на дорог и за городомъ, и что онъ способенъ былъ сдлать съ своей женой. Къ сожалнію, Лудовику не доставало на-столько опытности и дальновидности, чтобъ разршить вопросъ безъ особеннаго затрудненія.
Вынувъ изъ кошелька луидоръ, Лудовикъ де-Фонтанье одной рукой подалъ его маркиз, а другой прижалъ кошелекъ къ своему сердцу.
— Нтъ, милостивый государь! сказала маркиза, склонивъ голову: — я не приму одного безъ другаго.
Лудовикъ де-Фонтанье съ досадою махнулъ рукой и проговорилъ:
— Вотъ это-то несогласіе и поведетъ насъ далеко, но такъ какъ теперь ночь и съ каждой минутой становится темне, то вроятно вы позволите мн проводить васъ до городскихъ воротъ, въ это время мы успемъ переговорить обо всемъ.
— Извините, милостивый государь, отвчала маркиза: — мы и такъ уже ограблены, а потому намъ нечего бояться дурной встрчи. Прошу васъ, оставьте у себя кошелекъ вмст съ луидоромъ и позвольте намъ спокойно продолжать свой путь.
— Въ самомъ дл? иронически спросилъ де-Фонтанье, уязвленный такимъ неожиданнымъ равнодушіемъ мнимой Маргариты Жели. Напротивъ, а меня такъ обнадежили, что вы встртитесь со мной не совсмъ холодно.
— Нельзя ли узнать, кто былъ такъ добръ, что ршился отвчать за мои чувства?
— Человкъ, знающій какъ нельзя лучше положеніе, въ которое вы поставлены маркизомъ д’Эскоманъ.
— Вы знаете маркиза д’Эскоманъ и то положеніе, въ которое онъ меня поставилъ?— вскричала удивленная Эмма.
— Часъ-отъ-часу не легче! вскричала въ свою очередь Сусанна: — Положеніе, въ которое, онъ ее поставилъ?— Да, это ясно… Весь Шатоднъ знаетъ его поведеніе относительно васъ. Почему знать, можетъ быть маркизъ съ умысломъ самъ подставилъ намъ такую западню.
— Мое имя Лудовикъ де-Фонтанье, прервалъ молодой человкъ, озадаченный удивленіемъ, выказаннымъ при имени маркиза мнимой Маргаритой Жели: — и ничего нтъ удивительнаго, что я знакомъ съ человкомъ одного со мной круга.
— Милостивый государь, строго сказала Эмма: — До-сихъ-поръ поступокъ вашъ я приписывала втренности, посл же того, что я услышала отъ васъ — онъ уже принимаетъ видъ дурнаго намренія. Но вы такъ еще молоды, и вроятно все дурное еще не успло заглушить въ васъ чувство чести? Поймите, что наше импровизированное знакомство вовсе не обязываетъ меня входить съ вами въ близкія отношенія. Умоляю васъ, не продолжайте этой грустной сцены: вдь вамъ неизвстно, съ кмъ вы говорите, и потому вы не можете понять на сколько ваши послднія слова возмутили мое сердце и, безъ того испытавшее много страданій.
Голосъ маркизы д’Эскоманъ былъ взволнованъ и дрожалъ, прерываясь отъ усилій сдержать рыданія, тснившія, ея грудь. При вид такого искренняго огорченія Лудовикъ де-Фонтанье почувствовалъ живое раскаяніе, скоре походившее на угрызеніе совсти.
— Простите меня, сказалъ онъ, — я васъ глубоко оскорбилъ. Я ошибся въ вашемъ характер и репутаціи, которою васъ надлили въ город, но я виноватъ еще боле потому, что могу только представить вамъ весьма жалкое извиненіе — что я также тоскую и страдаю.
— Какъ и вы, вы тоскуете и страдаете! сказала маркиза не безъ ироніи.
— Тутъ, кажется, ничего нтъ удивительнаго, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье.
— Но для меня удивительно! Я не врю страданіямъ людей, у которыхъ впереди много надеждъ, а вы, мн кажется, еще слишкомъ молоды, чтобы ихъ совсмъ утратить.
— Такъ вы не врите моимъ словамъ?
— Да что вамъ за дло — врю ли я или не врю? Вы мн стали извстны только по одному, довольно грубому поступку. Мн нтъ никакой надобности знать, что происходить въ вашемъ сердц, — я только требую, чтобъ вы дали намъ дорогу.
— Умоляю васъ не оставляйте такъ меня!— это унизите меня въ моемъ собственномъ мнніи. Я нахожусь теперь въ такомъ положеніи, когда душа нуждается въ прощеніи… Еще одно слово и поврьте, что моя откровенность сдлаетъ меня достойнымъ вашего участія. Я все разскажу вамъ въ двухъ словахъ, хотя и рискую сдлаться въ глазахъ вашихъ смшнымъ, — но пусть я буду смшенъ, но не ненавистенъ. Вы видите — я не оправдываюсь боле… Можетъ быть вамъ уже извстно — я завтра дерусь на дуэли!.. Объ этомъ знаетъ весь Шатоднъ, потому что нтъ ни одного самаго ничтожнаго произшествія, которое бы не разнеслось мгновенно по городу.
— Я вовсе не слыхала о вашей дуэли, отвчала маркиза д’Эскоманъ голосомъ, въ которомъ все еще слышалась иронія:— но все-таки полагаю, что грусть и страданія ваши вовсе не зависятъ отъ предстоящей вамъ битвы.
Лудовикъ де-Фонтанье, покраснвъ, прикусилъ губы.
— Вы правы, сказалъ онъ, — я не боюсь смерти. Но я стою совершенно одинокъ на краю, можетъ быть, уже вырытой для меня могилы, я брожу посреди чужихъ мн людей, какъ въ пустын, и нтъ ни одного теплаго сердца, которое бы дружески приняло мои, можетъ быть, послднія слова. Я не слышу ни любящаго голоса, который напутствовалъ бы меня въ такую торжественную минуту, ни той задушевной рчи, которая такъ необходима наканун смерти. Вы видите, что я еще только начинаю жизнь и, можетъ быть завтра окончу ее съ первымъ ударомъ отъ ненавистнаго мн соперника. Судя по выраженію вашего прекраснаго лица, голоса, по настроенію вашихъ чувствъ, я увренъ, что вы не откажите мн въ извиненіи. Оно облегчитъ мою душу и успокоитъ совсть, я поступилъ съ вами дерзко, но мое признаніе и раскаяніе имютъ право на снисходительность благороднаго характера.
Въ словахъ Лудовика де-Фонтанье выразилось столько трогательной грусти, что она не могла не проникнуть въ душу молодой женщины.
— Послушайте молодой человкъ! сказала маркиза.— Не знаю, что заставило васъ ршиться на оскорбленіе, сдланное мн, — нервная ли раздражительность очень понятная въ вашемъ положеніи, или ошибка подготовленная какой-нибудь интригой, но я понимаю, что вы говорите совершенно искренно, и потому позвольте мн подать вамъ руку въ знакъ полнаго нашего примиренія.
— Наконецъ-то вы видите, что я далеко не такъ виноватъ, какъ сперва вамъ показалось, — воскликнулъ Лудовикъ де-Фонтанье, ставъ на одно колно передъ молодой женщиной: — теперь умоляю васъ принять кошелекъ и монету… Еслибъ я и хотлъ сохранить ихъ у себя, то разв, какъ талисманъ, какъ воспоминаніе о вашемъ прелестномъ образ, но не какъ милостыню или добычу, брошенную на дорог встрчному негодяю.
Маркиза д’Эскоманъ приняла кошелекъ и, перебирая его въ рукахъ, казалось была погружена въ глубокое раздумье.
Въ это самое время по дорог послышался стукъ приближающейся кареты, этотъ шумъ пробудилъ молодую женщину: она прошла мимо Лудовика де-Фонтанье и, поклонясь ему почти дружески, проговорила:
— Не унывайте, молодой человкъ, не мн утшать васъ, но, если вы вруете, что молитва, даже посторонняго вамъ лица, въ состояніи облегчить ваше горе, то вы можете надяться за мою теплую молитву.
И маркиза д’Эскоманъ быстро удалилась, съ тмъ достоинствомъ, которое отличаетъ благовоспитанныхъ женщинъ.
Лудовикъ де-Фонтанье не сдлалъ ни малйшаго движенія, чтобы остановить маркизу. Онъ остался на колняхъ, провожая глазами удаляющихся отъ него женщинъ, до-тхъ-поръ, пока платья ихъ не исчезли въ темнот, когда же он совершенно пропали изъ виду, онъ поднялся, но въ это самое время, опершись рукою въ землю, нашелъ кошелекъ, вроятно нечаянно оброненный маркизой при быстромъ ея уход.
Первымъ движеніемъ его было поцловать кошелекъ вторымъ возвратить его, какъ оброненную вещь, но третья мысль совершенно уничтожала об предъидущія, и эта мысль выходила прямо изъ сердца Лудовика, упоеннаго и прелестной наружностью и послдними словами молодой женщины. Его сердце шептало ему, чтобы онъ сохранилъ какъ святыню, вещь принадлежащую такому существу, которому въ минуту увлеченія онъ поклялся, самъ не сознавая что длаетъ, посвятить всю свою жизнь.
Въ минуту, когда онъ боролся съ сомнніемъ, легкій ударъ по плечу вызвалъ его изъ размышленія.
Лудовикъ де-Фонтанье обернулся и увидлъ передъ собою возвратившуюся спутницу маркизы д’Эскоманъ. Онъ тотчасъ же хотлъ отдать ей кошелекъ, но она предупредила его.
— Милостивый государь! поспшно проговорила Сусанна Моле съ особеннымъ одушевленіемъ.— Я слышала, что вы будете драться и знаю съ кмъ. Не щадите его, пожалуйста, молодой человкъ, не щадите его!.. И если Богъ избралъ васъ, чтобы быть орудіемъ своей мести или, лучше сказать, своего правосудія, то надйтесь, что я буду тогда за васъ, когда вы возвратите моему бдному ребенку свободу и счастье, отнятыя у него этимъ ужаснымъ человкомъ.
И не ожидая отвта отъ Лудовика де-Фонтанье, Сусанна Моле снова исчезла въ темнот.
Какъ не казались загадочными Лудовику послднія слова Сусанны, но они убдили его, что кошелекъ потерянъ не безъ намренія.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Дуэль.

Трудно представить то восторженное состояніе, въ которомъ воротился домой Лудовикъ де-Фонтанье.
Все что онъ слышалъ отъ шевалье де-Монгла на счетъ безумной страсти маркиза д’Эскоманъ къ Маргарит Жели стало ему теперь понятнымъ. Только необыкновенная красота ея могла служить оправданіемъ маркизу.
Но мало-по-малу, изъ-за очаровательнаго призрака, оставленнаго въ памяти Лудовика этимъ чуднымъ видніемъ, начала наконецъ проглядывать суровая дйствительность.
Завтра онъ дерется съ маркизомъ д’Эскоманъ — извстнымъ дуэлистомъ и замчательнымъ стрлкомъ, но для Лудовика де-Фонтанье эта дуэль была еще первой. Очень можетъ быть, что мое мнніе покажется чрезвычайнымъ парадоксомъ, но какъ бы то ни было, а я остаюсь при немъ и утверждаю, что храбрость столько же дло искусства, сколько и темперамента. Къ опасностямъ привыкаютъ также какъ и ко всему прочему, сила непріятныхъ ощущеній уменьшается тмъ больше, чмъ чаще мы испытываемъ ихъ. Кто нсколько разъ вышелъ счастливъ изъ опасности, тотъ смотритъ на нее гораздо спокойнй, чмъ въ первый разъ.
Хотя Лудовикъ де-Фонтанье былъ еще въ состояніи развлекаться посторонними длами, вслдствіе своей слишкомъ раздражительной организаціи, и по временамъ забывать предстоявшую ему дуэль, при всемъ томъ, время отъ времени, невольно и болзненно сжималось его сердце при воспоминаніи грядущаго роковаго событія. Въ-особенности сильно защемило его сердце, когда около десяти часовъ вечера раздался звонокъ и вошедшій слуга проговорилъ: ‘господинъ де-Морой и господинъ д’Апремонъ!’
Здсь не мшаетъ припомнить, что г. де-Морой, двоюродный братъ Лудовика де-Фонтанье, былъ именно тотъ, который ввелъ его въ шатоднское общество и потомъ принялъ на себя обязанность секунданта. Въ настоящую минуту онъ пришелъ къ Лудовику, чтобы разсказать ему о послдствіяхъ своихъ переговоровъ съ секундантами маркиза д’Эскоманъ.
Господинъ д’Апремонъ, по дружб къ господину де-Морой, помогалъ ему въ этихъ переговорахъ.
Все было устроено скоро и просто. О выбор оружія нисколько не спорили, секунданты обихъ сторонъ выбрали шпага. Дуэль они назначили на слдующій день, въ семъ часовъ утра въ лсу Ландри — маленькой рощ, не далеко отъ Шатодна.
Передавая вс подробности условій, господинъ де-Морой пристально всматривался въ Лудовика де-Фонтанье, стараясь опредлить, до какой степени ему можно будетъ разсчитывать въ минуту дуэли на присутствіе духа молодаго своего родственника.
Лудовикъ де-Фонтанье выслушалъ вс подробности условій, съ лицомъ совершенно спокойнымъ.
— Итакъ, сказалъ де-Морой, вдь вы мастерски владете шпагой.
— Слишкомъ много, чтобы сказать мастерски, возразилъ Лудовикъ: — завтра мн еще въ первый разъ придется работать ею серьезно, но до-сихъ-поръ я довольно ловко владлъ рапирой.
— Дйствительно, я вижу на стн много рапиръ и масокъ, — проговорилъ г. д’Апренонъ.
— Не разсердитесь, милый кузенъ, спросилъ г. де-Морой, — если я попрошу васъ показать мн свое искусство?
— Нисколько, отвчалъ Лудовикъ: — но прежде всего позвольте мн зажечь нсколько свчей, тогда намъ будетъ посвтле.
И Лудовикъ де-Фонтанье принялся зажигать вс свчи и лампы, находившіяся въ той самой комнат, гд были его гости. Комната великолпно освтилась.
Затмъ господинъ де-Морой и Лудовикъ де-Фонтанье надли маски, взяли рапиры и стали Фехтовать.
Лудовикъ де-Фонтанье, воспитанникъ Сенъ-Сира, какъ мы уже сказали, учился тамъ фехтованью у знаменитаго въ свое время учителя Моне.
Высокаго роста, гибкій и хорошо сложенный, де-Фонтанье вполн воспользовался данными уроками и дошелъ наконецъ до того, что считался, какъ говорится въ фехтовальномъ класс — первымъ изъ втораго разряда.
Лудовикъ далъ три удара господину де-Морой, тогда какъ послдній нанесъ ему всего одинъ.
— Я очень вами доволенъ, мой любезный родственникъ, сказалъ де-Морой: — но какъ мн никогда не приходилось драться съ маркизомъ д’Эскоманъ, то я и не могу ничего сказать вамъ на счетъ его искусства въ фехтованьи. Но вотъ господинъ д’Апремонъ также ловко и искусно владетъ шпагой, какъ и маркизъ, — не хотите ли, чтобъ я передалъ ему рапиру?
— Господинъ д’Апремонъ сдлаетъ мн много чести, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье съ тою учтивостію, доходящей даже до церемонности, которая введена въ фехтовальныхъ залахъ, имющихъ, такъ-сказать, свой кодексъ вжливости.
Господинъ д’Апремонъ молча поклонился, взялъ изъ рукъ господина де-Морой рапиру и сталъ въ позицію.
На этотъ разъ бой былъ равне. Надобно сказать, что господинъ д’Апремонъ считался однимъ изъ первыхъ бойцевъ въ цлой провинціи.
Черезъ четверть часа Лудовикъ де-Фонтанье нанесъ госпосподину д’Апремонъ четыре удара, а самъ получилъ только три.
— Вы смло можете драться съ маркизомъ д’Эскоманъ, — сказалъ ему д’Апремонъ, раскланиваясь и снимая маску.
Молодой человкъ поблагодарилъ своихъ секундантовъ, и они ушли, прося его быть завтра готовымъ къ половин седьмаго часа утра и общаясь захать за нимъ въ назначенный часъ.
Наконецъ Лудовикъ де-Фонтанье съ маской на лиц, съ двумя рапирами и другою маской въ рукахъ остался совершенно одинъ. Повсивъ на мсто рапиры и маски, онъ слъ къ письменному столу и ни о чемъ не думая, ничего не сознавая, взялъ въ руки перо и началъ писать къ своей матери.
Письмо было приготовлено къ отсылк на случай его смерти и, само-собою разумется, въ немъ были переданы самыя задушевныя чувства Лудовика. На послднихъ строкахъ легли слды горячихъ слезъ любящаго сына.
Наконецъ письмо было сложено и запечатано, но едва Лудовикъ отнялъ печать отъ пакета, какъ ему казалось, что онъ еще многаго не досказалъ изъ того, что думалъ, а потому сломавъ печать, онъ приписалъ еще дв страницы.
Посл того молодой человкъ легъ спать, и заснулъ, мечтая о Маргарит Жели.
Спалъ онъ довольно спокойно. Во сн ему грезилась могила, присутствіе двухъ женщинъ, въ вид ангеловъ, слова и стоны умирающаго, однимъ словомъ все, что могло создать встревоженное воображеніе или взволнованная кровь.
Около пяти часовъ Лудовикъ де-Фонтанье проснулся. Начинало уже свтать, черезъ нсколько минутъ посл его пробужденія пробили часы и ему оставалось еще два часа до смертельной встрчи съ его соперникомъ.
Ровно въ шесть часовъ секунданты его, де-Морой и д’Апремонъ постучались къ нему въ дверь. Они нашли Лудовика де-Фонтанье со всмъ одтымъ и готовымъ выхать.
Секунданты принесли съ собою дв отлично отпущенныя шпаги, которыя были неизвстны какъ Лудовику де-Фонтанье, такъ и маркизу д’Эскоманъ.
Было еще рано, и потому они съ чертверть часа разговаривали между собой о совершенно постороннихъ предметахъ и затмъ уже отправились къ назначенному мсту въ ожидавшемъ ихъ экипаж господина де-Морой.
Секунданты, заране распорядились пригласить на мсто дуэли молодаго хирурга, который долженъ былъ пріхать туда въ одно время съ ними.
Минутъ черезъ пять Лудовикъ де-Фонтанье находился уже на мст, а спустя нсколько секундъ посл него пріхали и маркизъ д’Эскоманъ, Жоржъ де-Гискаръ и шевалье де-Монгла.
Противники вжливо раскланялись, слегка наклонивъ головы, четыре секунданта сошлись для переговоровъ, а молодой хирургъ оставался все время въ сторон.
Секунданты обоихъ противниковъ еще заране опредлили условія дуэли, а потому совщаніе ихъ было не продолжительно. Бросили жребій, и маркизу д’Эскоману досталось выбрать оружіе. Онъ изъ деликатности, не взглянувъ даже, выбралъ шпаги своего противника.
Оружіе было роздано дуэлистамъ, снявъ верхнее платье они стали въ боевую позицію, а шевалье де-Монгла и господинъ де-Морой, взявъ въ руки по трости, стали по сторонамъ противниковъ, представляя такимъ образомъ судей древнихъ турнировъ съ командорскими жезлами.
— Наступайте!— скомандовали они, и шпаги скрестились.
Маркизъ д’Эскоманъ казался спокойнымъ, даже боле чмъ спокойнымъ, заботливая легкая улыбка сжала его тонкія и насмшливыя губы, и если бы онъ не хмурилъ слегка свои брови, то можно было бы подумать, что дло происходило въ фехтовальномъ зал и было только простымъ упражненіемъ на рапирахъ. Напротивъ, Лудовикъ де-Фонтанье скоре казался непоколебимымъ и свободнымъ, чмъ дйствительно спокойнымъ. Ноги его были прикованы къ земл. По всему было видно, что онъ далъ себ честное слово не отступать ни шагу. Слегка искривленныя губы выказывали изъ-подъ усиковъ, едва обозначившихся, два ряда зубовъ, блыхъ какъ перлы и крпко стиснутыхъ. Взглядъ его былъ неподвиженъ, полонъ ршимости и, вмст съ тмъ, привязанности къ жизни, понятно: онъ, полный жизни и надеждъ, еще вовсе не желалъ умереть и употреблялъ всю силу своей воли, чтобы остаться на земл.
Маркизъ д’Эскоманъ, отличный боецъ, думалъ было легко раздлаться съ своимъ противникомъ, но посл перваго нападенія, по стойкости Лудовика де-Фонтанье, по энергіи, проявлявшейся при отраженіи, и по ловкости, съ которою онъ отпарировалъ удары, маркизъ д’Эскоманъ тотчасъ догадался, что иметъ дло, если не съ опытнымъ дуэлистомъ, то, по-крайней-мр, съ ловкимъ ученикомъ.
Онъ принялся наступать и въ тоже время изучалъ тактику своего противника, желавшаго, повидимому, только отражать удары, но не наносить ихъ.
Спустя нсколько минутъ, маркизъ д’Эскоманъ нанесъ ршительный и ужасный ударъ, который наврно поразилъ бы противника насквозь, если бы конецъ шпаги маркиза не встртилъ подъ платьемъ Лудовика де-Фонтанье что-то твердое, металлическое, такъ-что клинокъ соскользнулъ въ сторону и только слегка задлъ грудь Лудовика.
Послдній, почувствовавъ на своемъ тл холодную сталь, машинально отбилъ шпагу противника и притомъ такъ сильно, что она вылетла изъ руки г. д’Эскомана и упала на землю. Въ то же время на груди Лудовика выступила кровь.
Прежде чмъ маркизъ усплъ поднять свою шпагу, Лудовикъ де-Фонтанье, легкій и проворный, наступилъ на нее ногою.
Хотя маркизъ д’Эскоманъ прикинулся спокойнымъ, но нельзя было не видть, что холодъ смерти мгновенно остановилъ кровь въ его жилахъ. Онъ не могъ не подумать, что соперникъ его, разсвирпвъ отъ раны, которую можно было считать довольно серьзной, судя по окровавленно рубашк Лудовика,— тотчасъ оплатитъ ему за ударъ его такимъ же ударомъ.
Вмсто того, чтобы поразить маркиза, Лудовикъ поднялъ шпагу и вручилъ ему еаесъ ея съ учтивымъ поклономъ.— Затмъ они снова стали въ позицію и быстро скрестили оружіе. Бой готовъ былъ снова завязаться, но шевалье де-Монгла бросился между противниками и сильнымъ ударомъ трости разъединить ихъ шпаги.
— Клянусь смертью, господа! вскричалъ онъ: — вы не станете больше драться, — какъ бы оскорбленія ваши ни были велики, но честь уже достаточно удовлетворена. Послушайте, маркизъ, вы должны забыть ошибку господина де-Фонтанье, — забыть, что онъ, не смотря на свое положеніе и цвтъ носимой имъ кокарды, вздумалъ было занять мсто въ нашемъ обществ, нтъ, вы должны дружески пожить ту руку, отъ которой сейчасъ и безусловно зависла ваша жизнь.
Другіе секунданты также присоединились къ шевалье де-Монгла и единогласно объявили, что не позволять продолжать дуэль. Маркизъ д’Эскоманъ съ своей стороны вовсе не противился и даже съ удовольствіемъ согласился съ ихъ мнніемъ.
— Охотно готовъ исполнить вашу просьбу, тмъ боле, что я самъ понимаю до какой степени я виноватъ передъ моимъ противникомъ. Господинъ де-Фонтанье такъ благородно защищалъ себя, что мн остается только — искать чести быть его другомъ.
Отвчая ему такою же вжливостью, Лудовикъ положилъ оружіе.
— Увряю васъ, продолжалъ маркизъ, пожимая Лудовику руку: — хотя я и страстный любитель дуэлей, однакожъ искренно радъ, что ударъ мой не имлъ большаго успха. Въ этомъ случа самолюбіе мое уступаетъ совсти: я былъ совершенно убжденъ въ врности послдняго удара, которому выучился у извстнаго учителя фехтованья въ нашемъ полку, — онъ былъ превосходный рубака. Но признайтесь пожалуйста, отчего шпага моя вмсто того, чтобъ поразить васъ смертельно — соскользнула?— Согласитесь, что охраной вашей была не ловкость, съ которой вы отразили мой ударъ, а какое-нибудь постороннее препятствіе, скрытое подъ вашей одеждой.
Лудовикъ де-Фонтанье, находясь еще подъ вліяніемъ только что испытанныхъ имъ ощущеній, принялъ такой вопросъ маркиза не за одно только простое любопытство. Ему показалось, что маркизъ д’Эскоманъ заподозрилъ его честность, а потому тотчасъ же разорвалъ свою рубашку и обнажилъ грудь, на которой виднлась кровавая борозда, проведенная шпагой маркиза Послдній угадалъ мысль Лудовика и поспшилъ ему сказать:
— Полноте, monsieur де-Фонтанье! да неужели вы допускаете, что посл вашего истинно-рыцарскаго поступка, чему мы были сейчасъ только свидтелями, можетъ запасть мн въ голову такое недостойное подозрніе! Я просто на просто предполагалъ, что остріе моей шпаги ударилось въ ваши часы или въ какую нибудь вещицу въ род талисмановъ, носимыхъ вообще всею молодежью и даже мною, хотя я и не молодъ.
— Да, на этотъ разъ маркизъ совершенно правъ, проговорилъ шевалье де-Монгла: — весьма позволительно искать причины и объясненія такому странному случаю. Вотъ послушайте-ка, что я вамъ разскажу: А видлъ — это было въ 1814 году — какъ на моемъ топаз, вправленномъ въ брелокъ, сломалась шпага драгунскаго офицера, которая, не случись этого, непремнно проколола бы меня до сердца, осколокъ шпаги воткнулся въ оправу брелока и, клянусь моей честью….
Внезапная краска покрыла лицо стараго шевалье и тмъ окончила прерванный имъ разсказъ. Онъ вспомнилъ хотя довольно поздно, что ему также слдовало драться съ Жоржемъ де-Гискаръ и что по этому разсказъ его былъ вовсе неумстенъ.
— Мн кажется, что вы правы, шевалье! сказалъ Лудовикъ де-Фонтанье, ощупывавшій карманъ своего жилета въ то время, какъ шевалье де-Монгла распространялся въ своихъ воспоминаніяхъ о подвигахъ минувшей молодости.
— Сдлайте одолженіе, убдитесь въ этомъ сами.
Молодой человкъ началъ шарить и вытащилъ изъ кармана жилета тотъ самый кошелекъ, который онъ удержалъ вчера у встртившейся ему дамы, и о которомъ онъ со всмъ позабылъ, по крайней мр, въ минуту дуэли. Кошелекъ какъ-то выскользнулъ изъ окровавленныхъ пальцевъ Лудовика и упалъ въ траву.
шевалье де-Монгла, поднявъ его и вынувъ откуда золотую монету, сталъ пристально разсматривать и луидоръ, и кошелекъ, весь обрызганный кровью.
— Совершенно тоже, что и съ моимъ топазомъ, торжественно воскликнулъ старикъ: — Взгляните-ка, маркизъ! золото-то, не смотря на твердость металла, — повреждено.
При этомъ шевалье де-Монгла передалъ маркизу д’Эскоману кошелекъ вмст съ монетой.
Пока послдній разсматривалъ эти вещицы съ такимъ же вниманіемъ какъ и старый шевалье, Лудовикъ де-Фонтанье поперемнно то блднлъ, то краснлъ изъ боязни, чтобы маркизъ не узналъ вещей, принадлежащихъ его любовниц, какъ предполагалъ Лудовикъ, по этому желая предупредить опасность онъ сказалъ:
— Случай тмъ боле странный, что кошелекъ этотъ вовсе не принадлежитъ мн.
— Въ-самомъ-дл?— спросилъ маркизъ д’Эскоманъ.
— Чертъ побери! вскричалъ шевалье-де-Монгла: — впрочемъ это и видно: ну годится ли такая вязаная бездлушка для мужчины? Я увренъ, что это какое-нибудь платоническое воспоминаніе!
— Вы ошибаетесь, шевалье! сказалъ Лудовикъ: — даже и не то, а просто кошелекъ этотъ найденъ мною вчера на дорог.
— Въ такомъ случа, отвчалъ болтливый старикъ, надо непремнно отъискать его владтеля или владтельницу и на колняхъ передъ ней просить уступки этого спасительнаго талисмана, который отнын вы должны носить на ше, какъ ангела-хранителя.
— Дйствительно вы правы, де-Монгла, проговорилъ маркизъ д’Эскоманъ, продолжая пристально разсматривать и во вс стороны переворачивать кошелекъ: — я непремнно провожу господина де-Фонтанье къ владтельниц этихъ вещицъ, и если будетъ необходимо, то присоединю къ его просьбамъ и мои собственныя.
— Вы, маркизъ?
— Да, я, шевалье!
Потомъ обратясь къ Лудовику де-Фонтанье, маркизъ д’Эскоманъ продолжалъ:
— Не нашли ли вы эту бездлушку на берегу Луары?
— Кажется, что тамъ, — пробормоталъ сконфуженный Лудовикъ.
— Вотъ вы увидите, возразилъ шевалье де-Монгла, котораго такъ и подстрекало желаніе побсить маркиза: — вотъ вы увидите, что кошелекъ и луидоръ обронила прелестная Маргарита, вроятно гуляя по берегу Луары, чтобы развлечь свои грустныя мечты подъ тнью тополей. Берегитесь, маркизъ! вамъ что-то сегодня не везетъ: вы не осторожны и забыли старое изрченіе: вси-бо пріемши ножъ ножомъ погибнутъ!
— Я знаю чей это кошелекъ, отвчалъ съ улыбкою маркизъ: — будьте уврены monsieur де-Монгла, если я сдлалъ честь протянуть кому-нибудь руку и назваться его другомъ, то на зло вашимъ зловщимъ предсказаніямъ, все чмъ я только владю — къ услугамъ моего друга.
— Разумется, только не дальше порога одной извстной мн комнаты! иронически отвчалъ шевалье де-Монгла.
— Вы ошибаетесь, возразилъ ему маркизъ д’Эскоманъ, взбшенный намеками: — и чтобъ доказать вамъ это, я приглашаю васъ вмст съ господиномъ де-Фонтанье, ужинать сегодня у Маргариты Жели.
И маркизъ д’Эскоманъ снова подалъ руку своему недавнему противнику.
Разговоръ принималъ оборотъ довольно серьезный для Лудовика де-Фонтанье, а потому чтобъ не много оправиться отъ смущенія, онъ подошелъ къ молодому хирургу, котораго пригласили заране, какъ мы уже сказали, гг. де-Морой и д’Апремонъ, — и показалъ ему свою рану.
Ученикъ Эскулапа, осмотрвъ ее, объявилъ, что это легкая пустая царапина и тутъ же перевязалъ ее.
Читатель, конечно, не забылъ, что шевалье де-Монгла и Жоржъ де-Гискаръ тоже должны были драться, и потому пригласили на мсто дуэли еще двухъ своихъ друзей, на случай, еслибъ кто изъ первыхъ противниковъ былъ убитъ или тяжело раненъ.
Маркизъ д’Эскоманъ убдительно упрашивалъ шевалье де-Монгла помириться съ Жоржемъ де-Гискаромъ, который съ своей стороны вполн чувствовалъ, что подобная дуэль съ старикомъ поставитъ его только въ смшное положеніе. Но вс убжденія маркиза не осилили упрямства старика, и потому д’Эскоманъ ухалъ домой и увезъ съ собою Лудовика де-Фонтанье, попросивъ его ссть въ свою карету.
Когда экипажъ маркиза прозжалъ мимо первыхъ домовъ городскаго предмстія, — Лудовикъ замтилъ за полуразвалившейся стной сада знакомое ему лицо женщины. Онъ быстро взглянулъ изъ окна кареты и узналъ въ ней ту самую пожилую дму, которая наканун вечеромъ такъ умоляла его не щадить маркиза. Казалось — она ожидала этого экипажа, потому что завидвъ его приближеніе, живо нагнулась впередъ и жадно впилась глазами во внутренность кареты, но когда увидла Лудовика де-Фонтанье рядомъ сидящаго съ маркизомъ, — на лиц ея выразились гнвъ и презрніе. Тутъ она мгновенно спряталась за стну и исчезла.
Маркизъ д’Эскоманъ, заслоненный Лудовикомъ де-Фонтанье, не могъ замтить Сусанны Моле, а молодой человкъ не считалъ необходимымъ сообщить ему свое удивленіе, при такомъ странномъ появленіи.
Лудовикъ де-Фонтанье, предполагая, что маркизъ д’Эскоманъ завезетъ его домой, не мало удивился, когда карета остановилась передъ высокой каменной стной одного изъ самыхъ древнихъ замковъ города Шатоднъ.
Когда тяжелыя ворота съ визгомъ повернулись на заржавленныхъ петляхъ, молодой человкъ, обратившись къ маркизу, спросилъ:
— Куда же вы меня везете?
— Туда, гд я могу выполнить данное вамъ общаніе.
— О какомъ общаніи говорите вы?
— Неблагодарный! вы уже позабыли о маленькомъ кошельк?
— Конечно, нтъ!
— Такъ разв я не обязанъ представить васъ той особ, кому онъ принадлежитъ?
— Какъ-такъ! вскричалъ Лудовикъ де-Фонтанье: — разв Маргарита Жели живетъ въ этомъ самомъ дом?
— Ахъ, Боже мой! да кто же вамъ говоритъ про Маргариту Жели?… Полно, не сговорились ли вы съ шевалье де-Монгла?.. Однакожъ мы пріхали — прошу выйдти.
И маркизъ д’Эскоманъ, подавая примръ Лудовику де-Фонтанье, легко выпрыгнулъ изъ экипажа.
Теперь мы разскажемъ въ короткихъ словахъ о томъ, что происходило въ это самое время между шевалье де-Монгла и Жоржемъ де-Гискаръ.
На отказъ стараго шевалье идти на мировую и принять какое ему угодно извиненіе, Жоржъ де-Гискаръ объявилъ, что онъ готовъ дать старику полное удовлетвореніе.
Затмъ противники взялись за т же шпаги, еще не остывшія отъ рукъ Лудовика де-Фонтанье и маркиза д’Эскоманъ, и скрестили оружіе.
При третьемъ удар шевалье де-Монгла ранилъ въ бокь Жоржа де-Гискара.
Молодой хирургъ, осмотрвъ его рану, сказалъ, что хотя она и не смертельна, однакожъ довольно опасна.
Затмъ дуэль прекратилась, и два противника, вжливо раскланявшись, разошлись въ разныя стороны, но только шевалье де-Монгла пошелъ въ городъ пшкомъ, а Жоржа де-Гискара повезли въ карет.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Первый ложный шагъ — прямая дорога въ адъ.

Мы разстались съ Лудовикомъ де-Фонтанье у подъзда замка маркиза д’Эскоманъ.
Мучимый безпокойствомъ и неизвстностью, чмъ окончится это приключеніе, Лудовикъ безъ малйшаго возраженія предоставилъ маркизу располагать собой.
Они находились въ эту минуту передъ однимъ изъ старинныхъ и мрачныхъ зданій XVI столтія.
Карета маркиза остановилась подл широкой полу-круглой террассы, необходимой принадлежности архитектуры того времени.
— Дома маркиза? спросилъ д’Эскоманъ у лакея, отворившаго имъ каретныя дверцы.
При этомъ вопрос Лудовику де-Фонтанье ясно стало, съ кмъ онъ повстрчался наканун, и, понявъ наконецъ свою непростительную ошибку, придумывалъ какъ бы избавиться отъ свиданія, которое ставило его въ самое неловкое положеніе.
— Ради Бога, маркизъ! сказалъ онъ, позвольте мн удалиться.
— Удалиться! Зачмъ?
— Не могу же я показаться дам въ такомъ вид: въ окровавленной рубашк и сапогахъ, испачканныхъ грязью.
— Но если эта дама обязана вамъ жизнью своего мужа!
— Наконецъ посудите, эта дама…..
И Лудовикъ де-Фонтанье заикнулся.
— Ну, да, эта дама — чей кошелекъ вы нашли — маркиза д’Эскоманъ. Что же тутъ необыкновеннаго и чему вы такъ удивляетесь?
— Но…
— Вы, быть можетъ, не знали, что я женать?
— Никогда не слыхалъ.
— Очень натурально, — потому что я живу на холостую ногу, совтую и вамъ держаться той же тактики, если когда нибудь вы женитесь.
И не давая времени своему спутнику опомниться, маркизъ д’Эскоманъ толкнулъ его на террассу, сказавъ лакею:
— Спроси Сусанну, можетъ-ли барыня насъ принять.
— Сусанна ушла съ утра, отвчалъ лакей.
Въ эту минуту стеклянная дверь, выходившая на балконъ, отворилась и г-жа д’Эскоманъ показалась на порог. Глаза ея были воспалены отъ слезъ, она была такъ взволнована, что не замтила присутствія Лудовика де-Фонтанье.
Маркиза, увидавъ своего мужа веселымъ и улыбающимся, подняла руки къ небу и отъ сильнаго волненія прислонилась къ косяку двери, чтобы не упасть. Подъ вліяніемъ такого душевнаго волненія, она едва могла произнесть одно слово:
— Живъ!
Маркизъ поспшилъ подойдти къ ней, что бы поддержать ее.
— Полноте, сказалъ онъ въ полголоса, тмъ насмшливымъ тономъ, который не разъ оскорблялъ бдную женщину. Нельзя ли обойдтись безъ мелодрамы, умоляю васъ — мы не одни.
Потомъ онъ продолжалъ въ слухъ.
— Да, живъ, слава Богу! Живъ и невредимъ, благодаря вотъ г-ну де-Фонтанье. Я не хотлъ откладывать до другаго времени случая представить его вамъ и надюсь что вы будете довольны познакомиться съ человкомъ, не желавшимъ заставить васъ надть траурный чепчикъ, хотя онъ и шелъ бы къ вашимъ прелестнымъ блокурымъ волосамъ. Если бы Сусанна была теперь здсь — я увренъ, она согласилась бы со мной.
— Ахъ, маркизъ! возможно ли шутить въ подобную минуту?….. сказала Эмма, отвтивъ легкимъ наклоненіемъ головы на низкій поклонъ Лудовика де-Фонтанье.
— Чортъ возьми! вскричалъ маркизъ, теперь-то и надо быть веселымъ, или никогда. Но, впрочемъ, если вамъ утодно быть серьезной — это будетъ очень кстати, потому что monsieur де-Фонтанье иметъ къ вамъ серьезную просьбу.
— Ко мн! тихо проговорила удивленная маркиза.
— Да, именно къ вамъ.
— Я слушаю, сказала маркиза.
— И такъ, дло идетъ о кошельк, такъ кстати вами потерянномъ, потому что онъ послужилъ намъ обоимъ какъ нельзя лучше. Г-нъ де-Фонтанье объяснитъ вамъ все это подробно…… Я оставляю васъ однихъ, потому что присутствіе мужа, можетъ быть, стснитъ васъ.
И въ полномъ восхищеніи, что такъ легко отдлался отъ восторговъ жены, обрадованной его возвращеніемъ, маркизъ, напвая, поднялся по лстниц, ведущей въ его комнаты.
Лудовикъ де-Фонтанье, оставшись одинъ съ маркизой, ожидалъ ея приглашенія послдовать за ней, и почувствовалъ сильное біеніе сердца, когда вошелъ въ залу.
Маркиза сла и указала ему кресло противъ себя.
— Милостивый государь! сказала она, не давъ ему времени начать разговоръ:— я вамъ очень обязана за спасеніе моего мужа и потому не употреблю во зло того преимущества, которое вы мн дали сами надъ собой, и если когда-нибудь мы случайно встртимся въ обществ, то даю вамъ слово никогда не вспоминать вашего поступка, — я извиняю его вашей молодостью и легкомысліемъ, но и вы, въ свою очередь, должны мн общать забыть вчерашнюю непріятную встрчу, о которой вы вроятно пожалли?…. Я уврена въ томъ.
Лудовикъ де-Фонтанье разсчитывалъ только на Маргариту Жели, и потому такая встрча съ дамой аристократическаго круга показалась ему однимъ изъ тхъ счастливыхъ случаевъ, которые судьба бережетъ только для не многихъ.
И такъ смутныя грезы вчерашняго дня осуществились.
Нсколько словъ, сказанныхъ ему Сусанною, были прежде не понятны, но теперь все стало для него ясно, и презрніе, выказанное маркизомъ къ жен въ присутствіи Лудовика, подало ему отважныя надежды.
Вс эти видоизмненія, которыми проходили и его мысли и его желанія и надежды отразились на его физіономіи, онъ во все не думалъ преклониться передъ великодушіемъ Эммы, и даже не извинился передъ ней, желая тмъ придать своему вчерашнему поступку видъ разсчитаннаго намренія, но ни какъ не простаго случая.
— Къ сожалнію, маркиза, отвчалъ онъ:— самой судьб угодно противорчить вашей просьб. Не смю думать, чтобъ кошелекъ вашъ остался въ моихъ рукахъ по вашей вол, но всегда могу сказать съ гордостію, что онъ защитилъ мою грудь отъ роковаго удара. Не знаю, что должно чувствовать сердце, которое обязано своей жизнью вамъ, и только вамъ однмъ. Пусть это будетъ игра случая, но случай слишкомъ благопріятный, чтобъ я отказался отъ его чудеснаго дйствія. Согласитесь, возможно ли мн забыть нашу вчерашнюю встрчу, когда все-такъ краснорчиво говорить мн, что только съ этой минуты я началъ жить, и позвольте прибавить, не только физически, но и нравственно.
Маркиза поспшила прервать Лудовика.
— Извините, милостивый государь, сказала она, мн не возможно позволить вамъ развивать дальше вашу любовную тему. Вспомните, что вы вчера приняли меня за другую… Не думаю, чтобъ одна ночь могла измнить такъ круто ваши привязанности и симпатіи. Мн было бы совстно и неделикатно взять на себя чужую роль.
Голосъ маркизы замтно измнился, когда она намекнула на любовницу своего мужа.
Лудовикъ де-Фонтанье замтилъ, что глаза молодой женщины заблестли влагой, и онъ увидлъ дв слезы, дрожавшія на ея длинныхъ и густыхъ рсницахъ. Въ свою очередь маркиза, по выраженію взгляда молодаго человка, замтила, что какъ онъ ни старался скрыть свое волненіе, но оно было слишкомъ ясно.
— Извините меня, продолжала она, что я такъ мало владю собой, несчастіе иметъ свои права, по крайней мр, общечеловческое право на слезы. Послдняя фраза была сказана съ неподражаемымъ оттнкомъ задушевной теплоты, она произвела на Лудовика де-Фонтанье глубокое впечатлніе, и онъ, впродолженіе нсколькихъ минутъ, оставался нмъ, онъ сравнилъ свои мелкія чувства съ высокимъ и трагическимъ положеніемъ этой женщины, и ему сдлалось стыдно.
Съ чувствомъ любви теперь соединилось другое чувство — искренняго состраданія къ гордой мучениц развратнаго мужа. Лудовику стало жаль прекрасный образъ Эммы, не только какъ милой женщины, но и какъ личности, измученной жизнью прежде, чмъ она узнала ее.
Онъ скрылъ первое и сильное движеніе сердца, но эта внутренняя метаморфоза такъ быстро совершилась въ немъ, что на лиц его отразились признаки глубокой душевной бури. Онъ то краснлъ, то блднлъ, и вдругъ опустился съ креселъ къ ногамъ маркизы.
— Простите меня, сказалъ онъ съ такимъ непритворнымъ чувствомъ раскаянія, что сомнваться въ немъ было невозможно.
— Довольно, я вижу, что вы искренны, сказала Эмма, сжимая дружески его руку. Я ршительно предсказываю, что мы можемъ остаться друзьями, если только вы согласитесь быть благоразумне.
— Не называете ли вы благоразуміемъ равнодушіе къ вамъ, маркиза? но это выше силъ того, кто въ состояніи оцнить ваши достоинства. Я не могу похвалиться знаніемъ людей, тмъ мене знаніемъ неуловимой женской природы, но врю своимъ инстинктамъ, что ваше вліяніе способно пересоздать всякую не совсмъ огрублую натуру. Позвольте сказать откровенно, что отсел моя жизнь зависитъ отъ вашей воли и даже каприза. Согласитесь, что я слишкомъ молодъ, чтобъ играть подобной фразой, пошлой только на язык салонныхъ героевъ, а вы слишкомъ свжи душей, чтобъ считать ее простой свтской ложью.
— Довольно, сказала Эмма, разв можно любить безъ надежды?
— Не мн, а вамъ, маркиза, отвчать на этотъ вопросъ.
Эмма поблднла.
— Да, возразила она, и въ голос ея выразился почти ужасъ. Вотъ почему вамъ не нужно любить меня или по крайней мр, любить не такъ, какъ вы хотите. Не дале какъ вчера вы жаловались, что отдалены отъ близкихъ вашему сердцу. Съумйте найдти во мн своего друга, мать, но сначала заглушите въ себ, пока есть еще время, всякое чувство въ отношеніи ко мн, которое можетъ быть только источникомъ вашего горя. Еслибъ вы понимали сколько страданій ведетъ за собой безнадежная любовь! Еслибъ вы испытали какъ она щемитъ сердце, если бы вы знали, что она обращаетъ жизнь въ такую муку, которая заставляетъ съ нетерпніемъ ожидать послдней минуты. Но, я хочу избавить васъ отъ этого мучительнаго горя. Да, и если ради вашей пользы нужно сдлать то, чего я не смю сдлать для самой себя, если нужно обнаружить раны моего сердца, высказать все то, что я перечувствовала, все то, что я испытываю каждый часъ — эту страшную пытку, впродолженіе трехъ лтъ… нтъ! я ошибаюсь… впродолженіе трехъ столтій, — я это сдлаю…. по крайней мр я постараюсь это сдлать… Но, только не любите меня. Послушайтесь меня….
— Что касается до этого, вскричалъ Лудовикъ, быстро приподнявшись:— мн остается благодарить васъ, но не въ моей власти согласиться съ вами? Мн хорошо извстны отношенія ваши къ мужу, и вы напрасно стали бы скрывать ихъ. Его грубая тираннія слишкомъ рзко отмтила вашу жизнь, чтобъ я могъ ошибаться въ своемъ убжденій. Любовь мою — согласенъ съ вами — вы можете назвать безуміемъ, но это безуміе, сколько бы оно не принесло мн горя, все-таки, быть можетъ, дастъ мн нсколько отрадныхъ дней, а ихъ такъ мало въ нашей жизни… Вы не имете права отказать мн въ страданіяхъ, если я предвижу въ нихъ одну изъ лучшихъ надеждъ своихъ. Подумайте объ одномъ, что вы еще не испытали всей прелести любви, а я приношу вамъ чистое сердце, если недостойное вашего взаимнаго сочувствія, то, по крайней мр, безпредльно преданное вамъ. И еслибъ это сердце обмануло васъ, я первый вырвалъ бы его вмст съ жизнію.
— Нтъ!… Это невозможно!… сказала Эмма.— И я безразсудная, принимаю ваши слова за истину! Не пройдетъ и ночи, какъ отъ всей вашей любви останется одно только сожалніе къ моимъ несчастіямъ.
— Время покажетъ, что вы ошибаетесь, но теперь я могу только сказать, что любовь моя такъ искренна, такъ сильна и ваше счастіе для меня такъ дорого, что еслибъ зависло отъ меня обратить къ вашимъ ногамъ маркиза, то хотя бъ это было противъ воли и сердца, но я не поколебался бъ ни мину ты…
— Благодарю! отвчала Эмма, пожимая руку молодаго человка.— Боже мой! Да неужели не возможно возвратить его?… Еслибъ кто изъ его пріятелей открылъ ему всю низость тхъ женщинъ, на которыхъ онъ мняетъ меня… еслибъ разсказалъ про мои страданія, про мое отчаяніе — маркизъ наврно отказался бы отъ своихъ заблужденій… И какъ бы тогда я была счастлива! И какъ бы я благословляла человка, возвратившаго мн это счастье!.. Де-Фонтанье — вы дружны съ маркизомъ, вы сохранили сегодня его жизнь, и онъ скоре всякаго послушаетъ васъ. Сдлайте это, умоляю васъ, сдлайте!
— Для вашего счастья, маркиза, я готовъ жертвовать своимъ и думать объ одномъ только, чтобъ заслужить имя вашего друга и — больше ничего… Самопожертвованіе полное и оно будетъ, но ни одно слово, ни одинъ взглядъ, ни одно движенье не выскажутъ вамъ, чего мн стоитъ оно….
Въ то время, какъ, говорилъ де-Фонтанье, Эмма, увлеченная порывомъ новой страсти, глубоко задумалась. Въ душ ея проснулись т грезы, которыя нкогда такъ сладко леляли ея двственную грудь. Она какъ-то невольно вспомнила, что было время, когда она искала этого пламеннаго взгляда, этого симпатичнаго голоса въ своемъ жених, она мечтала о счастіи въ семейномъ кругу, о тихихъ, но полныхъ наслажденіяхъ близь избраннаго ею мужа. И все это было пустымъ сновидніемъ, разсяннымъ съ первымъ днемъ супружеской жизни. По контрасту, столь свойственному нашей природ, теперь она тмъ охотнй готова была отдаться Лудовику, чмъ больше разочарована была своимъ прошедшимъ. Передъ ней мелькнула новая звзда надежды.
‘А что, подумала она, если въ-самомъ-дл это тотъ, кого такъ давно искала душа моя, если онъ вознаградитъ меня за прошлыя страданія, освжить мое существованіе, и воскреситъ т силы, которыя я такъ напрасно растратила въ слезахъ и отчаяніи…’ И въ воображеніи Эммы раскинулся чудесный міръ новыхъ плановъ, врованій и поэтическихъ грзъ.
Разъ увлеченная потокомъ этихъ идей, фантазія ея мгновенно собрала все, что могло ршить ея волей. Ревность, презрніе къ маркизу, тоскливая фигура Сусанны, пророческія слова ея наканун брака, торжествующая особа Жели, ничтожность общественнаго мннія, наказывающаго обманутую женщину, и прощающаго обманщика мужчину — все это представилось ей цлымъ адомъ мученій, незаслуженныхъ ни ея сердцемъ, ни ея жизнію. И Эмма, зарыдавъ какъ ребенокъ, готова была броситься въ объятія де-Фонтанье, но придя въ себя, вспыхнула и, смущенная удалилась изъ комнаты.
Въ это самое время незамтно растворилась дверь и голова Сусанны Моле осторожно въ нее просунулась. Сусанна внимательно осмотрла комнату, какъ будто желая удостовриться, что въ ней не было никого кром Лудовика де-Фонтанье.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Голосъ Сусанны Моле и толчекъ, данный ею въ плечо Лудовику де-Фонтанье, наконецъ вывели его изъ летаргическаго состоянія.
— Не угодно ли вамъ, чтобъ я проводила васъ? спросила она насмшливымъ тономъ.
Лудовикъ де-Фонтанье приподнялъ голову. Предъ нимъ стояла пожилая дама, встртившаяся ему наканун и только часъ тому назадъ смотрвшая черезъ стну сада.
Лудовикъ, узнавъ ее, мгновенно очнулся и обратилъ на нее особое вниманіе, какъ будто предчувствуя, что эта женщина, совершенно посторонняя для него, современемъ будетъ имть сильное вліяніе на его судьбу.
Мы описали только нравственную сторону Сусанны Моле и вовсе ничего не сказали о ея наружности, а потому и пополнимъ нашъ очеркъ.
Сусанна была пятидесятилтняя толстая низенькая женщина, съ довольно обыкновенною наружностью. Заплывшія отъ жира щеки придавали ея физіономіи, нелишенной характера, видъ обыкновенной плутоватости, а выдавшійся подбородокъ и толстыя, мясистыя губы, приподнятыя по краямъ и покрытыя слегка пушкомъ, выказывали въ ней силу воли. Узкій лобъ, окаймленный густыми и жесткими волосами, нисподавшими до жесткихъ сдыхъ бровей, придавалъ бы ея широкому лицу смшное выраженіе, если бы не живость блдно-голубыхъ глазъ, взглядъ которыхъ глубоко проникалъ въ тхъ, на кого она пристально смотрла.
Пока Лудовикъ де-Фонтанье разсматривалъ ее, Сусанна безцеремонно услась въ одно изъ креселъ гостинной. По всему казалось, что она только-что прошла большое разстояніе, на лбу ея выступали крупныя капли пота, вытирая его большимъ клтчатымъ платкомъ, она тяжело дышала, подобно усталой лошади.
— Не угодно ли, чтобъ я проводила васъ? повторила она, усвшись въ кресло.
— Нтъ, отвчалъ Лудовикъ, вмсто того я попрошу у васъ другой услуги.
— Какой?
— Объясните мн смыслъ вашихъ вчерашнихъ словъ: они остались для меня загадкою.
— Я ихъ уже не помню.
— Но я ихъ достаточно помню, чтобы передать ихъ слово въ слово на обсужденье маркизу д’Эскоманъ. Они вроятно покажутся ему очень странными въ устахъ женщины, живущей въ его дом.
Взглядъ Сусанны сверкнулъ, какъ молнія.
— Я не въ услуженіи маркиза д’Эскоманъ, отвчала она, не скрывая своего презрнія. Я бывшая кормилица — нянька маркизы, а потому г. д’Эскоманъ не иметъ никакого права разлучить насъ.
— Вы очень ее любите? спросилъ Лудовикъ де-Фонтанье, которому возможность говорить объ Эмм казалась уже счастьемъ.
— О комъ вы говорите? О моей дочери?
— Я говорю о маркиз д’Эскоманъ.
— Отчего же или, лучше сказать, какъ же мн не любить ее, когда я ее выростила, когда вы, одинъ только разъ видвшій ее — уже любите?
— Да вы, какъ кажется, подслушали нашъ разговоръ?
Сусанна Моле захохотала. Лудовикъ внимательно посмотрлъ на нее.
— Что вы находите смшнаго въ томъ, что я вамъ сказалъ?
— Когда я вамъ скажу, что не проходитъ ночи, что бы я не вставала посмотрть какъ она спитъ, не проходитъ ночи, когда-бъ я не стояла по цлымъ часамъ, прислушиваясь къ ея дыханію, подсматривая за выраженіемъ ея лица, чтобы разбудить ее, когда горести жизни преслдуютъ ее и во сн,— тогда неудивитъ васъ мое желаніе узнать, что говоритъ ей человкъ, отъ воли котораго зависла ея судьба.
— Послушайте, неужели вы не шутя жалете о счастливой развязк моей дуэли съ мужемъ вашей госпожи? тихимъ голосомъ спросилъ Сусанну Лудовикъ де-Фонтанье.
— А почему бы и не такъ? спросила въ свою очередь Сусанна Моле, пристально посмотрвъ на Лудовика.
Лудовикъ де-Фонтанье вздрогнулъ отъ удивленія.
Сусанна Моле, стиснувъ зубы, продолжала съ сверкающимъ взглядомъ:
— Станете ли вы сожалть и проливать слезы объ убійц, выкупающемъ на эшафот совершенныя имъ преступленія?
— Но, маркизъ д’Эскоманъ…
— Какъ, гнвно вскричала Сусанна:— вы неумолимы къ несчастному, желавшему убійствомъ пріобрсти кусокъ хлба для своихъ бдныхъ дтей, а запрещаете мн ненавидть убійцу, отнявшаго, нтъ! боле… укравшаго дитя мое, и въ моихъ глазахъ онъ умерщвляетъ его самыми ужасными пытками, казнитъ его страшными муками: безпокойствомъ и отчаяніемъ. И его-то вы запрещаете мн ненавидть! Да посл этого, вы сумасшедшій человкъ!
— Ради Бога — тише, васъ могутъ подслушать.
— Какое мн до того дло! ну, пусть слушаютъ — я не скрываюсь, то же самое я выскажу въ глаза самому маркизу. Я скажу ему, что еще не дале какъ сегодня утромъ поставила свчу въ церкви Notre Dame и усердно молилась, чтобы она, Пресвятая, сжалилась и услыхала наконецъ мою вседневную мольбу…— А, вы не знаете что такое мать! вы — вы содрагаетесь отъ такой ненависти! А вдь я ея мать, вдь я вскормила ее молокомъ своимъ въ ущербъ моему бдному ребенку!— каждая слеза, падающая изъ глазъ ея…… слышите ли вы? прожигаетъ меня, хуже самой острой стали, давно уже въ моемъ разбитомъ сердц нтъ ни одного живаго мста для свжей раны! Поврите ли? Вдь у нея показываются уже сдые волосы, у блондинки двадцати двухъ лтъ! разв это не преступленіе, сударь? Страшное преступленіе! И все это я предвидла и никакъ не хотла, чтобы онъ женился на ней. Богъ свидтель какъ я не желала того!….. Видть: какъ проживается состояніе, какъ продаются прекраснйшія земли — все это ничего, если бы только хотя разъ еще онъ сказалъ ей одно такое же слово любви, какое вы сейчасъ ей сказали. А какъ она уметъ любить!— Того никто еще не знаетъ и никто и никогда не узнаетъ, что таится въ ея сердц. Когда еще она была ребенкомъ, и цловала меня, то какъ-то особенно прижимала губки къ щекамъ моимъ — и это невольно заставляло меня бояться за нее. Бдное дитя! оно ничего не можетъ чувствовать въ половину: бывало когда я журила ее, она не ограничивалась однми слезами или капризами, какъ это длаютъ другія дти, нтъ! она бросалась къ моимъ ногамъ и кричала: ‘Сусанна, моя милая, добрая Сусанна! скажи мн, что ты все еще меня любишь’. Я тогда думала: Господи, что будетъ съ этимъ бднымъ ребенкомъ, когда тотъ, который замнитъ ей меня, не пойметъ ее и не съуметъ подобно мн отвтить на любовь ея ласкою!.. Оно такъ и случилось. Я не ошиблась въ своихъ опасеніяхъ. Одинъ только Богъ вдаетъ сколько она страдаетъ, для нея все погибло… она не съуметъ такъ жить….
Послднія слова Сусанна произнесла задыхающимся голосомъ, склонивъ на грудь свою голову, казалось, что это зловщее предсказаніе съ трудомъ вышло изъ ея взволнованной груди. Она рыдала. Спустя нсколько секундъ, она подошла къ рабочему столику маркизы, взяла оттуда какую-то неоконченную ею работу и, покрывая ее жаркими поцлуями, облила горькими слезами.
Такая безумная страсть бдной женщины глубоко тронула и сильно удивила Лудовика. Онъ ни какъ не предполагалъ въ ней такой привязанности къ маркиз д’Эскоманъ, и былъ совершенно пораженъ тмъ, что онъ видлъ и слышалъ. Невольно сравнивая горячую любовь Сусанны съ своею собственной, онъ сознался, что первая была гораздо выше послдней. Не смотря на не связныя слова Сусанны, на ея простонародный тонъ — эта женщина ему казалась возвышенной и благородной. Лудовикъ смотрть на нее съ ревнивымъ любопытствомъ, завидовалъ этимъ огненнымъ взглядамъ бдной женщины, — и самъ, не сознавая что онъ говорить, принялся защищать маркиза.
— Не преувеличиваете ли вы поведенія маркиза д’Эскоманъ? сказалъ онъ:— мн кажется, что не можетъ быть такой печальной развязки, какую вы предсказываете, наконецъ, къ чему же отчаиваться въ его обращеніи къ лучшему?
Сусанна пожала плечами и взглянула на молодаго человка сомнительно, было ясно, что она не проронила ни одного слова изъ разговора его съ маркизой д’Эскоманъ.
— Послушайте, сказала она наконецъ. Не правда ли, что я очень хорошо знаю маркизу! Каждую минуту, только мелькомъ оглянувъ на нее, я могу уже сказать, что происходитъ въ ея сердц, а самого маркиза я знаю еще лучше…… Возвратиться къ жен? Да разв моя Эмма дурна собой? разв она въ состояли притворяться, чтобы понравиться ему?
— Я повторяю вамъ то же, что за нсколько минутъ сказалъ маркиз д’Эскоманъ: если мн не удастся — вина не моя,, но я постараюсь испытать…
— Полноте, молодой человкъ, не думаете ли вы также насмхаться надо мной, какъ насмхались надъ ней? Вдь она доврчива и кротка какъ ангелъ, а для меня все это комедія, кто знаетъ, быть можетъ, вы имъ подосланы,— вдь его станетъ на вс низости! Конечно ему будетъ пріятно, если мы сами подадимъ поводъ въ чемъ-нибудь обвинить насъ… Да, продолжала задумчиво Сусанна, какъ будто размышленія все боле и боле утверждали ее въ этой мысли:— да, онъ васъ подослалъ…. я въ этомъ уврена. Но будьте спокойны, она будетъ предупреждена, и вы не успете еще разъ переступить порогъ нашего дома, какъ я уже разскажу ей вс мои догадки.
— Вы этого не сдлаете! я васъ заклинаю! воскликнулъ Лудовикъ де-Фонтанье.
— И когда вы опять будете у насъ, продолжала совершенно хладнокровно Сусанна:— она приметъ васъ съ полнымъ презрніемъ, какого вы заслуживаете.
— Но, вдь я люблю ее! и вы не можете сомнваться въ томъ, съ отчаяніемъ прибавилъ Лудовикъ.
— Не такъ легко уврить меня, возразила Сусанна:— разв любятъ такъ? еслибъ вы любили ее, то первой мыслью вашей было бы вырвать ее изъ рукъ ея палача — Нтъ! нтъ! она будетъ знать… она не должна полагаться на васъ, потому что вы скрываете измну.
— Во имя вашей привязанности къ ней, молю васъ не длайте этого, не отымайте у нея единственнаго друга въ этомъ мір.
И говоря это, Лудовикъ сложилъ руки съ покорной мольбою.
— О, нтъ!— она должна знать все, что грозитъ ей новымъ несчастіемъ……
Сусанна не докончила, потому что въ то самое мгновеніе дверь съ шумомъ отворилась и на порог показался маркизъ д’Эскоманъ.
При вид торжественнаго жеста, которымъ Сусанна старалась придать больше энергіи своимъ словамъ, при вид взволнованнаго лица Лудовика де-Фонтанье — маркизъ д’Эскоманъ громко расхохотался.
— Чортъ побери! вскричалъ онъ:— кажется я здсь лишній и потому ухожу.
— Что вы хотите этимъ сказать, маркизъ? пробормоталъ Лудовикъ де-Фонтанье.
— Я хочу этимъ сказать, мой другъ, что вы находитесь въ настоящую минуту въ такомъ положеніи, что еслибъ, подобно Юпитеру, вы имли въ вашемъ распоряженіи облако, то не отказались бы улетть, оставивъ вмсто себя своего товарища.
— Дйствительно такъ, маркизъ, отвчалъ Лудовикъ, стараясь принять на себя беззаботный видъ.— Мн очень бы хотлось возвратить васъ на ваше мсто.
— Г. маркизъ, сказала Сусанна Моле, держась на столько прямо и непринужденно, на сколько позволяло ея дородство и ни мало не скрывая злости, одушевлявшей ея взглядъ: — г. маркизъ, кажется, изволитъ зубоскалить надъ нами.— Впрочемъ это нисколько не удивляетъ меня: маркизъ всегда очень любезенъ съ женщинами.
— Тмъ боле съ вами Сусанна, замчая на каждомъ шагу благосклонное вниманіе, которое вы оказываете мн при всякомъ удобномъ случа.
Потомъ обратясь къ Лудовику де-Фонтанье, онъ прибавить:
— Держу пари, любезный де-Фонтанье, что кормилица моей жены вроятно хвалила меня передъ моимъ приходомъ.
Лудовикъуже приготовился было изъ вжливости солгать, но Сусанна Моле его предупредила.
— Маркизу слдовало бы знать, что я не имю привычки разсказывать небылицы.
Ни сколько не разсерженный этой дерзостью, маркизъ расхохотался.
— Браво! вскричалъ онъ. Вотъ за что люблю, моя свирпая толстуха! Ты мое единственное развлеченіе въ этомъ скучномъ дом.
— Вамъ нтъ надобности говорить мн дерзости… Слава Богу, я и безъ того васъ довольно ненавижу.
— Ну да, вотъ это-то меня и восхищаетъ, это-то и придаетъ вамъ столько значенія въ моихъ глазахъ, мое олицетворенное цломудріе! Я знаю: вы ненавидите меня, и не только меня, но даже и друзей моихъ — я это знаю. Ну скажите-ка, какъ вы называете ихъ на вашемъ цвтистомъ язык?
— Негодяями, отвчала рзко Сусанна.
— Вотъ это такъ! негодяи!… И такъ, мой любезный де-Фонтанье, если вы хотя на минуту разсчитывали на дружбу Сусанны, — вы ошиблись, потому что стали однимъ изъ моихъ друзей. Въ глазахъ ея вы теперь просто чудовище.
— Неужели это такъ? спросилъ Лудовикъ де-Фонтанье.
— И такъ я угадала!….
И Сусанна Моле съ какимъ-то торжественнымъ видомъ ушла въ комнаты маркизы д’Эскоманъ.
Лудовику де-Фонтанье страшно хотлось остановитъ ее, не сомнваясь, что она поспшитъ сообщить маркиз невыгодное о немъ мнніе, внушенное ей чрезмрнымъ недовріемъ.
Маркизъ д’Эскоманъ проводилъ Сусанну взглядомъ и, пожимая плечами, сказалъ:
— Я считаю эту старуху не много помшанной. Она какъ собака привязана къ своей госпож и какъ пудель оскаливаетъ зубы на всякаго, кто къ ней подходитъ, а потому я ршался потшаться надъ ея странностями и полагаю, что это самое лучшее, что можно сдлать.
— Мн кажется — она въ-самомъ-дл очень предана маркиз, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье, мало-по-малу приходя въ себя и надясь, что Сусанна, по привычк своей, уже извстной ему, вроятно подслушиваетъ ихъ у дверей и, услыхавъ его слова, нсколько примирится съ нимъ.
— Да, безъ сомннія. А кстати: позволила ли вамъ маркиза сохранить у себя чудотворный луидоръ?
Въ первый только разъ Лудовикъ де-Фонтанье замтилъ, что онъ совсмъ позабылъ о кошельк и золотой монет, которыя послужили поводомъ къ знакомству съ маркизой д’Эскоманъ.— Рука его машинально опустилась въ карманъ, и онъ вынулъ оттуда зеленый шелковый кошелекъ.
— А, безъ сомннія! Такъ онъ остался у васъ? сказалъ маркизъ д’Эскоманъ:— примите мое искреннее поздравленіе съ успхомъ. Ну, скажите, какъ вы нашли маркизу?
— Я не скрою отъ васъ, отвчалъ молодой человкъ, маркиза произвела на меня пріятное впечатлніе: не возможно соединять въ себ больше прелестей и казаться, въ то же время, такъ просто милой и нжной.
— Чортъ возьми, сколько огня! Да, пожалуй, можно подумать что вы уже влюбились. Полноте, не краснйте! заране васъ предупреждаю, что я одинъ изъ самыхъ снисходительныхъ мужей. Да, она мила и, кром того, обладаетъ самымъ драгоцннымъ качествомъ — нисколько не противорчить моимъ наклонностямъ.
Лудовикъ де-Фонтанье подумалъ, что теперь наступила благопріятная минута повести аттаку на маркиза.
— Да, отвчалъ онъ, но вы, кажется, думаете, что она не страдаетъ и принимаете покорность ея за выраженіе счастья или равнодушія.
— Ну, такъ и есть! вскричалъ маркизъ д’Эскоманъ. Волшебница уже коснулась васъ своимъ жезломъ: Сусанна врно наговорила вамъ — признайтесь!.. Нтъ, мой другъ! вдь я даю маркиз полную свободу дйствій, а свобода для женщины — высшее благо на земл.
— Извините, маркизъ, отвчалъ улыбаясь Лудовикъ де-Фонтанье:— я полагаю, что сердце ея предпочло бы неволю, если бы любовь ваша позолотила цпи.
— Оставимъ сентиментальныя фразы кондитерамъ и поэтамъ, мой другъ, отвчалъ маркизъ д’Эскоманъ, переходя отъ натянутой веселости къ серьезному тону, совершенно ему несвойственному. Жена моя наврно плакала передъ вами: это къ ней идетъ — женщины также легко плачутъ, какъ и смются, если только слезы или улыбка имъ къ лицу. Признайтесь, наврно она васъ уговорила заступиться за нее? Я привыкъ къ этому и давно уже не оскорбляюсь неделикатностью, съ которой она посвящаетъ всхъ въ тайны нашей домашней жизни, и вы уже не первый подосланный ею защитникъ, милый другъ, но я ей извиняю такое ребячество, не стану даже и оправдываться, потому что на вашемъ мст я точно также думалъ бы какъ и вы, а по поздне, когда вы состаритесь да женитесь, то наврно будете думать, какъ я теперь, тогда только вы вполн узнаете, что значить для свободнаго человка слова: обязанность и долгъ. Вы знаете Маргариту Жели? Неправда ли?
— Не имю этой чести.
— Право? тмъ хуже для васъ! Когда вы ее увидите, то лучше поймете мое философское равнодушіе къ прелестямъ маркизы д’Эскоманъ: для нея достаточно было бы, по моему мннію, одной спокойной дружбы, доставляемой супружествомъ,— Дружбы, въ которой я ей никогда не отказывалъ, — поврьте мн. Но, довольно, и пусть между нами больше не будетъ разговора о такихъ серьезныхъ вещахъ. Я не знаю боле скучнаго предмета, какъ разбирать супружескіе процессы.
Дурное расположеніе духа, съ которымъ маркизъ д’Эскоманъ высказалъ послднія слова и вообще сухость его разговора совершенно разстроили Лудовика де-Фонтанье. Онъ понялъ, что предпринятая имъ аттака вовсе не была такъ легка, какъ казалась ему въ начал и, видя, что ему боле не остается ничего длать, онъ простился съ маркизомъ д’Эскоманъ, поспшилъ оставить его и возвратиться къ своей обыденной дятельности.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Гостинница золотаго солнца.

Въ Шатодн, какъ вообще во всхъ провинціальныхъ городкахъ, существовала своя знаменитая гостинница подъ вывскою Золотаго Солнца. Содержателемъ ея былъ г-нъ Бертранъ.
Въ Париж, въ силу аксіомы, удачно примняемой къ такой вывск: sol lucet omnibus (солнце свтитъ всмъ), залы трактира представляютъ самое пестрое общество, гд встрчаются, пьютъ, дятъ и толкаются безъ малйшаго стсненія люди различныхъ убжденій и различныхъ партій общества — и все это длается потому, что они положили себ считаться другъ-другу незнакомыми.
Въ провинціи совсмъ иное дло: тамъ непринята подобная нейтрализація мста, способствующая соединенію двухъ кружковъ различныхъ мнній, глубокая демаркаціонная линія существуетъ тамъ на самомъ дл и совершенно разграничиваетъ антогонистовъ.
Бертранъ не любилъ такого разъединенія, но демонъ корысти оказался сильне его убжденія. Такъ какъ постители его гостинницы, принадлежавшіе большею частію къ разгульному кружку шатоднскаго общества, поглощали у Бертрана несмтное количество трюфелей, пили шампанское какъ воду, надались до обжорства и расточали деньги до безумія, но не вс въ одинаковой степени, то онъ разсчиталъ, что полнаго равенства не только въ породахъ и дарованіяхъ, но даже въ желудкахъ и карманахъ на практик быть не можетъ.
Строго разграничивъ однихъ постителей отъ другихъ, онъ не хотлъ смшивать дворянъ съ мщанами, раздляя ихъ не въ силу родословныхъ привиллегій, а на томъ основаніи, кто и въ какой мр былъ выгоденъ его заведенію. Въ одной и той же зал, за однимъ и тмъ же столомъ могли встртиться и потомокъ древняго барона, и сынъ мясника, если они не уступали другъ-другу въ истребленіи птушиныхъ гребешковъ и стараго бургонскаго, въ пять франковъ за бутылку.
Подобно рыцарю Фрамбуази (sire de Framboisy), Бертранъ женился, но выборъ его былъ счастливе этого благороднаго крестоносца.
Госпожа Бертранъ была набожная женщина и неугомонная хозяйка, а Бертранъ, хорошій гражданинъ и ревностный солдатъ національной гвардіи, былъ человкъ строгихъ правилъ и до крайности точный въ исполненіи своихъ торговыхъ обязательствъ.
Увренный, что всхъ этихъ качествъ слишкомъ достаточно для охраненія своей репутаціи отъ недоброжелательства злыхъ людей, онъ подъ прикрытіемъ этихъ добродтелей пустился на обманъ и мошенничество и, разведя огонь въ своей печи, принялся въ видахъ общественной пользы угощать самое разгульное общество, подъ предсдательствомъ маркиза д’Эскоманъ.
Но вдругъ оба кружка шатоднскаго общества:— дворянство и чиновники, постоянно враждебные другъ-другу, какъ будто сговорились и перестали посщать ‘Золотое Солнце’,— это былъ единственный пунктъ, на которомъ совершенно согласились об партіи, досел разъединенныя кое-какими родовыми антипатіями, а главное экономическими соображеніями Бертрана.
Содержатель ‘Золотаго Солнца’ не только потерялъ выгодные заказы на свадебные и Оффиціальные обды, но даже всхъ своихъ городскихъ нахлбниковъ, и дло дошло до того, что каждая порядочная, женщина считала за позоръ зайдти въ гостинницу, а кухарки набожно крестились, проходя мимо ея оконъ.
И все это случилось потому, что въ дом Бертрана поселились женщины легкаго поведенія.
Такимъ образомъ, начавъ вести свою торговлю съ благими намреніями, онъ низвелъ ее до позорнаго ремесла. Такова сила денежнаго искушенія въ нашъ положительный вкъ.
Бертранъ, какъ истинно-нравственный человкъ, хотя многіе сомнвались въ его нравственныхъ принципахъ, ужаснулся, увидвъ, что вс порядочные люди его оставили, хотя онъ и не могъ жаловаться, чтобы гостинница его опустла. Сначала онъ хотлъ было бороться съ общимъ негодованіемъ, не только оправдывая своихъ кліентовъ и кліентокъ передъ общественнымъ мнніемъ, и называя самыя отчаянныя выходки ихъ шалостями, но даже старался оправдать ихъ дйствія съ точки зрнія демократической свободы…
Прикидываясь либераломъ la Louis-Philippe, онъ извинялъ буйныя ночныя оргіи потребностью эпохи, жаждавшей соціальнаго сближенія сословій, аинскіе вечера, на которыхъ дамы забывали всякое различіе пола, времени и лицъ, пировавшихъ съ ними до утренней зари, онъ назвалъ эманципаціей французской женщины, циническіе разсказы, пошлые анекдоты и тупыя остроты неуклюжихъ шатоднскихъ горожанъ онъ считалъ необходимымъ условіемъ общественной жизни и признакомъ особеннаго образованія новыхъ поколній. Однимъ словомъ, по философіи Бертрана, верхомъ человческаго счастія была бы та эпоха, когда весь міръ обратился бъ въ одну огромную харчевню. Побывавъ раза два въ улиц св. Лазаря и послушавъ тамъ теорію соціальной фаланстеры, онъ громко говорилъ, что самъ Фурье признавалъ необходимость развлеченій посл труда и свободный выборъ занятій, заключая изъ того, что трактирная жизнь есть лучшая реформа нелпыхъ предразсудковъ семейнаго или монастырскаго аскетизма. Бертранъ особенно горячо возставалъ противъ ханжей и Тартюфовъ, и опять потому, что находилъ ихъ вредными интересамъ ‘Золотаго Солнца’.— ‘Будь что будетъ, говаривалъ онъ часто, но истинно-развитаго общества безъ хорошихъ кофеень и богатыхъ гостинницъ существовать не можетъ’.— И убжденію своему онъ былъ такъ вренъ, какъ счетная его книга расходамъ буфета или цпная собака своему хозяину.
Въ этой-то гостинниц часто засдалъ маркизъ д’Эскоманъ, какъ президентъ вечернихъ пирушекъ и вождь шатоднскаго юношества, воспитаннаго по теоріи Бертрана. Здсь ршались вс вопросы относительно охоты, дуэлей, выбора любовницъ, примиренія партій и т. под. Сюда стекались вс городскія сплетни, такъ-что въ десять часовъ вечера здсь можно было узнать все, что случилось скандалзнаго въ Шатодн.
Но возвратимся къ Лудовику де-Фонтанье.
Съ-тхъ-поръ какъ онъ оставилъ замокъ маркиза д’Эскоманъ, въ душ его прошло множество разнородныхъ ощущеній.
Воображеніе бднаго молодаго человка такъ сильно разъигралось, что поглотило весь его досугъ и все его существованіе.
Раздраженная мысль его постоянно покоилась на печальномъ образ Эммы. Представляя ее горюющей, одинокой, оскорбленной въ самыхъ благородныхъ ея чувствахъ, онъ хотлъ возвратить ей право на жизнь и счастіе. И вотъ фантазіи его угодно было подготовить ему увлекательную роль примирителя, посредника между разлученными супругами. Онъ желалъ сначала устроить домашній миръ для Эммы, доказать ей свою безпредлную преданность, а потомъ явиться передъ ней героемъ, достойнымъ не только ея любви, но и признательности. Лудовикъ заране восхищался своимъ планомъ, и чмъ онъ былъ невроятнй, тмъ лучше казался его мистическому настроенію. ‘Я спасу Эмму, повторялъ онъ самъ себ, чего бы мн не стоилъ этотъ подвигъ.’
Не утверждаемъ, чтобъ Лудовикъ де-Фонтанье совершенно былъ чуждъ эгоистическихъ побужденій и чтобы подобная развязка была ему по-сердцу, во всякомъ случа, роль въ эпилог этой драмы, созданной его воображеніемъ, ни чемъ не была хуже, прочихъ двухъ.
‘Но какъ же лучше приступить, думалъ Лудовикъ, къ исполненію этого плана?’ Развивая одну мысль за другой, онъ предвидлъ бездну всевозможныхъ препятствій, прежде всего онъ боялся уронить себя во мнніи самой маркизы, которая могла заподозрить его въ заговор съ ея мужемъ. Это предположеніе тмъ врнй казалось ему, съ той минуты когда Сусанна усомнилась въ его искренней любви къ Эмм. Онъ зналъ вліяніе старой кормилицы на маркизу, и съ этой стороны ожидалъ самой серьезной неудачи.
За тмъ его безпокоило упорство или, лучше, черствость сердца самого маркиза д’Эскоманъ. Лудовикъ мало зналъ объ отношеніяхъ его къ Жели, о его разгульныхъ ночахъ въ ‘Золотомъ Солнц,’ но онъ угадалъ, что въ характер его, радикально испорченномъ прежнимъ образомъ жизни, было полное отсутствіе нжныхъ симпатій или добрыхъ побужденій. Какъ эгоистъ, маркизъ не способенъ былъ оцнить теплую привязанность Эммы, какъ непремнный членъ заведенія Бертрана, онъ не могъ чувствовать наслажденія въ семейной жизни, какъ человкъ пустой и гордый, онъ не согласится искать примиренія съ бдной Эммой, которая нисколько не скрывала полнаго презрнія къ своему мужу, связанному съ ней однимъ именемъ.
За всмъ тмъ Лудовикъ де-Фонтанье ршился испытать счастія. Желая дйствовать на маркиза посредствомъ его же друзей, онъ особенно разсчитывалъ на шевалье де-Монгла, какъ опытнаго интриганта въ подобныхъ сдлкахъ.
Съ этой цлью, Лудовикъ нарочно пришелъ въ гостинницу ‘Золотое Солнце’ минутами двадцатью ране назначеннаго времени, для того, чтобы застать тамъ наедин шевалье де-Монгла, который ране другихъ являлся сюда, на свиданіе съ своими друзьями.
Свжая и дородная двушка, исполнявшая въ гостинниц дв должности: мальчика и кухарки, впустила и провела Лудовика въ комнату, смежную со столовой. Тамъ онъ нашелъ стараго шевалье.
Де-Монгла сидлъ въ большихъ креслахъ, передъ нимъ стояла бутылка мадеры, два стакана, листъ бумаги и чернилица.
Рядомъ съ собою, и довольно близко, шевалье посадилъ г-жу Бертранъ. Мужъ ея, въ своемъ парадномъ наряд: блой куртк, такомъ же передник и съ поварскимъ ножемъ за поясомъ, почтительно стоялъ у другаго конца стола.
Этотъ конгрессъ съ важностію обсуживалъ карту ужина, на который маркизъ приглашалъ, въ тотъ вечеръ, всю блестящую шатоднскую молодежь, давъ шевалье де-Монгла полномочіе распорядиться приготовленіемъ.
Совщаніе конгресса было очень оживлено.
Шатоднскій Вери, застигнутый въ расплохъ, могъ предложить только самыя простыя блюда, возмущавшія избалованный вкусъ достойнаго шевалье, который, соображаясь съ торжественностію случая, желать бы поподчивать приглашенныхъ самыми изысканными яствами.
Напрасно Бертранъ придумывалъ всевозможные соусы, чтобы прикрасить пулярку, баранину, козленка и луарскую форель, — запасы хранившіеся въ его кладовой, шевалье де-Монгла оставался неумолимъ въ своемъ взыскательномъ требованіи, и еслибъ жена Бертрана не приняла сторону почти совсмъ растерявшагося мужа, то ужинъ, вроятно, не состоялся бы по программ прихотливаго шевалье.
Надо замтить, что г-жа Бертранъ была уже не первой молодости.
Между тмъ, впродолженіе совщаній, шевалье де-Монгла, чтобы заглушить свои сожалнія о несбывшихся надеждахъ на изъисканный ужинъ, мало-по-малу опорожнивалъ бутылку мадеры. Само-собою разумется, что онъ, какъ истый представитель вжливости прошлаго столтія, поднося къ губамъ своимъ стамнъ, каждый разъ приглашалъ г-жу Бертранъ отвчать ему тмъ же, и та принимала эти предложенія съ изъявленіями самой наивной застнчивости.
Что же касается до Бертрана, то, не обращая на него никакого вниманія, шевалье де-Монгла предоставилъ ему полную свободу перебирать между пальцами его колпакъ.
Когда Лудовикъ де-Фонтанье вошелъ въ комнату, Бертранъ поспшно придвинулся къ жен. Надо сказать, что нравственныя правила его не допускали постороннее лицо быть свидтелемъ слишкомъ нецеремоннаго обхожденія съ его женой…
— Какъ вы попали сюда первый? спросилъ шевалье де-Монгла, обращаясь и Лудовику де-Фонтанье.
— Одно только желаніе поздравить васъ съ счастливой развязкой вашей дуэли съ де-Гискаромъ, отвчалъ Лудовикъ. Я узналъ по слухамъ, что вы остались живы, и мн пріятно было увидть васъ, особенно посл побды.
— Чортъ возьми! Какое участіе! отвчалъ шевалье и нахмурилъ брови, онъ подумалъ, что Лудовикъ де-Фонтанье боле интересовался его дамою, чмъ его собственной особой.
Лудовикъ не понялъ его, и замтилъ только нсколько злую улыбку де-Монгла, совершенно поглощеннаго соображеніями о предстоящемъ ужин и его замысловатой программой.
— Ну, а monsieur де-Гискаръ, продолжалъ Лудовикъ. Мн бы хотлось узнать, что его рана и какъ онъ чувствуетъ себя посл вашего удара.
— Къ сожалнію, я не могу удовлетворить ваше любопытство, мой милый другъ. Во всякомъ случа я увренъ, что онъ теперь уже не смется, да врядъ-ли и будетъ когда-нибудь смяться, попробовавъ остріе моей шпаги.
— Какъ! разв вы его тяжело ранили?
— Нтъ, но оцарапалъ порядкомъ, такъ-что онъ недли дв пролежитъ въ постели, да, можетъ быть, съ мсяцъ просидитъ дома. Рана не опасна, она придастъ его лицу блдный цвтъ и сдлаетъ его еще боле интереснымъ въ глазахъ женщинъ.
Разговоръ Лудовика съ де-Монгла былъ прерванъ приходомъ новыхъ гостей, приглашенныхъ на ужинъ. Это были люди разныхъ слоевъ общества и состояніи, по костюму и выраженію лицъ однихъ можно было назвать les chevaliers d’industrie, всегда готовыхъ пость и попить на чужой счетъ, какъ бы это дорого ни обходилось ихъ самолюбію, другіе, боле благовидные и пріхавшіе поздне, постоянно рисовались передъ зеркаломъ, поправляя свои свжія прически и вертвшіе дорогими брелоками на цпочкахъ, они обращались къ де-Монгла нсколько насмшливымъ тономъ и играли каламбурами на счетъ его храбрости и того ‘добраго стараго времени’, о которомъ онъ вздыхалъ, какъ пожилая два вздыхаетъ о своей юности. Былъ здсь — и третій разрядъ собесдниковъ, которые приглашаются въ подобныхъ случаяхъ единственно для того, чтобъ пополнить число постителей и придать вечеру боле шику. Ихъ назначеніе ни чмъ не лучше тхъ статуй и жирандолей, которыя ставятся въ залахъ для украшенія домашняго комфорта. Наконецъ въ половин одиннадцатаго явился самъ маркизъ, окруженный его избранной свитой. Впереди шла веселая Жели, накрытая чернымъ вуалемъ, изъ-подъ котораго разсыпались мелкія кудри.
Въ глазахъ ея, когда она отбросила вуаль, замтна была нкоторая дерзость, вызывающая на откровенное объясненіе съ лореткой, въ ея манерахъ ежеминутно проглядывала самоувренность женщины, которая отлично владетъ знаніемъ людскихъ слабостей и примняется къ нимъ съ неподражаемымъ тактомъ, голосъ ея, довольно рзкій, обличалъ привычку говорить въ обществ ничмъ не стсняющихся крикуновъ, по ея блдному и вялому лицу можно было догадаться о безсонныхъ ночахъ, проведенныхъ Маргаритой въ ‘Золотомъ Солнц’, и о внутреннихъ разъдающихъ чувствахъ, которыя только на-время заглушались шампанскимъ — или истерическимъ смхомъ Вакханки. Подъ этой маской не трудно было разсмотрть и другія черты падшей двушки: притворство, соединенное съ презрніемъ къ жизни, и глубокую апатію души, отданной въ жертву однимъ животнымъ наслажденіямъ.
Общество, по знаку маркиза, стало садиться за столъ, и сквозь растворенную дверь пахнуло запахомъ горячаго ужина. Лудовикъ, не видя возможности коснуться своего предмета, поспшилъ раскланяться съ гостями, пожалъ руку маркиза д’Эскоманъ, шевалье, и вышелъ. Онъ не хотлъ участвовать за самымъ ужиномъ, извинившись тмъ, что время не позволяетъ ему долго остаться. Мы не станемъ разсказывать всхъ подробностей этого аинскаго вечера въ шатоднскомъ захолусть, он слишкомъ извстны. Долго за-полночь, въ ‘Золотомъ Солнц’ раздавались крики шумнаго сборища, много было выпито вина, много было разсказано сальныхъ анекдотовъ, много спорили и горячились, а подъ конецъ и г-жа Бертранъ присутствовала за общимъ стоимъ, по лвую руку шевалье, и Жели сидла на колняхъ самодовольнаго и пьянаго маркиза д’Эскоманъ.
Лудовикъ грустно возвратился домой, недовольный первымъ приступомъ къ длу. Все что онъ видлъ, далеко не отвчало успху его предпріятія. Разочарованный и нсколько огорченмый, онъ рано легъ въ постель, но долго не могъ заснуть, подъ вяніемъ разнообразныхъ впечатлній и тоскливой мысли о судьб бдной Эммы.
Между тмъ какъ въ ‘Золотомъ Солнц’ бушевалъ разгулъ шатоднской аристократіи, въ замк маркиза д’Эскоманъ происходила другая сцена.
Разставшись съ Лудовикомъ де-Фонтанье, Эмма предалась глубокому раздумью. Перебирая нить-за-нитью въ событіяхъ своей прошлой жизни и отдляя мечты отъ дйствительныхъ происшествій, она съ ужасомъ смотрла на прожитые три года и не видла ни одного свтлаго луча въ будущемъ. Кругомъ ея была та нравственная пустота, безъ цли и упованій, въ которой безслдно глохнутъ самыя сильныя натуры. Отнимите у Эммы ея стараго друга — Сусанну, и она осталась бы во всемъ мір одна, какъ запоздалая птица на осеннемъ пол, покинутая отлетвшимъ стадомъ. Изрдка она еще являлась въ свтскомъ обществ, но люди какъ тни мелькали передъ ней, не потрясая ни одной живой струны въ ея сердц. Любимымъ ея отдыхомъ была прогулка по темной рощ, примыкавшей къ замку, здсь она часто просиживала за полночь, повряя уединенію и свои вздохи и свои слезы. И вотъ, среди этого одиночества и отчужденія отъ всего живаго, она случайно встртила человка, который понялъ и откликнулся на ея затаенныя чувства. Лудовикъ, самъ не сознавая того, коснулся врачующей рукой старой раны, наболвшей въ груди Эммы, онъ не сказалъ ей ничего новаго, но напомнилъ почти забытое и освжилъ ея двственныя грезы. Маркиза, какъ бы проснувшись отъ тяжкаго сна, увидла что есть другая жизнь, полная радостей, надеждъ и тхъ отрадныхъ чаяній, которыхъ такъ давно и напрасно просила ея симпатичная душа. Въ такомъ раздумь, облокотившись на ручку широкаго кресла, долго просидла Эмма на балкон, она и не замтила, какъ передъ ней. потухла вечерняя заря и смолкло окрестное движеніе, ни голосъ Сусанны, часто подходившей къ маркиз, ни холодный воздухъ, не пробудили ее отъ забытья. Голова ея горла, пульсъ сильно бился, и воображеніе работало за вс силы души. Пробило часъ ночи, и Эмма, только по настоятельной просьб Сусанны, перешла въ свою спальню и опустилась на холодную постель.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Шевалье попадаетъ пальцемъ въ небо.

На другой день, посл бурной ночи, Лудовикъ де-Фонтанье случайно встртился съ шевалье де-Монгла на улиц. Долго они шли молча, наконецъ послдній остановился и пристально взглянулъ въ лицо своему пріятелю.
— И такъ, сказалъ шевалье.
— И такъ, повторилъ за нимъ Лудовикъ.
— И такъ вамъ нуженъ мой совтъ?… Пожалуй! только въ чемъ же дло?
Де-Фонтанье подумалъ, что ему нельзя быть слишкомъ откровеннымъ, а надо дйствовать дипломатически.
— А вотъ въ чемъ: знаете ли вы маркизу д’Эскоманъ и ея семейныя отношенія къ мужу? При такомъ вопрос я долженъ замтить, что все, что будетъ говориться между нами должно остаться глубокой тайной: въ этомъ я требую отъ васъ честнаго рыцарскаго слова, которому, надюсь, шевалье де-Монгла не измнить.
— Конечно, милый другъ, разъ данное мною слово не измнно, какъ теченіе этого солнца,— и вы совершенно можете положиться на врность вашего стараго друга.
— Теперь позвольте узнать: сочувствуете ли вы женщин, которая страдаетъ: готовы ли вы подать ей руку помощи, если-бъ отъ этой руки зависло ея счастіе?
— Почему же и не сочувствовать? отвчалъ шевалье такимъ тономъ, по которому легко было видть, что ему все равно, хоть-бы провалилась вся вселенная, со всми красавицами міра.— Но въ чемъ же ваша тайна? прибавилъ онъ.
Де-Фонтанье, озадаченный такимъ хладнокровіемъ. пріостановился: онъ подумалъ, что выборъ де-Монгла въ повренные задушевнаго и очень деликатнаго плана во все недостигалъ цли. Съ другой стороны, онъ разсудилъ, что де-Монгла единственный человкъ, который можетъ дать ему нсколько полезныхъ совтовъ.
— И такъ, прибавилъ Лудовикъ, дло идетъ о спасеніи прекрасной Эммы, вы, разумется, знаете, что маркизъ д’Эскоманъ безсовстно обманулъ ея юношескія надежды, ея супружескую любовь, онъ принесъ ее въ жертву своему разврату, не пощадивъ въ ней ни одного благороднаго чувства. Вамъ вроятно покажется страннымъ, но я вполн убжденъ, что маркизъ еще можетъ быть возвращенъ своей милой жен и если не дастъ ей полнаго счастія, то, по-крайней-мр, успокоитъ ее. Согласны-ли вы принять участіе въ этомъ дл?
— Извините, возразилъ де-Монгла, я не совсмъ понимаю васъ. Вы, кажется, хотите составить общество цломудрія мужей въ Шатодн и назначить меня главнымъ учредителемъ этого новаго и, безъ-сомннія, самаго филантропическаго заведенія. Мысль геніальная: вдь есть же общества противъ пьянства, жестокаго обращенія съ животными, почему же не устроить особенной компаніи, охраняющей цломудріе супруговъ. Это совершенно въ дух нашего вка, и если угодно, въ характер вашего общества. И если-бъ вы положили мн хорошую премію съ каждаго рога, отъ котораго я избавлю чело шатоднскаго жителя, я охотно вошелъ-бы въ ваши планы и намренія…
— Со всмъ не то, любезный де-Монгла, остановилъ его Лудовикъ. Мои желанія отнюдь не такъ далеко простираются, я говорю вамъ о маркиз д’Эскоманъ, и только ее одну хочу помирить съ ея безпутнымъ мужемъ.
— Но позвольте, я опять не понимаю васъ, наше поколніе и день и ночь хлопотало о томъ, чтобы ссорить супруговъ и потомъ въ мутной вод ловить рыбу или, какъ говорилось въ наше время, тянуть черта за хвостъ, а вы мечтаете о какомъ-то примиреніи. Да гд же ваша выгода въ томъ? Признаюсь, я думалъ прежде лучше о вашихъ соображеніяхъ Я хотлъ познакомить васъ съ Маргаритой Жели, общалъ вамъ полный успхъ, а вы разъигрываете роль какого-то аркадскаго пастушка, съ розовымъ оттнкомъ на щекахъ.
— Вы можете думать все, что вамъ угодно. Но разубдить меня въ моемъ намреніи очень трудно. Я прошу васъ объ одномъ — укажите мн средство, какъ разлучить маркиза д’Эскоманъ съ Жели, заставить его почувствовать всю пошлость его жизни и оцнить рдкія достоинства Эммы.
— Это очень просто, влюбите въ себя Маргариту, тогда она броситъ маркиза, а онъ спокойно усвшись у камина, будетъ восхищаться прелестями своей очаровательной супруги.
— Но вы шутите, а я говорю съ вами совершенно серьзно..
— Нисколько не шучу, повторяю вамъ, что вы можете излчить маркиза отъ его страсти той же страстію, т. е., клинъ клиномъ надо выбивать. Замтьте, что между Эммой и Маргаритой для него нтъ больше выбора, если вы съумете отбить у него любовницу, онъ поневол обратится къ жен. Всякая другая мра — могу уврить васъ впередъ, окончится ничмъ, и вы, милый Лудовикъ, вмсто лавра, увнчаете себя колпакомъ самаго простаго смертнаго.
— Но почему вы думаете, что я успю расположить къ себ Жели? спросилъ Лудовикъ съ видимымъ сомнніемъ.— Объясните мн, любезный де-Монгла.
— Извольте. Я буду ясенъ какъ день. Слушайте со вниманіемъ, мой другъ, и не пророните ни одного слова. Городу Шатоднъ все извстно: онъ очень хорошо знаетъ, что длается въ сердцахъ его обитателей и сколько лежитъ въ ихъ кошелькахъ, не дале какъ вчера онъ единогласно утверждалъ, что ни одна юпка, ни шелковая ни кисейная, еще не произвела впечатлнія на Лудовика де-Фонтанье, — и я вполн раздлялъ съ нимъ это мнніе до-тхъ-поръ, пока вы не вынули изъ кармана кошелекъ, такъ чудно предохранившій васъ отъ смерти. Я понялъ тогда, что и ваше сердце не безъ крови, что и ему доступны боле нжныя чувства, чмъ чрствая обязанность примирителя супруговъ. Въ то время мн показалось, что подъ этимъ кроется не игрушка, а любовь и, по моему мннію. Лобовъ свжая и, можетъ быть, первая.
— И вы заключили…
— Да, я перебралъ въ своей памяти всхъ шатоднскихъ красавицъ я не нашелъ между ними ни одной, кром Маргариты Жели, способной такъ быстро измнитъ ваши строгія правила.
— И вы убждены, что я влюбленъ въ Жели. Неужели вы не предвидите никакихъ препятствіи на дорог къ ея сердцу?
— Напротивъ, огромныя, отвчалъ шевалье де-Монгла.
— Но что же она за чародйка, эта Маргарита Жели, — эта голубиная душа вашего общества?
— Да, совершенная чародйка, но я боюсь за васъ вовсе не по тому, — нтъ! Я опасаюсь за васъ, какъ за моего молодаго друга: она увлечетъ васъ, заставить сойдтись съ нашимъ разгульнымъ кружкомъ, чего мн вовсе не хотлось-бы.
— Вы очень добры, шевалье, но меня сбиваетъ одно обстоятельство.
— Какое?
— Вдь тотъ кругъ, о которомъ вы такъ относитесь,— ваши друзья.
— А! хороша рекомендація! Не правда ли?
— Въ такомъ случа, что-жъ будетъ дурнаго въ моемъ сближеніи съ ними.
— Очень много.
— Но что-жъ именно?
— Вамъ придется поплатиться безсонными ночами, свжестью вашего сердца и, главное, самолюбіемъ, поставивъ вашу бдность противъ ихъ богатства.
— Но какъ-бы я ни былъ бденъ, отвчалъ, покраснвъ Лудовикъ де-Фонтанье: — однакожъ я все-таки считаю этихъ господъ себ равными и положеніе мое въ обществ нисколько не ставитъ меня ниже ихъ.
— Гмъ! Я вижу теперь, что вамъ нужна голая истина, въ томъ натуральномъ костюм, въ которомъ она вышла изъ своего знаменитаго колодца. Хорошо — положитесь на меня и и разоблачу ее передъ вами. Теперь вся сила заключается въ богатств и, если вы не въ состояніи противопоставить ему вашей звонкой монеты, то вамъ придется купить себ ваше воображаемое равенство цною низостей, подлостей и униженія. Что-жъ? нравится ли вамъ такое положеніе, мой другъ? Отвчайте!… У меня сохранились такія воспоминанія, что если я ими подлюсь съ вами, то вы на всегда возненавидите это равенство во имя золотаго тельца. А вдь я давно уже разсчитываюсь за него по дорогой цн. Покупая себ равенство цной пороковъ, вы будете также смшны какъ и Донъ-Кихотъ. Вспомните только, что на вашихъ рукахъ мать и кузина, что вы обязаны обихъ содержать, а послднюю выдать замужъ, сверхъ того вамъ необходимо пріобрсти прочное положеніе въ обществ, чего достичь бдному человку можно только трудомъ и терпніемъ. Правда, все это не очень весело — но чтожъ длать.
— Благодарю, сказалъ Лудовикъ, смотря съ изумленіемъ на шевалье де-Монгла. Я васъ больше не узнаю! Мн такъ и кажется, что я вижу предъ собой одного изъ семи мудрецовъ.
— Добрый другъ, отвчалъ де-Монгла, положивъ руку на плечо молодаго человка: — когда передо-мною нтъ ни бутылки, ни зеленаго поля, я удивляюсь ясности своей головы, но поврьте мн, что я длюсь своимъ смысломъ не со всми.
— Вы очень любезны, г. де-Монгла, но позвольте обратиться къ прежнему вопросу: желаете ли вы содйствовать мн въ задуманномъ план? Если только желаете, я могу уврить васъ, что остановлюсь именно тамъ, гд требуетъ долгъ сына и порядочнаго человка.
— Сомнваюсь, но я обязанъ вамъ благодарностью, и потому прошу распорядиться мной, какъ найдете лучше. Въ одномъ предупреждаю васъ, милый Лудовикъ, что вы начинаете игру, которую легко проиграть.
— На первый разъ я попросилъ бы васъ, любезный шевалье, познакомить меня съ Маргаритой Жели, по-крайней-мр, отрекомендовать меня съ благопріятной стороны. Кажется теперь вы должны убдиться, что таинственный кошелекъ вовсе не оправдываетъ вашего предположенія.
— Современемъ, надюсь, вы откроете мн тайну его, когда увритесь, что старый де-Монгла никогда не измнялъ секретамъ своихъ друзей. Что же касается вашего знакомства съ Маргаритой, ничего не можетъ быть легче. Если хотите, вы можете видть, говорить и понравиться ей даже сегодня, только…
— Позвольте остановить васъ на послднемъ слов. Я дйствительно, хотлъ бы понравиться Жели, но какъ?— въ этомъ будетъ вашъ первый совтъ, какъ опытнаго наставника въ любовныхъ похожденіяхъ.
— Одно могу подтвердить, что выборъ вашъ недуренъ, положитесь на меня вполн, и я сослужу вамъ службу, за которую старые короли награждали замками и жезлами маршаловъ. Чтобъ не откладывать дло въ длинный ящикъ, я долженъ напередъ познакомить васъ съ характеромъ Маргариты. Вы ужъ видли ее одинъ разъ, и, конечно, нашли ее очень смазливой двушкой. Надо вамъ замтить, что она дочь шатоднскаго фермера, оставленная сиротой въ ранней юности. Первое столкновеніе ея съ жизнію, нтъ сомннія, было вовсе нерадостное. Переходя изъ рукъ въ руки чрствыхъ эгоистовъ, добывая хлбъ тяжелымъ трудомъ — часто съ униженіемъ и затаенной ненавистью въ сердц, она пріобрла ту естественную независимость, которая отличаетъ бдную, но свободную женщину. Пожертвовавъ всмъ, что было для нея боле дорогаго,— именемъ, честью и лучшими надеждами, она’ разумется, не легко проститъ эти жертвы обществу, которое заставило ее упасть такъ низко. Она не такъ глупа, чтобъ не понимать, кто отнялъ у нея право на жизнь, и на столько развита, чтобъ не быть безмолвной рабой чужаго каприза. Поэтому будьте осторожны, и не оскорбляйте въ ней ни одного женскаго чувства. Надо замтить, что маркизъ д’Эскоманъ, — ея третій любовникъ а первыхъ двухъ она бросила именно съ той минуты, когда они стали смотрть на нее, какъ на игрушку своей пошлой прихоти. Съ этой независимостью въ Маргарит много гордости. Это не та гордость, которую мы привыкли видть въ нашемъ безцвтномъ обществ, гд посл заносчивой и чванливой фразы слдуетъ подлый поступокъ, нтъ, эта гордость женщины, которая, при всемъ сознаніи своего достоинства, доведена была нуждой до самооскорбленія. Она чувствуетъ это постоянно, но не позволить другому касаться больной раны своего сердца. Съ несчастіемъ, говорятъ, растетъ самолюбіе, по-крайней-мр, оно раздражается, и я понимаю, что если сила обстоятельствъ унизила насъ, то мы не хотимъ, чтобъ другіе напоминали намъ объ этомъ униженіи. Поврьте, что въ дочери угольщика всегда найдете гораздо больше самоувренности и самолюбія, чмъ въ дочери французскаго пера. Наконецъ долженъ прибавить, что Маргарита не корыстолюбива, но любитъ деньги, какъ средство своей общественной независимости. Она не продастъ ни одного поцлуя за вс помстья д’Эскомана, если-бъ онъ былъ совершенно противенъ ей, но и не откажется отъ кашемировой шали или изумруднаго ожерелья, подареннаго ей любимымъ человкомъ. Вотъ вамъ портретъ Маргариты Жели: по его чертамъ вы съумете составить планъ вашего дйствія, а остальное я предоставляю вол судебъ и вашей собственной.
Окончивъ свой длинный монологъ, какой только когда-либо онъ говорилъ въ одинъ пріемъ, де-Монгла съ особеннымъ удовольствіемъ посмотрлъ на Лудовика. Не трудно было догадаться, что шевалье думалъ въ эту минуту: ‘видишь-ли, хотлось ему сказать своему молодому ученику, какой палатой ума была нкогда эта сдая и лысая голова’.
Лудовикъ де-Фонтанье, какъ-будто подмтивъ заднюю мысль шевалье, сказалъ ему съ увлеченіемъ:
— Я безконечно обязанъ вамъ, любезный де-Монгла, такого умнаго и обязательнаго друга, какъ вы, мн врно не удастся еще разъ встртить въ жизни….
— Погодите, милый юноша, сказалъ шевалье, перебивая Лудовика на половин фразы. Что до моего ума, прошу не слишкомъ увлекаться имъ: это солнце рдко выходитъ изъ облаковъ и затмнія моей головы такъ обыкновенно, что врно еще разъ въ жизни вы не увидите меня въ такомъ философскомъ настроеніи. Притомъ, не думайте, чтобъ я былъ очень обязателенъ. Мое дло удить рыбку, гд она лучше ловится. За вс мои совты я попрошу васъ поставить сегодня десять червонцевъ на мою карту, противъ д’Эскомана. Если я выиграю, возвращаю вамъ деньги, если проиграю — зачтите ихъ за мои будущіе уроки.
— Охотно предлагаю вамъ весь мой кошелекъ, какъ онъ ни пустъ въ настоящую минуту, но гд же вы проводите свой вечеръ?
— Какъ? разв вы не приглашены маркизомъ провести съ нами безпутную ночь за городомъ, въ извстной гостинниц Полиньяка?
— Нтъ, я не видлъ сегодня д’Эскомана.
— Такъ ступайте домой и вы наврно найдете записку на стол, которая приглашаетъ васъ раздлить съ нами нашу дружескую пирушку. И я совтую вамъ непремнно пріхать,— тамъ будетъ Жели, это самыя удобный случай завязать съ ней первое знакомство.
— Если я буду званъ, надюсь увидть васъ сегодня вечеромъ, сказалъ Лудовикъ, подавайруку де-Монгла.
— И такъ быть посему! Теперь идите въ вашу префектуру, и спасайте Францію вашими декретами и безграмотными отношеніями деревеникъ мэров.
Друзья разстались и пошли въ разныя стороны.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Въ которой шевалье де-Монгла учитъ своего молодаго друга удить.

Гостинница Полиньяка была единственнымъ мстомъ, посл заведенія Бертрана, куда сходились шатоднскіе разгульные юноши, не желавшіе безпокоить буйными ночами мирныхъ жителей города. Она находилась въ двухъ миляхъ отъ Шатодна, и занимала великолпное мстоположеніе. Передъ ней текла небольшая, но чистая и быстрая рчка, съ ровнымъ и обширнымъ берегомъ, замкнутымъ на далекомъ горизонт высокими горами. На другомъ, поднятомъ берегу, зеленли виноградники, растворявшіе воздухъ своимъ цлебнымъ благовоніемъ, не вдалек лежалъ темный боръ, окруженный засянными полями и пастбищами. Окрестная сцена не была разнообразна, но не обыкновенно граціозна. Долины и горы, горы и долины перемщались такъ симметрично, что глазъ не утомлялся ни однимъ предметомъ на этой художественной картин.
Самое зданіе гостинницы стояло на отлогой мстности и было обнесено блой каменной стной. Длинный рядъ оконъ, обращенныхъ къ восточной, самой лучшей сторон окрестностей, составамъ единственное украшеніе постройки. Все прочее было крайне-незатйливо и даже ветхо. Осунувшійся балконъ, съ потрескавшимся гранитомъ и заржавленной ршеткой, давно отжилъ свое назначеніе, только трактирный слуга выходилъ на него, не за тмъ, чтобъ дохнуть свжимъ воздухомъ или полюбоваться восхитительнымъ видомъ, а вывсить мокрую салфетку или швырнуть въ рку разбитую рюмку.
Внутреннее убранство пріемной комнаты состояло изъ двухъ козетокъ, полдюжины креселъ, дюжины стульевъ краснаго дерева, уже довольно подержанныхъ и обитыхъ темно-малиновымъ сукномъ съ черными рисунками, столы были накрыты синими суконными скатертями, покрытыми пятнами всевозможныхъ цвтовъ и рисунковъ.
Окна залы были драпированы ситцемъ съ красными и черными цвтами, съ вышитою отдлкою того же цвта въ вид желудей и бубенчиковъ, занавски по краямъ были окаймлены галуномъ, и прихвачены къ косякамъ бронзовыми розетками. На стнахъ комнаты висли дв плохія гравюры, одна представляла сраженіе Мазепы, а другая Лудовика XIV въ версальскомъ саду. На камин стояли вызолоченные часы съ изображеніемъ Психеи, надвающей узкое платье, на подобіе гусарскихъ рейтузъ, съ коротенькой и тонкой таліей и съ крыльями бабочки за спиной. Подл Психеи скульпторъ изобразилъ какую-то мебель, такой загадочной формы, что она постоянно служила постителямъ предметомъ ежедневныхъ насмшекъ. Вотъ и вся изящная обстановка, которой славилось заведеніе Полиньяка.
Когда де-Монгла вошелъ сюда, здсь находилось уже нсколько молодыхъ людей, приглашенныхъ на вечеръ. Около восьми часовъ явился и Лудовикъ. Наконецъ двери растворились съ шумомъ и самъ толстенькій и угловатый Полиньякъ, содержатель гостинницы, ввелъ маркиза и Маргариту въ освщенный залъ.
Едва Жели показалась на порог, какъ ее встртили залпомъ рукоплесканій, она раскланялась со всми, но остановила особенно-любопытный взглядъ на Лудовик де-Фонтанье. Костюмъ ея былъ свжъ, но простъ. Она пріхала въ домашнемъ плать, которое особенно любила надвать, потому что казалась въ немъ гораздо интересне. На ней былъ надть шелковый голубой капотъ съ пунцовыми отворотами, лифъ его, вырзанный спереди, обрисовывалъ округленныя формы ея прекрасной груди и открывалъ полныя плечи, блыя какъ мраморъ, пышныя складки капота обхватывали стройный и гибкій станъ, который, судя по лтамъ, ея, казался слишкомъ тонкимъ. На рукахъ ея, довольно деликатныхъ отъ природы, были однакожъ слды прежней трудовой жизни, легкій загаръ и морщинки покрывали тонкую кожу.
Между тмъ какъ гости, изъ которыхъ многіе хотли польстить маркизу въ лиц его любовницы, съ восторгомъ и удивленіемъ приняли Жели, одинъ Лудовикъ де-Фонтанье остался холодно-равнодушенъ. При взгляд на Жели, въ душ его поднялся очаровательный образъ маркизы д’Эскоманъ, подъ вліяніемъ этого воспоминанія, Маргарита потеряла для него всякую обаятельную силу. Сравнивъ этихъ двухъ соперницъ, одну страдающую и другую пиршествующую, онъ вполн оцнилъ достоинства первой и недостатки второй. Въ эту минуту ему представилась Жели тираномъ, который разлучивъ супруговъ, играетъ своей жертвой, какъ кошка пойманной птичкой. ‘Неужели, подумалъ онъ, это олицетвореніе мщанскаго сладострастія способно было замнить д’Эскоману прелестную Эмму?’ Но чмъ глубже Лудовикъ почувствовалъ печальное положеніе маркизы, приготовленное ей куртизинкой, тмъ ршительнй приступилъ къ исполненію своего плана.
Онъ внимательно сталъ наблюдать за молодой четой, постоянно встрчаясь съ ободрительнымъ взглядомъ де-Монгла. Когда маркизъ д’Эскоманъ и его подруга замтили Лудовика среди гостей, то первый поклонился ему съ привтливой улыбкой, а у послдней глаза сдлались еще боле томными и на щекахъ сильне заигралъ румянецъ. Шевалье де-Монгла все это видлъ, и съ удовольствіемъ потиралъ руками.
Молодой человкъ былъ представленъ Маргарит самимъ маркизомъ д’Эскоманъ. Въ обхожденіи послдняго съ своей любовницею не видно было ни той пошлой небрежности, ни того надменнаго тона, съ которымъ онъ обращался къ Эмм. Напротивъ, онъ держалъ себя почти съ уваженіемъ, стараясь тмъ возвысить ее въ глазахъ своихъ друзей. Видно было по всему, что маркизъ д’Эскоманъ вовсе не былъ свободенъ отъ вліянія своего идола.
За каждымъ движеніемъ, за каждымъ взглядомъ Жели, онъ слдилъ съ истинно-рабскимъ угожденіемъ.
— Ну, какъ вы находите ее? спросилъ онъ, проводивъ Маргариту къ креслу и подходя къ Лудовику.
— Кого?
— Маргариту Жели.
— Я не позволяю себ неприличнаго сравненія, но если вы требуете полной откровенности, то, признаюсь вамъ, мое вчерашнее знакомство съ маркизой сильно вредить первому впечатлнію при взгляд на Маргариту.
— Странный вкусъ, проговорилъ маркизъ д’ЭсжомаА съ такимъ равнодушіемъ, какъ-бы говорили о посторонней для него женщин, но вмст съ тмъ въ лиц его проглянуло сомнніе.
Отвть маркиза словно раскаленнымъ желзомъ коснулся сердца молодаго человка. Лудовикъ вдругъ почувствовалъ страшную ненависть къ Жели: могъ ли онъ простить ей, что ее сравниваютъ съ его свтиломъ.
шевалье, подслушавъ этотъ разговоръ, такъ весело и выразительно посмотрлъ на Лудовика, что послднему сдлалось не совсмъ ловко отъ этого взгляда.
— Превосходное начало, мой геніальный другъ! сказалъ де-Монгла, проходя мимо Лудовика. Затроньте ревность въ одномъ, любопытство въ другой, — и побда на вашей сторон.
Между тмъ маркизъ д’Эскоманъ, проникнутый отзывомъ Лудовика о Маргарит или оттого, что не хотлъ показаться смшнымъ ревницемъ, только потребовалъ, чтобы молодой человкъ, какъ герой этого вечера, непремнно слъ за ужиномъ подл Маргариты.
Говорятъ, что наши чувства принимаютъ особенный характеръ, какъ скоро мы скрываемъ ихъ, и что этотъ оттнокъ легко замтить, когда дло касается чувства любви. Ложь и лесть боле всего походятъ на правду, и женщины гораздо легче увлекаются похвалами, чмъ самою любовью.
Въ положеніи Маргариты эта рефлекція чувства должна быть еще сильне: для нея любовь не была новостью, а лесть кружила ей голову тмъ превосходствомъ, котораго она, на самомъ дл, не имла, но тмъ боле о немъ мечтала.
Лудовикъ де-Фонтанье понялъ эту истину онъ осыпалъ свою молодую сосдку предупредительною услужливостью и самой нжной любезностью, но, къ величайшему удивленію его, Маргарита принимала все это очень холодно и равнодушно, отвчая ему не иначе какъ общими мстами. Такимъ обращеніемъ она чрезвычайно затрудняла Лудовика поддерживать съ нею разговоръ въ томъ же тон, въ какомъ онъ началъ его.
За то маркизъ д’Эскоманъ сердито нахмурилъ брови, видимо желая тмъ показать, что подобное обращеніе его новаго друга не совсмъ ему нравится.
Ужинъ кончился. Хозяинъ гостинницы и прислуга принммали десертъ и приготовляли карточный столъ. Въ это время шевалье де-Монгла подошелъ къ Лудовису, стоящему еще въ раздумьи отъ гордаго и чопорнаго поклона, которымъ отвтила Маргарита на рыцарскую вжливость его во время ужина.
— Ну что, каково идутъ дла? спросилъ шевалье Лудовика.
— Плохо, отвчалъ онъ, улыбаясь: — кажется вы оговорили Маргариту.
— Полно!.. продолжайте такъ, какъ вы начали. Какъ я вижу — вы хорошій тактикъ, но дурной дипломатъ. Разв вы не понимаете, что если женщина, на первый ражъ, прикидывается сдержанной, холодной и молчаливой, значитъ она не равнодушна къ вамъ.
— Вы полагаете?
— Ну да, только мн сдается, что вы ужъ слишкомъ ухаживаете за ней, продолжалъ шевалье де-Монгла:— кажитесь боле искреннимъ и мене приторнымъ. А умете ли вы удить?
— Нтъ, но къ чему такой вопросъ?
— А къ тому, что въ настоящемъ вашемъ положеніи это знаніе было-бы очень полезно вамъ. Представьте себ, что предъ вами плаваютъ лакомыя рыбки, и вы хотите поймать хотя одну изъ нихъ: вы бросаете имъ подъ самый носъ удочку съ приманкой, и выжидаете,— рыбка играетъ удочкой, но не наклевывается. Тогда вамъ надо показать будто вы хотите выдернуть удочку, замтивъ это, рыбка бросится на приманку и попадется на вашу удочку. Точно также надо ловить и женщинъ, мой другъ.
— Совтъ вашъ какъ всегда, отличается совершеннымъ знаніемъ жизни, и я постараюсь воспользоваться имъ.
— Непремнно — и вы увидите, что я не ошибаюсь, сказалъ де-Монгла. А чтобъ воспользоваться моимъ наставленіемъ, я совтовалъ-бы вамъ на нсколько минутъ оставить Маргариту и ссть за карты.
Предложивъ шевалье половину денегъ, взятыхъ съ собой, Лудовикъ согласился попробовать счастья, не мене слпаго, чмъ самая любовь.
И друзья услись рядомъ за карточнымъ столомъ.
Маргарита облокотясь на ручку кресла, стояла близь маркиза. Цлуя его, она въ тоже время обратила взоры свои въ сторону Лудовика и тутъ только онъ замтилъ въ первый разъ, что въ глазахъ ея, полузакрытыхъ, полныхъ нги и подернутыхъ томной влагой, мелькнулъ страстный взглядъ, расходившійся съ направленіемъ губъ молодой двушки.
Какъ новичекъ, Лудовикъ былъ необыкновенно счастливъ и въ карточной игр: ему удавались самыя отчаянныя ставки, онъ выигрывалъ безумныя пароли, такъ-что кучи золота, серебра и банковыхъ билетовъ все больше и больше росли передъ нимъ., Волненіе, испытанное Лудовикомъ отъ прикосновенія къ картамъ, пары крпкихъ напитковъ, поощренія его азартнаго дольщика — де-Монгла, воспламененнаго необыкновенной удачей — все это, подобно яду, заразило кровь де-Фонтанье, онъ разгорячился и, вроятно, надлалъ-бы множество глупостей, если-бъ не вспомнилъ, что у него есть бдная мать, передъ которой онъ быль въ эту минуту преступникъ.
Хотя маркизъ д’Эскоманъ владлъ всей опытностью игрока, но огромный проигрышъ, выпавшій на его долю, вывелъ его изъ обычнаго хладнокровія.
— Двсти пятьдесятъ луидоровъ на-слово! сказалъ маркизъ, проигравъ вс наличныя деньги.
— Сколько вамъ угодно, мой другъ, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье, прокинувъ дв фигуры, изъ которыхъ послдняя уже столько разъ выпадала, что нельзя было ожидать, что-бы она нашлась еще въ таліи.
— Теперь ужъ слишкомъ поздно гнуть пароль! воскликнулъ шевалье де-Монгла, опасаясь за увлеченіе Лудовика и общій ихъ интересъ.
— Но мн, право, стыдно этого счастья, которое сегодня преслдуетъ меня, возразилъ молодой человкъ.
Лудовикъ прокинулъ третью карту, она была одинаковаго куша со второй, онъ опять выигралъ и видимо разсердился на свою глупую удачу.
— Браво, мой безцнный другъ! радостно вскричалъ шевалье де-Монгла.— Дразните счастье! покажите ему, что вы вовсе не нуждаетесь въ немъ, и оно, какъ женщина, еще съ большею настойчивостью пойдетъ за вами.
Между тмъ какъ игра продолжалась, Лудовикъ даже не взглянулъ на Маргариту. Она находилась близъ него,— за тмъ же карточнымъ столомъ, украдкой посматривая на него очень, нжно,— но онъ какъ будто забылъ о ея присутствіи.
Такая рзкая перемна въ обращеніи Лудовика съ Маргаритой, не ускользнула отъ ея вниманія и сильно ее удивила не подозрвая съ его стороны особеннаго разсчета, она предпологала, что онъ остался недоволенъ ея равнодушіемъ и пототому старалась подстрекнуть въ немъ новую страсть кокетствомъ.
Теперь де-Фонтанье былъ для нея совершеннйшимъ идеаломъ: какъ женщину, ее ослпилъ этотъ необыкновенный успхъ игрока, этотъ блескъ золота, самая отвага его и пламенный взглядъ молодаго человка, такъ врившаго въ свое счастіе.
— Пятьсотъ луидоровъ! кто держитъ пятьсотъ луидоровъ? вскричалъ г. де-Монгла, подражая пронзительному голосу крупровъ.
— Я держу, сказалъ маркизъ д’Эскоманъ, котораго лицо — то блдное, то багровое, необыкновенно расширенные зрачки и тяжелое дыханіе обнаруживали сильное волненіе.
Лудовикъ де-Фонтанье наклонилъ голову въ знакъ согласія.
Въ это время, онъ почувствовалъ что-то похожее на головокруженіе. Не смотря на то, что онъ искренно желалъ проиграть, сердце его надрывалось, вполн поддаваясь могущественному вліянію страсти, и у него недоставало силъ избавиться отъ мучительнаго томленія, сжимавшаго его грудь, — томленія, которое испытываютъ вс игроки. Въ эту минуту для него не существовало Маргариты и только прелестный образъ Эммы, призываемый имъ въ душ, неясно носился въ какомъ-то туман передъ его глазами.
Воцарилась торжественная тишина, прерываемая только шелестомъ прокидываемыхъ картъ, счастіе и въ этотъ разъ измнило маркизу д’Эскоману: на него было жалко и страшно взглянуть.
— Пойдемте! сказалъ онъ наконецъ, взявъ за руку Маргариту.
Молодая женщина не трогалась съ мста, продолжая вертть межъ пальцами карточку, которую за нсколько минуть предъ тмъ она исколола булавкой.
— Нтъ! отвчала она маркизу: — мн хочется попробовать, не будетъ-ли счастье г. де-Фонтанье благосконне ко мн чмъ къ вамъ.
— Идетъ тысячу луидоровъ! вскричалъ шевалье де-Монгла, нсколько сдавленнымъ голосомъ.
— Къ чему ужъ много, де-Монгла? мое желаніе гораздо скромне: я только домогаюсь браслета, такъ долго общаннаго маркизомъ, я ставлю на карту цну этой вещи — 25 луидоровъ, мосье де-Фонтанье вроятно согласится принять эту ставку!
— У васъ нтъ денегъ, проговорилъ д’Эскоманъ съ нетерпніемъ.
— Также точно, какъ и васъ маркизъ, но завтра… и въ ожиданіи этого завтра, я уврена, что де-Фонтанье не откажется отъ моего векселя, и Маргарита бросила на столъ передъ Лудовикомъ свою исколотую карту, согнутую въ четверо.
— Рыбка наклевывается, тихо проговорилъ шевалье де-Монгла, своему молодому сосду:— приготовтесь во-время вытянуть удочку.
Безумная надежда раздраженнаго игрока, часто переживающая послдній червонецъ, уязвила маркиза д’Эскоманъ въ самое сердце. Разсудокъ совтовалъ ему уйдти, а страсть только искала какого-нибудь повода, чтобъ ему остаться, въ подобномъ случа она всегда беретъ верхъ и заглушаетъ голосъ разума. Такъ случилось и съ маркизомъ: онъ провозгласилъ, что держитъ остальную часть тысячи луидоровъ,
Но счастіе и на этотъ разъ не измнило двумъ друзьямъ, и Маргарита, вставая изъ-за стола, со вздохомъ проговорила:
— Увы! прощай мой прелестный браслетъ.
При этихъ словахъ шевалье де-Монгла толкнулъ Лудовика колномъ.
— Со всмъ нтъ, отвчалъ ей де-Фонтанье, мое капризное счастіе должно смириться передъ вами,— и если маркизъ позволитъ, то завтра же браслетъ будетъ на вашей рук.
— Очень жаль, что вы не милліонеръ, сказалъ шевалье де-Монгла такъ громко, чтобъ Маргарита его услыхала: — при вашей щедрости было-бы чрезвычайно пріятно быть вашей любовницей или, по-крайней-мр, другомъ.
Маркизъ д’Эскоманъ сдлалъ видъ, что не понялъ этого намека и, обратясь къ Маргарит, простился съ ней поцлуемъ, означавшимъ, что ей пора уже удалиться, потомъ онъ началъ смшивать карты съ какимъ-то судорожнымъ движеніемъ: руки его дрожали, кровь прилилась къ вискамъ и глаза выражали бшеный гнвъ, чуть-чуть сдержанный необыкновеннымъ усиліемъ воли. Немного погодя онъ вышелъ изъ комнаты, сказавъ что детъ домой за деньгами и тотчасъ вернется.
Послдній проигрышъ, и внезапный отъздъ маркиза произвели нкоторую суматоху общества и каждый изъ присутствующихъ спшилъ ею воспользоваться, чтобъ свободно вздохнуть.
Шевалье де-Монгла собралъ со стола кучу золота и банковые билеты, лежавшіе передъ Лудовикомъ де-Фонтанье, отнесъ ихъ въ смежную съ залой комнату и, выложивъ тамъ на столикъ весь свой выигрышъ, раздлилъ его, какъ слдовало, по поламъ.
— А вдь чудное дло — игра! вскричалъ онъ, перебирая пальцами золото и судорожно сжимая банковые билеты. Посмотрите-ка, мой другъ, этотъ глупый металлъ и эти бумажные лоскутки заключаютъ въ себ цлый міръ наслажденій и счастія. Все это укладывается въ горсти, но жъ этой горсти заключается все. Да, все, тутъ и молодость и любовь, тутъ вс удовольствіе и дружба. Хорошо живется съ ними!— сказавъ это, шевалье де-Монгла замтилъ, что молодой его другъ, не обращая особеннаго вниманія на свой довольно значительный выигрышъ, стоялъ, прислонившись къ окну, и погруженный въ задумчивость, о чемъ-то мечталъ, смотря на звздное небо.— Э! да вы меня не слушаете! продолжалъ де-Монгла звоня золотомъ но зеленому сукну.
— Я никогда не разсчитывалъ жить выигрышемъ, сказалъ де-Фонтанье, и потому, можетъ быть, мн хочется спать посл цлаго вечера такихъ глупыхъ впечатлній.
— Очень жалко, замтилъ де-Монгла, что вы любите разсуждать тамъ, гд вовсе не надо. Игра и любовь должны быть далеки отъ всякаго сомннія, а сомнніе есть первый шагъ къ разсужденію, какъ говаривалъ мой ученый ддушка. Кстати, прибавилъ онъ, показывая на стну, вдь она здсь.
— О комъ вы говорите?
— О Маргарит, чертъ возьми! Васъ раздляетъ съ ней одна тоненькая перегородка, въ послднее время она послилась здсь, ради наслажденія природой и утреннихъ освжительныхъ прогулокъ. Не хотите-ли вы, чтобъ я постучалъ къ ней въ стну и заговорилъ о васъ?
— Но вы забыли, что маркизъ д’Эскоманъ вроятно теперь у нея.
— Да разв вы не слыхали, что онъ похалъ домой — набить свой кошелекъ золотомъ своей законной супруги.
При послднемъ замчаніи де-Монгла у молодаго человка потмнло въ глазахъ, онъ вдвойн почувствовалъ презреніе къ своему золоту, выигранному у маркиза.
— Ба! ба! вскричалъ де-Монгла, непереставая и зрніемъ, и осязаніемъ наслаждаться своимъ выигрышемъ: — какъ это попала въ мои билеты вещь — совершенно посторонняя?
— Что такое?
— Карточка Маргариты, и больше ничего.
— Изорвите ее, наврно вы не предполагаете, чтобъ я принялъ отъ Маргариты 25 луидоровъ взамнъ общаннаго ей браслета?
— Конечно нтъ! Но такъ-какъ все, что принадлежитъ любимому нами существу, должно быть для насъ драгоцнно, то сохраните у сердца эту карту. Та, та, та! да здсь что-то написано, — на карт брошенной вамъ такъ равнодушно.
Шевалье де-Монгла развернулъ карту и дйствительно оказалось, что на ней булавочные проколы означали буквы, а буквы эти сложились въ одно слово: любите.
— ‘Тяни черта за хвостъ’! какъ говаривали въ наше время. воскликнулъ де-Монгла. И такъ рыбка наклевывается гораздо скорй, чмъ я думалъ. Позволите, милый другъ, полакомиться за вашъ счетъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
О непостоянств добродтели, когда вмшается дьяволъ.

Шевалье де-Монгла подошелъ къ Лудовику де-Фонтанье, еще стоявшему у окна.
— О чемъ вы такъ задумались? спросилъ первый.
— О томъ, что я во всю мою жизнь не уставалъ такъ, какъ сегодняшній вечеръ, отвчалъ Лудовикъ.
— Тломъ или сердцемъ? сказалъ де-Монгла съ лукавой улыбкой.
— И тмъ и другимъ, но посмотрите на эту спящую окрестность полей, на это ясное небо: какой разительный контрастъ съ нашей душной комнатой и съ этой пошлой обстановкой игорной залы. И Лудовикъ опять задумался.
Дйствительно, восхитительная южная ночь упала на окрестности Шатодна. Зелень, облитая луннымъ свтомъ, играла всевозможными переливами цвтовъ, надъ ркой и полями лежалъ легкій и прозрачный туманъ, освженный влагой росы, на склонахъ горъ, одтыхъ тнью, рзко отдлялись лса отъ общей панорамы. Глубокое и нсколько страшное для человка спокойствіе природы нарушалось кой-гд чириканьемъ наскомыхъ и крикомъ ночной птицы. Но шевалье де-Монгла, взглянувъ на эту картину, вынулъ носовой платокъ, очень громко посморкался и отвернулся отъ окна.
— Я люблю, сказалъ онъ, прекрасные виды и сентиментальныя настроенія только тогда, когда у меня нтъ въ карман ни одного су и когда моя голова свжа отъ винныхъ паровъ. И такъ, прибавилъ де-Монгла, обращаясь къ Лудовику:— съ чего же мы начнемъ и чмъ окончимъ наше любовное приключеніе?
— Вы знаете, любезный шевалье, мои намренія: кажется, они совершенно согласны съ вашими добрыми совтами.
— Опять философія! да перестанемъ говорить объ этомъ. Теперь вовсе не время пренебрегать шалостями, которыя такъ удались намъ сегодня.
Эта выходка, нисколько не сконфузила Лудовика де-Фонтанье.
— Если я кажусь нсколько заинтересованнымъ Маргаритой, сказалъ онъ: то единственно потому, чтобъ доказать маркизу д’Эскоманъ, какъ его дурачитъ эта женщина, а онъ, между тмъ, покинулъ для нея чудную Эмму.
Посл этихъ словъ шевалье де-Монгла вскочилъ съ мста и, ударивъ себя въ лобъ, поднялъ руки къ небу, какъ человкъ, сильно озадаченный неожиданной встрчей. Онъ хотлъ было что-то отвчать, но въ это самое время нсколько голосовъ изъ залы позвали туда обоихъ друзей. Они вошли въ залъ. Выраженіе глубокаго изумленія еще не сошло съ лица де-Монгла. такъ-что каждый изъ гостей обратился къ нему съ вопросомъ, что такое съ нимъ случилось?
— Не пугайтесь! отвчалъ послдній. Все дло въ томъ, что де-Фонтанье сообщилъ мн теорію охоты въ одинъ разъ за двумя зайцами, что меня очень изумило.
На этомъ разговоръ, къ общему удовольствію всхъ, оборвался. Гости, еще не оставившіе игорныхъ столовъ, продолжали атаки и пораженія на зеленомъ пол. Мрачные и молчаливые, они сосредоточили все свое вниманіе на картахъ: это уже не было простымъ увлеченіемъ игрою, но походило на иступленіе. Глядя на играющихъ, невольно представлялся воображенію одинъ изъ тхъ эпическихъ поединковъ, столь обыкновенныхъ въ XVI и XVII столтіяхъ, когда отважныя шайки дворянъ нападали одна на другую, съ той единственной разницею, что вмсто прежняго бряцанія стальнымъ оружіемъ теперь слышался звонъ проклятаго металла, вмсто вызововъ на смерть — игорные термины, вмсто стона умирающихъ — крики досады проигравшихся.
Посреди взволнованнаго общества одинъ только шевалье де-Монгла не поддался общему настроенію и сохранилъ спокойствіе и хладнокровіе. Онъ началъ играть вторую партію, и на этотъ разъ отчаянно проигрался.
Странное, но обыкновенное противорчіе! Человкъ, выказавшій въ начал вечера, когда выигрывалъ, истинно ребяческую радость переносилъ теперь съ необыкновеннымъ равнодушіемъ несчастіе и отодвигалъ отъ себя проигранныя кучи золота съ изумительнымъ хладнокровіемъ.
Не прошло и получаса, какъ шевалье де-Монгла проигралъ все свое золото и вс банковые билеты, за нсколько минутъ передъ тмъ казавшіеся ему цлымъ состояніемъ.
При восклицаніяхъ всеобщаго удивленія, онъ спокойно всталъ изъ-за стола и взялся за шляпу.
— Вы не намрены ли уйдти первымъ? спросилъ его д’Эскоманъ, — уже давно сидвшій между игроками.
— Да, ухожу, любезный маркизъ, отвчалъ де-Монгла, ударяя по пустымъ карманамъ своего жилета.
— Ба! да вы очень хорошо знаете, что мы отвчаемъ на сколько вамъ будетъ угодно.
Веселое расположеніе духа опять возвратилось маркизу д’Эскоманъ, успвшему на половину отъиграться.
— Я поврилъ-бы вашимъ словамъ, маркизъ, отвчалъ де-Монгла: — если-бы вы не высказали мн еще такъ недавно ваше недовріе.
— Шевалье де-Монгла! вскричалъ маркизъ. Неужели вы способны такъ долго помнить случайно брошенное слово? Досел мы знали васъ за великодушнйшаго дворянина, о какомъ, только сохранились воспоминанія въ нашихъ пыльныхъ архивахъ. Но если вы ужъ ршились испортить нашъ общій вечеръ, то дайте же намъ, по-крайней-мр, выпить за ваше здоровье. Пусть этотъ тостъ будетъ дополненіемъ моего нжнйшаго извиненія передъ вами господа! выпьемте же за достойнаго представителя стараго времени и сильныхъ кутилъ прошлаго вка — за здоровье шевалье де-Монгла!
Тостъ былъ принятъ съ удовольствіемъ. Де-Монгла, разсыпавшись въ благодарностяхъ и поклонахъ la Louis XIV, поспшилъ выйдти изъ залы, шепнувъ нсколько словъ Лудовику мимоходомъ.
Вскор затмъ кончилась игра, и гости стали расходиться по домамъ.
Прежде чмъ маркизъ вышелъ изъ гостинницы, онъ постучался тихонько въ дверь Маргаритиной комнаты: ключъ оставался въ замк, но изъ комнаты никто не подалъ голоса.
Лудовикъ де-Фонтанье проводилъ маркиза до дому, и когда тотъ вошелъ къ себ, онъ остался одинъ на улиц.
Сильныя душевныя движенія, испытанныя имъ впродолженіе цлаго дня, бросили его въ лихорадочное состояніе, взволновали и разгорячили воображеніе. Лудовикъ де-Фонтанье, хотя и былъ утомленъ, съ непривычки такъ долго засиживаться на вечерахъ, однакожъ, не нормальное настроеніе его духа, придало ему столько энергіи, что онъ, еще нсколько времени, ходилъ взадъ и впередъ мимо высокихъ мрачныхъ стнъ, за которыми жила маркиза д’Эскоманъ. Подъ вліяніемъ новыхъ утомительныхъ впечатлній, мысль его мало-по-малу прояснилась, и любовь Эммы снова представилась ему во всей чистот и прелести.
Въ дом маркиза д’Эскоманъ мелькалъ свтъ изъ одного окна въ другое, вроятно отъ свчи, освщавшей ему дорогу по темнымъ комнатамъ. Когда Лудовикъ увидлъ этотъ свтъ, впервые овладло имъ чувство ревности и онъ сталъ внимательно слдить, гд остановится маркизъ и войдетъ-ли онъ въ тотъ завтный альковъ, который составлялъ для Лудовика символъ святыни.
Пылкое воображеніе молодаго человка нарисовало ему безъ покрывала картину, отъ которой онъ содрогнулся въ припадк досады. Одна только мысль о любви маркиза къ Маргарит не допустила Лудовика профанировать пошлыми догадками свой высокій идеалъ. Но въ его-ли власти было разсять черныя думы?…
Съ той самой минуты, когда эгоистическая мысль запала ему въ душу, святая любовь его померкла предъ нечистыми побужденіями, въ которыхъ до-сихъ-поръ онъ еще колебался.
Въ послдній разъ Лудовикъ взглянулъ на домъ маркизы, намреваясь бжать того мста, которое такъ сильно возмутило его, какъ вдругъ онъ почувствовалъ на своемъ плеч легкое прикосновеніе чьей-то руки, и женскій голосъ позади его сказалъ:
— Господинъ де-Фонтанье, мн необходимо переговорить съ вами.
Подъ вліяніемъ испуга, Лудовикъ не имлъ времени одуматься, онъ принялъ говорившую съ нимъ женщину за маркизу и почувствовалъ что силы его оставляютъ, онъ судорожно ухватился за ея руку, лежавшую на груди ея.
Дама хотла отступить, но при этомъ движеніи съ ея головы упалъ капишонъ и молодой человкъ увидлъ предъ собою вмсто Эммы — Маргариту.
— Маргарита здсь! такъ поздно! вскричалъ онъ.
— Да, отвчала она. Мн необходимо было сегодня видться съ вами: я не могу принять васъ у себя, квартиры вашей я не знала и мн оставалось одно — идти слдомъ за вами.
— Могу ли узнать, чему я обязанъ такой честью? спросилъ Лудовикъ де-Фонтанье голосомъ, возможно боле спокойнымъ.
— Мн, господину де-Фонтанье, слдуетъ спросить васъ, чему я обязана вашей ненавистью ко мн?
— Ненавистью! воскликнулъ Лудовикъ, смущенный такимъ неожиданнымъ вопросомъ.
— Да!.. Я буду съ вами откровенна!… Въ то время, когда вы разговаривали съ шевалье де-Монгла у раствореннаго окна, я стояла у другаго, смежнаго съ нимъ, и, разумется, слышала весь вашъ разговоръ: вы хотите меня разлучить съ маркизомъ.
— Со всмъ нтъ, я только хочу возвратить маркиза его несчастной супруг.
— Въ чемъ-бы ни состояла цль ваша, г. де-Фонтанье, но надо быть отъявленнымъ негодяемъ, чтобъ ршиться похитить любовь женщины съ тмъ, чтобъ продать эту любовь.
— Продать?…
— Да, продать! Вдь вы не разуврите меня и не убдите общества, что ваше непонятное участіе къ кому-то, кого вы едва знаете со вчерашняго дня, отъ кого вамъ ни тепло ни холодно, что это участіе не основано на торг, разумется, тайномъ…. Послушайте! Поклянитесь мн, что ваше расположеніе къ маркиз никогда не переступало предловъ чистой дружбы, какую только молодой человкъ вашихъ лтъ можетъ чувствовать къ женщин моего возраста, — и тогда — жертва или нтъ, вашего каприза или вашей страсти, я сама помогу вашимъ желаніямъ, сама разорву свою связь съ маркизомъ д’Эскоманъ.
Лудовикъ де-Фонтанье молчалъ. Его любящее сердце еще слишкомъ сильно билось отъ впечатлній, навянныхъ на него сладострастными мыслями, чтобъ онъ могъ въ эту минуту солгать.
— Ахъ, Боже мой! воскликнула Маргарита, всплеснувъ руками.— И эти люди, съ сердцемъ полнымъ разврата, еще осмливаются клеймить падшихъ и осуждать развратъ.
И она зарыдала.
Плачущей женщин мы всегда боле сочувствуемъ: слезы Маргариты скоре растрогали Лудовика, чмъ ея упреки. Онъ смягчился и, взявъ молодую Дюнуазску за об руки, влажныя и горячія, заговорилъ съ ней боле нжнымъ голосомъ.
— Успокойтесь!— сказалъ онъ. Вы очень ошибаетесь, если подозрваете въ моемъ участіи къ маркиз д’Эскоманъ какую-нибудь своекорыстную цль. Увряю васъ, что я былъ сильно тронутъ положеніемъ этой женщины: молодой, прелестной, богатой, необыкновенно симпатичной, а между тмъ лучшіе годы ея жизни проходятъ въ постоянныхъ слезахъ и въ полномъ забвеніи. Вы виновница ея несчастія, конечно, не сознавая того. Я васъ не зналъ и потому ошибся въ выбор средствъ: конечно было-бы лучше, если-бъ я обратился къ вамъ и откровенно объяснилъ страданія маркизы, о которыхъ вы не знаете, нтъ сомннія, вы оцнили-бы ея грустное положеніе и почувствовали-бы состраданіе къ ея горю.
При этихъ словахъ Маргарита сла на скамью подл дома, закрыла лицо руками и, посл минутнаго молчанія, заговорила глухимъ и задыхающимся голосомъ.
— Понятно, почему вы принимаете въ ней участіе: она богата, прекрасна, и, по словамъ вашимъ, вовсе не заслужила такихъ страданій. Но разв вы думаете, что моя жизнь — дочери простаго фермера,— мене печальна и не стоитъ вашего состраданія? Неужели вы полагаете, что наше сердце не обливается точно также кровью, когда мы длаемся прихотью вашихъ животныхъ апетитовъ?… Мн хотлось-бы разсказать вамъ повсть моей жизни, но впрочемъ къ чему это послужитъ? подобная жизнь, общій удлъ дтей нашего сословія. Представьте себ двушку въ пятнадцать лтъ, съ сердцемъ еще не испорченнымъ, у которой есть уже женихъ, какой-нибудь честный ремесленникъ, но въ это самое время непрошеная гостья — страшная нищета — исподволь подтачиваетъ въ сердц ея матери вс чистыя убжденія, и, хотя материнское оердц, изъ любви къ своему ребенку, твердо переносить вс несчастія, но нищета, какъ ржавчина съдающая сталь, одолваетъ наконецъ самое святое чувство. Бдная матъ! Поврьте, какъ-бы разсудокъ мой ни обвинялъ ее, но сердце всегда ее оправдываетъ!… Скорби прошедшаго заставили ее бояться за мое будущее и сколько разъ она твердила сама про себя: ‘Моя маленькая Маргарита, теперь ты такъ весела, такъ беззаботна, такъ любишь цвты и псня и большую часть дня бгаешь за бабочками въ полисадник, вдали отъ мастерской, — а потомъ?… что ожидаетъ тебя въ жизни? Та же гнтущая бдность, которую я кой-какъ перенесла, но ты не перенесешь ее. И вотъ, въ то самое время, когда она такъ разсуждала, является молодой человкъ, гораздо красиве и увлекательне бднаго мастероваго: онъ сыпетъ золотомъ, толкуетъ о любви и безпредльномъ счастьи и сулитъ богатства!… Боже мой! Да разв вы не знаете, де-Фонтанье, что такое воздушные замки для молодой двушки? Она съ довренностію смотритъ вдаль жизни, и пренаивно думаетъ, что ее ожидаютъ одн радости и удовольствія съ тмъ, кого избираетъ ея сердце. И вотъ мать, воображая себ, что она ввряетъ дочь свою благородному и великодушному человку, молчитъ, смотритъ на все сквозь пальцы, пока не узнаетъ послдней потрясающей развязки. А потомъ что?… старая мать умираетъ съ горя, а обманутая дочь ея, у которой отняли послднее сокровище, опускается въ омутъ разврата, испытывая все, что есть самаго грязнаго и пошлаго въ вашемъ, такъ-называемомъ, образованномъ обществ. Вотъ, де-Фонтанье, грустная повсть падшей женщины! И посл этого, неужели вы скажите, что мы не вправ проклинать свою судьбу? Неужели посл этого мн еще надо уврять васъ, что мы также страдаемъ, также плачемъ, когда видимъ, что мы обмануты, унижены, и понимаемъ все презрніе къ себ любовника, чувство котораго онъ никогда не въ состояніи скрыть отъ насъ. И вы ршаетесь бросить камнемъ въ насъ, у которыхъ мене всего защиты и даже права на нее?… Вдь я хорошо поняла смыслъ только-что сказанныхъ вами словъ! Они ясно говорили: ‘по какому праву ты носишь на груди своей атласъ, на плечахъ — бархатъ, въ волосахъ — цвты, когда въ награду за-то, что у тебя отняли,— тебя ожидаетъ таже нищета, въ которой ты родилась. За-чмъ же ты загородила дорогу къ счастію знатной маркизы!’ по какому праву, я спрошу васъ, эта знатная и богатая дама, сама не зная того, задаетъ жизнь и счастіе милліоновъ подобныхъ мн? По какому праву вы сами, г. де-Фонтанье, такъ или иначе участвуете въ нашемъ убійств, и не хотите позволить намъ единственной отрады, — любви?
Маргарита говорила съ такимъ горячимъ увлеченіемъ, въ словахъ ея было такъ много убдительной энергіи, что Лудовикъ нсколько изумился такой сил искренняго негодованія, такому ясному пониманію своего положенія.
— Въ словахъ вашихъ очень много правды, дитя мое! отвчалъ ей молодой человкъ. Вы повстаете противъ общества, противъ людскихъ пороковъ, — но вдь это избитая тэма. Никто не сомнвался, что въ жизни, какъ она есть, на одно благословеніе приходятся тысячи проклятій: что человчество идетъ путемъ страшной борьбы, оставляя за собой цлое море слезъ и крови. Но загляните въ мансарду, гд томится голодомъ мать съ кучей полунагихъ дтей, и сравните свое положеніе съ этой семьей, и вы позавидуете себ.
— Вы плачете здсь,— подл этого дома, а въ нсколькихъ шагахъ отъ васъ, въ его стнахъ, за этими кружевными и шелковыми гардинами тоже плачетъ женщина, — прибавилъ Лудовикъ, указывая на безмолвныя и мрачныя окна замка. Врьте мн, что эта женщина, какъ-бы вы ее не оскорбили, не задумалась-бы осушить ваши слезы, если-бъ только это зависло отъ нея. Слова ваши совершенно убждаютъ въ томъ, что не вы виноваты въ вашихъ прошлыхъ ошибкахъ, но теперь остается вамъ доказать, что вы вполн имете право на сочувствіе и уваженіе общества…
— Я больше не люблю маркиза д’Эскоманъ, прервала его Маргарита, проговоривъ это голосомъ тихимъ и дрожащимъ. Ея глаза, устремленные въ эту минуту на Лудовика, блеснули въ темнот ночи, какъ молнія.
Посл вечернихъ происшествій эти слова были понятны Лудовику, если-бъ даже голосъ молодой двушки не высказывая, того, что таилось въ ея сердц.
Большею частію добровольное признаніе женщины въ любви производитъ въ мужчин или крайнее отвращеніе, или непреодолимое желаніе…
Когда чаша полна, то стоить попасть въ нее одной лишней капл, будетъ-ли та капля нектара или капля воды, и жидкость перельется чрезъ край.— Такъ было и съ Лудовикомъ де-Фонтанье.
— Нтъ, сказалъ онъ нехотя и запинаясь, какъ будто-бы слова срывались съ его губъ, какою-то невидимою силою, противъ желанія его сердца. Но, наконецъ, кого же вы любите. Маргарита?
— Васъ, мой милый Лудовикъ, сказала Жели въ порыв огненной страсти, и упала на грудь де-Фонтанье.
Въ ту самую минуту окно дома съ шумомъ растворилось надъ ними.
Маргарита пронзительно вскрикнула и мгновенно исчезла въ темнот, а Лудовикъ скорыми шагами пошелъ за нею.
Разговоръ молодыхъ людей не достигъ ушей маркиза д’Эскоманъ, но онъ услыхалъ послдній крикъ Маргариты, и узналъ ее по голосу. Спустя нсколько минутъ, маркизъ слъ на коня и полетлъ къ гостинниц Полиньяка, чтобъ убдиться въ своихъ подозрніяхъ. Не заставъ Маргариту дома, онъ воротился къ себ и легъ спать, но сонъ не сомкнулъ его глазъ цлую ночь. Онъ часто вставалъ съ постели, бгалъ по комнат въ сильномъ волненіи, и только по утру, утомленный выдержанной имъ бурей, опустился въ кресло и задремалъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Что оказалось подъ корою?

Современные писатели очень подробно анализировали человческое сердце и съ изумительною точностью опредлили вс малйшіе его изгибы, источникъ разныхъ побужденій инстинктовъ и желаній.
Но, не смотря на глубину и тонкость этихъ замчательныхъ анализовъ, намъ кажется что писатели не совсмъ удовлетворительно опредлили причину того смшенія разнообразныхъ чувствъ, которое часто замчается въ человческомъ сердц и бываетъ причиной поразительныхъ противорчій между нравственными убжденіями и поступками человка. Мы думаемъ, что никто не страдаетъ столько отъ измны женщины, какъ самый холодный эгоистъ. Полное самоотверженіе во всякомъ случа ничто иное какъ заблужденіе, и потому-то эгоистъ всегда сохраняетъ къ самому себ такую дозу любви, какой душа человческая никогда не удляетъ постороннему существу. Поэтому всякой ударъ нанесенный идолопоклонству эгоиста отзывается въ сердц его гораздо глубже, чмъ въ сердцахъ людей раздляющихъ свои привязанности между многими. Только великодушіе въ состояніи смягчать человческія скорби и страданія. Есть люди, для которыхъ страданія другихъ составляютъ ихъ собственное страданіе. Не отдляя себя отъ общей массы, и, живя съ ней одними впечатлніями, желаніями и интересами, эти люди, ради счастія близкихъ имъ, готовы на вс пожертвованія,— кром одного — перестать любить.
Не такъ поступаютъ эгоисты. Для нихъ истинной любви, со всми ея увлеченіями и ошибками, не существуетъ. Она проходитъ въ ихъ сердце чрезъ самолюбіе, и самолюбіе составляетъ главную пружину ихъ дйствій, вс же остальныя чувства занимаютъ нмыя роли на сцен и если главному актеру, самолюбію случится бытъ освистаннымъ — паденіе антуража полное и неизбжное.
Но обратимся къ маркизу. Онъ страдалъ безсоницей вовсе не потому, чтобъ очень любилъ Маргариту или былъ задтъ заживое сомнніемъ въ ея врности, — ему просто не спалось оттого, что онъ ея держался. Вотъ и новое слово употребляемое прежде только въ отношеніи къ собакамъ и лошадямъ, теперь примненное и къ женщинамъ.
Честолюбецъ держится женщины съ цлью посредствомъ нее возвыситься, тщеславный — потому, что женщина, съ огромной извстностью въ обществ, придаетъ своему любовнику столько же вса и значенія, сколько и свора отличныхъ гончихъ собакъ и великолпная четверня кровныхъ лошадей. Простакъ держится женщины потому только, что до него содержали ее нсколько сотенъ значительныхъ особъ, скупой потому, что она ему стоитъ не дорого, большая же часть людей держится женщинъ изъ-за того, что уже много денегъ на нихъ потратила. Послднее положеніе мужчины чрезвычайно мтко обрисовывается обычаемъ, существующимъ между азартными игроками: обыкновенно горячій игрокъ, проигравъ значительную сумму и пытаясь отъиграться, прибгаетъ къ послднему отчаянному средству, называемому на язык игроковъ — мартингалы. Мартингаль ни что иное, какъ ставка на карту суммы равной всему проигрышу, съ наддачею постояннаго куша. Такого рода игра въ любви составляетъ не послднее благо для женщины, потому что сумма на ея содержаніе значительно возрастаетъ прежде, чмъ ея обладатель хладнокровно подумаетъ объ этомъ. Точно такъ игрокъ удесятеряетъ кушъ каждой новой ставки, прежде чмъ онъ запишетъ и сочтетъ, свой проигрышъ и выигрышъ, всякій разъ приводя въ свое оправданіе двадцать самыхъ основательныхъ причинъ, чтобы тмъ убдить самого себя, что разсчетъ его совершенно вренъ. Но мы избавимъ читателей отъ мелкихъ подробностей этой житейской комедіи, развязка которой составляетъ тотъ же пошлый пуфъ. Маркизъ д’Эскоманъ принадлежалъ къ этому разряду людей. Онъ приводилъ въ оправданіе своего бшенства дв самыя основательныя причины: что Маргарита стоила ему и много денегъ и много труда.
И въ-самомъ-дл она была его твореніе. Онъ принять ее изъ рукъ одного армейскаго офицера, жестокаго и грубаго, какъ лошадиная скребница.
Такой любовникъ разумется, не могъ сообщить Жели ни изящнаго воспитанія женщины, ни свтскихъ манеръ. Когда она разсталась съ своимъ пьянымъ гренадеромъ, на ней остался отпечатокъ казарменной дикости въ обхожденіи, язык и во взгляд на вещи. Нельзя сказать, чтобъ маркизъ д’Эскоманъ былъ въ состояніи облагородить или перевоспитать ее: на это онъ былъ не способенъ, но его мелкій и свтскій развязный умъ во многомъ преобразовалъ Маргариту. Онъ ввелъ ее въ боле приличное, по-крайней-мр, мене грубое общество, онъ посвятилъ ее въ тайны туалета, музыки и общественнаго обращенія. Наконецъ, какъ онъ былъ счастливъ, когда замтилъ, что она успшно воспользовалась его уроками, съ той изумительной легкостью, на которую способны только женщины. Маркизъ наряжалъ свою куклу, не стсняясь расходами, онъ тратилъ на ея платья, блонды и драгоцнности такой капиталъ, на проценты котораго можно было-бы безбдно существовать честному семейству.
Но были и другія причины, по которымъ маркизъ д’Эскоманъ жилъ Маргаритой.
Она развлекала его праздность, льстила его самолюбію выражая собою, нкоторымъ образомъ часть его капитала. Сверхъ того истощенному не по лтамъ, маркизу очень нравилась пылкая энергическая Дюнуазска. Но что особенно безпокоило маркиза — это язвительная молва Шатодна: онъ думалъ что скажутъ въ обществ, что скажутъ въ клуб, что наконецъ скажетъ шевалье де-Монгла, когда вс узнаютъ, что красавецъ д’Эскоманъ, цвтъ дюнуазскихъ щеголей, предполагавшій пересоздать все городское общество, — обманутъ, покинутъ и осмянъ женщиной, только-что имъ выведенной изъ жалкой среды гризетокъ.
Мечтая о своей потер, маркизъ только тяжело вздыхалъ, наконецъ когда же прошелъ первый порывъ гнва, онъ заплакалъ съ досады, доказавъ тмъ, что слезы, этотъ символъ горя, не всегда имютъ источникомъ своимъ человческое сердце.
Онъ поблднлъ, губы его судорожно сжались, и лицо приняло то мрачное выраженіе, которое оно имло наканун вечеромъ во время проигрыша. Онъ мысленно задавалъ себ вопросы: ктобы изъ окружающихъ его могъ похитить сердце Маргариты: или иначе, кто тотъ счастливецъ, для кого она измнила ему? Перебирая въ своей памяти всхъ знакомыхъ и друзей, онъ мене всего заподозрилъ Лудовика де-Фонтанье. Наконецъ онъ остановился на мысли, что со стороны Маргариты это ничто иное, какъ женскій капризъ въ отношеніи какого-нибудь актера или гарнизоннаго сержанта.
Эта мысль нсколько успокоила его. ‘Если такъ, — думалъ онъ, — стоитъ-ли она сожалнія? посл этого можно-ли врить ея словамъ?’ — И если она позволила себ измнить одинъ разъ, то кто же поручится, что она не измнитъ двадцать разъ? Связь его съ Маргаритой уже настолько устарла, что ему очень можно было-бы воспользоваться удобнымъ случаемъ, при перемн своихъ рысаковъ, перемнить одну любовницу на другую. Все это думалъ онъ, будетъ одобрено членами клуба, въ-особенности, если ему удастся ихъ уврить, что все совершилось единственно по его желанію. Но какъ маркизъ не преувеличивалъ недостатки своей любовницы, внутренній голосъ сильно говорилъ ему въ ея пользу, и, чтобы какъ-нибудь заглушить его, онъ старался поставить себя въ то апатичное состояніе, въ которое обыкновенно впадаетъ человкъ, разршая гамлетовскій вопросъ: ‘быть или не бытъ’. Маркизу слышался какой-то грустный монотонный звонъ похороннаго колокола, потомъ мало-по-малу этотъ неопредленный гулъ сталъ уясняться и наконецъ превратился въ звукъ голоса, складывавшій и повторявшій буква-за-буквой имя Маргариты. Это имя невольно напомнило ему о прошломъ, въ воображеніи его прошли одно за другимъ давнишнія впечатлнія — и первое знакомство съ Маргаритой, и сладострастныя ночи, и ея горячіе поцлуи, и многое другое.:
Такой кошемаръ раздражилъ его до крайности и когда онъ пробудился отъ забытья, тотчасъ же сталъ обвинять и упрекать Маргариту въ неблагодарности, въ числ своихъ благодяній онъ не забылъ даже той чести, которой она пользовалась, имя такого любовника, какъ маркизъ д’Эскоманъ.
Потомъ въ голов его мелькнула на мгновеніе мысль о мщеніи, но онъ разсудилъ, что месть увеличитъ только смшную сторону его положенія, онъ понялъ, что сознаніе собственнаго достоинства требуетъ, чтобъ онъ казался равнодушнымъ къ потер Маргариты и, что ему необходимо заставить всхъ предполагать, что онъ самъ разрываеть связь съ женщиной, которая ему наскучила.
Подобныя размышленія придали живую силу душ, такъ-что опасаясь показаться смшнымъ въ глазахъ общества, онъ съумлъ скрыть свое горе и преодолть въ себ негодованіе. И такъ какъ ему было необходимо первому разгласить по городу эту новость, то онъ поспшно одлся и вышелъ изъ дому.
Было еще слишкомъ рано и большая часть друзей еще спала, кром двухъ драгунскихъ поручиковъ, которые вслдствіе приглашенія ко вчерашнему ужину нарочно пріхали въ городъ и по обязанностямъ службы должны были рано утромъ воротиться на кантониръ-квартиру, чтобы забыть усталость минувшей ночи.
Маркизъ д’Эскоманъ, выйдя изъ дому направился въ ихъ сторону, они встртились на улиц, остановились, и завли общій разговоръ. Къ счастью, переходя съ предмета на предметъ, наконецъ они попали на тэму, которой желалъ маркизъ, и тогда онъ съ величайшею небрежностью объявилъ имъ, что разстался съ своей любовницей, прибавивъ съ улыбкой, что если она интересуетъ кого-нибудь изъ нихъ, то онъ съ удовольствіемъ готовъ оказать свое содйствіе. За тмъ послдовало довольно наглое похвальное слово всмъ прекраснымъ качествамъ Маргариты.
Маркизъ д’Эскоманъ хорошо понималъ, что разсказомъ своимъ онъ подаетъ офицерамъ новую тэму для разговора за завтракомъ въ кофейной, что они вроятно будутъ говорить во всеуслышаніе объ этой новости въ кругу многочисленныхъ слушателей, а т въ свою очередь разнесутъ молву по всмъ знакомымъ, мнніемъ которыхъ онъ такъ дорожилъ.
Д’Эскоманъ воротился домой, гд не имя надобности притворяться, сбросилъ съ себя маску равнодушія и сталъ еще сурове прежняго къ жен.
Онъ даже уврилъ себя въ томъ, что жена его должна отвчать ему за безнравственное поведеніе его любовницы.
Вечеромъ, въ обычный часъ, маркизъ отправился въ клубъ, гд на этотъ разъ собраніе было многочисленное, и не такъ разъединено, какъ прежде, потому что вс присутствующіе столпились во кругъ одного стола, за которымъ молодежь играла въ карты.
При вход маркиза д’Эскоманъ, по зал пронесся шопотъ всеобщаго удовольствія.
Минута ршительной борьбы наступила для маркиза: онъ это зналъ и потому собралъ послднія свои силы, чтобъ выдержать ее съ достоинствомъ.
Первое лицо, попавшееся на глаза маркизу, былъ шевалье де-Монгла, увидя вошедшаго, глаза де-Монглу заблистали лукавствомъ, а на губахъ, заиграла довольно ясная улыбка.
— Вы никогда не приходили такъ кстати, мой милый д’Эскоманъ, сказалъ одинъ изъ игроковъ, на лиц котораго выразилось какое-то безпокойствіе: — по-крайней-мр теперь мы окончимъ нашу нелпую партію, предложенную шевалье де-Монгла.
— Съ какихъ это поръ мое присутствіе мшаетъ вашей игр. Напротивъ, если вамъ нуженъ партнеръ, то я готовъ.
— Ну не говорилъ ли я вамъ, что маркизъ непремнно найдетъ мое предложеніе превосходнымъ?— вскричалъ шевалье де-Монгла.
— Не торопитесь! сказалъ начавшій разговоръ молодой человкъ. Подождите, пока онъ узнаетъ въ чемъ дло, и тогда уже хвалите, сколько вамъ угодно. Потомъ, обратясь къ маркизу д’Эскоманъ, онъ продолжалъ: вообразите себ, мой дорогой маркизъ, что въ город распустили слухъ о разрыв вашемъ съ Маргаритой. Намъ неврится!
— Благодарю васъ за такое лестное мнніе обо мн, отвчалъ маркизъ съ разсчитанной ироніей: — а почему бы мн и не бросить Маргариту? Разв въ подобныхъ связяхъ такая развязка ненатуральна и нелогична? Связь эта продолжалась почти три года и казалась чмъ-то въ род брака, я чувствую отвращеніе ко всему, что только отзывается бракомъ и особенно къ этимъ постояннымъ слезамъ, крикамъ, скрежету зубовъ, чтобы избавится всего этого я поспшилъ разрывомъ.
— Она плакала, бдняжка! вскричалъ де-Монгла голосомъ притворнаго состраданія.
— Браво! возразилъ одинъ изъ игроковъ, и такъ, мы смло можемъ продолжать нашу партію! тасуйте же карты любезнйшій.
— Но что же тутъ общаго между моею связью съ Маргаритою и вашей партіей.
— Огромная!.. Узнавъ что красавица свободна, мы вс единодушно положили стать въ ряды ея поклонниковъ, но, какъ ваше наслдство, дорогой маркизъ, не принадлежитъ къ числу достающихся даромъ, то шевалье де-Монгла предложилъ бросать жребій на шпагахъ.
При этихъ словахъ маркизъ д’Эскоманъ поблдвтъ, не смотря на то, что во всякой борьб увлеченье всегда удвоиваетъ въ бойц моральныя и физическія силы.
— Ну не правъ ли я, маркизъ? Скажите: вдь моя мысль прекрасная? спросилъ де-Монгла.
— Я нахожу, отвчалъ маркизъ д’Эскоманъ немного взволнованнымъ голосомъ: — Я нахожу, что эта мысль отзывается временами Регенства, для насъ слишкомъ старыми временами
По выраженію лица маркиза д’Эскоманъ, по игр его мускуловъ шевалье де-Монгла ясно видлъ, что происходило въ его сердц, отъ наблюдательности старца не скрылось ни бшенство, ни досада, ни даже затаенное чувство мести.
Злопамятный де-Монгла, желая отплатить маркизу за его прежнія насмшки, старался поставить его въ самое затруднительное положеніе передъ обществомъ. Онъ настаивалъ на примиреніи, превозносить достоинства Маргариты и совтовать д’Эекоману возвратиться къ своей любовниц. Шевалье напередъ зналъ, что маркизъ разъиграеть въ этомъ свиданіи роль ‘зеленаго осла’ изъ старой провансальной легенды.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Лудовикъ де-Фонтанье жилъ въ дом префектуры. Въ квартир его расположенной въ нижнемъ этаж, былъ устроенъ особый подъздъ, выводившій на улицу.
Рано утромъ, около шести часовъ, дверь этого подъзда тихо растворилась, и въ дверяхъ показалась женская головка. Осмотрвшись кругомъ и выждавъ боле удобной минуты, она юркнула на улицу и скрылась въ полусвт сумерекъ.
Она пошла быстро и скоро, жадно вдыхая въ себя полной грудью свжій воздухъ.. На лиц ея выражаюсь одушевленіе, но не было замтно ни физической, ни моральной усталости.
Нетрудно угадать, что женщина, вышедшая изъ квартиры Лудовика, была Маргарита Жели. Она увлеклась имъ, но увлеченіе ея походило на одну изъ тхъ бурныхъ прихотей, которыя въ-особенности свойственны женщинамъ, не умющимъ ограничивать свои желанія законами стыдливости или сознаніемъ обязанностей. Но настоящая прихоть Маргариты завела ее впослдствіи гораздо дале, чмъ она думала.
Искренность чувствъ и пылкость сердца маркиза д’Эскоманъ и его друзей, растраченныя въ безумныхъ оргіяхъ разгульной жизни, замнялись однимъ притворствомъ и лицемріемъ, а потому Маргарит пришлось еще въ первый разъ встртить въ лиц Лудовика де-Фонтанье — молодаго человка, полнаго жизни и неподдльнаго жара страсти. Избытокъ его молодыхъ, еще неистощенныхъ силъ, свжесть чувства, наивная откровенность, были для Маргариты совершенной новостью. Она поняла, что добрякъ д’Эскоманъ, бшеный и заносчивый, старикъ, которымъ ее до-сихъ-поръ утшали, былъ только пародіею на любовь, и, когда мишура мало-по-малу распалась передъ глазами Маргариты, тогда ея взору открылся новый безпредльный горизонтъ молодой и свжей любви. Въ одно мгновеніе ея бурная прихоть обратилась въ жгучую страсть.
Она была въ упоеніи отъ счастья, и сердцу было тсно въ груди ея. Несмотря на свжій рзкій воздухъ, она откинула вуаль, чтобъ освжить свое пылающее лице, легкимъ утреннимъ втеркомъ. Ей казалось нестерпимо душно въ город, и потому она направила свой путь за-городъ, избравъ ту дорогу, которая вела на равнину. Вышедши въ поле, она сла на краю глубокаго рва и, сорвавъ маргаритку, начала, какъ въ дни своей юности, срывать съ нея лепестокъ за лепесткомъ, и спрашивать: любитъ ли ее или нтъ тотъ, о которомъ она думаетъ.
Въ любви подобныхъ женщинъ есть всегда что-то идиллическое и мистическое если только къ ней не примшивается положительный денежный разсчетъ.
Окрестность, какъ нельзя боле согласовалась съ идиллическимъ настроеніемъ души Маргариты. По мр того, какъ солнце освобождалось отъ густаго утренняго тумана, лежавшаго на всемъ пространств равнины, — деревня просыпалась, жаворонки пли въ разряженномъ воздух и куропатки кудахтали по бороздамъ засянныхъ нивъ, большая дорога, ведущая въ городъ, мало-по-малу оживлялась, крестьяне, везли хлбъ и зелень на городской рынокъ, пастухи перегоняли черезъ дорогу свои стада на тучныя пастбища, съ которыхъ разносился по всей окрестности тихій и рдкій звонъ колокольчиковъ, земледльцы отправлялись на полевыя работы и наконецъ съ громкимъ говоромъ и веселымъ смхомъ шли подгородныя молочницы въ своихъ пестрыхъ платьяхъ съ черными и блыми полосками, неся на головахъ жестяныя блыя кувшины съ молокомъ. Вс прохожіе и прозжіе, поравнявшись съ Маргаритой, останавливались и съ любопытствомъ глядли на молодую женщину, одтую въ шелкъ и бархатъ, а между тмъ сидвшую такъ рано утромъ на голой земл.
Такое назойливое любопытство наскучило Маргарит: она встала и пошла домой.
Легко и весело вбжала она въ свою комнату, съ намреніемъ немедленно оставить гостинницу Полиньяка. Открывъ окно, молодая двушка принялась укладываться. Время отъ времени, складывая платье или завертывая какую-нибудь вещь, она подходила къ окну, высовывалась, съ нетерпніемъ и любопытствомъ осматривая всю улицу. Недавняя разлука ея съ Лудовикомъ де-Фонтанье казалась ей уже слишкомъ продолжительною.
Но Лудовикъ не приходилъ и Маргарита уже начинала безпокоиться. Въ недоумніи она ходила взадъ и впередъ по комнат, стала чаще и чаще подходить къ окну и доле просиживать возл него, она извиняла себя въ такомъ нетерпливомъ желаніи видться съ Лудовикомъ весьма основательной причиной: тотъ, кому она отнын принадлежала, долженъ былъ бы непремнно находиться около нея, чтобы устроить ея будущую жизнь.
Объясняя медленность своего возлюбленнаго только его скромностью, она сла къ столику, написала ему письмо сложила его и запечатала, какъ вдругъ кто-то постучался къ ней въ двери — Это онъ! вскричала молодая женщина и въ одинъ скачокъ очутилась у двери, отперла ее и столкнулась лицомъ къ лицу съ маркизомъ д’Эскоманъ.
Блдный и въ сильномъ волненіи, онъ принужденъ былъ ссть прежде, чмъ начать разговоръ.
Лицо Маргариты, напротивъ, невыразило ни малйшаго замшательства, и скоре на немъ можно было прочесть чувство неудовольствія при такомъ свиданіи. Съ неподражаемой самоувренностью она холодно спросила маркиза, что ему угодно.
Маркизъ д’Эскоманъ, конечно ожидалъ совершенно иной встрчи. Но вмсто слезъ и раскаяній, на которыя такъ разсчитывало его великодушіе, онъ встртилъ безпечное забвеніе и полное отрченіе отъ него: необыкновенное присутствіе духа Жели разомъ поставило ее на высоту той роли, которую намревался разъиграть онъ самъ.
Такая встрча была для него гальваническимъ ударомъ. Онъ не зналъ, что говорить, съ чего начать, и только въ источник своего гнва нашелъ силы, чтобъ нсколько оправиться передъ Маргаритой.
Но первое его предложеніе о примиреніи было принято съ дкой насмшкой. Маргарита на-отрзъ сказала маркизу, что между ними все кончено, что она разрываетъ эту связь единственно потому, что ей такъ правится.
Послдняя фраза сильно озадачила маркиза. Онъ ни какъ не предполагалъ такой силы воли, такой власти надъ собой какую приняла въ эту минуту Жели.
Прикинувшись заботливымъ родителемъ, онъ сталъ толковать ей о послдствіяхъ, которыя ожидаютъ ее, если она свяжетъ свою участь съ какимъ-нибудь бднякомъ, какъ предполагалъ маркизъ д’Эскоманъ: Маргарита съ гордостью въ отвть ему произнесла имя Лудовика де-Фонтанье.
Маркизъ былъ пораженъ какъ громомъ. Такое открытіе въ одинъ моментъ разрушило вс его планы. Теперь интрига стала ясна ему, какъ декъ: онъ тотчасъ же понялъ, что всми ея пружинами руководилъ шевалье де-Монгла, и предвидлъ, что послдній не упустить случая передать обществу подлинную причину разрыва съ Маргаритой.
Убдившись, что соперникъ его не продастъ своей побды дешево, маркизъ совершенно измнилъ свои намренія. Онъ понялъ, что Маргарита потеряна для него навсегда, и всю злобу ревности и уязвленнаго самолюбія перенесъ на Лудовика де-Фонтанье.
Не сказавъ ни слова, д’Эскоманъ схватилъ шляпу и быстро вышелъ изъ комнаты, не простясь съ Маргаритой.
По возвращеніи домой, онъ встртилъ Эмму, ожидавшую съ нетерпніемъ его прихода.
Сусанна Моле, интересуясь всмъ, что только прямо или косвенно относилось до ея госпожи, узнала разумется не изъ послднихъ, новость, о которой трубили въ город и поспшила сообщить ее Эмм.
Эта новость еще разъ обманула надеждой несчастную женщину. Еще разъ она подумала, что маркизъ разставшись съ Маргаритой, теперь обратится къ ней, къ своей Эмм, которая такъ надолго была разлучена съ нимъ.
Съ врой, столь свойственной женскому сердцу, она приняла самый разрывъ за его искреннее желаніе возвратить себя семейству и всю вину прежнихъ его ошибокъ отнесла на счетъ Жели.
Не такъ легковрна была опытная Сусанна. Она не предвидла ничего хорошаго отъ маркиза и старалась убдить Эмму, что ея надежды слишкомъ наивны.
— Подождите еще, сказала она: маркизъ д’Эскоманъ, кажется не изъ тхъ, чтобъ такъ скоро и легко раскаяться въ своихъ поступкахъ.
Въ эту самую минуту раздался звонокъ у подъзда. Маркиза вышла на-встрчу своему мужу, встртивъ его на первыхъ ступенькахъ лстницы. По какому-то безотчетному инстинкту она готова была броситься ему въ шею и разцловать, какъ цлуютъ любимаго человка, возвратившагося изъ дальняго пути, но холодный взглядъ маркиза остановилъ первое движеніе Эммы. И когда она взглянула на него своими нжными и пріятными глазами, онъ принялъ этотъ взглядъ за упрекъ, за выраженіе оскорбленной любви, и потому грубо оттолкнулъ ее отъ себя и молча прошелъ мимо.
Отброшенная маркиза потеряла равновсіе, упала навзничь и разшибла до крови лобъ о каменныя ступеньки лстницы. Прежде чмъ Сусанна, издали видвшая всю эту сцену, подоспла на помощь къ Эмм, та уже поднялась съ пола и ршительно пошла вслдъ за мужемъ.
Но теперь въ душ ея пробудилось другое чувство, грозное и мстительное, во всемъ величіи женскаго достоинства и не заслуженнаго оскорбленія. Первымъ побужденіемъ ея было вызсказать мужу вс прожитыя ею страданія, всю пошлость его поведенія, всю низость его поступка и ршительно объявить, что она считаетъ себя свободной отъ всякаго нравственнаго и общественнаго обязательства въ отношеніи его. И въ эту минуту Эмма была чрезвычайно хороша! На лиц ея выступила вся внутренняя энергія, вся твердость характера, вся ненависть такъ долго таимая въ ея сердц, однимъ словомъ, это было олицетворенная буря, готовая разразиться надъ головой труса-преступника. Съ этой цлью Эмма вошла прямо въ кабинетъ мужа, заперла за собой дверь, желая остаться съ нимъ наедин.
Но маркизъ д’Эскоманъ, замтивъ судорожное выраженіе на лиц жены, пятна крови на ея бломъ и прекрасномъ лбу, совершенно растерялся своимъ мелкимъ духомъ и, первый разъ притворился умоляющимъ о прощеніи. Подъ вліяніемъ этой мысли и подъ покровомъ этой личины, онъ, не давъ Эмм ни слова сказать, подошелъ къ ней, взялъ ее за руки, поцловалъ ее въ щеку и усадилъ на кресло.
— Я виноватъ передъ вами, сказалъ онъ тмъ, тономъ, который ясно показывалъ, что между словами и внутреннимъ убжденіемъ его не было ни малйшаго согласія, — я виноватъ передъ вами, повторилъ онъ, и залился слезами.
Если бъ кто нибудь со стороны посмотрлъ въ это время на маркиза, тотъ увидлъ бы въ немъ замчательнаго актера, способнаго плакать и смяться въ одну и туже минуту. Но слова ‘я виноватъ передъ вами’ и слезы маркиза успокоили Эмму, она приняла ихъ за искреннее раскаяніе мужа, опять увлеклась надеждой на примиреніе.
Кто наблюдалъ за странными капризами женскаго сердца, тотъ знаетъ, что ревность служить источникомъ самыхъ непонятныхъ противорчій въ чувствахъ поступкахъ страдательнаго лица. Отъ презрнія женщина легко переходить и снисхожденію, если только видитъ хоть малйшую возможность побды. Въ этомъ, кажется, ея полное торжество, за которымъ она выше ничего не желаетъ. Эмма уже давно разлюбила маркиза, давно перестала считать его своимъ мужемъ и за день прежде не могла подойти къ нему безъ нкотораго отвращенія, но когда она узнала о разрыв его съ Маргаритой, у нея родилась новая иллюзія примириться съ нимъ.
— Плачь, плачь, мой другъ! говорила она: слезы облегчаютъ страданія, втеченіе долгаго времени я не знала инаго утшенія, но теб будетъ легче: жертва, которую ты приносишь своему долгу конечно тяжела, — за-то я подл тебя, — продолжала она при вид усиленныхъ рыданій маркиза, вызванныхъ воспоминаніями о его страстной любви къ Маргарит — можетъ быть я и не права, что такъ горячо желаю твоего семейнаго счастія, но поврь, что ты будешь еще счастливе. Ты еще не знаешь сколько любви и нжности таится въ моемъ любящемъ сердц, ты до сихъ поръ не обращалъ на него никакого вниманія, но теперь теб будетъ все извстно…. Да, наконецъ, посмотри на мени — разв я дурна, вдь мн только двадцать лтъ?.. О! я заставлю ли также любить меня, какъ ты любилъ… Говорятъ что эти женщины владютъ какой-то тайной очаровывать васъ, мужчинъ, но я не знаю этой тайны, за-то съумю найдти силу любви въ свжести и неиспорченности моего сердца.
Всей этой сценой маркизъ видимо тяготился, и когда Эмма произносила свой лирическій монологъ, онъ думалъ о Маргарит и о примиреніи не съ женой, его умолявшей, а съ любовницей, покинувшей его. Когда маркиза умолкла, онъ извинился, что желалъ бы остаться одинъ, что покой и уединеніе ему необходимы. Эмма исполнила его желаніе, вышла изъ кабинета и, повстрчавшись съ Сусанной, шепнула ей на ухо:
— Ты ошиблась, маркизъ дйствительно раскаялся въ своей прежней жизни.
Но едва она переступила за порогъ кабинета, какъ совершенно довольный д’Эскоманъ поспшилъ опятъ запереть дверь и бросившись къ племенному столу, наскоро написалъ слдующую записку:
‘Не могу существовать безъ тебя, забываю все: — черезъ два часа мы демъ въ Парижъ, гд, клянусь теб честью дворянина, такъ устрою твое положеніе, что вс будутъ теб завидовать’
‘Ночью Германъ прідетъ за тобой, карета будетъ ожидать на дорог къ Орлеану.’
Кончивъ писать, маркизъ запечаталъ записку своей гербовой печатью и на конверт надписалъ адресъ на имя Маргариты Жели.
Объясненіе Эммы сильне подйствовало на воображеніе маркиза: вс страстныя, задушевныя выраженія, въ которыхъ бдная маркиза высказывала свою любовь еще боле возбуждали въ немъ сожалніе о разрыв съ любовницей. Вся любовь его сосредоточилась въ одной Маргарит и ему казалось невозможнымъ раздлить эту страсть съ другой.
Вообще вс испорченные люди, которымъ въ жизни все легко удается, не могутъ равнодушно переносить никакихъ препятствій, на пути своихъ желаній, и потому сердце маркиза возмутилось при смломъ сопротивленіи со стороны Маргариты и оскорбленное его самолюбіе, какъ капризъ упрямаго избалованнаго ребенка, непремнно требовало себ удовлетворенія.
Наконецъ онъ позвонилъ и приказалъ вошедшему камердинеру отнести записку по адресу: черезъ полчаса Германъ (такъ звали камердинера) воротился съ отвтомъ.
Онъ засталъ Жели въ ужасномъ раздраженіи, котораго невозможно было бы описать. Съ распущенными волосами, съ необычайнымъ блескомъ въ глазахъ она металась по комнат, какъ разъяренная тигрица въ своей клтк, и чтобы выместить на чемъ нибудь свое раздраженіе, — била стекла, хозяйскую посуду и безжалостно рвала свои кружевныя платья.
Очевидно, что она была раздражена вовсе неожиданнымъ отвтомъ Лудовика на письмо свое, которое писала къ нему поутру.
Въ то самое время Германъ подалъ ей записку маркиза д’Эскоманъ. Она съ нетерпніемъ сорвала печать, быстро пробжала письмо, и потомъ, скомкавъ его въ рук, съ сердцемъ бросила въ каминъ.
— Скажите вашему господину, закричала она, что онъ мн надолъ и если мн вздумается путешествовать, то я наврно обойдусь и безъ него.
Когда камердинеръ передалъ маркизу такой ршительный отвтъ, лицо д’Эскомана изъ блднаго сдлалось блдно-желтымъ, онъ тотчасъ веллъ закладывать лошадей, собрать въ дорогу самыя необходимыя вещи, снести ихъ въ карету и когда все было готово, ухалъ изъ Шатодна.
На первой станціи отъ города онъ перемнилъ своихъ лошадей на почтовыхъ и, бросившись въ карету, закричалъ почтальону: ‘въ Парижъ!’

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Страданія счастливаго любовника.

Когда Маргарита Жели оставила Лудовика рано утромъ, онъ проснулся уже поздно. Солнце просвчивало сквозь ршетчатые ставни и испещряло занавсы оконъ свтлыми пурпуровыми полосами, затмняя своимъ блескомъ блдный свтъ горвшей на камин свчи.
Лудовикъ приподнялся и слъ на кровать, смутно припоминая вс происшествія минувшей ночи. Ему казалось, что съ нимъ случился кошмаръ, но окружавшій его безпорядокъ, ясно свидтельствовалъ, что это былъ не сонъ, а дйствительность…
Лихорадочное волненіе, овладвшее имъ наканун, совершенно затихло, винные пары, отуманившіе не надолго разсудокъ молодаго человка, разсялись, и онъ, освободившись наконецъ отъ всхъ матеріальныхъ побужденій, омрачавшихъ его душу, снова обратился къ Эмм съ спокойной и чистой любовью.
Тогда въ Лудовик сильно заговорило угрызеніе совсти и раскаяніе, которое было тягостне самыхъ упрековъ совсти. Теперь онъ сознавалъ, что зашелъ слишкомъ далеко, что чистота его побужденій потеряла свою силу, что онъ измнилъ собственному слову и оправдалъ предсказанія де-Монгла, надъ которымъ вчера готовъ былъ подсмиваться.
Сначала Лудовикъ осыпалъ себя проклятіями, но потомъ, какъ обыкновенно бываетъ съ слабыми характерами, сталъ извинять свое увлеченіе безсознательнымъ состояніемъ.
Весь день онъ провелъ въ какомъ-то странномъ волненіи и длалъ самыя несбыточныя предположенія: то думалъ идти къ шевалье де-Монгла, желая разсказать ему ночныя приключенія, то хотлъ хать къ Эмм и предупредить ее откровенно насчетъ своего поступка, о которомъ она рано она поздно узнаетъ.
Такъ размышляя, Лудовикъ просидлъ до четырехъ часовъ въ грустной нершимости. Въ это время онъ получилъ письмо Маргариты, полное жгучей страсти, доходившей до бреда горячки: она писала о страстной любви, наполнявшей всю ея душу, и описаніе это было просто, безъ всякихъ притязаній на краснорчіе и литературу. Чувства ея вылились на бумагу, съ той изумительной легкостью и врностью, которыми отличаются только эскизы знаменитыхъ художниковъ.
Письмо ея испугало Лудовика. Вмсто женской прихоти и случайнаго разсчета со стороны Маргариты, онъ вдругъ встртилъ самую жгучую, страстную любовь, какой онъ не могъ представить въ самомъ смломъ предположеніи.
Маргарита настоятельно требовала къ себ Лудовика де-Фонтанье. Никогда еще любовныя посланія не содержали въ себ такого точнаго приказанія, но Лудовикъ все-таки не послушался, чувствуя въ себ, пока онъ находился вдали отъ нея, необыкновенную твердость характера. Онъ слъ къ письменному столу, чтобъ написать отвтъ на такое импровизованное посланіе впечатлительной Маргариты, и, перепортивъ двадцать листовъ бумаги, разорвалъ ихъ одинъ за другимъ. Наконецъ ему удалось сочинить двусмысленное письмо, исполненное лестныхъ общаній и громкихъ словъ со множествомъ но. Впрочемъ двуличность письма была такъ очевидна, что двушка и мене умная, чмъ Маргарита, могла понять его смыслъ. Представьте себ женщину, упавшую съ луны на площадь Шатодна,— эта женщина была-бы мене изумлена своимъ положеніемъ, чмъ Жели, по прочтеніи посланія своего возлюбленнаго.
Смертный приговоръ, посланный Маргаритой прежнему ея любовнику, ни сколько не успокоилъ ее, точно также, какъ и опустошеніе, произведенное ею между фарфоромъ, платьями и шалями, на которыхъ она вымстила свое негодованіе, за неимніемъ ничего лучшаго подъ рукой.
Приходъ шевалье де-Монгла очень обрадовалъ Лудовика. Молодой человкъ принялся было разсказывать ему происшествія минувшей ночи, но тотъ въ самомъ начал прервалъ де-Фонтанье, подавъ ему его собственное письмо, которое произвело такую сильную бурю.
— Вотъ, любезный другъ, сказалъ шевалье де-Монгла: — вашъ автографъ. Нехудо-бы вамъ запомнить первое правило любовнаго устава — объяснять все на словахъ и ничего на письм, злоупотребляйте сколько угодно словомъ, оно все терпитъ, но не подавайте повода усложнять кляузы нашимъ старымъ подъячимъ.
— Какимъ образомъ мое письмо попалось въ ваши руки?
— По дипломатическому разсчету, который-бы сдлалъ честь самому Талейрану. Меня отправили къ вамъ посланникомъ, слдовательно мн необходимо было получить окредитованную грамоту — и я потребовалъ вотъ это письмо. Ну теперь сожгите его и, не говоря боле ни слова, берите шляпу, палку, и идите за мной.
— Куда?
— Къ повелителю, котораго я представителемъ!… Къ Маргарит Жели, чертъ возьми!
— Но вы вроятно не читали моего письма, шевалье!
— Я слишкомъ скроменъ, чтобъ позволить себ такое любопытство, но мн его прочли и вотъ именно почему я пришелъ сказать вамъ: идите за мной.
— Да неужели вы не поняли, что я вовсе не люблю Маргариту?
— Напротивъ!… О, если-бы вы ее любили, то я не говорилъ-бы такъ съ вами.
— Деликатность, шевалье, не позволяетъ мн замтить вамъ, что вы не много рехнулись, но я предоставляю вамъ право догадываться, что я такого мннія. Не вы-ли старались, не дале какъ вчера, возбудить во мн отвращеніе къ Маргарит, а сегодня вдругъ становитесь чуть-ли не рыцаремъ ея ордена.
— Вы правы, даже чмъ-то больше…. Но во всякомъ случа я вижу необходимость разъяснить вамъ мое поведеніе относительно васъ. И такъ объяснимся. Вы были свидтелемъ оскорбленія, нанесеннаго мн маркизомъ, вызвать его на дуель было-бы безразсудно съ моей стороны, да и притомъ что-жъ это за мщеніе?— дуель никогда не причиняетъ вреда остающемуся въ живыхъ, слдовательно надо было изобрсти мщеніе гораздо боле чувствительное для маркиза, такъ чтобы оно прямо ударило его въ сердц,— и вотъ я выбралъ васъ моимъ орудіемъ…. Что-жъ прикажете длать, любезнйшій другъ, когда я не въ силахъ самъ дйствовать?… Но если вы, счастливйшій изъ смертныхъ, не любите Маргариту, то по-крайней-мр позвольте ей любить себя. Ваше равнодушіе къ ней ставитъ васъ въ завидное положеніе — смло играть огнемъ, нисколько не опасаясь имъ обжечься.
— Поговоримъ же серьезно, шевалье, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье. Въ порыв минутнаго увлеченія я сблизился съ Маргаритой — и теперь раскаиваюсь, однакожъ я не думаю, чтобъ это сближеніе служило уважительной причиной заставить меня еще дольше раскаяваться. Избавьте меня, пожалуйста отъ вашей просьбы или, лучше, приказанія — идти, куда мн не слдуетъ.
— Теперь я понимаю и, не смотря на вашу скрытность, начинаю отгадывать, что вы влюблены въ маркизу д’Эскоманъ — эту добродтельную женщину, подарившую вамъ знаменитый зеленый кошелекъ. Признаюсь вамъ, что я ничего не смыслю въ книгахъ, но довольно удачно читаю на людскихъ физіономіяхъ самыя сокровенныя тайны, — и потому-то я хорошо знаю всю подноготную вашей маленькой исторіи. Вы хотите, чтобъ я говорилъ серьезно — пусть будетъ по вашему. Я считаю такою же нелпостью положительно опредлять характеръ женщины, какъ и цвтъ хамелеона. Предположимъ однакожъ, что прекрасная маркиза на столько добродтельна, на сколько Богу угодно допустить къ тому женщину, разв въ такомъ случа вамъ будетъ пріятно разъиграть роль влюбленнаго простака? Но если добродтель маркизы только одно лицемріе, то, скажу вамъ откровенно,— тогда еще хуже!… Я готовъ въ томъ побожиться!… Гмъ! вы не такъ богаты, чтобъ волочиться за великосвтской дамой. Бдный безумецъ! Да разв вамъ неизвстно, что намъ всегда обходится гораздо дороже то, за что не берутъ съ насъ денегъ. Вамъ дорого время и свобода — великосвтская дама отниметъ у васъ и то и другое… Я отсюда уже вижу, какъ вы понесете за ней шаль и букетъ цвтовъ и, звая, внимательно будете слушать пошлости ея мужа. Такимъ-то образомъ захваченный въ тиски супружеской жизни, совсмъ усталый, разоренный и измученный, наконецъ — вы очутитесь въ положеніи, среднемъ между слугой и кавалеромъ. Нтъ, вы уже слишкомъ занеслись въ заоблачный міръ — остановитесь, пока есть время, и не мняйте теплаго чувства простой двушки, на гордое снисхожденіе къ вамъ титулованной кокетки.
Наконецъ шевалье де-Монгла разсказалъ Лудовику, что Маргарита Жели поссорилась и совсмъ разошлась съ маркизомъ д’Эскоманъ, что объ этомъ происшествіи уже трубитъ весь городъ и что вроятно маркиза д’Эскоманъ одна изъ первыхъ узнала о томъ. Въ заключеніе де-Монгла напомнилъ Лудовику его обязанности въ отношеніи къ двушк, покинутой изъ-за него маркизомъ д’Эскоманъ.
Но Лудовикъ де-Фонтанье все еще не убждался.
Чтобъ одержать ршительную побду надъ нимъ, шевалье употребилъ послднее средство, и сталъ наружно превозносить то, что самъ въ душ считалъ безуміемъ: онъ разсказалъ о сильной любви маркиза д’Эскоманъ къ Маргарит Жели, о богатыхъ подаркахъ, которые тотъ длалъ ей въ его присутствіи, хвалилъ благородную преданность своего молодаго друга Эмм и потомъ незамтно далъ почувствовать ему, что эта преданность, пожалуй, кончится ничмъ, если Маргарита согласится на предложеніе маркиза д’Эскоманъ и удетъ съ нимъ въ Парижъ.
Послднихъ доводовъ, приведенныхъ шевалье де-Монгла, было слишкомъ достаточно, чтобъ наконецъ разстрогать, увлечь, убдить, раздражить до слезъ Лудовика де-Фонтанье и, наконецъ, привести его къ Маргарит Жели.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
О томъ, какъ иногда можно одинаково мыслить и вовсе не понимать другъ-друга.

Лудовикъ де-Фонтанье былъ совершенно правъ, когда желалъ разорвать едва начавшуюся связь, потому что въ немъ не было той силы, которою владлъ счастливецъ Робертъ Абрисель.
Онъ явился къ Маргарит точно въ такомъ положеніи, въ какомъ находится школьникъ, пойманный на мст самаго проступка. Жели, замтивъ плаксивое настроеніе Лудовика, постаралась скрыть свое собственное неудовольствіе. Вмсто града упрековъ, жалобъ и слезъ — посыпались поцлуи, сопровождаемые радужной улыбкой. Ставъ на колна передъ своимъ возлюбленнымъ, она началу ласкать и уврять его въ своей пламенной и безграничной любви. Шевалье де-Монгла, не желая быть свидтелемъ одной изъ деликатныхъ любовнымъ сценъ, оставилъ Жели и де-Фонтанье вдвоемъ, отправившись къ своему пріятелю де-Гискару.
Положеніе Лудовика еще сдлалось боле затруднительнымъ, съ отсутствіемъ де-Монгла, онъ почувствовалъ себя одинокимъ и слишкомъ слабымъ, чтобъ бороться съ неотразимой силой огненной женской страсти. Отдавшись на волю судьбы, онъ ршился выждать первой удобной минуты, чтобъ вырваться изъ крпкихъ объятій Дюнуазски и бжать къ себ, въ свое уединеніе. Но Маргарита употребила вс средства, какія только могутъ быть во власти женщины, чтобъ овладть если не душой, то по-крайней-мр тломъ Лудовика де-Фонтанье.
Чувственное раздраженіе ея доходило до болзненныхъ судорогъ, она впивалась въ Лудовика съ бшенымъ увлеченіемъ, прижимала его къ своей груди, какъ мать прижимаетъ своего ребенка въ минуты опасности или ночнаго испуга. Де-Фонтанье не могъ устоять противъ этого бурнаго сладострастія, въ нсколько минутъ, и теперь уже въ трезвомъ состояніи, съ полнымъ сознаніемъ своихъ дйствій, онъ находился въ рукахъ Маргариты, какъ дитя въ рукахъ своенравной няньки.
Но чмъ сильнй уносила его волна чувственныхъ порывовъ Жели, тмъ больше отвращенія онъ чувствовалъ къ своему деспоту. Ему было жалко свои юношескія мечты, въ которыхъ онъ рисовалъ образъ любви во всей прелести идеальнаго наслажденія, ему было стыдно за поруганіе собственнаго чувства, которому онъ придавалъ такъ много нравственной энергіи и чистоты. ‘А что сказала-бы Эмма, если-бъ она увидла меня въ эту минуту?’ — думалъ Лудовикъ, освобождаясь изъ объятій Маргариты.
Когда она оставила его, онъ опрометью бросился по лстниц и безъ оглядки побжалъ въ свою квартиру. Долго еще преслдовалъ его голосъ Жели, кричавшей ему вслдъ, ‘До вечера, cher ami!’, но онъ не слышалъ ни голоса Маргариты, ни насмшекъ толпы, глумившейся надъ его растрепаннымъ костюмомъ, онъ не видлъ ни лицъ, ни предметовъ, встрченныхъ имъ на дорог: все — и небо и земля и солнце и вода — слились для него въ одну безразличную картину, на которой ясно обозначатся одинъ печальный и грозный ликъ маркизы д’Эскоманъ.
Въ такомъ лунатическомъ состояніи возвратился де-Фонтанье домой. Когда прошелъ первый симптомъ горячки, его раздраженная фантазія уступила мсто холодному размышленію. Лудовикъ глубоко призадумался надъ своимъ положеніемъ. Въ-самомъ-дл, оно было въ высшей степени непріятное, съ одной стороны, онъ знать, что всть о его посщеніи Маргариты разнесется по всему городу, первый де-Монгла постарается распространить ее везд, гд только можно. Посл этого отступленіе — почти невозможно. Оставить Жели посл перваго ночнаго свиданія еще было легко, но теперь вс обвинятъ Лудовика въ несчастіи и оскорбленіи молодой двушки. Съ другой стороны, она отравляла его лучшія мечты, разлучая его съ Эммой. Эта борьба до того измучила де-Фонтанье, что онъ въ нсколько дней почувствовалъ припадки хронической меланхоліи. Волей-неволей, поддерживая натянутую и противную ему связь съ Маргаритой, онъ въ тоже время сталъ избгать общества своихъ товарищей, и боле искалъ уединенія, въ которомъ только и могъ сближаться и разговаривать съ идеаломъ своей мечты, занимавшимъ вс его помыслы. Лудовикъ проводилъ каждый вечеръ на берегу рки Луары, гд, сидя по цлымъ часамъ, неподвижно слдилъ за потокомъ водъ или прислушивался къ монотонному шелесту окрестной дубравы. Но видлъ-ли онъ то, на что такъ пристально смотрлъ, погруженный въ свои грезы? Но слышалъ-ли онъ то, къ чему, повидимому, съ такимъ вниманіемъ прислушивался? Едва-ли! Сколько разъ уже случалось, что простодушные поселяне останавливались и съ любопытствомъ смотрли на непонятное для нихъ раздумье молодаго человка: но мечтатель даже не удостоивалъ ихъ взгляда.
Шатоднская хроника находила героя нашего немного помшаннымъ, но, безъ-сомннія, эти же самыя хроники были-бы гораздо снисходительне къ нему, если-бъ моральныя страданія его не оказались прилипчиваго свойства.
Съ-тхъ-поръ какъ Маргарита Жели разсталась съ маркизомъ д’Эскоманъ и сблизилась съ Лудовикомъ де-Фонтанье, ее нельзя было узнать.
Понятія Маргариты были довольно ограничены. Одаренная пылкой душей, способной къ всестороннему развитію, она однакожъ не имла ни достаточнаго образованія, ни твердо-сформированнаго характера. Въ сердц ея было много добрыхъ побужденій, но они выражались дикими порывами и не заключали въ себ ничего реальнаго.
Любовь не составляла для Маргариты такой головоломной задачи, которой праздность изнженныхъ людей придаетъ столько значенія. Вся сущность любви заключалась для нея только въ сильныхъ движеніяхъ необузданной страсти, но боле возвышенныхъ чувствъ Маргарита не искала въ ней.
Цвтущая, и вмст съ тмъ роскошная красота молодой Дюнуазки, казалось, еще боле развилась съ того времени, когда она сошлась съ Лудовикомъ де-Фонтанье, и Маргарита была ему благодарна. Она любила его безкорыстно, и эта любовь была первая по ея собственному выбору, правда, въ ней преобладали чувственные апетиты, но за то она была такъ сильна, какъ только можетъ быть истинная страсть въ ея натуральномъ состояніи.
Съ своей стороны Лудовикъ де-Фонтанье былъ слишкомъ деликатенъ, чтобъ напрасно огорчать Маргариту Жели, онъ даже скрывалъ отъ нея, по возможности, настоящее состояніе души, объясняя свое дурное расположеніе совершенно посторонними причинами.
Поэтому молодая Дюнуазка вовсе не подозрвала, въ какихъ ложныхъ отношеніяхъ она находилась къ Лудовику, и, не смотря на видимое охлажденіе взаимной любви ихъ, Маргарита, впродолженіе довольно долгаго времени, считала себя одной изъ самыхъ любимыхъ и счастливйшихъ женщинъ въ мір.
И это, еще никогда неиспытанное ею счастіе, произвело въ ея характер такую сильную перемну, что она удивила собой цлый городъ.
Прежде Маргарита была лнива и небрежна и ни что не могло вывести ее изъ невозмутимой апатіи, она боялась, повидимому, утомить себя даже самой легкой улыбкой,— но за то теперь, когда она оставалась одна, на нее находили порывы радости, выражавшіеся страшными криками и сильнымъ топаньемъ, такъ-что ея сосди не разъ уже жаловались на нее за безпокойство. Когда же облокотясь на окно, она съ нетерпніемъ ждала къ себ Лудовика, взглядъ ея былъ необыкновенно кроткій и нсколько задумчивый. Въ эту минуту она походила на воркующую горлицу, потерявшую свое гнздо и любовника. Но вотъ Лудовикъ показывался въ улиц, и Маргарита вдругъ переходила къ безграничному восторгу.
Вполн преданная своей любви, она хотя и была счастлива, но вмст съ тмъ сдлалась совершенной нелюдимкой, что не мало безпокоило ея друзей. За исключеніемъ Лудовика де-Фонтанье, вс мужчины стали ей противны и она, нисколько нестсняясь, давала имъ это чувствовать, но такъ-какъ они не хотли повидимому понимать ее, то Маргарита безъ всякой церемоніи перестала ихъ принимать. И вотъ наконецъ Жели — эта душа и звзда разгульнаго кружка шатоднской молодежи, эта краса позднихъ веселыхъ ужиновъ, къ общему прискорбію вдругъ обратилась въ совершенную кармелитку.
Каждый толковалъ посвоему о причинахъ, заставившихъ ее такъ внезапно измниться. Вообще такую перемну приписывали ревности Лудовика де-Фонтанье и, не смотря на то, что Маргарита перемнила трактирную комнату на хорошенькую квартиру въ улиц Клюни, не смотря на то, что Лудовикъ де-Фонтанье весь свой выигрышъ употребилъ на любовницу, все-таки многіе изъ молодыхъ людей позволяли себ жаловаться на тягостную судьбу несчастной жертвы.
Но эта бдная жертва отъ души хохотала, когда до нея доходили слухи о сожалніяхъ шатоднской молодежи.
Впрочемъ то время было недалеко, когда беззаботная Маргарита должна была убдиться, что за счастіемъ почти всегда скрывается горе.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Замыселъ Сусанны Моле и его послдствія.

Прошло нсколько мсяцевъ посл разсказаннаго нами случая, и городъ Шатоднъ снова принялъ свою скучную физіономію.
Съ отъздомъ маркиза, президента кутежей и буйныхъ оргіи развратнаго юношества, кружокъ его разстроился. Матери свободнй вздохнули, охраняя своихъ дочерей, старики спокойнй засыпали посл обда и молодые люди чаще проводили вечера у домашняго очага. Гостинница Бертрана совершенно опустла, нкоторыя окна, съ разбитыми ставнями, были закрыты наглухо, подъздъ осунулся, на лстниц, и прежде не отличавшейся особенной чистотой, валялись ворохи грязи и сору, и въ двнадцать часовъ ночи рдко свтился огонь и раздавались шумные крики.
Зеленая зала клуба, назначенная для куренья, всегда была предметомъ постоянныхъ споровъ между курильщиками и, такъ названными, париками, которые поддерживали чистоту нравовъ, играя въ вистъ только по два су за фишку. Эта зала окончательно была завоевана послдними, и съ-тхъ-поръ въ ней боле не курили.
Переворотъ былъ ршительный.
При всемъ своемъ желаніи, шевалье де-Монгла никакъ не могъ сохранить духъ своей партіи. У него не было на то ни денегъ, ни ловкости. Но тмъ грустне было для него, что онъ одинъ быль на похоронахъ своего любимаго общества. Досадно было старику смотрть, какъ все присмирло кругомъ его.
Не стало боле ни веселыхъ ужиновъ, ни азартной игры, конюшни опустли, щегольскіе экипажи перестали бороздить шатоднскія улицы и горожане, выходя изъ дому, снова увидли себя хозяевами города, а мостовая вскор пуще прежняго поросла травой. Никто не отвлекалъ уже боле богомолокъ отъ ихъ утреннихъ усердныхъ молитвъ, а физіономія шевалье де-Монгла, вытянулась до невроятности.
Тутъ только онъ сталъ раскаиваться, что слишкомъ поспшилъ отмстить маркизу разрывомъ его съ Маргаритой.
Но вдругъ разнесся слухъ, что маркизъ вернулся. Новость та была принята очень равнодушно городскимъ обществомъ.
Онъ потерялъ для него прежнее обаяніе, и многимъ наскучилъ. На-счетъ его возврата сочинили нсколько самыхъ нелпыхъ сплетней, и затмъ перестали говорить о немъ.
Маркиза д’Эскоманъ первая узнала о прізд мужа. Послдній поступокъ его, когда онъ ухалъ отъ жены, не сказавъ ей даже прости, окончательно убдилъ ее, что она ошиблась въ своихъ надеждахъ.
Повряя все, что она пережила и перечувствовала въ послдній годъ, ей становилось страшно самой себя. Сомннія, и прежде волновавшія ея сердце, теперь обратились для нея въ жизненную стихію, она не врила ничему ее окружающему, ни собственному разсудку, ни даже преданности Сусанны, которую такъ задушевно любила. Съ каждымъ новымъ событіемъ въ своей жизни, она привыкла ожидать новое потрясеніе и горе. Даже та уединенная роща, въ которой Эмма такъ часто проводила свои меланхолическія минуты, утратила для нея свою прелесть. Еще повременамъ она вспоминала о муж, и эти воспоминанія, къ сожалнію, совпадали съ ея двственными лучшими грезами, но она старалась заглушить въ себ внутренній голосъ и оттолкнуть этотъ убійственный образъ маркиза. Умъ внятно говорилъ ей, что пора забыть неблагодарнаго мужа, а сердце все еще подсказывало упованіе и надежду.
Кормилица Эммы понимала источникъ страданій своей питомицы и старалась воспользоваться расположеніемъ ея духа. Она немолчно повторяла ей, что маркизъ будетъ обманывать ее до конца, она не упускала ни одного пошлаго поступка съ его стороны, чтобъ не сообщить Эмм съ приличнымъ коментаріемъ, она готова была скоре оклеветать его, чмъ извинитъ какую нибудь ошибку д’Эскомана. И во всемъ этомъ Сусанна дйствовала съ такимъ неподражаемымъ тактомъ, какой дается только глубокому чувству. И наконецъ, она успла возстановить Эмму противъ маркиза. Сколько послдняя не сердилась на свою кормилицу за ея постоянные намеки и разсказы о безпутной жизни своего мужа, но въ душ она соглашалась съ ней, и къ старымъ впечатлніямъ каждый день прибавляла новое.
Въ такомъ состояніи находилась Эмма, когда маркизъ пріхалъ въ Шатоднъ. Вроятно, онъ долго прогостилъ-бы въ Париж, — въ этой обтованной Мекк пустаго и свтскаго міра, но промотавъ нсколько десятковъ значительныхъ банкирскихъ векселей, высылаемыхъ ему деликатной Эммой, онъ наконецъ истощилъ терпніе ея и получилъ ршительный отказъ въ контръ-сигнировк новаго заемнаго письма. Такое извстіе вовсе необрадовало его и онъ, оставшись въ долгу какъ въ шелку, поспшилъ успокоить дракона Гесперидовъ, охранявшаго его сокровище. Съ этой единственной цлью онъ простился съ парижскими кофейнями и игорными домами, и отправился на лоно родины.
Онъ пріхалъ вечеромъ и, на другой день передъ завтракомъ, послалъ спросить маркизу, — можетъ-ли она принять его.
Опасаясь, чтобъ потухшая любовь Эммы къ мужу не пробудилась съ новой силой при ихъ свиданіи и не разрушила вс ея прежнія совты, Сусанна Моле настойчиво домогалась позволенія присутствовать при свиданіи супруговъ, но маркиза на отрзъ отказала ей въ этой просьб, боясь, что вспыльчивая кормилица легко сконфузитъ ее своею заносчивостью.
Маркизъ д’Эскоманъ вовсе не былъ изъ числа тхъ людей, которые легко отступаются отъ своихъ намреній и потому, принявъ высокомрный тонъ человка, глубоко оскорбленнаго, онъ передалъ жен все, что претерплъ вслдствіе полученнаго отъ нея отказа.
Въ отвтъ на его жалобы Эмма довольно хладнокровно, но чрезвычайно умно представила ему плачевное состояніе своего имнія и то разореніе, до котораго оно доведено мотовствомъ маркиза, прибавивъ, что она отказываетъ ему въ новомъ займ, не вслдствіе своихъ эгоистическихъ разсчетовъ,— а единственно потому, чтобъ избжать совершеннаго разоренія и тмъ предоставить маркизу возможность не измнять привычекъ его роскошной жизни. Но при этомъ она согласилась ссудить его деньгами, которыми, нисколько не стсняясь, могла располагать въ настоящую минуту, не прибгая къ обременительнымъ займамъ.
Спокойствіе Эммы, еще такъ недавно и краснвшей, и блднйшей отъ одного суроваго взгляда своего мужа, а теперь разговаривавшей съ нимъ о длахъ съ увренностію опытнаго адвоката, совершенно ошеломило маркиза д’Эскоманъ: но всего боле его поразило равнодушіе Эммы, съ которымъ она положила передъ нимъ общанныя ему деньги.
Первой мыслью его было отказаться отъ нихъ, но потомъ онъ разсудилъ, что передъ нуждой самая гордая спсь ломится, и потому поспшилъ сунуть ихъ въ карманъ.
Посл свиданія съ женой, маркизъ отправился въ клубъ и увидлъ, что онъ утратилъ тамъ свое вліяніе, точно также какъ и у себя въ семейств.
И такъ, ему снова приходилось завоевывать шагъ-за-шагомъ свою потерянную почву. Впрочемъ маркизъ д’Эскоманъ ни сколько не потерялъ присутствія духа, и тотчасъ сообразилъ, что самое врное средство — возстановить общее къ нему вниманіе и задобрить Эмму — состояло въ совершенномъ измненіи его прежняго образа жизни.
Посл обда, въ тотъ же самый день, онъ выпросилъ у жены позволеніе провести съ нею часть вечера, что случилось впродолженіе всего ихъ супружества не боле двухъ разъ. Хотя во все время свиданія съ женою онъ былъ чрезвычайно предупредителенъ и любезенъ, но не могъ скрыть своего презрнія къ Сусанн, которая, не считая необходимымъ измнять своего обыкновенія, помстилась съ чулкомъ въ рукахъ, какъ врная собаченка, на табурет у ногъ своей госпожи.
Во все время свиданія, маркиза слушала любезности своего мужа съ безпокойнымъ и задумчивымъ видомъ, наконецъ, около десяти часовъ вечера она простилась съ нимъ. Эмма вошла въ свою комнату, и едва только Сусанна заперла за собой дверь, какъ маркиза бросилась въ ея объятія, и залилась слезами.
Напрасно Сусанна старалась разузнать у своей питомицы настоящую причину ея горя. Эмма плакала и молчала.
Что-же касается маркиза, то онъ преспокойно отправился въ клубъ и провелъ тамъ остальную часть ночи.
Появленіе его въ зеленой зал, произвело нкоторое волненіе въ обществ. Новые владльцы этой залы опасались, что блистательный маркизъ найдетъ еще въ себ настолько смлости и вліянія, что-бы заявить прежнія свои права.
Но маркизъ д’Эскоманъ слишкомъ былъ далекъ отъ такой мысли и, уступая необходимости, онъ бросилъ свою сигару въ каминъ, присоединился къ играющимъ въ вистъ, и весьма учтиво, даже можно сказать почтительно, спросилъ своего партнера, почемъ они играютъ.
Партнеръ его, старый совтникъ префектуры, отвчалъ ему, запинаясь и моргая глазами, что обыкновенно они играютъ по десяти сантимовъ фишку, но если маркизу будетъ угодно….
— Игра ваша должна быть и моей, прервалъ его маркизъ голосомъ серьезнымъ, но вмст съ тмъ очень вжливымъ.— Я обязанъ приноравливаться къ вашимъ привычкамъ.
И въ тоже время, чтобы на-самомъ-дл подтвердить сказанное, онъ вынулъ изъ кармана горсть мелкой монеты и положилъ ее передъ собой.
При вид такого смиренія со стороны маркиза, у всхъ партнеровъ какъ-будто отлегло отъ сердца, и они вздохнули свободне.
Маркизъ д’Эскоманъ такъ внимательно игралъ, оберегая свой интересъ въ пятьдесятъ сантимовъ, такъ искусно скрывалъ свою звоту, что партнеры и прочіе зрители разошлись въ полномъ восхищеніи отъ него.
Съ-тхъ-поръ, какъ Лудовикъ де-Фонтанье сошелся съ Маргаритой, онъ постоянно сидлъ дома и велъ жизнь самую уединенную, но узнавъ о возвращеніи маркиза д’Эскоманъ, тотчасъ отправился въ клубъ.
Побудительной причиной къ тому былъ слухъ, доведенный до Лудовика, что маркизъ возвратился единственно за тмъ, чтобъ вызвать его на дуэль. Герой нашъ, не желая подать поводъ думать, что онъ избгаетъ встрчи съ д’Эскоманомъ, ршился видться съ нимъ.
Въ-самомъ-дл, Лудовикъ де-Фонтанье скоре былъ расположенъ принять этотъ вызовъ, чмъ отступить отъ него: нсколько взглядовъ, брошенныхъ имъ въ клуб на маркиза д’Эскомана, казалось, искали только случая затять ссору, о которой, повидимому, послдній вовсе и не думалъ, потому-что, кончивъ свою игру, онъ всталъ изъ-за стола, подошелъ къ своему сопернику и съ жаромъ, пожавъ ему руку, которую Лудовикъ впрочемъ самъ не протягивалъ, началъ дружески говорить съ нимъ. Наконецъ, когда вс члены клуба, за исключеніемъ шевалье де-Монгла, разошлись,— маризъ д’Эскоманъ хладнокровно и съ видомъ простодушія спросилъ Лудовика, какъ поживаетъ Маргарита.
Лудовикъ всего мене ожидалъ такого вопроса, и потому принялъ его съ уклончивымъ равнодушіемъ, за то де-Монгла былъ въ неописанномъ восторг и, потирая руки, отъ удовольствія говорилъ про себя:
— Браво! это мщеніе превосходное, жаль только, что маркизъ измнился въ лиц, когда произнесъ имя своей возлюбленной, но что же въ мір совершенно?
Старый шевалье вообще не доврялъ искренности перерожденія людей и въ-особенности маркиза д’Эскомана, хорошо зная, что сердце и голова этого человка одинаково пусты, опытный старикъ догадывался, что подъ утонченной любезностію маркиза непремнно скрывается какая-нибудь хитрость, но во всякомъ случа, чтобы не произошло отъ нея, ему предстояло нсколько пріятныхъ дней.
На другой день весь городъ зналъ о перемн въ поведеніи маркиза, онъ сдлался предметомъ всхъ разговоровъ: вс захотли увриться въ его обращеніи и бдная Эмма по невол должна была принимать поздравленія людей, которыхъ она никогда не видла.
Принимая эти поздравленія, она не умла скрывать своей печали, и потому всякій, уходя отъ нея, уносилъ убжденіе, что раскаяніе маркиза было неискренно. Но вс эти слухи были приняты имъ съ презрніемъ, онъ не считалъ нужнымъ оправдываться, хотя прежняя любовь его къ Маргарит еще не совсмъ исчезла.
Наконецъ маркизъ д’Эскоманъ сталъ ухаживать за женой, какъ онъ не ухаживалъ ни за одной любовницей.
Съ разсяннымъ видомъ слушала Эмма страстныя его увренія, повременамъ устремляя на него взоръ, полный грусти и отчаянія. Повидимому она спрашивала себя: ‘неужели это тотъ самый Рауль, о которомъ я нкогда мечтала?… Но почему же его взглядъ не производитъ во мн прежняго волненія?’ Затмъ она тяжело вздыхала и часто вздохи ея сопровождались слезами.
Видя эти слезы, маркизъ бросался на колна передъ Эммою и клялся всми святыми, что все прошедшее умерло и никогда боле не воскреснетъ. Увренія его, казалось, были искренни и потому еще боле усиливали рыданія маркизы.
Если кто слдилъ съ жаднымъ любопытствомъ за фразами этого примиренія, то это была Сусанна Моле.
Она готова была даже простить маркизу д’Эскоманъ вс прошлыя обиды, если-бъ только жертва эта была необходима для совершеннаго примиренія супруговъ. Но отъ глазъ проницательной Сусанны ничто не ускользало: ни неловкое положеніе супруговъ, ни скрытность, ни страданія маркизы, и добрая кормилица все боле и боле убждалась, что маркизъ играетъ самую лицемрную роль.
Явныхъ уликъ въ этомъ лицемріи не было, но какой-то внутренній голосъ нашептывалъ Сусанн, что Эмма опять будетъ обманута.
Но происшествія шли своимъ чередомъ.
Маркизъ д’Эскоманъ, затворившись однажды на цлый вечеръ съ Эммою, бесдовалъ съ ней далеко за полночь. Моле подслушивала ихъ во вс щели и скважинки, но ничего не могла узнать.
На другой день слды слезъ, лихорадочная дрожь, пробгавшая повременамъ по тлу маркизы, ясно объяснили Сусанн, что вчерашнее свиданіе супруговъ было первой важности…. И все это заставило ее задуматься. Вечеромъ, когда маркизъ ухалъ изъ дому, съ Эммой сдлался сильный нервный припадокъ, который привелъ Сусанну въ отчаяніе. Она не знала чему приписать такую непредвиднную болзнь своей госпожи, и заподозрила, что Эмма скрываетъ отъ нея какую-то тайну. Вообще преданная кормилица не могла переносить терпливо никакихъ страданій и такая скрытность ея питомицы жестоко огорчила ее, тмъ боле, что она считала себя въ прав на полное довріе со стороны Эммы.
Наконецъ, желая во что-бы то ни стало доискаться причины горя, такъ сильно изнурявшаго Эмму, Сусанна Моле пустилась припоминать прошедшее и перебрала въ своей памяти вс случившіяся происшествія, вс мысли, которыя когда-либо читала въ ея глазахъ, всхъ постителей замка маркиза д’Эскомана, перебывавшихъ втеченіе послднихъ шести мсяцевъ, но не смотря на все это, она не нашла аріадниной нити въ лабиринт своихъ догадокъ и предположеній.
Прошедшая жизнь Эммы протекла спокойно и была ясна, какъ небо. Грозная туча, предвщавшая сильную бурю, еще не показывалась на горизонт.
Сусанна Моле начала доискиваться истины съ другой стороны, и вмсто того, чтобъ теряться въ соображеніяхъ прошедшаго, она стала анализировать обстоятельства настоящей жизни Эммы.
Маркиза вела жизнь правильную. Она рдко показывалась въ обществ, но за то по утрамъ и передъ обдомъ нсколько времени каталась въ экипаж, или гуляла въ парк. Каждый шагъ ея былъ на виду у Сусанны, въ дом всегда знали, куда отправилась Эмма и когда возвратится, и за всмъ тмъ тайна грусти маркизы оставалась не проницаемой для бдной кормилицы.
Эмма съ каждымъ днемъ становилась задумчиве, и наконецъ меланхолія ея, столь сильно безпокоившая Сусанну, приняла такой серьезный характеръ, что добрая Моле, бросивъ вс свои догадки, стала объяснять ее болзненнымъ состояніемъ груди и желудка, называемымъ на язык простыхъ женщинъ, сухоткою. Превозмогая свою ненависть къ маркизу, Сусанна ршилась поговорить съ нимъ о здоровь Эммы и убдить его призвать доктора.
Въ тотъ самый день, когда они намревались говорить съ маркизомъ д’Эскоманъ, Сусанна, провожая госпожу свою до экипажа, услышала, что кучеръ спросилъ лакея, затворявшаго дверцы кареты, куда прикажетъ маркиза вести себя, на что лакей отвчалъ ему: ‘туда, куда здимъ каждый день’.
Отвтъ слуги подстрекнулъ любопытство подозрительной Сусанны, и она, не дожидаясь возвращенія маркизы, вздумала лично удостовриться, какое мсто Эмма предпочитаетъ для своихъ прогулокъ. Поспшно надвъ чепчикъ и шаль и взявъ извстный уже намъ зонтикъ, которымъ она такъ ловко отпарировала когда-то наступленіе Лудовика де-Фонтанье, храбро побжала догонять карету, запряженную парой англійскихъ рысаковъ.
Когда Моле вышла изъ дома, то замтила, что карета повернула за уголъ налво, и заключила изъ этого, что цль прогулки маркизы — большая парижская дорога. Чтобъ сократить себ путь, Сусанна, прибавивъ шагу, пошла переулками предмстья и спрашивала каждаго встрчнаго не видалъ-ли онъ куда похала карета,— но изъ проходящихъ никто не встрчалъ всмъ извстнаго экипажа маркизы д’Эскоманъ. Бдная кормилица выходила изъ себя, бросаясь и туда и сюда, и впередъ и назадъ: наконецъ, по разспросамъ и разнымъ признакамъ, ей удалось кое-какъ узнать, что карета спустилась къ берегу рки Луары.
Когда Сусанна проходила послдніе дома предмстія, ей представилась въ облак пыли карета Эммы. Поспшно распустивъ свой зонтикъ, она скрылась за нимъ, какъ солдатъ за фашиной.
Прогулка кончилась и маркиза д’Эскоманъ воротилась домой. За ней пришла и Сусанна, ровно ничего не узнавъ, однакожъ она осталась увренною, что въ этихъ прогулкахъ кроется какая-нибудь тайна. При самомъ вызд изъ города, когда Сусанна остановилась, чтобъ перевести духъ и обтереть потъ, въ это самое время мимо ее прошелъ Лудовикъ де-Фонтанье.
Она не обратила на него ни малйшаго вниманія, потому что молодой человкъ со дня перваго посщенія, когда онъ былъ представленъ маркиз, не ршался показываться въ ея дом, потому что открытая связь его съ Маргаритой Жели была извстна всему городу.
На другой день, прежде чмъ маркиза приказала закладывать экипажъ, чтобъ хать кататься, Сусанна уже, вышла на парижскую дорогу и помстилась для наблюденій на правой ея сторон за небольшимъ холмомъ, откуда свободно могла обозрвать все пространство дороги.
Карета, не останавливаясь, прохала четыре раза взадъ и впередъ, но къ дверцамъ ея никто не подходилъ.
Сусанна Моле, полагая, что она и въ этотъ разъ только напрасно прождала, уже готовилась выйдтнизъ своей засады, какъ вдругъ увидла Лудовика де-Фонтанье. Она, какъ говорится о гончихъ собакахъ, навострила уши и стала искать по-втру, или, проще сказать, начала разсматривать любителя береговъ Луары съ большимъ вниманіемъ, чмъ наканун.
Къ удивленію своему она замтила, что на лиц молодаго человка точно также, какъ и у Эммы, проглядывала тоска, врный признакъ душевнаго страданія: онъ также, какъ и Эмма, былъ блденъ, — словомъ: повсему было видно, что онъ страдалъ одинаковымъ съ нею горемъ.
Моле воротилась домой уже въ то время, когда кучеръ откладывалъ лошадей.
Она поспшно вошла въ комнату Эммы и увидала ее еще боле грустной, еще боле задумчивой чмъ прежде.
Добрая кормилица имла обыкновеніе всегда употреблять въ болзняхъ самыя сильныя средства, а потому она отрывисто спросила Эмму: отгадайте сударыня, кого я сейчасъ не приняла?
— Кто-бы онъ ни былъ, а вы все-таки очень хорошо сдлали, любезная Сусанна. Я такъ устала, что не хотла-бы никого видть.
— Гм! когда я скажу вамъ имя гостя, то уврена, что вы разцлуете меня въ знакъ благодарности.
— Говорите ясне: я не расположена сегодня къ загадкамъ.
— Понимаете-ли вы, сударыня, начала Сусанна, скрестивъ руки и стараясь притворнымъ негодованіемъ подтвердить свою ложь: понимаете-ли вы всю дерзость этого господина?
Блдныя щеки Эммы вдругъ покрылись румянцемъ. Прежде чмъ кормилица докончила свою рчь, маркиза уже догадалась, о комъ она говоритъ.
— Тотъ самый господинъ, который разъ вечеромъ встртился съ вами на берегу Луары и такъ былъ наглъ и невжливъ, тотъ самый негодяй, который нянчится теперь съ одной изъ самыхъ безстыдныхъ женщинъ въ город. И этотъ-то человкъ осмлился просить позволенія видться съ маркизой д’Эскоманъ!… Какъ вамъ это нравится?
И по свойственной Сусанн болтливости, она продолжала-бы свою нескончаемую филиппику, но вдругъ румянецъ на щекахъ Эммы скрылся и лицо ея стало блдно, какъ батистовый блый платокъ. Она остановила кормилицу и велла ей привести себ стаканъ воды.
Идя за водой, Сусанна Моле была встревожена не мене своей госпожи и всю дорогу ворчала про себя:
— Боже мой! Боже мой! да что-жъ это, наконецъ, будетъ съ нами?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Любовь не всегда — пріятная мечта.

Наконецъ Сусанна Моле, въ-самомъ-дл, отгадала тайну своей госпожи.
Эмма любила Лудовика де-Фонтанье. Долго она боролась съ этимъ чувствомъ, но послдніе поступки маркиза и упадокъ ея собственныхъ силъ разрушили въ ней всякое уваженіе къ долгу, или, лучше, заставили ее презирать супружескія связи. Душа ея наконецъ запросила жизни, а нтъ жизни безъ любви для женщины.
Съ перваго свиданія Эмма была заинтересована Лудовикомъ де-Фонтанье. Ей нравилось въ немъ отсутствіе всякой надутости, она замтила въ немъ много теплоты и откровенности, что такъ рдко встрчается въ свтской, преждевременно изношенной, молодежи. Лудовикъ еще боле выигралъ въ глазахъ Эммы своимъ горячимъ сочувствіемъ ея горю и энергическою готовностію устроить ея счастье. Эмма на-самомъ-дл убдилась, что молодой человкъ сдержалъ свое слово. Ея мягкая душа не оскорбилась даже скандалзными разсказами о связи Лудовика съ Маргаритой, потому что Эмма извиняла этотъ поступокъ увлеченіемъ де-Фонтанье при исполненіи своего общанія, она считала его — и конечно справедливо — выше этой связи, и объясняла ее себ неопытностью Лудовика и дурнымъ постороннимъ вліяніемъ на него. Наконецъ, самая привлекательная сторона въ Лудовик заключалась для нея въ томъ, что онъ первый понялъ и оцнилъ ея страданія. Она увидла въ немъ своего естественнаго друга, что въ ея одинокомъ положеніи было очень важно. Эта первая искра любви, случайно зароненная въ Душу маркизы, подъ вліяніемъ обстоятельствъ, обратилась въ широкое пламя. Чмъ больше маркизъ огорчалъ и чмъ дальше отталкивалъ отъ себя Эмму, тмъ она сильнй привязывалась къ Лудовику.
За всмъ тмъ, посл перваго свиданія, онъ не былъ у маркизы.
Онъ избгалъ ея, затрудняясь явиться къ знатной дам, которой, при первомъ знакомств, осмлился говорить о любви, а потомъ такъ легко измнилъ ей.
Такая застнчивость Лудовика де-Фонтанье гораздо боле послужила въ его пользу, чмъ самое тонкое искусство владть собой въ такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ.
Онъ не пріхалъ извстить Эмму о разрыв Жели съ д’Эскоманомъ, и эта скромность была отнесена молодой женщиной къ необыкновенной его деликатности: съ-тхъ-поръ онъ сталъ въ глазахъ Эммы идеаломъ самыхъ возвышенныхъ и нжныхъ чувствъ.
Маркиза д’Эскоманъ такъ еще мало знала свтъ, что ея институтскія понятія сохранились во всей своей наивности, а всмъ извстно, какое вліяніе имютъ на умъ институтокъ подобнаго рода герои. Посл. свиданія съ Лудовикомъ де-Фонтанье, Эмма промечтала цлую ночь. Мечты эти мало-по-малу приняли для нея характеръ дйствительности, и Лудовикъ сдлался любимой тэмой ея уединенныхъ размышленій.
Съ отъздомъ мужа — маркиза, все еще робкая, но боле ршительная, искала сближенія съ де-Фонтанье и, не говоря ни слова Сусанн, часто подумывала о приглашеніи Лудовика въ свой домъ. Но когда рука ея бралась за перо, чтобъ написать ему это приглашеніе, щеки ея загорались яркимъ румянцемъ отъ стыда, и кровь приливала къ вискамъ, она, обыкновенно, опускалась въ кресло и откладывала письмо до другаго дня.
Вс эти чувства Эмма принимала за мечты, и только по возвращеніи маркиза д’Эскоманъ, — котораго сначала интересъ, а потомъ уже оскорбленное самолюбіе и капризъ привели къ ногамъ жены, — она поняла, что въ этихъ мечтахъ была сильная потребность сердца: любовь Эммы къ Лудовику обратилась изъ неопредленной грзы въ живую и глубокую страсть.
Съ этой минуты между Эммой и маркизомъ сталъ призракъ, — призракъ неумолимый въ своихъ преслдованіяхъ: онъ неотступно сторожилъ супруговъ во время ихъ прогулокъ, онъ подслушивалъ ихъ разговоры, онъ проникалъ даже въ спальню Эммы, и вс старанія ея избавиться отъ него были безуспшны: онъ не переставалъ преслдовать ее всюду, и даже въ то время, когда она закрывала глаза, чтобъ только не видть его боле передъ собой, въ воображеніи ея все-таки обрисовывался его образъ.
Онъ, какъ врный часовой, оберегалъ ея альковъ и внушалъ ей холодность, недопускавшую мужа переступить порогъ ея спальни.
Наконецъ дошло дотого, что когда маркизу случалось поцловать жену, она съ ужасомъ вздрагивала, ей казалось, что къ губамъ ея прикасался не мужъ, а неотлучный ей призракъ, которому смущенное воображеніе молодой женщины придавало и тло и жизнь и даръ слова, понятный только для нея одной. Слыша звуки его голоса, сочувствуя рчамъ его, Эмма трепетала, какъ листокъ подъ холоднымъ втромъ, и сердце ея щемила тоска.
Воображеніе Эммы такъ сильно работало, что въ самое непродолжительное время эти неотступныя мечты произвели на нее столь могущественное вліяніе, что совершенно покорили себ ея разсудокъ: она была уже не въ силахъ отказаться отъ зараждавшихся въ ней желаній, хотя-бы они переступали даже предлы простой иллюзіи. И вотъ почему, не внимая упрекамъ своей совсти, маркиза д’Эскоманъ здила каждый день кататься туда, гд первый разъ встртилась съ Лудовикомъ де-Фонтанье, и куда молодой человкъ являлся подъ вліяніемъ того же чувства.
Сусанна Моле допускала только два рода любви: безграничную любовь кормилицы къ своему питомцу, извиняя ей всякое увлеченіе, и любовь жены къ мужу, назначая впрочемъ этому чувству самые тсные предлы. Ей казалось невозможнымъ, чтобы робкая молодая двушка, какою она еще представляла себ Эмму, могла дойдти когда-нибудь до изступленной страсти къ человку, подобному Лудовику де-Фонтанье.
Глубокое моральное потрясеніе Эммы вредно подйствовало на ея здоровье и Сусанна Моле, крайне испуганная и изумленная, увидла, что изнеможеніе ея госпожи перешло въ довольно опасную болзнь.
Призванный ею докторъ довольно удачно угадалъ причины болзни маркизы. Удостоврившись, что организмъ ея страдалъ только послдовательно и что эта болзнь обнаруживалась перемежающимися припадками, соединенными съ нервной мозговой системой, онъ заподозрилъ въ больной глубокое нравственное потрясеніе, которое, разумется, и приписалъ страданіямъ ея въ семейномъ быту.
Сусанна Моле наружно согласилась съ опытнымъ медикомъ, но вмст съ тмъ внутренно сознавала, что Эмма давно уже не любила своего мужа.
Преданная кормилица никого не допускала ухаживать за своей больной, цлыя ночи напролетъ просиживала она возл нее, на половину скрытая въ широкихъ складкахъ шелковой драпировки алькова, и при едва мерцающемъ свт лампады, внимательно слдила за всми движеніями Эммы, и за тяжелымъ ея дыханіемъ. При этомъ Сусанна жадно любовалась прелестной, головкой и матовой близной личика маркизы, и чтобы лучше видть ее, она время-отъ-времени отбрасывала съ ея головы кружева подушки.
Въ одну изъ такихъ ночей, когда щеки больной опять покрылись лихорадочнымъ румянцомъ и припадки поддерживали въ ней постоянное волненіе, не смотря на ея дремоту, Сусанн показалось, что Эмма прошептала, невыразимо нжнымъ тономъ, чье-то мужское имя.
Спустя нсколько дней, докторъ, котораго добрая кормилица ежедневно съ грустью и тоскою распрашивала о положеніи больной, отвчалъ только пожатіемъ плечъ и краснорчивымъ молчаніемъ.
Всемірный потопъ вроятно не произвелъ-бы такого страшнаго дйствія на Сусанну Моле, какъ этотъ нмой, но выразительный докторскій приговоръ. Въ ту же минуту, неистово вскрикнувъ какъ львица, у которой безжалостный охотникъ отнимаетъ дтенышей, любящая кормилица опрометью бросилась въ спальню своей госпожи.
Не сообразивъ, что выраженія ея горести и страха, могли испугать Эмму и тмъ значительно усилить ея болзнь, Сусанна, припавъ къ постели, приподняла больную, прижала ее къ груди своей, и покрыла лицо ея поцлуями и слезами. Бдной Сусанн уже представилась смерть и потеря ея единственнаго сокровища въ мір.
Наконецъ Сусанна Моле впала въ изступленіе, вызванное безпредльной любовью къ Эмм и бредомъ отчаянія, прерываемаго рыданіями, криками ярости и угрозъ страшному призраку — смерти. Во время этихъ припадковъ изступленія, Сусанна то казалась страшной, то опять проявлялись въ ней и нжность и заботливость, она то хохотала какимъ-то дикимъ смхомъ, то падала ницъ передъ мадонной и рыдала отчаяннымъ рыданіемъ.
Теперь только, въ первый разъ Сусанна произнесла передъ госпожой своей имя Лудовика и произнесла безъ малйшей тни упрека, потому-что, при вид угрожающей опасности, въ глазахъ кормилицы казалось все простительнымъ. Мало того, она старалась оправдать Эмму въ собственныхъ глазахъ, даже одобряла ея любовь, общая ей взаимность и счастіе.
— Умереть, говорила Сусанна: — умереть вамъ прежде меня! да разв это возможно? Неужели такая несправедливость иметъ оправданіе? Разв зима не всегда предшествуетъ весн? Доктора!… продолжала Сусанна иронически и, вмст съ тмъ, презрительно улыбаясь: — Неужели мы нуждаемся въ нихъ? разв я не подл васъ?.. ха, ха, ха! Да если-бы они знали, какъ я смюсь надъ ихъ учеными разсужденіями!… Нтъ! вы выздоровете, моя несравненная Эмма, непремнно должны выздоровть — это врно, потому что я такъ хочу. Но прежде всего перестаньте мучить себя глупыми огорченіями… И кто запрещаетъ вамъ любить де-Фонтанье, если вы дйствительно любите его?… Ужъ не мужъ-ли вашъ?— Да разв не онъ первый измнилъ вамъ?… Мужъ!… вотъ прекрасно, вотъ было-бы мило! Разв онъ не предался опять безпутной жизни, съ-тхъ-поръ какъ вы заболли?… Если ужъ нужно бросить въ кого камнемъ, то конечно не въ васъ: быть молодой и жить безъ любви — невозможно… Нтъ, невозможно!… Я также любила, какъ и другія… (не мшаетъ замтить, что въ этомъ отношеніи Сусанна отчаянно клепала на себя). Будьте же спокойны, — продолжала кормилица: посл всего что съ вами сдлали,— вамъ все простительно.
Въ эту минуту Эмма лежала въ томъ оцпенніи, въ которое обыкновенно впадаютъ посл лихорадочнаго пароксизма, она была боле удивлена, чмъ испугана такой восторженностію своей кормилицы.
Потомъ, когда Сусанна нсколько разъ произнесла имя Лудовика, имя, которое и безъ того уже само сердце поминутно подсказывало Эмм, — она закрыла глаза, какъ-бы опасаясь, что-бы неисчезло такое пріятное сновидніе. Она уснула съ улыбкой на устахъ, почти успокоенная словами Моле, которая приняла живое участіе въ этомъ дл, и предсказывала ей несомннный успхъ.
За этимъ кризисомъ болзни, послдовало легкое поправленіе въ положеніи больной, такъ-что простодушная кормилица окончательно убдилась въ своихъ самонадянныхъ предположеніяхъ, только-что высказанныхъ ею и внушенныхъ отчаяніемъ. Съ этого времени докторъ сталъ въ глазахъ ея круглымъ невждой и она не только перестала распрашивать его о состояніи здоровья маркизы, но даже на вс его вопросы о томъ, что происходило съ больной во время его отсутствія, Сусанна отвчала ему съ оскорбительнымъ лаконизмомъ.
Легко догадаться, что добрая кормилица не ограничилась однимъ только, на этотъ разъ довольно удачнымъ, испытаніемъ своихъ цлебныхъ средствъ.
Сусанна Моле, безъ всякаго затрудненія, находила разные предлоги, чтобы оставаться съ госпожею своей наедин, и не упускала тогда случая постоянно говорить Эмм о чувствахъ Лудовика де-Фонтанье съ такою подробностію, какъ будто-бы она собственною своею особою проникла въ сердце молодаго человка, котораго почти не знала. Она щедро украшала его всевозможными добродтелями и превосходнйшими качествами, не останавливаясь ни передъ какими преувеличеніями, лишь только-бы оправдать любовь Эммы.
Вообще вошло въ обыкновеніе уже слишкомъ много поэтизировать человческіе недуги. Чтобъ болзнь дйствительно была чмъ-нибудь серьезнымъ, она непремнно должна быть нсколько матеріальне, или, такъ-сказать, должна быть вещественне. Въ виду наступающаго разложенія въ человческомъ организм все мало-по-малу слабетъ, увядаетъ и уменьшается, организмъ начинаетъ походить тогда на ткань, цвтъ которой разрушенъ, а нити вс разъединены и разорваны какой-нибудь дкою жидкостью. Дйствія недуга рдко ограничиваются однимъ физическимъ разрушеніемъ: большею частію онъ поражаетъ и умственныя способности и тогда распространяется даже на самую душу человка.
Такъ было и съ маркизой д’Эскоманъ. Вовремя своей болзни, она совсмъ потеряла способность различать добро и зло, а потому и не подумала оттолкнуть отъ себя чашу съ отравою, подносимою къ губамъ ея Сусанною Моле. И не удивительно.
Касаясь этой чаши, Эмма находила въ ней забвеніе своимъ горестямъ, эта чаша сулила ей надежды, а съ надеждами здоровье и, слдовательно, самую жизнь.
Но когда силы снова возвратились къ маркиз д’Эскоманъ, инстинктъ долга и чувство женщины опять заговорили въ ней и она снова вступила въ борьбу съ своей любовью, такъ далеко уже закравшейся въ ея душу. Однажды, по выздоровленіи Эммы, Сусанна Моле распространилась было, по обыкновенію, о будущемъ счастьи своей госпожи, но маркиза неожиданно прервала ее, сказавъ, что это счастье не для нея, потому что она должна была-бы купить его цною преступленія, не говоря уже о другихъ непреодолимыхъ препятствіяхъ. Притомъ, красня отъ стыда, она произнесла имя Маргариты и скрыла лицо свое на груди доброй своей кормилицы, обливая ее слезами.
Сусана Моле была поражена.
Она совершенно растерялась, и тутъ только поняла, какъ далеко увлеклась своимъ воображеніемъ. Она создала какое-то фантастическое существо, стараясь олицетворить въ немъ Лудовика де-Фонтанье и соединить съ этимъ добрымъ геніемъ, свою непорочную Эмму, позабывъ, что на-самомъ-дл если не сердце, то воля молодаго человка принадлежала другой женщин.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Слишкомъ вольная для людей нравственныхъ и слишкомъ нравственная для людей порочныхъ.

Сколько ни старалась Маргарита Жели возстановить свое чувственное вліяніе на Лудовика де-Фонтанье, которое замтно съ каждымъ днемъ утрачивалось все боле и боле, но вс старанія ея остались безуспшны.
Хотя это было ясно, но бдняжка сомнвалась еще въ своемъ несчастіи, потому что Лудовикъ де-Фонтанье не высказывался вполн, сознавая, что разрывъ ихъ слишкомъ сильно поразилъ-бы Жели.
Многіе вроятно осудятъ нашего героя, взваливъ на него одного всю вину въ настоящемъ затруднительномъ положеніи, а потому мы спшимъ оправдать Лудовика и скажемъ, что Маргарита Жели, стараясь всей душей поправить дло, еще боле портила его своею безтактностью.
Связь между ними завязалась совершенно неожиданно для обоихъ, Маргарита знала, что сердце Лудовика не принимало въ этой связи особеннаго участія и сама сказала ему объ этомъ, потому-что, еще въ первое свое свиданіе съ молодымъ человкомъ, она подслушала его откровенный разговоръ съ шевалье де-Монгла, когда Лудовикъ разсказывалъ ему проектъ свой о возвращеніи маркиза д’Эскоманъ къ ногамъ жены его. Такъ весьма естественно, что при вид охлажденія къ ней Лудовика де-Фонтанье, которое онъ давалъ ей чувствовать, не высказывая его, ее стало терзать ужасное подозрніе, что причиной такой холодности — любовь его къ другой женщин.
У всякой женщины физіономія иметъ свой особенный характеръ и эту своеобразность физіономіи женщина можетъ употреблять точно также вовредъ себ, какъ и въ свою пользу. Такъ, напримръ, одной женщин дано въ удлъ постоянно-веселое расположеніе духа, такъ-что даже самый неистовый смхъ бываетъ ей къ лицу, другая получила на долю всегдашнюю грусть и безпрерывныя слезы, но нтъ женщины, для которой не было-бы точно также опасно придать своему лицу чуждое ему выраженіе, какъ брюнетк опасно надть голубую наколку, а блондинк ярко пунцовый внокъ.— Такого рода эксцентричности позволительны только однмъ царицамъ, потому что он прекрасны по праву своего рожденія….
Маргарита Жели, не подозрвая этихъ условій, разумется, каждый день безсознательно впадала въ крайности подобнаго рода, стараясь, какимъ-бы то ни было способомъ, понравиться Лудовику де-Фонтанье.
Глаза Маргариты Жели постоянно противорчили ея поступкамъ: хотла-ли она казаться веселой, что-бы развлечь мрачное настроеніе Лудовика, желала-ли она прельстить молодаго человка грустной томностью, подражая въ этомъ маркиз д’Эскоманъ, глаза ея постоянно измняли ей и, противъ воли ея, выражали одну только страстную чувственность молодой Дюнуазки. Притомъ она была слишкомъ однообразна въ своихъ разговорахъ, такъ-что все это вмст еще боле усиливало равнодушіе, съ которымъ Лудовикъ обыкновенно принималъ ея ласки и кокетство.
Такому равнодушію со стороны молодаго человка способствовала и его собственная мечтательность. Онъ постоянно жилъ только однми грзами, искалъ совершенства ихъ въ дйствительномъ мір.
Но это было еще не все. Не понимая какъ иногда бываетъ опасно разногласіе въ любви, Маргарита Жели, въ простот души своей, была ршительно не способна прочувствовать всю деликатность и нжность платонической страсти, которую нашъ герой питалъ въ своемъ сердц къ маркиз д’Эскоманъ. Жели вмсто того, чтобы противопоставить этой любви вкрадчивость и хитрость, которыми она успла-бы, можетъ-быть, преодолть это чувство въ Лудовик, стала, напротивъ того, совершенно безъ такта нападать на Эмму и клеветать на нее, что, само-собою разумется, еще боле возвышало въ глазахъ Лудовика достоинства любимой имъ женщины. Стараясь ее защищать, онъ искалъ для этого доказательствъ и, припоминая вс ея прекрасныя качества, вмст съ тмъ открывалъ въ ней новыя, существованіе которыхъ и не подозрвалъ. И это повторялось каждый разъ, какъ только Маргарита прибгала къ обыкновенному оружію всхъ ревнивыхъ женщинъ и начинала укорять и чернить свою соперницу.
Но когда молодая Дюнуазка старалась казаться грустною,— она окончательно портила дло.
Въ истинную меланхолію впадаютъ только души съ нкоторой энергіей, слабымъ знакомы — только печаль и томленіе.
Неоступно-господствовавшая въ ум Лудовика мысль сдлала ненавистными для него прежнія развлеченія, но у него не доставало силъ бжать отъ нихъ и онъ терплъ ихъ, потому-что, при такомъ настроеніи его души, всякое новое волненіе или усиліе было ему также не выносимо, какъ и всякій шумъ, нарушавшій покой его въ то время, когда онъ уносился въ міръ фантазій.
При такихъ обстоятельствахъ онъ не переставалъ посщать Маргариту Жели, поддерживая прежнія отношенія къ ней единственно только изъ сожалнія.
Нтъ роли, которая доставляла-бы столько тайныхъ утшеній, игрокамъ ея, какъ роль несчастной жертвы. Такъ и Лудовикъ де-Фонтанье не безъ удовольствія думалъ о томъ, что онъ пожертвовать собой для счастія страстно-любимой имъ женщины.
Болзнь Эммы послужила поводомъ къ сближенію Лудовика съ маркизомъ. Слухи, носившіеся въ обществ о болзни Эммы, были до крайности сбивчивы и, постоянно противорча одни другимъ, сильно безпокоили Лудовика. Желая узнать истину, онъ сталъ бродить каждый день около дома Эммы, чтобъ встртить и распросить Сусанну о состояніи здоровья маркизы, но Сусанна, какъ нарочно, ни шагу не отходила отъ больной, такъ что герой нашъ былъ принужденъ обратится за этими свдніями къ самому маркизу д’Эскоманъ.
Когда Эмма слегла въ постель, маркизъ опять повелъ прежнюю развратную жизнь. Получивъ отъ нея деньги, онъ опять вернулся къ своимъ привычкамъ, — и снова собралъ свои разгульный кружекъ, намреваясь завербовать въ него и своего соперника. Онъ имлъ на это много причинъ и потому сталъ оказывать Лудовику де-Фонтанье самое дружеское расположеніе, но, при всемъ томъ онъ, отвчалъ очень не удовлетворительно на вопросы нашего героя объ Эмм, считая ихъ однимъ только приличіемъ.
Съ-тхъ-поръ какъ Лудовикъ замтилъ, что маркизъ д’Эскоманъ вовсе не думаетъ о Маргарит, посщенія къ ней молодаго человка стали рже. Однажды, спускаясь отъ нея по слабоосвщенной лстниц, онъ встртился съ женщиной, которой наружность и ростъ показались ему, не смотря на полу-мракъ, знакомыми. Онъ былъ пораженъ, узнавъ въ этой женщин кормилицу маркизы д’Эскоманъ.
Появленіе Сусанны Моле въ дом, въ которомъ жила Маргарита, показалось ему очень страннымъ, и потому, хоть онъ уже вышелъ на улицу, но подстрекаемый любопытствомъ и не много подумавъ, снова поднялся по лстниц.
Маргарита Жели занимала первый этажъ дома, въ улиц Клюни.
Второй этажъ состоялъ изъ трехъ маленькихъ комнатъ: въ двухъ жили подмастерье и ученики шляпнаго мастера, имвшаго внизу этого же дома лавку, такъ-что жильцы двухъ верхнихъ комнатокъ только ночевали въ нихъ, въ третьей комнатк жила башмашница, которую вс называли матушка Бригита. Вмст съ ней жилъ ея внукъ, десяти или одиннадцатилтній ребенокъ, оставшійся сиротой на ея попеченіи посл смерти ея дочери и зятя.
Сострадательная, какъ вс вообще молодыя двушки, Маргарита Жели часто описывала Лудовику бдность матушки Бритты, и онъ уже не разъ подавалъ старух милостыню. Подъ этимъ благовиднымъ предлогомъ, онъ вздумалъ и теперь войдти въ комнатку бдной женщины.
Лудовикъ смло постучался въ дверь. Едва только руки его дотронулись до скобки двери, какъ она уже отворилась и на порог ея появилась Бригита. Все это произошло такъ быстро, что старуха казалось ожидала посщенія молодаго человка. Она поклонилась ему низко, почти до земли, и Лудовикъ воспользовался этимъ движеніемъ, чтобъ окинутъ глазами комнату Бригиты, а сдлать это было вовсе не трудно.
Лудовикъ увидлъ маленькаго внука старухи, котораго все вниманіе было совершенно поглощенно двумя одновременными занятіями, такъ-что онъ даже не обернулся при стук растворившейся двери.
Николай, такъ звали мальчика, одной рукой съ усиліемъ разчесывалъ свои сбившіеся волосы, употребляя для того вмсто гребня собственныя пять пальцевъ, другою же — онъ старался ознакомиться заблаговременно съ обдомъ и вытащить что-нибудь изъ стоявшаго на печк горшка.
Три стула, составлявшіе всю мебель Бригиты, стояли по мстамъ своимъ, да и самая горенка была такъ мала, что не только не было мста, гд спрятаться Сусанн, но даже нгд было-бы скрыть ея платья. Очевидно, что кормилица Эммы прошла не къ матушк Бригит, если только на лстниц дйствительно встртилась Лудовику Сусанна Моле.
Молодой человкъ спросилъ старуху о Сусанн, но матушка Бригита по глухот своей не разслышала его вопроса и отвчала низкимъ поклономъ и изъявленіями благодарности за его благодянія.
Сильно заинтересованный нечаянной встрчей, Лудовикъ де-Фонтанье, давъ старух пятифранковую монету, поспшилъ выйдти изъ комнатки для дальнйшихъ розысканій, и, какъ у бдныхъ мастеровыхъ комнаты обыкновенно никогда не запираются, то онъ неприминулъ заглянуть въ разтворенныя двери двухъ смежныхъ горенокъ, а потомъ поднялся на чердакъ, но нигд не нашелъ ни малйшаго слда той женщины, которая встртилась ему за десять минутъ передъ тмъ.
Это непонятное обстоятельство принимало видъ какого-то чуда, потому что герою нашему казалось невроятнымъ, чтобъ Сусанна Моле могла имть крылья, однакожъ, не находя никакой возможности разъяснить себ эту загадку, онъ заключилъ, что кормилица Эммы присматриваетъ за нимъ.
Такое предположеніе имло свою хорошую и дурную сторону. Если за нимъ слдили, то изъ этого слдовало, что имъ интересовались въ дом маркизы д’Эскоманъ. Съ другой стороны, посл разговора его съ Сусанной, онъ смло могъ думать, что она иметъ злыя намренія противъ него, которыя старается скрыть подъ личиной заботы о его поведеніи.
Во всякомъ случа, Лудовикъ де-Фонтанье далъ себ слово, что онъ отброситъ свою робость и, какъ только здоровье маркизы д’Эскоманъ позволитъ ей принять его, непремнно пойдетъ туда и откровенно сознается ей въ своемъ поведеніи. Съ этою цлью онъ старался, какъ мы уже сказали, поддерживать то дружеское расположеніе, которое выказывалъ къ нему маркизъ д’Эскоманъ.
Надежда увидться съ Эммой не переставала занимать молодаго человка, съ той самой минуты, какъ онъ задумалъ это свиданіе, онъ приготовился заране о чемъ говорить съ маркизой и старался угадать ея отвты.
Черезъ два дни посл непонятной встрчи на лстниц Маргаритиной квартиры, Лудовикъ де-Фонтанье, бродя по обыкновенію вокругъ дома маркизы д’Эскоманъ, повстрчался съ шевалье де-Монгла.
Хотя было только семь часовъ утра, но старый шевалье шелъ въ бальномъ костюм и въ бломъ галстук, жилетъ его былъ растегнутъ. Шевалье де-Монгла поднялъ воротникъ фрака, чтобъ сколько-нибудь предохранить свое горло и лицо отъ утренняго холода, и какъ на фракахъ того времени носили очень длинные воротники, то издали казалось, будто-бы на старик былъ надтъ капюшонъ. Но при всемъ циническомъ безпорядк своего костюма, шевалье былъ въ веселомъ расположеніи и, замтивъ еще издали Лудовика, прямо пошелъ къ нему.
— И такъ, мы все еще мечтаемъ о ней? сказалъ шевалье де-Монгла, ласково подмигивая на домъ маркизы д’Эскоманъ.
Лудовикъ де-Фонтанье понялъ, что предъ старикомъ нельзя притворяться, и уже не разъ имлъ случай убдиться, что шевалье остался въ душ своей честнымъ человкомъ, неспособнымъ измнить тайн того, въ дружб котораго онъ былъ увренъ.
— Постоянно! отвчалъ отрывисто Лудовикъ де-Фонтанье.
— И я также постоянно считаю васъ сумасшедшимъ. Ну, какого чрта вы хотите отъ трупа?… Я слышалъ, что она умираетъ.
При этомъ печальномъ извстіи, Лудовикъ де-Фонтанье измнился въ лиц.
— Напротивъ, я слышалъ что ей стало лучше.
— Тмъ хуже, чртъ возьми!
— Какъ хуже?
— Да, тмъ хуже для васъ. Я сдлалъ съ своей стороны все, что могъ,— чтобъ только изгладить изъ вашего воображенія эту прихоть. Поврьте, другъ мой, если она выздороветъ и увидитъ себя снова покинутой мужемъ, то — держу пари двадцать противъ одного, — она непремнно сдлается ханжей.
— Признаюсь, шевалье, что даже и такая перспектива меня вовсе не пугаетъ.
— Вы очень храбры!… Но ханжа, мой любезнйшій, всегда надется, что ей будутъ зачтены въ заслугу т испытанія, которыя она перенесла на земл за всхъ влюбленныхъ въ нее.
— Но вы несете вздоръ, который можно объяснить въ васъ только недоспанной ночью.
— Объ этомъ посл. Послушайтесь меня, мой милый другъ, будьте разсудительне и бросьте мечтать о ней…. Посмотрите на себя, какъ вы похудли въ эти послдніе четыре мсяца… Я говорю вамъ не шутя.
— И я отвчаю вамъ также серьезно, что нтъ никакой возможности охладить такую сильную любовь, какую я чувствую къ ней.
— Любите ее сколько вамъ угодно, но…. чртъ возьми!… не будьте же по-крайней-мр смшны!— вскричалъ шевалье де-Монгла, сдлавъ гнвный жестъ, отъ котораго поднятый воротникъ его фрака внезапно отогнулся и обнаружилъ его лицо.
— Объяснитесь, шевалье, я васъ не понимаю, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье.
— Ну разумется объясню, потому что окажу тмъ услугу. Сердиться на маркиза д’Эскоманъ мн больше не приходится мы расквитались, я доказалъ всю ничтожность этихъ господь, блестящихъ повсъ ныншняго времени. Куда имъ тягаться съ нами — они намъ не по плечу. Вдь не все то золото, что блеститъ. Теперь я ничего не имю противъ маркиза, но при всемъ томъ совтую вамъ быть съ нимъ осторожнымъ.
— Что вы хотите этимъ сказать?
— Неужели вы не догадываетесь, что маркизъ д’Эскоманъ ищетъ только случая расквитаться съ вами той-же монетой.
— Вы думаете, что онъ разсчитываетъ на Маргариту?
— Чртъ возьми!
— Но почему вы такъ думаете, шевалье? Съ-тхъ-поръ какъ маркизъ возвратился въ Шатоднъ, онъ еще ни разу не былъ у Маргариты.
— Очень можетъ быть. Но вмсто себя онъ подсылаетъ лазутчика.
— Ба! воскликнулъ Лудовикъ де-Фонтанье, вовсе не столь удивленный и испуганный, какъ-бы хотлось старику!
— Ба! повторилъ де-Монгла, иронически подражая интонаціи его голоса. Пожалуй, если хотите — не стойте очень за Маргариту, но такъ-какъ въ этомъ дл замшена ваша честь, то по-крайней-мр поберегите ее.
Лудовикъ де-Фонтанье не могъ не улыбнуться, когда шевалье де-Монгла такъ серьезно вмшалъ въ это дло его честь, какъ будто рчь шла объ измн цервой имперіи.
— Такъ вотъ какъ — у него свои лазутчикъ! Надо же его узнать, поспшно сказалъ Лудовикъ, чтобы скрыть насмшливое выраженіе глазъ.
— Я предоставляю вамъ угадать его изъ десяти тысячъ человкъ.
— Предположимъ, что я перебралъ въ своей памяти девять тысячъ девятьсотъ девяносто девять именъ, неотгадавъ изъ нихъ ни одного, — такъ скажите мн теперь десятитысячное.
— Это Сусанна, мой другъ, та самая Сусанна, которая, какъ полицейскій агентъ, неотступно сопровождаетъ маркизу, и изъ которой этотъ дьяволъ д’Эскоманъ уже усплъ сдлать существо, преданное ему и тломъ и душой.
— Этого не можетъ быть, шевалье!
— Какъ не можетъ быть? да я говорю вамъ, что собственными своими глазами видлъ ее два раза, и оба раза въ разные дни, выходящей изъ дома, въ которомъ живетъ Маргарита.
— Все-таки этого не можетъ быть, потому что Сусанина Моле ненавидитъ маркиза д’Эскоманъ.
Разставаясь съ своимъ старымъ другомъ, Лудовикъ де-Фонтанье общался воспользоваться его предостереженіями. Герой нашъ, оставшись одинъ, призадумался, совпаденіе встрчи его и шевалье де-Монгла съ Сусанной Моле въ дом, гд живетъ Маргарита Жели, совершенно сбило его съ толку.
Въ то самое утро Лудовикъ де-Фонтанье составилъ себ два плана, которые, повидимому, ршился непремнно исполнить.
Первый — совершенно разстаться съ Маргаритой.
Онъ избавлялся этимъ отъ непріятнаго и утомительнаго надзора и предохранялъ свою честь, какъ выразился шевалье де-Монгла.
Сверхъ того, Лудовикъ могъ-бы тогда представиться маркиз д’Эскоманъ съ спокойнымъ сердцемъ и въ доказательство искренности своей любви, откровенно разсказать ей о внезапномъ разрыв своемъ съ Маргаритой.
Второй планъ Лудовика де-Фонтанье касался Сусанны Моле.
Онъ хотлъ убдиться, во что-бы то ни стало, дйствительно-ли женщина, попавшаяся ему на лстниц, была Сусанна Моле и если-бъ это было такъ, то узнать отъ нея, съ какой цлью она приходила туда.
Оба эти намренія Лудовикъ де-Фонтанье ршился исполнить въ тотъ же самый день.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Въ которой доказывается, что трудне вытащить занозу изъ ноги, чмъ занозить ногу.

Въ четыре часа, окончивъ служебныя занятія, Лудовикъ де-Фонтанье отправился къ Маргарит. Онъ шелъ скорыми шагами, какъ человкъ нершительнаго характера, который старается сохранить твердость духа посредствомъ самыхъ сильныхъ возбужденій.
Повернувъ въ улицу Клюни, Лудовикъ очутился передъ самымъ окномъ Маргаритиной квартиры, изъ котораго молодая двушка обыкновенно посылала ему свой первый воздушный поцлуй. Но на этотъ разъ, противъ обыкновенія, въ окон не было видно ея хорошенькаго личика. До-сихъ-поръ этого еще не случалось.
Мелькнувшая въ голов Лудовика мысль, что Маргариты нтъ дома, сильно его встревожила, потому что въ эту минуту онъ былъ особенно настроенъ исполнить свое намреніе, собравъ всю силу воли и характера.
Поднимаясь на лстницу, онъ услыхалъ сдержанный смхъ Маргариты.
Съ-тхъ-поръ, какъ Лудовикъ охладлъ къ ней, она никогда еще не казалась такой веселой и беззаботной.
— Иди скоре, кричала она сверху, увидвъ Лудовика: — ты не знаешь какую интересную исторію я разскажу теб. Ну иди-же.
И какъ общанный разсказъ нисколько не мшалъ ей пользоваться своими правами, то Маргарита тотчасъ бросилась въ объятія Лудовика, какъ только онъ вошелъ въ комнату, и, обвивъ его обими руками, принялась страстно цловать. Ласки ея постоянно такъ выражались.
Пока молодой человкъ находился въ полу-сумрак, Маргарита все еще висла у него на ше, но какъ только онъ вышелъ на свтъ, она замтила, что лицо его было чрезвычайно мрачно.
Нахмуренныя брови и сердитое выраженіе лица его предвщали близкую бурю. При вид этого у Маргариты опустились руки и она отступила отъ него на два шага.
— Что съ тобой, мой другъ? спросила она.
— Мн надо переговорить съ вами, сухо отвтилъ Лудовикъ.
— Ну что-жъ? тмъ лучше для меня, сказала двушка, стараясь шуткой отвести бурю: — надо, отдать теб справедливость, — ты не говорилъ со мной цлыхъ дв недли, и потому я вовсе не устала тебя слушать.
— Я хочу сказать вамъ кое-что по серьезне, Маргарита.
— Ты меня пугаешь, Лудовикъ! Не дошли-ли до тебя какія-нибудь сплетни?… Но я надюсь, что ты имъ не повришь, — не такъ-ли, мой другъ?
Каждая женщина хоть разъ въ своей жизни любитъ мужчину, которому не въ силахъ измнить. Это вполн оправдалось безукоризненнымъ поведеніемъ Маргариты во все время ея связи съ Лудовикомъ.
— Подумай самъ, могу-ли я обмануть тебя, Лудовикъ, продолжала Дюнуазка: — когда одна мысль объ измн теб возмущаетъ всю мою душу.
— Я вовсе не обвиняю васъ, Маргарита, отдаю, напротивъ, полную справедливость вашей врности.
— А, такъ вотъ он — эти серьезныя вещи, которыхъ я такъ сильно испугалась! Браво! Но только, пожалуйста, мой несравненный Лудовикъ, не говори мн больше это несносное вы…. умоляю тебя!…. Если-бъ ты зналъ, какъ это тревожить меня, что можетъ быть лучше говорить другъ-другу ты?— въ этомъ слов заключается все, что остается намъ лучшаго изъ самыхъ счастливыхъ минутъ нашей жизни и все, что только свтъ оставляетъ намъ въ память этихъ чудныхъ мгновеній. Если ты не дорожишь этимъ словомъ, значитъ ты не любишь меня такъ, какъ я люблю тебя.
И говоря это вкрадчивымъ голосомъ, Маргарита хотла ссть къ Лудовику на колни, но онъ легко оттолкнулъ ее.
— Наконецъ, вы должны же когда-нибудь приготовиться къ своей участи, — сказалъ Лудовикъ: — съ-этихъ-поръ мой другъ, другаго обращенія между нами не будетъ.
Маргарита, изумленная тмъ, что Лудовикъ оттолкнулъ ее, вовсе не разслышала его словъ.
— Боже мой! вскричала она: — все также какъ вчера, какъ третьяго дня, какъ всякій день! И у тебя нтъ ни одной ласки, ни одного поцлуя для бдной Маргариты?…. Боже мой! какъ я несчастна!
И въ подтвержденіе своей жалобы, молодая двушка горько заплакала.
Положеніе Лудовика становилось затруднительнымъ. Отправляясь въ улицу Клюни, онъ надялся, что для предстоящей драматической сцены у него достанетъ энергіи и воли, но покорность Маргариты, совершенно неожиданная, потребовала отъ него хладнокровной стойкости, совершенно недоступной нкоторымъ характерамъ. Чтобъ устоять въ своемъ намреніи, онъ ршился употребилъ лицемріе, и посадилъ на колни, за минуту предъ тмъ оттолкнутую имъ женщину.
— Ты права, мое бдное дитя! Я понимаю твои страданія и всю тяжесть того положенія, въ которое я тебя поставилъ. За чемъ же продолжать его?
Маргарита не поняла двусмысленности сказанныхъ имъ словъ.
— За чмъ! И ты спрашиваешь за чмъ! Возразила она:— за тмъ, что одинъ твой поцлуй вполн выкупаетъ вс мои страданія, за одинъ этотъ поцлуй я готова вынести вс мученія ада, за тмъ, что страданія и печали, на которыя ты обрекаешь меня, кажется, усиливаютъ любовь мою! Когда ты называлъ мою любовь къ теб безуміемъ, тогда я вовсе не побила тебя такъ сильно, какъ теперь, — когда ты отказываешь мн не только въ ласк, но даже въ слов любви и участія.
Борьба началась и отступленіе было уже невозможно для Лудовика.
Какъ въ мір физическомъ, такъ и въ нравственномъ, страшно нанести только первый ударъ. Слезы, точно также какъ и кровь, охмеляютъ того, кто вызываетъ ихъ.
— Послушайте, Маргарита, началъ Лудовикъ де-Фонтанье голосомъ, явно противорчившимъ его нжному обращенію: — вашъ извстны какія случайныя обстоятельства сблизили насъ. Мн всегда было отвратительно искать въ любви одного только минутнаго наслажденія, и потому мн казалось, что нашему случайному сближенію нтъ никакого основанія продолжаться дале одного дня. По слабости моей, въ которой я уже не разъ глубоко раскаявался, я заглушилъ въ себ голосъ разсудка. Но чмъ больше мы сближались, тмъ выше я сталъ цнить васъ, открывая въ душ вашей качества, которыхъ никогда не подозрвалъ и потому все еще надялся, что вы оправдаете мн мечты, будете для меня идеаломъ любимой женщины. Но теперь, я чувствую, что мн невозможно носить на себ личину любви, я не въ состояніи отвчать вамъ, потому что никогда не любилъ васъ.
При первыхъ же словахъ Лудовика, Маргарита поднялась съ его колнъ и стала передъ нимъ, пристально уставивъ дикій взглядъ на молодаго человка, какъ-будто слова его имли какой-нибудь осязательный ббразъ и цвтъ, въ которые она желала бы получше вглядться.
— Что онъ говоритъ? медленно повторяла она, потирая себ рукой лобъ и, повидимиму, собираясь съ мыслями, но потомъ ея разсудокъ, совершенно отуманенный жестокими словами Лудовика, мало-по-малу сталъ проясняться и, наконецъ, она быстро перешла изъ оцпеннія къ отчаянію, крикамъ и рыданіямъ.
— Нтъ, нтъ! вскричала она: — вс слова твои — ложъ! Ты лжешь, если говоришь, что не любилъ меня никогда!…. Да неужели я не съумю различить любовь отъ равнодушія?… Я не любила д’Эскомана, но разв я обращалась съ нимъ такъ, какъ обращался ты со мной? Разв нелюбимой женщин говорятъ когда-нибудь такія нжныя слова, какія говорилъ ты… Они еще до-сихъ-поръ звучатъ въ моихъ ушахъ!… Не думаешь-ли ты, что я потеряла память? Нтъ, ты любилъ меня — я знаю это… Но если теперь ты измнилъ мн, такъ почему же не сказать прямо, откровенно, къ чему вс эти уловки, вся эта лицемрная деликатность?… Не хочешь-ли, чтобъ я сама избавила тебя отъ затруднительнаго признанія, отъ стыда быть лжецомъ, такъ пожалуй, я сама выскажу за тебя всю истину…. Ты полюбилъ другую, я стсняю тебя и потому ты хочешь избавиться. Не правда-ли?…. Боже мой! какъ-бы только узнать мн, кто она, эта женщина. Если я узнаю ее — берегись за нее… берегись — Безъ малйшей жалости, безъ зазрнія совсти, я убью ее, какъ собаку. Слышишь-ли ты? Берегись за нее Лудовикъ.
Маргарита говорила это съ раздутыми ноздрями, со взоромъ сверкающимъ какъ молнія, съ распустившимися по плечамъ волосами, размахивая рукой, какъ-будто сцена убійства уже совершилась.
Въ эту минуту она была до того страшна, что герой нашъ невольно поблднлъ. Но потомъ, несмотря на вс ея угрозы, мягкое чувство женщины одержало верхъ и наконецъ усмирило въ ней дикій порывъ ревности. Молодая двушка повидимому впала въ изнеможеніе.
— Нтъ, нтъ и нтъ! Я не врю — это ложь! сказала она и упала на колни передъ Лудовикомъ, цлуя и обливая слезами его руки. Нтъ, — это неправда!… Ты хотлъ только испытать меня, хотлъ посмяться…. Неправда-ли?… Ты хотлъ убдиться, дйствительно-ли твоя глупенькая Маргарита любитъ тебя такъ сильно, какъ увряетъ въ томъ. Нтъ, ты хотлъ только постращать меня! Боже мой! Да если это теб нравится, если это тебя радуетъ — мучь меня сколько теб угодно!… Вдь я твоя…. твоя собственность…. твоя вещь…. А между тмъ я страдаю отъ этого, и такъ сильно страдаю, что кажется согласилась-бы лучше умереть.
Сердце судьи едвали такъ жестоко и упрямо, какъ сердце человкъ, исключительно преданнаго какой-нибудь одной идеи и одному чувству, если только не съумютъ затронуть именно эту идею, это чувство. Такъ и Лудовикъ де-Фонтанье, готовый на всевозможныя пожертвованія, чтобъ осушить хоть одну слезу на лиц маркизы д’Эскоманъ, не повелъ даже бровью при вид обливавшейся слезами и лежавшей у ногъ его Маргариты.
Онъ думалъ только объ одномъ, что дло уже начато и подвигается къ развязк.
— Перестаньте, Маргарита, будьте благоразумны, сказалъ онъ самымъ ледянымъ голосомъ. Теперь вы проклинаете меня, но впослдствіи поймете, что я именно потому-то былъ вашимъ истиннымъ другомъ, что считалъ подлостью пользоваться вашею молодостью и любовью, не отвчая тмъ взаимнымъ чувствомъ, котораго вы достойны.
— Моя молодость!… Да разв ты не видишь, что если эти муки, эти страданія продолжатся еще десять минутъ, то я непремнно посдю?… Моя молодость!… да какое же мн дло до нее?… Моя молодость — это ты, моя жизнь — это опять ты…. Лудовикъ, милый Лудовикъ! Люби меня хоть изъ состраданія, если нтъ въ теб любви ко мн, то хоть обмани и скажи, что ты любишь меня!
— Вы требуете невозможнаго, Маргарита! Я виноватъ, что молчалъ до-сихъ-поръ, но дальншее молчаніе съ моей стороны было-бы преступленіемъ. Я собирался дв недли, чтобъ открыть вамъ истину, и впродолженіе этихъ двухъ недль, я заставилъ и себя и васъ страдать невыносимо.
Но Маргарита Жели не слушала его, или, врне сказать, вовсе не хотла слушать.
— Такъ научи-же меня, какъ теб понравиться, продолжала она: — научи, что надо сдлать, чтобъ заставить тебя полюбить меня… да разв я жаловалась когда-нибудь, что онъ не любитъ меня?… Скажи, Лудовикъ, какъ я могу расположить тебя къ себ. Да говори-же… Я готова совершенно перевоспитать себя, чтобъ только быть твоей навсегда.
На лиц Лудовика отразилось нетерпніе.
— Послушайте, Маргарита, отвчалъ онъ: — если вы хотите продолжать разговоръ, то сохраните хоть не много присутствіе разсудка.
— Разсудка!… Но вдь это лкарство хорошо только для безумныхъ. Я никогда не имла его и не хочу имть… я желаю одного — твоей любви, и если ея уже нтъ, то, по-крайней-мр, не разочаровывай меня — въ моемъ пріятномъ обман.
— Но къ чему все это послужитъ, бдняжка? Нтъ, лучше кончимъ теперь нашъ разговоръ, и я приду поговорить о томъ же, когда вы будете спокойнй.
— Ты не выйдешь отсюда! вскричала Маргарита, бросившись къ дверямъ.— Нтъ! ты не выйдешь — увряю тебя!… Да и что будетъ со мною, если ты уйдешь? Я знаю, что ты любишь другую, — иначе ты не былъ-бы такъ неумолимъ. О! я хорошо понимаю это, потому-что сама, не любя д’Эскомана, точно также поступала съ нимъ, какъ ты теперь со мной. Но вдь я… я зла, тогда какъ ты, напротивъ, добръ… Нтъ я уврена, что тебя подстрекнули къ тому, теб внушили, посовтовали… Ну, признайся, скажи мн откровенно, и тогда только я выпущу тебя отсюда. Ты понимаешь — я не изъ тхъ женщинъ, чтобъ равнодушно терпть соперницу… И такъ, раскажи же мн все, признайся во всемъ и тогда я успокоюсь. Ну, неправда-ли, что ты влюбленъ въ другую?… Не обманывай меня и, глядя мн прямо въ лицо, отвчай: да или нтъ.
— А если-бъ это и было такъ, разв я не вправ распологать своими чувствами?
— Кто же отнимаетъ у тебя это право?… Но ты говори откровенно, чтобъ я хоть разъ въ жизни, услышала правду изъ твоихъ устъ. Твое признаніе — мой приговоръ, имй же смлость его высказать, какъ палачъ!
— Маргарита, вы клевещете на меня… Я никогда не лгалъ предъ вами и никогда не говорилъ, что люблю васъ. Это также справедливо, какъ и то, что между нами подобная сцена — послдняя… Вы уже не въ первый разъ обвиняете меня въ равнодушіи къ вамъ.
— А! произнесла Маргарита голосомъ Архимеда, ршившаго великую задачу: — а! это она!
— О комъ вы говорите?
— О ней, о ней…
— Да о комъ-же?
— О маркиз д’Эскоманъ! А, такъ ты остался ей вренъ? Такъ твое постоянство еще продолжается?… Ты отмстилъ за меня такъ, какъ я не ожидала.
— За васъ? маркиз д’Эскоманъ?… да какое же можетъ-быть сближеніе между Эммой и…
— И мною, — хотите вы сказать, или, иначе, между знатной дамой и потерянной двушкой. Не такъ-ли?… Ну, что же вы молчите?… Не смущайтесь и договаривайте… Впрочемъ, въ эту минуту я не знаю къ кому изъ насъ, — ко мн или къ ней — приличне отнести названіе потерянной… Боже мой! какъ долго ты терпишь несправедливость людей!… Мы родимся бдны и въ шестнадцать лтъ еще ходимъ въ рубищ, до котораго вамъ отвратительно прикоснуться даже пальцемъ. Но вотъ предъ нами раскидываютъ шали и драгоцнности, разсыпаются въ лести и любезностяхъ, столько-же заманчивыхъ для насъ, какъ и самыя шали и драгоцнности. И что-жъ?… Разумется мы не въ силахъ устоять противъ такихъ обольщеній и отдаемся вполн нашимъ тиранамъ, они покупаютъ насъ на всъ золота, если не за черствый кусокъ хлба… И вотъ вамъ потерянная женщина!… Другіе же родятся во всемъ блеск счастія, природа даетъ имъ съ колыбели все, чего только можно пожелать, — все о чемъ только можно мечтать, и что мы пріобртаемъ только цной чести и здоровья, служа низкимъ прихотямъ мужчинъ… И вдругъ эти-то знатныя дамы, при такой блестящей обстановк, пользуясь всми земными благами, также низко падаютъ изъ одного каприза, какъ мы падаемъ изъ крайней бдности и нужды… И что-жъ?… это самое паденіе, пятнающее честь бдной двушки, нисколько не пятнаетъ знатное имя свтской дамы!… Нтъ, нтъ! Я довольно терпла, и скажу все, что на душ мой. Слушай меня, Лудовикъ!…
— Маргарита, — молчите!… Ни слова больше!… Прошу васъ не произносить имени всми уважаемой женщины, — остерегитесь! иначе я не отвчаю за себя…
— А-а-а! Такъ ты меня ударишь, ты меня прибьешь за нее… Такъ вотъ какъ?… Видишь-ли теперь, что моя правда — ты ее любишь!… Ну пусть, я замолчу, но за-то покажу теб на дл, что если ты бросаешь меня ради маркизы, то ты мняешь только одну падшую женщину на другую.
— Маргарита! вскричалъ Лудовикъ, схвативъ ее за горло: я не отвчаю больше за себя…
— Такъ пойдемъ, пойдемъ! отвчала она, увлекая его на лстницу, по которой быстро поднялась наверхъ съ какой-то лихорадочной торопливостью.
Вс три двери комнатокъ втораго этажа на этотъ разъ были заперты.
Маргарита указала Лудовику на одну изъ этихъ дверей, за которой жилъ одинъ изъ фабричныхъ мастеровыхъ, молодой человкъ прекрасной наружности, прозванной шатоденскимъ Адонисомъ.
— Вотъ здсь будуаръ маркизы д’Эскоманъ, громко сказала Маргарита:— здсь она назначаетъ любовныя свиданія.
— Свиданія!… кому?… вскричалъ Лудовикъ де-Фонтанье уязвленный прямо въ сердце демономъ ревности.
— Кому?… Спроси у нея!… Вроятно, какому-нибудь скромному мастеровому… Пока ты, дворянинъ, проводишь время у гризетки, маркиза наслаждается у какого-нибудь простаго работника.— Вотъ это ужъ чистое равенство!… Не правда-ли?… Ну что-жъ ты молчишь?… Отвчай, какъ тебя?— виконтъ, графъ, баронъ, что-ли?… Я право до-сихъ-поръ не знаю, кто ты такой.
— Неужели?! вскричалъ Лудовикъ, закрывая лицо руками:— Нтъ я не вынесу этого!…
И онъ бросился отворять показанную дверь, но она, не смотря на его усилія, нисколько не подавалась.
А между-тмъ громкій голосъ Дюнуазки вызвалъ на лстницу всхъ жильцевъ нижняго этажа, и матушка Бригита, выбжавъ на шумъ изъ своей комнатки вмст съ маленькимъ внукомъ, изъ всхъ силъ старалась помшать Лудовику вломиться въ чужую комнату.
Маргарита Жели поняла, что если она упуститъ еще нсколько минутъ, то задуманное ею мщеніе вовсе неудастся. Она боялась, что Лудовикъ, не удостоврясь лично въ справедливости ея словъ, никогда больше не повритъ имъ. Чтобы разомъ покончить дло и достигнуть своей цли, Маргарита стремительно бросилась къ двери и оттолкнула отъ нея самого Лудовика и матушку Бригиту такъ сильно, что первый едва устоялъ на ногахъ, а вторая растянулась навзничь на полу. Потомъ однимъ ударомъ ноги она растворила дверь.
Тогда глазамъ Лудовика де-Фонтанье представилась узенькая комнатка и въ ней дв женщины. Одна изъ нихъ смло выступила впередъ и онъ узналъ въ ней Сусанну Моле, другая же закрыла свое лицо руками, по ея стану, по шелковистымъ русымъ локонамъ, выбившимся изъ-подъ шляпки, и особенно по необычайно-сильному біенію собственнаго сердца, — Лудовикъ де-Фонтанье тотчасъ догадался, что это была Эмма.
Но Маргарита Жели ошиблась въ одномъ: въ комнатк не было и слдовъ мужчины. Этого мало, стоявшая въ ней кровать была вынесена и на томъ мст, гд она стояла, полъ былъ разобранъ и насыпь подъ нимъ повидимому вынута затмъ, чтобъ сдлать сколь возможно тоньше потолокъ надъ комнатами перваго этажа, въ которыхъ жила Маргарита.
Увидвъ это, молодая Дюнуазка поняла въ чемъ дло, и блдное лицо ея помертвло.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
О томъ, какъ иногда опасно подслушивать въ западн.

И такъ, не было сомннія, что въ жалкой и узенькой комнатк, смежной съ горенкой Бригиты, дйствительно находились маркиза д’Эскоманъ и Сусанна Моле.
Намъ остается теперь объяснить, какимъ образомъ попала сюда Эмма съ своей кормилицей.
Мы ужъ разсказали, что по выздоровленіи маркизы д’Эскоманъ, въ ней опять заговорило чувство долга и угрызеніе совсти.
Нтъ сомнній, Эмма любила Лудовика, но въ то же время о ни предвидла неодолимыя препятствія къ осуществленію своего мечтательнаго счастья. Главной преградой, раздлявшей ее отъ Лудовика, по мннію ея, была Маргарита. Сусанна Моле дала слово, во-что-бы то ни стало, уничтожить эту преграду.
Странная роль, принятая Сусанной въ этомъ дл, безъ сомннія была слишкомъ не но душ ей, такъ сильно любившей свою питомицу. Но мы обязаны отдать справедливость доброй кормилиц и заявить, что она ршилась на эту роль, недавъ себ ни минуту на размышленіе, здсь былъ для нея вопросъ жизни и смерти, — вопросъ для нея столь важный, что она почла-бы преступленіемъ всякое уклоненіе, или нершительность съ своей стороны. Вопросъ этотъ заключался въ томъ: останется-ли Эмма жива или болзнь сведетъ ее въ могилу? Фанатическая привязанность къ питомиц Сусанны, не дала ей времени одуматься. Впослдствіи она приводила весьма основательныя причины въ свое оправданіе, что играла такую незавидную роль въ этомъ торжественномъ случа своей жизни. Даже религіозныя убжденія Сусанны подчинились требованіямъ той постоянной мысли, которая овладла всми силами ея души.
Вс планы, составленные Сусанною Моле, чтобы осуществить свои мечты, сильно отзывались восторженнымъ состояніемъ ея мозга. Она постоянно думала только о томъ какъ-бы отъискать Маргариту и предложить ей значительную сумму денегъ, скопленныхъ экономіей Сусанны, чтобъ тмъ склонить ее ухать куда-нибудь изъ города. Пользуясь полной свободой, кормилица неустанно хлопотала объ этомъ дл. Она не сомнвалась, что Лудовикъ де-Фонтанье снова возвратится къ ногамъ маркизы, которая, не зная вовсе тайныхъ пружинъ интриги, приметъ это обращеніе Лудовика за искренюю привязанность.
Разспрашивая о Маргарит и собирая разныя свднія, необходимыя для осуществленіи ея плана, Сусанна Моле убдилась, что выполнить его вовсе не такъ трудно, какъ она думала. Узнавъ между прочимъ, что Лудовикъ де-Фонтанье боле чмъ холоденъ къ молодой двушк, Сусанна, съ свойственной женщинамъ логичностью, заключила, что молодой человкъ никогда не переставалъ думать объ Эмм, которой онъ нкогда высказалъ самое пламенное признаніе въ любви своей.
При этой мысли кормилица подпрыгнула отъ радости и надежды. Теперь она хотла увриться въ своемъ мнніи. Какъ полицейскій съищикъ, она слдила за всми движеніями Лудовика, цлые дни, какъ тнь, преслдовала его по пятамъ, даже провожала издали на прогулкахъ по берегу Луары, куда молодой человкъ уходилъ помечтать на томъ самомъ мст, гд онъ встртился въ первый разъ съ маркизой д’Эскоманъ, Сусанна не теряла его изъ виду и въ то время, когда онъ въ раздумьи бродилъ около ихъ дома, и изъ всего видннаго ею, наконецъ убдилась, что онъ вовсе не похожъ на счастливаго любовника.
И такъ она узнала много, но ничего положительнаго.
А между тмъ необходимы были самыя врныя свднія, чтобъ съ успхомъ дйствовать на Эмму.
Находясь подъ вліяніемъ ide-fixe, чувства человка обыкновенно изощряются до чрезвычайной тонкости и длаются необыкновенно воспріимчивыми.
Сусанна Моле до такой степени сочувствовала своей питомиц, что существованія ихъ слились повидимому въ одно, такъ что первая страдала тоскою послдней и радостно оживала при ея радости. И это внутреннее чувство говорило Сусанн, что постоянные переходы отъ надежды къ разочарованію убьютъ ея дорогую Эмму.
Единственное было средство разузнать вс подробности — обратиться къ матушк Бригит, которая вмст съ Моле принадлежала одному и тому же приходу. Это обстоятельство облегчило ихъ сближеніе. Однажды, передъ началомъ мессы, Сусанна, замтивъ, что Бригита разговорилась съ раздавателемъ святой воды, — подошла къ нимъ и вмшалась въ ихъ бесду. Такъ завязалось знакомство двухъ кумушекъ. Сначала он вели между собою разговоръ религіозный, потомъ незамтно перешли къ мирскимъ предметамъ и притомъ принялись такъ легко злословитъ всхъ въ город, какъ будто христіанское смиреніе и кротость никогда не принадлежали къ числу ихъ добродтелей.
Вообще провинціальныя мщанки презираютъ боле, чмъ свтскіе люди, женщинъ своего сословія, ведущихъ не скромную жизнь и въ-особенности тхъ, которыя живутъ на содержаніи. Внушается-ли имъ это чувство завистью, или нравственнымъ инстинктомъ, или просто отвращеніемъ къ падшимъ женщинамъ, неумвшимъ безукоризненно перенести свою бдность — мы неберемся этого ршить. Достоврно только то, что матушка Бригита, постоянно обязанная благодяніями Маргарит и безцеремонно принимавшая подаянія отъ Лудовика, не заставила Сусанну долго просить себя и подробно разсказала ей все, что только можно было сказать дурнаго о Маргарит.
Во имя оскорбленной нравственности, Сусанна Моле сначала подстрекала въ матушк Бригит сильную антипатію къ Маргарит, но потомъ, противъ тхъ же правилъ нравственности, принялась сама такъ отчаянно лгать, что едва-ли не перещеголяла въ этомъ искусств всхъ женщинъ, которыхъ только-что безпощадно позорила и ругала. Нисколько не запинаясь, она разказала своей новой знакомой, что молодой человкъ, о погибели котораго он об сейчасъ такъ искренно сожалли, приходится сродни ея госпож, и притомъ прибавила, что онъ женатъ и что безпутнымъ поведеніемъ своимъ довелъ молодую жену до страшнаго отчаянія. Тутъ Сусанна до того живописно очертила все отчаяніе страдающей женщины, что матушка Бригита разсвирпла и озлилась на Маргариту, едва-ли не боле самой Сусанны. Въ припадк своего гнва старуха ршила, что слдовало-бы взять сотню сноповъ соломы, развести огонь и непремнно сжечь на этомъ костр живьемъ всхъ чародекъ, нарушающихъ своимъ колдовствомъ счастіе супружеской жизни.
Чтобы сколько-нибудь умрить чрезмрное усердіе старухи Бригиты, Сусанна заговорила съ ней о чародйств этихъ женщинъ и, мало-по-мало, высказала свое желаніе узнать т чары, которыми безпутная женщина околдовала Лудовика.
— Только-то? отвчала матушка Бригита: — да это вовсе не трудно узнать. Надъ квартирой этой безпутной живутъ мастеровые, они приходятъ къ себ только ночевать. Мой внучекъ Николашка, пользуясь этимъ, ходитъ днемъ въ ихъ комнатки играть и глазть изъ окна на улицу. Въ одной комнатк проведена изъ квартиры Маргариты труба отъ камина. Вотъ какъ-то разъ, внучекъ мой, играя, сдвинулъ въ труб три или четыре кирпича, такъ-что стоитъ только вынуть и приложить ухо къ отверстію, чтобы не проронить ни одного слова, и даже одного вздоха этой развратницы.
Но не время было Сусанн распрашивать старуху Бритту, какимъ-образомъ она дошла до этого открытія. Хотя любопытство считается грхомъ и настоящій случай, въ которомъ играли роль такія невинныя шалости, какъ вздохи Маргариты, ни сколько не уменьшалъ важности этого грха, однакожъ Сусанна считала неумстнымъ обвинять въ немъ старуху Бригиту, потому-что предложеніе ея нравилось доброй кормилиц. Сусанна Моле поспшила воспользоваться открытіемъ и лично убдиться въ справедливости словъ Бритты.
Въ то самое время Лудовикъ де-Фонтанье только-что пришелъ къ Маргарит, и подстерегавшая Сусанна не проронила ни одного слова изъ разговора его съ любовницей.
Съ-тхъ-поръ Моле ежедневно приходила въ свою западню, и въ одно изъ такихъ посщеній встртилась на лстниц съ Лудовикомъ.
Хотя при этой встрч онъ не совсмъ еще призналъ кормилицу и сомнвался, чтобъ это была дйствительно она, но зато Сусанна хорошо разглядла Лудовика и, опасаясь преслдованія, быстро вбжала наверхъ. Она, не заходя уже въ комнатку красавца мастероваго, прямо бросилась въ горенку Бригиты и спряталась за дверь, такъ-что послдняя, принимая Лудовика, совершенно заслонила дверью Сусанну Моле.
И бабушка и внучекъ, посвященные въ тайны этого дла, превосходно разъиграли свою роль, какъ опытные актеры, и Лудовикъ де-Фонтанье, не подозрвая вовсе близкаго сосдства Сусанны, даже не переступилъ порога бригитиной лачужки.
И такъ Сусанна, сдлавшись тайнымъ свидтелемъ домашнихъ сценъ Маргариты, скоро убдилась, что она вовсе не такая опасная соперница Эммы, какой представлялась ей прежде. Съ тмъ вмст она догадалась, что Лудовикъ тяготится своей любовницей и, при первомъ удобномъ случа, готовъ бросить ее ради маркизы. Отъ наблюденій Сусанны не ускользнула даже его затаенная, но съ каждымъ днемъ больше и больше раздуваемая страсть къ ея питомиц.
И кормилица, собравъ вс эти свднія, поспшила сообщить ихъ Эмм.
Но маркиза д’Эскоманъ, наперекоръ ожиданій Сусанны, приняла это извстіе очень холодно и осталась въ высшей степени недовольна ея дйствіями. Она довела до слезъ кормилицу, получившую въ первый разъ въ жизни строгій выговоръ отъ той, которую она возрастила какъ собственное дитя свое.
Эмма серьезно старалась доказать ей всю низость ея поступка, всю пошлость ея плана и средствъ, принятыхъ къ его осуществленію. Но тамъ, гд безсиленъ голосъ совсти — безсильны и вс убжденія. Сусанна вовсе не имла въ виду какой-нибудь преступной связи Лудовика съ маркизой, а старалась единственно спасти ей жизнь и возвратить здоровье, но, по понятіямъ старой няньки, цль достигалась не иначе, какъ когда Эмма вполн уврилась-бы, что Лудовикъ нисколько не любилъ Маргариты.
И никакіе доводы маркизы д’Эскоманъ не могли вывести Сусанну изъ заблужденія.
Съ этого самого вечера, она снова повела аттаку противъ сердца своей Эммы, съ непреклоннымъ упорствомъ, свойственнымъ только дтямъ и дикарямъ. Встртивъ оппозицію, она нисколько не смутилась такой неудачей и на другой день опять возобновила свои нападенія. Сусанна не давала ни малйшаго отдыха своей питомиц: безпрестанно твердила ей о Лудовик, о его страстной любви къ маркиз, о его тоск и страданіяхъ, о его великодушіи и рыцарской чести.
Если вода, падающая капля-за-каплей со скалы, подтачиваетъ камень,— то неудивительно, что искушающія слова Сусанны, наконецъ, смягчили Эмму. Они затронули женское самолюбіе, прямо подйствовали на чувство маркизы, вызвали у нея сожалніе и сочувствіе къ страданіямъ молодаго человка, котораго, точно также какъ и ее, безнадежная любовь могла свести въ могилу. Все это имло сильное вліяніе на любящее сердце Эммы, еще колебавшееся единственно изъ боязни нарушить приличіе, такъ строго обязательное для свтской женщины.
Прошло немного времени и Эмма уже не запрещала своей кормилиц говорить о любви Лудовика и не осуждала ее, а только оспаривала ея доводы. Съ этой минуты маркиза д’Эскоманъ могла считаться погибшей: паденіе ея зависло только отъ времени и случая…
Торжествующая Сусанна побдоносно опровергала каждый доводъ своей госпожи, кром одного, противъ котораго она не могла ничего отвчать. Вопросъ заключался въ томъ: если Лудовикъ де-Фонтанье дйствительно не любить Маргариту, то почему онъ не прерываетъ съ нею связь,— этотъ вопросъ сбивалъ съ толку самою Сусанну. Она старалась избгать его и вкрадчиво повряла Эмм только свои наблюденія.
И на этотъ разъ она не щадила ни красокъ для соблазнительныхъ картинъ, ни унизительнаго усердія, съ которымъ она подслушивала и подсматривала Лудовика съ Маргаритой, она не стыдилась передавать Эмм самыя скандалзныя сцены, лишь бы он горячили воображеніе маркизы и убждали ее въ равнодушіи де-Фонтанье къ его любовниц.
Случай или, лучше сказать, натура женщины всего боле помогла Сусанн.
Разсказы ея возбудили въ Эмм до того невдомыя ей чувства. Описаніе страстныхъ нжностей, расточаемыхъ Маргаритой своему возлюбленному, сразу разожгли въ маркиз д’Эскоманъ и чувственность и ревность, которыхъ она не знала прежде. Въ мягкой и кроткой душ маркизы вдругъ зародилась ненависть, и непорочное сердце стыдливой молодой женщины, возмущавшееся нкогда подобными проявленіями чувственности, теперь уже осуждало ихъ изъ одной только зависти.
Съ этихъ поръ здоровье маркизы д’Эскоманъ опять стало хуже. Она почти совсмъ потеряла и безъ того слабый сонъ, и даже боялась его, такъ ужасны были ея сновиднія. Дйствія этой безсонницы обнаружились быстрымъ упадкомь силъ молодой женщины.
Въ одну изъ такихъ мучительнымъ ночей, усталая Эмма со всмъ было заснула, какъ вдругъ встрепенулась съ страшнымъ и пронзительнымъ крикомъ.
Сусанна Моле тотчасъ же прибжала на крикъ маркизы и нашла ее въ какомъ-то лихорадочномъ волненіи, съ тупымъ взоромъ и багровымъ лицомъ. Эмма едва дышала.
— Я хочу сама все видть, вскричала она рзкимъ. и прерывающимся голосомъ: — Да!… лично удостовриться… но если, Сусанна, ты обманула меня — я умру… умру непремнно и безъ сожалнія!… Если-же онъ любитъ меня?… Нтъ, нтъ!… Тогда я не умру прежде, пока не услышу отъ него слова любви и не скажу ему сама, что я также люблю его…
— И вы не умрете, милое дитя, нжно отвчала кормилица вн себя отъ радости, что наконецъ-то Эмма избавится отъ своихъ страданій.
На другой же день, съ самаго ранняго утра, Сусанна отправилась къ Бригит, содрогаясь при одной мысли, что вдругъ по какимъ-нибудь непредвидимымъ обстоятельствамъ намреніе ея не исполнится. Старая нянька опять осквернила свои уста ложью, сообщивъ Бригит, что родственница молодаго человка желала бы лично удостовриться, что происходитъ между имъ и Маргаритой, такъ-какъ онъ все еще продолжаетъ обманывать свое семейство ложными общаніями бросить связь свою съ безпутной женщиной.
Убдительныя слова и еще боле убдительная звонкая монета, врученная Сусанной старой Бригит, совершенно склонили благочестивую старуху на содйствіе и скромность. Услужливая Бригита вызвалась даже покараулить Сусанну и своего внучка, пока они будутъ заняты расширеніемъ обличительнаго отверстія.
Кормилица съ такимъ усердіемъ принялась за работу, что, казалось, готова была не только разобрать трубу камина, но даже цлый домъ. Ссаживая кожу съ рукъ и ломая ногти о затвердлые кирпичи, она весело распвала, какъ-будто работала надъ шитьемъ тонкаго тюля или собраніемъ цвтовъ.
Кумушки условились между собой, что Сусанна ровно въ три часа придетъ къ Бригит вмст съ родственницей Лудовика, а за полчаса до ихъ прихода Николай выйдетъ къ подъзду дома, чтобъ подать условный знакъ, въ случа если-бы оказались какія-нибудь непредвиднныя препятствія взойдти дамамъ на лстницу.
Сильное нетерпніе, овладвшее Эммой съ самаго утра, обратило вс эти предосторожности въ совершенно безполезныя мры.
Когда она пришла съ Сусанной въ улицу Клюни, то Николая еще не было на условленномъ мст, за-то Маргарита, но обыкновенію, была уже на своемъ, то-есть, стояла у окна, задернутаго занавской.
Наружность одной изъ женщинъ, вошедшихъ въ домъ, поразила молодую двушку. Она тихо отворила дверь на лстницу и, не смотря на плотность вуаля, покрывавшаго голову маркизы д’Эскоманъ, Маргарита тотчасъ узнала ее.
До такой степени репутація Эммы была безукоризненна, что Маргарита, при всемъ своемъ недоброжелательств къ ней, вообразила себ сперва то же, что и Лудовикъ при встрч своей съ Сусанной, то-есть, что маркиза пришла наверхъ, въ лачушку матушки Бригиты, единственно съ христіанской цлью.
Маргарита немного подождала, но Эмма и Сусанна не возвращались.
Тогда черная мысль мелькнула въ голов молодой Дюнуазки. Она подумала, что, можетъ-быть, маркиза д’Эскоманъ носитъ только личину добродтели, и, можетъ-быть, подъ скромной наружностью искусно скрываетъ такое же развращенное сердце, какъ и многія другія.
Это общее мнніе лоретокъ о свтскихъ женщинахъ, которыя, въ ихъ глазахъ, умютъ сберечь свою репутацію только съ помощію искусной маски лицемрія.
Подъ вліяніемъ этой мысли, Жели вдругъ услышала на верху шопотъ, потомъ скрыпъ отварившихся дверей въ комнату красавца мастероваго и затмъ осторожные шаги, легкостью своею обличавшіе женскую поступь.
Подозрнія Маргариты въ отношеніи нравственныхъ принциповъ маркизы д’Эскоманъ, повидимому, оправдывались. Жели ршила, что знатная дама, избгая огласки въ своемъ обществ, выбрала себ въ любовники человка, неизвстнаго высшему кругу, темнаго подмастерья шляпнаго мастера.
Маргарита, опытная въ длахъ такого рода, не удовольствовалась однимъ только подозрніемъ, а хотла непремнно удостовриться надл въ своихъ предположеніяхъ.
Съ этой цлью она поднялась по лстниц и вошла въ комнатку матушки Бригиты.
Старуха приняла нежданную гостью точно также, какъ дней десять назадъ встртила Лудовика де-Фонтанье.
За то внучекъ старухи теперь не расчесывалъ, какъ было при вход Лудовика, собственной пятерней свои волосы и не пользовался невниманіемъ бабушки, чтобъ вытащить что-нибудь състное изъ печки, онъ преслдовалъ теперь безпрестанными пинками огромную черную кошку, съ которою онъ постоянно находился въ враждебныхъ отношеніяхъ.
На этотъ разъ Маргарита, также какъ и Лудовикъ, не нашла никакихъ слдовъ замченныхъ ею женщинъ, но заключеніе, которое она вывела изъ этого обстоятельства, было совершенно различно съ предположеніемъ Лудовика на счетъ встртившейся ему и мгновенно изчезнувшей Сусанны.
Дюнуазка, одаренная необыкновенной смтливостью, ршила, что благотворительныя особы хотя изъ скромности и длаютъ свои благодянія тайно, но все-же не доходятъ въ своей добродтели до такой скрытности, чтобы просиживать по цлымъ часамъ въ бдной комнатк мастероваго.
Въ Маргарит, какъ видно, было довольно своей логики. Оставивъ комнату Бригиты, она бросила бглый взглядъ на дверь сосдней комнатки и замтила, что ключъ былъ вложенъ въ замокъ изнутри. Возвратившись къ себ, Дюнуазка отъ души смялась этому приключенію и дала себ слово непремнно поклониться дамамъ, когда он будутъ возвращаться изъ западни, гд наслаждалась любовью прелестная маркиза д’Эскоманъ. Наконецъ, разсчитавъ всю пользу, которую предположила извлечь изъ этого обстоятельства въ отношеніи Лудовика, Маргарита пришла въ неописанный восторгъ. Мы уже видли, какъ оправдались ея восторженныя надежды и какъ удалось ей поймать въ западн маркизу д’Эскоманъ. Но къ величайшему сожалнію молодой двушки, Эмма была тамъ съ одной своей кормилицей.
Ни одно слово изъ разговора Лудовика съ Маргаритой не ускользнуло отъ слуха маркизы. Вс его жосткія выраженія, вся суровость обращенія его съ молодой двушкой,— возвысили Лудовика въ глазахъ Эммы гораздо боле, чмъ самыя преувеличенныя похвалы Сусанны.
Ревнивое сердце маркизы не простило-бы Лудовику сожалнія его къ Маргарит и потому Эмма заключила о сил любви его къ себ, только изъ неумолимаго равнодушія его къ Жели. Находя де-Фонтанье вполн-достойнымъ своей любви, Эмма съ ужасомъ спрашивала себя, чмъ она замнитъ ему эту неистовую страсть пылкой Маргариты.
Разговоръ молодой двушки и Лудовика такъ неожиданно прекратился и они такъ внезапно явились въ комнатк мастероваго, что захватили врасплохъ маркизу среди этихъ размышленій.
Сусанна Моле, владя отлично слухомъ, не проронила не одного слова, сказаннаго въ комнат Маргариты и, вполн понявъ намренія ея, хотла увести маркизу и скрыться съ ней у старой Бригиты. Но въ это время Эмма, услышавъ свое имя, произносимое Маргаритой въ оскорбительныхъ выраженіяхъ, совершенно уничтоженная, упала въ изнеможеніи на единственный стулъ, стоявшій въ комнатк, и потому бгство оказалось ршительно невозможнымъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
О томъ, какъ неожиданно совершилась развязка для тхъ, кто боле всего ея желалъ.

По одному бглому взгляду, брошенному Маргаритой во внутрь комнаты, она догадалась въ чемъ дло.
Полу-признаніе, только-что сдланное Лудовикомъ де-Фонтанье, необыкновенное волненіе маркизы д’Эскоманъ, бшенство Сусанны, безпорядокъ въ мансард мастероваго и особенно огромная разслина въ труб камина, — ясно объяснили Жели весь ходъ ловко задуманной интриги.
Если поводомъ къ такому похожденію маркизы была только любовь, то понятно, что предметомъ этой любви не могъ бытъ никто другой, кром Лудовика.
Но подозрнія Маргариты превзошли даже самую истину.
Она вообразила себ, что маркиза д’Эскоманъ не иначе ршилась-бы на такое постыдное шпіонство, какъ только для того, чтобы лично удостовриться въ исполненіи даннаго ей Лудовикомъ общанія разстаться съ молодой Дюруазскою, и что она пришла сюда съ цлью насладиться отчаяніемъ и слезами своей соперницы.
При этой мысли бшенство овладло Маргаритой, и она съ дикимъ воплемъ бросилась на Эмму.
Лудовикъ де-Фонтанье предупредилъ Маргариту. Онъ загородилъ собой полу-живую Эмму и, обхвативъ ее одной рукой, другой удержалъ Жели, которая разразилась самыми неистовыми проклятіями.
Никто не можетъ избжать тхъ невыразимыхъ ощущеній, которыя проявляются въ организм двухъ любящихъ существъ, при одномъ легкомъ и даже невольномъ прикосновеніи ихъ другъ къ другу. То же случилось и съ маркизой д’Эскоманъ. Когда она почувствовала близкое біеніе сердца любимаго человка, то не смотря на отчаяніе, страхъ и сильное изнуреніе отъ болзни, по всему тлу ея мгновенно пробжала электрическая струя.
Правда — молодая женщина сначала находилась въ какомъ-то оцпенніи, которое впрочемъ продолжалось очень недолго. Обвитая крпкими объятіями Лудовика, прижавшаго ее къ груди своей, она затрепетала, словно подъ вліяніемъ гальваническаго тока. Оцпенніе, парализовавшее на время ея члены, еще не разсялось, но душа ея мгновенно пробудилась. Въ страстномъ упоеніи, уступая сил магнитеческаго притяженія, Эмма обвилась вокругъ шеи молодаго человка, опрокинула назадъ свою блокурую головку и, прислонясь ею къ плечу Лудовика, съ невырозимой нжностью томно проговорила
— Я страдаю изъ любви къ вамъ, Лудовикъ, и вы должны защитить меня отъ этой женщины.
Эмма назвала его теперь по имени, какъ привыкла уже называть его въ мечтахъ своихъ.
Крики Сусанны Моле переполошили всхъ жильцовъ дома, въ страшномъ безпокойств и недоумніи они сбжались во второй этажъ.
Тогда Сусанна Моле, занятая борьбой и безпощадной перебранкою съ Маргаритою, оставила ее и бросилась запереть двери комнаты, но Маргарита, разбшенная словами Эммы до изступленія, собравъ всю энергію оскорбленнаго сердца, опередила кормилицу и растворила двери настежь. Жели поняла, что часъ ея мщенія наконецъ насталъ.
— Милости просимъ, закричала она, милости просимъ, тутъ никто не будетъ лишнимъ. Маркиза д’Эскоманъ должна отнын нагло смотрть всмъ въ глаза съ дерзко-откинутой головой, какъ и я смотрю впродолженіе трехъ лтъ. Здсь скромность вовсе неумстна, да и не къ лицу намъ обимъ!….. Можетъ быть вы думаете, что предъ вами одна только я — такая женщина!…. Нтъ,— насъ дв Маргариты…. Маргарита Жели, желавшая снять съ себя позоръ и искупить свои ошибки и заблужденія врностью къ одному…… и еще маркиза д’Эскоманъ — знатная, замужняя и, какъ вс думали, честная женщина, явившаяся сюда, чтобъ отнять любовника у несчастной, потерянной двушки…
Шопотъ недоврія вырвался у слушателей.
— Вы еще сомнваетесь, добрые люди?— продолжала Маргарита съ тмъ же одушевленіемъ. Поглядите, вотъ гд маркиза изволила подсматривать за мной и за своимъ любовникомъ… Взгляните, какъ они оба покраснли… Смотрите, какъ они страстно любятъ другъ-друга, такъ-что даже при васъ стоятъ обнявшись — Но что мн въ этихъ доказательствахъ? У меня найдется ихъ много, если только я захочу… Что-же вы молчите?— Опровергайте меня, сударыня, скажите что я лгу, если у васъ хватить на столько присутствія духа. Постарайтесь же разуврить нашихъ слушателей…. Они ждутъ этого, они еще сомнваются, чтобъ такая знатная дама была способна на такое безстыдство подъ личиной добродтели, на такую наглость — подъ маской скромности. Убдите ихъ, что все это ложъ, что вовсе не любовь ваша къ де-Фонтанье вынудила васъ на подобный низкій поступокъ — подсматривать за потерянной двушкой! Уврьте ихъ, что я ошибаюсь… нтъ мало этого, что я клевещу ра васъ, утверждая публично, что вы, маркиза, женщина потерянная……
Вовсе это время Сусанна Моле старалась, но тщетно, прервать, перекричать Маргариту. Едва только молодая двушка успла произнести послднее слово, какъ Лудовикъ де-Фонтанье, покинувъ маркизу д’Эскоманъ, кинулся къ Маргарит и схватилъ ее за горло,— но было поздно, — она успла заклеймить позорнымъ эпитетомъ любимую имъ женщину.
Свидтели этой пошлой сцены бросились отнимать несчастную изъ рукъ молодаго человка. Они увели его въ горенку старушки Бригиты, а Маргариту, въ сильныхъ конвульсіяхъ, перенесли въ ея комнату.
Какъ только Лудовикъ освободился отъ докучливыхъ посредниковъ, онъ тотчасъ же бросился назадъ въ комнату къ Эмм, полагая, что она нуждается въ его помощи, но маркизы тамъ уже не было.
Сусанна Моле возпользовалась общей суматохой во время борьбы Лудовика съ осаждавшими его жильцами, желавшими помшать его возмутительному насилію, и скрылась, увлекая за собой Эмму, изъ этого ненавистнаго дома.
Не найдя маркизы, герой нашъ поспшилъ также удалиться и, проходя мимо дверей квартиры Маргариты Жели, Лудовикъ даже не подумалъ остановиться подл нихъ. Она казалась ему теперь какимъ-то чудовищемъ, съ которымъ встртиться онъ ршился-бы разв только для того, чтобы растоптать его въ прахъ. Ни страстная любовь, ни глубокое отчаяніе не извиняли Маргариту въ глазахъ Лудовика, онъ считалъ поступокъ ея страшнымъ преступленіемъ, за который, если-бъ это отъ него зависло, онъ отправилъ-бы ее на эшафотъ.
Лудовикъ де-Фонтанье шелъ, блуждая глазами и покачиваясь изъ стороны въ сторону, какъ пьяный, онъ даже не узнавалъ встрчающихся ему друзрй.
По временамъ, когда въ ум его проносилась мысль, что любимйшая мечта его жизни, наконецъ, такъ неожиданно и чудесно осуществилась, когда онъ говорилъ самому себ, что добродтельная маркиза д’Эскоманъ такъ ужасно опозорила себя единственно изъ любви къ нему, — сердце его наполнялось тогда чуствомъ гордости и самодовольствія. Но чувство это проявлялось въ немъ на мгновеніе, и къ чести его надо сказать, что все вниманіе и весь умъ его были поглощены заботой о судьб Эммы.
Понимая, что маркиз посл такой огласки уже невозможно возвратиться къ мужу, Лудовикъ сильно опасался, чтобы безвыходное положеніе Эммы не помутило ея разсудка или, чтобы она съ отчаянія не посягнула на жизнь свою.
Встревоженный такими опасеніями Лудовикъ де-Фонтанье незамтно подошелъ къ дому маркизы д’Эскоманъ. Наступилъ уже вечеръ. Внутри мрачнаго, стараго зданія было темно, безмолвно и безжизненно. Срыя, высокія стны имли какой-то зловщій видъ, какъ будто-бы въ немъ поселились и смерть и могильное запустніе.
При одномъ взгляд на замокъ, ледяной холодъ охватилъ Лудовика. Онъ вдругъ почуствовалъ такую невыносимую тоску, что ршился проникнуть за эти мрачныя стны, во что-бы то ни стало, и, подкупивъ перваго встрчнаго, узнать отъ него о всмъ, что происходило въ комнатахъ.
И вотъ Лудовикъ уже взялся ршительно за ручку звонка, какъ вдругъ въ эту самую минуту съ нимъ столкнулась какая-то женщина, которая, прибжавъ опрометью и запыхавшись, старалась дрожащими руками вложить ключъ въ замокъ двери.
Лудовикъ и столкнувшаяся съ нимъ женщина взглянули другъ на друга, и оба вскрикнули отъ удивленія. Это была Сусанна
— Ради самаго Бога, Сусанна! скажите, гд маркиза и что съ нею? воскликнулъ Лудовикъ.
— Идите къ ней, идите скорй! въ попыхахъ кричала кормилица.— Спшите-же, или мы не застанемъ ее въ живыхъ!..
И увренная въ могущественное вліяніе Лудовика на Эмму, потерявшую свое доброе имя изъ любви къ нему, Сусанна позабыла даже за чмъ прибжала домой, какъ будто-бы со встрчею Лудовика, она нашла боле чмъ искала, и снова кинулась бжать назадъ такъ быстро, что несмотря на молодость и свжесть своихъ силъ, Лудовикъ едва поспвалъ за нею.
Долго бжали они, и наконецъ очутились за городомъ.
На вс распросы, которыми закидывалъ ее Лудовикъ, Сусанна ровно ничего не отвчала. Ей было не до того, потому что грудь ея и такъ уже колыхалась, поднимаясь и опускаясь съ шумомъ раздувающихся мховъ.
Наконецъ они достигли берега Луары, сдлавъ не боле ста таговъ вдоль сплошной стны тополей, Сусанна до того утомилась скорой ходьбой, что споткнулась и упала на колни. Сколько не старалась она приподняться, но силы оставили ее совершенно. Приливъ крови къ груди, до такой степени разширилъ артеріи, что совершенно стснилъ дыханіе Сусанны. Она хотла было говорить, но голосъ ея оборвался, такъ-что нсколько сказанныхъ ею словъ, походили на стонъ умирающей.
— Дальше, дальше…. едва проговорила она: — и вы ее отъищите. Ради Бога проводите ее, ради всего, что вамъ дорого,— не дайте ей умереть.
Но Лудовикъ уже не слыхалъ ея словъ, а опрометью бросился дале, не заботясь о Сусанн, которая, впрочемъ, и не требовала ни чьихъ заботъ.
И быстро уничтожая растояніе, онъ озирался во вс стороны, стараясь прорзать глазами мракъ ночи. Вдругъ въ темнот онъ чуть было не задлъ за какую-то массу, которую замтилъ, когда уже прошелъ мимо. Лудовикъ тотчасъ вернулся къ ней и увидлъ маркизу д’Эскоманъ.
Она сидла на земл, прислонившись къ стволу тополя, и склонивъ голову на колни, которыя охватила руками. Въ двухъ шагахъ отъ маркизы Лудовику ясно послышался стукъ ея зубовъ.
— Маркиза, маркиза! вскричалъ молодой человкъ: — ради Бога!… что съ вами?….
При звук его голоса Эмма вздрогнула, какъ-бы отъ прикосновенія стали.
— Кто здсь? спросила она, испуганная нечаяннымъ появленіемъ Лудовика.
— Я…. Лудовикъ де-Фонтанье…. тотъ, который васъ такъ горячо любитъ, который не переставалъ васъ никогда любить и который былъ-бы счастливъ, если-бы вы простили ему ошибки его и не отказали въ вашей любви.
— И я не узнала его…. вскричала Эмма: — и я еще сомнвалась, что это онъ!… Нтъ! сердце мое не обманулось, когда шептало мн, что вы великодушны и не оставите меня въ несчастіи.
И маркиза совершенно безсознательно прижалась къ Лудовику съ тмъ энергическимъ отчаяніемъ, съ которымъ осужденный на смерть падаетъ на грудь своего единственнаго друга. И могло-ли быть иначе, когда эта грудь, къ которой она прижалась, теперь была единственной ея защитой.
Въ этомъ объятіи ихъ соединилъ первый пламенный поцлуй…
— Нтъ!… нтъ!… Ты не покинешь меня — не правда-ли, другъ мой? говорила она выразительнымъ голосомъ. О! какъ я страдала въ эти послдніе два часа!… Я думала, что умру здсь, подъ этимъ деревомъ…. Но смерть, которую я звала, не пришла и къ счастію…. И могла-ли я умереть, не увидвъ тебя, Лудовикъ…. Нтъ, это было-бы слишкомъ жестоко!… Лудовикъ, ты любишь меня?… не правда-ли?… Я врю въ твою любовь, я купила ее долгими страданіями и безчестіемъ моего чистаго имени.
— Эмма! милая Эмма! Вся жизнь моя принадлежитъ теб: все, что есть для меня самого дорогаго въ этомъ мір, я отдамъ теб, чтобъ искупить мою вину и спасти тебя на краю гибели.
— Да, я погибла…. прошептала маркиза, которой послднія слова Лудовика напомнили вс происшествія дня.— Боже мой, я, кажется, покраснла-бы теперь отъ взгляда каждаго ребенка.
— Ты погибла изъ-за меня, продолжалъ Лудовикъ:— и я клянусь теб, что съумю оцнить эту жертву и моей безпредльной любовью, моимъ постоянствомъ, возвращу теб и счастье и потерянные дни спокойствія, я заставлю тебя позабыть эту грустную жертву, принесенную ради меня…. да, ты не будешь раскаиваться!… клянусь теб!… И да буду я проклятъ, если измню этой клятв, произнесенной теперь въ самую торжественную минуту моей жизни!
— За чмъ мн твои клятвы?… Кто любитъ, тотъ не въ силахъ обмануть, Лудовикъ!… И можешь-ли ты думать, что я раскаялась-бы, когда-нибудь и въ чемъ-нибудь?… Знаешь-ли, что вс мои мысли до такой степени заняты тобою, что когда я слышу твой голосъ, то ничего не помню, что случилось сегодня, вчера, — забываю все прошедшее. Мн кажется, что я только-что родилась. Повтори, повтори-же еще разъ слово люблю, — вдь я такъ давно мечтала его слышать отъ тебя и никакъ не могла вообразить себ, чтобъ это слово было такъ отрадно.
Посл первыхъ порывовъ восторженной любви, посл обоюднаго упоенія, необходимо было однакожъ сойдти съ неба на землю и подумать о затруднительномъ положеніи, въ которое поставила маркизу грубость Маргариты.
Въ то самое время, когда молодые люди занялись этимъ вопросомъ, Сусанна подошла къ нимъ.
Когда она увидла ихъ рядомъ, когда она услыхала нжный и звучный голосъ Эммы, кормилица вздохнула свободне: она поняла, что Эмма уже вышла изъ своего ужаснаго оцпеннія. Радость произвела на Сусанну то же самое дйствіе, какое имла на нее, за нсколько минутъ предъ тмъ, усталость: ноги ея подкосились и она, припавъ къ колнамъ Лудовика, принялась цловать ихъ съ тмъ восторгомъ, которымъ добрая кормилица до-сихъ-поръ была способна одушевляться только для одной Эммы. Потомъ Сусана Моле прижала Лудовика къ груди своей, какъ-бы это сдлала родная и самая нжная мать, только-что отъискавшая своего пропадавшаго сына.
— Вы сдлаете ее счастливой, мою ненаглядную Эмму!…. неправдали? говорила восторженная Сусанна.— Но если-бъ это было не такъ., да, я только что думала объ этомъ…. Вдь это также возможно!… Боже мой! эта мысль ужасаетъ меня!… И кто-же тогда будетъ виновницей несчастія Эммы, какъ не я одна, потому что…. Да, можетъ-быть, я очень опромтчиво и очень дурно поступила!… Но нтъ, нтъ! я просто какая-то сумасшедшая, съ моими вздорными опасеніями и страхомъ. Да разв я могла поступить иначе, когда я знала, что Эмма умретъ, непремнно умретъ отъ сильной любви къ вамъ?…. Разв я могла равнодушно сносить страданія и, наконецъ, видть смерть ребенка, котораго я вскормила моею грудью?… Это было невозможно! Нтъ!…. Она будетъ счастлива, она должна-быть непремнно счастлива, — я въ этомъ уврена!… Вдь вы непохожи на другихъ мужчинъ и не успли еще испортиться, она будетъ счастлива съ вами…. Да она и теперь уже успла измниться,— на губахъ ея улыбка, тогда какъ она уже давно не улыбалась! Выйдя изъ того ужаснаго дома, она привела меня сюда, бросилась къ этому самому дереву и ни мольбы мои, ни слезы не могли убдить ее возвратиться домой…. Но зачмъ я завела ее въ этотъ гадкій домъ!… Когда я увидла, что она похолодла и совсмъ лишилась чувствъ, я побжала отсюда въ городъ искать помощи, какъ вдругъ само небо послало мн васъ — ея избавителя!…
Хотя Лудовикъ де-Фонтанье и не догадывался, что Сусанна Моле была главною пружиною вовсе неожиданнаго для него происшествія, однакожъ, зная все вліяніе кормилицы на Эмму, онъ повторилъ и передъ Сусанной т же клятвы и общанія, которыя до ея прихода только-что высказалъ маркиз. Между тмъ упала ночь и необходимо было ршиться на что-нибудь.
Слабыя души съ трудомъ ршаются на какой-нибудь энергическій поступокъ, но если он уже разъ поставлены обстоятельствами въ двусмысленное и отчаянное положеніе, то ко всмъ его послдствіямъ он легко примняются.
Точно также и у маркизы не доставало на столько твердости воли, чтобъ встртиться лицомъ къ лицу и съ упреками мужа и съ презрніемъ свта, неизбжными послдствіями утренней сцены, огласившейся по городу.
Ршительности ея способствовало боле всего воспоминаніе объ утреннемъ происшествіи. Въ маркиз зародилась ревность и она завидовала тому горячему чувству любви, которое выказала передъ Лудовикомъ Маргарита Жели въ порыв безнадежнаго отчаянія. Каковы-бы ни были послдствія, но маркиза не хотла уже ограничиться одной только молчаливой, сосредоточенной въ самой себ, любовью къ молодому человку, она готова была разорвать послднюю связь съ той сферой общества, въ которой она досел жила, пожертвовать именемъ, всмъ, что она такъ свято сберегала до послдней минуты своего увлеченія. И наперекоръ предразсудкамъ свта, грозившимъ Эмм неизбжнымъ позоромъ, исключительное, спокойное обладаніе любимымъ человкомъ, представлялось ей какой-то побдой. Это обладаніе манило ее къ себ картиной того блаженства, которое уже столько разъ лишало общество его лучшихъ и благороднйшихъ членовъ. Маркиза д’Эскоманъ надялась самою неизмримостію принесенной ею жертвы, на всегда приковать къ себ того, кого она такъ безгранично полюбила.
Принятое маркизою намреніе было такъ заманчиво, сулило въ будущемъ столько счастья, что разсудокъ влюбленныхъ совсмъ потемнлъ, и Лудовикъ не могъ противостать желанію Эммы, чтобы не разлучаться боле съ нимъ. Одна только Сусанна Моле не поддалась увлеченію и, врная голосу разсудка, принялась умолять Эмму гордо и смло идти на встрчу летвшей на нее бур или, по-крайней-мр, хладнокровно обсудитъ свое положеніе. Вс ея увщанія были напрасны — ее не слушали.
Между влюбленными было ршено впродолженіе той-же ночи, непремнно, ухать въ троемъ изъ города, и маркиза д’Эскоманъ ожидала еще съ большимъ нетерпніемъ, чмъ Лудовикъ, этого побга: ей опротивилъ Шатоднъ и она хотла покинуть его какъ можно скорй. И много нужно было употребить неотступныхъ просьбъ со стороны Лудовика и Сусанны, чтобы умрить нетерпніе маркизы и уговорить ее возвратиться въ городъ: Эмма непремнно хотла дожидаться въ этой-же самой аллеи экипажа, который Лудовикъ де-Фонтанье долженъ былъ достать, чтобъ бжать вмст съ ней.
Сильныя потрясенія, испытанныя ею въ теченіе дня, совершенно разбили и безъ того уже слабый ея организмъ. Однакожъ маркиза нисколько не обращала вниманія на свое изнуреніе и только думала о счастіи, наполнявшемъ ея душу, счастіи первой любви. Она забыла о своимъ изнеможеніи, и просила Лудовика не судить о ея сердц по слабости ert физическихъ силъ. Даже тогда, когда они, наконецъ, отправились и Лудовикъ при первыхъ же шагахъ ея почувствовалъ, что силы оставляютъ ее и она начинаетъ шататься, Эмма все еще отказывалась отъ предложенія его донести ее до города.
Когда они вошли въ предмстье Шатодна, Эммой овладлъ какой-то ужасъ, такъ что каждый запоздалый пшеходъ, встрчавшійся съ ними, заставлялъ ее невольно вздрагивать.
Къ счастію, улицы Шатодна были почти пусты, потому-что уже было десять часовъ вечера.
Лудовикъ не могъ предложить другаго убжища Эмм, кром собственной своей квартиры и потому онъ ршился проводить ее туда.
Однакожъ, какъ ни казались безлюдны улицы города, вовсякомъ случа было-бы слишкомъ не благоразумно вести маркизу прямо въ такое неугомонное мсто какъ префектура, не развдавъ предварительно кто тамъ можетъ имъ встртиться,
Лудовикъ хорошо понималъ это, и потому, когда они проходили мимо церкви св. Петра, которую окружало тогда старое кладбище, уже оставленное, но еще не снесенное, молодому человку пришла мысль, что это мсто, не смотря на всю его мрачность было-бы самымъ безопаснымъ убжищемъ для маркизы на то время, пока онъ сходитъ домой, чтобы обо всемъ подробне развдать.
Онъ перелзъ черезъ развалившуюся ограду въ это печальное мсто, провелъ своихъ двухъ спутницъ въ самый уголъ кладбища и оставилъ ихъ подъ высокимъ кипарисомъ. Лудовикъ поручалъ Эмму Сусанн и просилъ ее беречь маркизу, а главное не оставлять ее ни на минуту.
Осторожность де-Фонтанье оказалась какъ нельзя боле благоразумной. Передъ домомъ префектуры прохаживались взадъ и впередъ какихъ-то два человка и, казалось, поджидали кого-то.
Одинъ изъ этихъ господъ имлъ повидимому осанку маркиза д’Эскомана.
Само-собой разумется, что не смотря на все свое равнодушіе къ жен своей, онъ во всякомъ случа не могъ остаться спокоенъ, узнавъ объ ея внезапномъ исчезновеніи.
И такъ не было сомннія, что городская молва не преминула указать маркизу на Лудовика, какъ на единственнаго человка, который въ состояніи былъ сказать ему, что сдлалось съ его женою.
Необходимо было бжать и притомъ не теряя ни одной минуты. Лудовикъ тотчасъ же отправился прямо къ одному изъ шатоднскихъ извозчиковъ, который отпускалъ въ наймы экипажи и лошадей. Разбудивъ его, Лудовикъ сказалъ, что ему необходимо сейчасъ же хать въ Шартре вмст съ матерью и кузиной, по весьма важнымъ дламъ.
Извозчикъ посмотрлъ на молодаго человка съ недоврчивой улыбкой, ясно выражавшей, что онъ хорошо знаетъ секретаря префектруры, у котораго въ Шатодн нтъ ни матери, ни кузины. и что потому его трудненько одурачить. Однакожъ, нсколько экю, опущенныхъ Лудовикомъ въ руку извозчика, тотчасъ убдили его и онъ общался черезъ десять минутъ заложить въ самый щегольской экипажъ лучшихъ лошадей своей конюшни.
Надежда на скорый отъздъ оживила Лудовика, — точно камень свалился съ плечь его и онъ весело пошелъ къ церкви св. Петра. Но смертельный холодъ охватилъ его сердце, когда войдя въ ограду кладбища, онъ не нашелъ Эмму на томъ мст, гд ее оставилъ.
Нсколько разъ Лудовикъ тихо произнесъ имя маркизы д’Эскоманъ, но отвта не было.
Онъ подумалъ, что испугавшись кого-нибудь, она спряталась въ тни деревъ, оснившихъ безмолвныя могилы, и принялся раздвигать древесныя втви, ощупывая всюду руками. Но Лудовикъ осязалъ только одинъ мохъ, которымъ поросли надгробныя камни и еще не упавшія могильные кресты.
Голова Лудовика закружилась и ужасъ проникъ до костей его. Воображенію его представилось, что Эмма погибла и тайну ея гибели можно допросить только у замогильныхъ тней, единственныхъ свидтелей потрясающей сцены.
И до того забылся Лудовикъ, что совершенно пренебрегъ необходимой въ настоящихъ обстоятельствахъ острожностью, онъ принялся бгать по всму кладбищу и громко звать къ себ маркизу.
Вдругъ ему послышался стонъ, раздавшійся по среди кладбища и онъ бросился туда съ сердцемъ, полнымъ отчаянія.
Большая часть могилъ давно уже обрушилась и он были, какъ-будто, погребены подъ высокой и густой травою. Надъ одной только могилой гранитный крестъ, поставленный, можетъ быть, уже нсколько столтій посреди этого царства смерти и забвенія, остался неповрежденнымъ и оснялъ прахъ покоившихся подъ его тяжестью.
На пьедестал этого креста, поросшемъ густымъ мохомъ и обвитымъ зеленымъ плющемъ, Эмма, и Сусанна стояли на колняхъ и молились. Глухія рыданія Эммы указали Лудовику ея убжище.
— Идемъ, идемъ! сказалъ онъ, приблизившись къ молящимся. Карета готова, терять времени нельзя и до разсвта мы должны быть далеко отъ города.
Маркиза д’Эскоманъ не отвчала, и только глухія рыданія ея тихо раздавались среди печальной тишины кладбища. Вроятно, она долго-бы осталась въ неподвижномъ состояніи, если-бъ не подоспла на помощь Сусанна.
— Эмма, дитя мое! сказала она: подумайте о своемъ положеніи. Намъ нтъ другаго способа, кром бгства, и пока ночь скрываетъ насъ отъ людей, мы должны поспшить скрыться отсюда. Положитесь на Лудовика, онъ спасетъ васъ и вашу старую Сусанну.
Но Эмма не слышала ни голоса, ни просьбъ кормилицы. Въ душ ея быстро встрепенулось другое чуство, далекое отъ любви и ея чувственныхъ наслажденій. Подъ вліяніемъ окружающей ее картины, ночнаго сумрака, одвавшаго кладбищ, при вид могилъ и крестовъ, осненныхъ печальными ивами и кипарисами, она невольно вспомнила свою мать, юность и прошлые дни, чистые отъ нареканій. Она одумалась, когда охладло разгоряченное воображеніе, и испугалась своего собственнаго намренія. Ей показался поступокъ ея безуміемъ, бредомъ болзненнаго мозга, величайшимъ преступленіемъ развратной души, но не высокимъ чувствомъ любви къ Лудовику.
— Нтъ, сказала она ему, я люблю тебя безпредльно, но я не въ силахъ забыть себя до послдней крайности и вврить свою судьбу ужасной случайности.
Эти слова маркизы, произнесенныя съ полнымъ сознаніемъ женскаго достоинства, опрокинули вс планы Лудовика. При вид исчезнувшихъ надеждъ, которыя были такъ близки къ осуществленію, имъ овладло такое бшенство, что онъ готовъ былъ-бы сокрушить тотъ крестъ, — символъ вры и покоя, у котораго стояла Эмма. Но при ужасной этой мысли Лудовикъ остановился, упалъ на колни подл Эммы и разразился тысячами проклятій противъ предопредленія судьбы.
Маркиза д’Эскоманъ нжно взяла его за руки и сла рядомъ съ нимъ.
— Крпитесь, Лудовикъ! сказала она: — мы одинаково страдаемъ и я, быть-можетъ, еще боле васъ, — принося первая эту жертву. Утштесь и не плачте, мой другъ! Я уже доказала вамъ, что ничего въ мір не удержитъ меня быть вашей, я пренебрегла своей доброй славой, своимъ именемъ и все это изъ любви къ вамъ:, да, я ни чемъ не дорожила, но дорожу вашимъ уваженіемъ и не хочу навлечь на себя ваше презрніе…. Никогда! никогда!….
— Мое презрніе!…. Мн презирать тебя, Эмма?
— Да, презрніе! Когда я пришла въ себя и спокойно обдумала свое настоящее положеніе, я поняла, что презрніе мужчины рано или поздно должно непремнно обратиться на женщину, которая пренебрегла для него своими обязанностями. Здсь, предъ этой могилой и пошатнувшимся крестомъ, я постигаю все непостоянство человческихъ чувствъ!…. Проступокъ совершится и что останется мн тогда, если, наконецъ, вы меня разлюбите!… Я не сохраню даже вашего уваженія!… Нтъ! настоящія страданія ничто предъ тмъ униженіемъ и предъ тми мученіями, которыя ожидаютъ меня въ будущемъ… Нтъ! не хочу.
— Презирать васъ и презирать за то, что вы пожертвовали мн тмъ, что дороже даже самой жизни вашей. Но вдь это было бы безуміемъ и ваши слова безразсудны, Эмма. Да разв презираютъ мать?.. Разв презираютъ друга… Какою же ничтожною и пустою считаете вы душу того, кого вы любите, какъ сами увряли сейчасъ!: Нтъ, если-бы я захотлъ говорить вамъ о моей нжности, о моемъ самоотверженіи, о моей любви и преданности, о тхъ заботахъ, которыми я хотлъ окружить васъ, то и всей моей жизни недостало-бы, чтобы все это высказать — Презирать васъ? Да разв это возможно?.. Скоре мертвые встанутъ изъ гробовъ, чмъ въ душ моей зародится такое низкое чувство!… Не я-ли долженъ вымаливать у васъ состраданія къ себ! Какъ мн найдти слова, выраженія, которыя проникли-бы въ глубину вашей души и тронули-бы, наконецъ, ваше непреклонное сердце! О, какъ-бы я желалъ раскрыть передъ вами свою грудь, чтобъ вы могли видть ту страшную тоску, которая грызетъ мое сердце, могли-бы сочувствовать тому, что происходитъ въ этой бдной груди. Поврьте, Эмма, что ваше подозрніе хуже ада, хуже смерти для меня.
Говоря это, Лудовикъ обнялъ Эмму и крпко прижалъ ее къ своей груди, съ невыразимымъ восторгомъ осыпая поцлуями ея хорошенькое личико. Слезы ихъ смшались.
— Сжальтесь, сжальтесь надо-мной, Лудовикъ, и не говорите такъ! И мое сердце, и мои мысли, давно уже вполн принадлежатъ вамъ, за чмъ-же вы отнимаете у меня только-что возвратившуюся ко мн бодрость и разсудокъ!… Если вы умоляете меня съ такимъ отчаяніемъ, если вы заговорили о подозрніи, разв я могу отказать вамъ въ чемъ-нибудь!… Я въ вашей вол, и молю только, чтобы вы сжалились надо мной…. Не-ужели у васъ не достанетъ великодушія или участія къ моему справедливому опасенію. Ждите, мой несравненный Лудовикъ, будьте терпливы и не подвергайте меня безчестію, позору, которыхъ я такъ боюсь. Я уду одна, я скроюсь въ монастырь, затаивъ въ своемъ сердц вашъ несравненный образъ до-тхъ-поръ, пока наконецъ, не красня, намъ можно будетъ броситься въ объятія другъ-другу… Во имя моей безумной любви къ вамъ не отказывайте моей просьб, на колнахъ, на колнахъ передъ тобой, я умоляю тебя, Лудовикъ.
— Чртъ возьми! маркиза д’Эскоманъ совершенно права, сказалъ мужской голосъ, раздавшійся въ двухъ шагахъ отъ молодыхъ людей: и я не могу понять, какъ де-Фонтанье можетъ быть слабе женщины.
Герой нашъ бросился въ ту сторону, гд послышался этотъ голосъ, и очутился лицомъ къ лицу съ шевалье де-Монгла.
— Что вамъ здсь нужно, де-Монгла? воскликнулъ изумленный молодой человкъ.
— Прежде чмъ я стану вамъ отвчать, позвольте мн исполнить обязанности свтскаго человка, отвчалъ шевалье де-Монгла, вжливо раскланиваясь съ маркизой д’Эекоманъ и почтительно освдомляясь объ ея здоровь, какъ будто-бы дло происходило не на кладбищ, а въ великосвтскомъ салон маркизы.— Теперь, продолжалъ онъ обращаясь къ Лудовику: — мн приходится разъигрывать очень затруднительную роль, мой другъ роль наставника передъ человкомъ, которой упорно отстаиваетъ свое безуміе.
— Шевалье! запальчиво вскричалъ, Лудовикъ, щекотливость котораго еще боле раздражалась присутствіемъ маркизы д’Эскоманъ.
— Принимайте мои слова, какъ вамъ угодно. Я слишкомъ хорошо знаю свтъ и людей, и нисколько не удивлюсь, если-бы вамъ вздумалось въ знакъ благодарности перерзать горло доброму товарищу, который выбился изъ силъ, отыскивая васъ втеченіи трехъ часовъ по всему городу, и единственно для того, чтобы оказать вамъ услугу.
— Но кто-же вамъ сказалъ, что вы найдете меня именно здсь, на кладбищ?
— Кто? Разумется городское эхо, чортъ возьми! Неужели вы думаете, что оно замерло, и шатоднскіе встовщики уже не постарались надлать въ город шуму, а для васъ горя и тревоги?… Слава Богу!…
Маркиза д’Эскоманъ вздрогнула отъ ужаса, услыхавъ, что едва знакомый ей человкъ могъ такъ опредлительно измрить вс изгибы ея сердца. Лудовикъ де-Фонтанье, замтивъ выраженіе ужаса на лиц Эммы, тотчасъ же понялъ ея мысль.
— Успокойтесь, маркиза! сказалъ онъ обращаясь къ Эмм:— шевалье де-Монгла мой искренній другъ, и мы вполн можемъ положиться на его благородное сердце и скромность.
Эмма привтливо протянула руку старому шевалье и онъ поцловалъ ее съ свойственной ему утонченной вжливостью, которая составляла его вторую натуру.
— Говорятъ, возразилъ шевалье де-Монгла:— что время, употребленное на вжливости дам — время непотерянное, однакожъ, мы сдлаемъ лучше, если оставимъ любезности до другаго раза, а теперь поговоримъ о дл. Маркиза, вамъ не слдуетъ терять ни минуты и непремнно ухать отсюда. Я говорю вамъ это отъ души, какъ искренній и опытный другъ.
Лудовикъ вздохнулъ свободне, потому-что ему показалось будто-бы старый повса, вспомнивъ свою прежнюю разгульную молодость, говоритъ въ пользу своего молодаго друга о похищеніи маркизы д’Эскоманъ.
— Полчаса какъ карета уже готова, сказалъ обрадованный Лудовикъ:— Извощикъ поручился мн за своихъ лошадей.
Шевалье де-Монгла презрительно пожалъ плечами.
— Едва только вы ушли отъ извощика, какъ онъ отъискалъ маркиза д’Эскоманъ и продалъ ему тайну вашу объ отъзд маркизы изъ города, такъ-что если карета и готова, то разв только для того, чтобъ отвезти васъ вовсе не туда, куда вы думаете. Любезный другъ! прибавилъ шевалье де-Монгла, котораго ни что не могло заставить отказаться отъ изложенія теорій стараго гуляки: — чтобы вполн положиться на скромность человка, его или заливаютъ золотомъ, или убждаютъ кулаками Конечно, я всегда предпочиталъ послднее средство по причинамъ, о которыхъ здсь не мсто распространяться. А вы, мой другъ, не употребили ни того, ни другаго, а потому извощикъ васъ продалъ, и теперь маркизъ д’Эскоманъ, съ толпою своихъ негодяевъ-друзей, спрятанъ въ засад. Согласитесь, что вамъ было-бы смшно и опасно бороться съ ними.
Эмма въ ужас вскрикнула и бросилась на грудь Сусанны.
— Боже мой! что-же теперь намъ длать? сказалъ Лудовикъ съ отчаяніемъ. Посовтуйте де-Монгла!
— Я пришелъ сюда именно съ этою цлью.
— Такъ говорите же, говорите! мы васъ слушаемъ.
— Теперь половина двнадцатаго, а маль-постъ отходитъ въ двнадцать, мы дождемся его на дорог и такимъ образомъ заставимъ маркиза д’Эскоманъ напрасно прождать насъ въ засад съ его друзьями, которые ужъ наврно не предложатъ ему для препровожденія времени партію виста, прибавилъ шевалье де-Монгла
— Но кто намъ поручится, отвчать де-Фонтанье, что въ маль-пост найдется три мста?
— Три мста? Вотъ теб на! Вы все разсчитываете хать вмст съ маркизою?
— Какъ же я могу отпустить маркизу одну, когда мужъ преслдуетъ ее? Никогда!… мы подемъ вмст
— Нтъ, вы не подете! хоть-бы вамъ нужно было сейчасъ умереть и лечь въ эту могилу.
— Прекрасно! очень кстати!… Я жажду этого!… По-моему лучше умереть, чмъ разстаться съ маркизою, воскликнулъ молодой человкъ.
Испуганная Эмма вмст съ Сусанной Моле принялась успокоивать взволнованнаго Лудовика, но шевалье де-Могла хладнокровно взялъ его подъ руку и отвелъ въ сторону.
— Чортъ возьми! сказалъ старикъ:— Недостаточно быть влюбленнымъ, де-Фонтанье, надо также быть и честнымъ человкомъ. Было время, когда и и на все ршался, но чортъ возьми!… никогда вашъ покорнйшій слуга не безчестилъ себя и не нарушалъ общественной нравственности. На своемъ вку я обезславилъ много женщинъ, потому-что подобныя похожденія ихъ безславятъ, но не раззорялъ ихъ и никогда не доходилъ до такой подлости, чтобъ увлечь ихъ изъ богатства въ нищету, — никогда!… А вы именно этого и хотите.
— Раззорить! раззорить мою Эмму!
— Конечно раззорить. Неужели вы не понимаете, что сегодняшнія ея похожденія, все еще не загадочныя для меня, извстны всему городу. Впродолженіи пяти часовъ мн прожужжали уши этимъ событіемъ. Неужели вы не понимаете, что оно можетъ способствовать маркизу осуществить свои задушевныя мечты… Онъ только и думаетъ о томъ, какъ-бы безъ труда овладть ея состояніемъ, а вы какъ нарочно стараетесь помочь ему въ его подломъ замысл.
— Но прежде я убью его!
— Это слдовало-бы сдлать еще тогда, когда вы держали его подъ клинкомъ вашей шпаги…. ребенокъ — вы, а теперь уже поздно! Неужели вы думаете, что мы люди стараго поколнія, когда-нибудь колебались нанести ударъ тому, кто намъ мшалъ? Чортъ возьми!… Жизнь-за-жизнь, желзо-за-желзо! Но теперь ужъ поздно, какъ я имлъ честь сказать вамъ, мой другъ, маркизъ выбралъ другое поле битвы и тутъ-то необходимо побдить его, а вамъ легко это сдлать.
— Но какъ же?
— Пусть маркиза поступитъ по собственному влеченію, пусть узжаетъ въ Парижъ, тамъ найдется десять, двадцать, сто адвокатовъ, которые возьмутся за это дло и оправдаютъ ее, а его очернятъ. Противъ него легко найдти двадцать самыхъ законныхъ обвиненій и доказательствъ, тогда какъ противъ маркизы не найдется никакихъ уликъ, если только вы не отправитесь за нею, мой другъ. Злая клевета, распространившаяся по городу, что вы въ короткихъ отношеніяхъ къ маркиз, будетъ тогда опровергнута ея прошедшей жизнью — это важное доказательство, которое маркиза можетъ употребить съ пользою, тогда какъ д’Эскоманъ не можетъ съ своей стороны представить такихъ доказательствъ: не ссылаться же ему на беззаконную связь свою съ Маргаритой. При такой обстановк можно утвердительно сказать напередъ, что дло ваше выиграно — это врно, какъ дважды два четыре.
— Но что-жъ будетъ со мной во время разлуки съ нею? А если она меня забудетъ?
— Полноте! Забыть васъ она не можетъ — этому помшаютъ ея опасенія на счетъ васъ. Разв она не будетъ безпокоиться, также какъ и вы? И это-то обоюдное безпокойство и сомнніе сохранитъ ее для васъ, такъ-что по окончаніи процесса вы соединитесь съ ней безъ всякихъ препятствій. Разлука ваша и сомнніе ея, правда, немного замедлятъ вашу побду, но зато маркиза не подвергнется стыду и безславію. Какъ забавны мн вс эти опасенія, сомннія, безпокойства, — сказалъ шевалье де-Моигла, вздыхая съ видомъ сожалнія. Послушайтесь, мой другъ, моего совта… Чортъ возьми! вы должны поступить благородно, какъ поступилъ-бы старый дворянинъ нашего времени…
Потомъ, обратившись къ маркиз д’Эскоманъ, шевалье де-Монгла продолжалъ:
— Итакъ, маркиза, общій другъ нашъ сдлался гораздо разсудительне и вамъ остается только отправиться въ путь.
Молодой человкъ ничего не возразилъ и молча понурилъ голову. Онъ не столько былъ огорченъ, сколько упалъ духомъ. Эмма также казалась не мене его убитой и даже не старалась скрыть своей скорби передъ постороннимъ свидтелемъ.
Наконецъ они отправились. Маркиза, поддерживаемая съ одной стороны старымъ шевалье, съ другой опиралась на Лудовика де-Фонтанье. Влюбленные не могли предаться взаимнымъ изліяніямъ нжныхъ чувствъ, стсняясь присутствіемъ старика. Шевалье де-Монгла, съ свойственнымъ его лтамъ практическимъ здравымъ смысломъ, объяснялъ дорогой маркиз д’Эскоманъ все, что ей необходимо предпринять, чтобы выйдти изъ затруднительнаго положенія, въ которое она поставила себя собственной неосторожностью. Занятая такимъ серьезнымъ разговоромъ, Эмма могла только однимъ пожатіемъ руки, опиравшейся на руку молодаго человка, повторять ему прощальное: ‘люблю тебя’.
Она изрдка отвчала де-Монгла и только для того, чтобы поручить его заботамъ Лудовика. Она просила объ этомъ стараго шевалье съ такой горячностью, которая вполн выказывала, какъ чувствительна и тяжела для нее разлука съ милымъ другомъ.
Когда они отдалились отъ города на четверть мили я остановились на пригорк, Сусанна подошла къ молодому человку проститься. Она сдлала это изъ опасенія, что въ минуту грустнаго разставанья съ маркизой, Лудовикъ позабудетъ объ ней и старалась заране воспользоваться своею долею изъ этого печальнаго прощанія. Сусанна, просила Лудовика не забыть той, которая изъ любви къ нему пожертвовала своимъ блестящимъ положеніемъ въ обществ и подверглась нареканіямъ. Добрая кормилица, вспоминая, сколько горя она причинила Эмм своимъ вмшательствомъ, почувствовала смутныя опасенія, всегда предшествующія угрызеніямъ совсти. Ей необходимо было услышать отъ Лудовика слово утшенія, которое успокоило-бы ее насчетъ будущаго Эммы, но видя слезы и отчаяніе Лудовика, ясно говорившія о сильной любви его къ Эмм, Сусанна не хотла врить своимъ опасеніямъ.
Наконецъ вдали послышался, подобно отдаленнымъ громовымъ раскатамъ, стукъ колесъ кареты, катившейся по мостовой. Этотъ шумъ произвелъ на молодаго человка такое же впечатлніе, какое производитъ на преступника, приговореннаго къ смертной казни стукъ отдвигаемыхъ засововъ и отпираемаго замка темницы.
Лудовикъ де-Фонтанье отъ души желалъ-бы этой карет провалиться сквозь землю.
И вотъ вдали сталъ замтенъ отблескъ фонаря кареты, мелькавшій подобно блуждающимъ огонькамъ на черной завс, закрывавшей весь горизонтъ.
Шевалье де-Монгла, какъ человкъ предусмотрительный, еще заране распорядился, чтобы маль-постъ остановился у того пригорка, на которомъ они дожидались, подъзжая къ тому мсту, лошади умрили свой бгъ.
Старый шевалье окликнулъ почтальона, и тотъ отвчалъ ему, что въ карет два свободныхъ мста.
У Лудовика исчезла и послдняя надежда.
Наконецъ настала минута разлуки. Влюбленные молодые люди въ послдній разъ бросились другъ-къ-другу въ объятія и долго пробыли въ этомъ положеніи.
Волненіе Эммы было такъ сильно, что Лудовикъ и шевалье посадили ее въ карету почти въ безчувственномъ состояніи. Тамъ приняла ее на свои руки уже усвшаяся Сусанна.
Молодой человкъ слъ на одну изъ кучекъ щебня, неслушаясь товарища своего, желавшаго увести его вмст съ собою.
Они молча смотрлъ вслдъ удалявшейся карет и прислушивался къ грохоту ея колесъ даже тогда, когда она исчезла изъ виду. Онъ сидлъ и прислушивался до-тхъ-поръ, пока могъ слышать этотъ грохотъ, пока втеръ не разнесъ и послдній гулъ экипажа, пока наконецъ не замеръ въ отдаленіи почтовый колокольчикъ.
Бдному Лудовику казалось, что маль-постъ унесъ съ собой вс его радости, надежды и самую жизнь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Въ которой Лудовикъ де-Фонтанье забываетъ, что будущность улыбается только терпеливымъ.

Шевалье де-Монгла употреблялъ всевозможныя старанія, чтобъ какъ-нибудь пробудитъ энергію въ Лудовик де-Фонтанье: сначала упреками, потомъ шутками и, наконецъ, картиной самой счастливой и увлекательной будущности.
Молодой человкъ, не смотря на вс старанія своего друга, былъ мраченъ и убитъ горемъ. Казалось, онъ вовсе не слушалъ болтовни стараго шевалье и, только при вход въ городъ, у Лудовика вырвалось нсколько словъ отрицанія на предложеніе де-Монгла отправиться къ дому извощика.
Старикъ утверждалъ, что Лудовикъ де-Фонтанье обязанъ былъ смнить д’Эскомана, стоявшаго на-сторож уже боле трехъ часовъ. Отказъ Лудовика огорчилъ шевалье, потому что онъ надялся позабавиться на-славу надъ маркизомъ.
Въ такомъ грустномъ настроеніи духа для Лудовика де-Фонтанье шевалье былъ очень плохимъ собесдникомъ. Онъ вовсе не понималъ глубокой скорби, потому-что никогда не испытывалъ ее. Привязанности его никогда не имли ни чего похожаго на любовь Лудовика, предметомъ ихъ были всегда т пухленькія, свженькія и румяныя личики, образчики которыхъ выставлялись нкогда живописцами XVIII-го вка надъ дверями и каминами. Старый шевалье любилъ въ женщинахъ не самую женщину, а разгульный и веселый характеръ ихъ, и он порхали кругомъ его, какъ бабочки, которыя высасываютъ золото изъ кармановъ молодыхъ людей, словно пчелы свой медъ изъ цвтовъ.
Понятно, что шевалье де-Монгла не могъ сочувствовать грусти своего молодаго друга.
— Не понимаю, къ чему тутъ грустить и плакать! сказалъ онъ:— на вашемъ мст я вспрыгнулъ-бы отъ радости до самаго шпица церкви св. Петра. И говоря это, онъ подтверждалъ слова свои прыжками по скользкой мостовой.— Какъ! Очаровательнйшая прелестнйшая изъ шатоднскихъ дамъ, образецъ истинной добродтели нашего общества, вдругъ таетъ передъ вами… что я говорю таетъ, просто безъ памяти влюбляется въ васъ, а вы, неблагодарный! еще разыгрываете роль рыцаря печальнаго образа!… чортъ возьми!— чего бы я не сдлалъ на вашемъ мст!.. Ну, а чтобы вы тогда сказали, если-бъ маркиза велла своимъ лакеямъ выгнать васъ изъ дому, какъ-бы и слдовало, ей поступить. Всему свое время, мой другъ, а потому вы приберегите свои вздохи и слезы для маркизы, когда они будутъ совершенно кстати. Пресловутая революція до такой степени изворотила вс вещи и понятія, что мужчины начинаютъ теперь нравиться женщинамъ своей приторной плаксивостью. Но къ чему-же такое кокетство въ отсутствіе маркизы? Будьте веселы, мой другъ, вамъ нтъ причины унывать…. Жаль, что вы не хотите навстить храбраго д’Эскомана, вроятно нестерпимо скучающаго теперь въ своей засад въ обществ голодныхъ лошадей. Было-бы очень забавно видть его въ такомъ положеніи и это непремнно развлекло-бы вашу грусть. Но все-таки я не позволю вамъ предаваться вашему горю, потому-что я общалъ прелестной маркиз и хочу, чтобы при первомъ своемъ свиданіи вы могли засвидтельствовать ей, какъ дуракъ де-Монгла уметъ сдержать данное имъ слово. И такъ, если вы не согласны на мое предложеніе, то вотъ вамъ другое — идти и постучаться въ дверь очаровательнйшей госпожи Бертранъ. Конечно, мужъ ея не много покосится и поворчитъ на насъ, но если онъ слишкомъ заворчитъ, мы усадимъ его тотчасъ за котлы и кострюли. Что же касается до его дражайшей половины, она будетъ рада видть меня,— въ этомъ я увренъ. Закончить тревожную ночь въ обществ добраго товарища и хорошенькой женщины за полдюжиной шампанскаго,— право, дло очень пріятное и я не отказался-бы отъ него даже въ самый день свтопреставленія.
Но замтивъ, что и это послднее предложеніе не произвело на Лудовика желаннаго дйствія, шевалье де-Монгла продолжалъ.
— Вы, можетъ быть, пренебрегаете госпожей Бертранъ? Поврьте, другъ, моей стариковской опытности и никогда не обращайте вниманія на лта женщины: молода-ли она или стара, а все-таки она даритъ васъ минутами самой теплой страсти. Чтобы примирить васъ съ госпожею Бертранъ, мн стоитъ только разсказать вамъ вс достоинства этой-женщины, скрываемыя ею отъ постороннихъ любопытныхъ взглядовъ, кром моихъ…. Чего-же вы пожимаете плечами? Смотрите, другъ мой, не развайте рта на чужой каравай, потому-что, сказать правду, красота ея такъ очаровала меня, что я въ состояніи поступить также глупо, какъ и маркизъ д’Эскоманъ, а это было-бы мн очень непріятно. Но послушайте, любезный другъ, прибавилъ шевалье де-Монгла, съ видомъ глупо-простодушнымъ: — чтобы только чмъ-нибудь утшить васъ, я готовъ смотрть на васъ и очаровательную Бертранъ сквозь пальцы,— однимъ словомъ, поступлю, какъ слдуетъ поступать съ друзьями. Чортъ возми! чего мн бояться?….. Что-бы-тамъ у васъ ни случилось — это дивная женщина навсегда моя, она не такъ уже молода, чтобъ увлекаться и забыть стараго друга.
Лудовикъ отказался и отъ этого предложенія, трудно было доказать шевалье, что усталость и болзненное состояніе вовсе не позволяли молодому человку провести безсонную ночь. Еще трудне было убдить старика, что въ настоящую минуту уединеніе было единственнымъ и лучшимъ средствомъ, чтобы возстановить нсколько ослабвшія силы и успокоить раздраженный духъ.
Утомленный безплодностію своихъ убжденій, но самъ не убжденный, шевалье кончилъ тмъ, что проводить своего друга до дверей его дома и тамъ разстался съ нимъ, повторивъ ему на прощанье свои философскія наставленія.
Рчистость старика была пыткой для молодаго человка и весь этотъ разговоръ и скептическое соболзнованіе нисколько не освжили сердца Лудовика: напротивъ еще боле растравили его душевныя страданія. Каждое веселое слово шевалье падало на душу нашего героя, какъ капля воды на раскаленное желзо и, разсеваясь какъ паръ, нисколько не убавляло жара. Не смотря на вс услуги, оказанныя старымъ шевалье Лудовику, послдній разстался съ нимъ съ какою-то лихорадочною радостью. За минуту до его ухода, Лудовикъ готовъ былъ отдать десять лтъ своей жизни, чтобъ только на свобод помечтать объ Эмм, не стсняясь присутствіемъ посторонняго лица: это утшеніе казалось ему теперь самымъ высшимъ наслажденіемъ въ мір.
Наконецъ онъ вошелъ къ себ въ квартиру.
До-сихъ-поръ онъ сдерживалъ слезы изъ уваженія къ самому себ, изъ опасенія дать новую безконечную пищу насмшкамъ шевалье, которыя скоре утомляли его, чмъ раздражали. Оставшись одинъ, онъ зарыдалъ, какъ-будто только сей часъ разстался съ маркизой д’Эскоманъ.
Отдавшись уединенной тоск, онъ впалъ въ состояніе близкое къ сумасшествію. Точно также, какъ и на кладбищ, онъ бросился на полъ, рвалъ на себ волосы и свое платье, громко призывая Эмму которая казалась Лудовику навсегда для него потерянной.
Онъ искалъ вокругъ себя предметъ, который-бы могъ напомнить ему объ Эмм, какую-нибудь вещь, сохранившую на себ слды своей обладательницы, но отчаяніе молодаго человка было такъ сильно, что впродолженіи пяти минутъ онъ даже не подумалъ о кошельк маркизы, который постоянно носилъ на своей груди.
Наконецъ онъ вспомнилъ о немъ, снялъ его съ себя и принялся горячо цловать.
Но слишкомъ свжи были въ Лудовик воспоминанія о страстныхъ объятіяхъ и поцлуяхъ Эммы, чтобъ разгоряченное воображеніе его могло замнить эти ласки и поцлуи, еще горвшіе на его губахъ.
Продолжая произносить имя Эммы, какъ-будто она находилась подл него, Лудовикъ придавалъ своему голосу вс возможные оттнки нжности и страсти и съ наслажденіемъ прислушивался къ нему, находя въ этомъ занятіи какую-то особенную прелесть.
Потомъ онъ снова принимался плакать и плакалъ навзрыдъ, такъ-что сердце самаго равнодушнаго зрителя сжалось-бы при вид такого ужаснаго горя.
И въ припадк своего отчаянія онъ растерялся до такой степени, что вс его мысли совершенно спутались и не могли сложиться въ какое-нибудь опредленное желаніе.
Наконецъ силы его истощились и тогда мысли его сосредоточились на одномъ желаніи видть Эмму.
Безсознательно онъ собралъ вс оставшіяся у него деньги, положилъ ихъ въ карманъ и потомъ, вынувъ изъ шкапа пару охотничьихъ сапоговъ, принялся натягивать ихъ на свои ноги.
Но въ одну секунду въ голов его промелькнула цлая драма, и онъ съ сердцемъ бросилъ прочь сапоги свои.— Ему представилось, что маркизу д’Эскоманъ, по требованію ея мужа, ведутъ въ судъ, что онъ, де-Фонтанье, обезславилъ и раззорилъ ее. Эта мысль ужаснула его.
И теперь началась упорная борьба между его горемъ и совстью.
Наконецъ наступила минута, когда Лудовикъ уже вовсе нечувствовалъ ни угрызеній совсти, ни остраго жала тоски, внутренняя борьба его стихла, какъ буря посл самаго сильнаго и послдняго взрыва.
Тогда молодой человкъ вздохнулъ свободнй. За тмъ наступило мгновеніе совершеннаго упадка нравственныхъ силъ, и Лудовикъ сдлался до-того равнодушенъ, что въ эту минуту онъ способенъ былъ совершить величайшее злодянія безъ малйшаго упрека совсти.
Наконецъ онъ сталъ оправдывать свой собственный поступокъ, извиняя его въ своихъ глазахъ случайнымъ стеченіемъ обстоятельствъ. Это обыкновенное оправданіе людей, хрупкихъ характеромъ и слабоумныхъ.
И въ-самомъ-дл, кто-же сказалъ, что маркизъ д’Эскоманъ намренъ воспользоваться ошибками жены своей?— шевалье де-Монгла. Но онъ былъ всегда противъ этой любви. По чему? Вроятно вслдствіе тайной рвности, отъ которой старикъ не могъ защитить себя. Характеръ маркиза д’Эскоманъ оставилъ его выше подобнаго предположенія. Онъ былъ слишкомъ втренъ и легкомысленъ, чтобъ преслдовать одну идею и ршиться на такой безчестный поступокъ.
Поведеніе самаго маркиза вовсе не было такъ безукоризненно, чтобъ онъ могъ смло вести жену свою къ гласному суду. Да наконецъ и самое зло уже сдлано и притомъ безъ всякаго повода. Разлука его съ маркизой не могла принести положительной пользы. Если онъ и отправился сегодня, разв онъ могъ поручиться, что удержится отъ поздки завтра. Скандальное происшествіе надлало столько шуму, что нельзя было и подумать о томъ, чтобы подпрефектъ согласился оставить Лудовика у себя секретаремъ. И къ чему послужило-бы тогда это отчаяніе, которое, непремнно отозвалось-бы пагубно на здоровь маркизы, если-бы она предалась ему также какъ и Лудовикъ.
Вс эти размышленія привели Лудовика въ такое восторженное, конечно горячечное состояніе, что разсудокъ его, казалось, помутился.
И не во сн, но на яву онъ видлъ Эмму, простирающую къ нему руки, онъ слышалъ ея голосъ, говорившей ему:
— Приходи, безцнный другъ мой, я ожидаю тебя! Ты, также какъ и я, бдная жертва людской несправедливости, прізжай ко мн немедленно.
Ему казалось, что она прикасается къ его лицу, онъ чувствовалъ на себ ея палящее дыханіе.
Въ бреду онъ поспшно одлся и еще поспшне вышелъ изъ дому и какъ сумасшедшій побжалъ улицами города по направленію къ дорог, ведущей въ Парижъ, какъ-будто надясь догнать почтовую карету, въ которой ухала маркиза д’Эскоманъ.
Заря уже занималась на обширномъ горизонт, когда Лудовикъ де-Фонтанье дошелъ до пригорка, гд за нсколько часовъ передъ тмъ простился съ Эммой.
Съ грустью онъ обернулся къ Шатодну. Передъ глазами его разстилался городъ, одтый туманомъ и объятый сномъ. Высокія башни древняго замка Монморанси господствовали надъ окрестностью, окрашенныя слабымъ отблескомъ только-что занимающейся зари.
Передъ этой величественной картиной утренняго восхода, передъ этой массой домовъ спящаго города, который мало-помалу выходилъ изъ мрака ночи и пробуждался отъ крпкаго сна для того, чтобы снова приняться клеймить позоромъ Эмму,— Лудовикъ долго стоялъ въ молчаніи, повидимому что-то обдумывая.
Вдругъ подл дорог на трав ему показалось что-то блое. Это былъ батистовый платокъ, оброненный второпяхъ Эммой. Платокъ былъ влаженъ,— но боле отъ ея слезъ, чмъ отъ утренней росы.
Лудовикъ принялъ эту находку за счастливый признакъ, общавшій успхъ его намренію.
Это доказательство грусти и слезъ маркизы д’Эскоманъ снова повергло его въ прежнее безпокойство и сомнніе. Онъ отвернулся отъ города и пошелъ по дорог къ Парижу, не оборачиваясь боле къ Шатодну.
Такъ онъ шелъ до полудня, ни разу не подумавъ о пищ. Непривычный къ подобнымъ путешествіямъ, онъ утомился семи часовою ходьбою и истощилъ свои послднія силы, его разбитыя ноги на каждомъ шагу спотыкались и совершенно отказывались поддерживать его тло. Тогда только, въ первый разъ посл разлуки съ Эммой, возвратилась къ нему способность мысли и онъ понялъ наконецъ, что нтъ никакой возможности продолжать путь. Онъ отъ души пожаллъ, что не догадался послдовать примру шевалье, который наканун еще запасся для маркизы д’Эскоманъ мстомъ въ маль-пост, и не слъ, за неимніемъ послдняго, въ дилижансъ.
Утомленный Лудовикъ прислъ на сторон дороги, съ твердымъ намреніемъ дождаться какого-нибудь экипажа. Но терпніе его истощилось, и какъ ни болли его ноги, онъ всталъ и съ величайшимъ трудомъ добрался до ближайшей почтовой станціи, тамъ онъ нанялъ себ лошадь, и такъ безпощадно погналъ ее, что сопровождавшій его старикъ, почтальонъ, сердито нахмурилъ брови.
По быстрот зды, Лудовшгь долженъ былъ пріхать въ Парижъ къ вечеру.
Между шевалье де-Монгла и маркизой д’Эскоманъ, при отъзд послдней, было условлено, что пріхавъ въ Парижъ, она тотчасъ скроется въ монастырь на гренельской улиц.
Пріемные залы этихъ заведеній открываются постороннимъ постителямъ только въ назначенные часы дня, пройдти туда вечеромъ было невозможно, Лудовикъ зналъ это и при всемъ томъ, не смотря на крайнюю усталость, летлъ въ Парижъ, потому-что дышать однимъ воздухомъ съ Эммой уже казалось ему блаженствомъ. И эта мысль одушевляла его необыкновенными силами.
Въ семь часовъ вечера онъ былъ уже въ Ланжюмо. Торопя почтальона, сдлавшаго его лошадь, Лудовикъ вдругъ услыхалъ стукъ кареты, подъзжавшей со стороны Шатодна и хлопанье бича, подававшаго знакъ приготовить на станціи перемнныхъ лошадей.
Де-Фонтанье инстинктивно спрятался за стоявшую на улиц колоду, которая служила для водопоя лошадей.
Карета остановилась противъ самой колоды. Спрятавшійся за нею Лудовикъ осторожно выглянулъ изъ своей засады и, при свт двухъ фонарей, ярко освщавшихъ карету, увидлъ сидящаго въ ней маркиза д’Эскоманъ.
Беззаботный, какъ и всегда, маркизъ спокойно курилъ сигару и даже не пропустилъ случая пошутить съ двушкой, подававшей ему стаканъ воды. Хотя отъздъ жены его, повидимому, не произвелъ на него особеннаго впечатлнія, однакожъ не было сомннія, что онъ ршился ее преслдовать.
Первымъ дломъ Лудовика было разразиться проклятіями надъ самимъ-собою за то, что онъ не догадался семью часами ране взять въ Шатодн почтовыхъ лошадей. Ему было досадно, что благодаря его празднымъ и слезливымъ мечтамъ, онъ упустилъ случай предупредить маркиза, пріхать прежде него въ Парижъ и увидться съ Эммой.— Что-же будетъ теперь?— Онъ не смлъ о томъ и подумать.
Но посл такой эгоистической мысли, посл нсколькихъ глухихъ порывовъ бшенства и негодованія противъ судьбы, онъ сталъ разсуждать хладнокровне о важности значенія поздки маркиза д’Эскоманъ въ Парижъ и утомленный физически и нравственно, вовсе пересталъ волноваться и плакать.
Онъ убдился теперь на-дл, что шевалье де-Монгла говорилъ ему правду, утверждая, что маркизъ д’Эскоманъ вовсе не такъ легко принялъ къ сердцу отъздъ своей жены, какъ предполагалъ Лудовикъ. И тугъ только герой нашъ началъ сознавать, что эта встрча могла нсколько измнить его ршительное намреніе, котораго послдствія легли-бы тяжелымъ камнемъ на его совсти, пятномъ на его честномъ имени. Неожиданную встрчу свою съ маркизомъ д’Эскоманъ, Лудовикъ принялъ за особенное покровительство судьбы.
Хотя онъ не имлъ на столько силы характера, чтобъ безъ порывовъ отчаянія и горькихъ слезъ отказаться отъ своего прежняго намренія, но наконецъ покорился судьб своей. Когда маркизъ д’Эскоманъ, поговоривъ нсколько минутъ съ содержателемъ станціи, приказалъ почталіону ударить по лошадямъ, Лудовикъ вышелъ изъ-засады и, мысленно поручая себя постоянству любви Эммы, объявилъ, что онъ усталъ и не въ состояніи продолжать путь.
Содержатель станціи въ Ланжюмо, держалъ въ тоже время и гостинницу для прозжающихъ. Войдя въ комнаты, Лудовикъ приказалъ приготовитъ себ постель. Молодая служанка, къ которой онъ обратился съ приказаніемъ и которую сильно заинтересовала, его личность, съ удивленіемъ спросила Лудовика неужели онъ ляжетъ безъ ужина.
Какъ-бы то ни было, а въ двадцать лтъ натура человческая рдко отказывается отъ своихъ правъ. Не смотря на избытокъ сердечныхъ изліяній, на міръ фантазій, въ который Лудовикъ былъ совершенно погруженъ впродолженіе предшествовавшей ночи и настоящаго дня, желудокъ его сильно давалъ ему чувствовать свою пустоту.
Рзкій апетитъ заставилъ его принять предложеніе служанки и она, проводивъ его черезъ кухню въ смежную столовую, поставила передъ нимъ приборъ.
Подъ вліяніемъ сытнаго ужина и освжительныхъ паровъ вина, мысли его снова перепутались, томный образъ любимой женщины опять промелькнулъ передъ его глазами, но физическія и нравственныя силы его до того ослабли и измнили ему, что у него не доставало уже воли удержать въ своемъ воображеніи этотъ прелестный образъ. Наконецъ, Лудовикъ облокотился на столъ и впалъ въ безсознательную дремоту, обыкновенную спутницу сильнаго утомленія.
Молодая служанка не могла не сочувствовать такому прекрасному молодому человку, который казался такимъ грустнымъ и утомленнымъ, она заботилась, чтобъ ничто не нарушило его покоя.
Не прошло и двадцати минутъ, какъ Лудовикъ заснулъ, какая-то женщина среднихъ лтъ прошла со свчею въ рук черезъ столовую въ кухню. Озабоченная своимъ дломъ, она не обратила никакого вниманія на спящаго постителя, но когда она возвращалась, — служанка указала ей на спящаго, подавъ ей знакъ, чтобы она шла по-тише.
Незнакомка взглянула въ сторону Лудовика и, уронивъ свчку и чайникъ, вскричала съ удивленіемъ: ‘Господинъ де-Фонтанье.’
— Сусанна! вскричалъ въ свою очередь Лудовикъ, пробужденный ея восклицаніемъ. Ему казалось, что онъ видитъ ее во сн.
— Сама мадонна послала васъ сюда. Идемъ, идемъ скоре! продолжала Моле, насильно уводя молодаго человка за руку на лстницу, ведущую въ галлерею перваго этажа и, не обращая нималйшаго вниманія за остолбенвшую служанку, которая ничего не понимала въ этой сцен.
— Знаете-ли вы, что въ эту ночь я думала, что потеряю мою Эмму. Если-бы я не настояла на томъ, чтобы остановиться здсь, она непремнно умерла-бы въ маль-пост. Но идемъ!… Еслиже кто-нибудь захотлъ-бы обидть васъ, то я съумю защитить моими когтями и зубами… Клянусь, что только черезъ мой трупъ они достигнутъ до васъ,— клянусь Богомъ!… прибавила Сусанна, въ первый разъ въ жизни произнося такую ужасную клятву. Я хотла-бы видть, кто-бы посмлъ сдлать помимо меня какое-нибудь огорченіе моему ребенку! Но я боюсь, чтобъ внезапная встрча съ вами не убила Эмму, проговорила почти шопотомъ добрая кормилица у самыхъ дверей комнаты. маркизы.
Едва только Сусанна Моле, сказавъ послднія слова, отворила выходившую на галлерею дверь, какъ Лудовикъ де-Фонтанье бросился туда быстре молніи.
Онъ увидлъ передъ собой маркизу д’Эскоманъ, сидвшую на бдной трактирной кровати. Она съ безпокойствомъ прислушивалась къ малйшему шуму, доходившему до нея съ улицы.
При вид Лудовика она протянула ему руки, но радость едва не задушила ее, кровь съ такой силой приступила къ сердцу, что она не могла произнести ни одного слова, — силы оставили ее, она опрокинулась назадъ и лишилась чувствъ.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Изъ самаго дурнаго дла можно извлечь пользу.

Маркизъ д’Эскоманъ серьзно принялся отъискивать свою пропавшую безъ всти жену.
У него было слишкомъ много задушевныхъ друзей, чтобъ происшествіе, случившееся въ улиц Клюни могло надолго остаться для него въ тайн.
На что-жъ и задушевные друзья, какъ не для того, чтобъ сообщить пріятелю самую непріятную для него новость, ради дружбы, и еще получить за то благодарность друга, хотя объ этомъ они и не думаютъ?
Одинъ изъ самыхъ расположенныхъ къ маркизу друзей его, Жоржъ де-Гискаръ доказалъ ему въ этомъ случа самую рыцарскую преданность и самоотверженіе. Когда достигъ до него слухъ о происшествіи въ улиц Клюни, онъ немедленно перевязалъ свою давнишнюю рану и отправился къ маркизу д’Эскоманъ, чтобъ съ участіемъ искренняго друга передать ему весьма непріятную для него городскую молву.
Въ город ходилъ слухъ, что Маргарита Жели застала Лудовика на един съ маркизою д’Эскоманъ, но какъ этого было слишкомъ недостаточно для стоустой молвы и шатоднскихъ сплетниковъ, то они, исказивъ происшествіе, вызванное запальчивостью Маргариты, прибавили отъ себя, что между двумя любовницами Лудовика произошла отчаянная драка. Само-собой разумется, что Жоржъ де-Гискаръ изъ дружбы къ маркизу не утаилъ отъ него ничего и разсказалъ множество такихъ подробностей, что при всемъ хладнокровіи къ жен у маркиза д’Эскоманъ волосы стали дыбомъ, и кровь бросилась въ голову.
Изъ всхъ вообще мужей самыми плохими философами бываютъ именно т, которые при безпорядочной жизни имютъ добродтельную жену. Исключенія изъ этого правила очень рдки, а потому намъ весьма пріятно замтить, что маркизъ д’Эскоманъ принадлежалъ къ этого роду исключеніямъ. Его тщеславіе было довольно тмъ, что, не смотря на свое дурное поведеніе, онъ не избжалъ общей участи прочихъ мужей, которой они такъ боятся. Эмма, противъ обыкновенія свтскихъ женщинъ, была безукоризненнаго поведенія, но маркизъ д’Эскоманъ вовсе не относилъ этого къ ея добродтелямъ, и приписывалъ единственно личнымъ своимъ достоинствамъ. Успокоенный на этотъ счетъ, онъ смло предавался разгульной жизни и, съ самоувренностію въ свою непогршительность, надялся неподвергнуться никакой случайности.
Кром-того, какъ ни мало цнилъ онъ любовь Эммы, но дорожилъ этимъ чувствомъ изъ уваженія къ значительному и богатому имнію, принесенному ею въ приданое. Маркизъ д’Эскоманъ вовсе былъ-бы не прочь растратить и прожить его, но ни когда-бы не потерплъ, чтобъ у него отняли это состояніе.
Вотъ почему разсказъ Жоржа де-Гискара, гораздо боле тронулъ маркиза д’Эскомана, чмъ можно было ожидать.
Происшествіе въ улиц Клюни тмъ боле огорчило его, что героемъ приключенія съ его женой былъ тотъ-же самый де-Фонтанье, который такъ еще недавно нанесъ ему обиду, отнявъ у него любовницу, маркизъ не могъ простить ему этой побды, хотя и казался по-наружности другомъ своего молодаго соперника.
Выслушавъ Жоржа де-Гискара, маркизъ д’Эскоманъ отвчалъ, что онъ намренъ опять вызвать Лудовика на дуэль, и что на этотъ разъ одинъ изъ нихъ долженъ непремнно умереть.
Но какъ шатоднская молва могла совершенно безвинно оклеветать маркизу д’Эскоманъ, то прежде чмъ послать вызовъ Лудовику, необходимо было объясниться, съ Эммой. Маркизъ д’Эскоманъ отсрочилъ вызовъ до слдующаго утра, а самъ сталъ ожидать возвращенія жены.
Но маркиза не пріхала домой.
До-сихъ-поръ сомнніе мужа было только вроятнымъ, но отсутствіе жены окончательно убдило его въ истин происшествія.
Маркизъ д’Эскоманъ уже думалъ не послать-ли тотчасъ-же къ Лудовику де-Фонтанье, какъ въ ту самую минуту кто-то осторожно постучался въ дверь кабинета.
Камердинеръ доложилъ ему о приход его повреннаго по дламъ. Какъ присутствіе этого человка не могло стснить маркиза, то онъ приказалъ его принять, повренный явился въ кабинетъ и объявилъ маркизу, что-онъ предоставляетъ себя въ полное его распоряженіе.
Послдній былъ сильно удивленъ такимъ страннымъ предложеніемъ. Ему никогда не приходилось слышать, чтобъ стряпчіе сопровождали своихъ кліентовъ на дуэляхъ.
Но повренный объяснилъ маркизу, что онъ предлагаетъ свои услуги по поводу распространившагося по городу другаго слуха, что будто маркизъ д’Эскоманъ намренъ развестись съ своей супругой.
Адвокаты чуютъ издали процессы, какъ коршуны чуютъ падаль.
Слово разводъ заставило задуматься маркиза, а какъ адвокатъ былъ у него подъ руками, то онъ счелъ не лишнимъ воспользоваться этимъ случаемъ, и обратился къ нему за совтомъ.
Адвокатъ бываетъ по обыкновенію честенъ въ отношеніи своего кліента только въ томъ, что касается лично до него самого. Его можно сравнить съ подкладкой, подшиваемой подъ платье для большей прочности матеріи. Каждый негодяй платитъ адвокату большія деньги единственно за-то, чтобъ найдти въ немъ защиту своего интереса.
Адвокатъ маркиза д’Эскоманъ охотно придалъ на себя обязанность.
Услужливый подъячій началъ съ того, что возсталъ противъ варварскихъ предразсудковъ, благодаря которымъ права человческія и справедливость общественнаго мннія въ совершенной зависимости отъ кровавыхъ поединковъ.
Но между общими фразами, онъ высказалъ мимоходомъ нсколько словъ, полныхъ такого зловщаго смысла, что маркизъ д’Эскоманъ былъ пораясенъ ими боле, чмъ всей рчью адвоката.
Вызывая на дуэль Лудовика, мужъ маркизы вступалъ въ неравный бой. Въ этомъ поединк Лудовикъ подвергалъ опасности только жизнь свою, тогда какъ маркизъ ставилъ тутъ на карту все свое состояніе.
Потомъ адвокатъ перешелъ къ тому, что при такой зависимости отъ жены со стороны маркиза было-бы весьма неблагоразумнымъ возстановлять ее противъ себя, не уврившись напередъ, что онъ въ силахъ нанести ей ршительный ударъ. Тогда опытный юристъ прибавилъ, что съ тми сомнительными и двусмысленными доказательствами, которыя находятся теперь у нихъ подъ рукой, нечего было и думать о процесс. Какъ-бы ни было благопріятно для маркиза ршеніе суда первой инстанціи, во всякомъ случа доказательства ихъ были такъ слабы, что апелляція со стороны жены маркиза имла-бы, безъ-сомннія, гибельныя для него послдствія, если принять въ соображеніе его безпорядочную жизнь, извстную всмъ жителямъ Шатодна.
Маркизъ д’Эскоманъ, спокойно выслушавъ все это, спросилъ своего адвоката не принимаетъ-ли онъ его за сумасшедшаго и при этомъ очень любезно общался выбросить его за-дверь.
Адвокатъ съ зловщей улыбкой вынулъ очень хладнокровно изъ своего портфеля не большую связку векселей и, предъявивъ ихъ маркизу д’Эскоману, равнодушно спросилъ его, можетъ-ли онъ выплатить по этимъ документамъ около двнадцати тысячъ франковъ и притомъ не позже завтрашняго дня.
При такомъ, вовсе неожиданномъ оборот дла, маркизъ д’Эскоманъ нсколько поблднлъ и запнулся на первомъ слов. Адвокатъ воспользовался этимъ замшательствомъ, чтобъ нанести ему окончательный ударъ.
Маркизъ былъ по-уши въ долгахъ, которые обезпечивались только собственнаго его жизнію и кредитомъ общества къ огромному богатству, полученному имъ въ приданое за женой. Первое обезпеченіе было очень не надежно, потому-что съ каждымъ днемъ здоровье его все больше и больше разстроивалось отъ безпорядочной жизни, второе-же было нсколько скомпрометировано приключеніемъ его жены въ улиц Клюни. Изъ преданности къ маркизу повренный доставалъ ему деньги въ долгъ отъ другихъ своихъ кліентовъ, которыхъ интересы онъ обязанъ былъ защищать также строго, какъ и выгоды маркиза. По этому слухъ о намреніи послдняго развестись съ женой вмняетъ ему, повренному, въ обязанность предупредить кредиторовъ маркиза объ опасности, грозящей ихъ капиталамъ, и въ такомъ случа, онъ увренъ, что вс кредиторы потребуютъ непремнно или платежей по векселямъ или, по-крайней-мр, боле надежнаго обезпеченія, чмъ жизнь маркиза д’Эскоманъ. Но существенное обезпеченіе кредиторамъ могла представить одна только маркиза.
Такимъ-образомъ дло видимо усложнялось.
Озадаченный маркизъ д’Эскоманъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, опустивъ голову и заложивъ руки въ карманы. Онъ судорожно тискалъ потухшую сигару между зубами, погруженный въ глубокую задумчивость.
Адвокатъ не далъ ему перевести духъ и продолжалъ развивать передъ нимъ свои планы.
Онъ говорилъ, что совтуя не ссориться съ маркизой, онъ хотлъ сказать этимъ, чтобъ маркизъ д’Эскоманъ смотрлъ сквозь пальцы на безпорядочную жизнь своей жены, что, напротивъ, онъ ревностный защитникъ строгихъ мръ, но мръ разумныхъ и полезныхъ тому, кто ихъ употребляетъ въ дло. Онъ совтовалъ дйствовать, но дйствовать тогда уже, когда въ рукахъ маркиза будутъ такія неопровержимыя доказательства противъ жены, при которыхъ трибуналъ, не имя ни малйшаго основанія или поводу къ снисхожденію, будетъ принужденъ примнить законъ вовсей его сил, не принимая въ уваженіе никакихъ оправданій въ проступкахъ противной стороны. Процессъ, начатый самимъ маркизомъ, а не его женой, и подкрпленный подобными достоврными фактами, приметъ совсмъ другой оборотъ въ пользу д’Эскомана и послдній, безъ-сомннія, будетъ введенъ во владніе имніемъ своей жены, съ обязательствомъ выдавать ей ежегодно на содержаніе опредленную пенсію. Адвокатъ такъ былъ увренъ въ благополучномъ исход подобнаго процесса, что ни мало не задумавшись, готовъ былъ немедленно доставить въ счетъ будущихъ благъ такую сумму въ задатокъ, какую только потребуетъ его почтенный кліентъ.
Послдніе доводы повреннаго поршили дло. Маркизъ д’Эскоманъ съ довольнымъ видомъ закурилъ новую сигару и, садясь въ кресло, спокойно спросилъ своего адвоката, что такое онъ называетъ подъ словами ‘неопровержимыя доказательства’?
Послдній нсколько затруднился изложить маркизу, какіе нужны факты для подтвержденія подобнаго щекотливаго процесса и кончилъ объясненіемъ, что въ настоящемъ дл необходимо уличить маркизу при свидтеляхъ въ любовномъ свиданіи.
При этихъ словахъ маркизъ д’Эскоманъ вскочилъ съ кресла. Его возмутила низость средствъ, предложенныхъ адвокатомъ. Но было поздно. Неосторожно раскрывъ передъ адвокатомъ свои слабыя стороны, онъ уже не могъ доле противиться нападеніямъ послдняго, сколько ни старался защищаться отъ нихъ личиною рыцарскаго своего благородства. Прошло какихъ-нибудь двадцать минутъ и вс сомннія и доводы маркиза были ослаблены, разсяны или опровергнуты искуснымъ адвокатомъ. Маркизъ уступилъ требованіямъ юриста и какъ простйшій изъ простйшихъ мщанъ согласился призвать полицейскаго коммисара, для заявленія ему предосудительнаго поведенія своей жены.
Въ эту самую минуту камердинеръ доложилъ маркизу д’Эскоманъ, что Моженъ, содержатель экипажей изъ главной улицы, проситъ позволенія говорить съ маркизомъ.
Намъ уже извстно съ какою именно цлію явился этотъ человкъ.
Выслушавъ его, маркизъ устроилъ засаду въ дом, самого Можена.
Но шевалье де-Монгла, отправившись къ своему молодому другу, чтобъ распросить его въ какой степени были справедливы распространившіеся по городу слухи на счетъ его и маркизы д’Эскоманъ, нечаянно узналъ объ измн извощика и устроенной въ его дом засад, и помшалъ бднымъ птичкамъ попасть въ разставленную имъ стку.
Въ тоже время агенты маркиза были разставлены кругомъ префектуры, чтобъ неусыпно слдить за дйствіями Лудовика.
Они донесли адвокату, которому маркизъ поручилъ все это дло, что Лудовикъ возвратился домой около часа ночи и потомъ, спустя нсколько времени, снова вышелъ и боле уже не возвращался. Тутъ-же было сообщено маркизу, что жену его видли около одиннадцати съ половиною часовъ ночи, идущей по направленію къ парижской дорог, вроятно, съ тою цлью, чтобы дождаться тамъ прозда почтовой кареты.
Какую-бы антипатію ни чувствовалъ человкъ къ длу, уже разъ имъ предпринятому, какъ-бы нехотя онъ не приступалъ къ нему, но желаніе преслдованія и упорство заставляютъ его идти до конца.
Маркизъ д’Эскоманъ веллъ заложить четверку лошадей въ карету и отправился послдамъ своей жены.
Мы видли его прохавшимъ черезъ Ланжюмо.
Онъ прибылъ въ Парижъ къ шести часамъ вечера и подъхалъ прямо къ зданію главнаго почтамта.
По его просьб директоръ почтъ приказалъ отъискать того почтальона, который прибылъ съ утренней почтой изъ Шатодна и по всмъ догадкамъ и розыскамъ привезъ съ собой въ Парижъ маркизу.
Директоръ охотно исполнилъ желаніе богатаго барина и, какъ самъ женатый человкъ, вполн сочувствуя негодованію обманутаго мужа, позвалъ явившагося почтальона въ свой кабинетъ.
На распросы маркиза почтальонъ отвчалъ вполн удовлетворительно. Онъ разсказалъ, что дйствительно въ небольшомъ разстояніи отъ города Шатодна, посадилъ въ маль-постъ двухъ дамъ, поджидавшихъ карету на дорог. Описаніе наружности этихъ двухъ дамъ, вполн согласовалось съ наружностію Эммы и Сусанны, такъ-что не было никакого сомннія, что это были он. При этомъ почтальонъ утверждалъ, что двое провожавшихъ ихъ мужчинъ не взяли мстъ въ маль-пост и остались на дорог. Въ заключеніе онъ прибавилъ, что одна изъ дамъ, по-моложе, до такой степени утомилась здой, что посл нсколькихъ остановокъ, вынужденыхъ ея ежеминутными нервными пароксизмами, она принуждена была выйдти изъ маль-поста въ Ланжюмо вмст съ своей спутницею и остановиться въ почтовой гостинниц.
Не худо припомнить, что адвокатъ маркиза д’Эскоманъ, доказалъ своему кліенту, что ему даются только два средства, чтобы выйдти изъ затруднительнаго положенія, именно начать процессъ противъ Эммы на указанныхъ имъ условіяхъ, или притворно примириться съ нею.
И такъ во всякомъ случа, находился-ли Лудовикъ де-Фонтанье у ногъ Эммы или нтъ, маркизу необходимо было немедленно отправиться къ ней въ Ланжюмо.
Маркизъ перемнилъ въ Париж лошадей и похалъ обратно прежней дорогой.
При възд въ маленькій городокъ Ланжюмо, маркизъ д’Эскоманъ остановилъ карету, заплатилъ тройные прогоны почтальону и, условившись съ нимъ, чтобы отвезъ его обратно въ Парижъ, не кормя лошадей, самъ пошелъ одинъ къ почтовой гостинниц.
Какъ скромный пшеходъ, онъ тихо постучался въ двери станціоннаго дома и когда одинъ изъ ямщиковъ отперъ ее, то маркизъ, сказавъ что въ его экипаж изломалась ось, просилъ отвести себ комнату съ постелью. Покуда будили служанку, спавшую въ особой комнат, маркизъ завелъ разговоръ съ ямщикомъ и вызвалъ его на болтовню.
Путешественники, здившіе до 1830 года верхомъ, посл юльской революціи, сдлались рдки, потому-что это медленное путешествіе было замнено давно легкими почтовыми тюльбери въ одну лошадь. Средство это въ одно и тоже время представляло много удобствъ для путешественниковъ и было выгодно для почтъ-содержателей. Въ почтовомъ тюльбери ямщикъ садился рядомъ съ путешественникомъ, который большею частію самъ правилъ лошадью.
Прибытіе молодаго человка, прискакавшаго верхомъ вовесь каріеръ, привело въ волненіе всхъ почталіоновъ. Это волненіе усилилось, удвоилось, и наконецъ достигло своего апогея, когда проницательная служанка станціоннаго дома разсказала о глубокой грусти прізжаго молодаго человка, о внезапной и радостной его встрч съ кормилицей знатной дамы, остановившейся въ гостинниц съ утра. Еще боле разожгло ихъ любопытство въ разсказ служанки то обстоятельство, что прізжій не выходилъ еще изъ комнаты этой дамы, не смотря, что уже давно было за-полночь.
Ямщикъ, сопровождавшій молодаго человка и такъ уже съ величайшимъ нетерпніемъ дожидался разсвта, чтобы сообщить сосдямъ свои предположенія объ этомъ происшествіи. Поэтому можно себ вообразить съ какимъ удовольствіемъ онъ далъ волю своему языку, когда нашелъ въ новомъ прізжемъ, т.-е., въ маркиз, необыкновенно внимательнаго слушателя.
Когда ямщикъ окончилъ свой разсказъ, маркизъ д’Эскоманъ положилъ ему въ руку золотую монету, которую тотъ принялъ какъ знакъ благодарности за прелесть его разсказа. Потомъ д’Эскоманъ попросилъ проводить себя къ меру, говоря, притомъ, что онъ иметъ къ нему весьма важное и спшное порученіе.
Ямщикъ выпучилъ свои глаза на маркиза, удивившись его требованію разбудить мера въ такую позднюю пору и, не скрывая своего изумленія, совтовалъ своему слушателю подождать разсвта. Однакожъ, это похвальное уваженіе къ покою высокаго сановника продолжалось недолго. Убжденный словами маркиза, и, еще боле, блескомъ другой золотой монеты, ямщикъ ршился наконецъ посягнуть на спокойствіе мера.
И дйствительно, опасенія ямщика были напрасны, къ величайшему изумленію его, едва только меръ усплъ прочитать паспортъ маркиза д’Эскоманъ и открытое предписаніе, которымъ послдній запасся у королевскаго шатоденскаго прокурора, какъ уже поспшилъ предоставить себя въ полное распоряженіе маркиза.
Впрочемъ недолго продлилось это изумленіе. Меръ, извиняясь передъ маркизомъ, что принялъ его въ халат, позвалъ помощника своего и приказалъ ему немедленно собрать жандармовъ.
Нсколько минутъ спустя, не большая группа людей, увеличившаяся тремя жандармами, отправилась по тихимъ и пустыннымъ улицамъ маленькаго городка ланжюмо, по направленію къ почтовой станціи.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
въ которой маркизъ д’Эскоманъ, совершенно иначе чмъ господинъ де-Куси, мститъ за оскорбленіе своей чести.

Въ комнат, занимаемой маркизой д’Эскоманъ, на почтовой станціи въ город Ланжюмо, стояли дв кровати.
На одной изъ нихъ, помщенной противъ камина и не убранной занавсами, спала глубокимъ сномъ Сусанна Моле, раскинувшись на парадномъ одял.
Противъ самыхъ оконъ, среди комнаты, былъ устроенъ альковъ, занавшенный драпировкой изъ чрезвычайно пестраго ситца. Въ этомъ альков покоилась Эмма, а на кресл, стоявшемъ подл ея кровати, у самого изголовья, сидлъ Лудовикъ де-Фонтанье.
Вс трое, равно утомленные, никакъ не могли преодолть своей усталости и, наконецъ, крпко заснули, Лудовикъ склонилъ голову на край постели Эммы, руки ихъ сплелись между собой. По временамъ электрическая дрожь пробгала по жиламъ спящихъ молодыхъ людей и на блдныхъ щекахъ Эммы внезапно загорался яркій румянецъ, подъ прозрачнымъ батистомъ, едва прикрывавшимъ ея роскошно округленную грудь, замтно билось сердце.
Одна только свча, поставленная на столик передъ кроватью Эммы, тускло горла въ комнат, то совсмъ потухая, то отбрасывая на блыя стны какія-то темныя и длинныя тни фантастическихъ очертаній. Изрдка частички воска вдругъ оживляла колеблющееся пламя и, оно, мгновенно вспыхнувъ, ярко освщало всю комнату.
Маркиза д’Эскоманъ проснулась. Первый предметъ, обратившій на себя ея вниманіе, разумется, былъ спящій подл нея Лудовикъ. Съ легкимъ трепетомъ она высвободила свои руки изъ рукъ молодаго человка, но потомъ, смясь въ душ надъ этимъ страхомъ, она прижалась щекой къ рук молодаго человка. Облокотившись на подушку, Эмма вполн предалась созерцанію его блднаго, но прекраснаго лица, небрежно окоймленнаго черными шелковистыми кудрями.
Маркиза уже пережила минуты той лихорадочной восторженности, которая заставила ее наканун кинуться въ объятія Лудовика. Первое свое движеніе она нашла теперь неприличнымъ и хотя въ комнат никого не было, кром спавшей Сусанны, но Эмма покраснла, потому что звучное всхрапываніе ея кормилицы, напомнило маркиз, что она совершенно одна съ любимымъ ею человкомъ. Приподнявъ на свои роскошныя и блыя плечи спустившуюся батистовую кофточку, она завернулась ею какъ можно плотне и потомъ протянула руку, намреваясь разбудить Лудовика.
Но онъ такъ крпко спалъ, что ей стало жалко нарушить его сладкій сонъ.
Въ эту минуту на улиц послышались шаги нсколькихъ человкъ.
Обыкновенно, каждая малйшая бездлица тревожитъ раздраженные нервы. Маркиза стала прислушиваться съ какимъ-то тоскливымъ ожиданіемъ и непонятнымъ опасеніемъ.
Но шаги умолкли, и все по прежнему стихло. Тогда Эмма упрекнула себя внутренно за напрасный страхъ, находя очень естественнымъ такой шумъ въ почтовой гостинниц, гд прозжающіе безпрестанно перемняютъ лошадей.
Но волненіе ея было такъ сильно, что она почувствовала какое-то смутное желаніе быть поближе къ тому, ради кого она подвергала себя всевозможнымъ нравственнымъ пыткамъ и убдиться, что ея другъ и защитникъ, находится возл нея.
Эмма наклонилась къ Лудовику и поцловала его въ лобъ: но она неуспла еще отнять губъ отъ лица возлюбленнаго, какъ раздался сильный ударъ въ дверь комнаты.
— Что такое? вскрикнули въ одинъ голосъ проснувшіеся отъ шума Лудовикъ и Сусанна, которымъ показалось, что они слышали этотъ ударъ во сн.
Эмма удержалась отъ подобнаго вопроса, она тотчасъ поняла, что новое несчастіе собирается надъ ея головой. Повинуясь первому движенію испуга, она спрятала лицо свое въ подушки.
Между-тмъ удары въ дверь повторялись, и наконецъ послышался повелительный голосъ мера, онъ приказывалъ отпереть дверь именемъ закона.
— Ради Бога, не отворяйте! кричала испуганная Сусанна, устраивая передъ входомъ барикаду изъ стульевъ и комода. Она вообразила, что подъ прикрытіемъ такой ограды имъ легко будетъ выдержать осаду.
Наконецъ и Лудовикъ понялъ, что пришла минута мести оскорбленнаго мужа. Онъ подбжалъ къ окну съ намреніемъ выпрыгнуть изъ него на улицу и разбиться о мостовую.
Меръ или маркизъ вроятно предвидли этотъ случай, потому что подъ окномъ былъ поставленъ караульный жандармъ, и когда Лудовикъ, растворивъ окно, выглянулъ изъ него,— послышался ироническій смхъ маркиза д’Эскомана, котораго тнь промелькнула въ темнот.
— Мы не у Маргариты, закричалъ маркизъ д’Эскоманъ съ улицы: — и мн право жаль, что я помшалъ изліяніямъ вашей любви, любезный де-Фонтанье, но законъ предвидлъ этотъ случай.
— Вы подлецъ, маркизъ д’Эскоманъ! вскричалъ Лудовикъ въ бшенств. Если когда-нибудь попадетесь подъ клинокъ моей шпаги, то я убью васъ безъ пощады, какъ негодную собаку.
— Да, если нсколько мсяцевъ тюремнаго заключенія не охладятъ вашей горячей крови, въ такомъ случа я съ удовольствіемъ приму на себя обязанность вашего хирурга, любезнйшій де-Фонтанье, — насмшливо отвчалъ маркизъ д’Эскоманъ. Его ироническій тонъ въ высшей степени раздражилъ Лудовика и онъ готовъ былъ разразиться страшною бранью, какъ вдругъ Эмма позвала его къ себ.
Онъ захлопнулъ окно и обернулся. Передъ нимъ сидла на кровати блдная, какъ смерть Эмма: она вся дрожала отъ нервнаго потрясенія. Однакожъ на лиц ея выражалась полная самоувренность, даже необыкновенная ршительность. Нсколько минуть тревоги достаточно было, чтобъ Эмма поняла безвыходное положеніе, и вполн отдалась на волю судьбы.
Въ обыкновенныхъ случаяхъ жизни, избранныя натуры, если он робки, кажутся такими же слабыми и безсильными, какъ и натуры обыкновенныя, но тамъ гд эти послднія совершенно изнемогаютъ, первыя крпнутъ. Въ серьезныхъ обстоятельствахъ жизни, он разрываютъ помочи, мшавшія ихъ развитію, и становятся въ уровень съ несчастіемъ, которое казалось должно было-бы ихъ совсмъ уничтожить.
Такъ случилось и съ маркизой д’Эскоманъ.
Она подозвала къ себ Лудовика и, когда тотъ подошелъ къ ея кровати, сказала:
— Милый Лудовикъ! поклянись мн, что любовь твоя нисколько не измнится ко мн, что-бы не случилось съ нами.
Молодой чловкъ исполнилъ желаніе Эммы и поклялся.
— Хорошо, отвчала она, пожимая его руку:— я также клянусь, что ничто на земл не пошатнетъ моей любви къ теб, ничто не измнитъ моей ршимости принадлежать одному теб въ этомъ мір. И такъ, отворите двери, друзья мои.
Удивленный Лудовикъ, молча, посмотрлъ на Эмму: а Сусанна вскричала, что она скоре умретъ чмъ уступитъ атому подлому насилію.
— Сусанна! сказала маркиза строгимъ голосомъ: — ты знаешь, что я рдко приказываю, но теперь прошу исполнить мое желаніе: отворите дверь!
Сусанна Моле утихла. Ей хотлось зарыдать, но она подавила въ себ рыданія и принялась помогать Лудовику разобрать баррикаду, изъ-за которой она надялась защищать свою питощу.
И пора было бы сдлать это, потому-что худо сколоченныя двери начинали уступать напору жандарма, который ломился въ нее по приказанію мера.
Наконецъ дверь отворилась и меръ вошелъ въ комнату одинъ, приказавъ своимъ подчиненнымъ остаться на лстниц.
Медленность, съ которой отворили ему дверь, возбудила неудовольствіе мера, высоко цнившаго достоинство своей власти и заподозрившаго маркизу д’Эскоманъ и Лудовика въ презрніи къ законной власти. Притомъ меръ, также былъ женатъ и потому каждая преступная жена, измнившая своему мужу, не заслуживала ни какой пощады въ глазахъ блюстителя порядка.
Объ вошелъ въ комнату, не снимая шляпы и стараясь придать своей физіономіи выраженіе грознаго авторитета. По его мннію это было столько же необходимо, какъ и прилично, въ подобныхъ случаяхъ, и казалось непремннымъ условіемъ званія мера.
— Кто изъ васъ, милостивыя государыни, зовется маркизой д’Эскоманъ?— сказалъ онъ протяжно и сановито-важнымъ голосомъ.
Изъ безграничной преданности, Сусанна Моле чуть было не назвалась маркизой д’Эскоманъ, чтобы стать на мст Эммы передъ карающимъ закономъ. Преданная кормилица уже открыла ротъ, какъ вдругъ маркиза прервала ее, не давъ сказать ни одного слоаа.
— Я маркиза д’Эскоманъ, милостивый государь! отвчала. Эмма.
Меръ обернулся къ алькову и увидлъ прелестное лицо маркизы д’Эскоманъ, обрамленное кружевнымъ чепчикомъ, изъ-подъ котораго небрежно спускались на плечи длинные локоны блокурыхъ волосъ. Въ глазахъ ея было такъ много кроткаго и симпатичнаго выраженія, на физіономіи такъ ясно отразилась вся сила пламенной и чистой страсти, что строгій блюститель закона невольно опустилъ глаза внизъ и, машинально снявъ шляпу, остался въ неподвижномъ состояніи.
Наконецъ Эмма сама напомнила оторопвшему меру о его обязанностяхъ.
— Что вамъ угодно отъ маркизы д’Эскоманъ?— спросила она съ нетерпніемъ.
— Извините, маркиза, отвчалъ меръ:— какъ ни тягостна моя настоящая обязанность, но я долженъ исполнить ее. Я не смлъ-бы нарушить вашего ночнаго сна, если-бъ правительство не обратило меня въ слпое орудіе своей воли и власти. Я представляюсь вамъ, не какъ Mr. Garnier (такъ звали мера), а какъ меръ здшняго округа?
— Ради Бога! не стсняйтесь и начинайте дло, проговорила Эмма съ возрастающимъ нетерпніемъ.
— Какъ вамъ угодно, маркиза! сказалъ нсколько сухо меръ, видимо обиженный, что женщина, красотою которой онъ былъ сильно пораженъ и такъ восхищался, вовсе не обратила вниманія на его канцелярское витійство: — мы сейчасъ приступимъ къ длу, маркиза, но позвольте мн спросить васъ, что длаетъ въ вашей спальн, въ такой поздній часъ ночи, вотъ этотъ молодой человкъ, который, повидимому, вовсе не мужъ вамъ?— И меръ указалъ на Лудовика.
— Онъ покровительствуетъ больной. Прозжая въ Парижъ, я сдлалась нездорова дорогою и принуждена была остановиться въ этой гостинниц. Горничная моя выбилась изъ силъ, ухаживая за мной, и ей необходимо было отдохнуть, въ это время господинъ де-Фонтанье, другъ нашего дома, случайно прозжалъ черезъ Ланжюмо, и я просила его замнить усталую женщину, посидть со мною, пока она отдохнетъ. Онъ былъ -такъ добръ, что согласился.
— Еще-бы не согласиться, чортъ возьми! вскричалъ меръ, увлекаясь своимъ невольно возрастающимъ удивленіемъ: — Поврьте, маркиза, что въ лта господина де-Фонтанье я то же не задумался-бы ни на одну минуту.
Послднія слова меръ произнесъ тихо, но потомъ, припомнивъ, что жандармы, стоявшіе за дверью, легко могли слышать, что сознаніе собственнаго достоинства мера уступало чувству восторга, при вид красоты Эммы, — онъ сталъ говорить громко, такъ, чтобъ подчиненные его не сомнвались, что онъ остался вренъ своему долгу и офиціальному положенію.
— Такое человколюбіе было-бы достойно всякой похвалы, если-бы я не имлъ въ виду одного обстоятельства, на которое я долженъ обратить ваше вниманіе. Общему мннію, напротивъ, угодно называть друга вашего дома вашимъ любовникомъ.
Эта грубая шутка сначала смутила было маркизу д’Эскоманъ, и она покраснла, но потомъ, пока онъ бросалъ ей прямо въ лицо это грязное обвиненіе, увренность снова возвратилась къ Эмм.
— Милостивый государь! сказала она съ достоинствомъ, свойственнымъ дам хорошаго тона: — если только подъ словомъ сейчасъ вами высказаннымъ, вы понимаете человка, который мн дороже всего на свт — вы правы, только въ такомъ случа де-Фонтанье мой любовникъ…. Если-же вы даете этому эпитету настоящій его смыслъ — вы очень ошибаетесь, могу васъ уврить и вразумить….
Достоинство, съ которымъ проговорила эти слова маркиза д’Эскоманъ и волненіе, невольно откликнувшееся въ ея голос, произвели на представителя закона вовсе не то впечатлніе, которое сдлала на него красота маркизы. Меръ посмотрлъ на нее съ удивленіемъ, и вмст съ тмъ съ выраженіемъ глубокаго уваженія.
— Бдная маркиза! сказалъ онъ, посл минутнаго молчанія, возвратившись опять къ обычному своему добродушію: — я согласенъ съ вами и увренъ, что все вами сказанное возможная истина: къ-несчастію, не мн придется ршить это дло. Однакожъ, прибавилъ онъ, приближаясь къ кровати Эммы: — я желалъ-бы быть вамъ полезенъ, какъ-бы посл не говорили о моей нравственности и добросовстности въ исполненіи моихъ обязанностей…. Я интересуюсь вашей судьбой и желалъ-бы поправить какъ-нибудь это непріятное дло. Въ подобныхъ случаяхъ правосудіе считаетъ, за лучшее молчать, если только мужъ не подымаетъ голоса. Маркизъ д’Эскоманъ самъ донесъ на васъ, и неужели нтъ никакихъ средствъ возвратить жалобу назадъ: онъ кажется мн добрякомъ. На его мст я разразился-бы страшнымъ громомъ и молніею, да и только….. Тутъ много шуму изъ пустяковъ, какъ видно изъ вашего отвта и потому я готовъ принять на себя роль примирителя, если только вамъ будетъ угодно. Не хотите-ли, чтобъ я отыскалъ и уговорилъ вашего мужа?
— Я очень благодарна вамъ и вполн тронута вашимъ теплымъ участіемъ ко мн, но никакъ не могу воспользоваться вашей добротой и готовностью быть примирителемъ.
— Почему это? Разв по вашему мннію это не возможно? Или вашъ другъ дороже для васъ, чмъ ваше личное счастіе? Въ такомъ случа, неужели при вашей молодости и красот васъ пугаетъ такое ничтожное затрудненіе? Я зналъ лично женщинъ, далеко не обладавшихъ такой красотою и достоинствами, какъ вы, а между тмъ эти женщины, находясь въ подобномъ же положеніи, нисколько не задумались-бы изъ этого молодаго человка сдлать самаго искренняго друга своимъ мужьямъ…. А если только женщина достигнетъ этого, то чего-же боле ей желать?…. Honny soit qui mal y pense, какъ говорятъ обитатели туманнаго Альбіона.
Но тутъ, не смотря на громкій девизъ ордена Подвязки, почтенный меръ казалось самъ испугался безнравственности идей, высказанныхъ имъ передъ обвиненными въ предосудительномъ поведеніи. И представитель закона поспшилъ добавить самымъ торжественнымъ тономъ:
— Маркиза! общество, въ лиц сдоемъ, предлагаетъ вамъ отказаться отъ вашихъ заблужденій и обратиться на путь правый.
— Господинъ меръ, кром судей этого міра, меня обвиняющихъ, есть еще другой судья, который не служатъ правительству Франціи. Пусть онъ разсудитъ меня съ маркизомъ, — и не боюсь его приговора! Обстоятельства, разлучившія меня съ мужемъ, могу васъ уврить, боле зависли отъ воли его, чмъ отъ моей собственной. Я только скажу вамъ, что теперь никакая мірская власть не заставитъ меня возвратиться къ моему мужу!…..
И говоря эте, маркиза д’Эскоманъ подняла къ небу руку, чтобы придать еще боле торжественности своимъ словамъ. Лудовикъ де-Фоытанье не выдержалъ и, не смотря на присутствіе мера, съ восторгомъ бросился цловать поднятую руку Эммы.
— Какъ! передъ моимъ шарфомъ? вскричалъ изумленный меръ: — чортъ возьми! Да вы, молодой человкъ, злоупотребляете моимъ снисхожденіемъ и вполн заслуживаете, чтобъ я внесъ этотъ фактъ въ протоколъ!…. Только изъ уваженія къ маркиз я длаю видъ, что ничего не замтилъ, но съ уговоромъ, чтобъ этого боле не повторялось. Сказавъ это, меръ обратился къ маркиз д’Эскоманъ и продолжалъ: — вы такъ твердо высказали свою волю, что я боле и не смю настаивать, но вмст съ тмъ, я долженъ объявить вамъ, маркиза, что для меня, человка вполн желающаго предложить вамъ земной рай, или, по-крайней-мр, роскошный дворецъ, чрезвычайно прискорбно и тягостно просить васъ отправиться въ тюрьму.
При слов тюрьма, энергія, съ которою маркиза выдерживала до-сихъ-поръ разразившуюся надъ головой ея грозу,— вдругъ исчезла и, рыдая, бдная Эмма залилась горькими слезами.
Между-тмъ пораженный словами мера, Лудовикъ упалъ въ отчаяніи на стулъ и закрылъ лицо руками. Одна Сусанна Моле не упала духомъ.
— Въ тюрьму! въ тюрьму!— вскричала она, приходя въ азартъ: — маркизу д’Эскоманъ въ тюрьму! Такъ-ли вы сказали.
— Совершенно такъ моя милая!…. Передъ закономъ даже воля самаго короля Лудовика-Филиппа безсильна также, какъ и моя….. Законъ выше всего.
— Нтъ, этого нельзя! Вы не знаете всей правды, да и вамъ некому было высказать ее…. Слушайте: она цлыхъ три года предлагала своему подлому доносчику и преслдователю маркизу все, что вы только видите: и эту небесную красоту, поразившую васъ также, какъ она поражаетъ всхъ, и самую горячую любовь, и самую чистую добродтель, и ангельскую кротость… Что-же сдлалъ этотъ чудовище? Чмъ онъ отплатилъ ей за все?— Вы не знаете, такъ знайте, что впродолженіе трехъ лтъ этотъ негодяй прянебрегалъ тмъ, чего онъ требуетъ теперь.
— Пожалуйста, перестань, Сусанна, сказала маркиза д’Эскоманъ.
— Оставьте меня, сударыня, не останавливайте — я хочу говорить и буду говорить! Правосудіе должно быть справедливо и, какъ господинъ меръ его представитель, то онъ меня выслушаетъ.— И говоря это, Сусанна Моле схватила въ азарт мера за шарфъ и тащила его къ себ съ страшнымъ неистовствомъ.
— Вы ошибаетесь, моя милая!…. говорилъ задыхающійся меръ, качаясь изъ стороны въ сторону, какъ приведенный въ движеніе маятникъ, и отъ тяжести собственнаго тла и отъ рьянаго усердія Сусанны: — чортъ возьми! Да увряю васъ, что я вовсе не правосудіе, а если-бы и дйствительно былъ правосудіемъ, то все-таки за чмъ-же его трясти, какъ лукошко съ грушами.
— Нтъ, господинъ меръ, вы должны меня выслушать, непремнно должны, и тогда вы сами поймете, что вы жестоко ошиблись, присуждая маркизу къ тюрьм Да помилуйте, самого-то мужа давно слдовало-бы посадитъ въ тюрьму и этого еще слишкомъ мало для него А то вдругъ невиннаго ребенка въ тюрьму!… Знайте господинъ меръ, что ей только исполнилось семнадцать лтъ, когда этому дикому зврю, маркизу уЭскоманъ, захотлось овладть ея имніемъ. Онъ женился на ней, чтобъ поправить свое собственное состояніе, промотанное имъ въ молодости и вообразите, что онъ на другой-же день свадьбы измнилъ ей, хотя за нсколько только часовъ поклялся ей въ врности и защит!… И такую красавицу, и такого ангела онъ бросилъ, и бросилъ на другой-же день, говорю вамъ. Я знаю вс его похожденія, я подсматривала за нимъ и слдила шагъ-за-шагомъ, какъ кошка слдитъ за мышью…. Я узнала все, могу доказать и докажу непремнно!— Говоря это, Сусанна все неистове и сильне трясла бднаго мера за его коричневый шарфъ.
— Врю вамъ, врю!…. но ради самого Бога, не трясите меня такъ!… Вдь я не картонъ съ канцелярскими бумагами.
Сусанна Моле, казалось, не слыхала такого убдительнаго возванія задыхающагося мера и, не оставляя его шарфа, продолжала:
— Если-бы вы могли понять, сколько страданій переноситъ покинутая жена: но напрасно говорить объ этомъ — вы, мужчины никогда этого не поймете! Можно утшиться въ потер состоянія, можно покориться одиночеству, — но безпорядочная жизнь мужа уничтожаетъ все — все…. даже уваженіе, котораго честная женщина вправ себ требовать……….. Люди обыкновенно удивляются, какъ жена не въ силахъ удержать при себ мужа и, говоря это, всегда обвиняютъ и клевещутъ на нее….. И бдная должна проститься со всми радостями міра, со всми свтлыми надеждами, — весна не иметъ для нее цвтовъ и день — свта, и даже жизнь, которой спокойно пользуется всякое животное, не иметъ для нея цны. Да, господинъ меръ!— женщина, которую вы теперь видите передъ собой — это моя Эмма, мое милое дитя, вскормленное моей грудью, перенесла вс эти испытанія и горе!…. И потому только, что какъ-то разъ, видя себя осужденной на адскія пытки, она осмлилась поднять глаза изъ глубины бездны своей къ небу, и избрать себ единственнаго друга въ жизни и по одной неосновательной и пустой жалоб мучителя, который самъ былъ причиной ея паденія, бывъ прежде самъ причиной всхъ ея несчастій и горя, — вы готовы тащить ее въ тюрьму!… Да гд-же тутъ справедливость?.. Какое-же это правосудіе!.. Нтъ, нтъ! этого быть не можетъ, иначе пришлось-бы всмъ отказаться отъ имени человка.
— Вы говорите прекрасно, отвчалъ меръ замирающимъ голосомъ отъ тряски, заданной ему Сусанной: — но, къ несчастію, я не могу тутъ ничего сдлать, и еще къ большему моему несчастію сейчасъ лишенъ буду способности слушать васъ, потому-что я совсмъ задыхаюсь…
И дйствительно бдный меръ, котораго Сусанна подъ конецъ своей рчи выпустила изъ рукъ, упалъ точно бревно на кресло, еще къ счастію находившееся по близости.
Но, не смотря на гнвъ свой, добрая кормилица сжалилась надъ своей жертвой и подала меру стаканъ холодной воды.
Когда представитель правосудія пришелъ въ себя и нсколько перевелъ духъ, — онъ обратился къ Сусанн Моле съ просьбою отойдти въ сторону и позволить ему переговорить съ маркизой д’Эскоманъ.
Сусанна, нисколько не сомнвавшаяся въ огромномъ вліяніи своего краснорчія на мнніе мера, послушалась его и спокойно подошла къ Лудовику де-Фонтанье, сидвшему на стул, облокотясь на окно.
Меръ занялъ кресло, на которомъ молодой человкъ провелъ несчастную ночь и выразилъ въ простыхъ словахъ полное сочувствіе къ незаслуженнымъ не счастіямъ маркизы. Искренность его возстановила упадшій духъ Эммы. Меръ общалъ, что она найдетъ въ немъ участіе, совмстное съ его священными обязанностями и предложилъ отвести ее въ Версаль въ собственной карет, безъ всякаго конвоя, но только поставилъ условіемъ, чтобы цль ихъ поздки осталась неизвстной ея кормилиц.
Наконецъ мерь оставилъ маркизу д’Эскоманъ, чтобы дать ей время одться. Выходя изъ комнаты, онъ просилъ ее поторопиться своимъ туалетомъ, потому-что имъ необходимо, какъ онъ говорилъ, выхать изъ Ланжюмо до разсвта, прежде чмъ на улицахъ покажется народъ, любопытство котораго никогда не обходится безъ непріятностей.
— Теперь ужъ поздно, господинъ меръ, — и ваши предосторожности напрасны, сказалъ Лудовикъ де-Фонтанье, съ нкотораго времени посматривавшій на улицу съ видимымъ безпокойствомъ.
— Боже мой! вскричала Эмма, простирая съ отчаяніемъ руки къ небу: — и такъ, я должна выпить до дна горькую чашу!….
Дйствительно, на улицы явственно слышался глухой рoпотъ собравшейся толпы народа.
Въ это время Сусанна Моле подошла къ стеклянной двери, выходившей на балконъ, и прежде чмъ Лудовикъ де-Фонтанье понялъ ея движеніе, она уже растворила дверь и вышла.
При появленіи ея на балкон, въ толп, состоявшей, по-крайней-мр, изъ пятисотъ человкъ, которые сбжались къ станціонному дому ради любопытства, желая узнать по какому случаю передъ гостинницей стоятъ жандармы, — раздалось пятьсотъ самыхъ насмшливыхъ восклицаній и нсколько камней полетло въ окна комнаты маркизы д’Эскоманъ.
Эльма съ ужасомъ вскрикнула и спрятала свое лицо на груди Лудовика де-Фонтанье, подбжавшаго къ ней при первомъ взрыв народнаго негодованія.
Испуганный меръ схватилъ сзади Сусанну и старался втащить ее въ комнату, говоря: — неужели вы хотите быть побитой каменьями?
Но кормилица была гораздо сильне мера и, ухватившись за перилы балкона, оттолкнула отъ себя представителя правосудія. Она нисколько не испугалась неистовыхъ криковъ толпы и нсколькихъ камней, брошенныхъ въ окна дома дтскими руками.
Сусанна Моле старалась доказать народу, также какъ доказывала меру, что онъ заблуждается на счетъ маркизы д’Эскоманъ, что ея Эмма, какъ прежде, достойна полнаго уваженія и вниманія общества. Наконецъ Сусанна произнесла рчь передъ жителями Ланжюмо.
И рчь ея, простая, но сильная, искренняя и горячая, если не убдила, то растрогала народъ.
Шумъ голосовъ постепенно затихалъ, вниманіе видимо возрастало и, наконецъ, на улиц воцарилась полная тишина.
Сусанна Моле повторила любопытнымъ слушателямъ все, что сказала меру, но, на этотъ разъ, возраженія ея были гораздо энергичне. Съ тактомъ истиннаго оратора, она тотчасъ поняла, что передъ толпой, стоявшей подъ балкономъ, необходимо говорить доступнымъ ей языкомъ, ея простонародный жаргонъ нравился деревенской аудиторіи, ея рзкіе жесты подкрпляли сильныя слова.
Неистовая нжность доброй кормилицы къ ребенку, вскормленному ея молокомъ, отчаянные крики обезумвшей матери, страшные порывы негодованія и ненависти къ проступкамъ ея мужа, къ несправедливости вообще, — все это сильно подйствовало на сердца женщинъ, стоявшихъ у балкона. И вотъ показались платки на глазахъ слушательницъ, и когда одушевленная Сусанна окончила свою энергическую рчь, изъ толпы раздались одобрительныя восклицанія: ‘браво! браво!’
Но взволнованнымъ народнымъ страстямъ этого мало, — имъ всегда нужна какая-нибудь жертва. И въ толп слушателей Сусанны нкоторыя кумушки, предложили показать на муж преслдуемой жены примръ, въ назиданіе будущимъ поколніямъ.
Къ счастію маркиза д’Эскомана, онъ прежде еще ухалъ изъ Ланжюма въ Парижъ, передавъ меру подробную инструкцію, какъ дйствовать въ настоящемъ случа.
Смлость Сусанны Моле принесла однакоже пользу. И когда маркиза д’Эскоманъ, посл трогательнаго прощанія съ Лудовикомъ, котораго могла увидть не иначе какъ въ присутствіи судей, появилась въ дверяхъ гостинницы подъ руку съ меромъ, — толпа почтительно раступилась передъ нею и пропустила къ экипажу, сопровождая шопотомъ самаго симпатичнаго уваженія. Выраженіе такого сочувствія столпившагося народа къ маркиз д’Эскоманъ, нсколько облегчило ея горе.
Что же касается Сусанны Моле, она вполн торжествовала, пожимая съ гордымъ удовольствіемъ протянутые къ ней руки импровизированныхъ слушателей.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
О томъ, что подрзываетъ крылья у любви.

Скандальные процессы вовсе не рдкость въ наше время, и притомъ публика страстно любитъ такія зрлища, — особенно если об стороны, и истецъ и отвтчикъ, принадлежатъ къ высшимъ классамъ общества. И потому, когда приходитъ очередь такого публичнаго процесса, зало судилища всегда бываетъ загромождено народомъ. Если-бы изслдовать, какія именно чувства привели туда слушателей, то всю эту толпу можно было бы раздлить на нсколько категорій, рзко отличающихся одна отъ другой.
При такомъ анализ, на первомъ план представляется категорія диллетантовъ по части похищеній и обольщеніи, для этихъ людей процессъ составляетъ только прелестную и занимательную главу одного изъ тхъ романовъ, которыми они такъ восхищаются. Эти господа являются въ зало судилища, чтобы оцнить на дл, собственными глазами, достоинства героини, и обсудить между собою не важность преступленія, но соблазнительную для нихъ процедуру грха. Они воображаютъ себя въ театр, вооруженные биноклями и лорнетами, они безстыдно стараются, съ терпніемъ и смышленостію истинныхъ дикарей, уловить мгновеніе, когда необходимость прибгнуть къ платку заставитъ бдную женщину приподнять нсколько вуаль, подъ которымъ она надялась скрыть и краску лица и свой позоръ. Дилетанты поднимаются на свои скамьи, стараясь подмтить, хороша ли ложка у актрисы, и нтъ имъ никакой нужды до слезъ, если только глаза, проливающіе ихъ, прелестны. Если въ видахъ общественной нравственности публика не допускается въ залу судилища, дилетанты приходятъ въ ршительное отчаяніе, и рдко случается, чтобъ обвинительный актъ могъ удовлетворить ихъ своими эпизодическими подробностями. Минуты сильнйшей духовной пытки возбуждаютъ ихъ сожалніе, но они простодушно сожалютъ не столько въ видахъ нравственности, сколько собственнаго любопытства. Они обыкновенно снисходительны къ обвиненной, если она хороша собой, но ихъ шумныя и слишкомъ назойливыя изъявленія состраданія принадлежатъ къ числу тхъ пытокъ, которыя должна перечувствовать бдная женщина, выставленная судомъ къ позорному столбу до произнесенія надъ ней приговора.
За этой категоріей слдуетъ разрядъ тхъ, которые приходятъ смяться надъ несчастіемъ другихъ, въ полномъ убжденіи — доказать этимъ, что они сами недоступны такому паденію.
Соучастники въ дл — къ числу которыхъ принадлежалъ и меръ города Ланжюмо, — эти господа такъ и смахиваютъ на куцую лисицу. Это друзья, о роли которыхъ не стоило-бы даже распространяться, — такъ она понятна, обязанные какою нибудь благодарностію или мужу или жен, они приходятъ расплатиться съ тою или другой стороной. И если въ зал судилища поднимается глухой ропотъ во имя и въ защиту оскорбленной, — можно быть увреннымъ, что говоръ раздается изъ среды этой группы.
Остаются еще дв группы, категорія студентовъ, или, врне сказать, женщинъ, являющихся съ цлью изучить на-дл, гд именно слдуетъ имъ на будущее время остановиться, чтобъ не подвергнуться ужасной необходимости занять мсто на скамь подсудимыхъ. И наконецъ, группа глупцовъ, которые чистосердечно считаютъ чрезвычайно опаснымъ, если природа не дала сердцу женщины привязанности къ супружеской жизни.
Какъ ни различны тайныя побудительныя причины этой толпы, невоспитанной для истинно-гласнаго суда, положеніе всхъ ихъ представляется одинаково и безсмысленнымъ и жестокимъ, потому что ихъ наблюденіе не есть потребность общественной справедливости, а безстыднаго любопытства.
Ршительно непонятно, какую пользу можетъ извлечь общество, изъ подобной гласности, въ которой нтъ ни малйшаго чувства законности и уваженія къ иде правды.
Разв недовольно пяти человкъ, чтобъ заставить покраснть преступницу, вмсто двухъ-сотъ звакъ, которые идутъ въ палату суда съ тмъ же намреніемъ, какъ и въ маекерадъ.
Кто знаетъ гражданское воспитаніе Франціи, тотъ повритъ, что наша судебная гласность скоре походитъ на площадное гаерство, чмъ на общественный протестъ. Я не отвергаю вліяянія народнаго взора и волю въ подобныхъ случаяхъ, но я говорю, что мы привыкли искать въ судебныхъ процессахъ не смысла и правосудія, а скандальныхъ зрлищъ.
Посл этого легко представить, съ какимъ чувствомъ должна явиться на эту сцену женщина, съ душой и убжденіемъ. Законъ еще не знаетъ, обвинитъ онъ или оправдаетъ ее, но рука жандарма или палача срываетъ съ нея таинственный покровъ стыдливости и ставитъ ее ищемъ къ лицу съ обществомъ, подъ клеймомъ измнившей жены или падшей двушки. И по какому праву это общество выставляетъ на позоръ брачную тайну, отдливъ семейную жизнь отъ публичной всевозможными ширмами. По какому праву, оно клеймитъ женщину преступницей, обставивъ ее со всхъ сторонъ скользкими стезями общественнаго положенія. Вдь это же самое общество позволяетъ продать дочь старому мужу, промнять молодую двушку на ферму или замокъ, и потомъ оно же преслдуетъ измну мужу или оскорбленіе семейной нравственности. По-крайней-мр, за чмъ оно ведетъ ее на скамью осужденныхъ, въ глазахъ многочисленной толпы и въ присутствіе судей, которые никогда не чувствовали сердцемъ женщины, никогда не думали ея головой.
Нтъ сомннія, что для всякой женщины, кто-бы она ни была, должно быть ужасной пыткой сидть на этой скамь, опозоренной прикосновеніемъ воровъ и убійцъ. По этому можно вообразить себ, что должна была перечувствовать маркиза д’Эскоманъ, увидя себя въ такомъ положеніи.
Она слишкомъ положилась на свою нравственную силу и не думала, чтобы дйствительность была такъ ужасна. Переговоры ея съ знаменитымъ адвокатомъ, взявшимъ на себя защиту ея, прикрывали до-сихъ-поръ, на сколько можно было, мрачную сцену, которая ожидала ее впереди. Изслдовавъ основательно дло маркизы, адвокатъ позволилъ ей надяться, но Эмма поняла это слово не въ томъ смысл, чтобъ любовь ея осталась безнаказанной, она вообразила себ, что она можетъ надяться на симпатичную снисходительность своихъ судей и зрителей, и что если эта снисходительность и не скроетъ ея вины отъ взоровъ правосудія, — по-крайней-мр извинитъ и смягчитъ ея паденіе слезою состраданія. Она думала, что безпристрастное изслдованіе процесса, безъ всякаго лицепріятія къ виновникамъ его, оправдаетъ ее въ глазахъ людей съ благородной душею, — единственныхъ, уваженіемъ которыхъ она теперь дорожила.
Съ своей стороны Сусанна также успокоивала маркизу. Она долго не могла свыкнуться съ мыслью увидть Эмму въ заключеніи, какъ преступницу, и не понимала, что малйшая улика, представленная слдователями, требовала ни боле ни мене какъ публичнаго оправданія. Однакожъ, благодаря той самоувренности, которую внушило ей, какъ мы уже видли, торжество ея въ Ланжюмо, Сусанна была убждена, что маркиза получитъ блистательное удовлетвореніе, и что все это дло обратится въ стыдъ и позоръ тому, кого она считала единственнымъ преступникомъ.
Въ первое время заключенія Лудовика де-Фонтанье и маркизы д’Эскоманъ, Сусанна посщала ихъ поочередно, какъ посредница взаимныхъ утшеній, которыя влюбленные находили въ пересылк изъявленій любви своей. Но адвокатъ настоялъ потомъ, чтобы кормилица Эммы прекратила свои визиты, такъ какъ ихъ легко можно было-бы истолковать въ дурную сторону для маркизы.
Съ этой минуты Сусанна уже не разставалась съ Эммой: добрая нянька имла у себя въ запас множество самыхъ восхитительныхъ разсказовъ и о восторженной любви молодаго человка и о томъ, сколько выказывалось нжности въ глазахъ его, сколько трогательнаго волненія въ голос, когда онъ говорилъ объ Эмм. Повторяя передъ маркизой, по настоянію ея, все что ни говорилъ ей Лудовикъ, и передавая ей даже какимъ именно тономъ онъ произносилъ эта слова, Сусаина доставляла питомиц единственное утшеніе.
Наконецъ насталъ день, въ который судьба маркизы д’Эскоманъ должна была ршиться.
Въ зал судилища скамья обвиненныхъ точно также требуетъ своего условнаго туалета, какъ балы или торжественные обды.
Адвокатъ предупредилъ Сусанну, что маркиза должна быть одта въ черное и Сусанна не упустила изъ виду ни малйшей бездлицы, употребивъ вс старанія, чтобъ эта одежда выказала еще рельефне красоту Эммы. Добрая женщина не хотла пренебречь ни однимъ средствомъ, которое могло-бы оказать вліяніе на судей несравненной Эммы.
Маркизу д’Эскоманъ ввели въ залу суда.
Она съ ужасомъ отступила назадъ, при вид тысячей глазъ, сосредоточенныхъ на ней, при вид массы народа, толпившагося въ тсной оград. Маркиза хотла бжать, но неумолимая дверь уже закрылась за ней и адвокатъ ее — единственный человкъ во всей этой толп, на защиту котораго она могла разсчитывать предложилъ ей руку и проводилъ ее, чуть державшуюся на ногахъ, къ скамь, гд сидлъ уже Лудовикъ.
Засданіе открылось. Впечатлніе, произведенное на молодую женщину, было такъ глубоко и сильно, что вс ея члены дрожали какимъ-то судорожнымъ трепетомъ. Густой туманъ проносился передъ ея глазами, въ ушахъ ея звенлъ какой-то смшанный гулъ, похожій на отдаленный говоръ моря, и мшалъ ей разслушать королевскаго прокурора, прочитавшаго обвинительный актъ составители этой обыкновенной формальной бумаги, казалось, боялись слишкомъ далеко заходить въ прошедшее маркизы, изъ опасенія, чтобы объ это прошедшее не сокрушилось обвиненіе, взведенное на Эмму, а съ нимъ не упалъ и самый процессъ.
За прокуроромъ долженъ былъ говорить адвокатъ маркиза д’Эскоманъ.
Онъ былъ заране подготовленъ, онъ не зналъ ни маркиза, ни жены его, но это былъ тотъ продажный подьячій, воспитанный въ сквозныхъ коридорахъ ‘Палаты Юстиціи’, котораго совсть была растяжима пропорціонально кошельку кліента. За неимніемъ таланта, онъ вносилъ въ свою адвокатуру обильный источникъ желчи.
Онъ загремлъ во имя поруганной нравственности, во имя общественныхъ законовъ, безстыдно нарушенныхъ, во имя общественнаго возмездія, надъ которымъ наругались нарушителя закона. Онъ призывалъ на голову виновной всю строгость трибунала съ такимъ грознымъ краснорчіемъ, какъ-будто дло шло объ одномъ изъ тхъ чудовищъ, которыхъ время-отъ-времени общество съ ужасомъ извергаетъ изъ ндръ своихъ. Онъ былъ увлекателенъ, былъ грозенъ, то вдохновляясь Дантомъ, то опираясь на тексы Моисея и римскаго кодекса.
Все это было еще сносно для маркизы.
Но вотъ адвокатъ обратился къ ея прошедшему, сталъ искажать ея мысли и дйствія, давать ложное преступное значеніе ея намреніямъ и, обрывая листокъ-за-листкомъ, цвтокъ-за-цвткомъ, сорвалъ съ нея двственный внокъ, принесенный ею къ алтарю. Выводя на сцену личность маркизы, онъ представалъ, какъ она злоупотребляла довренностью одного изъ самыхъ честныхъ и самыхъ почтенныхъ людей, обманывала его личиною духовнаго ханжества и предала имя, до-сихъ-поръ уважаемое, общественному презрнію, давъ мсто преступной страсти у постели своего мужа. Когда Эмма почувствовала прикосновеніе грязи, которую адвокатъ кидалъ ей прямо въ лицо полными горстями, когда, прибгнувъ къ фантастическому сравненію, онъ сорвалъ завсу брачнаго алькова и представилъ глазамъ толпы маркизу д’Эскоманъ, обрисованную имъ въ видахъ пользы его кліента, нагую какъ Мессалину, и какъ Мессалину сладострастную, съ этой минуты молодой женщин казалось, что ее давитъ кошемаръ ужаснаго сновиднія. Пронзительный голосъ адвоката до ходилъ до нея только урывками и въ этихъ рзкихъ звукахъ, ей слышались мрные удары похороннаго колокола. Тысячи взоровъ, которыхъ она такъ ужаснулась при вход въ залу, теперь обратились для нее въ желзо и сталь, они пронизали ее и наносили раны уже не душ ея, но самому тлу. Незамтное до-сихъ-поръ вздрагиваніе обратилось теперь въ сильный трепетъ и, съ раздирающимъ душу крикомъ, она упала безъ чувствъ въ потрясающихъ конвульсіяхъ.
Что касается до Сусанны, то ее давно уже не было подл Эммы. При первыхъ словахъ адвоката маркиза. д’Эскомана, она быстро прервала рчь его, и, не смотря на ея крики, сопротивленія, просьбы и угрозы, президентъ веллъ вывести ее изъ залы.
Лудовикъ де-Фонтанье плакалъ. Все, что онъ не придумывалъ сдлать для маркизы могло только компрометировать бдную женщину, которую вынесли въ страшныхъ спазмахъ. Мало этого, адвокатъ Лудовика совтовалъ ему даже скрыть свои слезы.
За отсутствіемъ обвиненной, президентъ, по окончаніи рчи адвоката, закрылъ на время засданіе.
Когда Эмма пришла въ себя, ее спросили согласна ли она опять явиться передъ трибунатомъ.
Она ничего не отвчала, молчаніе было принято за согласіе.
Природа, положившая предлы нашимъ силамъ, положила границы и нашимъ страданіямъ. Какъ скоро послднія достигаютъ извстной степени, человкъ боле не чувствуетъ ихъ. Сознаніе боли его покидаетъ, и пытки становятся безсильны. Въ эти минуты душа, невидимому ускользаетъ на время изъ рукъ своихъ мучителей, оставляя имъ въ залогъ своего собрата,— бдное тло.
Эмма уже не плакала, она была какъ-будто парализована и стояла едва держась на ногахъ съ повислыми руками, неподвижными глазами, и совершенно ледянымъ взоромъ.
Подавая ей пособіе, нужно было приподнять вуаль, и при вход въ судилищ, она не подумала опустить его.
Когда она опять показалась въ зал, зрители, на которыхъ отчаянье Эммы произвело мало впечатлнія, были поражены красотой ея, скрытою до-сихъ-поръ отъ взоровъ ихъ по особенной снисходительности президента. Слезы, какъ мы уже сказали гд-то, не безобразили Эммы, напротивъ, печаль придавала еще больше прелестей меланхолической ея физіономіи. Посреди шума, произведеннаго взволнованнымъ любопытствомъ, послышался легкій шопотъ состраданія, потому-что, изъ всхъ видовъ красоты только пластическая постоянно сохраняетъ свое вліяніе надъ человческимъ сердцемъ.
Эмма ничего не слыхала изъ того, что происходило во кругъ нее, адвокатъ, провожавшій ее въ залу, наклонился и тихо сказалъ ей:
— Смлй! Усердіе завлекло нашихъ противниковъ слишкомъ далеко: они погибли и я пришелъ въ восторгъ, когда увидлъ, что они даютъ длу такой оборотъ. Если-бы вы ихъ подкупили, то и въ такомъ случа они ни могли-бы оказать вамъ лучшей услуги. Они захотла представить маркиза д’Эскомана настоящимъ Катономъ и, разумется, у его адвоката не достало краснорчія, я хорошо замтилъ это по иронической улыбк, которую уловилъ на лицахъ нашихъ судей, во время его рчи. Судьи за насъ. Вы то же, сударыня, упали въ обморокъ необыкновенно кстати. Посмотрите, съ какимъ сочувствіемъ встрчаетъ насъ теперь публика. Я ручаюсь за выигрышъ процесса, и не только этого, но и за выигрышъ втораго, который мы поведемъ передъ гражданскимъ судомъ. Я тмъ боле увренъ въ благополучномъ исход дла, что мы уже переговорили и условились съ адвокатомъ господина де-Фонтанье, и это очень облегчитъ наше общее условіе. Еще разъ говорю вамъ, будьте смле. Не боле какъ черезъ часъ, вы будете оправданы при всеобщихъ рукоплесканіяхъ.
Добрый адвокатъ чистосердечно былъ увренъ, что его кліентка точно также играла роль, какъ онъ исполнялъ свою. Изъ всего, что онъ сказалъ маркиз, она поняла только одно слово — имя Лудовика. Она повернулась къ адвокату и нашла въ себ еще столько силы, что могла улыбнуться.
Что касается до переговоровъ съ его собратомъ, о которыхъ адвокатъ намекнулъ маркиз д’Эскоманъ, — они состояли въ слдующемъ:
Противъ Эммы существовала страшная улика: маркизу д’Эекоманъ застали вмст съ Лудовикомъ де-Фонтанье.
Но присутствіе Сусанны, спавшей въ одной комнат съ Эммой, и отсутствіе малйшаго безпорядка въ одежд Лудовика, ослабляли нсколько фактическое заключеніе.
Конечно, повидимому можно было сослаться на свидтелей сцены, происшедшей въ улиц Клюни, но объ этомъ не смлъ и подумать повренный маркиза д’Эскоманъ: главнаго изъ этихъ свидтелей было весьма легко отвергнуть, а все то, что могли показать остальные, достаточно объяснило-бы несообразность дйствій маркизы, но не служило-бы убдительнымъ доказательствомъ для судей.
Полный самой пылкой преданности къ Эмм, Лудовикъ ни на одно мгновеніе не поколебался принять на себя, ради ея спасенія, вс послдствія ненавистной или смшной роли.
Адвокатъ его, которому онъ сообщилъ принятое имъ твердое намреніе, переговорилъ объ этомъ съ адвокатомъ маркизы. Между послднимъ и Лудовикомъ де-Фонтанье было положено, что адвокатъ Эммы будетъ энергически отвергать, что между ею и Лудовикомъ существовали какія-нибудь особенныя отношенія, кром обыкновенныхъ свтскихъ, адвокатъ маркизы обвинитъ Лудовика въ низкомъ намреніи употребить во зло дружбу молодой женщины, съ тою цлью, чтобы изъ самолюбія или не мене преступнаго легкомыслія, восторжествовать надъ любовью, на которую ему, однакожъ, не дано было ни малйшаго поводу разсчитывать.
Адвокатъ маркизы д’Эскоманъ дошелъ уже до половины своей рчи, а Эмма все еще оставалась равнодушна ко всему окружающему. Онъ опровергъ клевету, жертвою которой сдлалась его кліентка: онъ возстановилъ вс факты, вс обстоятельства дла, въ истинномъ ихъ свт. Потомъ коснувшись самого маркиза д’Эскоманъ, онъ показалъ въ какой степени дйствительный, истый маркизъ расходился съ идеальной добродтельной личностью, сложившейся въ ум краснорчиваго адвоката, точно также, какъ Минерва родилась изъ головы Юпитера. Онъ изложилъ передъ трибуналомъ безъ малйшей пощады вс похожденія маркиза, которыя были, какъ нельзя лучше, извстны Сусанн, съ величайшей радостью передавшей ихъ защитнику своей питомицы. Онъ перечислилъ вс сцены разврата и вывелъ балансъ между его имніемъ и расточительностью. Потомъ въ противоположность этой картин, онъ представилъ маркизу съ ея честною и воздержною жизнью, посреди этого распутства и безпорядка, служившую предметомъ сожалнія и удивленія въ глазахъ всхъ тхъ, которые ее знали, женщина, которая устояла предъ всми искушеніями и отвчала презрніемъ на вс легкомысленныя попытки. Ее обвиняли въ преступной связи, адвокатъ раскрылъ передъ глазами трибунала домашній бытъ молодой женщины и показалъ съ какою грустною и стоическою покорностью судьб она не искала утшенія даже въ состраданіи свта, но нашла его въ себ — въ благородномъ сознаніи своего достоинства.
Юристъ изобразилъ въ своей рчи Лудовика де-Фонтанье, если не соучастникомъ развратнаго маркиза, то молодымъ человкомъ въ высшей степени безхарактернымъ и пустымъ, бросившимъ любовницу, ради гордой мечты,— сдлаться обладателемъ маркизы.
При первыхъ-же словахъ адвоката, коснувшихся Лудовика, маркиза д’Эскоманъ подняла голову, яркая краска покрыла ея блдное до той минуты лицо, глаза ея переходили поперемнно отъ Лудовика къ адвокату и отъ адвоката къ Лудовику, останавливаясь на адвокат, они, казалось, настоятельно требовали отъ него молчанія, обращаясь къ Лудовику, они были полны нжной мольбы.
Когда взоры Лудовика де-Фонтанье встртились съ глазами маркизы, — онъ едва не измнилъ принятому имъ намренію, онъ понималъ ея страданія и спрашивалъ себя, не будетъ-ли предлагаемое имъ лкарство хуже самой болзни.
Чтобы избгнуть этого вліянія маркизы, Лудовшгь ршился сидть, потупивъ глаза свои. Въ этомъ положеніи человка, ставшаго теперь главнымъ преступникомъ, адвокатъ маркизы увидлъ превосходную тэму для блестящей импровизаціи, которая должна была довершить побду его кліентки.
— Опустите голову, вскричалъ онъ:— подъ бременемъ угрызеній вашей совсти, склоните голову, на ней лежитъ презрніе всхъ васъ окружающихъ. Вы, никогда не любивъ этой женщины, употребили во зло ея дружбу, а потомъ предали ее. Вы заклеймили доброе имя, до-сихъ-поръ ничмъ незапятнанное и, можетъ-быть, даже торговали имъ. Вы, котораго безумное тщеславіе сдлало клеветникомъ, примите достойное васъ наказаніе: съ этой минуты ваши глава никогда не осмлятся встртиться со взоромъ честнаго человка.
При этихъ громовыхъ словахъ, маркиза д’Эскоманъ встала, гордо поднявъ голову, съ сверкающими глазами, съ дрожащими отъ негодованія губами, она мгновенно, и совершенно преобразилась въ глазахъ тхъ, которые были поражены нжнымъ и робкимъ выраженіемъ ея физіономіи.
— Вы клевещете, милостивый государь, вскричала она:— Лудовикъ де-Фонтанье никогда не обманывалъ меня! Вы клевещете! Лудовикъ де-Фонтанье никогда не предавалъ меня, никогда не клеветалъ на меня. Вы клевещете, милостивый государь! Я люблю его.
И не смотря на присутствіе жандармовъ, она рванулась и упала въ объятія Лудовика.
И какъ адвокатъ ее предвидлъ, зала разразилась громомъ рукоплесканій, но предсказанія его сбылись только на половину: трибуналъ присудилъ маркизу д’Эскоманъ къ заточенію на шесть мсяцевъ, и на три Лудовика де-Фонтанье.

КОНЕЦЪ ТРЕТЕЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Въ которой объясняется, что чмъ глубже подъ корень скашиваютъ траву на лугахъ, тмъ гуще она выростаетъ.

По выход изъ суда, маркиза д’Эскоманъ заболла жестокой горячкой.
За больной Эммой по прежнему ухаживала ея неизмнная кормилица. Не смотря на оскорбительныя и сумасбродныя выходки Сусанны Моле противъ адвоката маркиза, президентъ трибунала былъ до такой степени растроганъ ея преданностью, что позволилъ ей раздлить вмст съ маркизой ея тюремное заключеніе.
Болзненное состояніе Эммы не дало ей живо почувствовать всю тяжесть постигшаго ея несчастія и то, что могло убить ее, послужило ей спасеніемъ.
При выздоровленіи Эмм стало все представляться въ какомъ то новомъ свт, какъ будто она, заснувъ въ одномъ мір, проснулась совершенно въ другомъ. Прошедшее казалось ей едва замтной точкой, затерявшейся въ туманной дали горизонта, тогда какъ будущее являлось свтлымъ маякомъ, въ лучахъ котораго согрвалось ея сердце и къ которому стремились вс ея мысли и желанія.
Пошлая истина, поставленная эпиграфомъ этой главы, точно также примняется къ чувствамъ человка, какъ и къ физическимъ законамъ природы.
Страсть, зароненная въ человческое сердце, ростетъ въ немъ, увеличивается, цвтетъ и умираетъ подобно растенію.
Въ жизни растеній вс эти періоды смняются тмъ быстре, чмъ спокойне его существованіе. Оно блекнетъ въ тни и остается безплоднымъ на слишкомъ тучной почв. Наиротивъ, если растеніе притоптано, то соки его, удержанные въ своемъ стремленіи къ свту, стеблямъ и листьямъ, сосредоточиваются въ корн, котораго ростъ и толщина такимъ образомъ удвоиваются. Тысячи развтвляющихся волоконъ, изъ которыхъ состоитъ этотъ корень, проникаютъ въ почву, окружающую растеніе, и пускаютъ поросли, безпрерывно смняющіеся одинъ другимъ, такъ что трудно было-бы вырвать изъ земли то, что прежде было едва замтной травкой. Подъ вліяніямъ вншняго гнета былинка обращается въ цлое дерево.
Т же явленія повторяются и въ мір нравственномъ.
Всякое чувство, сдержанное вншнимъ насиліемъ и сосредоточенное въ самомъ себ, ростетъ въ своихъ силахъ вмсто того, чтобъ заглохнуть.
Изъ всхъ преимуществъ, данныхъ человку, самое драгоцнное и высокое преимущество заключается въ томъ, что онъ можетъ бороться и страдать за свои убжденія, за любимый имъ предметъ. Съ гордостью онъ сознаетъ въ самомъ слабомъ организм ту таинственную силу, которая недоступна насилію и преслдованію.
И странно, что человкъ въ самыхъ страданіяхъ способенъ находить источникъ утшенія и жизни. Одна жертва, принесенная имъ, вызываетъ другую, и до-тхъ-поръ, пока онъ не принесетъ послдней, тяжесть первыхъ для него не чувствительна, какъ ноша для того, кто не сбросилъ ее съ плечъ своихъ.
Маркиза д’Эскоманъ — жертва любви своей къ Лудовику де-Фонтанье, въ минуты хладнокровнаго размышленія о томъ, что она потеряла, не обвиняла ни своей страсти, ни ея предмета. И любовь ея и тотъ, кто внушилъ ей это чувство, до такой степени возвысились въ глазахъ Эммы, вслдствіе страданій, которыя она вынесла, что ей казалось невозможнымъ жаловаться на свое бдственное положеніе. Она находила своего рода счастіе въ размышленіи о томъ, какой цной она отстояла и любовь свою и предметъ своего увлеченія, какъ будто отчаяваясь подняться въ уровень съ послднимъ, она спрашивала себя иногда: не слдовало ли ей купить свое счастіе еще большимъ испытаніемъ.
Но эти размышленія рдко ее безпокоили, мы уже сказали, что она жила въ будущемъ.
Она не думала о свт, котораго мнніе очень похоже не подпись банкира, цнную только для людей владющихъ векселями. Для Эммы весь свтъ заключался въ Лудовик де-Фонтанье и Сусанн, они, уважали ее, и этого было для нея довольно.
Воображеніе рисовало ей чудную картину счастія двухъ существъ, соединенныхъ между собою взаимною и равносильною любовью. И это счастіе, котораго она такъ напрасно искала въ мечтахъ своихъ, какъ двушка, и напрасно жаждала, какъ женщина, казалось ей верхомъ земнаго блаженства.
Она сосредоточивала вс свои умственныя силы, чтобъ хоть нсколько приподнять уголъ завсы, скрывавшей отъ глазъ ея эту улыбающуюся будущность, и, хотя-бы только на мгновеніе, заглянуть за нее. И когда картина будущаго раскрывалась ей на мгновеніе, перспектива ея казалась великолпной, потому-что ожиданіе длаетъ всегда прекраснымъ предметъ, хотя-бы только промелькнувшій передъ нами.
Такъ, благодаря своему воображенію, Эмма находила свое заключеніе скучнымъ и продолжительнымъ только потому, что она была разлучена съ тмъ, кого считала справедливой наградой за вс свои страданія.
Поэтому можно судить, какъ ей было и трудно и непріятно раставаться даже на время съ этими заоблачными мечтами въ ея уединеніи. Уголовное слдствіе повело за собой другое, въ гражданскомъ суд завязался поднятый маркизомъ д’Эскоманъ вопросъ о развод, и адвокаты требовали по этому длу частыхъ переговоровъ съ Эммой
Сусанна, женщина существенно положительная, не хотла отступить ни на шагъ и скоре согласилась-бы за тридцатилтнюю тяжбу, чмъ на уступку какой-нибудь соломинки. Не смотря на свое негодованіе противъ трибунала, она вскор примирилась съ нимъ нимъ, лучше сказать, съ его судебными проволочками и кознями, которыя, какъ нельзя боле, согласовались съ расположеніемъ ея духа и намреніями. Благодаря своей переимчивости, она даже усвоила себ варварскій языкъ, до сихъ-поръ еще употребляемый по судебнымъ мстамъ, такъ-что когда маркиза, переговоривъ съ адвокатомъ, располагалась заняться своими любимыми мечтами, Сусанна являлась на смну повреннаго, словно градомъ осыпала и оглушала ее судейскими терминами, слдствіями, переслдованіями, очными ставками, допросами, инстанціями и апелляціями, и единственнымъ средствомъ для Эммы избжать этого ливня было притвориться спящей или сказаться больной.
Добрыя намренія кормилицы только ускорили развязку, которую уже съ давнихъ поръ замышляла маркиза д’Эскоманъ, наведенная на этотъ планъ весьма многими соображеніями.
Эмма знала, что разводъ служилъ только предлогомъ для маркиза д’Эскоманъ, чтобы прикрыть имъ свои корыстные замыслы, она знала, что единственной его цлью было завладть хотя-бы только частью имнія ея. Эмма считала постыднымъ низвести важный и великій для нея вопросъ объ общественныхъ правахъ и обязанностяхъ до такихъ мелочныхъ подробностей, она краснла при одной мысли явиться снова передъ трибуналомъ, на очной ставк съ маркизомъ, если-бъ онъ далъ длу такое направленіе. Раставаясь навсегда съ обществомъ, она не считала себя вправ удержать за собою то, что она отъ него получила. Убдивъ себя, что единственной причиной развода была ея собственная воля, она полагала несправедливымъ лишить своего мужа того богатства, которое было главною побудительною причиною его женитьбы на ней, наконецъ ей казалось легче купить себ свободу цной своего имнія, чмъ быть богатой, но зависимой отъ ея развратнаго мужа.
Кром того были еще и другія соображенія, руководившія Эммой. Она отличалась той утонченной нжностью, свойственною только юной душ, сохранившей, благодаря уединенію и отсутствію всякаго столкновенія съ обществомъ, весь природный блескъ и всю свжесть, при которой малйшая пылинка можетъ представиться цлымъ пятномъ. Она получила отвращеніе къ своему богатству, потому что Лудовикъ де-Фонтанье былъ бденъ, и въ глазахъ его состояніе ея могло-бы служить препятствіемъ къ тому полному и совершенному сближенію съ нимъ и въ жизни и въ любви, которой она такъ, домогалась. Оба бдные и лишенные средствъ, мы еще боле полюбимъ другъ друга, думала она, и можно-ли будетъ тогда заподозрить, чтобъ кто нибудь изъ насъ руководствовался въ дйствіяхъ своихъ какой-нибудь скрытой мыслью, или личной и корыстной цлью….
Кром-того бдность обязала-бы насъ обоихъ трудиться, а это единственное средство, которое можетъ вывести насъ изъ предстоящаго намъ ложнаго положенія. Такъ разсуждала Эмма.
И въ то самое время, когда Сусанна съ умаленіемъ высчитывала по пальцамъ вроятную цифру проторей и убытковъ, приходившуюся маркиз съ ея мужа, въ то время, какъ она уже подсмивалась надъ бднякомъ маркизомъ, считая процессъ его совершенно проиграннымъ, Эмма,— не сказавъ ей ни слова, написала своему повренному по дламъ, что она не только не желаетъ противиться требованіямъ маркиза, но напротивъ того передаетъ ему въ полное и исключительное владніе все свое состояніе. И Эмма выразила свою волю такъ ршительно, что всякая попытка поколебать ее въ принятомъ ею намреніи показалось-бы неумстной.
Маркизъ д’Эскоманъ изумился, когда ему передали это неожиданное предложеніе жены его, онъ вовсе былъ не изъ числа тхъ, которые стараются разгадать, какія именно чувства управляютъ поступками людей. Ему не было дла до внутренняго побужденія Эммы, и онъ поспшилъ предложить ей пенсію, отъ которой Эмма отказалась, и не теряя времени на предположенія и догадки, радовался своей счастливой звзд.
Разбивъ такимъ образомъ послднее звно своихъ связей съ прошедшимъ, Эмма въ первый разъ въ жизни вздохнула свободно. Будущее представилось ей теперь въ боле заманчивомъ свт, и она еще съ большимъ нетерпніемъ чмъ прежде, ожидала того счастливаго дня, въ который должны были открыться для нея и двери темницы и новая жизнь.
Положеніе Лудовика де-Фонтанье было гораздо затруднительне.
Во Франціи любезность, волокитство принадлежатъ къ характеристическимъ народнымъ элементамъ, которые въ большей или мнмыей степени мы выносимъ изъ самой колыбели, во Франціи родятся мечтателями, въ Англіи — ипохондриками, а въ Голландіи — флегматиками. Въ глазахъ французскаго народа волокитство составляетъ родъ рыцарскаго достоинства, принятаго во всхъ сословіяхъ за непремнное условіе общественной жизни. Строгое цломудріе обратилось въ насмшку нашего поколнія. Это конечно дурно, но еще хуже, что законъ слишкомъ опромтчивъ и самонадянъ, карая то, что составляетъ самое привлекательное занятіе для необъятнаго большинства французскаго народа.
Правда, что на женщину законъ падаетъ всей своей тяжестью, благодаря нравамъ, онъ оказывается совершенно безсильнымъ относительно мужчинъ, противъ которыхъ ему слдовало бы по всей справедливости быть гораздо строже. Но для нихъ его суровое клеймо обращается въ розу безъ терній, а въ позорномъ столб, къ которому законъ выставляетъ виновнаго, общество, благодаря своей втрености и увлеченію, видитъ только пьедесталъ предмету всеобщаго своего удивленія.
Какъ-бы ни былъ строгъ отецъ семейства, но если шалости его сына не безчестны, то-есть, ненарушаютъ общественныхъ приличій, и не вредятъ ни состоянію, ни здоровью наслдника, то заслуженный имъ упрекъ смягчается легкой улыбкой, и обычнымъ нравоученіемъ. Отецъ, какъ истинный стоикъ, исполняетъ долгъ свой въ явномъ противорчіи съ общественнымъ направленіемъ и народнымъ духомъ,
Что-же касается матерей, попавшихъ въ подобное положеніе, он гордятся любовными интригами сыновей своихъ. Приговоръ трибунала, публично расказывающій ихъ побды, напоминаетъ только матери ея собственныя похожденія.
Мать Лудовика де-Фонтанье не составляла исключенія изъ общаго правила, на ней, какъ и на прочихъ, отразился общій законъ природы и сердце ея было снисходительнымъ сердцемъ Француженки.
Служебная карьера Лудовика де-Фонтанье разстроилась, онъ потерялъ выгодное мсто и соединенное съ нимъ обезпеченіе. Все это было ударомъ для его матери, но когда она явилась въ присутствіе трибунала, и увидла, что побда сына ея надъ маркизой была блестящей побдой, когда она увидла, съ какимъ вниманіемъ взоры всхъ женщинъ были прикованы къ молодому человку, негодующій голосъ ея совсти замолкъ и нравственное чувство поступилось передъ свтскимъ тщеславіемъ. Въ душ ея осталось только одно теплое участіе къ сыну и маркиз. Старушка не могла удержаться отъ слезъ при энергическомъ воззваніи, которымъ Эмма прервала вкрадчивую рчь своего адвоката.
Впрочемъ, за этимъ чувствомъ скрывалось и другое. Когда М-me де-Фонтанье убдилась, что процессъ былъ только началомъ драмы, и легко можетъ нанести смертный ударъ взаимной страсти героя и героини, она испугалась послдствій его за своего сына. Она поняла, что привязанность Лудовика, основанная на одномъ страстномъ увлеченіи, современемъ обратится въ безплодную любовную связь, которая окончательно разстроить карьеру ея единственннаго сына. И теперь та же самая женщина, которая слезами и сочувствіемъ одобрляла эту страсть въ Лудовик, стала порицать ее, какъ безнравственный поступокъ: до такой степени матеріальные интересы овладли всми вопросами современнаго общества. Общайте М-me де-Фонтанье руку маркизы, ея положеніе въ свт, связи, богатство, и старушка была-бы въ восторг отъ поведенія своего сына.
Но теперь, когда дло разъяснилось, она употребила вс зависвшія отъ нея средства, чтобъ спасти Лудовика отъ дальнйшихъ ошибокъ. Слезы, просьбы, мольбы, упреки, угрозы — все было пущено въ ходъ для обращенія его, какъ она выражалась, на путь истинный. Она старалась затронуть въ немъ чувство сыновней любви, вызывала передъ глазами его образъ кузины его, бдной молодой двушки, считавшей его единственной опорой и которую онъ обрекалъ двойному сиротству.
И М-me де-Фонтанье безъ сомннія достигла-бы своей цли и отдалила-бы сына своего отъ Эммы, не смотря на то, что молодой человкъ подобный поступокъ считалъ преступленіемъ, которое честный человкъ не долженъ пережитье она успла-бы воротить себ сыновнее сердце, если-бы, къ несчастію, въ ея характер не было такъ много женственности. Женщины, въ борьб между собой, слишкомъ поддаются чувству индивидуальнаго антогонизма, жалкому по своему принципу и послдствіямъ, и которое не слдовало-бы возбуждать въ тхъ сферахъ общества, къ которымъ принадлежатъ иногда эти женщины по праву рожденія.
Мать Лудовика наконецъ не перестала порицать одно только совершившееся событіе и стала вовсемъ осуждать Эмму, подозрвая въ ней намреніе похитить у нея единственнаго ея Лудовика. Повторяя глупые слухи, распространенные злословіемъ, М-me де-Фонтанье возвела ихъ до степени низкой клеветы. Она даже стала находить теперь наглость и безстыдству въ порыв того невольнаго негодованія, которое вырвалось наружу изъ возмущеннаго и любящаго сердца маркизы.
Сначала Лудовикъ де-Фонтанье былъ растроганъ просьбами и слезами матери, такъ что самъ даже плакалъ вмст съ ней, онъ начиналъ сознавать, что долгъ сына требуетъ отъ него этой жертвы и принялся было оплакивать будущую участь покидаемой имъ Эммы, предаваясь по этому поводу безнадежному отчаянію, которое высказывалось въ немъ безпрестанными восклицаніями и сожалніями.
Но едва только М-me де-Фонтанье начала свои несвоевременные нападки на маркизу, Лудовикъ замолчалъ, слезы его прекратились, брови нахмурились, глаза воспламенились и выражали уже только самую холодную почтительность. Нсколькихъ минутъ было достаточно, чтобы между имъ и матерью, встала леденая стна, навсегда раздлавшая ихъ.
Силой своей проницательности, свойственной всмъ вообще женщинамъ, М-me де-Фонтанье угадала переворотъ, совершавшійся такъ внезапно въ душ ея сына. Она тотчасъ поняла, что дальнйшія убжденія и мольбы будутъ напрасны, что они только утвердятъ ршимость и придадутъ новую энергію упорству ея сына. И старушка, закрывъ заплаканное лицо платкомъ, вышла изъ комнаты, тяжело рыдая.
Лудовикъ не сдлалъ ни одного шага, не произнесъ ни одного слова, чтобы удержать ее. Мать перестала посщать его въ тюрьм и хотя онъ продолжалъ писать къ ней, но въ письмахъ своихъ не спрашивалъ о причинахъ ея долгаго отсутствія, считая дло съ нею совершенно поконченнымъ.
Страстная любовь походитъ на т деревья, которыя тнью своею убиваютъ вокругъ себя всякую растительность. Если и случится какой нибудь былинки подняться у корня такого дерева, она скоро погибаетъ и дерево тянетъ въ себя ея соки.
Освобожденный изъ темницы, Лудовикъ де-Фонтанье ршился не возвращаться къ матери, намреніе его было твердое, но ему предстояла трудная борьба между страстью и не мене законными воспоминаніями дтства, эта борьба была скучная, и онъ обратилъ, подобно Эмм, хотя изъ мене чистыхъ побужденій, вс свои мысли и мечты на ожидаемое имъ счастіе по прошествіи трехъ мсяцевъ.
Съ остальной суммой, привезенной имъ съ собой изъ Шатодна, Лудовикъ де-Фонтанье отправился отъискивать въ окрестностяхъ Парижа самое уединенное жилище, въ которомъ онъ могъ-бы укрыть отъ людской злобы и зависти предметъ своей любви. Найдя скромный и отдаленный загородный домикъ, онъ сталъ убирать его съ необыкновенной заботливостью птички, вьющей гнздо, а свободное время отъ этихъ занятій посвящалъ переписк съ маркизой д’Эскоманъ.
Со дня освобожденія Лудовика изъ тюрьмы, Сусанна Моле ежедневно приносила Эмм по письму отъ него и ежедневно относила на почту отвтъ на письмо, полученное наканун.
Письма маркизы, разумется, дышали чувствами, поглотившими вполн вс ея мысли, все ея существованіе, дышали тою же нжностью, преданностью, тмъ полнымъ самоотверженіемъ и тми надеждами, которыя наполняли ея душу. Не смотря на то, переписка Эммы показалась-бы холодной въ сравненіи съ письмами Лудовика, писанными въ бреду его разгоряченнаго воображенія,— въ сравненіи съ страстнымъ гимномъ его, повторяемымъ на вс возможные лады въ честь будущей подруги,— наконецъ въ сравненіи съ безконечными оттнками выраженія слова любить.
Время осуществленія давно желаемаго и такъ дорого купленнаго счастья приближалось. Наканун срока освобожденія маркизы д’Эскоманъ, Лудовикъ де-Фонтанье всю ночь не сомкнулъ глазъ и провелъ часть ея, прогуливаясь около мрачной ограды, на нсколько только часовъ отдлявшей его отъ обожаемаго имъ сокровища, онъ посылалъ поцлуи рисовавшимся въ воздух суровымъ тнямъ мрачнаго зданія и повторялъ про себя клятвы самой пламенной и преданной любви. Когда онъ ршился нсколько минутъ отдохнуть, бой часоваго маятника,— отя звучныя мгновенія, которыя улетая сближали его съ любимой женщинной,— не давали ему ни минуты покоя.
Лудовикъ былъ совершенно одтъ за долго до того времени, когда ему слдовало отправиться на-встрчу къ маркиз д’Эскоманъ и Сусанн, чтобы вмст съ ними покинуть городъ, оставлявшій имъ одни только грустныя впечатлнія.
Молодой человкъ расхаживалъ въ сильномъ волненіи по своей маленькой комнат, вздрагивая при малйшемъ шум, доходившемъ до него снаружи. Онъ, казалось, боялся, чтобы земля не разверзлась подъ нимъ и не воспрепятствовала осуществиться счастію человка, блднвшаго при одной мысли, что какое-нибудь непредвиднное обстоятельство помшаетъ Эмм соединиться съ нимъ. Лудовику казалось, что онъ сойдетъ съ ума, если-бы, по непредвидннымъ обстоятельствамъ, свиданіе его съ Эммой замедлилось еще на день.
И при всемъ томъ опытный наблюдатель не поручился-бы за счастливую будущность этой страсти, увидвъ съ какою щепетильной заботливостью Лудовиуъ де-Фонтанье умлъ, не смотря на все свое волненіе, заняться своимъ туалетомъ…

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Въ четырехъ миляхъ отъ Парижа лежитъ живописная долина Марнъ. Тамъ по дорог между деревней Шампаньи и мельницей Боне, немного не дозжая переправы Сэнтъ-Илеръ, привольно раскинулось у подошвы холма мстечко Шеневьеръ. Здсь, на поворот дороги, взору путешественника представляется не большой домикъ съ срыми стнами и красной крышей. Со всхъ сторонъ залитый зеленью, онъ совершенно теряется изъ виду между тополями, ольхами и пвами, такъ что его можно замтить только на самомъ близкомъ разстояніи. Окрестные поселяне, прозвали его Clos-bni (благословенное мсто).
Наружный фасадъ домика былъ чисто сельскій. Окна съ желзными ршетками, рамы съ маленькими переплетами для стеколъ, массивныя дубовыя ворота, выходившія прямо на дорогу, заброшенное гумно, полуразвалившіеся сараи и избы, окружавшіе дворъ, — все доказывало, что тутъ была когда-то ферма, которую въ обитель уединенія и красоты сельской природы, обратилъ потомъ въ деревенскій загородный домикъ.
Но на перекоръ хозяину, благодатное имя не принесло, повидимому, счастія скромному жилищу, широкія трещины въ стнахъ его, казалось, были только недавно замазаны глиной, которая мстами уже снова отвалилась. Старая крыша, покрытая мохомъ и въ нкоторыхъ мстахъ заплаченная новыми черепицами, походила съ виду на шахматную доску. Запущенный садъ, поросшій терновникомъ, крапивой и сорной травой, запущенные виноградники и дорожки, — все показывало, что это благословенное мсто долго оставалось заброшеннымъ и только недавно поправлено.
Въ первомъ этаж комнаты отзывались затхлостью и тмъ запустніемъ, которыми характеризовалась наружность строенія. Въ кухн стариннаго, теперь рдкаго устройства, стояла огромная печь съ высокой и широкой трубой, съ исполинскимъ очагомъ, на которомъ пламя, поднимаясь въ вышину на шесть футовъ, истребляло цлыя кучи древесныхъ пней и огромныя вязанки дровъ. Около такого огня легко могли-бы помститься и обогрться человкъ десять промокшихъ и продрогшихъ охотниковъ и изжарить себ цликомъ барана для удовлетворенія голода. Словомъ, кухня была устроена боле въ видахъ удобства, чмъ изящной обстановки. По чернымъ перекладинамъ потолка пауки постоянно и съ успхомъ охотились за мухами, а свтлыя кострюли, раставленныя на полкахъ около закоптлыхъ стнъ и глиняный рукомойникъ съ плетеною ивовой крышкой составляли единственное украшеніе кухни.
Въ столовой, отдленной отъ кухни одной только дверью, царствовали тотъ же мракъ и запустніе. Бумажные обои, размалеванные когда-то подъ мраморъ, были подернуты сыростью и кое-гд отдлившись отъ стны, висли лохмотьями, которыя безпрестанно раздувались и шелистили при малйшемъ дуновеніи втра, свободно проникавшаго сквозь втхія двери и рамы. Большой столъ орховаго дерева и нсколько такихъ же стульевъ рзной работы, выкрашенныхъ когда-то блой, но отъ времени уже пожелтвшей краской, съ подушками, когда-то обитыми шитьемъ, отъ котораго оставалась только изъденная молью канва, израсцовый каминъ и старый барометръ безъ трубки меблировали столовую.
Дале слдовала третья комната, но дверь въ нее была заперта и не безъ причины. Она служила когда-то гостинной, но потомъ подверглась общей участи всякаго земнаго величія и обратилась въ теплицу. Остатки обвалившагося карниза, покрытые слоемъ густой пыли, загрязненный и растрескавшійся паркетъ напоминали о первоначальномъ назначеніи этой комнаты. Цвточныя луковицы и засохшіе стебли другихъ оранжерейныхъ растеній, развшанныхъ по стнамъ, молча свидтельствовали о второмъ назначеніи, наконецъ третья метаморфоза этой комнаты по своему удушливому запаху, ясно говорила, что ее обратили въ курятникъ.
Но чтобъ читатели преждевременно не пожаллъ о будущихъ обитателяхъ Clos-bni, — мы спшимъ оговориться, что второй этажъ этого домика представлялъ совершенную противоположность съ нижнимъ. Верхнія комнаты были за-ново отдланы и очень кокетливо убраны.
Однажды, около полудня, въ прекрасный майскій день легко и скоро катилась по дорог наемная карета и остановилась у запертыхъ воротъ Clos-bni.
Изъ экипажа вышелъ Лудовикъ де-Фонтанье, а за нимъ граціозно выпорхнула маркиза, опираясь на протянутую ей руку молодаго человка. Посл всхъ вылзла изъ кареты Сусанна Моле.
Отпустивъ извозчика, Лудовикъ вынулъ изъ кармана ключъ и отперъ вороты. Когда новые жильцы вошли во дворъ, Эмма съ ребяческой радостью уперлась руками въ об втхіе и щелистыя половинки воротъ и съ страшнымъ усиліемъ затворила ихъ, какъ будто желая сказать цлому свту: ‘сюда не проникнетъ ни кто.’
Потомъ схвативъ за руку Лудовика, она прижалась къ нему своей хорошенькой головкой и привтливо улыбнулась. Раздался звонкій поцлуй и электрическая искра мгновенно пробжала по всему организму Эммы, но это мимолетное волненіе было чисто и неомрачено ни одной черной мыслью. Эмма почувствовала неизъяснимое наслажденіе, понятное только моряку, ступившему на твердую землю и увидвшему близкихъ сердцу, посл страшной морской бури, грозившей неотразимой гибелью.
Въ эту отрадную минуту всякое воспоминаніе о прошедшемъ было до такой степени непріятію для Эммы, что она повидимому боялась даже слезъ своихъ, хотя он были вызваны не горемъ, а счастьемъ. Чтобъ остановить ихъ, она торопила Лудовика показать ей маленькій земной рай, который навсегда разлучилъ ее съ ея великолпнымъ замкомъ и мрачными сценами ея прошлой жизни. Все, что она видла въ своемъ новомъ жиль, ей нравилось, и чувство внутренняго удовольствія разлило свой розовой цвтъ на вс окружающіе предметы.
Въ двухъ шагахъ отъ Эммы, у ногъ ея кудахтали куры, красивый птухъ съ гордой осанкой затянулъ свою монотонную пснь, по крышамъ строеній порхали разноцвтные голуби и солнечные лучи, ярко отсвчивая, играли на ихъ блестящихъ лазуревыхъ и серебристыхъ крыльяхъ. Въ первый разъ еще Эмма такъ близко была къ обществу пернатыхъ и почувствовала къ нимъ особенное расположеніе. Она за-ране восхищалась, какъ они будутъ оживлять ея уединеніе, и только тогда ршилась на время разстаться съ ними, когда собрала ихъ въ кучу вокругъ себя нсколькими пригоршнями зеренъ.
Не смотря на Лудовика, желавшаго провести Эмму прямо во второй этажъ, она не послушала его и ршилась прежде осмотрть нижнія комнаты.
Въ жизни женщинъ бываютъ исключительные случаи, когда он смотрятъ на все не глазами, а чувствомъ. И Эмма была въ такомъ же положеніи. Настроенная счастіемъ, она равнодушно смотрла на разрушеніе и безобразіе комнатъ нижняго этажа. Не обращая ни сколько вниманія на неудовольствіе своей кормилицы при вид такого помщенія, Эмма находила его прекраснымъ.
Наконецъ она взошла на верхъ по лстниц и Лудовикъ провелъ ее въ спальню. Стны ея были обтянуты ситцемъ. Дале онъ ввелъ маркизу въ маленькую гостиную, съ мебелью изъ розоваго дерева, гд Эмма могла удобно работать или отдыхать во время дня. Радость ея была полная, такъ что маркиза въ эту минуту вовсе не походила на богатую даму, привыкшую съ дтства къ роскоши и комфорту. По ея восторгу скоре можно-бы принять ее за гризетку, получившую въ свое владніе имущество, которое было завтной мечтой всей ея жизни. Эмма перебгала отъ одной вещи къ другой, то садилась въ кресло, то принималась устанавливать фарфоръ, то подходила къ вазамъ, которыя еще наканун, благодаря заботливости Лудовика, были наполнены цвтами, и старалась придать букетамъ боле изящный видъ и живописное положеніе. Потомъ она осмотрла библіотеку, составленную изъ любимыхъ ею авторовъ, раскрывала вс шкапы, отворяла окна, и восхищалась растилавшимися передъ ея глазами прекрасными сельскими картинами. Она подозвала къ себ Лудовика, чтобъ вмст съ нимъ полюбоваться изумрудной поверхностью рки Марны, волны которой омывали стны домика, разсыпаясь по сторонамъ серебристой пной. Высокіе тополи на островкахъ Ого и Кармеро сплетались зеленымъ сводомъ надъ рукавомъ рки, раздляющимъ эти острова, сквозь листья этого свода просвчивали солнечные лучи, играя на поверхности воды мильонами золотыхъ и бриліантовыхъ искръ. Вдали на горизонт виднлась сплошная масса зелени, раздленная на бирюзовомъ неб черными мрачными башнями венсенскаго замка. Эмма съ восторгомъ указывала Лудовику на красоты этихъ очаровательныхъ видовъ и благодарила съ искреннимъ чувствомъ любящаго сердца.
По странной противоположности, встрчаемой на каждомъ шагу въ жизни, Лудовикъ де-Фонтанье вовсе не раздлялъ восторговъ Эммы. Безпечная и веселая, она безгранично отдалась своему счастію, которое, какъ ей казалось, превзошло вс ея надежды и ожиданія. Лудовикъ, напротивъ, далеко не былъ такъ восторженъ окружавшей ихъ природою, въ немъ не было уже того чувства, той жгучей страсти, которая проглядывала прежде въ его письмахъ къ Эмм. Въ молодомъ человк начинался внутренній метаморфозъ, свойственный всмъ мечтателямъ. Воображеніе его уже было недовольно дйствительностью, потому что оно создало свой собственный міръ, которому ничего подобнаго не могло быть въ самой жизни. Вс восторги и радости Эммы были для нея новы и неожиданны, между тмъ какъ Лудовикъ уже испыталъ ихъ вдоволь и они потеряли для него свою прелесть. Онъ бранилъ себя въ душ, что не могъ восторгаться, подобно Эмм, и находить, что солнце еще никогда такъ ярко не свтило, вода на рк никогда такъ не блестла, въ воздух еще никогда не было такого благоуханія, листья деревьевъ никогда еще не имли такихъ отливовъ, пніе птичекъ никогда еще не было такъ гармонично, какъ въ настоящую минуту.
Хладнокровіе Лудовика, непонятное для Эммы, заронило и въ ея душу сомнніе. Она невольно подумала, что, можетъ быть, потеря богатства возмутитъ ихъ спокойствіе, и обременитъ любимаго ей человка трудомъ и лишеніями. За себя въ эту минуту она не боялась: кажется, вс сокровища міра не стоили для нея одного поцлуя Лудовика, но что будетъ съ нимъ?— думала она, и темная мысль ложилась густой тнью на ея ясномъ лиц. Впрочемъ эта мимолетная грусть, какъ случайное облако, отлетало отъ Эммы, и она снова чувствовала необыкновенную теплоту на душ, снова крпко прижималась къ Лудовику.
Между-тмъ Сусанна хлопотала на кухн, и только по-временамъ входила въ комнату, гд находилась чета влюбленныхъ. Присутствіе Моле нарушило сладкое уединеніе ихъ, тмъ боле, что кормилица своими вопросами о хозяйств сводила Эмму прямо съ неба на землю. Отрывая страстный поцлуй отъ Лудовика, маркиза должна была отвчать Сусанн, что надо приготовить для обда и чмъ пополнить недостатокъ блюдъ. Видя затруднительное положеніе своей няньки, мало знакомой съ поварскимъ искусствомъ, она сама пошла на кухню и непремнно хотла помочь Сусанн въ приготовленіи обда, но такъ какъ въ скромномъ ихъ жилищ никто не имлъ права оставаться безъ дла, то Эмма попросила, чтобъ Лудовикъ, пока она будетъ занята совершенно новой для нея работой, расчистилъ маленькую площадку въ кущ ракитника и сирени, въ тни которой она желала обдать. Обоюдныя занятія влюбленныхъ разъединили ихъ и потому они скоро соскучились своими работами и оставили ихъ, чтобъ опять сойтись другъ съ другомъ. Лудовикъ отъ души смялся надъ неумньемъ Эммы взяться за хозяйство и надъ неловкостью ея пріемовъ, когда она старалась быть чмъ нибудь полезной ему. Она брала изъ рукъ его заступъ, слегка придавливала его своей миніатюрной ножкой и, напрягая вс силы чтобы вскопать землю, едва только надрзывала ее поверхность.
Посл обда они вышли изъ тнистой кущи, нжно обнялись и отправились въ садъ, раскинутый по берегу рки.
Сусанна Моле плакала отъ умиленія, смотря вслдъ удаляющимся. Никогда еще щеки ея ненаглядной питомицы не горли такимъ свжимъ румянцемъ, никогда еще такая радостная улыбка не играла на устахъ ея, никогда еще прекрасные глаза Эммы не разгорались такимъ живымъ и яркимъ блескомъ. Любуясь своей ‘ненаглядной’, добродушная Сусанна внутренно радовалась побд, одержанной, какъ ей казалось, надъ смертью, едва было непохитившей Эмму.
Наступилъ вечеръ. Пробило семь часовъ. Солнце уже спустилось за горизонтъ и дискъ его, вполовину скрытый за холмъ, разливалъ багровый цвтъ по живописнымъ окрестностямъ придавалъ рк, широко разлившейся у подошвы пригорка, видъ огненнаго озера.
Воздухъ, растворенный ароматомъ свжаго сна, благоуханіемъ цвтовъ и испареніями земли, колыханіе еще нескошенной травы, шелестъ листьевъ на тополяхъ и легкое дуновеніе вечерняго втерка — все вмст, соединяясь съ щебетаніемъ птичекъ, казалось, пло благодарственный гимнъ небесному свтилу, даровавшему имъ, и жизнь, и свтъ, и теплоту.
Между деревьями летали запоздалыя стрекозы, слегка касаясь своими стальными грудками острыхъ оконечностей листьевъ, пчелы жужжали, высасывая медъ изъ цвтовъ, обрамлявшихъ берегъ рки, на подобіе радужной ленты.
То была минута, когда природа, какъ будто кокетничая, обыкновенно показывается во всей безъискусственной, но великолпной красот, прежде чмъ погрузится въ тишину и мракъ ночи, подобно мудрецамъ, украшавшимъ себя розами при переход отъ земной жизни къ вчной.
Лудовикъ и Эмма молча шли посреди высокой травы, покрутому берегу рки. Не смотря на молчаніе, сердца молодыхъ людей никогда еще не понимали другъ друга такъ хорошо: тихимъ пожатіемъ рукъ влюбленные сообщали другъ другу сильныя впечатлнія, производимыя на нихъ созерцаніемъ грондіозныхъ явленій природы.
Возратившись на прежнее мсто, Лудовикъ отвязалъ лодку отъ берега, посадилъ въ нее Эмму и, взявшись за весла, поплылъ вверхъ по теченію рки. Наносные пески образовали со стороны островка Ого нсколько отмелей, которыя простирались поперегъ пролива на такомъ близкомъ разстояніи одна отъ другой, что растущія на немъ деревья сплетались зелеными непроницаемыми для свта сводами надъ маленькими заливами, раздлявшими эти отмели.
Лодка слегка скользила по свтлой влаг, среди береговъ, залитыхъ зеленью, подъ матовымъ свтомъ луны, и Эмма, чувствуя ровное колебаніе лодки, снова предалась своему счастью. Она сидла на корм, облокотясь на бортъ и поддерживая рукой склонившуюся головку, русыми кудрями ея игралъ прихотливый втеръ, разввая ихъ подобно струйкамъ золотистаго пара.
Ея полу-закрытые глаза, казалось, терялись въ созерцаніи прекраснаго, и если-бы на устахъ ея не сохранилась улыбка, если-бы грудь ея не подымалась высоко, то можно было-бы подумать, что душа покинула свою земную оболочку.
Какъ ни были сильны впечатлнія, которыя испытывала маркиза д’Эскоманъ, они вовсе не производили такого вліянія на Лудовика де-Фонтанье, какое имли на Эмму.
Покинувъ весла, онъ подвинулся ближе къ ней и лодка, предоставленная самой себ, тихо поплыла по теченію рки.
Никогда Эмма не замчала такого страннаго выраженія въ лиц Лудовика: онъ придвинулся къ ней съ страстнымъ взглядомъ и дрожащими губами, такъ что удавленная и испуганная, маркиза безсознательно поднялась съ мста и съ умоляющимъ взглядомъ протянула къ Лудовику руки, какъ будто вымаливая у него себ пощады.
— Разв ты боишься меня, сказалъ Лудовикъ, голосомъ, едва внятнымъ отъ волненія.
Эмма старалась улыбнуться, отрицательно покачала головой и указала Лудовику мсто подл себя.
Онъ жадно обвилъ рукой ея гибкій станъ и прижалъ ее къ груди своей. Эмма не противилась его объятіямъ и онъ почувствовалъ, что тло ея дрожало отъ сильнаго волненія.
— Не холодно-ли теб? сказалъ онъ. Не возвратиться-ли лучше домой?
— Нтъ, нтъ! Здсь такъ хорошо…. Мн кажется, что съ ныншняго дня я живу новою жизнію и въ мір вовсе для меня невдомомъ… Я нахожу въ душ моей новыя силы, существованія которыхъ и не подозрвала…. Мое сердце теперь такъ полно любви, что оно нечувствительно ни къ чему другому… Любовь — это жизнь наша!
— А между тмъ мы еще невполн пользуемся этой жизнью, прошепталъ Лудовикъ.
— Возможно-ли умереть, не слыхавъ этого глубокаго слова, заключающаго въ себ такое неизъяснимое блаженство. Лудовикъ! повтори мн, что ты побить меня.
— Можешь-ли ты сомнваться въ этомъ?
— Конечно нтъ, но мн хочется слышать твой голосъ, звукъ этого слова.
Вмсто отвта Лудовикъ де-Фонтанье впился своими губами въ розовыя губки молодой женщины.
Этотъ страстный и долгій поцлуй изумилъ Эмму, онъ былъ для нея неожиданъ и новъ, она еще ни разу не испытала подобнаго поцлуя, а потому съ ужасомъ вскрикнула и старалась освободиться изъ крпкихъ объятій молодаго человка.
Въ эту самую минуту лодка ударилась объ отмель, и разъединила влюбленныхъ: они оба упали на колна.
— Умоляю тебя, Лудовикъ, вскрикнула Эмма, оставаясь въ той-же поз, въ какую поставилъ ее случай:— Чего ты еще хочешь? Мы такъ счастливы, намъ такъ хорошо…. Пойми же меня, и не разрушай чистыхъ мгновеній нашего союза…. Я боюсь потерять это блаженство — оно только что коснулось меня…. Боже мой! Да чего же теб нужно отъ меня, когда я и такъ уже принадлежу теб…. Сжалься надъ моими предчувствіями, они понятны мн, и предвщаютъ что-то недоброе для меня….
Лудовикъ де-Фонтанье ровно ничего не понялъ изъ словъ цломудренной Эммы, онъ не понялъ, что такой быстрый и крутой переходъ отъ высокой платонической любви къ земнымъ матеріальнымъ побужденіямъ былъ знакомъ паденія для ужаснувшейся Эммы, чуждой всякой чувственности.
— Не я, а вы меня не любите, холодно отвчалъ Лудовикъ.
При этомъ упрек Эмма залилась слезами и вмсто отвта упала въ объятія Лудовика…. Страстные поцлуя его осушили ея слезы…
Между тмъ исподоваль наступала ночь, окутывая долину и рку своимъ покровомъ. Звзды мерцали на неб, отражая блескъ свой въ зеркальной поверхности воды. Посреди ночнаго мрака и сельской тишины, мимо кустарниковъ вяза и оршника, покрывавшихъ острова, тихо пробирались дв человческія тни, обнявшись другъ съ другомъ. Осторожно раздвинувъ втви хмля и виноградника, он услись подъ развсистой ивой, на берегу широкой рки, мирно протекавшей по долин.
Луна тихо плыла надъ холмами мстечка Шеневьеръ, серебрила своими лучами листья изъ, надъ головами молодыхъ людей и зыбь, рябившая поверхность рки, играла у ногъ ихъ тысячами прелестныхъ спиралей.
И вотъ среди ночнаго безмолвія пронеслись звонкія выразительныя трели.
То была пснь соловья, распвавшаго свой чудный гимнъ любви.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Clos-bni.

Маленькій сельскій домикъ въ долин Марнъ наконецъ вполн оправдалъ свое названіе: ‘благословенное мсто’.
Впродолженіе полугода обитатели его пользовались въ немъ полнйшимъ и безграничнымъ счастіемъ, которое отразилось и на самой наружности домика, получившаго веселый, праздничный видъ.
Садъ былъ расчищенъ и выметенъ, дорожки усыпаны пескомъ, фруктовыя деревья и виноградники приняли свой свжій видъ, лишнія и засохшія втви ихъ боле не заглушали сада, повсюду видна была заботливая рука хозяина, который устроилъ это жилище для своего удовольствія, а не для выгодъ. Самый домикъ былъ передланъ за-ново и первый этажъ его приведенъ въ порядокъ, по требованію Сусанны Моле, соотвтстенно убранству верхняго жилья.
Скоро и незамтно летло время для влюбленныхъ въ этомъ мирномъ уголк.
Сельская жизнь какъ-то особенно настроиваетъ къ любви и сближенію: вечернія прогулки, занятія въ саду, простота обхожденія, наконецъ самая природа и общія для всхъ удовольствія ея — все это примиряетъ и успокоиваетъ людей.
Эмма такъ полюбила свой маленькій цвтникъ, что, нисколько не опасаясь загара, постоянно копала тамъ землю своими блыми, аристократическими руками.
Вполн счастливая, она наслаждалась тихой сельской жизнью, съ каждымъ днемъ находя ее боле пріятной и съ каждымъ днемъ сильне привязываясь къ Лудовику. Она радовалась, что принесенная ею жертва такъ блистательно искупалась семейнымъ счастіемъ, посл такихъ страшныхъ страданій.
Упреки ея совсти замолкли и Эмма боле не тяготилась своими близкими отношеніями къ Лудовику, благодаря общей логик фактовъ, въ силу которой успхъ, внчая дло, легко успокоиваетъ всякое внутреннее раздраженіе. Къ тому же Эмма могла оправдаться въ собственныхъ глазахъ, обвиняя тхъ, которые поторопились заклеймить ее несправедливымъ приговоромъ.
Напротивъ, Лудовикъ де-Фонтанье и не подозрвалъ, что любовь Эммы съ каждымъ днемъ усиливается. Правда, что и онъ тоже очень сильно любилъ ее и былъ также счастливъ, какъ и Эмма, но счастье его боле заключалось въ какомъ-то нравственномъ оцпенніи, чмъ въ ясномъ сознаніи своихъ чувствъ. Онъ любилъ Эмму скоре потому, что тишина сельской жизни, которая новизной своей не могла ему не нравиться, успокоила въ немъ восторженность его воображенія и охладила пылкіе порывы сердца. Притомъ, подл такой очаровательной и прекрасной женщины, какъ Эмма, въ которой съ каждымъ днемъ открывались новыя достоинства, Лудовикъ не могъ оставаться равнодушнымъ. И надо было видть, какъ Эмма старалась расположить къ себ своего друга, она подмчала каждый взглядъ его, чтобы предупредить малйшее его желаніе, которое было для нея закономъ. Она не боялась заглянуть въ глубину своей души, анализировать свои чувства, потому что она не сомнвалась въ ихъ искренности, но Лудовикъ не ршился-бы этого сдлать, изъ боязни открыть въ себ чувства вовсе не похожія на т, которыми обязывали его честь и деликатность. Какое-то смутное сознаніе говорило ему, что настоящее, какъ оно ни было хорошо, далеко ниже картины, нарисованной въ его мечтахъ. И страшась истины, какъ вс вялые темпераменты, Лудовикъ хотлъ уврить самого себя, что онъ любитъ Эмму, что онъ счастливъ ея счастіемъ.
Но не смотря на вс старанія его обмануть самого-себя, состояніе его души по могло иногда не обнаружиться. Бывали дни, когда благородный характеръ и безграничная преданность Эммы смущали своимъ проявленіемъ Лудовика и онъ сознавалъ тогда всю ничтожность своихъ чувствъ передъ такой возвышенной любовью молодой женщины. И въ эти минуты онъ, обыкновенно, вспоминалъ ту холодность, съ которой принималъ самыя пламенныя выраженія безумной страсти Маргариты, и съ ужасомъ спрашивалъ себя: неужели сердце его неспособно для искренней лтобви? Съ грустію останавливался Лудовикъ на этой безотрадной мысли и трудно было Эмм развлечь его внезапное уныніе. Ей непонятна была причина этой грусти. Вполн увренная въ любви Лудовика, Эмма не безпокоилась на этотъ счетъ, но если когда и возмущалась ея душевное спокойствіе, то это при вопрос о матеріальныхъ средствахъ къ ихъ существованію.
Она не ршалась открыть Лудовику истину о своихъ стсненныхъ обстоятельствахъ, откладывая признаніе день-за-день. Ни онъ, ни Сусанна не знали, что Эмма тихонько отдала вс драгоцнности своему повренному, чтобы обратить ихъ въ деньги, которыми она разсчитывала скромно прожить нсколько лтъ.
Однакожъ, часто приходило въ голову Эмм, что съ ними станется, когда истощатся эти послднія средства къ ихъ существованію и оба они сдлаются жертвой нищеты, которой маркиза опасалась не столько за себя, сколько за своего возлюбленнаго.
Сначала Эмма придумала было пустить свой маленькій капиталъ въ какой-нибудь торговый оборотъ и самой заняться мастерствомъ, чтобы такимъ образомъ навсегда обезпечить себя и Лудовика отъ нужды. Но она была такъ счастлива, такъ блаженствовала въ своемъ сельскомъ уединеніи, что у ней не доставало мужества нарушить это счастье и собственной рукой нанести ему ршительный ударъ.
Наконецъ, встртилось обстоятельство, заставившее Эмму прервать молчаніе. — Какъ-то однажды Лудовикъ заговорилъ съ ней о своей матери, при этомъ разговор въ первый разъ еще отозвалось въ сердц маркизы что-то похожее на внутренній упрекъ. Эмма вспомнила, что ради ея Лудовикъ разорвалъ святыя узы съ женщиной, самой близкой его сердцу. Эта мысль повела за собой другія, заставившія маркизу сознать, что Лудовикъ совершенно испортилъ свою карьеру единственно изъ любви къ ней — и она стала обвинять себя въ этомъ, какъ въ какомъ-нибудь важномъ преступленіи.
И тутъ она ршилась наконецъ во всемъ открыться Лудовику. На другой день она разсказала ему, что по доброй вол стала также бдна, какъ и онъ, уступивъ все состояніе мужу, чтобы только примириться съ своею совстью, и, не ожидая боле ничего въ будущемъ, она разсчитываетъ только на свой трудъ и на дружескую помощь своего Лудовика, который наврно раздлитъ съ нею трудъ.
Пораженный этой новостью, де-Фонтанье всего боле удивился такой возвышенной любви, такому безкорыстному самоотверженію. Онъ мысленно далъ обтъ навсегда остаться достойнымъ такого великодушнаго отреченія Эммы отъ независимаго и почетнаго положенія въ свт.
Эмма съ своей стороны совтывала воспользоваться временемъ, чтобы предпринять окончательное ршеніе на счетъ ихъ будущей жизни и занятій, прибавивъ притомъ, что имъ нельзя дольше оставаться въ пріятномъ бездйствіи.
И не смотря на то, что маркиза, какъ свтская женщина, была вовсе незнакома съ житейскими нуждами, однакожъ она первая придумала средства, какъ-бы легче выпутаться изъ критическаго положенія, ожидавшаго ихъ въ будущемъ.
Само-собою разумется, что Лудовику нельзя было и подумать занять какую-нибудь административную должность: имъ пришлось-бы тогда непремнно разстаться: а между тмъ жизнь вмст была для нихъ такъ хороша, что на всякую разлуку они смотрли, какъ на совершенный разрывъ. Притомъ они считали свою связь столько же законной и обязательной, какъ и бракъ, скрпленный церковными или гражданскими формами.
Надо отдать справедливость Лудовику, что мысль о разлук съ Эммой никогда не приходила ему въ голову.
Помимо административнаго поприща, Эмма предложила Лудовику до двадцати другихъ, одинаково достойныхъ его занятій, которыя сверхъ того предоставляли ему полную самостоятельность въ дйствіяхъ.
Нравственное превосходство Эммы побдило въ Лудовик сословные предразсудки и онъ согласился на ея предложеніе заняться коммерческими длами. Родъ этихъ занятій былъ тмъ удобне для влюбленной четы, что представлялъ имъ возможность ускользнуть отъ вниманія свта и скоре улучшить свое состояніе, чтобы возвратиться къ мирной деревенской жизни и скромнымъ сельскимъ занятіямъ.
Когда между ними было ршено, что Лудовикъ поступитъ въ купеческую контору, — Эмма, желая съ своей стороны также показать полное презрніе къ дворянской спси, придумала отдать свои деньги въ оборотъ небольшой торговой компаніи съ тмъ, что Лудовикъ впослдствіи долженъ будетъ распространить размры этой торговли и по возможности увеличить капиталъ.
На другой день они отправились въ Парижъ и осуществили свои намренія чрезъ посредство повреннаго Эммы, единственнаго знакомаго имъ человка въ столиц, который усердно помогъ имъ въ этомъ дл. Такимъ образомъ Лудовикъ получилъ мсто въ банкирской контор, а Эмма, подъ именемъ M-me Луи, сняла скромный небольшой магазинъ блошвейки, помщавшійся въ безлюдномъ еще тогда квартал, близь церкви св. Магдалины.
Но самое главное и затруднительное обстоятельство еще не было устранено. Необходимо было сообщить Сусанн о такой поразительной перемн въ жизни маркизы д’Эскоманъ. Это ршеніе Эммы не могло не возмутить преданную Сусанну, усвоившую себ совершенно иныя понятія объ общественной іерархіи и для которой подобное унизительное положеніе ея питомицы было ужасне, чмъ переворотъ 1789 года для Франціи.
Когда Эмма стала разсказывать Сусанн Моле о своихъ намреніяхъ, о потер состоянія, отданнаго ея мужу, о будущей бдности, изумленная кормилица сомнительно покачала головой и сказала, что она принимаетъ все это за шутку. Превращеніе знатной дамы въ простую магазинщицу казалось старух дотого несбыточнымъ и невроятнымъ, что впродолженіе двухъ дней она упорно твердила, что маркиза надъ ней насмхается. И только тогда Сусанна нсколько поврила этому безумному, по ея мннію, предпріятію, когда Эмма принялась укладывать въ чемоданы свои вещи.
Желая узнать всю истину, Сусанна Моле стала распрашивать маркизу о всхъ подробностяхъ задуманнаго ими дла. Эмма разсказала ей и въ заключеніе, увривъ ее въ полномъ отреченіи отъ прежняго блестящаго положенія, общала кормилиц мсто старшей мастерицы въ своемъ магазин. Сусанна съ неудовольствіемъ отвергла такое унизительное предложеніе.
Досада и отчаяніе овладли убитой горемъ женщиной. Предаваясь съ обычной ей пылкостію то одному, то другому чувству, она разразилась тысячами проклятій надъ маркизомъ д’Эскоманъ, считая его единственнымъ виновникомъ ужаснаго удара, нанесеннаго ея самолюбію.
Эмма принуждена была прибгнуть ко всевозможнымъ ласкамъ, чтобы сколько-нибудь смягчить негодованіе своей кормилицы: но на вс увренія маркизы, что счастіе не въ богатств и знатности, — Сусанна только качала головой, очевидно не соглашаясь съ такимъ ребяческимъ мнніемъ.
Оставалось распроститься съ ‘Clos-bni’, къ которому Эмма гораздо боле была привязана, чмъ предполагала.
Ничто такъ тсно не соединяется съ знаменательными событіями человческой жизни, какъ т мста, которыя были свидтелями этихъ событій, а потому покинуть ‘Clos-bni’ значило для Эммы сорвать съ своего счастья покровъ, подъ которымъ оно такъ мирно развилось. Не было ни одного уголка въ этомъ домик, ни одной аллеи въ этомъ саду, съ которыми не были-бы связаны для Эммы самыя пріятныя воспоминанія. Она трепетала при мысли, что чья-нибудь посторонняя рука равнодушно уничтожитъ ея цвтникъ, надъ которымъ она потратила столько трудовъ и заботъ. Слезы выступили на длинныхъ рсницахъ Эммы, когда она подумала, что не увидитъ боле ни этого зеленаго холма, на который она столько разъ взбиралась, опираясь на руку своего друга, подъ тнью густаго оршника и между двумя анфиладами виноградныхъ лозъ, ни этой широкой рки спокойно извивающейся голубою лентою посреди изумрудныхъ луговъ, ни этихъ зеленющихъ береговъ, гд въ тихій лтній вечеръ Эмма любила подышать свжимъ ароматнымъ воздухомъ.
Лудовикъ тоже не безъ грусти разставался съ ‘Clos-bni’, хотя онъ и не соединялъ съ этой разлукой того роковаго предчувствія, которое такъ страшило Эмму.
Ршительность, вызванная наканун въ Лудовик твердостью характера Эммы, на другой-же день совершенно его покинула. Онъ снова предался безконечнымъ грзамъ и лности, такъ что отъ души началъ жалть о той беззаботной жизни, которую онъ велъ въ ‘Clos-bhi’.— Онъ предложилъ Эмм оставить за собой этотъ маленькій домикъ, разсчитывая, что наемъ его не будетъ для нихъ слишкомъ обременителенъ, а между тмъ имъ, честнымъ торговцамъ, будетъ пристанище, чтобы проводить за городомъ каждый праздникъ. Эмма съ восторгомъ приняла это предложеніе, потому-что оно вполн согласовалось съ ея затаеннымъ желаніемъ.
Наконецъ насталъ печальный день отъзда влюбленной четы изъ ‘Clos-bni’. Эмма еще разъ обошла его вмст съ Лудовикомъ, оборвала съ кустовъ вс розы, пощаженныя осеннимъ втромъ, и сплела ихъ вмст съ полевыми цвтами въ одинъ букетъ, чтобъ внести его въ свое новое городское жилище.
Съ глубокой печалью и слезами на глазахъ переступила она порогъ двери, передъ которой за шесть мсяцевъ передъ тмъ вышла изъ кареты такой веселой и счастливой. И теперь, также какъ и тогда, стоялъ экипажъ у самыхъ воротъ, но съ тою только разницею, что обращенъ былъ въ сторону Парижа.
Эмма крпко сжала поданную ей Лудовикомъ руку и припала къ нему со страхомъ, видимо борясь съ какимъ-то зловщимъ предчувствіемъ.
Она пожелала взойдти пшкомъ на пригорокъ, чтобы еще разъ взглянуть на домикъ, покидаемый ею съ такой грустью и искреннимъ сожалніемъ, но ‘Clos-bni’ уже скрылся отъ глазъ маркизы за пожелтвшими листьями, отнявшихъ его деревьевъ.
Неужели восторгамъ любви и блаженству Эммы суждено было также быстро исчезнуть, какъ скрылась отъ ея взоровъ черепичная крыша ‘Clos-bni’?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
О томъ, что происходило въ сердцахъ и магазин въ улиц Сезъ.

Перездъ маркизы въ Парижъ открывалъ совершенно новое поприще въ ея жизни. Это былъ самый смлый шагъ ея, и надо отдать ей справедливость, что она показала себя здсь съ самой лучшей стороны.
Свтская женщина, воспитанная въ роскоши, послушная капризамъ и привыкшая къ безусловному исполненію своей воли, она покорилась съ геройскимъ самоотверженіемъ необходимости измнить свое прежнее блестящее положеніе на трудовую жизнь, отказаться отъ удобствъ и покоя, чтобы рядомъ безчисленныхъ лишеній обезпечить себ кой-какое независимое существованіе.
Повидимому Эмма даже не замтила этого перехода, казалось, ей все было сподручно, ее не остановили ни безсонныя ночи, ни однобразіе занятій, ни даже т неизбжныя при торговл непріятности, которыя приходилось ей иногда переносить.
Одтая въ скромное ситцевое платье, въ простенькомъ чепчик, сидла она безъ всякаго смущенія за дубовой отполироваиной конторкой, занятая приготовленіемъ какихъ-нибудь нарядовъ: или граціозно и ловко вскакивала на скамейку, чтобы достать съ верхней полки картонку съ вещами, которыя показывала покупателямъ съ необыкновенной любезностью и услужливостью. Вс постители изумлялись изысканности манеръ молодой магазинщицы, но никто изъ нихъ не подозрвалъ, сколько скрывалось благородства и возвышенныхъ чувствъ за этой простотой, сколько исчезло сокровищъ для свта за этой мщанской обстановкой.
И кто-бы поврилъ, что эта молодая, прекрасная магазинщица, которая такъ хлопотала изъ-за какого-нибудь франка, еще недавно была знатная дама, владтельница одного изъ самыхъ древнихъ и аристократическихъ замковъ! И кто-бы поврилъ, что эта самая женщина, такъ услужливо достающая съ полокъ картонки и такъ любезно показывающая всмъ разныя бездлки, — нкогда имла толпу людей, исполнявшихъ малйшія ея приказанія, десятокъ лошадей на конюшн и считалась миліонеркой?
Въ новую жизнь свою Эмма внесла не поддльную веселость. Она старалась не высказывать передъ Сусанной ни малйшаго сожалнія о прошедшей жизни и не давала чувствовать Лудовику всю громадность принесенной ею жертвы изъ любви къ нему. Вся преданная занятіямъ, Эмма только и думала, чтобы облегчить заботы своихъ близкихъ и не хотла вводить Лудовика въ какіе-нибудь хлопоты объ ея участи.
Съ своей стороны Сусанна Моле не переставала называть поступокъ Эммы непростительнымъ безуміемъ и обвинять Лудовика въ томъ, что онъ съ недостойной для мужчины слабостью согласился на такую перемну. Добрая кормилица возлагала на него всю отвтственность за будущность Эммы и, сомнваясь, чтобъ любовь ихъ была безукоризненно чиста, неусыпно слдила за влюбленными, съ безпокойствомъ птицы, присматривающей за коршуномъ, угрожающимъ ея птенцамъ. Напрасно маркиза твердила Сусанн, что она счастлива, послдняя слушала ее и ничего не возражала, оставаясь вполн убжденной, что блаженство это было боле воображаемое и что новость положенія составляетъ для Эммы всю прелесть этой мщанской обстановки. По мннію Сусанны, все то, что могло занимать какую-нибудь гризетку, должно было скоро наскучить маркиз, но преданная кормилица не хотла разочаровывать ее и ускорить пробужденіе, которое и такъ должно было настать само-собой. Грубое и неделикатное обращеніе недовольной Моле съ постителями магазина составляло совершенную противоположность съ вжливымъ обхожденіемъ и услужливостію молодой хозяйки.
Самая главная ошибка въ любви заключается въ томъ, что каждый влюбленный измряетъ степень привязанности къ себ другаго, по своимъ собственнымъ чувствамъ. И Эмма, перенося терпливо всевозможныя лишенія, нисколько не подозрвала, что Лудовикъ падаетъ духомъ и устаетъ подъ ихъ гнетомъ.
Теперь онъ увидлъ ясно, что его эгоистическая и мелкая натура не могла перенести перваго тяжелаго столкновенія съ суровыми опытами жизни. Лудовикъ понялъ, что для его любви было мало одной Эммы, кром нея, ему еще нужно было самостоятельное положеніе въ свт, удовлетвореніе личнаго самолюбія, богато-омеблированная квартира и пріятное ‘far niente.’ ‘Эмма мила, чрезвычайно мила, думалъ онъ, но разв я могъ представить себ, чтобъ наша будущая жизнь была такъ бдна, однообразна и зависима’. Роль мелочнаго торговца ршительно возмущала Лудовика.
По открытіи магазина самолюбіе его оскорблялось на каждомъ шагу, онъ сердился на капризы и своенравіе покупателей, которые, по праву вывски магазина, совершенно завладли Эммой.
Лудовикъ, утомленный цифрами и всевозможными счетами, приходилъ изъ конторы около четыремъ часовъ, проклиная вс эти счеты, комиссіонерскіе проценты, кредитивныя письма. Усталый, онъ находилъ дома, вмсто отдыха, т же пустыя заботы, т же счеты, ту же скучную и жалкую борьбу интересовъ за какой-нибудь су или сантимъ.
Часто въ печальныя минуты Лудовикъ садился въ магазин подл Эммы, которую называлъ своей женой, и поврялъ ей причину своей невыносимой грусти и скуку, испытываемую имъ во время занятій въ контор. Эмма утшала его, представляя ему независимое будущее, спокойную жизнь черезъ нсколько лтъ терпливаго труда и, незамтно переходя отъ серьезной рчи къ самымъ нжнымъ ласкамъ, старалась одушевить его своей энергіей и врой. Но въ ту самую минуту, когда она, прижимаясь къ нему хотла поцловать его, двери магазина какъ нарочно отворялись и появлялась какая нибудь покупательница изъ сосдокъ. При первомъ скрып двери Эмма вскакивала съ мста и краснла отъ смущенія. Всего чаще приходила безобразная и брюзгливая старуха, спсиво и съ наглымъ взглядомъ приближалась она къ прилавку, какъ будто радуясь, что помшала интимной бесд молодыхъ людей.— Требованія свои, обыкновенно, она выражала повелительнымъ голосомъ, стуча по прилавку нсколькими мдными монетами, приготовленными ею для покупки какой-нибудь четверти аршина ленточекъ.— Когда же сконфуженная Эмма не скоро удовлетворяла ея запросъ, старуха начинала ворчать, жаловаться на медленность, торговалась до брани, прежде чмъ ршилась выпустить изъ рукъ одинъ сантимъ за другимъ. И какъ нарочно желая побсить раздраженнаго Лудовика, она продолжала свое посщеніе, какъ можно дольше, такъ что онъ готовъ былъ вскочить и вытолкнуть за дверь назойливую старушенку, разъ двадцать впродолженіе такой пытки онъ порывался сдлать это, но удерживался единственно изъ сожалнія къ Эмм, смотрвшей на него умоляющимъ взглядомъ.
Когда Эмма снова оставалась одна, съ невозмутимымъ спокойствіемъ, какъ будто никто не былъ и не прерывалъ ея разговора, она обращалась къ Лудовику съ тмъ же вопросомъ или лаской, но уязвленный въ самое сердце, онъ больше не слыхалъ голоса Эммы и даже не замчалъ ее, — онъ оставался нмъ, нечувствителенъ ко всему его окружавшему. Предавшись обычной своей мечтательности, онъ залеталъ воображеніемъ въ облака своего прошлаго, но когда страстныя звуки голоса Эммы наконецъ пробуждали его, онъ поражался невольнымъ сравненіемъ горькой дйствительности съ прошлой жизнью маркизы д’Эскоманъ. И чмъ чаще такое сравненіе вспадало ему на мысль, тмъ сильнй охватывало его несамодовольствіе, раздраженіе и даже раскаяніе. Увы! праздныя мечты разлетались, и на прелестномъ образ любимой имъ женщины остались для него одн суровыя черты бдной Эммы….
Какъ скоро для человка настала минута, въ которую онъ проклинаетъ свое участіе въ сдланныхъ ошибкахъ, тогда недалеко уже и то мгновенье, когда онъ проклинаетъ и виновницу этихъ ошибокъ.
Съ того самаго дня, какъ Эмма отдалась Лудовику, — онъ уже не любилъ ее. Любовь — это безпрерывное стремленіе къ неопредленному, къ тому, что скрыто отъ глазъ, что ускользаетъ отъ рукъ и когда цль стремленій достигается — любовь сама-собою исчезаетъ. Натуры безпокойныя доходятъ до самообольщенія въ своихъ неопредленныхъ стремленіяхъ, он безразсудно приносятъ великія жертвы и пока молодость возбуждаетъ въ крови ихъ лихорадочный жаръ,— он сохнутъ и страдаютъ, стараясь пріобрсти то, что такъ трудно имъ дается. Ихъ самообольщеніе заходитъ такъ далеко, что заставляетъ несчастныхъ не только обожать самую звзду, по даже ея отраженіе въ рк.
Самъ-по-себ Лудовикъ де-Фонтанье былъ человкъ честный, и потому онъ только смутно сознавалъ свое нравственное состояніе.
Сначала онъ былъ увренъ, что любить Эмму, потомъ онъ старался убдить себя въ этомъ, — но вся энергія импровизированной любви его совсмъ исчезла: въ немъ не проявилось боле той пылкости, которая прежде такъ сильно волновала его кровь при малйшемъ прикосновеніи къ нему Эммы. Теперь онъ смотрлъ равнодушно на ея очаровательное кокетство, прежде такъ восхищавшее его. Лудовикъ не находилъ уже неизъяснимой прелести во всемъ, что только принадлежало Эмм. И ароматическій запахъ ея волосъ, и шелестъ ея шелковаго платья, и мелодическій — голосъ все потеряло для Лудовика свое прежнее обаяніе, онъ смотрлъ на все это такимъ же равнодушіемъ, какъ-бы глядлъ на непонятные для него іероглифы.
Мало-по-малу охлажденіе его дошло до такой степени, что онъ начиналъ уже досадовать, если оставался на-един съ Эммой. Чтобы скрыть свое равнодушіе или скуку, онъ насильно отыскивалъ нжныя слова, придумывалъ различныя позы, и старался оживить свой взоръ притворнымъ огнемъ утраченной любви.
И чувства, затаенныя въ глубин его души, стали рзко сказываться Лудовику, такъ что онъ получилъ отвращеніе къ своему ложному положенію. Сначала онъ сожаллъ только объ Эмм, потомъ сталъ жалть себя, оправдываясь въ своемъ мнніи неволышмъ увлеченіемъ страстями. Наконецъ эгоистическія чувства осилили въ немъ благородныя побужденія честнаго человка и Лудовикъ находилъ уже страннымъ и самоотверженіе Эммы и ея спокойствіе, съ которымъ она ршилась приняться за ремесло блошвейки. Онъ забылся до того, что въ мужественномъ самоотверженіи маркизы д’Эскоманъ, не видлъ никакой разумной цли, принесенной ради любви къ нему. Неблагодарность его зашла такъ далеко, что за прилавкомъ магазина онъ видлъ не прежнюю великосвтскую даму, блистательную маркизу, а мелочную торговку M-me Луи, какъ будто рожденную именно для этой доли. И Лудовикъ тяжело вздыхалъ при мысли, что судьба навсегда связала его съ этой бдной женщиной.
Наконецъ все, что таилось въ душ его, стало невольно обнаруживаться само собою, онъ невыносимо скучатъ по цлымъ часамъ и ни ласки, ни заботы Эммы не развлекали его боле. Желая сколько-нибудь разсяться, Лудовикъ искалъ развлеченій вн дома, тратилъ для этого большую часть денегъ изъ ничтожныхъ доходовъ Эммы. Хотя она не могла не замтить, что Лудовикъ скучалъ, и грустилъ подл нея: но ослпленіе, которое происходитъ какъ отъ сильной любви, такъ и отъ желанія быть счастливой, закрывало отъ Эммы истинную причину такой перемны, она старалась объяснитъ ее съ самой выгодной стороны, то его заботами о положеніи ея, то трудовой жизнью въ купеческой контор. Она и не подозрвала, что Лудовикъ можетъ разлюбить ее. И бдная Эмма, обманутая собственнымъ сердцемъ, удвоивала свои хлопоты, чтобъ увеличить доходъ и тмъ утшить Лудовика, доставивъ возможно большія удобства его жизни.
Такъ не понимая другъ друга и не замчая совершившейся разладицы въ чувствахъ, они не могли измнить своихъ натянутыхъ отношеній, и эта томительная для обоихъ жизнь длилась вереницей самыхъ скучныхъ дней.
Положеніе ихъ было еще тягостне потому, что связь съ обществомъ, къ которому они прежде принадлежали, не была совершенно порвана, не смотря на видимое отчужденіе ихъ. Случайныя встрчи съ старыми знакомыми выводили Лудовика изъ пассивнаго положенія.
На горизонт скромной и тихой жизни молодыхъ людей снова забродили темныя тучи и собралась гроза надъ головой Эммы.
Между парижскими лавочниками существуютъ связи и отношенія по ремеслу и по сосдству, которыхъ трудно избгнуть новымъ лицамъ, начинающимъ торговать, и потому ни Лудовикъ, ни Эмма не могли избавиться отъ условій своего новаго состоянія. Ихъ воспитаніе, привычки, образъ мыслей далеко разнились отъ той мщанской сферы, въ которую толкнула ихъ судьба, такъ что обоюдное отвращеніе молодыхъ людей къ этому пошлому кружку и этого кружка къ нимъ не замедлило обнаружиться и разорвать между ними только-что начавшіяся отношенія.
Впрочемъ изъ этого кружка двое мастеровыхъ — часовщикъ и столяръ — были довольно сносные, и вмст съ тмъ очень близкіе сосди нашимъ героямъ. Лудовикъ и Эмма, хотя неохотно, познакомились съ ними, первый ради скуки и бездлья, а вторая съ той цлью, чтобъ отклонить отъ себя обвиненіе кумушекъ-сосдокъ въ глупой гордости, о чемъ началось уже пересуды.
Часовщикъ Бернье былъ отличнымъ мастеромъ своего дла, но въ остальномъ, что непрямо касалось его ремесла,— совершенный невжда. Молоденькая жена его, до прізда Эммы, считалась красавицей между обитателями квартала св. Магдалины. Воспитанная въ пансіон, она гордилась своимъ образованіемъ и уничтожала всхъ сосдокъ своимъ умственнымъ превосходствомъ. Когда Эмма поселилась въ своемъ магазин, болтливая Бернье не преминула первая завести знакомство съ новой магазинщицей, считая ее простенькой блошвейкой, но опасной соперницей. Любопытная до крайности, она старалась сблизиться съ Эммой, чтобъ вывдать отъ нея тайну прошлой ея, жизни, и потомъ воспользоваться этимъ и посплетничать. Однакожъ, съ истиннымъ искусствомъ лукавой и хитрой женщины, она скрыла подъ личиной дружбы свой настоящій замыслъ.
Напротивъ, столяръ Вердюръ и его жена были люди добрые, честные, трудолюбивые и весьма любознательные. Мужъ всегда съ большимъ любопытствомъ и внимательно слушалъ умныя бесды де-Фонтанье и гордился пожатіемъ его руки, а жена, бывшая прежде цвточницей, съ своей стороны принимала въ Эмм искреннее участіе и была къ ней предупредительна.
Наконецъ наступила весна. Въ первое же весеннее воскресенье Эмма вмст съ Лудовикомъ и Сусанной отправились въ Clos-bni, — о которомъ они такъ часто вспоминали въ город. Ихъ манила сюда не одна свжесть полей и воздуха, но и первыя, самыя лучшія впечатлнія ихъ лобви и невозмутимаго счастія. Поздки эти повторялись каждую недлю по воскресеньямъ и еще больше одушевляли Эмму надеждой поселиться здсь, современемъ, навсегда. Верхомъ ея мечтаній былъ этотъ мирный уголокъ, гд она думала провести спокойные годы съ Людовикомъ, когда состояніе ихъ будетъ обезпечено.
Въ одну изъ такихъ воскресныхъ поздокъ, посл скучнопроведенной недли, Лудовикъ собрался ловить рыбу. Эмма, не желая оставлять своего друга, непремнно хотла проводить его на рыбную ловлю.
Заинтересованые успшнымъ ловомъ пискарей и другой мелкой рыбки, наши герои, тихо подвигаясь впередъ по берегу рки, наконецъ незамтно прошли селенье Шампаньи. Около полудня, Сусанна Моле, сопровождавшая своихъ молодыхъ господъ, приготовила въ извилин высокаго берега приборы и закуску. Пройдя довольно далеко отъ дома, Лудовикъ и Эмма чувствовали сильный апетитъ, который еще боле возбуждался отъ свжаго рчнаго воздуха, а потому они съ удовольствіемъ услись за завтракъ.
Развлеченіе-ли рыбной ловлей или возвращеніе прежнихъ. ощущеній любви, благотворно подйствовали на Лудовика и онъ сдлался гораздо веселй, Эмма наслаждалась совершеннымъ счастіемъ, гордясь, что достигла наконецъ цли своихъ постоянныхъ заботъ. Веселая, съ радостнымъ свжимъ личикомъ, она была очаровательна въ своемъ простенькомъ кисейномъ плать, плотно обхватившемъ ея граціозную талію, и въ чепчик съ розовыми лентами.
Среди этого счастливаго уединенія вдругъ тишина сельской природы была нарушена топотомъ нсколькихъ лошадей, ударами хлыстовъ, громкимъ крикомъ и хохотомъ. И въ тоже мгновеніе мимо влюбленной четы пронеслась блестящая кавалькада мужчинъ я амазонокъ, быстро скрывавшихся въ облак пыли.
Не смотря на быстроту, съ которой мимо проскакали лошади, одна изъ самыхъ блестящихъ амазонокъ, обернувшись въ сторону обдавшей группы, успла разглядть сидвшихъ и вскрикнула отъ изумленія, но потомъ этотъ крикъ въ одно мгновеніе смнился самымъ язвительнымъ хохотомъ.
Восклицаніе, вырвавшееся у амазонки, и насмшливый хохотъ ея смшались для слуха Эммы съ лошадинымъ топотомъ и веселымъ говоромъ проскакавшихъ всадниковъ, но Лудовикъ отчетливо и ясно разслышалъ и крикъ удивленія, и язвительный смхъ хорошенькой амазонки, голосъ ея показался ему очень знакомымъ. Это ничтожное обстоятельство такъ растроило его, что день, сначала общавшій столько удовольствій, кончился для него очень скучно и печально.
Посл этого случая жизнь Лудовика и Эммы потекла еще монотонне и грустне. Однажды, когда де-Фонтанье возвращался домой изъ конторы, Эмма по обыкновенію поджидала его у окна своего мкгазина, скрытая за кисейной занавской. Черезъ нсколько минутъ Лудовикъ показался вдали улицы, какъ и всегда задумчивый, съ поникшей головой. Эмма, желая сколько-нибудь развлечь его, стукнула въ стекло окна и привтливо улыбнулась.
Въ это самое время щегольская коляска, съ кучеромъ въ богатой ливре, пронеслась по уіиц Сезъ, мимо магазина. Не привтливая улыбка Эммы, но блестящій экипажъ привлекъ вниманіе Лудовика, который поднялъ голову и остановился въ изумленіи, слдя пристально за коляской, пока она не скрылась, повернувъ за уголъ.
Изъ всего, что пронеслось мимо нея, Эмма замтила только блыя перья, разввавшіяся на шляпк дамы, сидвшей въ экипаж, и изумленіе Лудовика, пристально слдившаго за удаляющейся коляской. Послдняго обстоятельства слишкомъ было довольно, чтобъ подстрекнуть любопытство Эммы и она поспшно выбжала на улицу. Лудовикъ все еще стоялъ на одномъ мст, неподвижно устремивъ свои глаза въ ту сторону, гд скрылся экипажъ. Эмма окликнула его, но онъ не слыхалъ ея зова, углубленный въ размышленія до такой степени, что ничего не видалъ вокругъ себя и Эмма принуждена была еще разъ и громче назвать его по имени, чтобъ разсять его задумчивость.
Когда Лудовикъ подошелъ наконецъ къ магазину, Эмма, увлекаемая любопытствомъ, стала распрашивать его о прохавшей дам,, но Лудовикъ, покраснвъ, что-то невнятно пробормоталъ, когда-же Эмма спросила о причин внезапнаго изумленія его при появленіи экипажа, — Людовикъ отперся отъ этого. И какое-то зловщее предчувствіе защемило сердце маркизы д’Эскоманъ.
Ей запало въ душу подозрніе, что Лудовикъ что-то скрываетъ отъ нея, что есть какая-то тайна, въ которой онъ не хочетъ сознаться. И міръ ея блаженства, — ея счастія мшовеино пошатнулся.
Эммой овладло безпокойство. Краска въ лиц Лудовика, безсвязный отвтъ его, изумленіе, отъ котораго онъ отрекся, — изъ всхъ этихъ данныхъ она развила въ своемъ воображеніи цлый рядъ догадокъ и предположеній.
Она тотчасъ придумала, что между постоянной грустью Лудовика и промелькнувшей въ щегольскомъ экипаж хорошенькой дамой должно быть какое-нибудь отношеніе, — и при этой мысли морозъ пробжалъ по всему ея тлу.
Неужели для нея наступило время пробужденія? неужели горячая и страстная любовь Лудовика отжила свои дни?— думала маркиза и въ отвтъ на эти страшные для нея вопросы, она отрицательно покачала головой.
Мысли эти показались Эмм невозможными и она стала мало-по-малу успокоиваться и дала себ слово впередъ не обращать вниманія на прозжающую мимо магазина даму въ блыхъ перьяхъ.
На другой день Эмма ране обыкновеннаго присла у окна за занавской.
Малйшій шумъ на улиц, и она дрожала какъ въ лихорадк.
Въ это время пришла къ ней сосдка Бернье вовсе некстати и посщеніе ея было для Эммы тмъ боле непріятно, что М-me Бернье была на этотъ разъ гораздо болтливе и заносчиве.
Волненіе Эммы не укрылось отъ хитрой и лукавой сосдки.
— Что съ вами, моя милая? спросила она у Эммы: — Право можно подумать, что у васъ назначено съ кмъ-нибудь свиданіе и въ ожиданіи его вы переживаете минуты сомннія.
— Ваша правда, М-me Бернье, — я жду съ нетерпніемъ своего мужа, отвчала Эмма: — это часъ его возвращенія изъ конторы.
Бернье расхохоталась и начала трунить надъ такимъ продолжительнымъ медовымъ мсяцемъ счастливыхъ супруговъ. Шутки и насмшки ея были угловаты и грубы, он вовсе не отличались той тонкой ироніей, которая, обыкновенно, проглядываетъ въ шуткахъ и остротахъ людей хорошо образованныхъ, повсему было видно, что это не входило въ курсъ пансіонскаго воспитанія, которымъ Бернье непомрно хвасталась.
Смущенная Эмма сочла за лучшее не отвчаться ничего и даже больше не слушать ея болтовни. Она предалась своимъ мечтамъ, и молчаніе ея дало полную волю Бернье пуститься въ розсказни, которыя сливались для слуха Эммы въ какой-то вовсе непонятный гулъ.
Но вдругъ говоръ сосдки замолкъ, оставивъ недосказаннымъ одинъ изъ актовъ драмы, виднной ею наканун, и она, взглянувъ въ окно, съ удивленіемъ вскричала:
— Ахъ, Боже мой! посмотрите, какой прекрасный экипажъ остановился у дверей вашего магазина!.. Боже мой! какая богатая покупательница!
Эмма взглянула въ окно и въ-самомъ-дл вчерашняя коляска, за которой Лудовикъ такъ пристально слдилъ, стояла передъ скромнымъ и бднымъ магазиномъ М-me Луи.
Ливрейный лакей быстро соскочилъ съ своего мста, ловко открылъ дверцы экипажа, съ шумомъ опустилъ подножку и высадилъ изъ коляски, полулежавшую въ ней, роскошно одтую даму. Опираясь на руку лакея, она граціозно спрыгнула на землю, не слишкомъ заботясь, что прохожіе подсмотрятъ красоту ея ножекъ, маленькихъ и щегольски обутыхъ.
Сначала Эмма никакъ не могла разсмотрть лицо этой дамы, но когда послдняя обернулась къ окну магазина, намреваясь прочесть вывску, — Эмма поблднла, какъ полотно, и вскричала съ ужасомъ:
— Ради Бога, милая Бернье, останьтесь здсь и скажите этой дам, что меня нтъ дома, скажите ей. Боже мой! Боже мой!
И не дожидаясь отвта изумленной сосдки, Эмма скрылась въ смежную съ магазиномъ комнату и заперла на замокъ дверь.
Пока М-me Бернье охорашивалась передъ зеркаломъ, чтобъ прилично встртить такую важную особу, въ знатности которой она не сомнвалась, судя по богатому экипажу, — пріхавшая дама отворила дверь и вошла въ магазинъ.
Читатели, вроятно, угадали въ этой богатой львиц нашу старую знакомую — Маргариту Жели.

ГЛАВА ПЯТАЯ,
въ которой Маргарита Жели опять выходитъ на сцену дйствія.

Маргарита Жели нисколько не перемнилась впродолженіе года. Немного только прибавилось полноты къ ея стану, да румянъ и блилъ къ ея собственнымъ розамъ, которыми и безъ того она была щедро надлена отъ природы. Ея наряды были богаче прежнихъ, голову она держала высоко и однимъ легкимъ движеніемъ глазъ привтствовала знакомыхъ, перенявъ это- отъ какихъ-то знатныхъ дамъ, сосдокъ своихъ по оперной лож за исключеніемъ этихъ маленькихъ перемнъ она осталась той-же Маргаритой, какой была прежде, не смотря на цлый годъ жизни своей въ Париж.
Она вошла небрежно въ маленькій магазинъ и, приставивъ къ глазамъ лорнетъ, принялась разсматривать обстановку бдной лавки: внимательно осмотрла мебель, товары, взглянула на М-me Бернье, низко присдавшую передъ ней, и наконецъ проговорила съ презрительной улыбкой.
— Однако здсь довольно скромно, не видать особенной роскоши Лудовика и изысканности маркизы….. Впрочемъ мщанъ вроятно привлекаетъ сюда дешевизна.
Сказавъ это надменнымъ и громкимъ голосомъ, Маргарита бросилась на стулъ съ небрежностью богатой дамы, гордо откинула голову и, повернувшись къ Бернье, все еще продолжавшей свои пансіонерскіе реверансы, сказала:
— Можетъ быть я безпокою маркизу, моя милая: но такъ какъ она занимается шитьемъ блья, то потрудитесь, пожалуйста сказать ей, что я нуждаюсь въ ея работ.
При слов маркиза, у М-me Бернье тотчасъ зародилось подозрніе, что тутъ скрывается какая-то тайна. Лукавая сосдка съ любопытствомъ навострила уши, какъ эскадронная лошадь при первомъ звук военной трубы.
— М-me Луи нтъ дома, отвтила она, сдлавъ удареніе на фамилію Эммы.
— М-me Луи!… вскричала Маргарита.— Вотъ какъ! Боже мой, сколько чувства!… По признаюсь, — ваша хозяйка напрасно скрываетъ свое настоящее имя: еслибъ она выставила на своей вывски имя маркизы д’Эскоманъ, то привлекла-бы множество богатыхъ покупателей…
— М-me Луи мн не хозяйка, сударыня, отвчала обиженнымъ тономъ жена часоваго мастера, потому что не смотря на удовлетвореніе своего любопытства, она не могла не обидться тмъ, что ее принимали за прислугу при магазин. Я сосдка M-me Луи и она просила меня замнить ее на время ея отсутствія. Не угодно-ли вамъ сударыня сказать мн, чего вы желаете и я поищу въ картонкахъ эти вещи — Нтъ, отвчала величественно Маргарита, когда я длаю честь магазину и, покупаю въ немъ, то я привыкла имть дло съ хозяиномъ или хозяйкой, а на этотъ разъ я непремнно желаю ихъ видть. Я готова пожертвовать сто луидоровъ, чтобъ только исполнить мой капризъ: а потому я еще разъ возвращусь сюда.
— Если вы назначите время, когда вамъ будетъ угодно пріхать, лицемрно отвчала Бернье: — то я передамъ M-me Луи и она вроятно будетъ ожидать васъ.
— Я вовсе не желаю, чтобъ она скрывалась отъ меня. Нтъ, моя милая! скажите ей, что я буду зазжать сюда каждый день, пока не застану ее дома. Нельзя же отказаться отъ удовольствія — похвалиться кому нибудь и сказать: посмотрите на этотъ чепчикъ, его сдлала мн маркиза д’Эскоманъ: обратите вниманіе на эту кофточку — для нея сама маркиза снимала съ меня мрку…. Нтъ! можно быть судимой за развратъ, можно сидть за то въ тюрьм, жить открыто съ своимъ любовникомъ, какъ это и мы сдлали-бы съ вами, и все-таки не переставать носить по прежнему титулъ маркизы — онъ не отъемлемъ… Вотъ почему я непремнно хочу видть маркизу д’Эскоманъ въ числ моихъ поставщицъ!… Не правдали, моя милая, такое желаніе весьма понятно?
Жена часоваго мастера отвтила на этотъ вопросъ самой одобрительной улыбкой. Она была въ восторг, что случай столкнулъ ее съ явнымъ врагомъ той женщины, которая своимъ воспитаніемъ и деликатностью совершенно затмила ее.
Она проводила Маргариту до экипажа, потомъ поспшно вернулась въ магазинъ, желая поскорй увидть мнимую M-me Луи и насладиться ея униженіемъ, такъ-какъ тайна ея была уже теперь извстна.
Но въ ту самую минуту, когда экипажъ отъзжалъ отъ подъзда и когда лукавая сосдка постучалась въ запертую дверь, Лудовикъ де-Фонтанье вошелъ въ комнату.
Онъ уже поворачивалъ въ улицу Сезъ, въ то мгновеніе, когда Маргарита выходила изъ экипажа, въ которомъ Лудовикъ встртилъ, ее наканун. Желая избгнуть непріятной встрчи и предвидя сколько горя внесетъ въ его жилище это недоброжелательное посщеніе, — онъ не пошелъ домой, а скрылся по близости, вполн увренный, что Эмма успетъ спрятаться отъ наглаго визита своей соперницы.
— Посмотримъ, не будете-ли вы счастливе меня, сказала Бернье, обращаясь къ подходящему къ ней Лудовику:— кажется дверь эта вовсе неведетъ въ рай, а между тмъ я давно уже стучусь въ нее и мн не отпираютъ. Мн необходимо сообщить вашей любовниц порученіе этой дамы.
— Моей любовниц!… вскричалъ Лудовикъ, у котораго при послднихъ словахъ злобной сосдки нахмурились брови, губы поблднли и исказились отъ гнва.
— По-крайнй-мр такъ сказала эта дама….. Согласитесь, любезный де-Фонтанье, что я вовсе не обязана поврять вашъ свадебный контрактъ. Впрочемъ я скоре готова врить, что эта незнакомки дама какая нибудь сумасшедшая, чмъ предполагать, что человкъ повидимому хорошо воспитанный, осмлился ввести свою любовницу въ кругъ честныхъ гражданъ, которыхъ имена хотя и не занесены въ родовыя дворянскія книги, но все таки носятъ свои настоящія имена, выставленныя на вывск, — имена не опозоренныя судебными протоколами.
— Убирайтесь вонъ отсюда, вскричалъ Лудовикъ, убирайтесь вонъ и благодарите судьбу, что она создала васъ женщиной.
И не обращая вниманія на угрозы разгнванной и оскорбленной сосдки, Лудовикъ вытолкалъ ее изъ магазина и однимъ ударомъ ноги выломавъ дверь въ смежную комнату, вошелъ на антресоли, гд слышались суетливые шаги Сусанны Моле.
Вотъ что происходило въ этой комнат. При первыхъ словахъ Маргариты, при вид взволнованной Эммы, Сусанна тотчасъ отгадала злую цль такого неслыханнаго визита бывшей гризетки. Кормилица хотла было броситься въ магазинъ и вытолкать оттуда Маргариту, много стоило труда бдной Эмм удержать Сусанну отъ ея намренія. Между тмъ, сильное волненіе до того потрясло маркизу, что она впала въ нервный припадокъ. Она только — что начала приходить въ себя, когда Лудовикъ вошелъ въ ея комнату.
Трудно представить, чтобы при вид нкогда любимой женщины не проснулась страсть, если даже отъ огня ея остался одинъ пепелъ. Пока существуетъ хоть искра любви, до тхъ поръ эта искра способна разгорться въ пламя. Характеръ Лудовика былъ вообще мягкій и воспріимчивый, его сильно тронуло страданіе Эммы, тмъ боле, что онъ зналъ причину его. Онъ бросился къ ней, обвилъ ее руками и покрылъ поцлуями.
Его нжное участіе было гораздо дйствительне всхъ заботъ Сусанны. Эмма отвела голову Лудовика отъ лица своего и съ наслажденіемъ посмотрла на слезы, катившіяся по щекамъ его. Въ первый разъ ей было пріятно видть плачущимъ своего друга.
— Такъ это была она вчера!… сказала Эмма. Прости меня, Лудовикъ, что я хоть на одну секунду заподозрила любовь твою ко мн. Только, теперь только я поняла, почему теб не хотлось признатся, что ты узналъ ее…. И въ то время, когда ты думалъ удалить отъ меня даже непріятное воспоминаніе о ней, я подозрвала тебя!… Прости же меня Лудовикъ, еще разъ прости!… Какъ же жалка и ничтожна въ эту минуту моя любовь передъ, твоей!… Я плачу теперь, но плачу о моей слабости, а не о смшной выходк этой сумазбродной женщины. Ненависть ея безсильна, когда любовь ваша сильна. Не мы, а она достойна сожалнія, потому что мы попрежнему любимъ другъ друга, потому что мой милый Лудовикъ преданъ мн безгранично,— меня увряетъ въ этомъ твой нжный взглядъ, твои горячія слезы.
Де-Фонтанье старался еще больше уврить Эмму въ ея мнніи о себ. И въ-самомъ-дл, въ эту минуту онъ не обманывалъ ее, но это была мгновенная вспышка впечатлительнаго сердца.
Когда они нсколько успокоились и были въ состояніи мене заниматься своими чувствами и боле своимъ незавиднымъ положеніемъ, Лудовикъ ухватился за этотъ случай, чтобъ открыть передъ Эммой всю свою душу. И онъ высказалъ ей, что ея ремесло и торговля длаются для него день ото дня ненавистне, что посл непріятнаго происшествія, случившагося съ ними,— эти занятія сдлались ему еще противне. Онъ просилъ Эмму серьезно подумать объ ожидающей ихъ будущности и откровенно признался ей, что и ему самому кажется необыкновенно смшнымъ видть Эмму и себя за купеческой конторкой, съ бльемъ и какими-то юбками. При этомъ онъ прибавилъ, что свтъ презираетъ тхъ, которые пренебрегаютъ его мнніемъ, и нарушая приличія, выходятъ изъ своей среды, — что въ настоящую минуту, если-бъ даже не было злословія со стороны Маргариты, то скандалъ самъ-по-себ не оставитъ ихъ въ поко.
Трудно было убдить Эмму, что честный трудъ, какъ ихъ торговля, можетъ унизить ихъ въ общественномъ мнніи. Въ простот чистой души, она не понимала, что ея безкорыстная жертва не обезоружитъ злословія, предрекаемаго Лудовикомъ. Эмма ршительно не хотла врить, что общество, такъ снисходительное къ женщинамъ открыто и гордо несущимъ свое безчестіе, будетъ неумолимо къ нимъ, требующимъ только совершеннаго забвенія.
Однакожъ Лудовикъ недолго поддавался вновь проявившейся въ немъ нжности, пробужденной чувствомъ сожалнія о незавидной участи Эммы. Онъ опять принялся уврять себя, что, при другихъ обстоятельствахъ, его любовь къ Эмм была-бы выше и крпче, но меркантильная обстановка мелочной лавки совершенно измнила его чувства.
Чтобъ скоре побдить сопротивленіе Эммы, Лудовикъ сталъ говорить ей о себ, преувеличивалъ свое отвращеніе — къ жалкому ея положенію — и, не высказываясь откровенно, далъ ей почувствовать, что жизнь начинаетъ тяготить его.
Какъ ни казалось важнымъ для Эммы осуществленіе принятаго ею первоначальнаго намренія, однакожъ доводы Лудовика были слишкомъ сильны, чтобъ не подйствовать на ея убжденія. Но прежде чмъ ршиться на что, надо, было подумать и о послдствіяхъ.
Оставить улицу Сезъ и переселиться въ Clos-bni, чтобы жить тамъ въ нужд и лишеніяхъ, какъ того требовалъ Лудовдкъ, было совершенно невозможно.
Отъ продажи вещей своихъ Эмма выручила двадцать пять тысячъ франковъ, но пріобртеніе магазина, покупка товаровъ, расходы по маленькому хозяйству, впродолженіи года, истощили большую часть этой суммы.
Лудовикъ умолялъ Эмму положиться во всемъ на него, общая усердно работать, чтобъ обезпечить, ихъ существованіе, но какъ непріятно было Эмм слушать вс эти общанія, основанныя не на сознаніи силъ, а на какомъ-то упорномъ эгоизм. Она еще разъ попыталась уговорить Лудовика вооружиться терпніемъ и дать ей время выгодно передать магазинъ, имя въ виду, что съ вырученной за него суммой имъ легче будетъ предпринять что-нибудь лучшее.
Если это согласіе, уничтожавшее совершенно полугодовой трудъ Эммы, и дорого стоило ей, за то восторгъ Лудовика, съ которымъ онъ принялъ новую жертву, вполн вознаградили любящую женщину за т убытки, которые ее ожидали отъ передачи магазина.
Эмма опасалась одного, чтобъ Маргарита не исполнила своей угрозы. Она боялась, чтобъ преслдованія гризетки не отравили для Эммы, послдніе дни пребыванія ея въ магазин. Она неумла скрыть отъ Лудовика свои опасеніями онъ ршился во чтобы ни стало отклонить опасность, угрожающую Эмм.
Въ купеческой контор, гд занимался Лудовикъ, находилось нсколько сыновей провинціальныхъ негоціантовъ. Разумется, эти молодые люди пользовались благопріятнымъ случаемъ, чтобъ посвятить себя во вс таинства парижской жизни, и потому де-Фонтанье очень легко узналъ отъ нихъ адресъ Маргариты, которая, повидимому, такъ хорошо пристроилась къ обществу разгульной молодежи.
Въ настоящее время герой нашъ такъ былъ далекъ отъ соблазновъ прежней своей любовницы, что даже самъ хотлъ идти къ ней съ просьбою оставить въ поко Эмму.
Но непріятности, которыя онъ могъ встртить при объясненіяхъ съ Маргаритой, заставили его ршиться писать къ ней.
Въ письм своемъ онъ обратился къ ея великодушію и разсудку. Онъ говорилъ, что если она считаетъ себя вправ мстить, то должна обратить месть свою на него, который оскорбилъ ее, а не на женщину совершенно невинную въ томъ, что происходило между ними.
Письмо это было послано съ разсыльнымъ, который черезъ полчаса принесъ ему довольно удовлетворительный, но коротенькій отвтъ.
‘Господинъ де-Фонтанье, — писала Маргарита, — долженъ былъ-бы знать, что онъ одинъ изъ тхъ, которому никогда, никто и ни въ чемъ не съуметъ отказать. Жаль только, что онъ не счелъ приличнымъ явиться самъ съ просьбою’.
Разорвавъ письмо Маргариты на мелкіе клочки и разсявъ ихъ по мостовой, Лудовикъ де-Фонтанье воротился домой въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
Онъ былъ доволенъ Эммой, былъ доволенъ собой и въ тоже время былъ очень доволенъ Маргаритой, которая на этотъ разъ оказалась вовсе не такимъ демономъ, какимъ хотла казаться.
Капризное воображеніе его, подхвативъ эту тему, начало работать на ея фон разные узоры, въ род тхъ, какіе выводитъ сверный морозъ на цвтныхъ стеклахъ или солнце — на кристальной поверхности. Прибавляя одну черту за другой, оно нарисовало Лудовику довольно пріятный образъ Маргариты. Онъ припомнилъ и первое страстное свиданіе съ ней, и бурные порывы ея ревности, и слезы, и блестящій экипажъ, виднный имъ такъ недавно, въ контрастъ этой веселой и улыбающейся жизни, ему тутъ-же представилась бдная, горюющая и оскорбленная Эмма, и вотъ черезъ четыре дня Маргарита была, какъ говорить старая псня, ‘добрымъ жильцомъ его души’.
Лудовикъ сидлъ подл Эммы, когда это сознаніе мелькнуло у него въ голов. Онъ тотчасъ посадилъ Эмму на колни, и крпко поцловалъ ее, какъ бутто желая остановить совсмъ другое движеніе сердца.
Но скрывъ наружно истинное чувство, онъ не могъ не признать его внутреннюю силу. Съ каждымъ днемъ Маргарита представлялась ему въ лучшемъ свт, съ каждымъ днемъ, подобно лунатику, онъ кралъ лучшія черты у Эммы и переносилъ ихъ на Маргариту. Какъ потребители гашиша или опіума, какъ вс люди, предающіеся естественнымъ или искусственнымъ возбужденіямъ мозга, — Лудовикъ нашелъ какую-то особенную прелесть въ этихъ всепоглощающихъ мечтахъ. Они казались ему такъ пріятны, что онъ засыпалъ и просыпался подъ вліяніемъ ихъ.
Прежде де-Фонтанье изъ чувства чести и какъ-бы по обязанности находилъ еще возможность обманывать Эмму, чтобъ не ударить ее прямо по лицу той грязной маской, которую онъ такъ искусно носилъ на себ. Но достаточно было нсколькихъ дней тоски, чтобъ, силы ему измнили. Онъ сталъ находить, что слишкомъ много страдалъ и не въ состояніи боле притворяться. Скука и грусть, смнившія грезы, до того усилились въ немъ, что стали очевидны для маркизы д’Эскоманъ.
Она замчала, что Лудовикъ постоянно скучаетъ, находясь подл нее. Это открытіе ужаснуло маркизу, но не сокрушало, въ ней билось мужественное благородное сердце, которое могло уступить въ борьб только при послднемъ своемъ біеніи.
Сначала она приписывала задумчивость Лудовика ихъ незавидному положенію и потому просила своего маклера поскоре покончить съ продажей магазина. Къ несчастію время было лтнее, когда вс вообще торговыя сдлки въ засто и притомъ немногочисленные покупатели, державшіеся магазина, перестали совсмъ являться.
Болтовня завистливой Бернье, злословіе околодка, очевидно уронили кредитъ заведенія.
Эмма слдила за балансомъ и видла, что дла ея день ото дня становятся хуже.
Чмъ ближе чувство любви подходитъ къ материнскому, тмъ оно совершенне. При вид усиливающейся съ каждымъ днемъ грусти Лудовика и, опасаясь, чтобы она не имла на здоровье его гибельнаго вліянія, Эмма была поражена до глубины души, и отчаяніе ея отозвалось истинно энергическими словами: ‘пусть все погибнетъ, пусть все пропадаетъ, но я должна спасти моего Лудовика’.
И безъ дальнихъ размышленій, безъ всякаго разсчета, недумая о настоящемъ и не страшась будущаго, Эмма пожертвовала своимъ ничтожнымъ состояніемъ, предназначеннымъ для ихъ скуднаго существованія, на развлеченіе Лудовику. Мало этого, она надлала долговъ, чтобъ только успокоить своего друга. Она умоляла его на колняхъ отказаться отъ изнурительныхъ конторскихъ занятій, не поддаваться грусти и какъ можно боле развлекать себя. Бдная страдалица, подвергая себя новымъ лишеніямъ, сама выбирала развлеченія, стараясь какъ можно больше придать имъ разнообразія и прелести.
Она ни на минуту не задумалась бы вынести самую опасную болзнь, трехдневный голодъ, если-бъ только это могло развеселить или утшить Лудовика.
Онъ холодно смотрлъ на вс распоряженія Эммы. Скука грозитъ опасностію нетолько чувству любви, но и чувству чести человка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Съ нкоторыхъ поръ Лудовикъ де-Фонтанье сталъ рже проводить время съ Эммой.
Однажды вечеромъ онъ отправился въ оперу. Въ этотъ день давали ‘Богъ и Баядерка.’
Среди перваго акта съ шумомъ открылась и потомъ опять закрылась дверь одной изъ ложъ бель-этажа. Лудовикъ обернулся и увидлъ въ лож молодую даму, которая, небрежно спуская съ плечъ шаль, презрительной улыбкой отвчала на раздавшееся въ партер шиканье. Въ этой дам Лудовикъ узналъ Маргариту Жели, и сердце его забилось.
Интересъ спектакля на минуту отвлекъ его вниманіе отъ молодой Дюнуазски, онъ даже не полюбовался хорошенькимъ профилемъ ея, которымъ нкогда такъ восхищался. Невольное волненіе при появленіи Маргариты, изумило его и онъ боялся сознаться, что эта женщина еще не потеряла своего вліянія на его чувства. Ему было совстно, если-бъ Маргарита замтила это вилненіе и потому онъ принялся пристально смотрть на сцену.
Но наперекоръ видимому равнодушію, кровь Лудовика волновалась, въ глазахъ потемнло, такъ что окружавшіе его предметы подернулись туманомъ, онъ не видлъ ничего, что происходило кругомъ его, неопредленныя и безсвязныя мысли толпились и путались въ голов, какъ болзненные сны лихорадочнаго бреда. Ему казалось, что онъ сидлъ неподвижно, а между тмъ онъ видлъ лицо Маргариты, ярко выдающееся изъ чернаго занавеа, отдлявшаго сцену отъ партера.
Дюнуазска была такъ хороша среди великолпной обстановки театра! Черный цвтъ ея бархатнаго платья съ открытымъ лифомъ ярко выказывалъ матовую близну ея нжныхъ, какъ атласъ, плечь и роскошная, блая, какъ мраморъ, грудь, ясно обозначалась изъ серебристыхъ виноградныхъ гроздьевъ, опекавшихся съ головы Маргариты.
Сладострастіе, нкогда сдержанное стыдливостью провинціалки, но теперь распаленное жизнью, разлилось по всмъ чертамъ ея, оно ясно высказывалось во всхъ ея движеніяхъ и пріобрло самоувренность, глаза ея не подергивались уже томной влагой, но какъ-то особенно искрились. Одн только губы не измнили прежняго выраженія, и манили къ страстному поцлую.
Лудовикъ употреблялъ всевозможныя усилія, чтобъ избавиться отъ этого, но его мннію, соблазнительнаго призрака, но призракъ преслдовалъ его везд: куда онъ ни поворачивалъ глаза, о чемъ онъ ни старался думать, во всемъ видлся ему образъ Маргариты.
Въ Баядерк, кружившейся на сцен въ волнахъ газа, вокругъ своего бога, въ ея взглядахъ, въ сладострастныхъ движеніяхъ и въ художественныхъ формахъ, Лудовикъ постоянно замчалъ Маргариту.
Наконецъ онъ не выдержалъ, быстро поднялся съ своего мста и, расталкивая всхъ, встрчавшихся ему, поспшно вышелъ изъ партера.
Но и ста шаговъ не усплъ онъ сдлать по улиц, какъ уступилъ новому припадку безумія и возвратился въ залу.
Первый актъ уже кончился, Маргариты не было въ лож. Лудовикъ кинулся искать ее въ фойе, тамъ ее также не было, наконецъ онъ увидлъ ее въ коридор перваго яруса, посреди толпы мужчинъ, составлявшихъ ея свиту.
Она казалась веселой. Окружавшая ее молодежь хохотала во всеуслышаніе какой-то острот и двусмысленности, сказанной ею. Уврить женщину, что она умна — лучшее средство выиграть въ ея мнніи. И поклонники Маргариты успшно пользовались этимъ правиломъ жизни.
Лудовикъ де-Фонтанье смло подошелъ къ кружку, стоявшему около Маргариты, съ твердымъ намреніемъ поссориться съ кмъ нибудь изъ молодыхъ людей. Маргарита, замтивъ это, подала ему дружескій и, вмст съ тмъ, покровительственный знакъ рукой, заставившій молодыхъ людей повернуться и посмотрть, къ кому онъ относился. Потомъ она продолжала отвчать пустыми шутками на изліянія какого-то толстаго и плешиваго господина, покушавшагося завладть хоть однимъ цвткомъ изъ ея роскошнаго букета. Она смялась съ такимъ равнодушіемъ, какъ будто де-Фонтанье всегда былъ для нее постороннимъ человкомъ.
Лудовикъ думалъ уничтожить ее взоромъ, полнымъ презрнія, но эта попытка ему не удалась. Маргарита, занятая своими поклонниками, казалось, совершенно позабыла о присутствіи де-Фонтанье.
Такое равнодушіе подйствовало на него, какъ холодная душа, и пылкія восторженныя воспоминанія, смнились гнвомъ и чувствомъ глубокой ненависти къ этой женщин. Поддавшись этому чувству, Лудовикъ видлъ въ немъ только презрніе къ прежней своей любовниц. Онъ пошелъ домой, проклиная упадокъ женскихъ нравовъ и благодаря небо, что оно наградило его любовью женщины, составляющей самое рдкое исключеніе изъ прекраснаго пола. Во время дороги, онъ уврялъ себя, что хотя жизнь его съ Эммой однообразна и бдна, но зато онъ испытываетъ подл нее полное счастіе.
Впрочемъ, вс эти успокоительныя мечты не помшали ему найдти это полное счастье нестерпимо скучнымъ и непріятнымъ, когда онъ вошелъ въ маленькую комнату, едва освщенную тусклой лампой съ зеленымъ абажуромъ.
Эмма сидла на кровати и что-то прилежно работала, въ ожиданіи своего друга.
Не смотря на самонадннность, съ которой онъ уврялъ себя въ своемъ невыразимомъ блаженств подл этой несчастной женщины, съ впалыми глазами отъ ночныхъ трудовъ, исхудавшей отъ лишеній и постоянныхъ душевныхъ тревогъ, Лудовикъ не могъ удержаться отъ вздоха, увидя Эмму въ простенькой кофточк и кисейномъ чепчик.
При вид Лудовика, Эмма бросилась къ нему на-встрчу и поцловала его въ лобъ. Губы маркизы показались де-Фонтанье холодны и блдны, какъ у мертвеца, невольное сравненіе ея съ блестящей Маргаритой промелькнуло у него въ ум, и онъ такъ ужаснулся этой адской мысли, что бросился на кровать и горько зарыдалъ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Пробужденіе.

Однажды, спустя мсяцъ посл этого вечера, Сусанна Моле воротилась домой чрезвычайно встревоженная. Отправляясь въ Сенъ-Жерменское предмстье она едва не была сбита съ ногъ, на площади ‘Concorde’ промчавшейся мимо коляской. Кормилица обернулась и, къ удивленію, увидла на передней скамейк экипажа Лудовика. Не вря глазамъ своимъ, она бросилась за коляской, но экипажъ промчался такъ быстро, что Сусанна могла замтить въ немъ только мелькомъ даму и пожилаго мужчину, лицъ же ихъ она не имла возможности хорошенько разсмотрть.
Въ это время здоровье маркизы д’Эскоманъ было такъ слабо, дла ея приняли такой печальный оборотъ и обременили ее такими заботами, что Сусанна Моле не ршилась огорчить ее своими опасеніями, можетъ быть, только воображаемыми. Но вечеромъ она дождалась въ магазин прихода Лудовика и когда черезъ дверь послышались на улиц шаги его, она вышла изъ магазина и пошла на-встрчу къ нему.
— Милостивый государь, сказала она, заслоняя ему дорогу и сжимая руку его съ такою силою, что вс старанія Лудовика высвободить ее остались напрасны: — вы были причиной того, что Сусанна Моле запятнала свое честное имя. Я надялась, что такой цной, по-крайней-мр, куплю счастье той, которую люблю какъ родное дитя, и вотъ слезы и отчаяніе опять постили наше жилище.
— Если они постили, Сусанеа, то скорй вслдствіе обстоятельствъ, чмъ по моей вин, — отвчалъ Лудовикъ съ притворной лаской и спокойствіемъ
— Г-нъ де-Фонтанье, вы знаете, что я была противъ любви маркизы къ вамъ, я отговаривала, разубждала ее, но внутренно была довольна увлеченіемъ ея. Я знала, что между могилой и вашей взаимной преданностью — для Эммы не было другаго выбора. И она доказала вамъ это — рядомъ жертвъ, которыя способны изумить въ наше время каждаго.
— Но Сусанна, чмъ же я нарушилъ мои обязанности въ отношеніи къ Эмм?
— А вотъ чмъ. Она груститъ, а вы оставляете ее одну, она плачетъ, а вы бжите отъ нея и проводите время въ праздности и развлеченіяхъ, которыя напоминаютъ мн…
— Сусанна! съ гнвомъ вскричалъ Лудовикъ.
— Нтъ, г-нъ де-Фонтанье! вы меня выслушаете…. вы должны меня выслушать — я вашъ домашній другъ и имю полное право высказать вамъ свое мнніе. Я ничего не боюсь, но скажу вамъ прямо, что вы меня боитесь!… Я очень ненавидла перваго палача моей бдной Эммы, но…. если вы заставите меня раскаяться и убдиться въ томъ, что я себственными: руками вырыла пропасть и бросила въ нее на-всегда мою несчастную питомицу, тогда ненависть моя къ вамъ далеко превзойдетъ то чувство, которое я питала къ маркизу д’Эскоманъ…. Еще разъ повторяю вамъ, г-нъ де-Фонтанье: берегитесь.
Лудовикъ молчалъ. Простыя, но зловщія слова любящей кормилицы сильно поразили его, онъ ощутилъ въ эту минуту почти то же впечатлніе, какое испытываемъ мы при внезапномъ воспоминаніи о прошломъ преступленіи или смерти близкаго намъ существа среди пира и веселой бесды съ друзьями. Сусанна была для него классическимъ memento more. Лудовикъ не могъ не согласиться съ ней, потому что съ нкоторыхъ поръ Эмма, дйствительно, страдала. Но впечатлніе, произведенное кормилицей на Лудовика, не имло дйствія. Прежде, когда онъ любилъ Эмму, угрозы и упреки Моле могли потрясти его до глубины души,— теперь было поздно. Онъ сознавалъ справедливость негодованія Сусанны, онъ чувствовалъ страшное положеніе Эммы, онъ даже предвидлъ, что она не перенесетъ этого послдняго несчастія,— и за всмъ тмъ оставался при своемъ убжденіи. Сердце его отшатнулось навсегда отъ женщины, которую за годъ прежде онъ считалъ выше всего на земл.
Нтъ ничего мучительне тайныхъ угрызеній совсти, которыхъ невозможно ни чмъ заглушить. Лудовикъ былъ слишкомъ молодъ и сердце его было слишкомъ невинно, чтобъ можно было назвать его негодяемъ, но не смотря на то, при каждомъ удобномъ случа онъ давалъ полную волю своему дурному расположенію духа и, стараясь облегчить досаду, испытываемую противъ себя, вымщалъ ее на другихъ.
Ему никогда не приходила мысль спросить Эмму о причинахъ ея печали, онъ никогда не думалъ узнать ея мнніе о своемъ поведеніи. Лудовикъ никогда не задавалъ себ вопроса: что можетъ быть съ Эммой, когда она будетъ оставлена имъ? Пора его заботливости уже миновала, а чтобы усыпить въ себ послднее чувство состраданія къ Эмм, онъ самъ жаловался на свое несчастіе и, увлекаясь собственными доводами, позволялъ себ, въ вид оправданія, самыя несправедливыя обвиненія и жалобы на маркизу. Въ этомъ отношеніи онъ дошелъ до такой безстыдной наивности, что даже заподозрилъ Эмму въ охлажденіи къ себ, этого мало, во всхъ прошлыхъ неудачахъ, оскорбленіяхъ и нравственной пустот своей жизни, онъ обвинялъ своего преданнйшаго друга. Въ самыхъ благородныхъ и великодушныхъ поступкахъ Эммы онъ сталъ видть простой капризъ женщины, желавшей удовлетворить минутному увлеченію своего сердца.
Противъ всякаго ожиданія, подобное несправедливое и оскорбительное обвиненіе нисколько не возмутило Эмму, она осталась спокойна и тверда, она слушала его съ какимъ-то остолбененіемъ, глаза ея, съ ужасомъ остановленные на Лудовик, были сухи, и только нсколько тяжелыхъ вздоховъ, которыхъ не въ силахъ была удержать она, давали знать о томъ, чт происходило въ ея душ, когда передъ ней открывалась самая черная неблагодарность человка, боле не любившаго ее.
Когда Лудовикъ кончилъ свои упреки, Эмма съ ангельской кротостью сказала ему.
— Лудовикъ, у меня есть къ теб просьба, ты мн не откажешь въ ней?
Молодой человкъ не ршался отвчать, покраснлъ и волненіе души отразилось на лиц его.
— Говори, продолжалъ поблднвшій де-Фонтанье.
— Ты давно общалъ мн създить къ твоей матери и помириться съ ней, общай мн исполнить свое слово завтра.
— Почему непремнно завтра?
— Потому что завтра двадцать девятое іюля, день годовщины смерти твоего отца и дяди, потому что твои слезы давно уже не смшивались на ихъ могилахъ съ слезами бдной вдовы и сироты кузины. Какъ знать, можетъ быть, вс наши несчастія — слдствіе этого равнодушія. Общаешь-ли ты исполнить мою просьбу, Лудовикъ.
Въ этомъ полномъ самозабвеніи было столько простоты, въ словахъ Эммы слышалось столько правды, что Лудовикъ несмотря на все желаніе, съ которымъ его нервная раздражительность искала себ пищи для противорчія, не ршился отказать маркиз. Онъ согласился еще больше потому, что при первыхъ словахъ Эммы боялся услышать совсмъ другую просьбу, и только теперь вздохнулъ свободно.
Посл этого разговора Лудовикъ легъ и заснулъ. Когда мрное дыханіе его показало маркиз, что нечего опасаться пробужденія — она подошла къ кровати, облокотилась на изголовье и долго смотрла въ лицо милаго человка, какъ будто желая разгадать по чертамъ спокойной физіономіи тайну его души. Но сонъ не разоблачилъ внутренней мысли Лудовика, и Эмма долго простояла въ глубокомъ раздумь.
Когда разсвло,— подушка, на которую облокачивалась Эмма, была смочена слезами. Она подошла къ шкатулк, вынула изъ нея письма и волосы Лудовика, которыя онъ присылалъ ей во время ея заточенія, крпко поцловала эти драгоцнныя вехци и заперла ихъ въ маленькій ларчикъ.
Потомъ, ставъ на колна и скрестивъ руки, она проговорила глухимъ голосомъ: — ‘Вотъ все, что возьму съ собой изъ этого дома, безъ-сомннія вещи эти скоро будутъ единственной связью, между нами,’ — и зарыдавъ, прибавила: — ‘Боже мой! Неужели твоя справедливость навсегда оставила эту землю, гд чистйшія слезы и кровь смшались съ грязью преступленій. Неужели самыя благородныя и высокія чувства не находятъ здсь ни отклика, ни сочувствія, здсь — въ этой дикой пустын, населенной людьми, за тмъ, чтобъ все страдало, ныло и умирало по вол случая? Но если, великій духъ, ты караешь меня за эти заблужденія, то — пусть твоя кара удвоится, пусть мои страданія превышаютъ всякую мру человческихъ силъ, — я готова вынести все, что есть самаго мучительнаго на земл, — но прости и пощади его. Я уврена, что наступитъ время, когда повязка упадетъ съ его глазъ, и онъ почувствуетъ острое жало совсти въ своей груди. Умоляю тебя, доброе провидніе, облегчи его раскаяніе и сохрани его — отъ несчастія.’ И Эмма упала на колни передъ распятіемъ, стоявшимъ надъ ея изголовьемъ.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Утренникъ пріемы Маргариты Жели.

Маргарита занимала богатую квартиру, близь итальянскаго бульвара, обширное знакомство ея съ парижской молодежью, праздной, пустой и роскошной, составило ей довольно громкую извстность. По утрамъ она принимала гостей, желавшихъ видть и познакомиться съ ней. Ловкость овладть вниманіемъ каждаго, умнье подстрекнуть любопытство, наконецъ разставить такія сти, изъ которыхъ трудно было выпутаться, затмъ великолпная обстановка прежней шотоднской гризетки, — все это заинтересовало въ ея пользу извстный кругъ бульварныхъ героевъ. Но Жели, пользуясь временемъ и обстоятельствами, строго выбирала своихъ постителей, и многіе изъ нихъ не переступали порога ея передней.
Ничего нтъ легче для женщины, какъ сдлаться, что называется, львицей la mode, и если не вс достигаютъ этого, то единственно потому, что обстоятельства жизни не всмъ одинаково улыбаются.
Не много сердца, побольше силы воли, дикое влеченіе ко всему блестящему, дтская привязанность къ тому, что въ состояніи надлать шуму и возбудить обшее вицманіе,— вотъ что необходимо для женщины въ Париж, чтобъ заставить говорить о себ и потомъ увлечь за собой толпу поклонниковъ и подражелателей. Хорошенькіе глазки также не лишнее достоинство въ женщин, а въ иныхъ случаяхъ даже бываютъ необходимы. Чтоже касается до ума, то нтъ сомннія, что прекрасному полу въ немъ не отказано, хотя женскій умъ, можетъ быть, не боле и не мене, какъ отблескъ чужаго ума, но это нисколько не вредитъ имъ, потому что не въ немъ ихъ главное достоинство и не отъ него зависитъ счастіе людей.
По прізд Маргариты Жели въ Парижъ, богатый и извстный капиталистъ сошелся съ нею и взялся перевоспитать ее. И вотъ въ одно прекрасное утро, въ улиц ‘Helder’, въ великолпномъ дворц, нкогда принадлежавшемъ какой-то посланниц, увидли высокую и прелестную двушку, перенесенную туда словно волшебнымъ жезломъ.
Нкоторые смльчаки отправились къ ней знакомиться и потомъ разсказывали, что это тайно-брачное растеніе иметъ на своей конюшн пару караковыхъ лошадей, которыми вс восхищались, когда они принадлежали еще ‘Stephan-Drake’, — на кухн отличнаго позора и нсколько роскошно меблированныхъ комнатъ, въ которыхъ свободно могутъ исполняться самыя затйливыя и сложныя фигуры веселаго котильона. По мннію многихъ, посщавшихъ Маргариту — это была добрая двушка, настолько добрая, чтобъ не свести никого съ ума, и настолько расточительная, чтобъ отбить охоту у каждаго имть на нее виды.— Отого уже было достаточно, чтобъ заставить говорить о себ и сильно возбудить общее вниманіе, такъ что о происхожденіи этой двушки и о прежнемъ образ ея жизни не было и помину.
Натура женщинъ необычайно воспріимчива: он способны, какъ гипсъ въ скульптурной форм, принимать разныя видоизмненія, иногда совершенно противоположныя ихъ природ. Маргариту Жели не удивила блестящая перемна ея судьбы, точно также, какъ и маркизу д’Эскоманъ не поразила мщанская обстановка ея новаго образа жизни и занятій, на которыя она обрекла себя.
Прошла съ небольшимъ недля, какъ Маргарита поселилась въ великолпномъ отел, въ улиц Helder, — а между тмъ уже казалось, что ноги ея никогда иначе не ходили, какъ по самымъ дорогимъ восточнымъ коврамъ. Повидимому, она со всмъ забыла, какъ еще недавно, въ дни своего дтства, лакомилась брошенными объдками яблокъ. Конечно, строгій и разборчивый вкусъ легко могъ найдти въ Маргарит много странностей и недостатковъ, но въ ней больше всего порицали роскошные наряды,— что было дломъ друзей ея, пересуды которыхъ никогда не доходили до Маргариты и не возмущали свтлыхъ дней ея новой жизни. Денежный сундукъ покровителя служилъ этой двушк надежнымъ пьедесталомъ.
Одно только обстоятельство бросало на нее тнь, одно только облако заволакивало ея лучезарный горизонтъ и помрачало счастливые дни Маргариты — это ненависть къ маркиз д’Эскоманъ, пережившая любовь молодой Дюнуазски къ Лудовику де-Фонтанье.
Нетрудно угадать читателямъ,— что при первой встрч съ Лудовикомъ, она тотчасъ поняла изъ его необыкновеннаго волненія, что вліяніе ея на чувство его еще не утрачено. Но къ величайшему удивленію, Маргарита при такомъ пріятномъ открытіи, осталась совершенно спокойной, пульсъ ея нисколько не ускорилъ біенія и даже лицо ея не измнило ей и не вспыхнуло по обыкновенію, какъ это случалось прежде, при одномъ только приближеніи къ ней Лудовика. Вроятно, это зависло отъ воспоминанія о послдней сцен при ея разрыв съ де-Фонтанье и глубоко-затаенной ненависти къ Эмм.
Причина этой ненависти заключалась не въ одномъ только чувств оскорбленнаго самолюбія женщины, такъ рзко покинутой ради своей соперницы, нтъ молодую Дюнуазску возмущала высота характера и чувствъ маркизы, благородство ея души, тихая покорность судьб и мужество, которое она сохранила въ своемъ паденіи. Въ душ она отдавала полную справедливость всмъ этимъ качествамъ Эммы, но не могла простить имъ въ глазахъ другихъ и передъ самимъ Лудовикомъ. Она сознавала, что благородная Эмма въ магазин своемъ стояла нравственно неизмримо выше блестящей куртизанки въ ея великолпномъ отел. Эта ненависть служила лучшимъ доказательствомъ, что добродтели ея соперницы пережили позоръ несчастной женщины.
Ненависть, также какъ любовь, иметъ сильное вліяніе на возбужденіе энергіи и характера того, кмъ овладло это чувство. Преданная исключительной мысли отмстить маркиз, безпечная и безхарактерная отъ природы, Маргарита нашла въ этомъ чувств боле силы воли и характера, чмъ сколько можно было ожидать отъ нея.
При появленіи Лудовика де-Фонтанье въ отел Маргариты Жели, она приняла его ласково и привтливо. Она притворилась даже немного взволнованной, хотя на самомъ дл была совершенно равнодушна, и довольно краснорчивыми вздохами напомнила о прошедшемъ. Лудовикъ легко могъ подумать, что она ожидаетъ отъ него одного только слова, чтобы снова завязать съ нимъ самыя интимныя отношенія. Желая еще боле расположить къ себ Маргариту, онъ нашелъ необходимымъ разжалобить ее своею несчастной участью, разсказать ей о нищет и униженіи и дать понять вс страданія его разочарованной души.
Но онъ жестоко ошибся. Воспоминаніе прошлаго не заглохло на столько въ сердц Маргариты, чтобъ эта нсколько наглая откровенность могла примирить ее съ Лудовикомъ. Женщины, обыкновенно, сочувствуютъ только тмъ, кто не требуетъ ихъ сочувствія. Маргарита, увренная, что Лудовикъ будетъ лежать у ея ногъ, слушала его безпечно и дала ему высказаться вполн, потомъ, она начала превозносить его великодушіе и преданность, уменьшая тмъ мру признательности, которою онъ былъ обязанъ Эмм. Такимъ образомъ Маргарита нанесла первый ударъ чувству уваженія и благодарности, которое еще поддерживало привязанность молодаго человка къ маркиз. И Маргарита такъ часто и незамтно повторяла эти удары, что расположеніе Лудовика къ Эмм скоро повисло на волоск.
Де-Фонтанье былъ самымъ частымъ постителемъ Маргариты не потому, чтобъ она возвратила ему прежнія права его, она слишкомъ хорошо поняла характеръ Лудовика, — а потому чтобъ разлучить его съ Эммой. И врная своей цли, она умла скрыть ее подъ разными предлогами. Одинъ разъ приглашала къ себ Лудовика, чтобъ поговорить съ нимъ дружески и вспомнить прошлые дни шатоднской жизни, въ другой разъ она, повидимому, сочувствовала его тяжелому положенію и просила раздлить съ ней вечернія удовольствія въ театр, на балу или въ прогулк. И цль ея вполн была достигнута. Она успла разжечь страсти своего прежняго любовника, затмить послднія искры его разсудка и довести Лудовика до-того, чтобъ онъ самъ выдалъ ей жертву ея ненависти.
Но напрасно она такъ много хлопотала, напрасно подливала масла въ огонь, Лудовикъ и безъ того былъ очарованъ Маргаритой, окруженной великолпіемъ и богатствомъ, онъ не желалъ ничего лучшаго, какъ быть рабомъ этой царицы алькова, разукрашеннаго шелковымъ балдахиномъ и капитолійскими колонами.
И что могли сдлать, при этой обстановк, воспоминанія о бдной, скромной Эмм, нравственно чистой и даже стыдливой въ минуту самаго упоительнаго наслажденія любви. Могли-ли эти воспоминанія бороться съ чувственными обольщеніями Маргариты Жели, производившей на Лудовика совершенное опьяненіе, такъ что если-бъ въ немъ не сохранилось еще нсколько гордости и самолюбія, онъ давно бросился-бы къ ея ногамъ съ мольбой о состраданіи, въ которомъ самъ такъ равнодушно прежде отказывалъ ей.
Не отступая отъ своей тактики, Маргарита старалась избгать этихъ изліяній нжности, и потому представивъ Лудовика своему покровителю барону Вердье, подъ тмъ предлогомъ, что это знакомство могло быть полезно молодому человку, она такъ устраивала, что при ея свиданіи съ Лудовикомъ всегда присутствовалъ баронъ.
Въ то же самое время она старалась очернить Лудовика въ глазахъ маркизы д’Эскоманъ. Ей было недостаточно мщенія, въ осуществленіи котораго она была вполн уврена, и потому до той минуты, когда она надялась поразить жертву свою смертельнымъ ударомъ, она жгла ее медленнымъ огнемъ. Пользуясь вліяніемъ своимъ на Лудовика, Маргарита заставляла его показываться съ ней въ обществ, провожать ее въ прогулкахъ по Елисейскимъ полямъ, куда кучеръ, по приказанію ея, всегда халъ улицею Сезъ.
До-сихъ-поръ Лудовикъ не появлялся еще въ салон Маргариты въ ея пріемные дни, но она потребовала наконецъ, чтобъ онъ непремнно присутствовалъ на ея утреннихъ пріемахъ, назначаемыхъ ею изъ зависти и соперничества съ вечерами одной знаменитой актрисы, извстной въ город.
Лудовикъ общалъ непремнно пріхать, но едва не нарушилъ своего слова.
Мы уже видли, съ какимъ жаромъ уговаривала его Эмма навстить престарлую мать. Чувство сыновняго долга устояло передъ заблужденіями молодаго человка и уже давно, по мр охлажденія любви его къ Эмм, вступило въ прежнія права свои. Только потому онъ ршился отправиться въ Сэнъ-Жермень на свиданіе съ матерью.
Одваясь, Лудовикъ замтилъ въ Эмм необыкновенное волненіе. Онъ боялся болтливости Сусанны Моле, но не ршился вызвать маркизу на объясненія, и потому молча вышелъ изъ дому.
Дойдя до улицы Риволи, откуда отправлялись омнибусы въ С. Жерменъ, Лудовикъ вспомыилъ, что забылъ кошелекъ съ деньгами дома и воротился, но подойдя къ магазину, нашелъ его запертымъ: привратникъ отвчалъ ему, что черезъ нскольки времени по уход Лудовика, Эмма и Сусанна заперли лавку и ушли въ разныя стороны. Такъ Лудовикъ принужденъ былъ отложить поздку до другаго времени, и безсознательно пошелъ по улиц, ведущей къ дому Маргариты Жели
Проходя мимо магазина часоваго мастера Бернье, онъ увидлъ на порог жену его, смотрвшую на него съ презрніемъ и торжествующей улыбкой. Озабоченный какой-то мыслью, онъ не обратилъ никакого вниманія на нмыя враждебныя выраженія своей сосдки. Но вдругъ сильный ударъ по плечу, заставилъ его остановиться. Онъ обернулся и увидлъ передъ собой мебельщика Вердюра, протягивавшаго ему руку.
— Мн нужно кое о чемъ съ вами переговорить, сказалъ мебельщикъ, взявъ фамильярно Лудовика подъ руку и уводя его къ себ въ контору, смежную съ своимъ магазиномъ.
— Что вамъ нужно отъ меня, добрйшій сосдъ? спросилъ у него Лудовикъ де-Фонтанье.
— Что мн нужно отъ васъ, любезный мой Луи? это довольно трудно высказать въ двухъ словахъ, возразилъ мебельщикъ, почесывая затылокъ: — а въ особенности при моемъ расположеніи къ вамъ.
— Я не сомнваюсь въ вашемъ расположеніи ко мн и очень вамъ благодаренъ за него, но вроятно вы остановили меня не за тмъ, чтобъ объясняться въ вашей дружб.
— Ну если вы хотите, то я буду говорить съ вами прямо. Ваши дла кажется въ дурномъ положеніи, продолжалъ онъ, понижая голосъ громкій отъ природы, такъ чтобъ мастеровые немогли разслышать его вопроса.
— Нтъ, отвчалъ ему Лудовикъ, мы только желали передать нашъ магазинъ, но потомъ жена мн сказала, что встртились какія-то затрудненія при передач.
— Чертъ возьми! Гораздо лучше было-бы уступить его съ убыткомъ, любезный Луи, чмъ допустить бездльниковъ выстругать и выскоблить тамъ до чиста. Знаете-ли вы, что если они уже примутся столярничать по своему въ вашемъ магазин, то не оставятъ вамъ даже и стружекъ.
— О какихъ бездльникахъ говорите вы? спросилъ Лудовикъ съ непритворнымъ удивленіемъ, смотря на мебельщика.
Послдній пожалъ плечами.
— Да не скрывайтесь-же отъ меня, пожалуйста, любезный Луи, слушайте: я сейчасъ-же васъ успокою. Неужели вы полагаете, что возможно вести двадцать лтъ торговлю и ни разу не быть задтымъ такъ или иначе господами, которые теперь немилосердно щиплютъ васъ? Торговля таже мебель, которая какъ-бы крпко не была сдлана, — неможетъ не разсохнуться отъ жару.
Потомъ вынувъ изъ комода связку засаленныхъ и пожелтвшихъ бумагъ, столяръ продолжалъ.
— Видите-ли — и у насъ найдется, еще боле чмъ у васъ, гербовой бумаги и грязныхъ длъ. Слава Богу! это нисколько не безчеститъ честныхъ людей. И такъ, говорите-же не стсняясь.
— Честное слово, любезный Вердюръ, я ровно ничего не понялъ изъ того, что вы мн сказали.
— Ну полноте скрываться любезный Луи. Намъ всмъ извстно, что экзекуторъ полиціи былъ у васъ три раза въ эту недлю и совершенно понятно, что посл троекратной повстки назначается опись имуществу — и сегодня вамъ срокъ. Чортъ возьми! Не думаете-ли вы что-нибудь утаить отъ жителей одного и того-же квартала? Напрасно такъ думаете, мой другъ! Вы должны знать, что вс тайны Парижа находятся въ рукахъ полиціи и нашихъ дворниковъ. Отъ нихъ не скрывается ни одинъ вздохъ нашихъ женъ, ни одно желаніе нашихъ кредиторовъ.
— Но это невозможно! проговорилъ Лудовикъ, совершенно ошеломленный внезапнымъ открытіемъ плачевнаго положенія своихъ домашнихъ длъ.
— Такъ вотъ какъ! вы ничего не знаете, сказалъ столяръ, котораго наконецъ голосъ Лудовика убдилъ, что онъ находится въ полномъ невденіи. Вроятно, ваша добрая жена хотла все скрыть отъ васъ, конечно, въ ея поступк видно доброе любящее сердце, но скрывать угрожающую намъ опасность ни къчему не ведетъ. Но все-таки скоре надо благодарить ее, чмъ журить за ея доброе намреніе. Видите-ли, мой другъ, я отъ всей души люблю вашу молодую и прекрасную Эмму: она скромна, опрятна, трудолюбива и, при всемъ томъ, держитъ себя нехуже любой графини. Носились слухи, что вы не женаты на ней, но я принимаю все это за сплетни, и постоянно выставляю вашу жену образцомъ для моей, которая также какъ и я, не терпитъ злословія.
Столяръ, вроятно, еще долго не кончилъ-бы, если-бъ Лудовикъ, озадаченный открытіемъ о новомъ несчастіи, не пересталъ слушать его. Душой молодаго человка овладла страшная тоска. Съ ужасомъ видлъ онъ какъ судьба съ каждымъ днемъ боле и боле ожесточается противъ нихъ, онъ особенно боялся за свое будущее потому, что нкоторая доля послдствій должна была упасть на него. Онъ быстро всталъ и хотлъ было выйдти, по столяръ удержалъ его за руку.
— Мы еще не все переговорили, сказалъ онъ. Если есть въ этомъ свт неумолимые экзекуторы, то есть и добрые друзья. Послушайте-ка любезный Луи! хотя я небогатъ, но все таки у меня найдется еще билетикъ въ пятьсотъ франковъ, чтобы выручить изъ затрудненія добрыхъ людей…. Сказано — сдлано, можетъ бытъ и неловко сказано, ну, да длать нечего — я привыкъ боле работать руками, чмъ языкомъ. И такъ, мой любезный сосдъ, кегда вамъ представится нужда въ деньгахъ, расчитывайте смло на столяра Вердюра.
Лудовикъ дружески пожалъ руку доброму ремесленнику и побжалъ домой.
Эмма еще не возвратилась. Долгое отсутствіе начинало серьезно безпокоить Лудовика. Мысль о томъ, сколько Эмма перестрадала въ эти дни, заглушила на время его эгоистическія побужденія. Онъ сошелъ съ тротуара и началъ присматриваться, неувидитъ-ли вдали Эмму, какъ вдругъ подошелъ къ нему человкъ, одтый весь въ черное, и подалъ предписаніе объ описи имущества, объявляя ршительно, что онъ намренъ сейчасъ-же приступить къ длу и въ случа отказа добровольно отпереть дверь магазина, онъ призоветъ на помощь полицейскаго комисара.
Лудовикъ машинально развернулъ поданную ему бумагу и въ тоже мгновеніе глаза его были поражены крупной подписью подъ этой повсткой: на ней было выставлено имя покровителя Маргариты Жели.
Тогда Лудовикъ прочелъ бумагу съ особеннымъ вниманіемъ.
Изъ повстки было видно, что по просьб банкира барона Вердье преслдовали жену маркиза д’Эскоманъ, принявшую фамилію Г-жи Луи.
Сомнніе было невозможно.
Лудовикъ вскрикнулъ отъ радости и бросился бгомъ къ великолпному отелю Маргариты Жели.
Длинная вереница щегольскихъ экипажей стояла около отеля. Де-Фонтанье съ большимъ трудомъ прошелъ сквозь густую толпу гостей: но еще трудне было ему подойдти къ хозяйк дома.
Наконецъ онъ увидалъ ее, окруженную нсколькими молодыми подьми, исполнявшими при ней что-то въ род должности адъютантовъ. Она передавала имъ послднія свои распоряженія о предположенномъ концерт. Лудовикъ подошелъ къ ней, но она какъ-будто не замчала его.
— Маргарита, сказалъ онъ тихо, наклонившись къ ея плечу.
Она обернулась.
— А, это вы де-Фонтанье! сказала она: — Право я вамъ очень благодарна, что вы сдержа.ш свое слово, я такъ боялась, чтобы ваша жена… (и Маргарита сдлала удареніе на послднемъ слов) не вздумала заставить васъ разматывать съ нею мотки нитокъ….
Окружающая молодежь, хотя совершенно не знала Лудовика де-Фонтанье, но громко расхохоталась при этой шутк Маргариты, какъ будто она сказала самую умную остроту.
— Маргарита, сказалъ смущенный Лудовикъ тихимъ, но дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — мн необходимо переговоритъ съ вами.
— Ахъ, Боже мой! да мн кажется, что вы уже начали.
Умоляющимъ взглядомъ Лудовикъ де-Фонтанье показалъ ей на толпу, ее окружающую
— Какъ де-Фонтанье, такой старый другъ какъ вы, просите аудіенціи, и тмъ хотите лишить меня двухсотъ тысячъ франковъ ежегоднаго дохода. Вы не подумали, что съ барономъ сдлается непремнно апоплексія. Право, вы не подумали объ этомъ….
— Маргарита, дло идетъ о жизни или смерти!
— Вопросъ о жизни и смерти иметъ свое время, мое милое дитя! Въ эту минуту я вполн принадлежу гостямъ своимъ и, еслибъ даже вопросъ о смерти касался меня самой, то я не оставила-бы общества ради такихъ пустяковъ.
Маргарита Жели говорила въ слухъ: при послднихъ словахъ ея многіе изъ гостей наклонили головы въ знакъ одобренія, а одинъ изъ нихъ даже поцловалъ ея руку, обтянутую перчаткой. Однакожъ, по выраженію лица Лудовика, Маргарита замтила, что она повидимому зашла уже слишкомъ далеко и что не вниманіе къ ея старому другу можетъ раскрыть ему какъ-бы онъ ни былъ слпъ, настоящія чувства ея и цль, и тмъ разрушить планъ мщенія, исполненіе котораго она ждала съ такимъ нетерпніемъ.
— Ну полноте, не сердитесь, сказала Маргарита, взявъ фамильярно Лудовика подъ руку. Мы поговоримъ съ вами на един и я уврена, что мой баронъ не будетъ сердиться на меня: онъ знаетъ, что вы были моимъ возлюбленнымъ…. Да господа, продолжала она, обращаясь къ окружающей ее молодежи: — я была безъ ума отъ этого красавчика и желаю каждому изъ васъ быть такъ любимымъ, какъ онъ…. Но мой милый баронъ слишкомъ увренъ въ моихъ строгихъ правилахъ….
И говоря это, Маргарита вышла подъ руку съ Лудовикомъ въ маленькой будуаръ и затворила за собой двери.
— Ну, чего же ты хочешь отъ меня? спросила она, усвшись на диванъ.
Вмсто отвта Лудовикъ де-Фонтанье показалъ ей роковую бумагу.
Маргарита Жели прочла ее, и лобъ ея наморщился.
— Ну что же мн длать съ этимъ? повторила она осматривая внимательно, не запачкала-ли она этимъ приказнымъ мараньемъ свои безукоризненно чистыя перчатки.
— Разв ты не видишь, что опись назначена по иску барона Вердье.
— Барона?… Но я увряю тебя, что баронъ Вердье даже не знаетъ имени этой дамы.
— Конечно такъ, но отъ него вполн зависитъ остановить это дло и одного твоего слова будетъ достаточно, чтобъ спасти бдную женщину.
Лицо Маргариты Жели приняло выраженіе.
— Какъ ты думаешь, если я попробую самъ просить его объ этомъ? спросилъ Лудовика, котораго тоска еще боле усилилась при вид нершительности Маргариты Жели.
— Пожалуйста, не длай этого! поспшно сказала она. Не длай, если ты не желаешь поссориться со мной. Вердье очень расположенъ въ твою пользу, и, конечно, благодаря моему вліянію на него. Послушай я часто замчала, что ты слишкомъ мало полагаешься на мою искреннюю привязанность къ теб, но ты ошибаешься. Эта привязанность, можетъ быть, благоразумнй, чмъ прежде, но все же она ни въ чемъ не измнила теб. Скажу откровенно, что ты попалъ въ самое ложное положеніе, увлеченный своей ненаглядной маркизой. До такой степени унизить тебя только могла женщина, не имющая ни капли теплой крови и задушевнаго расположенія къ теб. Посуди, что ожидаетъ тебя въ будущемъ: пошлая роль мелочнаго лавочника или отца семейства, съ кучей дтей и долговъ на ше. Вотъ что готовитъ теб твоя Эмма. Напротивъ, я вовсе не забыла о твоемъ положеніи, я придумала теб прочную и надежную карьеру въ свт и, когда будетъ нужно, теб сообщатъ объ этомъ подробно, мой херувимъ. Знай только одно, что участь твоя вполн зависитъ отъ расположенія къ теб добряка моего Вердье, — такъ будь же остороженъ, и не мшай моему плану.
— Маргарита!…. Ты не подумала о томъ, что сказала!…. Вспомни только объ отвтственности, которая лежитъ на моей совсти.— Конечно, я сдлалъ глупость, но честь моя требуетъ, чтобы я принялъ на себя вс послдствія моихъ ошибокъ. Честь запрещаетъ мн, опозоривъ маркизу д’Эскоманъ, оставить ее въ нищет и отчаяніи. Я умоляю тебя, Маргарита, не за нее, а за себя! прибавилъ Лудовикъ, замтивъ, что брови молодой женщины все боле и боле хмурились.
— Ты дурно сдлалъ, что произнесъ передо мной имя этой женщины, вскричала Маргарита съ сверкающимъ взоромъ и топнувъ ногой. Я только благоразумна, а ты меня сдлаешь злой!… Я не исполню твоей просьбы, и не исполню ее именно потому, что еще люблю тебя искренно и нжно. Ты не любишь ее больше? Если-бъ ты любилъ ее, то не былъ-бы здсь, у меня…. Будь-же благоразуменъ Лудовикъ — я очень хорошо знаю твои мысли: ты ждешь благовиднаго повода, чтобы разорвать съ нею свою безумную связь, а между тмъ развязка уже настала — и ты боишься сдлать послдній шагъ…. Отъ меня ничего не жди въ ея пользу: это ршительное слово. Проси отъ меня денегъ на свои удовольствія, — я дамъ сколько хочешь, если желаешь получить мсто, мн стоитъ только сказать — и оно будетъ, наконецъ, если ты ищешь возобновить со мной прежнія дружескія отношенія, не медли ни одного дня и брось твое нищее сокровище, обоготворенное тобой изъ чистаго каприза вялой и безхарактерной натуры. Но чтобы я согласилась продлить хоть на одинъ день или на одинъ часъ настоящее положеніе — не требуй отъ меня ни малйшей жертвы, и знай напередъ, что я непремнно откажу теб въ этой просьб.
Произнося послднія слова, Маргарита Жели такъ сильно ударила своимъ веромъ по столику изъ розоваго дерева, что веръ разлетлся въ дребезги. И она съ пренебреженіемъ оттолкнула ногой кусочки его.
Не смотря на такой ршительный отказъ. Лудовикъ еще разъ хотлъ просить ее, но шатоднская гризетка не дала времени ему сказать ни слова. Слдя все время за дйствіемъ, произведеннымъ словами ея, она замтила, что лицо Лудовика де-Фонтанье вмст съ грустью выражало также полную довренность и благодарность къ ея дружескимъ увреніямъ.
— Боже мой! поспшно проговорила она, осматривая въ зеркало свой щегольской нарядъ: — онъ опять заставилъ меня забыть моихъ гостей, какъ бывало въ то время, когда онъ наполнялъ для меня цлый міръ…. Но довольно, мы и такъ уже дали пищу злословію… Поправь-ка не много отдлку моего лифа….
Эта отдлка заключалась въ цвтахъ и зелени. Расправляя нкоторые изъ нихъ, лудовикъ де-Фонтанье нечаянно коснулся ея тла. Отъ этого прикосновенія рука его задрожала и глаза встртились въ зеркал съ влажными глазами Маргариты, подернутыми томностью. И Лудовикъ забылъ Эмму, тоску и отчаяніе бдной женщины, забылъ свое собственное огорченіе и, наклонясь къ раздушенному плечу Маргариты, такъ жарко поцловалъ, что молодая куртизанка едва не вскрикнула отъ испуга.
Она быстро отворила дверь въ гостинную, гд дожидалась ее толпа поклонниковъ.
— Что если-бъ баронъ подслушалъ у дверей, сказала она Лудовику съ полу-гнвомъ и съ полу-улыбкой. Потомъ, пожавъ ему крпко руку, она прибавила: ‘до завтра, мой милый!’ но эти слова были сказаны такимъ голосомъ, что Лудовикъ ни какъ не осмлился остаться у нее ни минуты доле. И молодой человкъ, подъ вліяніемъ тысячи различныхъ впечатлній, почти шатаясь, прошелъ посреди толпы гостей и только въ швейцарской не много пришелъ въ себя и превозмогъ нсколько свое волненіе.
Что же касается Маргариты Жели, то она, не покидая своего маленькаго будуара, въ которомъ приняла Лудовика, написала на клочк бумаги нсколько слдующихъ знаменательныхъ словъ: ‘будьте глухи ко всмъ мольбамъ и не принимайте ни какихъ общаній.’
Позвавъ лакея, она приказала ему немедленно переслать эту записку съ нарочнымъ къ экзекутору, который долженъ былъ въ это время производить опись имуществу Эммы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
въ которой является неожиданная помощь.

Въ то время, какъ Лудовикъ де-Фонтанье былъ у Маргариты Жели, Эмма воротилась домой.
Припоминая себ, какое сильное вліяніе имли въ былое время на ее здоровье душевныя страданія, Эмма не разъ удивлялась, какимъ образомъ она въ состояніи была переносить такія ужасныя огорченія, которыя далеко оставляли за собой все то, что заставилъ ее вытерпть маркизъ д’Эскоманъ.
Но тайна этой твердости заключалась въ сильной любви ея къ Лудовику, Эмма все еще страстно любила его. Ея бдное, дважды разбитое сердце, съ отчаянной энергіей носилось одиноко на бурномъ океан жизни, не находя надежной пристани.
Привязанность ея къ Лудовику оказалось гораздо сильне чмъ она сама предполагала. Невольно потерявъ слпую вру въ своего возлюбленнаго, Эмма научилась наконецъ читать въ его мысляхъ и съ чуднымъ ясновидніемъ предугадывала все, что въ немъ происходило.
Она ни хотла преслдовать его подозрніемъ, не старалась узнать истины, — да и не нуждалась въ ней: какое было дло бдной Эмм до грязныхъ подробностей измны Лудовика, когда она теряла любовь его — послднее благо въ жизни.
И то мимолетное счастье, которымъ она наслаждалась такъ не долго съ Лудовикомъ, основанное на взаимной любви, — Эмма ршилась принять за чудное сновидніе. Она оплакивала его, но не чувствовала ни презрнія, ни гнва къ тому, кто такъ скоро разрушивъ ея блаженство.
Наконецъ она поняла всю безхарактерность и непостоянство Лудовико, и тмъ извинила его охлажденіе къ себ. Она питала къ нему состраданіе и теплое участіе, похожее на участіе матери къ любимому сыну, разрушающему спокойствіе ея сердца. И снисходительная ко всмъ слабостямъ его, Эмма переносила съ истинно-ангельскимъ терпніемъ явную измну Лудовика. Она надялась, что наконецъ настанетъ день, когда если не она, то по-крайней-мр здравый разсудокъ его войдетъ сколько нибудь въ свои права надъ этимъ легкомысленнымъ характеромъ. Въ ожиданіи этого дни, Эмма, совершенно забывая себя, думала только объ одномъ, чтобъ какъ-нибудь скрыть отъ Лудовика свою скорбь, которая могла-бы еще боле отравить жизнь его.
Однакожъ крестъ былъ слишкомъ тяжелъ для Эммы, потому что ко всмъ огорченіямъ ея покинутаго сердца присоединилось новое ужасное несчастіе — матеріальныя недостатки въ жизни.
Давно уже Эмма терпла нужду, но Лудовикъ де-Фонтанье ршительно не сознавалъ того, что происходило вокругъ него, находясь въ какомъ-то опьяненіи, котораго послдствіе, какова-бы ни была причина, всегда одинаково. Онъ посщалъ общество Маргариты, и потому расходы Лудовика увеличивались, и онъ спокойно тратилъ деньги, предназначенныя на хозяйство. Эмма краснла за его равнодушіе, но при всемъ томъ ни разу не упрекнула его. Ей было совстно смшивать денежныя потери съ боле важными нравственными потерями и благодаря ея великодушію, Лудовикъ почти ни въ чемъ не нуждался.
Такимъ образомъ Эмма входила въ долги, которые мало-помалу накоплялись. Однажды ей необходимо было расплатиться по переводному векселю за покупку довольно значительнаго количества товара для магазина. Она не могла расчитаться въ срокъ и хотла выпросить отсрочку у индосанта {Въ коммерческомъ мір индоссантъ есть лицо переводящее чужой вексель въ третьи руки съ своею надписью. Переводч.}, который ее преслдовалъ, но онъ остался неумолимъ, что очень удивило маркизу д’Эскоманъ, вовсе не подозрвавшую въ этомъ дл вмшательства и вліянія Маргариты Жели, скрывавшейся за банкиромъ Вердье.
Эмма скрыла отъ Лудовика критическое положеніе длъ своихъ и, въ день, назначенный для описи ея имущества, она настоятельно просила его навстить мать, какъ мы это видли выше. Эмма хотла одна вынести ужасный ударъ преслдующаго ея несчастія. Смутно надялась она, чувствомъ какого-то упованія, которое переживаетъ вс несчастія, и полнымъ своимъ самоотверженіемъ возвратить къ своимъ ногамъ Лудовика.
Посвятивъ свою врную Сусанну въ тайну угрожавшаго имъ новаго несчастія и проводивъ глазами удаляющагося Лудовика, Эмма тотчасъ-же ушла изъ дому, желая испытать послднія средства для отстраненія грозящей бды. Она пришла къ адвокату, защищавшему ее передъ трибуналомъ, и попросила его занять ей у кого-нибудь денегъ. Онъ предложилъ ей обратиться къ бывшему тогда въ Париж, маркизу д’Эскоманъ, но Эмма отказалась отъ такого униженія, не смотря на неотступныя просьбы адвоката.
По возвращеніи своемъ въ магазинъ, она нашла въ немъ полицейскихъ чиновниковъ, занятыхъ описью имущества, законъ облеченный въ форму коммисара и слесаря, открылъ имъ запертыя двери.
Обратившись къ Эмм съ троекратнымъ приглашеніемъ уплатить по векселю и не получивь, разумется, отъ нея удовлетворительнаго отвта, они снова обратились къ описи, перекидываясь грубыми замчаніями на счетъ красоты хозяйки. Эмма искала Сусанну, но не нашла ее, только въ эту минуту, въ своемъ отчаяніи, она въ первый разъ усумнилась въ врности своей кормилицы. Непостоянство Лудовика длало въ глазахъ Эммы возможнымъ все на свт и, ужасаясь своей безпомощности, она почувствовала, что мужество наконецъ совершенно ее оставляетъ. Бдная, угнетенная несчастіями женщина упала на стулъ по среди разбросанныхъ картонокъ, и горько зарыдала.
Но вдругъ на тротуар послышались шаги, хорошо знакомые Эмм. Она бросилась къ запертымъ дверямъ, отворила ихъ и упала въ объятія Сусанны Моле.
Кормилица была блдна, а между тмъ нотъ градомъ катился по ея лицу. По всему было видно, что она утомилась отъ скорой ходьбы, которую, но своей тучности, дозволяла себ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ. Сусанна поцловала Эмму одинъ только разъ, но этотъ поцлуй, какъ сонетъ поэта, былъ цлой поэмой нжности и преданной любви.
Сусанна Моле однимъ взглядомъ окинула всю сцену, происходившую въ магазин, и всхъ ея актеровъ.
— Положите все опять на мсто, сказала она повелительнымъ голосомъ, обращаясь къ чиновникамъ, производившимъ опись.
Они насмшливо переглянулись между собой.
— Скорй, продолжала Сусанна, какъ можно поскорй…. торопитесь же!… Если у меня, въ карман есть чмъ заткнуть вашу глотку, то и въ рукахъ у меня есть чмъ пройдтись по вашей спин.
И говоря это, Сусанна сопровождала слова свои соотвтствующими движеніями рукъ: одной изъ нихъ она бросила на прилавокъ магазина мшокъ съ деньгами который до той минуты скрывала подъ шалью, а другой рукою, схвативъ аршинъ, грозно взмахнула имъ.
Но мшокъ съ деньгами произвелъ на чиновниковъ свое дйствіе, экзекуторъ, смривъ взглядомъ денежный мшокъ спросилъ Сусанну:
— Чьи это деньги, сударыня?
— Что вамъ за дло! Не думаете-ли вы, что он украдены! Безчестный человкъ!— вскричала запальчивая Сусанна. Деньги эти принадлежатъ моей госпож, понимаешь-ли ты, продажный рабъ?
— И такъ вы ручаетесь, что эти деньги принадлежатъ вашей госпож?
— Конечно..
— Но, скажите-же мн, по крайней мр, откуда ты достала такую сумму? неотступно спрашивала Эмма, все еще прижимаясь къ груди своей доброй кормилицы.
— Молчите, сказала тихо Сусанна,— я скопила эти деньги на служб у васъ и вынула ихъ теперь изъ банка…. Ну поняли ли вы, что он ваши?
— И такъ, сказалъ экзекуторъ, я беру этотъ мшокъ какъ найденный въ числ имущества. Если въ мшк нтъ ни золота, ни банковыхъ билетовъ, то въ немъ не можетъ быть боле трехъ тысячъ франковъ.
— Ну, такъ что-же?
— А то, что хотя вашъ долгъ не превышаетъ двухъ тысячъ восьми сотъ франковъ, но за то съ проторями и убытками взысканіе простирается до трехъ тысячъ двухъ сотъ сорока семи франковъ. И потому чтобы покрыть этотъ недочетъ, мы все таки опишемъ имущество, — отвчалъ экзекуторъ, оставаясь врнымъ исполнителемъ приказанія, полученнаго имъ за нсколько минутъ отъ Маргариты Жели.
Сусанна Моле пришла въ ужаснйшую ярость, такъ что если-бъ ее не удержала маркиза, то аршинъ непремнно вытянулъ-бы по спин экзекутора, въ ту самую минуту, когда онъ произносилъ слова разрушавшія послднюю надежду обихъ женщинъ.
— Боже мой! вскричала Эмма: — возможно-ли, чтобы твое самоотверженіе Сусанна было напрасно.
— Въ мір нтъ ничего напраснаго, не исключая даже такого стараго негодяя, какъ я, послышался голосъ позади Эммы: и лучшимъ доказательствомъ этому, маркиза, служитъ-то, что небо во-второй разъ посылаетъ мн счастье быть чмъ-нибудь вамъ полезнымъ.
— Шевалье де-Монгла! вскричала Эмма, оборачиваясь къ дверямъ, на порог которыхъ, въ-самомъ-дл, стоилъ шевалье де-Монгла, привтствуя хозяйку магазина самыхъ изысканнымъ и почтительнымъ поклономъ, напоминавшимъ всю утонченность версальскихъ кавалеровъ былаго времени.
Позади шевалье де-Монгла стоялъ Лудовикъ де-Фонтанье и, съ разстроеннымъ лицомъ и тупымъ взглядомъ, слдилъ за всмъ, что происходило въ маленькомъ магазин.
— Лудовикъ! снова вскричала Эмма, стараясь улыбнуться ему сквозь слезы.
— Тсъ! позвольте мн, маркиза, отправить прежде этихъ палачей, проговорилъ старый шевалье.
Потомъ обратясь къ экзекутору, онъ продолжалъ:
— И такъ вы говорите, что вамъ должны….
— Три тысячи двсти сорокъ семь Франковъ, шевалье, поспшно отвчалъ экзекуторъ: — Вотъ и документы.
Однимъ взмахомъ руки своей шевалье де-Монгла отбросилъ поданныя ему бумаги къ самому потолку, и, вынувъ изъ кармана пачку банковыхъ билетовъ въ тысячу франковъ каждый, отдлилъ половину и подалъ ихъ экзекутору.
— Возьмите сколько вамъ нужно, а мшокъ съ деньгами возвратите этой женщин, сказалъ шевалье указывая на Сусанну.
— Но…. возразила было добрая кормилица, желавшая, и съ своей стороны оказать услугу госпож.
Шевалье де-Монгла заставилъ ее замолчатъ, сдлавъ повелительный знакъ глазами, который, впрочемъ, былъ смягченъ легкимъ оттнкомъ благосклонности, какъ будто великодушный поступокъ Сусанны сократилъ разстояніе, раздлявшее благороднаго джентельмена отъ старой кормилицы. Потомъ шевалье поцловалъ ручку маркизы д’Эскоманъ такъ-же ловко и почтительно, какъ будто онъ находился въ ея шатоднскомъ замк.
Въ это время экзекуторъ возвратилъ мшокъ съ деньгами Сусанн и, отсчитавъ билеты, которые слдовало возвратить шевалье де-Монгла, сказалъ:
— Вы дали мн четыре тысячи франковъ лишнихъ, неугодно-ли получить ихъ обратно.
— Отдайте ихъ вашимъ писцамъ, отвчалъ де-Монгла, не оборачиваясь къ нему.
— Милостивый государь, гордо отвчалъ экзекуторъ, мои писцы получаютъ жалованье и не нуждаются ни въ чьей милости.
— Вотъ какъ! А въ прежнія времена они постоянно брали взятки, хотя, правда ихъ за то часто поколачивали. Революція все это измнила. Но я нахожу, что съ этой перемной мы больше потеряли, чмъ выиграли. Взяточники, дйствительно, исчезли, какъ наскомые отъ мухомора, а шпіоны развелись, какъ черви отъ гніющаго трупа.
Пока шевалье де-Монгла потшался такимъ образомъ надъ полицейскими, которые одинъ-за-однимъ ускользали въ дверь магазина. Лудовикъ де-Фонтанье и Эмма окружили стараго друга и съ признательностью пожимали ему руки.
— Шевалье, сказалъ Лудовикъ, чмъ благодарить васъ за оказанную намъ услугу?
— А разв вы не помогли мн въ обстоятельствахъ, гораздо боле щекотливыхъ. Вы мн дали пятьдесятъ луидоровъ, когда вы ихъ имли, я даю вамъ двсти, потому-что они у меня есть. Съ какихъ это поръ услуги между честными людьми стали измрятся по арифметической таблиц?
— Но какимъ образомъ вы явились такъ кстати, шевалье? спросила маркиза д’Эскоманъ.
Она никакъ не могла объяснить себ ни причины его посредничества, ни источниковъ неожиданнаго богатства, такъ внезапно заступившаго мсто всмъ извстной бдности стараго шевалье.
— Значитъ Лудовикъ зналъ, что вы въ Париж?
— Маркиза, даже романисты не въ состояніи придумать такихъ нечаянныхъ встрчъ, какія посылаетъ иногда случай. Я шелъ съ визитомъ…. къ общему нашему другу. Въ это время у нашего друга давался утренній балъ и лакеи его, подъ предлогомъ, что я не имю пригласительнаго билета, не хотли впустить меня, шевалье де-Монгла! Чертъ возми! никогда я не воображалъ, что мн необходимъ былъ пригласительный билетъ, чтобъ имть свободный доступъ…. и къ кому-же?….
Лудовикъ де-Фоитанье бросилъ умоляющій взоръ на своего стараго друга.
— И пока я возился съ этими негодяями, вдругъ вышелъ Лудовикъ, и поспшилъ ко мн на помощь. Разговаривая съ нимъ, я замтилъ изъ его лица, что онъ сильно озабоченъ, — это меня обезпокоило. Вамъ очень хорошо извстно маркиза, что другъ нашъ не принадлежитъ къ числу тхъ, которые умютъ скрывать свои чувства.— Эмма вздохнула.— Я сталъ допытываться причины его заботъ, какъ гончая собака пытается найдти логовище оленя. Сердце мое давно уже не неиспытывало пріятныхъ ощущеній, и я чувствовалъ необходимость чмъ-нибудь освжить его. Я отказался отъ бала и брани съ лакейской челядью и ршился проводить де-Фонтанье. Онъ никакъ не хотлъ доврить мн своей тайны, но я былъ увренъ, что самъ открою ее и сверхъ того буду имть удовольствіе увидть васъ, маркиза.
— Но знаете-ли, шевалье, сказала Эмма съ нкоторымъ смущеніемъ, что мы долго не будемъ въ состояніи возвратить вамъ нашъ долгъ.
— Тмъ лучше, деньги у васъ будутъ цле. Но, впрочемъ, на безпокойтесь и въ такомъ случа о послдствіяхъ этого займа: — я скоро буду богатъ.
— Значить, вы получили наслдство? спросилъ Лудовикъ съ любопытствомъ.
— Я!— напротивъ. Эти четыре тысячи, которыя я отдалъ вамъ, составляютъ половину денегъ, оставшихся мн отъ моего послдняго дяди.
— Такъ зачмъ-же вы отдали ихъ? воскликнула Эмма, сожаля, что позволила себ принять ихъ.
— Я сейчасъ-же утшу васъ, маркиза, если только вы желаете выслушать мою тайну. Я пріхалъ въ Парижъ съ намреніемъ жениться, сказалъ старый шевалье съ самой дтской наивностью, расправляя по обыкновенію складки своего галстука, — привычка, которую онъ сохранилъ со временъ еще директоріи.
— Жениться! вскричалъ Лудовикъ, чуть не всплеснувъ руками.
— Какъ вы не деликатны, мой милый. Конечно, жениться. Надо-же когда-нибудь сдлаться осдлымъ. Вотъ уже двадцать лтъ, какъ я собираюсь съ году на годъ распроститься съ моей холостой жизнью. Теперь я не могу дале откладывать и, какъ видите, совершенно готовъ на этотъ подвигъ.
И шевалье де-Монгла глубоко вздохнулъ при послднихъ словахъ.
— На комъ-же вы, женитесь, шевалье? спросилъ де-Фонтанье.
— Чортъ возьми! Не торопитесь, любезный другъ, подождите, какъ и я жду. Я дамъ вамъ тотчасъ-же знать, какъ только узнаю имя госпожи де-Монгла. Съ завтрашняго дня я намренъ приняться за поиски, и такъ какъ я открылъ въ моемъ архив заплснвшую грамоту на графскій титулъ, то и намренъ употребить его въ пользу. Въ настоящее время мщанскіе выходцы, окружающіе короля, такъ гоняются за громкими ярлыками, что я вполн надюсь, что въ самое короткое время представлю маркиз, если только она позволитъ, графиню де-Монгла.
Старый шевалье говорилъ такъ серьезно, что не было никакого повода сомнваться въ искренности его намренія.
Проницательный старикъ скоро подмтилъ и грустный видъ Эммы и какое-то смущеніе Лудовика де-Фонтанье. Онъ понялъ, что Лудовикъ не сдержалъ своихъ клятвъ, и стсняется присутствіемъ друга, бывшаго нкогда свидтелемъ изліяній его безумной страсти къ маркиз д’Эскоманъ.
Недовольные взгляды, по-временамъ бросаемые Сусанною на Лудовика де-Фонтанье, окончательно утвердили шевалье де-Монгла въ его предположеніи насчетъ отношеній молодыхъ людей. Но, съ тактомъ и деликатностью свтскаго человка, онъ воздержался отъ малйшаго намека и вызова на откровенность. Его сообщительная веселость старалась бороться съ грустнымъ положеніемъ его друзей.
Шевалье хотлъ непремнно отпраздновать свою встрчу съ ними хорошимъ обдомъ, и предложилъ его Лудонику и Эмм. Просьба старика была такъ добродушна, что маркиза не умла отказать ему, и охотно приняла его предложеніе.
Посл обда, они отправились по приглашенію шевалье прямо изъ гостиницы въ онеру, чтобъ вмст провести вечеръ.
Во время антракта, шевалье де-Монгла, жалуясь на сильную головную боль, пригласилъ Лудовика выйдти съ нимъ изъ ложи. Оставивъ маркизу д’Эскоманъ одну, они приказали не впускать никого въ ихъ ложу.
Шевалье де-Монгла повелъ Лудовика на бульваръ.
— Любезный другъ, грубо сказалъ де-Монгла, напрасно я старался удержать васъ отъ многихъ глупостей, но можетъ бытъ я буду теперь счастливе и помшаю вамъ поступить подло.
Лудовикъ хотлъ выдернуть свою руку изъ руки стараго друга, но тотъ удержалъ ее съ такой энергіей и силой какой нельзя было ожидать отъ старика.
— Извините, продолжалъ де-Монгла, дайте мн докончить — у меня ужъ такая страсть, чтобъ вмшиваться именно тамъ, гд меня вовсе не спрашиваютъ. Такъ какъ я не-прочь, еслибы вы захотли попробовать этой шпаги, то я ршился говорить, вамъ все и ничмъ не стсняясь. Вы не любите боле маркизы и, что еще хуже, поддались самой безразсудной страсти, къ этой низкой твари, которая сидитъ напротивъ васъ въ опер.
— Шевалье, не Эмма ли вамъ передала эти нелпыя сказки?
— А! возразилъ старикъ, съ видомъ непритворнаго презрнія.— Я слишкомъ уважаю маркизу, чтобъ предположить возможность слышать изъ устъ ея имя такой женщины. Хотя мн шестьдесятъ пять лтъ, но глаза мои еще довольно хорошо видятъ, мой милый другъ, чтобъ подмтить нелпость вашихъ отношеній и вашу холодность къ маркиз. Я сейчасъ же увидалъ въ опер Маргариту, — она сидитъ выше насъ однимъ ярусомъ, — и сталъ наблюдать за вами. И какъ вы не старались сдержать свое волненіе, то я хорошо замтилъ выраженіе вашихъ томныхъ глазъ. А блдность Маргариты, судорожное искаженіе ея губъ и движеніе, съ которымъ она обрывала свой букетъ, взгляды, полные ненависти, бросаемые ею на маркизу — все это тоже не ускользнуло отъ моего вниманія. И наконецъ, зачмъ вы были сегодня у Маргариты, въ то время, когда бдная маркиза находилась въ такомъ ужасномъ положеніи?… А, любезный другъ, не вызывайте меня еще на большіе упреки, а то я испорчу вашъ сонъ на цлую недлю.
— Ну, еслибъ даже и такъ, еслибъ я дйствительно поддался мимолетному капризу въ отношеніи Маргариты, то вамъ ли, шевалье, упрекать меня въ этомъ поступк, — человку, постоянно хвалившемуся своими любовными похожденіями:
— Не клевещите, мой другъ! Положимъ, что я закоснлый негодяй, разбойникъ, но клянусь вамъ честью, я никогда и никого не обманывалъ. Лицо мое всегда было врнымъ отраженіемъ и моихъ добродтелей, и моихъ пороковъ. Женщины, которымъ оно нравилось, пользовались имъ, если впослдствіи он раскаивались, то должны были пенять на себя, а уже никакъ не на меня. Я всегда общалъ имъ гусарскую любовь, и если потомъ он требовала чувства и иллюзіи, — он сами оставались виноваты. А вы разв такую роль разыграли передъ маркизой?
— Но виноватъ ли я, что разлюбилъ ее?
— Не мн вамъ ставить это въ преступленіе. Еще въ то время, когда вы разсыпались передъ ней въ страшныхъ клятвахъ, пускавъ ихъ на воздухъ, какъ мыльные пузыри, я уже предвидлъ исходъ вашей любви. Но во всякомъ случа, я думалъ, что, поступая такъ, какъ обыкновенный смертный, вы не забудете, чмъ пожертвовала вамъ эта благородная женщина и хоть сколько нибудь оцните довренность, съ которой она такъ безгранично отдалась вамъ, что вы не допустите ее сказать впослдствіи: ‘онъ ведетъ себя какъ’…
— А чтожъ мн было длать? прервалъ Лудовикъ.
— Быть откровеннымъ. Разсказать ей все, что произошло въ вашемъ сердц. Положимъ, что это убило-бы ее сразу, если уже ей суждено умереть, но съ вашей стороны все же это было-бы честне, чмъ играть роль ничтожнаго тартюфа.
— Эмма ничего не подозрваетъ.
— Вы думаете? Ну, такъ знайте же, что ей все извстно,— въ этомъ я могу уврить васъ честнымъ словомъ! А вы, вы одни только не видите, что происходитъ въ глубин ея сердца. Слушайте, прибавилъ шевалье, смягчая голосъ: — вотъ вамъ послдній мой совтъ. Вы не любите маркизу д’Эскомавъ, — это ея несчастіе, а еще боле ваше, — но за отсутствіемъ любви, старайтесь же, по-крайней-мр, не забыть вашихъ обязанностей, вы, конечно, помните, что она отдала вамъ все, и замокъ, и честь, и состояніе и даже положеніе свое въ обществ. Она не могла ничего больше сдлать для васъ, какъ умереть у вашихъ ногъ, въ ту минуту, какъ вы обнимаете Маргариту. Ваша собственная польза, такъ же какъ и чувство состраданія къ ея несчастію, заставляетъ меня такъ говорить съ вами. Одно только сознаніе долга, можетъ еще спасти васъ на вашей скользкой дорог. Будьте же человкомъ, обдумайте хорошенько свое положеніе и постарайтесь честно выйдти изъ него. Вспоминайте почаще, мой другъ, что вы бдны и что у васъ два кредитора: — маркиза д’Эскоманъ, пожертвовавшая вамъ своимъ именемъ и жизнью, и бдная кормилица, которая недале какъ сегодня принесла вамъ послднюю свою копйку, вамъ слдуетъ расплатиться съ ними. Посвятите себя труду и берегитесь сдлаться вторымъ шевалье де-Монгла, тмъ боле, что въ васъ нтъ ни моей пылкости, ни моей смлости, ни той веселости, которыми хотя сколько нибудь да выкупались мои поступки. Въ заключеніе, мой другъ, я совтую вамъ примириться съ вашей собственной совстью и обойдти ту врную гибель, которую такъ искусно готовятъ вамъ черныя руки шатоденской гризетки. Вспомните меня, когда будете рвать на себ волосы отъ досады и разочарованія.
Молодой человкъ склонилъ голову и не отвчалъ ни слова.
Друзья прошли вмст нсколько шаговъ въ глубокомъ молчаніи, но потомъ шевалье де-Монгла вдругъ остановился и проговорилъ.
— Головная боль моя ршительно невыносима и я никакъ не могу вернуться въ оперу. Потрудитесь засвидтельствовать мое почтеніе прелестнйшей маркиз и передать ей мое искреннее сожалніе, что я долженъ отказаться отъ чести прсводить ее домой. На случай, если я буду нуженъ маркиз или вамъ, — то я живу въ гостинниц Риволи. И такъ до-свиданья, любезный другъ.
И шевалье де-Монгла, не пожавъ даже руки молодаго человка, быстро исчезъ въ толп. Лудовикъ возвратился къ Эмм въ ложу, удивляясь внезапной строгости правилъ своего стараго друга.

КОНЕЦЪ 4-й ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
въ которой появляется на сцену прежній луидоръ.

Великодушная помощь шевалье де-Монгла маркиз д’Эскоманъ, въ критическую минуту безвыходнаго положенія, была совершенно напрасна.
По законамъ тяготнія скорость падающаго тла увеличивается соотвтственно квадратамъ пробгающаго пространства. Такому физическому явленію вполн соотвтствуетъ и даже превосходитъ подобное-же психологическое явленіе: никто не въ состояніи измрить быстроту, съ которой несчастіе бросаетъ свои жертвы въ бездну гибели.
Оно сначала разразилось надъ любовью Эммы, но, когда молодая женщина не поддалась первому удару, который легко могъ бы поразить ее совершенно, тогда новый ударъ несчастія коснулся матеріальныхъ интересовъ бдняжки, и затмъ уже безостановочно и безъ отдыха послдовалъ для нея рядъ самыхъ ужасныхъ испытаній.
Бдная блошвейка лишилась кредита, столь необходимаго въ коммерческихъ оборотахъ, и многихъ изъ покупателей. Самыя ничтожныя долговыя обязательства ея были представлены ко взысканію, уплата по нимъ требовалась со всею строгостію закона, и вела ее къ совершенному разоренію. Несчастная Эмма никакъ не могла объяснить себ причины такого внезапнаго оборота своихъ длъ. Передача магазина теперь уже была невозможна, потому что обзаведеніе обошлось ей очень дорого. Эмм предстояло неизбжное банкротство, еслибъ она не ршилась наконецъ, принужденная безвыходнымъ положеніемъ, принять деньги отъ Сусанны Моле, которая такъ упорно настаивала на этомъ, никакъ не понимая почему маркиза оказала предпочтеніе услуг де-Монгла, тогда какъ Сусанна имла больше права на это преимущество.
Наконецъ, взятыя у Сусанны три тысячи франковъ, вмст съ деньгами вырученными отъ продажи мебели загороднаго домика ‘Clos-bni’, едва едва дали возможность безупречно выхать изъ улицы Сзъ. Эмма перенесла здсь столько страданій, что оставляла это жилище съ радостью, несмотря на несчастныя обстоятельства, принудившія ее къ перезду.
И тмъ больше она радовалась, что поселилась въ улиц Пепиньеръ, съ полной надеждой на свою неизмнную любовь. Она думала, что достаточно одной капли воды освжить ея засохшія губы.
Быть любимымъ считается большимъ счастіемъ, но для иныхъ натуръ, щедро одаренныхъ природою, любить самимъ составляетъ еще большее счастье. Съ-тхъ-поръ, какъ Лудовикъ де-Фонтанье сталъ холоденъ и равнодушенъ къ Эмм, она безропотно отказалась отъ своего перваго счастія — быть любимой, надясь на послднее утшеніе — сохранить любовь къ Лудовику.
Въ душевныхъ болзняхъ, какъ и въ физическихъ, есть свой горячечный бредъ. Испытанія, вынесенныя маркизой д’Эскоманъ, были такъ жестоки, что, казалось, могли-бы уяснить ей чувства, помрачавшія ея разсудокъ. Но воображеніе ея снова рисовало передъ ней въ третій разъ уже картину несбыточнаго счастья, на которое она уповала.
Хотя она изучила нсколько характеръ Лудовика, хотя подмтила въ немъ явное противорчіе сердца съ дйствіями, но все это Эмма относила къ жажд идеальныхъ стремленій его, принимая своего возлюбленнаго за поэта и артиста.
И заблуждаясь, она хотла вывести его на настоящій, какъ ей казалось, предназначенный ему путь. Она думала, что, предоставивъ полную свободу проявленію его идеальныхъ стремленій, она тмъ предохранитъ своего друга отъ несчастной участи: постоянно переходить отъ обольщеній къ разочарованію, чего Эмма боле всего пугалась. Она предполагала, что если муза сдлается любовницей Лудовика, тогда успокоится его восторженное воображеніе, которое она считала источникомъ всхъ несчастій.
Это была первая ошибка маркизы д’Эскоманъ. Не уяснивъ себ понятія о натурахъ чисто артистическихъ, она смшала ихъ съ пустыми мечтателями, скучающими отъ бездлья.
Какъ любящая женщина, она была слишкомъ горда, чтобъ разочароваться совершенно въ своемъ возлюбленномъ, чтобъ видть въ его постоянной мечтательности одно моральное безсиліе, тупость воли и характера, которыя часто унижаютъ человка хуже самыхъ отвратительныхъ пороковъ. Эмма воображала, что она глубоко изучила своего Лудовика, а между тмъ не знала его даже поверхностно. Она была слишкомъ слаба и неопытна, чтобъ анализировать вс движенія его души, какъ лекарь анатомируетъ ножемъ человческое тло. Эмма закрывала глаза изъ боязни, чтобъ видъ душевной раны Лудовика не испугалъ ее.
Между тмъ какъ Эмма боролась за спасеніе своего нравственнаго чувства, съ другой стороны незамтно подкрадывалось къ ней не столь страшное, но боле чувствительное зло — безвыходная бдность. Теперь единственнымъ источникомъ ея существованія осталось ремесло портнихи, и Эмма, нисколько не затрудняясь, выбрала его тотчасъ же, не разсчитавъ напередъ, что этотъ источникъ слишкомъ скуденъ для обезпеченія ея жизни.
Сусанна Моле свято слдовала примру госпожи своей. По слабости зрнія, она не могла заниматься шитьемъ, за-то она также приносила свою лепту, скрывая отъ всхъ, въ чемъ состоялъ ея трудъ.
Самъ Лудовикъ де-Фонтанье также ршился снова занять прежнее мсто, въ контор банкира, но настало уже время, когда и его ничтожнаго жалованья и денегъ, заработываемыхъ обими женщинами, недоставало на расходы по хозяйству.
Несмотря на перемну положенія маркизы д’Эскоманъ, Сусанна Моле неизмнно соблюдала обычаи прошлой жизни своей госпожи. И въ Clos-bni и въ маленькомъ магазин улицы Сзъ, Моле накрывала на столъ съ тмъ-же обычнымъ порядкомъ, какъ длали прежде оффиціянты въ замк д’Эскоманъ. Всегда торжественнымъ голосомъ Сусанна провозглашала: ‘маркиза, кушанье подано’, — хотя иногда на стол не было боле двухъ самыхъ скромныхъ блюдъ.
Новымъ, таинственнымъ своимъ занятіямъ кормилица посвящала вечера, а потому она всегда присутствовала во время обда, строго соблюдая старый порядокъ.
Однажды она накрыла на столъ, разставила на немъ симметрично приборы и ушла за обдомъ въ ближайшую гостиницу, въ которой они постоянно брали кушанья. Но не прошло и нсколькихъ минутъ, какъ Сусанна возвратилась въ страшномъ гнв, съ сверкающими глазами, разстроеннымъ лицомъ, и громкими воскицаніями выражала свое негодованіе.
Съ большимъ трудомъ Эмма могла добиться отъ нея, что было причиной ея гнва. Она была глубоко оскорблена отказомъ трактирщика, нехотвшаго отпустить обда въ домъ ея.
Хотя для поддержанія своего кредита, Эмма продала вс свои вещи, уцлвшія отъ ея прежняго богатства, но все это было истрачено, и нужда съ каждымъ днемъ становилась боле ощутительна.
Маркиза переносила бдность великодушно, и заботилась только о томъ, чтобъ скрыть отъ Лудовика ея худыя стороны, и насколько возможно облегчить его положеніе. Наконецъ продавать уже было нечего, въ долгъ боле не врили, такъ что Эмма не могла доле скрывать своей нищеты и неотразимыхъ послдствій ея.
Узнавъ объ этомъ, Лудовикъ де-Фонтанье былъ тронутъ, онъ заплакалъ вмст съ Эммой. Наконецъ, она услыхала отъ него давно желанныя слова теплаго участья, онъ сталъ утшать ее, вполн обвиняя себя, что довелъ ее до такого бдственнаго положенія. Лудовикъ просилъ у ней прощенья и, въ заключеніе, сказалъ съ полной самоувренностью, вовсе непонятною для Эммы, что несчастія ихъ скоро прекратятся и ихъ обоихъ ожидаетъ лучшая будущность. Это увреніе, выраженное такъ утвердительно, сильно возбудило любопытство въ молодой женщин.
На другой день она вышла изъ дому, съ цлью выпросить денегъ у блошвейки, на которую постоянно работала. Долго Эмма проходила, и вернулась домой очень взволнованная: колни ея дрожали и подгибались, лицо, было блдно, нервическая дрожь время отъ времени пробгала по всему тлу. Казалось, она изнемогала подъ усиліями скрыть свое тайное волненіе. Заботливая Сусанна тотчасъ замтила положеніе своей госпожи и принялась ее распрашивать. Эмма отговорилась нездоровьемъ и настоятельно требовала, чтобы Сусанна отправилась на обычную работу, которой она ежедневно занималась по вечерамъ вн дома. Но Лудовикъ де-Фонтанье ничего не замтилъ, находясь и самъ въ страшномъ безпокойств отъ какой-то затаенной мысли.
Когда молодые люди остались вдвоемъ, — Эмма подошла къ Лудовику, взяла его руки своими холодными, безжизненными руками и сказала:
— Лудовикъ, не скажешь-ли мн чего нибудь?…
Молодой человкъ вздрогнулъ и пробормоталъ что-то похожее на отрицаніе.
— Любовь истинная вовсе не такъ обыкновенна, продолжала Эмма, — чтобъ мы имли право издваться надъ этимъ чувствомъ.
— Что ты хочешь сказать этимъ, Эмма?
— Я хочу сказать, что съ моей стороны, кажется, нельзя требовать больше жертвъ и расположенія къ теб, чтобъ заслужить твое довріе.
Ни разу еще не слышавъ отъ Эммы подобныхъ упрековъ, высказанныхъ съ откровенностью, Лудовикъ де-Фонтанье смутился и поблднлъ.
— Если вы, Эмма, станете говорить одними намеками, мы никогда не кончимъ. Выражайтесь прямо, чтобъ я зналъ, по-крайней-мр, чмъ именно заслужилъ ваши упреки.
— Вы слишкомъ несправедливы, Лудовикъ, отвчала маркиза д’Эскоманъ тономъ истинной скорби.— Да, вы несправедливы, но это я должна была всегда предвидть, потому что вы меня разлюбили.
— Какъ! Я васъ разлюбилъ? Быстро воскликнулъ Лудовикъ де-Фонтанье, желая скрыть свое смущеніе.— Васъ, Эмма, я разлюбилъ! превосходнйшую изъ женщинъ? Но за кого же вы принимаете меня? Неужели я могъ забыть свои клятвы, ваше благородное увлеченіе, вашу безграничную преданность. Нтъ, Эмма! вы ошибаетесь, и въ настоящую минуту я люблю васъ еще боле, чмъ когда либо. Конечно, любовь моя не могла остаться попрежнему пылкой и юношеской, но это общій законъ времени. Вспомните, сколько суровыхъ опытовъ легло между нашимъ первымъ свиданіемъ, сколько розъ сорвала съ нашего союза черная рука несчастія. За всмъ тмъ, моя привязанность къ вамъ осталась также твердой, какъ и въ первую минуту. Какое дло до наружныхъ проявленій любви, до этого безумнаго пыла страсти, когда послдствія одни и т же, когда и теперь, какъ и прежде, я готовъ отдать мою жизнь ради вашего счастія.
— Моя просьба не такъ велика, какъ вы предполагаете, Лудовикъ, а между тмъ вы мн отказываете и въ этой просьб.
— Такъ говорите, что вамъ нужно отъ меня, Эмма.
— Одного доврія ко мн и вашей полной откровенности, Лудовикъ.
— Разв я отказывалъ вамъ когда нибудь въ этомъ? спросилъ де-Фонтанье, невольно красня.
Внезапная мысль вдругъ озарила молодую женщину, щеки ея покрылись румянцемъ и она заговорила дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
— Выслушай меня хладнокровно, Лудовикъ. Ты не знаешь еще, до какой степени истинная любовь пересоздаетъ женщину, и потому ты воображаешь, что какая нибудь глупйшая ревность овладла мной. Но ты ошибаешься. Нсколько времени тому назадъ я говорила теб, не шутя, что Эмма д’Эскоманъ умерла, и она умерла, срывая цвты, какъ Офелія Шекспира. Я искренно говорила теб, что Эмма д’Эскоманъ стала твоей кровью и плотью, что она страдаетъ твоими страданіями, радуется твоими радостями. А между тмъ, вря твоимъ клятвамъ, я была вправ надяться на лучшую, а не на такую жалкую роль, какую ты мн предоставилъ теперь. Мн кажется, что твое собственное счастіе требуетъ не лишать меня твоего доврія: дружба между нами, освобожденная отъ всякихъ чувственныхъ побужденій, переживаетъ нашу любовь. Я не домогалась вовсе пріобрсти на тебя исключительное вліяніе, ограничить твою свободу и контролировать твои дйствія, напротивъ, я только хотла, чтобъ ты длился со мной своими мыслями, поврялъ мн свои впечатлнія — и больше ничего. Я отказывалась отъ правъ твоей жены, какъ ты называлъ меня прежде, но я хочу остаться для тебя сестрой, матерью, другомъ, чмъ хочешь, но только всегда неизмнной твоей Эммой: даже больше…. Чтобъ заслужить твое довріе, я снизошла до роли твоей рабыни. Но къ чему все это привело?… Я молча и снисходительно смотрла на твои слабости, я извиняла ихъ, и часто принимала за достоинство, и, несмотря на это, ты не уважилъ во мн святаго права быть повренной твоихъ желаній и чувствъ, ты скрывалъ отъ меня счастіе, которое теб готовится.
— Я не понимаю тебя, Эмма!… Что ты хочешь сказать этимъ?….
— Лудовикъ! умоляю тебя: не откажи мн въ послднемъ и высшемъ для меня утшеніи — не лишай меня своего доврія!
— Право, ты выводишь меня изъ терпнія!… Я ршительно не понимаю, кто могъ бы внушить теб подобную нелпость.
— Если такъ, если ты самъ не хочешь сказать, то я, наконецъ, теб все выскажу.
— Говори, я слушаю, отвчалъ Лудовикъ де-Фонтанье, быстро мняясь въ лиц, которое изъ краснаго вдругъ стало блднымъ, — а біеніе сердца его неимоврно усилилось.
Настала минута молчанія. Бдняжка Эмма казалась совершенно убитой. Она тяжело и прерывисто дышала. Наконецъ она собралась-было говорить, но въ это самое мгновеніе тяжкія рыданія заглушили звуки ея голоса, слезы горячимъ ручьемъ потекли по лицу ея, и, закинувъ голову назадъ, она, въ порыв сильнаго отчаянія, громко вскричала:
— Боже мой! я не могу даже говорить….
— Ну, что-же? Говорите разсказывайте мн эти нелпые слухи, эту гнусную клевету…. Говорите смле — я слушаю!… Да начинайте же, сказалъ Лудовикъ де-Фонтанье, немного оправившись отъ смущенія. Но потомъ, увидя, что рыданія Эммы еще боле усилились, онъ прибавилъ: — и какъ теб не стыдно такъ отчаяваться! Я даже не могу никакъ придумать, о чемъ-бы могла быть рчь….
И онъ не договорилъ, прерванный и изумленный страшнымъ пронзительнымъ восклицаніемъ Эммы, въ которомъ высказалось все негодованіе, накипвшее въ ея растерзанномъ сердц.
— Вы женитесь, отвчала она, смотря пристально въ глаза своего все еще любимаго Лудовика.— Да, вы женитесь, повторила Эмма дрожащимъ голосомъ.
— Это ложь.
Маркиза д’Эскоманъ нагнулась къ своему рабочему столику и вынула оттуда свертокъ полотна съ образцами блья, на которыхъ были вышиты вензеля съ графской короной.
— Вы женитесь, проговорила въ третій разъ Эмма, — и какъ не нашли блошвйки искусне меня, то я и взялась сшить приданое для вашей невсты. Вы женитесь на очень богатой сирот, какъ мн сказали, но если и теперь вы откажетесь, то не дале какъ завтра я узнаю вс подробности вашего сватовства, и разсю ваше сомнніе.
Лудовикъ де-Фонтанье молчалъ, закрывъ лицо руками.
— Не думайте, что въ эту минуту я страдаю отъ какого нибудь эгоистическаго чувства. Эмма не плачетъ больше о самой себ. Но если она плачетъ, то никакъ не о разлук съ вами, она давно предвидла это, нтъ!…. Я рыдаю за ваше недовріе ко мн, на которое иметъ право даже любимый слуга у своего господина.
Лудовикъ де-Фонтанье бросился къ ногамъ ея, схватилъ ея руки и, цлуя, облилъ ихъ слезами раскаянія.
— Неблагодарный! возразила маркиза д’Эскоманъ: — и ты могъ думать, что я нахожусь въ полномъ заблужденіи? Разв отъ меня могло укрыться, что нибудь?… Знаешь-ли ты, что когда я увидла погибшими мои надежды, — я ршилась бороться до конца. Слушай! Я хочу, чтобъ ты узналъ, истощилось ли во мн чувство любви впродолженіе всхъ моихъ несчастій…. Нтъ, оно сохранилось, и ему нтъ границъ на земл. Когда я потеряла твою любовь, я ршилась жить твоимъ счастіемъ, кому-бы ты ни принадлежалъ. Еще прежде чмъ ты задумалъ жениться, я предугадывала роковую развязку, и мысль о ней не хотла оттолкнуть отъ себя съ ужасомъ. Напротивъ, я повторяла ее въ моей молитв. Ты хорошо знаешь теперь, съ какимъ равнодушіемъ я переношу нищету, если только она касается одной меня, но, признаюсь теб, я не разъ сожалла о моемъ прежнемъ богатств, потому что оно устроило-бы наше положеніе и, можетъ быть, спасло бы насъ отъ разрыва. Но не думай, чтобъ я винила или проклинала тебя, мой Лудовикъ! Нтъ, тебя я упрекаю въ одномъ только — въ недовріи ко мн: зачмъ я узнала отъ чужихъ твою тайну, тогда какъ ты долженъ былъ бы первый мн открыть ее.
— Прости меня, несравненная Эмма, я самъ боялся своего намренія, и когда я задумалъ жениться, мысль о теб не покидала меня? Я видлъ, что ты страдаешь за меня, что ты осуждена ни тяжелую работу, для которой у тебя нтъ не силъ, ни навыка, — и я хотлъ избавить тебя отъ такого безвыходнаго положенія…
— Вполн врю теб, мой другъ, или, лучше сказать, хочу врить твоимъ словамъ, но прежде надо подумать, какъ устроить твое счастіе лучше, чмъ оно было прежде… Къ-чему ты скрывался отъ меня? Разв ты не знаешь, что инстинктъ женщины врне всхъ инстинктовъ въ мір, и я тотчасъ бы отгадала, будетъ ли счастливъ твой выборъ. Избранная тобой, говорятъ, очень молода и, значитъ, еще не испорчена, она полюбитъ тебя — прибавила Эмма едва слышнымъ голосомъ — и я буду молиться за вашу взаимную…. На послднемъ слов голосъ Эммы оборвался, она какъ будто испугалась своего собственнаго великодушія.
— Но что-же будетъ съ тобой, Эмма, — что будетъ съ тобой?
— Со мной? Но къ-чему заботиться обо мн, мн не остается ничего кром смерти, отвчала маркиза, зарыдавъ тмъ глубокимъ плачемъ, котораго не въ состояніи чувствовать только одни камни.
Глубокая горесть, высказавшаяся въ словахъ Эммы, поразила Лудовика де-Фонтанье. Въ немъ проявилось наконецъ угрызеніе совсти и чувство искренняго сожалнія о несчастной женщин, которую нкогда онъ такъ страстно любилъ.
— Не говори такъ, Эмма! вскричалъ Лудовикъ. Нтъ! ни богатство, ни тщеславіе, ни эгоизмъ мой не должны стоить теб жизни — ты и такъ уже принесла мн слишкомъ много жертвъ!.. Я забываю все и отказывалось отъ всего. Слушай, Эмма! Мы непремнно должны ухать отсюда, гд я совершенно растерялся, и ухать какъ можно скоре…. и дальше. Помнишь ли, какъ мы были счастливы въ ‘Clos bni’? Мы и теперь найдемъ такое же мирное, скромное убжище. Я стану тамъ работать, собственными руками копать землю, и, подобно теб, съумю осилить всю тяжесть труда. При одной мысли о твоей смерти, Эмма, я чувствую, что мн будетъ по силамъ всякій трудъ…. Нтъ, Эмма! Я не хочу, чтобъ ты умерла изъ-за меня, я не хочу заставлять тебя еще боле страдать!
И Лудовикъ взялъ обими руками голову молодой женщины, наклонился къ ней и они на минуту забылись въ жаркомъ, долгомъ поцлу.
По выраженію глазъ, по звуку голоса Лудовика де-Фонтанье, Эмма поняла, что въ эту минуту онъ говорилъ съ ней искренно.
И въ ней проявилось желаніе испытать еще разъ свое счастіе. Но посл столькихъ обмановъ, жизненная борьба ужаснула ее боле смерти, и Эмма отогнала отъ себя эту несбыточную мысль, стараясь найдти новыя силы въ своей истерзанной душ и измнить судорожное искаженіе губъ на веселую улыбку.
— Дитя мое, сказала она, кто говоритъ теб о смерти? Не должна ли я жить и быть счастливой одной мыслью, что ты счастливъ и спокоенъ. Если я замтила тебя, что мн не остается ничего кром смерти, — это еще не значитъ, что я умерла бы, будучи не въ силахъ перенести послдній ударъ. Нтъ, пусть что ни случится, а душа моя будетъ вчно съ тобой и никакое пространство не разлучитъ насъ. Ты совершенно правъ, сказавъ, что намъ нужно оставить Парижъ. Да, теб необходимо ухать въ деревню, но только не со мной, а съ твоей избранной подругой.
— Не говори такъ, Эмма! мн становится страшно, когда я вижу раздляющую насъ бездну!… Но ты…. тоскливо продолжалъ Лудовикъ: — что станется съ тобой Эмма?
— Со мной! вскричала бдная женщина, — я буду искать мира и забвенія, и она указала на небо, со взоромъ вры и упованія.
Такое глубокое самоотверженіе изумило Лудовика, только теперь онъ понялъ, на что способна любящая женщина, но раскаяніе было поздно. Въ этотъ вечеръ его ожидала невста.
Эмма замтила, что Лудовикъ разсянно отвчалъ ей, чмъ-то обезпокоенный и постоянно смотрвшій на часовую стрлку. ‘Это условленный часъ свиданія,’ подумала Эмма, и морозъ пробжалъ по жиламъ ея, она поняла, чего онъ ждетъ съ такимъ нетерпніемъ и кто его ожидаетъ.
Тяжелый вздохъ вырвался изъ груди бдной Эммы, и она поблднла, какъ трупъ. Повидимому, теченіе крови, біеніе пульса и вс жизненныя отправленія оставили ее мгновенно и только черезъ нсколько минутъ она могла собраться съ силами, чтобъ сказать Лудовику, что ей необходимъ отдыхъ и она предоставляетъ ему полную свободу предпринять свою обычную, вечернюю прогулку.
Нжно разцловавъ Эмму, де-Фонтанье вышелъ, сказавъ ей: ‘до свиданія.’
Тоскливо и безпокойно она прислушивалась къ удаляющимся шагамъ своего возлюбленнаго. Каждый его шагъ по ступенямъ лстницы тяжко отдавался въ сердц Эммы. Она хотла бжать за нимъ, воротить его и, какъ милости, вымолить только состраданія. Но дверь на улицу въ нижнемъ этаж захлопнулась, — скрыпъ ея показался Эмм зловщимъ звукомъ.
Повинуясь порыву безотчетнаго чувства, она кинулась къ окну, распахнула его и раздирающимъ душу голосомъ прокричала имя Лудовика. И это имя, и тоскливый вопль молодой женщины слились съ шумомъ городскихъ экипажей, сновавшихъ по улиц, и потерялся въ немъ безъ отвта. Эмма высунулась изъ окна, чтобъ еще хотя разъ взглянуть на Лудовика, но темнота ночи уже покрыла всю улицу, такъ что нельзя было размотрть предметовъ.
И только теперь маркиза д’Эскоманъ почувствовала всю несбыточность своихъ предположеній, которыя казались ей прежде весьма осуществимыми. Только теперь она увидла, что не всегда сила воли можетъ устоять противъ влеченій сердца. Настала мучительнйшая реакція. Несчастная, убитая горемъ женщина, казалось, только-что пробудилась отъ страшнаго сна, полнаго ужаснйшихъ видній. Она спрашивала себя: возможно-ли ей отказаться отъ человка, любовь котораго стоила ей столькихъ самопожертвованій? И бдная Эмма сама отвчала на свои вопросы, что этого не можетъ быть. Впродолженіе всего времени, пока она увлекалась мыслями о счастіи своего Лудовика, любовь ея къ нему была тихимъ и спокойнымъ чувствомъ, но теперь она какъ будто снова воскресла въ сердц Эммы и превратилась въ самую жгучую страсть, какой до-сихъ-поръ она еще ни-разу не испытывала. Маркиза ужаснулась этому невдомому чувству и невольно поддалась его вліянію, при одной мысли, что тотъ, чья любовь и чьи клятвы должны исключительно принадлежать ей, въ эту минуту расточаетъ ихъ у ногъ другой женщины,— Эмма, отъ природы кроткая, — возненавидла свою соперницу. Неистовое изступленіе овладло Эммой, она ломала себ руки въ отчаяніи, проклинала и грозила мщеніемъ…
Но буря мало-по-малу стихла и мысли маркизы д’Эскоманъ приняли совершенно иное направленіе.— Она вспомнила, что, можетъ быть, проклинаемый ею Лудовикъ поцловалъ ее уже въ послдній разъ, что она не увидитъ его больше, что онъ, предугадывая душевныя страданія покидаемой имъ женщины, сказалъ ей послднее ‘прости.’ Эта мысль привела чувства Эммы въ нормальное состояніе. Она горько заплакала и гнвъ ея и порывы негодованія исчезли съ появленіемъ слезъ, и осталась только одна безграничная, нжная привязанность, пережившая въ сердц ея вс прочія темныя чувства. Вс вещицы, оставшіяся посл ея возлюбленнаго, она стала собирать съ выраженіемъ такой тихой грусти, такой преданности, какъ будто родная мать собирала остатки напоминавшіе ей обожаемаго ребенка, похищеннаго раннею смертію. Эти драгоцнные для Эммы остатки заключались въ письмахъ Лудовика, кольцахъ и разныхъ бездлушкахъ, словомъ — довольно непрочныя воспоминанія минувшихъ дней счастія, также непрочнаго, какъ и эти самыя вещицы. Эмма, собравъ ихъ, прижала къ груди своей и покрыла жаркими поцлуями. Ей казалось, что на этихъ вещахъ еще сохранились слды прикосновенія ея возлюбленнаго и, смотря на нихъ, она воображала, что онъ все еще подл нея, что она не чужая ему.
Между этими вещицами всхъ драгоцнне для Эммы былъ луидоръ, оброненный ею въ але при первой встрч съ Лудовикомъ де-Фонтанье на берегу рки Луары и послужившій ему на другой день счастливымъ талисманомъ въ дуели съ маркизомъ д’Эскоманъ. Луидоръ этотъ, обдланный вмст съ прядью волосъ Лудовика въ медальонъ, поперемнно носился на груди то Лудовикомъ, то Эммою, но съ тхъ поръ, какъ первые дни ихъ любви миновали, медальонъ былъ повшенъ надъ каминомъ и Эмма несмотря на крайнюю нужду, никогда не ршалась съ нимъ разстаться.
Когда она сняла его и поднесла къ губамъ своимъ, намреваясь поцловать, крикъ изумленія внезапно вырвался у нея: медальонъ былъ пустъ.
Ей казалось, что она теряетъ разсудокъ, и, не отдавая себ отчета въ своихъ дйствіяхъ, она безсознательно принялась искать по всей комнат свой луидоръ, теперь вдвойн для нея драгоцнный.
Въ это самое время на лстниц раздались тяжелые шаги, дверь комнаты отворилась и на порог показалась Сусунна Моле.
Эмма такъ пристально искала свой луидоръ, что не обратила никакого вниманія на костюмъ своей кормилицы, вполн обличавшій ея тайныя занятія, такъ тщательно скрываемыя ею отъ госпожи. На голов Сусанны былъ надтъ безобразнйшій капоръ, совсмъ надвинутый на глаза, въ рукахъ она держала лотокъ, прикрытый тисовыми втвями, изъ-подъ которыхъ выглядывали цвты, на лвой рук висла корзина съ тремя или четырьмя букетами свжихъ цвтовъ.
Единственное средство, придуманное доброй кормилицей, чтобъ хотя нсколько оказать пособія крайне нуждающимся господамъ своимъ, такъ чтобы не лишить ихъ единственной прислуги, — заключалось въ томъ, что Сусанна каждый вечеръ торговала на улиц букетами.
— Гд мой луидоръ, гд мой луидоръ?!.. Его нтъ въ медальон…. Что ты сдлала съ нимъ, Сусанна?— вскричала Эмма, бросаясь къ кормилиц.
— Я его принесла теб, милое дитя мое, отвчала послдняя, кладя на лотокъ золотую монету.
Эмма съ восторгомъ схватила луидоръ.
— Но вы не спросите меня, какимъ образомъ эта монета очутилась въ моихъ рукахъ?
Эмма пристально взглянула на Сусанну и тогда только замтила, что крупный потъ струился по лицу любящей старухи, а щеки ея покрылись багровыми пятнами, всегда обличавшими въ ней глубокое душевное волненіе.
— Говори, говори…. быстро вскричала маркиза.
— Это тотъ самый луидоръ, что былъ въ медальон. Я не могла же не узнать его — на немъ провернута дырочка надъ самой головой Карла десятаго…. Луидоръ этотъ сегодня далъ мн Лудовикъ де-Фонтанье.
— Лудовикъ?
— Да, онъ заплатилъ имъ за два купленные у меня букета, вроятно спша отнести ихъ Маргарит.
— Маргарит!… Нтъ…. не можетъ быть…. ты ошиблась, Сусанна…. эта женщина….нтъ, нтъ, — это невозможно!
— Хорошо, еслибъ это было такъ. Но, къ несчастію, де-Фонтанье еще хуже д*Эскомана, по-крайней-мр у послдняго были одни пороки, но Лудовикъ превзошелъ его еще низостью и подлостью. Это врно, я говорю, что вы не можете и не должны любить его боле…. О! Сусанну обмануть нельзя. Какъ только онъ бросилъ на мой лотокъ золотую монету, я тотчасъ узнала въ ней твой луидоръ, которымъ де-Фонтанье долженъ былъ бы дорожитъ какъ святыней. У меня запало подозрніе, и я дождалась его у магазина, гд онъ что-то покупалъ, потомъ слдила за нимъ до самаго дома этой безчестной женщины. Онъ вошелъ туда на лстницу, съ цвтами въ рукахъ. Я давно уже знала, что онъ ходитъ къ ней, но не говорила вамъ, не хотла безпокоить, но сегодня я потеряла терпніе и дала себ слово непремнно разсказать все…. Надюсь, что его гнусная привязанность возбудитъ наконецъ въ моей Эмм полное презрніе и придастъ силы разлюбить эту вроломную змю. Одна я въ цломъ свт, люблю васъ искренно, а онъ способенъ также промнять васъ, какъ промнялъ вашъ подарокъ на букеты.
Давно ужъ Эмма не слушала своего стараго друга, съ первыхъ же словъ, произнесенныхъ Сусанною, золотая монета выскользнула изъ рукъ молодой женщины и покатилась по полу, сама Эмма упала на колни и въ безмолвномъ, неподвижномъ безжизненномъ положеніи выслушала отъ кормилицы это убійственное для нея открытіе.
Сусанна Моле приняла въ объятія свою бдную питомицу, но при первомъ прикосновеніи кормилицы Эмма очнулась и, высвободившись изъ ея объятій, пронзительно вскрикнула:
— Пойдемъ, пойдемъ скоре!… Я боюсь, если увижусь съ нимъ, я возненавижу его.
И Эмма бросилась вонъ изъ комнаты. Она побжала по улиц съ такой быстротой, что на второмъ же перекрестк вовсе исчезла изъ глазъ преслдовавшей ее Сусанны.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Женщина предполагаетъ, а апоплексія располагаетъ.

Сватовство Лудовика де-Фонтанье было устроено Маргаритой Жели, съ тмъ, чтобъ сдлать молодаго человка обладателемъ чмъ-то въ род милльона.
Когда Маргарита убждала Лутовика не просить барона Вердье объ отсрочк взысканія долговъ съ маркизы д’Эскоманъ и не вооружить противъ себя барона, она еще тогда имла въ виду эту блестящую и выгодную партію для Лудовика де-Фонтанье.
Несмотря на то, что ей было хорошо извстно то нравственное униженіе и нищета, съ которыми боролась несчастная Эмма, но Маргарита все еще не была удовлетворена своей местью: ей хотлось, въ свою очередь, также похитить у своей соперницы ея возлюбленнаго, какъ маркиза нкогда его похитила у ней.
И ничего не было легче для молодой дюнуазки исполнить это намреніе, еслибъ только она захотла искусить Лудовика де-Фонтанье своей собственной особой. Но она хорошо знала, что онъ — человкъ властолюбивый, полный предразсудковъ и деспотическихъ тенденцій и наврное не удовольствовался бы второстепенной ролью, которую она могла удлить ему, онъ захотлъ бы безраздльно пользоваться своими правами, что было совершенно невозможно въ положеніи Маргариты. Цлый годъ, проведенный ею въ полной независимости, и роскоши, научилъ ее опытности, такъ-что она уже безошибочно могла цнить и своего прежняго любовника и своего новаго покровителя.
Капиталисты — это единственные, быть можетъ, люди, въ которыхъ еще уцлли преданія о волокитахъ стараго времени.
Баронъ Вердье, банкиръ по рожденію, съ ранней еще юности длалъ опустошительные назды въ области контрабандной любви. Между прочими воспоминаніями стараго времени, у него осталась дочь, которой, взамнъ имени, онъ хотлъ дать то баснословное приданое, на какое нкогда имли право одни только побочныя дти принцевъ крови. Такое богатое приданое изумило и взбсило всхъ, на пространств отъ улицы Cherche midi до Chausse d’Antins.
Банкиръ слишкомъ кичился какъ своимъ богатствомъ, такъ и задуманнымъ имъ планомъ, потому и не преминулъ похвалиться имъ предъ Маргаритой Жели. Послдняя нашла это обстоятельство благопріятнымъ, чтобъ устроить судьбу Лудовика де-Фонтанье и тмъ нанести ршительный ударъ маркиз д’Эскоманъ, а потому и поспшила воспользоваться представившимся случаемъ.
Исполненію этого предпріятія какъ нельзя боле способствовали злые языки, шептавшіе банкиру, что между Маргаритой и де-Фонтанье возобновляются прежнія близкія отношенія. По поводу этихъ сплетней, предложеніе Маргариты было принято барономъ Вердье съ восторгомъ, такъ какъ оно вполн опровергало оскорбительные намеки, насчетъ его любовницы.
Посл этого Маргарит Жели оставалось только склонить на бракъ Лудовика, безъ-вдома котораго она принялась за сватовство.
Въ жизни человка бываетъ минута, въ которую онъ распо ложенъ на дурное дло, и этой-то минутой у Лудовика Маргарита старалась воспользоваться, она подстерегала ее съ терпніемъ кошки, выжидающей мышь.
Молодой человкъ весь отдался этой женщин. Она вполн сознавала, что, при всемъ ея вліяніи на него, ей будетъ очень трудно заставить его ршиться на бракъ, если только она круто повернетъ дломъ. И потому съ необыкновеннымъ искусствомъ и разсчетомъ она подготовляла его постепенно, вдругъ она перестала порицать Эмму, выказывала къ ней полное сочувствіе, горевала о ея бдственномъ положеніи, говорила патетическія тирады и слегка давала понять Лудовику, что онъ не правъ въ отношеніи несчастной маркизы, не обвиняя его однакожъ вполн въ ея горькой участи. При этомъ Маргарита тонко замчала, что онъ очень грустенъ и, вроятно, страдаетъ оттого, что не иметъ возможности возвратить Эмм потерянное изъ-за него состояніе.
И въ это-то самое время въ улиц Ppini&egrave,re продавались послднія бездлушки, чтобъ пріобрсти на вырученныя за нихъ деньги дневное пропитаніе.
Противоположность между дйствительностію и мечтами Лудовика такъ сильно сокрушила его, что Маргарит оставалось только подлить немного масла въ разгорвшійся огонь — и не трудно было допытаться тайны, узнавъ ее, она положила, что наконецъ настала минута ея мщенія, и нимало не дрогнула. Нсколько обольстительныхъ словъ, немного слезъ — и Маргарита восторжествовала. Она совершенно отуманила Лудовика, представивъ его воображенію цлый каскадъ банковыхъ билетовъ и, не медля ни минуты, тутъ же заставила Лудовика просить у барона Вердье руки его дочери. Послдній, конечно, согласился.
Въ этомъ положеніи были дла, когда Маргарита, не помня себя отъ радости, поспшила насладиться своей побдой, хотя эта поспшность могла ее скомпроментировать. Она тотчасъ же придумала заказать блошвейк мнимое приданое, съ условіемъ, чтобъ его непремнно сшила швея, извстная подъ фамиліей мадамъ Луи. И такимъ образомъ бдная Эмма имла случай вдоволь наплакаться.
Но де-Фонтанье еще не видлъ своей будущей невсты, и хотя онъ писалъ уже объ этомъ къ матери, но не получилъ отвта. Вечеромъ, въ самый день объясненія его съ Эммой, ему было назначено первое свиданіе съ невстой.
Поставленный въ ложное положеніе, Лудовикъ съ какой стороны ни разсматривалъ, находилъ его безвыходнымъ, и потому, отбросивъ всякія сомннія, пошелъ напрямикъ. Ему очень хотлось посовтоваться съ де-Монгла, но онъ не ршался изъ боязни его сарказмовъ.
Поутру, въ день назначеннаго свиданія съ невстой, незначительное обстоятельство еще боле принудило его ршиться на бракъ по разсчету. Этотъ день былъ пріемный у Маргариты, и хотя Лудовику не было никакого дла до свтскихъ условій, но по случаю предстоящаго торжества было непростительно не порадть нсколько о своей особ. Пользуясь отсутствіемъ Эммы, онъ принялся тщательно осматривать свои костюмъ и замтилъ, что въ немъ недостаетъ очень многихъ принадлежностей, столь же необходимыхъ для свтскаго человка, какъ металлическая укупорка для бутылки шампанскаго.
А между тмъ въ его карман не было ни одного су.
Потерять милльонъ изъ какой нибудь пары перчатокъ, ему казалось безразсуднымъ и непростительнымъ, до-того даже ужаснымъ, что мысль эта совсмъ заглушила въ немъ угрызенія совсти, которыя не переставали по-временамъ тревожить его со дня его помолвки.
И Лудовикъ принялся отыскивать какую нибудь бездлушку чтобъ продажей ея нсколько поправить свои стсненныя обстоятельства въ такой ршительный день его жизни.
Медальонъ съ луидоромъ, первымъ подаркомъ маркизы д’Эскоманъ, оставался единственной цнной вещью, пережившей конечное разореніе молодыхъ людей.
Онъ снялъ медальонъ со стны, открылъ его и задумался.
Но сомнніе не долго боролось съ увренностью сердца, которое такъ очерствло, что въ немъ не нашлось даже чувства деликатности, которая заставляетъ уважать воспоминанія. Лудовикъ совершенно позабылъ, какъ прежде дорожилъ онъ этимъ талисманомъ, какъ вровалъ въ него и какъ, наконецъ, чудотворно оправдалась эта вра, онъ даже забылъ, какъ дорого цнила эту вещицу Эмма и какъ берегла ее больше всего на свт. Теперь онъ видлъ предъ собою одинъ только кусокъ золота и больше ничего, онъ смло, чтобъ не сказать дерзко, вынулъ изъ медальона монету и улыбнулся при мысли, что этотъ луидоръ нкогда сохранилъ его жизнь, а теперь, можетъ быть, доставитъ ему богатство.
Дочь барона Вердье, несмотря на свое ограниченное приданое, принадлежала къ тому разряду общества, который мтко названъ полусвтомъ.
Мать молодой двушки была мщанка, въ полномъ значеніи этого слова. Соединяя въ себ притворство съ приторной покорностью, поползновеніе къ отличіямъ, съ неумньемъ отличить честный поступокъ отъ безчестнаго, она съ завистью смотрла на Маргариту. И послдней надо было употребить вс дипломатическія продлки, чтобъ склонить мать на первое свиданіе молодыхъ людей въ дом ея соперницы.
Лудовикъ нашелъ Маргариту чрезвычайно смущенной отсутствіемъ барона Вердье, который былъ необходимъ въ настоящую минуту и, несмотря на это, не сдержалъ даннаго слова пріхать къ ней обдать, хотя обдъ былъ уже готовъ къ шести часамъ. Третья часть гостей, толпившихся въ ея салон, вовсе не были ей извстны, потому что мать невсты, воспользовавшись позволеніемъ барона, пригласила кого ей вздумалось. Это взбсило Маргариту, она выходила изъ себя и съ трудомъ скрывала свою досаду.
Положеніе Лудовика было еще хуже. Принятый довольно холодно матерью своей невсты, очутившійся въ совершенно незнакомомъ обществ, онъ почувствовалъ себя лишнимъ въ этомъ кругу. Маргарита, разсвирпвшая на прежнюю любовницу Вердье, совершенно забыла о Лудовик, и только, случайно натолкнувшись на него, взяла его за руку и ввела въ кружокъ, въ которомъ сидла дочь барона.
Это была молодая двушка, лтъ двадцати, ни очень хороша и ни очень дурна, словомъ, она обладала всмъ, что только нужно для богатой наслдницы. Въ двственныхъ чертахъ лица ея уже проглядывало вліяніе той атмосферы, которой она дышала, чрезъ густой слой румянъ и блилъ на лиц ея просвчивала блдность, вялость выраженія. Глаза ея, несмотря на вс старанія придать имъ больше блеска, сохраняли замтные признаки сильнаго истощенія.
Когда Лудовикъ де-Фонтанье окинулъ взглядомъ окружавшее его общество, онъ въ одно мгновеніе замтилъ черезъ головы, сидвшихъ дамъ, насмшливое лицо де-Монгла, саркастически улыбавшагося. Образъ его напомнилъ молодому человку все прошлое и онъ поспшилъ выйдти изъ кружка гостей, въ который введенъ былъ Маргаритой, и прямо направился къ старому другу, стоявшему у самаго входа въ гостиную.
Шевалье де-Монгла, прислонясь къ косяку двери, равнодушно смотрлъ на величественное спокойствіе, царствовавшее въ гостиной Маргариты Жели. Когда Лудовикъ протянулъ ему руку, онъ непринужденно пожалъ ее, не выказавъ притомъ ни особеннаго удовольствія, ни особеннаго неудовольствія отъ встрчи съ нимъ.
— Кой чортъ! заговорилъ старый шевалье, обращаясь къ Лудовику: — говорятъ, будто во Франціи нтъ дворянства, а между тмъ вотъ уже цлый часъ какъ я стою на этомъ мст и безпрестанно слышу, какъ лакей провозглашаетъ имена титулованныхъ постителей, изъ которыхъ каждый, какъ видно, иметъ неотъемлемое право на баронскую корону!… Жалю, что я не позаботился раньше о графскомъ титул, слдующемъ мн по наслдству, и все оставлялъ до женитьбы, желая раздлить его съ кмъ-нибудь. Да, теперь я, право, стыжусь моего скромнаго званія передъ такой чопорной аристократіей.
Молодой человкъ покраснлъ до ушей, но де-Монгла притворился, что не замчаетъ этого и продолжалъ свой разговоръ въ томъ-же небрежномъ тон. Онъ говорилъ безъ-умолку о самыхъ разнообразныхъ предметахъ, о скачкахъ, о политик, даже высказалъ удивленіе, что не видно маркиза д’Эскоманъ въ гостиной Маргариты, но о свадьб Лудовика не произнесъ ни слова.
Съ величайшимъ нетерпніемъ слушалъ его Лудовикъ, надясь узнать, его мнніе о той, которая въ эту минуту его боле всего интересовала. Онъ не могъ разсчитывать на одобреніе своего стараго друга, но все-таки не могъ преодолть желанія заговорить о ней и оправдать ее въ глазахъ де-Монгла, точно также какъ оправдывалъ въ своихъ собственныхъ. Не умя скрыть любопытства, онъ наконецъ вызвалъ своего пріятеля на этотъ разговоръ.
— А когда-же вы поступите также какъ и я, старый другъ? спросилъ Лудовикъ, стараясь придать себ самый беззаботный видъ.
— Э! возразилъ старикъ:— я постарше васъ и вамъ нечего удивляться, что я медленно подвигаюсь впередъ.
Молодой человкъ замолчалъ и видимо колебался нсколько времени, потомъ нершительно заговорилъ взволнованнымъ голосомъ.
— Какъ находите вы мое намреніе жениться, одобряете-ли вы его?
Де-Монгла улыбнулся и ничего не отвчалъ.
— Къ-чему-же эта улыбка? къ-чему вы мн отказываете въ добромъ совт и въ то время, когда я нуждаюсь въ немъ боле чмъ когда-нибудь.
— Любезнйшій де-Фонтанье! еслибъ вы придавали моему мннію хотя малйшую цну, вы наврное посовтовались-бы со мной немного раньше. Мн слишкомъ мало остается жить, чтобъ попустому расточать свои совты, притомъ-же я взялъ за правило сять только тамъ, гд можно выростить плодъ. Довольны-ли вы этимъ?
Скрытность и уклончивый отвтъ де-Монгла не сбили съ толку, но сильно озадачили Лудовика. Очевидно, сила воли его еще колебалась, ему нужна была точка опоры и онъ искалъ ее въ старомъ пріятел, дружеская рука котораго могла поддержать его слабость и безхарактерность. Желая придать себ въ глазахъ де-Монгла видъ геройскаго самопожертвованія, Лудовикъ старался убдить его, что онъ женится на богатой невст, съ единственной цлью — спасти несчастную Эмму отъ нищеты.
—И вы думаете, прервалъ его старикъ, что маркиза д’Эскомганъ приметъ какое-нибудь подаяніе отъ мадемуазель Million?… Вы изумляете меня!… я вовсе не предполагалъ въ маркиз такихъ правилъ…
Не Лудовикъ де-Фонтанье продолжалъ безостановочно говорить, какъ будто торопился высказать самый убдительный доводъ, оставленный имъ въ резерв.
— Да наконецъ, любезный шевалье, — сказалъ онъ, я длаю теперь то же самое, что вы ещ такъ недавно замышляли.
— Пожалуйста безъ сравненій! возразилъ старикъ.— Нсколько разъ уже я толковалъ вамъ, что де-Монгла составляетъ исключеніе изъ общаго правила. Я не человкъ, а олицетворенный порокъ, и еслибъ чорту вздумалось сейчасъ предложить мн свою руку — я не задумался-бы принять ее, и увренъ, что вс благоразумные люди признали-бы мой поступокъ основательнымъ…. Но въ двадцать лтъ, когда солдатское ружье еще служило для меня надеждой на лучшую будущность, когда жизнь стараго воина была у меня въ перспектив…. въ двадцать лтъ, милостивый государь, я не забылъ-бы своего долга ни за какой банкирскій миліардъ.
При этихъ жестокихъ и суровыхъ словахъ Лудовикъ де-Фонтанье опустилъ голову на грудь.
— Поистин, прибавилъ де-Монгла, вы заставили меня забыть мой добровольный обтъ молчаній!… Добрыхъ двадцать минутъ какъ вы висите на ниточк, въ ожиданіи ведра холодной воды на свою голову, какъ это длаютъ въ нашихъ деревняхъ, но если вы загрязнитесь — пеняйте тогда на одного себя…
— Я думалъ, m-r де-Монгла, что дружба ваша, которою я имлъ честь пользоваться, давала мн право просить у васъ совта.
— Совта! но разв я не давалъ ихъ?… Я отгадалъ вашу слабую сторону и предчувствовалъ, что если вы не установитесь твердо въ жизни и утратите вс свои прекрасныя способности, то единственно по своей безхарактерности…. Вы не послушались моихъ совтовъ — и предсказанія мои сбылись!.. Вы не совладли съ своими чувствами, сдлались жалкой игрушкой своихъ страстей и, подчиняясь имъ вполн, вы также какъ и я, не имете настолько силы воли, чтобы отршиться отъ нихъ. Вы слпо врили заманчивымъ общаніямъ своего восторженнаго воображенія, вы постоянно жили въ мір фантазій и теперь только вы ознакомитесь съ практической жизнью, благодаря своимъ ошибкамъ и потерямъ!… Несмотря на мою порочную жизнь, я все-таки умлъ сохранить къ себ уваженіе, но при вашей безхарактерности вы и этого не въ состояніи поддержать, и что бы ни случилось, что бы вы ни предприняли, вамъ нтъ выхода изъ этей лужи, въ которую вы такъ неосмотрительно окунулись. Вы возбуждаете къ себ одно сожалніе, похожее на участіе къ игроку, за котораго не отвчаютъ…
— Шевалье! не торопитесь осуждать меня, вскричалъ де-Фонтавье.
Въ эту минуту доложили, что ужинъ готовъ. Маргарита знакомъ указала Лудовику, чтобъ онъ провелъ подъ руку въ столовую дочь барона Вердье. Молодой человкъ, не много замшавшись, принялъ однако свою роль довольно спокойно.
Но въ это мгновеніе онъ чувствуетъ, что кто-то крпко хватаетъ его за руку, онъ обертывается и видитъ передъ собою Сусанну Моле. Пользуясь отсутствіемъ лакеевъ, суетившихся въ столовой, она какъ-то проскользнула въ самую гостиную между оффиціантомъ, докладывавшимъ объ ужин, и шевалье де-Монгла, стоявшемъ у дверей гостиной.
Въ плать, забрызганномъ грязью, съ растрепанными волосами и дико блуждающими взорами, что-то тихо и безсвязно бормоча губами, кормилица явилась какъ привидніе, посреди блестящаго и щегольскаго общества.
— Гд она?… Что съ нею?… вскричала Сусанна, неистово тряся за руку Лудовика де-Фонтанье.
Молодой человкъ помертвлъ. Онъ понялъ, что дло шло объ Эмм и предугадывалъ страшную катастрофу.
— Выгоните вонъ эту сумасшедшую! повелительно вскричала Маргарита, тотчасъ узнавъ въ этой загрязненной старух кормилицу маркизы д’Эскоманъ.
Но Сусанна Моле ничего не слыхала и никого не замчала, кром Лудовика де-Фонтанье.
— Гд дитя мое? продолжала кормилица:— Эмма умерла и умерла изъ-за тебя, а ты, между тмъ, улыбаешься и веселишься на этомъ праздник, у ногъ подлой женщины Неужели въ теб нтъ ни капли теплой крови, безсовстный убійца? Неужели твоему развратному сердцу не доступны ни жалость, ни боязнь, ни безчестіе? Но за что я помогала теб погубить мое собственное сокровище? И при этихъ словахъ Сусанна неистово била себя по лицу и въ грудь.— Боже мой! еслибъ я знала гд найдти ее, то, можетъ быть, поспла бы во-время…. Одно слово его — и она будетъ жить…. Но, нтъ! она умерла…. она утопилась…. Когда я бжала по набережной и взглянула на рку — мн кто-то подсказалъ: ‘она тамъ’!…. Но ты, негодяи, не думай наслаждаться своимъ преступленіемъ, ты будешь тамъ-же, но только не вмст съ Эммой, нтъ, ты будешь въ аду, и самый адъ изумится твоему злодянію.
При послднихъ словахъ, Сусанна Моле выхватила изъ-за пояса небольшой ножъ и нанесла внезапный ударъ въ грудь Лудовика. Лезвее разодрало платье и слегка коснулось тла.
Вс присутствовавшіе вскрикнули отъ ужаса. Дамы закрыли лице руками. Сусанна Моле снова занесла ножъ, чтобы вторично поразить Лудовика, но въ эту минуту де-Монгла вырвалъ изъ рукъ ея оружіе.
— Схватите, схватите ее! закричала Маргарита въ порыв неистоваго бшенства.
— Не прикасайся никто къ этой женщин!— въ свою очередь закричалъ Лудовикъ де-Фонтанье, бросаясь между Сусанной и слугами, которые намревались схватить бдную кормилицу.— Она иметъ полное право говорить такъ, она сказала истину… Да, я поступилъ очень подло съ ея госпожей!….
Утомленная этой сценой, Сусанна Моле упала на полъ въ изнеможеніи и осталась неподвижна и нма, только вс члены ея тла сводились судорогами и зубы скрежетали.
— У васъ теперь другія обязанности, — а эту женщину оставьте на мое попеченіе, сказалъ шевалье де-Монгла.
Лудовикъ де-Фонтанье понялъ сдланный ему намекъ.
— Прощайте! вскричалъ онъ, обращаясь къ старику, и выбжаль изъ гостиной на лстницу.
— Если вы сколько нибудь сочувствуете сумасбродству нашего друга — не поздравляю васъ! тихо сказала Маргарита шевалье, когда, по его приказанію, слуги выносили Сусанну Моле изъ гостиной, для того, чтобъ положить ее въ карету де-Монгла.
— Гмъ! это сумасбродство уже принесло ему счастіе.
— Что вы хотите этимъ сказать? спросила Маргарита Жели
— А то, что онъ избгнулъ неровной партіи.
— Я васъ не понимаю,
— Онъ избгнулъ видть неудовольствія какъ исчезаетъ мильонъ въ ту самую минуту, какъ воображалъ его у себя въ карман.
— Почему такъ?
— Потому что одинъ изъ друзей барона Вердье сообщилъ мн сейчасъ, что въ шестомъ часу вечера бднаго барона поразилъ апоплексическій ударъ. Очень можетъ быть, что онъ не оставилъ посл себя завщанія.
Маргарита Жели вскрикнула. Она заставила себя упасть въ обморокъ, но де-Монгла не дожидался окончанія этой трагикомической сцены и поспшилъ къ Сусанн Моле, откланявшись самымъ утонченнымъ образомъ хозяйк дома.
Всю ночь напролетъ Лудовикъ де-Фонтанье проискалъ Эмму. Напрасные поиски его продолжались еще нсколько мсяцевъ: онъ искалъ ее въ Париж, въ окрестностяхъ его, но нигд не находилъ — слды маркизы д’Эскоманъ совершенно исчезли.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Сдина въ голову, а чортъ въ ребро.

Баронъ Вердье оставилъ посл себя завщаніе. Оно очень интересовало Маргариту, не потому, чтобъ она желала знать, оставилъ-ли богатый банкиръ что нибудь своей побочной дочери, напротивъ, это нисколько не безпокоило Жели посл новаго доказательства совершенной безхарактерности Лудовика де-Фентанье,— Маргарита хотла знать завщаніе банкира изъ личныхъ своекорыстныхъ интересовъ. Она желала не быть забытой покойникомъ и надежды ея дйствительно оправдались.
Великодушный при жизни, баронъ Вердье оказался столь-же великодушнымъ и посл смерти: онъ не позабылъ щедро наградить ни одно изъ приближенныхъ къ нему лицъ, которыя услаждали его земную жизнь. На долю Маргариты Жели выпало самое роскошное награжденіе, — онъ оставилъ ей по завщанію такую значительную сумму, какая совершенно могла-бы обезпечить благополучіе нсколькихъ семействъ.
Но при всемъ этомъ Маргарита не была счастлива. Оскорбленное самолюбіе щемило сердце молодой женщины. Роковой вечеръ, описанный нами въ предъидущей глав, оставилъ въ ея памяти самыя непріятныя впечатлнія. Она была возмущена неблагодарностью и презрительнымъ обхожденіемъ людей, которыхъ она такъ радушно принимала въ своемъ роскошномъ дом и кормила дорогими обдами.
Обыкновенно, когда въ молодой женщин, полной энергіи, начинаютъ потухать пылкія страсти, тогда взамнъ ихъ проявляется въ ней непомрное самолюбіе, въ которомъ сосредоточивается вся ея жизнь.
Не лишенная отъ природы здраваго смысла, Маргарита поняла, что какъ-бы общество ни было распущенно, безсовстно, но оно требуетъ отъ лицъ, вступающихъ въ среду его, нкотораго права на общее уваженіе. Она сообразила, что для полученія этого права ей необходимо пріобрсти новое имя и не называться больше Маргаритой Жели.
Фениксъ сжигалъ себя, чтобы снова возникнуть изъ своего пепла, точно также и женщины, подобныя Маргарит, выходятъ замужъ затмъ, чтобъ возродиться. Кром имени, Маргариту, довольную въ матеріальномъ отношеніи, начали соблазнять титулы, гербы на дверцахъ кареты и ливре для слугъ, она готова была жертвовать всмъ, чтобъ только пріобрсти значеніе въ обществ и получить право унижать въ свою очередь тхъ, которые прежде ее такъ чернили и явно презирали.
Нужно отдать ей справедливость, что первая мысль, мелькнувшая въ ея голов, принадлежала человку, котораго нкогда она такъ страстно любила. Но прошло довольно времени, а Лудовикъ де-Фонтанье нигд не показывался. Сначала еще встрчали его въ Париж, но онъ не хотлъ узнавать знакомыхъ, избгалъ ихъ и бродилъ по улицамъ, худой, разстроенный, всегда чмъ-то озабоченный и мрачный. Потомъ онъ вдругъ исчезъ. Однажды Маргарит сказали, что его видли въ сенъ-жерменскомъ лсу, гд онъ гулялъ въ-троемъ, съ пожилой дамой и молодой двушкой, но, несмотря на частыя поздки Маргариты въ павильонъ Генриха IV, она ни разу не встртила тамъ Лудовика и ограничилась однимъ удовольствіемъ пощеголять на терасс этого павильона своимъ роскошнымъ нарядомъ, выказавъ притомъ глубокимъ трауромъ вчную благодарность великодушію и памяти умершаго покровителя. Наконецъ, нигд не встрчая Лудовика, Жели ршила, что онъ вроятно отъискалъ маркизу д’Эскоманъ и снова отдался ея идилической любви, въ какомъ-нибудь мирномъ уединенномъ уголк. И Маргарита дала себ слово, при первомъ-же свиданіи съ шевалье де-Монгла, ловко вывдать отъ него все, что онъ знаетъ о своемъ молодомъ друг и удостовриться въ справедливости своихъ предположеній, потому-что ненависть ея къ маркиз д’Эскоманъ нисколько не ослабла.
Разсудивъ, что за неимніемъ монаха монастырь не долженъ оставаться пустымъ, Маргарита открыла двери своей гостиной, въ которой не замедлила появиться цлая толпа новыхъ искателей ея вниманія и расположенія. Она старалась удалить изъ своего салона всхъ тхъ мужчинъ и женщинъ, которыхъ присутствіе могло-бы подать поводъ къ предположенію, что она хочетъ продолжать прежній образъ жизни, но старанія ея были напрасны и она скоро замтила, что даже самые усердные изъ ея обожателей вовсе не добиваются ея руки.
Этотъ новый ударъ, щелкнувшій ея самолюбіе, возмутилъ старую гризетку.
Горы не двигались съ мста, а не шли къ ней навстрчу, зато она сама пошла навстрчу къ нимъ. Ршившись во что бы то ни стало преобразиться въ супругу какого-нибудь полуотжившаго дворянина, она постаралась сблизиться съ тми изъ своихъ постителей, которые могли легче пойдти на ея удочку. Само собою разумется, что сначала выборъ ея былъ довольно строгій: ей хотлось соединить въ своемъ будущемъ муж и молодость, и значительное положеніе въ свт и даже, если можно, совершенную покорность ея вол. Но кругъ ея гостей увеличивался, а руки ея просить никто и не думалъ.
Неудачи въ осуществленіи честолюбивыхъ замысловъ, заставили Маргариту подумать, что если подобныя затрудненія продолжатся еще доле, то она принуждена будетъ заживо умереть для общества нравственной смертью честной женщины. Мысль эта испугала ее и въ минуту горькаго раздумья она спросила себя: если Французы остаются такъ неподатливы на вс обольщенія и приманки богатой молодой невсты, то почему-же не обратиться ей къ иностранцамъ, которыми прежде она пренебрегала? И Маргарита, задавъ себ этотъ вопросъ, взяла карту Германіи и стала пристально разсматривать вс прибрежные города этой страны, какъ будто можно было угадать по карт именно ту мстность, въ которой отвергнутая невста могла найдти себ въ мужья титулованнаго нмецкаго простака.
Въ минуту этихъ глубокомысленныхъ занятій, ей доложили о прізд шевалье де-Монгла. Маргарита ласково встрепенулась и въ голов ея промелькнула мысль о Лудовик де-Фонтанье.
Съ нкотораго времени, въ-особенности посл переселенія въ Парижъ, шевалье де-Монгла во многомъ измнилися. У старика уже не было той гордой осанки, онъ былъ очень мраченъ и даже печаленъ, на лиц его, еще не изборозженномъ старческими морщинами, хотя и проглядывала веселая улыбка, глаза его еще блестли удовольствіемъ при одной мысли о беззаботной прошлой жизни своей, — но проблески эти были мимолетны и явно противорчили его обычному грустному настроенію.
Де-Монгла принадлежалъ къ свтскому обществу той эпохи, когда женщин, даже сомнительной репутаціи, оказывалось со стороны мужчинъ полное уваженіе и строго соблюдались передъ ней вс условія приличій. Шевалье остался вренъ своимъ старымъ привычкамъ, и потому, войдя въ гостиную Маргариты, онъ почтительно поцловалъ у ней руку.
Между ними тотчасъ завязался разговоръ о самыхъ обыкновенныхъ предметахъ, потомъ Маргарита незамтно свела его на Шатоднъ, заговорила объ общихъ старыхъ знакомыхъ и наконецъ о маркиз д’Эскоманъ, который былъ такъ преданъ ей, а отъ маркиза, разумется, перешла къ жен его. Маргарит казалось, что она чрезвычайно искусно коснулась въ разговор желаемой темы.
Но несмотря на всю ея ловкость, Маргарит трудно было провести такого опытнаго собесдника, какъ шевалье де-Монгла. Въ самомъ дл такъ и случилось. Именно, въ то время, когда Жели, желая удовлетворить свое любопытство, начала говорить съ участіемъ и сожалніемъ о несчастныхъ влюбленныхъ, — де-Монгла засыпалъ ее сарказмами, и краснорчіе молодой женщины оказалось совершенно неудачнымъ.
Наконецъ де-Монгла сталъ раскланиваться. Маргарита хотя еще досадывала на него за прежнее, однакожъ теперь очень привтливо простилась съ нимъ, протянула ему два раза руку и просила его почаще заглядывать въ ея салонъ.
— Охотно исполнилъ-бы ваще желаніе, проговорилъ старикъ: — къ сожалнію никакъ не могу воспользоваться вашимъ лестнымъ приглашеніемъ.
— Печему такъ?
— Взгляните и вы догадаетесь почему, сказалъ кавалеръ, подавая ей свою визитную карточку, на которой посередин виднлся графскій гербъ съ подписью: графъ де-Монгла и одинъ уголъ, отмченный словомъ ‘проститься‘, былъ загнутъ.
Сердце Маргариты затрепетало отъ радости, когда она прочла на карточк — ‘графъ де-Монгла’.
— Я приготовилъ эту карточку отдать вашему швейцару, еслибъ не имлъ удовольствія застать васъ дома.
— Такъ вы графъ? томно вздохнувъ, спросила шатоднская гризетка.
— Вы меня хорошо знаете и врно никакъ не заподозрите въ недобросовстномъ намреніи воспользоваться чужимъ званіемъ.
— И такъ вы узжаете?
— Да.
— Въ Шатоднъ?
— Нтъ, я ду…. ду путешествовать.
— Не въ Германію ли?
— Не много подальше.
— Куда-же именно — скажите. Моя дорожная карета уже приготовлена цлыя сутки. Если намъ по дорог, — я согласна сопутствовать вамъ, графъ.
— Не думаю.
— Полноте, говорите поскоре, безъ загадокъ… Ну, хороша-ли страна, куда вы дете?… веселятся-ли тамъ?… Даю вамъ честное слово, что и я поду съ вами.
— Объ ней говорятъ разно: иные предполагаютъ, что въ этой стран царствуетъ вчный сонъ, другіе, напротивъ, утверждаютъ, что она погружена въ міръ мечтаній. Я сначала развдаю объ ней поподробне и потомъ дамъ вамъ завтра положительный отвтъ.
— Не увидитесь-ли вы съ Лудовикомъ де-Фонтанье?
— О, съ этимъ несчастнымъ юношей я надюсь встртиться тамъ, куда ду!
При послднихъ словахъ Маргарита поняла старика. Она съ ужасомъ взглянула на него, но де-Монгла, какъ ни въ чемъ не бывало, громко захохоталъ.
— Чего-жъ вы испугались? продолжалъ онъ. Завтра, ровно въ полдень, я пущу себ пулю въ лобъ. Не поврите, какъ я радъ, что вы вызвали меня на откровенность, потому что завтра — по собственному-ли желанію или нтъ, но вы все-таки въ назначенный часъ вспомните старика и клянусь вамъ, очаровательная Маргарита, что ваше мимолетное воспоминаніе согретъ послднія минуты моей жизни.
— Вы кажется съ ума сошли, графъ?
— Охотно врю вамъ и впродолженіе двадцати часовъ готовъ оставаться сумашедшимъ.
Маргарита Жели задумалась.
— Извините, прелестная Маргарита! началъ де-Монгла,— но мн нтъ времени. Я долженъ еще състь три обда, развести по знакомымъ три такія же карточки, — я не хочу оставить по себ память человка непонимавшаго свтскихъ приличій.
— Граф де-Монгла, проговорила быстро Маргарита — чувствуете-ли вы отвращеніе къ женитьб или нтъ?
— Смотря по обстоятельствамъ.
— Къ женитьб на богатой женщин?
— Я всю жизнь боролся съ преобладающей во мн антипатіей къ женитьб, но никакъ не могъ преодолть ее…. Впрочемъ, при настоящихъ моихъ обстоятельствахъ, отвращеніе это во мн теперь ослабло.
— И даже тогда, еслибъ эта женщина называлась Маргарита Жели?
— И даже тогда.
— Въ такомъ случа вамъ не зачмъ лишать себя жизни — вотъ вамъ рука моя.
При такомъ неожиданномъ предложеніи, старый Шевалье нисколько не удивился и не растрогался.
— А-а! проговорилъ онъ, — какъ-же я недогадливъ! Мн совсмъ не приходило въ голову, что вамъ нуженъ титулованный мужъ. Въ-самомъ-дл, прелестная Маргарита, вы не найдете другой, столь выгодной партіи и не пріобртете дешевле графскаго титула. Я старикъ и, признаюсь, мн шестьдесятъ пять лтъ, притомъ еще я подверженъ апоплексіи, которой вы уже разъ обязаны своимъ счастіемъ, и потому вы можете надяться въ скоромъ времени остаться и богатой и титулованной вдовой. Трудно ршить, кто боле выигрываетъ изъ насъ въ этой полюбовной сдлк: я говорю такъ потому, что мы оба, конечно, не ошибаемся насчетъ нашей сдлки.
Въ знакъ согласія Маргарита Жели кивнула головой.
Между ними все было ршено и счастливый женихъ откланялся. Маргарита отвчала на его вжливые поклоны очень низкимъ реверансомъ.
Такое быстрое ршеніе стараго джентльмена возмутило всхъ его знакомыхъ и оттолкнуло отъ него друзей, которыхъ онъ достаточно пріобрлъ въ Париж. Они не скрывали своего негодованія, явно отворачивались отъ него и избгали при встрч съ нимъ всякаго сближенія. Впрочемъ де-Монгла нисколько не безпокоился и не огорчался, потому что ему было вовсе не до друзей, занятый цлые дни хлопотами о приготовленіяхъ къ свадьб, онъ не имлъ ни одной минуты свободной, чтобъ обратить вниманіе на такія мелочныя обстоятельства. Все время свое онъ посвящалъ невст и оффиціальнымъ пріемамъ въ зал нижняго этажа своего замка, повсюду сопутствуемый неотступно какимъ-то незнакомцемъ, довольно подозрительной наружности, который со дня помолвки де-Монгла не покидалъ его ни на минуту и слдилъ за нимъ какъ тнь.
Маргарита Жели приходила въ восторгъ отъ такой блестящей партіи и ждала съ величайшимъ нетерпніемъ того радостнаго дня, въ который графиня де-Монгла дастъ у себя въ роскошномъ отел первый блистательный балъ. Она такъ хорошо знала свтъ и людей, что не могла не оцнить всей важности и выгоды этой партіи. Одно только безпокоило Маргариту — характеръ ея будущаго супруга, къ странностямъ котораго она не могла привыкнуть. Де-Монгла былъ къ ней чрезвычайно внимателенъ и любезенъ, съ утонченной вжливостію придворныхъ кавалеровъ XVIII столтія, но при всемъ этомъ сохранялъ въ разговор свой обычный саркастическій тонъ, сыпалъ колкими намеками, какъ будто шутя, такъ что не разъ заставлялъ молодую невсту свою хмурить брови съ видимымъ неудовольствіемъ. Обстоятельство это легко могло повести къ ссор и къ разрыву между старымъ женихомъ и молодой невстой, но послдняя слишкомъ дорожила такой выгодной партіей, и молча сносила вс его насмшки.
Наконецъ наступилъ давножеланный день свадьбы. Она совершилась безъ малйшаго блеска и шума, очень тихо и скромно, гостей никого не звали, только четыре свидтеля и маклеръ присутствовали при этомъ торжеств. Маргарита не воспользовалась даже правомъ двицы и не надла на голову цвтовъ невинности, но за-то подвнечное платье ея и прочія украшенія женскаго туалета отличались роскошью и великолпіемъ.
Назначенный часъ для заключенія свадебнаго контракта давно уже прошелъ, но ни женихъ, ни свидтели его не являлись къ невст. Графъ де-Монгла, повидимому, не очень торопился. Часы проходили съ необыкновенной быстротой. Терпніе Маргариты истощилось. Она была вн себя. На ея прекрасномъ лиц выказывалось страшное безпокойство и лихорадочное ожиданіе, въ ея порывистыхъ и нервныхъ движеніяхъ проглядывала сдержанная досада. Кружевной носовой платокъ больше всего пострадалъ въ рукахъ разсерженной невсты. Она немилосердно мяла его, безжалостно отрывала дорогія кружева и въ-сердцахъ бросала клочки ихъ на паркетъ своей роскошно убранной гостиной, въ которой находились еще дв шестидесятилтнія дамы, приживалки всхъ богатыхъ домовъ, куда обыкновенно он являлись, чтобы хорошо пость и попить. Несмотря на вс старанія этихъ почтенныхъ старушекъ развлечь свою молодую хозяйку. он не могли ничего сдлать.
Наконецъ на улиц раздался стукъ колесъ подъхавшаго къ подъзду экипажа, и почти въ то же время послышался на лстниц звонкій голосъ графа де-Монгла. Черезъ нсколько минутъ двери гостиной отворились и въ нихъ появился старый женихъ, ведя подъ руку красиваго среднихъ лтъ мужчину, въ которомъ раздосадованная долгимъ ожиданіемъ невста узнала прежняго и очень близкаго своего знакомаго маркиза д’Эскоманъ.
Маргарита поблднла. Въ голов ея мелькнула мысль, что де-Монгла нарочно приготовилъ ей такую импровизированную встрчу. Прежде чмъ она оправилась отъ смущенія, графъ де-Монгла подошелъ къ ней съ самымъ простодушнымъ видомъ и очень любезно и развязно проговорилъ:
— Извините, прелестная графиня, — я васъ заставилъ немного подождать, за-то скука вашего ожиданія выкупается вполн сюрпризомъ, который я вамъ приношу. Сверхъ всхъ выгодъ, предвиднныхъ вами въ брак съ дряхлымъ кавалеромъ прошлаго столтія, мн казалось, вы упустили его угодливость. Я хотлъ поправить вашу ошибку и, предугадывая, что для васъ ни что не можетъ быть пріятне, какъ увидться съ старыми друзьями въ счастливый день нашей свадьбы, я убдилъ маркиза покинуть на нсколько дней свой мирный уголокъ въ Дюнуа, а другаго вашего молодаго друга я высвободилъ изъ-подъ строгой опеки матери на одн только сутки…. Перваго имю честь представитъ, а второй да вотъ и онъ,— проговорилъ старый женихъ, указывая на двери гостиной, въ которыхъ показался Лудовикъ де-Фонтанье. Не правда-ли, графиня, какъ радостно начинается нашъ супружескій союзъ?
Совершенно сбитая съ толку, Маргарита молча смотрла то на одного, то на другаго героя своихъ романическихъ похожденій. Лица обоихъ представляли замчательный контрастъ.
Маркизъ д’Эскоманъ не выказалъ ни малйшаго замшательства въ своей новой роли, предоставленной ему старымъ другомъ и нисколько не стснялся, повидимому, быть дйствующимъ лицомъ въ этой комедіи, въ которой амплуа честной женщины съ большимъ значеніемъ въ обществ приняла на себя дюнуазская гризетка. Маркизъ даже не измнился въ лиц, встртясь съ человкомъ, бывшимъ два раза его соперникомъ въ любви. На общій поклонъ, сдланный Лудовикомъ при вход въ гостиную, д’Эскоманъ отвчать холоднымъ, но вмст съ тмъ чрезвычайно вжливымъ поклономъ: при этомъ онъ пожалъ своему старому пріятелю де-Монгла руку съ такой горячностью, которая предвщала въ будущемъ полное согласіе и возобновленіе прежнихъ дружескихъ отношеній.
Напротивъ, Лудовикъ де-Фонтанье казался смущеннымъ. Ему видимо было не ловко въ кругу своихъ старыхъ друзей, онъ отворачивался отъ маркиза, и опускалъ глаза, избгая встрчи съ глазами Маргариты.
Подслащенная пилюля, поднесенная де-Монгла своей молодой невст, была ею вполн понята. Въ ту торжественную минуту своей- жизни, когда она готовилась искренно отречься отъ своихъ прежнихъ заблужденій, де-Монгла воскресилъ въ памяти Маргариты весь позоръ ея прошлой жизни, поставивъ лицомъ къ лицу съ своей невстой двухъ прежнихъ ея любовниковъ. Въ первую минуту замшательства Маргарита поднесла-было руку къ шляпк, готовясь сбросить ее съ головы и объявить, что отказывается отъ чести быть графиней де-Монгла, но, нсколько подумавъ, она покраснла отъ такого малодушія и, презрительно улыбнувшись, бросила на стараго жениха взоръ полный негодованія и угрозы.
Дло впрочемъ уладилось. Маргарита предложила руку Лудовику, и вс они отправились въ муниципальный совтъ, для совершенія брачнаго контракта, а оттуда въ церковь. Впродолженіе всей дороги Лудовикъ былъ чрезвычайно взволнованъ. Губы его дрожали, онъ то блднлъ, то краснлъ, едва переводя дыханіе. Крупный потъ градомъ катился съ его лица, хотя день вовсе не былъ очень жарокъ.
Маргарита шла молча. Смущеніе ея, столь явственное въ подобномъ положеніи женщины, не совсмъ прошло. Она вся сосредоточилась въ самой себ и черные глаза ея, подернутые томной влагой, съ упованьемъ смотрли на безоблачное бирюзовое небо или обращались на Лудовика,
Посл внца, новобрачная нсколько минутъ осталась вдвоемъ съ Лудовикомъ, въ сторон отъ прочихъ позжанъ. Она наклонилась къ нему и что-то шепнула на ухо, что никто не могъ разслышать. Увлеченный Лудовикъ совсмъ позабылъ, что находился въ церкви и, быстро схвативъ маленькую руку графини, страстно поцловалъ ее. Маргарита бросила на него недовольный взглядъ и обернулась къ своему мужу съ торжествующей улыбкой женщины, которой желанія исполнились.
Графъ де-Монгла тотчасъ подошелъ къ молодой жен, подалъ ей руку и повелъ къ карет, ожидавшей ихъ у подъзда церкви.
Новобрачная очень любезно приняла услужливость стараго мужа, не сводя, впрочемъ, глазъ съ Лудовика де-Фонтанье. Послдній, посл разговора съ нею, простоялъ еще нсколько минутъ, въ какой-то нершительности, находясь въ сильномъ волненіи, потомъ быстро обернулся въ сторону маркиза д’Эскомана, пристально измрилъ его глазами и, какъ человкъ избгающій неровной борьбы, поспшно удалился въ улицу S-t Honor.
Веселое лицо графини де-Монгла вдругъ подернулось тнью неудовольствія.
— Какъ! вскричала она, — де-Фонтанье уже оставляетъ насъ?
Старый мужъ взглянулъ по направленію глазъ Маргариты и, съ величайшей угодливостью, бросился догонять удаляющагося друга. Забавная сцена эта не укрылась отъ наблюдательности маркиза д’Эскоманъ и онъ, сидя въ своей карет, помиралъ со смху.
— Чортъ побери, мой любезнйшій!…. Ну, не безбожно-ли съ вашей стороны истощать послднія силы новобрачнаго старика и заставить меня бжать въ погоню за вами, вскричалъ графъ де-Монгла, настигая Лудрвика де-Фонтанье.
Молодой человкъ обернулся.
— Куда вы? продолжалъ старикъ, задыхаясь отъ усталости, — неужели вы боитесь прелестныхъ глазъ, которые вамъ такъ близко знакомы.
— Нтъ, отвчалъ серьезно Лудовикъ, — я общалъ моей матери вернуться сегодня же вечеромъ домой. Но прежде чмъ я поду въ Сенъ-Жермень, мн хочется навстить въ больниц умирающую Сусанну.
— А!.. каково ея здоровье?…. Занятый свадебными хлопотами, я не усплъ въ послдніе дни побывать у нея.
— Къ несчастію, сумашествіе ея доходитъ до бшенства.
— Но за ней тамъ хорошо смотрятъ, и ваше посщеніе нисколько не облегчитъ ея болзни. Она наврно даже не узнаетъ васъ. Вы можете увидть ее въ другой разъ, а теперь пойдемъ ко мн: графиня приказала доставить какъ во-что-бы то ни стало. Согласитесь, любезный другъ, что я не могу ослушаться молодой жены и не исполнить ея желанія въ первый день свадьбы, не рискуя навлечь на себя неудовольствіе, что, само-собою разумется, для новобрачнаго поведетъ къ дурнымъ послдствіямъ. И такъ, идемъ скоре — насъ ожидаютъ!
— Не могу, шевалье, отвчалъ де-Фонтанье, величая, по старой привычк, прежнимъ титуломъ своего пріятеля, — не могу идти съ вами.
— Да вы съ ума сошли, любезнйшій! вскричалъ де-Монгла.— Вы, по всему видно, хотите возбудить во мн страшныя подозрнія…. Приглашая васъ и маркиза д’Эскоманъ на свадьбу ко мн, я желалъ, чтобъ вы оба, какъ соучастники первыхъ ошибокъ Маргариты, были свидтелями ея добровольнаго отреченія отъ заблужденія прошлой жизни…. Уважая въ васъ благородномыслящаго человка, я вполн надялся, что вы будете смотрть на нее какъ на жену своего стараго пріятеля и что присутствіе ваше при внц укрпитъ ея ршимость сдлаться честной женщиной, Съ своей стороны Маргарита должна дорожить именемъ графини де-Монгла и новымъ положеніемъ своимъ въ обществ. Что же посл этого могло произойти между моей женой и вами, мой другъ?
— Не спрашивайте меня ни о чемъ, — я не стану вамъ отвчать. Оставьте меня, если вы сколько нибудь жалете вашего друга. Достаточно упрековъ моей совсти, довольно призрака умершей Эммы, который преслдуетъ меня повсюду, чтобъ ни днемъ ни ночью я не имлъ покоя.
Послднія слова Лудовикъ произнесъ съ необыкновеннымъ одушевленіемъ, такъ что старикъ, слушая его, вмсто изумленія, вызваннаго такими загадочными словами де-Фонтанье, обнаружилъ къ нему самое теплое участіе.
— Превосходно! Прекрасно, мое бдное дитя! проговорилъ де-Монгла, крпко пожимая руку Лудовика. Вполн уважая вашу деликатность, я не требую отъ васъ большей откровенности въ томъ, что я предвидлъ. Вы хорошо пользуетесь опытомъ, такъ дорого пріобртеннымъ вами — и разумно длаете. Теперь понимаю, что ваше внезапное бгство отъ насъ не что иное какъ первая борьба съ самимъ собою — и изъ нея вы вышли побдителемъ жаль, что вы не сдлали, этого ране шестью мсяцами, — теперь не мучили-бы васъ угрызенія совсти.
Лудовикъ де-Фонтанье тяжело вздохнулъ и слезы градомъ покатились у него изъ глазъ.
— Но вы слишкомъ много раскаиваетесь, сказалъ де-Монгла: — вы преувеличиваете свои проступки. Виноваты не вы, а скоре вашъ вкъ, какъ мн кажется. Въ старое время и мы также любили, но не увлекались до самозабвенія. Впрочемъ поздне десятью годами всякій дурной поступокъ былъ-бы извинителенъ и для маркизы д’Эскоманъ, — философски прибавилъ графъ де-Монгла.
— Да, еслибъ она была жива, грустно сказалъ де-Фонтанье. Понимаете ли вы, де-Монгла, что мысль — она лишила себя жизни — тяготитъ мое сердце, какъ камень, и отравляетъ лучшія минуты дней моихъ.
— Она жива, сто разъ я говорилъ вамъ объ этомъ. Если такой старый гршникъ, какъ я, такой пылкій сумасбродъ, какъ вы, готовы въ минуту отчаянія пустить себ пулю въ лобъ, то не думайте, чтобъ молодая женщина, подобная вашей Эмм, женщина страстно любящая и врующая — бросилась въ воду или ршилась на самоубійство. Нтъ, этого не случится до-тхъ-поръ, пока въ сердц ея останется хоть капля любви и вры. Я говорилъ вамъ не разъ, что она жива и сегодня же докажу всю справедливость моихъ словъ.
— Какъ, де-Монгла, разв вы ее видли?
— Нтъ, но съ недлю тому назадъ ко мн явился человкъ, совершенно незнакомый, и заплатилъ должные мн маркизой д’Эскоманъ 4000 франковъ, которыми я имлъ счастіе заплатить за нее въ магазин.
— И вы не узнали, кто онъ и гд она?
— Нтъ, мой другъ, я не могъ этого сдлать, потому что онъ взялъ съ меня общаніе не развдывать ни о немъ, ни о маркиз и даже ничего не говорить вамъ. Сегодня я нашелъ васъ вполн достойнымъ моей откровенности и потому высказалъ все, отъ души желая успокоить вашу тоскующую душу. Не грустите и не отчаивайтесь, любезный де-Фонтанье, легко можетъ случиться, что я еще попирую на вашей свадьб и буду при вашемъ внчаніи точно также, какъ вы сегодня были при моемъ
Неожиданное и радостное извстіе утшило Лудовика, котораго, въ-самомъ-дл, страшно мучила неотступная мысль, что Эмма лишила себя жизни, вслдствіе его измны. Онъ вдругъ ожилъ, онъ до-того обрадовался, что бросился на шею де-Монгла и нжно разцловалъ его. Друзья разстались. Графъ, воротившись къ карет, разсыпался въ тысяч извиненій передъ своей великодушной супругой, онъ оправдался въ своемъ замедленіи необыкновеннымъ упорствомъ Лудовика, котораго онъ, при всемъ желаніи, не могъ воротить къ Маргарит. Графиня видимо была недовольна, но поздъ тронулся и наконецъ кареты остановились у ярко-освщеннаго подъзда великолпнаго отеля.
Внезапное и очень неделикатное обстоятельство Лудовика де-Фонтанье не могло не огорчить Маргариту, потому что, выходя замужъ за графа де-Монгла, она напередъ обрекла его на жалкую участь старыхъ мужей и намревалась предоставить Лудовику пріятную роль домашняго друга, но онъ опять разстроилъ вс планы ея неожиданнымъ бгствомъ. Самолюбивая Маргарита, желая скрыть досаду, обратила все свое вниманіе, за отсутствіемъ Лудовика, на маркиза д’Эскоманъ, своего прежняго обожателя.
Она совершенно забыла, въ его присутствіи, о своемъ граф, который сидлъ въ углу и спокойно читалъ газеты. Вечеръ оживился роскошнымъ ужиномъ en trois и длился за полночь.
Около двухъ часовъ маркизъ разстался съ графиней, шепнувъ ей что-то на ухо и небрежно пожавъ руку старому де-Монгла. Новобрачная чета осталась вдвоемъ наедин. Въ дом настала таинственная тишина, блестящія люстры и канделябры потухли, роскошной нарядъ графини замнился простымъ кисейнымъ пеньуаромъ, отъ тлвшаго камелька падалъ матовый свтъ на длинныя перспективы зеркалъ и ярко-полированной мебели. Наконецъ часовая стрлка пробила два часа ночи, и двери въ богатый супружескій альковъ тихо растворились….
Мы опускаемъ завсу надъ альковомъ новобрачныхъ. Чтобъ достойно обрисовать эту первую ночь, надо воскресить Гогарта, съ его сатирическимъ талантомъ….
Изъ послдующихъ дней супружеской жизни де-Монгла мы мало или почти ничего не знаемъ. Много ходило по городу разныхъ толковъ насчетъ вечернихъ прогулокъ Маргариты въ Елисейскихъ поляхъ, много разсказывали смшныхъ анекдотовъ о семейной вротерпимости сдаго де-Монгла, но все это были слухи, не подтвержденные никакими положительными фактами. Что мы знаемъ наврное — это постоянное посщеніе Маргариты маркизомъ д’Эскоманомъ. Маргарита, нисколько не стсняясь своимъ новымъ положеніемъ, принимала его особенно радушно, сначала она еще нсколько уважала боле законныя права своего мужа, потомъ, не замчая съ его стороны, ни преслдующей ревности, ни упрековъ, почти открыто замнила стараго супруга своимъ прежнимъ любовникомъ. Но когда де-Монгла засталъ волка, что называется, въ овчарн, онъ разсвирплъ, какъ вепрь и, не ограничившись одними дкими сарказмами насчетъ графини, потребовалъ отъ своего соперника самаго дйствительнаго удовлетворенія. На другой день посл этого скандальнаго событія, маркизъ, тяжело раненый графомъ де-Монгла, умиралъ одинокимъ, и среди мучительной агоніи. Страшный образъ Эммы неподвижно и постоянно стоялъ передъ его больнымъ воображеніемъ. По-временамъ маркизъ вздрагивалъ и отмахивалъ отъ себя ужасное привидніе. Черезъ недлю гробъ его везли на кладбище Monmartre, и только одна траурная карета сопровождала погребальную процессію: въ этой карет сидла Маргарита.
Не долго пережилъ маркиза и другой нашъ герой, де-Монгла. Разбитый апоплексическимъ ударомъ, въ минуту сильнаго негодованія на Маргариту, онъ умеръ почти мгновенно, оставивъ графскій титулъ бывшей шатоднской гризетк и добрую память о себ въ двухъ-трехъ старинныхъ ресторанахъ.

ЭПИЛОГЪ.

Письмо Эммы къ матери де-Фонтанье.

Монастырь Урсулинокъ въ Каен
28-го октября 1840 года.

Графиня.

Со вчерашняго дня я принадлежу кель. Между міромъ и могилой для меня нтъ другой мысли, кром воспоминанія и молитвы. Я никогда не думала такъ рано умереть для жизни, но для женщины есть обстоятельства, которыя не оставляютъ ей другаго выбора, кром монастыря или самоубійства. Я надла черную рясу не изъ увлеченія къ отшельнической обители,— для этого я еще слишкомъ молода — а потому, чтобъ скрыться за эту ограду отъ людей и несчастія.
И я уврена, что ваше сердце пойметъ всю цну моей послдней жертвы и проститъ мн мое заблужденіе въ отношеніи вашего сына. Теперь вы можете быть совершенно спокойны, онъ никогда не встртитъ меня больше въ вашемъ обществ, не увидитъ ни моихъ страстныхъ слезъ, ни колнопреклоненій Все кончено. Послдній разсчетъ съ жизнью произнесенъ торжественно и невозвратно.
Надюсь, что вы примете мое письмо снисходительно, по-крайней-мр, не отвергнете ни моего раскаянія, ни моей просьбы.
Внезапная смерть маркиза д’Эскомана возвратила мн значительное состояніе, отъ котораго я отказалась прежде. Теперь я не имю въ немъ ни малйшей надобности. Вся моя собственность въ этомъ мір ограничивается нсколькими метрами земли, въ которую опустится гробъ съ моимъ тломъ. И потому я отрекаюсь отъ своего богатаго наслдства, думаю, что оно можетъ быть полезно другимъ, кто наслаждается жизнію, и я на себ испытала, какъ горьки лишенія тамъ, гд есть радости и надежды.
По дарственной записи, совершенной въ Каен моимъ нотаріусомъ, я раздлила доставшееся мн состояніе на дв равныя части: одна назначена мной въ пользу бдныхъ жителей города Шатодна, которые вспомянутъ меня и близкихъ моему сердцу въ своихъ молитвахъ, другую часть я позволила себ оставить вашей племянниц двиц Октавіи и прошу васъ принять во имя ея этотъ даръ, приносимый женщиной, разорвавшей вс мірскія связи съ обществомъ. Не мн объяснять вамъ причины такого приношенія, но я уврена, что оно составитъ счастіе невиннаго существа, обожаемаго вами боле всего на свт. При одномъ воспоминаніи объ этомъ, сердцу моему стоновится легко. Однакожъ вамъ покажется нсколько удивительнымъ, что женщина, совершенно отчужденная отъ свта, замкнутая въ высокихъ монастырскихъ стнахъ, знаетъ все, что происходитъ въ сердцахъ людей, окружающихъ и любящихъ васъ. Чтобъ разъяснить это непонятное обстоятельство, я спшу сообщить вамъ то, въ чемъ я нетолько не сомнваюсь, но даже уврена.
Полгода тому назадъ сердце мое снова поддалось-было обманчивымъ надеждамъ любви, когда я получила письмо отъ общаго нашего друга шевалье де-Монгла, уврявшаго меня, что любовь ко мн еще не совсмъ заснула въ сердц вашего сына. И въ-самомъ-дл, мн показалось тогда, что я достаточно выстрадала и выплакала, наконецъ достаточно молилась, чтобъ отклонить невидимую карающую руку. Обстоятельства измнились. Я была независима, вдова и богата и не представлялось никакихъ препятствій ни со стороны общества, ни со стороны общественныхъ законовъ, чтобы принадлежать Лудовику и даже не предвидлось борьбы съ жизнію, которая могла бы снова заглушить въ немъ только-что возродившуюся любовь ко мн. Я поврила письму де-Монгла и похала въ Сенъ-Жермень, чтобъ увидаться съ нимъ и познакомиться съ вами. Но какое-то тайное предчувствіе сдержало порывъ еще неостывшей вполн страсти и совтовало, прежде чмъ онъ узнаетъ о моемъ прізд, удостовриться въ его желаніи.
Три дня я слдила за Лудовикомъ, и наконецъ встртила его. Сердце мое также сильно забилось, какъ и при первой встрч съ нимъ въ Шатодн. Онъ вышелъ изъ вашего дома, ведя подъ руку свою кузину, такое нжное и прелестное созданіе, что я приняла ее за двочку. Позади ихъ шли вы, съ книгою въ рукахъ. Какое-то радостное чувство заговорило въ взволнованномъ моемъ сердц и я пошла за вами. Октавія бгала, какъ ребенокъ, по дорожкамъ парка, исчезала въ курстарникахъ лса, гонялась за бабочками, спугивая птицъ, сидвшихъ въ гнздахъ и на втвяхъ деревьевъ. Лудовикъ, въ свою очередь, старался подражать ей, также бгалъ какъ ребенокъ и помогалъ ей ловить наскомыхъ. Наконецъ, какъ теперь помню, она удалилась отъ васъ шаговъ на сто и задумчиво шла по узкой дорожк. Онъ шелъ за ней слдомъ, время- отъ-времени нагибаясь и срывая цвтки. Наконецъ, набравъ цлый букетъ ландышей и полевыхъ фіялокъ, Лудовикъ подалъ его Октавіи. Она молча приняла его, сняла съ груди своей старый завялый букетъ уже поблекшихъ и смятыхъ цвтовъ, и отдала Лудовику взамнъ новаго. Онъ прижалъ его къ своимъ губамъ съ такой любовью, съ такимъ страстнымъ пыломъ хорошо знакомаго мн чувства, что я поняла все и не могла вынести боле этой сцены…. Я убжала. Совершенно растерянная, я сбилась въ лсу и опять вышла на ту дорожку, на которой оставила ихъ. Они шли молча и рядомъ, взгляды ихъ были краснорчиве самыхъ выразительныхъ словъ любви. И тогда-то я отгадала, что Октавія боле не ребенокъ, какъ я принимала ее прежде, и терзающій неумолимый голосъ сердца сказалъ мн, что они взаимно любятъ другъ-друга.
Да, они любятъ другъ-друга, и это врно, графиня, мое сердце не могло обмануть меня: мои слезы, невольно навернувшіяся на глазахъ, горе, стснившее грудь мою — все увряло меня въ ихъ взаимной любви. И теперь, когда я ничего боле не желаю въ мір какъ ихъ полнаго счастія, когда я люблю Октавію, потому что она любима имъ, въ удлъ мн остается одно утшеніе — видть, что судьба ихъ устроена, что бдность не будетъ мшать ихъ союзу.
Лудовикъ съ добрымъ сердцемъ. Его попеченія о бдной Сусанн, впродолженіе ея болзни, его участіе, съ которымъ онъ проводилъ ее до могилы, много говорятъ въ его пользу. Но при всхъ этихъ превосходныхъ качествахъ, онъ слишкомъ восторженъ и способенъ увлекаться самыми несбыточными мечтами, даже не въ силахъ противопоставить своему энтузіазму холодный голосъ разсудка. Оставьте его жить въ деревн съ молодой женой, и утвердительно можно сказать, что тишина мирной сельской жизни, семейное спокойствіе и счастіе, наконецъ успокоительная природа, мало-по-малу образуютъ въ немъ и характеръ и боле врное чувство. Быть можетъ, я была бы и теперь счастлива, еслибъ только мы не ухали изъ Clos-bni.
Послднія слова эти мн хотлось вычеркнуть, но потомъ подумала и оставила…. Они доказываютъ, что я не совсмъ отршилась отъ воспоминанія прошлаго счастья, какъ ни старалась его забыть. Воспоминаніе это преобладаетъ надъ моимъ раскаяніемъ, надъ моими сожалніями наконецъ надъ моей безусловной покорностью судьб и провиднію. Чувствуя свое безсиліе въ борьб съ моими воспоминаніями о минувшемъ счастіи и свтлыхъ надеждахъ, я еще разъ прошу вашего прощенія. Вы сами любили, но я не знаю, кто можетъ такъ пламенно и безгранично любить, какъ я любила вашего Лудовика!
Прощайте, графиня, и примите увреніе въ преданности сестры вашей

инокини Мары.

Три мсяца спустя по полученіи этого письма матерью Лудовика де-Фонтанье, герой нашего романа женился на своей кузин Октавіи.
Мать Лудовика скрыла отъ сына настоящій источникъ внезапно пріобртеннаго ими богатства, опасаясь непостоянства характера своего сына. Она справедливо полагала, что Лудовикъ легко могъ при такомъ воспоминаніи о маркиз увлечься ея великодушіемъ и снова почувствовать уже погасавшую въ его сердц любовь къ ней, а между тмъ, Лудовикъ не могъ возвратить ее себ, навсегда потерянную для общества.
Но едвали что либо подобное могло случиться. Лудовикъ де-Фонтанье сдлался богатымъ помщикомъ, посвятилъ себя хозяйству и дятельно занялся земледліемъ. Когда извстіе о смерти маркизы д’Эскоманъ, скончавшейся въ 1846 году, достигло до нашего героя, — онъ принялъ эту печальную всть съ такимъ ледянымъ равнодушіемъ, что даже изумилъ имъ свою мать.
Первая любовь у многихъ исчезаетъ безслдно, подобно высохшему цвтку, въ которомъ не осталось ни прежняго цвта, ни влаги, ни благоуханія.

Конецъ пятой и послдней части.

‘Русское Слово’, NoNo 9—12, 1860, No 1, 1861

Дюма Александр
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Ущелье дьявола, Дюма Александр, Год: 1851
  2. Граф Монте-Кристо, Дюма Александр, Год: 1844
  3. Тысяча и один призрак, Дюма Александр, Год: 1849
  4. Нью-Йоркские тайны, Лермина Жюль, Год: 1874
  5. Королева Марго, Дюма Александр, Год: 1845
  6. Портрет Дориана Грея, Уайльд Оскар, Год: 1890
  7. Черный тюльпан, Дюма Александр, Год: 1850
  8. Людовик XIV и его век. Том I, Дюма Александр, Год: 1844
Электронная библиотека