Мария Конопницкая, Мякотин Венедикт Александрович, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

(Очеркъ изъ современной польской литературы).

Nigdy ja na tej nie stan wyynie,
Kdy przed wzrokiem, wpatrzonym w wszechwiaty,
Ziemia z sw ndz tak blednie i ginie,
Iak tcz mdlejcych szkaraty… *).

W prawo i w lewo odrbne dwa wiata,
Lecz droga moja ni w lewo, ni w prawo:
Ia id prosto do tej biednej chaty,
Go ndz swoj odbija jaskrawo
Od gonych hase, rozdwoje i ktni… **).

*) ‘Никогда не встать мн на такой высот, на которой земля со своею скорбью блднетъ и исчезаетъ передъ взглядомъ, устремленнымъ на вселенную, какъ изумруды пропадающей радуги!…’

**) ‘Направо и налво лежатъ два отдльные міра, во моя дорога ни влво, ни вправо: я иду прямо въ эту бдную небу, рзво отличающуюся своею нуждой оръ громкихъ лозунговъ, раздвоенія и раздоровъ…’

Съ того времени, какъ сошли со сцены корифеи польской поэзіи нашего вка Мицкевичъ, Словацкій и Красинскій, въ ней на нкоторое время наступилъ какъ бы перерывъ развитія. Новыхъ поэтовъ не появлялось, старые или замолкали на вки, или повторяли старые мотивы, все ясне обнаруживая упадокъ творчества и отсутствіе серьезной, новой мысли. Такое положеніе дла продолжалось до начала 70-хъ годовъ, роль которыхъ въ умственной жизни современнаго польскаго общества можно сравнить съ ролью 60-хъ годовъ у насъ. Какъ послдніе пробудили у насъ неслыханное до того времени умственное движеніе, открыли мысли новые горизонты и выдвинули на литературное поприще цлую плеяду новыхъ талантовъ, такъ и 70-е годы послужили началомъ новой эры въ развитіи польскаго общества, что не замедлило отразиться и въ его литератур. Причины этого явленія довольно сложны и здсь не мсто было бы подробно разбирать ихъ. До не лишнимъ будетъ сказать, что горькій опытъ возстанія 63 года и послдовавшая за нимъ въ Царств Польскомъ крестьянская реформа занимали первенствующее мсто въ ряду условій, произведшихъ переворотъ въ понятіяхъ общества. Неудача попытки вернуть себ самостоятельность съ оружіемъ въ рукахъ,— попытки уже не первой,— породила убжденіе въ несостоятельности этого пути вообще и принудила молодыя поколнія искать для своихъ силъ другаго исхода, другихъ, боле правильныхъ путей общественнаго развитія. Подъ вліяніемъ этого событія идеалы общества стали измняться: исчезала вра въ возможность быстраго переворота, въ возможность силою возвратить утраченное, и на мсто ея явилась программа е органической работы’. Трудъ и наука сдлались лозунгами времени. Провозвстники этой новой программы, вербовавшіеся вначал почти исключительно изъ рядовъ молодежи, горько и дко осмивали прежніе взгляды и врованія общества, уча, что только наука даетъ настоящую силу и что только вчнымъ, неустаннымъ трудомъ можно достигнуть чего-нибудь прочнаго. Не стремиться къ невозможному, брать то, что дается при данныхъ условіяхъ, и безъ устали работать для дальнйшаго развитія его на мирномъ пути, для поднятія собственнаго общества и народа, не стыдиться своего историческаго прошлаго, но и не закрывать глаза на его дурныя стороны, не окружать его мистическимъ ореоломъ, а видть въ безпристрастномъ свт истины, какъ бы хорошо или плохо оно ни было, почерпая изъ ошибовъ прошедшаго уроки для настоящаго и будущаго, — вотъ въ немногихъ словахъ первоначальная программа тхъ, которые получили въ Галиціи прозваніе станчиковъ отъ издававшагося ими журнала Tka Stanczyka и которые служили тогда наиболе яркими представителями совершавшагося въ обществ перелома. Въ ихъ программ, такимъ образомъ, мелкая будничная работа и трезвая научная истина заступили мста неясныхъ и мистическихъ идеаловъ предшествовавшаго періода. Вскор въ этомъ движеніи сказалась еще и другая сторона. Произведенная въ Царств Польскомъ крестьянская реформа въ свою очередь дала толчокъ общественной мысли, обративъ ея вниманіе на положеніе крестьянъ. Ближайшимъ результатомъ этого вниманія, въ связи съ большимъ распространеніемъ за это время образованія, явилась значительная демократизація общества: изъ него начали мало-по-маду исчезать узко-сословные взгляды, уступая свое мсто, по крайней мр, въ сред молодежи, другимъ, боле широкимъ принципамъ равенства сословій. Медленно, но врно происходила эта новая реформа, реформа взглядовъ и понятій, закончившаяся въ настоящее время образованіемъ въ польскомъ обществ демократической или, употребляя наше русское и боле подходящее сюда слово, народнической партіи. Любопытно, что эта послдняя сторона движенія, бгло и въ общихъ чертахъ намченнаго здсь нами, съ наибольшею силой выразилась въ такъ называемомъ Царств Польскомъ, тогда какъ въ Галиціи преимущественно развилась и утвердилась партія станчиковъ, принявшая съ теченіемъ времени чисто-аристократическій характеръ.

Литература все это время служила врнымъ отраженіемъ совершавшихся въ обществ перемнъ, представляя изъ себя арену борьбы между партіями, какъ между старымъ и молодымъ поколніями, такъ и различныхъ оттнковъ молодаго между собою. Первоначально борьба эта проиоходила на поприщ публицистики, но постепенно новыя идеи, внесенныя въ жизнь, способствуя развитію талантовъ, содйствовали и оживленію беллетристики. Въ короткое сравнительно время въ Польш образовалась цлая школа беллетристовъ, принадлежащихъ къ новому направленію, которое всего ближе опредляется названіемъ народническаго, хотя при ближайшемъ разсмотрніи въ немъ можно увидть и нкоторыя отличія отъ того, что мы называемъ именемъ народничества у себя дома. Къ этой школ принадлежатъ такіе писатели, какъ Элиза Ожешкова, Александръ Гловацкій (пишущій подъ псевдонимомъ Болеслава Пруса), Сенкевичъ въ своихъ первыхъ произведеніяхъ, Адольфъ Дыгасинскій и еще многіе другіе. Но если новое направленіе быстро завладло романомъ и повстью, то область поэзіи, въ узкомъ смысл этого слова, сравнительно долго оставалась чуждой ему. Рутина и авторитетъ держались въ этой области крпче, чмъ во всякой другой, и поэты долгое время продолжали лишь краснорчивонегодовать на прозаичность и меркантильность новаго времени, не давая себ труда понять и оцнить его задачи, проникнутыя его духомъ и стремленіями. Слишкомъ долго, однако, и это продолжаться не могло. Слова. Гейне: ‘новые люди — новыя псни’ оправдались, наконецъ, и здсь: новые люди проникли, въ конц-концовъ, и въ послднюю область, остававшуюся еще для нихъ недоступной, и примръ ихъ оказался настолько заразительнымъ, что даже нкоторые наиболе талантливые старые поэты, какъ, напримръ, Адамъ Асныкъ, примкнули къ новому, движенію, какъ бы оживленные имъ. Въ настоящее время народническое направленіе иметъ уже нсколькихъ крупныхъ представителей среди польскихъ ‘поэтовъ. Одно изъ видныхъ мстъ между ними принадлежитъ той поэтесс, имя которой поставлено въ заглавіи настоящей статьи,— именно Маріи Конопницкой. Соединяя въ себ много типичныхъ чертъ этой литературной школы, она обладаетъ, въ то же время, большою оригинальностью и далеко не дюжиннымъ талантомъ, вслдствіе чего знакомство съ ея поэтическою дятельностью пріобртаетъ особый интересъ. По характеру своихъ произведеній она занимаетъ средину между первыми слабыми отзвуками народническаго элемента въ польской поэзіи и цльнымъ выраженіемъ народнической тенденціи, какъ она является въ произведеніяхъ Яна Карловича.

Литературная дятельность Маріи Конопницкой началась сравнительно еще недавно и продолжается и въ настоящее время. Только въ 1881 г. вышелъ въ свтъ первый томикъ ея стихотвореній, заключающій въ себ произведенія, печатавшіяся раньше въ различныхъ журналахъ и вызвавшія уже тогда со стороны одного изъ лучшихъ и серьезнйшихъ современныхъ польскихъ критиковъ, П. Хмлевскаго, отзывъ, кто ‘въ нихъ всегда заключается серьезная мысль’ и ‘виднъ недюжинный талантъ’. Съ тхъ поръ и до настоящаго времени этотъ томикъ выдержалъ уже третье изданіе. Въ 1883 г. за нимъ послдовалъ второй томъ, въ 1887 г.— третій. Эти три не особенно большія книжки заключаютъ, однако, въ себ вполн достаточное количество матеріала для опредленія нравственной физіономіи писательницы: ея направленіе, ея взгляды, равно какъ способъ и пріемы работы,— все это опредлилось уже съ достаточною точностью, и если для нея и возможно еще дальнйшее развитіе и усовершенствованіе, то, во всякомъ случа, трудно предположить, чтобы оно направилось по какому-нибудь другому пути, кром того, какимъ шло до сихъ поръ.

И, однако, Конопницкая не сразу вступила на тотъ путь, на которомъ находится теперь. Ея первые шаги на литературномъ поприщ были далеки отъ той идеи, которая съ теченіемъ времени явилась главною ея вдохновительницей. Въ самомъ дл, значительная часть ея произведеній, составляющихъ содержаніе перваго томика ея стихотвореній, посвящена частью темамъ историческаго и батальнаго характера, частью непосредственному описанію природы. Въ ряду произведеній перваго рода видное мсто занимаютъ такія, сюжетомъ которыхъ служатъ сцены и событія изъ классическаго міра, таковы Вступленіе и дв небольшія поэмы: Клавдія и Щитъ Сципіона. Изображенію военныхъ сценъ посвящены два стихотворенія: Разсказъ раненаго и Грюнвалденъ и, наконецъ, цлый циклъ небольшихъ лирическихъ стихотвореній подъ общимъ заглавіемъ Въ горахъ рисуетъ картины прикарпатской природы.

Уже въ этихъ раннихъ произведеніяхъ поэтессы сказались т стороны ея таланта, которыя впослдствіи распустились такимъ пышнымъ цвтомъ: яркій, образный языкъ, богатая фантазія, облекающая всякую мысль въ краски и образы, и, вмст съ тмъ, какое-то неуловимое, какъ легкій туманъ, очарованіе глубоко залегшей въ душ грусти, не всегда ясно сказывающейся, но вющей надъ всми ея лучшими созданіями. Тмъ не мене, въ названныхъ произведеніяхъ чувствуется еще слабость создавшей ихъ руки, особенно сильно сказывающаяся въ тхъ изъ нихъ, темы которыхъ взяты изъ классическаго міра. Лучшее изъ нихъ — Вступленіе, представляющее моментъ исполненія желанія Платона — изгнанія поэтовъ изъ Аинъ. Длинная процессія изгоняемыхъ, различно выражающихъ свои чувства, тянется изъ города. Платонъ уже торжествуетъ свою побду, но чудный вечеръ пахнулъ поэзіей въ душу какого-то юноши и псня новаго поэта поднимается къ небу, наполняя отчаяніемъ философа. Удачно задуманное, это небольшое стихотвореніе удачно и выполнено. Мене удачны, мы сказали бы — даже совсмъ неудачны, об названныя выше поэмы, героемъ которыхъ является Сципіонъ Африканскій. Въ основаніе обихъ положена глубокая мысль, но несоотвтствіе этой мысли съ тми образами, въ которые она облечена, вызываетъ полное отсутствіе историческаго колорита и блдность изображаемыхъ писательницей фигуръ. Въ первой поэм это несоотвтствіе и искусственность положенія доводятъ до такой степени, что даже затемняютъ основную идею произведенія. Надъ Римомъ разразился каменный градъ, чтобы отвратить предвщаемое этимъ бдствіе, авгуры совтуютъ послать въ Пессиноптъ за статуей богини Идеи, но въ стату этой можетъ прикоснуться только мужъ чистый и невинный, какъ двушка. Исполнителемъ порученія выбранъ Сципіонъ, еще молодой юноша. Отправленный-съ нимъ флотъ уже возвращается въ Римъ со статуей богини, и радостная толпа уже готова встртить послднюю на берегу, какъ вдругъ неожиданная задержка: Сципіонъ видитъ въ мор лодку съ сидящею въ ней женщиной,— Клавдіей, по имени которой и названа поэма,— вспыхиваетъ къ этой женщин земною страстью, и корабль, везущій богиню, мгновенно останавливается. Толпа на берегу, понявъ причину остановки, начинаетъ метать камнями въ Клавдію, но та предлагаетъ богамъ доказать ея невинность: она броситъ въ море поясъ и, если она невинна, корабли двинутся за нимъ къ берегу. Брошенный ею поясъ Сципіонъ привязываетъ къ мачт корабля и тотъ дйствительно плыветъ къ берегу, а восхищенная толпа предлагаетъ Клавдіи первой принести жертву богин. Измнчивость настроенія толпы, готовой поклоняться тому, что недавно гнала, и служитъ главною мыслью поэмы, но проведена она слишкомъ неясно, такъ что поэтесс приходится прямо высказывать ее устами авгура, спеціально для этого и введеннаго въ поэму. Во второй песн Сципіонъ осаждаетъ Карагенъ, въ палатку его приводятъ плнную красавицу, но Сципіонъ отпускаетъ ее, не нанеся никакого оскорбленія ея двической чести. Борьба двухъ противуположныхъ стремленій въ душ героя и составляетъ главный предметъ поэмы, но изображена она слишкомъ отвлеченно. Вообще об эти поэмы, не лишенныя отдльныхъ красотъ и написанныя блестящимъ языкомъ, въ цломъ страдаютъ реторійностью и холодностью содержанія.

Въ равной мр этотъ упрекъ можетъ быть примненъ и къ тмъ изъ вышеупомянутыхъ произведеній, темы которыхъ заимствованы изъ міра войны, какъ Разсказъ раненаго и Грюнвальденъ. Въ первомъ изъ нихъ, есть, правда, удачныя мста, какъ, напримръ, картина поля битвы, покрытаго трупами, но въ общемъ въ немъ слишкомъ мало реальной правды, мсто которой заступаетъ нсколько театральный эффектъ: тяжело раненый, умирающій турокъ ползаетъ по полю, прикалывая раненыхъ. Второе, написанное, правда, по случайному поводу, а именно представляющее впечатлніе, вынесенное изъ картины Матейки, поражаетъ своимъ сжатымъ, энергическимъ языкомъ, но, въ то же время, страдаетъ присутствіемъ реторики. Такимъ образомъ, вс эти произведенія, несмотря на то, что въ нихъ проявились и блестящія вншнія свойства таланта Конопницкой, не производятъ цльнаго благопріятнаго впечатлнія.

Другое дло — рядъ небольшихъ стихотвореній, представляющихъ картины прикарпатской природы и объединенныхъ общимъ заглавіемъ горахъ. Теплое чувство любви въ родному краю и его природ оживляетъ эти небольшіе эскизы, въ которыхъ писательница то рисуетъ передъ нами пейзажи карпатской природы, то вводитъ насъ въ свой внутренній міръ,— послднее, впрочемъ, только мимоходомъ и не вполн. Въ нкоторыхъ изъ нихъ просвчиваютъ уже въ символической форм и т глубокія мысли, которымъ вскор суждено было сдлаться главнымъ достояніемъ поэзіи Конопницной. Изображая рзкую противуположность между горными долинами и вершинами горъ, она восклицаетъ: ‘Вершины, застывшія въ брилліантовую ворону горъ, грустныя сестры черной тучи, вы не сердце горы… Стремленіе, оживляющее молодыя силы земли, не заставляетъ дрожать вашу грудь, не зажигаетъ пламени въ вашей крови… Застывшія въ своей близн, вы тяготете гранитною массой надъ низкими склонами и своею холодною, мертвою головой замораживаете дыханіе облаковъ, несущихъ земл весенній дождь, окропляющихъ росой плоды труда…’ Встрченныя въ горахъ развалины приводятъ ей на память другія развалины, худшія, ‘толпу, въ груди которой не горитъ ни одного воспоминанія, ни одной надежды, которая, какъ погасшій очагъ бдняка, неспособна придать желанію силу дйствія,— толпу, которая стоитъ выше черни, но, въ сущности, ниже ея’. Среди картинъ природы, среди вызванныхъ ими размышленій писательницы мы встрчаемъ здсь и краткую, но водную правды и граціозной прелести исторію любви русинскаго парня, исповдующаго ее въ утренней тиши родимымъ горамъ. Обвороженный ‘втренницей Мараной’,— онъ готовъ забыть, ‘что земля эта святая, а надъ нею есть высокое небо’, и похоронить свою безнадежную любовь вмст съ жизнью на дн одной изъ горныхъ пропастей. Но главнымъ предметомъ этихъ стихотвореній остается природа со своими разнообразными явленіями, частое олицетвореніе которыхъ не мало способствуетъ оживленію самыхъ произведеній. Богатый, картинный языкъ писательницы находитъ себ здсь широкое поприще, а согрвающее ее чувство мшаетъ ему переходить въ реторику, какъ это бывало въ упомянутыхъ выше поэмахъ и стихотвореніяхъ. Хотя и здсь еще встрчаются мстами черезъ-чуръ изысканные, нсколько реторическіе обороты, но ихъ сравнительно уже немного, видно, что въ родной сфер писательница чувствуетъ себя свободне, что здсь ей не приходится подыскивать образы, и эта непринужденность творчества производитъ благопріятное впечатлніе. Свжестью горныхъ пейзажей, простотой горцевъ ветъ, кажется, отъ этихъ небольшихъ стихотвореній, подернутыхъ легкою, туманною дымкой тоски но чему-то неизвстному, стремленія въ невдомую даль.

Между тмъ, мысли о неправильности общественнаго устройства, зерно которыхъ мы видли заброшеннымъ въ символической форм въ только что разобранныхъ произведеніяхъ, продолжали развиваться въ душ писательницы и вскор дали первые плоды, указывавшіе на близившееся окончаніе этого, такъ сказать, подготовительнаго періода въ развитіи ея таланта. За Разсказомъ раненаго и Грюнвальденомъ послдовалъ Извстирй уже намъ Щитъ Сципіона, а затмъ стихотвореніе, въ которомъ впервые ясно сказались завтныя убжденія Конопницкой и которое составляетъ какъ бы преддверіе къ ряду дальнйшихъ ея произведеній. Стихотвореніе это носитъ заглавіе Ласточка. Оно начинается описаніемъ прилета весной первой ласточки и переполоха поднимающагося, благодаря ему, въ деревн,— описаніемъ, неподражаемую прелесть котораго трудно было бы передать въ стихотворномъ перевод и совершенно немыслимо въ прозаическомъ изложеніи. Дале слдуетъ картина нищеты деревни, у обитателей которой ‘на лицахъ усталость, недоброжелательство и заботы, а на устахъ псня несчастья, тогда какъ дти ростутъ, какъ заброшенные колосья, выросшіе на дикомъ Пригорк среди деревни, безъ мысли, безъ дла, безъ воли’. Напрасно, видя эту нужду, бьется ласточка въ окна панскаго дома, стараясь пробудить въ хозяин и его жен состраданіе къ несчастнымъ обитателямъ деревни, напрасно убждаетъ она ихъ: ‘бросьте въ деревушк Берна просвщенія, маленькія крошки своихъ достатковъ, и эти головы, какъ цвты, поднимутся къ солнцу и пробудится въ нихъ духъ мысли!’ У пани пробуждаются вопросы: ‘для чего на словахъ провозглашается равенство правъ человка, а вковое разстояніе отъ хаты до двора остается все такимъ же страшно далекимъ?’ Но вопросы эти не находятъ никакого отвта, никакого отклика въ ея прозаическомъ муж, приглашающемъ ее лучше ‘читать газеты’. ‘Свти же ясне, о солнце, такъ какъ затвердвшая земля не можетъ пробудиться отъ сна!… Дай больше свта, больше тепла и живительной росы, о Боже!’ — такими словами заканчивается это стихотвореніе. Глубокая мысль, облеченная въ простые, но высоко-художественные образы, горячая любовь къ изображаемой деревенской жизни, къ срому, вабитому люду, сильная вра въ лучшее будущее, не затемняющая, однако, печальнаго настоящаго, не придающая ему фальшиваго розоваго освщенія,— вотъ главныя достоинства этого небольшаго произведенія, предшествующаго цлому ряду подобныхъ. Какъ на недостатокъ его, можно указать лишь на нкоторую сантиментальность въ изображеніи, но и она ослабваетъ, а частью совсмъ исчезаетъ въ позднйшихъ твореніяхъ поэтессы, да и въ Ласточк сказывается не слишкомъ сильно. Въ маленькой картинк писательница даетъ вамъ перечувствовать здсь всю неприглядную, суровую нужду деревни и все жестокое, хотя и оправдываемое эгоистическими разсчетами, равнодушіе въ ней интеллигентнаго класса. Это — тема, къ которой Конопницкая возвращается еще не разъ въ своихъ позднйшихъ созданіяхъ. Она нашла, наконецъ, свою область, свой путь, вполн соотвтствующій и ея силамъ, и ея таланту, и съ этихъ поръ стоитъ уже твердо на ногахъ. Но, прежде чмъ перейти въ дальнйшему развитію и выраженію этихъ убжденій въ поэзіи нашей писательницы, отмтимъ еще одно отступленіе ея съ этого пути. Такимъ отступленіемъ была опять поэма, помщающаяся въ томъ же первомъ томик стихотвореній Конопницкой и написанная въ подражаніе Словацкому, который, кстати сказать, и вообще оказалъ сильное вліяніе на эту поэтессу. Называется эта поэма Весенній романъ и предметомъ ея служитъ любовь двухъ молодыхъ людей. Сюжетъ этотъ оказался, однако, не совсмъ по плечу поэтесс: въ ея поэм слишкомъ много мечтательности, даже сантиментальности и слишкомъ мало реальной истины, громкія метафоры и гиперболы, искусныя, но холодныя олицетворенія природы плохо прикрываютъ собою недостатокъ дйствительнаго страстнаго чувства. Это тмъ рзче бросается въ глаза, что разсказъ ведется отъ имени мужчины,— обманъ, рдко удающійся, а въ данномъ случа совершенно не достигающій своей цли: но наивному, преувеличенному и, въ то же время, холодному описанію любовной горячки сразу видна женская рука. Поняла ли сама писательница свою неудачу или нтъ, но, во всякомъ случа, Весенній романъ является послднимъ ея крупнымъ отступленіемъ въ область чистоличныхъ чувствъ человка.

До сихъ поръ, желая дать понятіе о тхъ колебаніяхъ, которыя первое время дятельности Конопницкой происходили въ ея поэтическомъ настроеніи, отражаясь на выбор ею темъ для своихъ произведеній и на характер послднихъ, мы въ разбор ихъ придерживались боле или мене хронологическаго порядка. Теперь, когда мы переходимъ къ боле зрлому періоду литературной дятельности нашей писательницы,— періоду, въ которомъ ея взгляды на міръ и собственное творчество получили большую опредленность и устойчивость, мы не имемъ боле въ этомъ нужды, тмъ боле, что мы въ настоящемъ очерк совсмъ не ставили своею задачей представить полную исторію развитія таланта Конопницкой, а хотли лишь указать наиболе выдающіяся стороны ея творчества.

Вс произведенія ея, за исключеніемъ тхъ, которыя уже были указаны выше, можно раздлить на три группы. Первыя — это произведенія чистолирическія, въ которыхъ поэтесса высказываетъ свои личныя мысли и чувства, почти всегда, впрочемъ, тсно связанныя съ общечеловческими вопросами и стремленіями. Вторыя носятъ характеръ эпическій, хотя и не всегда строго выдержанный, рисуя картины изъ жизни низшихъ классовъ народа, преимущественно крестьянъ, какъ и первыя, они представляютъ изъ себя небольшія стихотворенія, рдко превышающія размръ двухъ- трехъ страницъ. Наконецъ, къ третьей групп относятся поэмы, драматическія пьесы и стихотворенія эпическія по форм, съ историческимъ или библейскимъ сюжетомъ, произведеній такого характера всего боле въ третьемъ том сочиненій Конопницкой.

Начнемъ свое обозрніе съ первой группы, тмъ боле, что стихотворенія этого рода въ особенномъ изобиліи слдовали непосредственно за приведенными уже выше. Въ нихъ талантъ Конопницкой нашелъ случай выразиться съ особеннымъ блескомъ. Въ противуположность старымъ поэтамъ, горько жаловавшимся на безсиліе поэзіи надъ умами людей въ ныншній прозаическій вкъ, она глубоко убждена въ могуществ поэтическаго генія, съ тмъ непремннымъ условіемъ, однако, чтобы онъ проникся тми идеями и стремленіями, которыя вчно волновали и будутъ волновать человчество.

Вы вкъ вините,— обращается она въ одномъ изъ своихъ раннихъ стихотвореній къ современнымъ ей поэтамъ,— вкъ, что идеалы

Лишаетъ ихъ одежды блоснжной…

Вы говорите, свтлый геній псенъ

Въ смертельномъ сн лежитъ съ разбитой лютней…

Вы говорите, некому пть псни

И свтъ оглохъ, стремясь жъ тельцу златому,

И среди бурь, среди борьбы кровавой

Безъ эхо пснь поэта замираетъ…

Но гд же пснь, что силой чаръ могучихъ

Бойцовъ, летящихъ въ битву, привлекаетъ?

Та псня, передъ святостью которой

Измученный въ сомнньяхъ снова вритъ?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но гд же пснь, что смло достигаетъ

Вершинъ, къ которымъ духъ въ тоск стремится,

Въ крови остывшей пламя зажигаетъ

И для милліоновъ — знамя ихъ въ борьб?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такую псню, слабые поэты,

Запойте вы среди мірскаго шума,

Среди толоы остывшей, мертвой черни

И горсти, алтари ея хранящей…

Такая пснь орломъ взлетитъ пусть къ небу

И трупы дрогнутъ. Правду молвлю вамъ:

Найдите тонъ, что въ пульс бьетъ столтій,

Я милліонъ сердецъ, зажженныхъ псней, дамъ.

Эта юношеская, горячая вра въ могущество поэтическаго творчества, соединеннаго съ идейнымъ содержаніемъ, долго не повидаетъ Конопницкую. Только что приведенное стихотвореніе ея намчаетъ уже отчасти, какъ понимаетъ она основы этого творчества. Естественно, что при такихъ взглядахъ чистое искусство, ‘искусство для искусства:’, не могло привлекать ее въ себ. Если въ первыхъ произведеніяхъ ея и можно еще замтить кое-какіе проблески такого отношенія къ поэзіи, то въ послдующихъ они исчезаютъ совершенно и на мсто ихъ выступаетъ все ясне взглядъ писательницы, до которому поэзія — не боле, какъ одно изъ средствъ служитъ человчеству. Въ силу такого взгляда, творчество ея необходимо пріобртаетъ особый оттнокъ, не исключающій, однако, разнообразія содержанія. Одно изъ наиболе видныхъ мстъ въ поэзія Конопницкой занимаютъ пьесы, посвященныя природ и ей красотамъ, но вы не найдете въ нихъ банальныхъ описаній я восторговъ. Писательница здсь сама живетъ съ природой или, врне, передаетъ этой послдней свою собственную жизнь, со всми ея радостями и стремленіями, горемъ и тоской. Совершенно оригинальный оттнокъ лежитъ на всхъ этихъ пьесахъ. По большей части мы имемъ въ нихъ дло съ впечатлніемъ, пробужденнымъ тою или другою картиной природы въ душ поэтессы, но выражается это впечатлніе всегда въ такихъ яркихъ краскахъ, въ такихъ полныхъ жизни, любви къ природ и глубокаго пониманія ея образовъ, что мысль произведенія какъ-то сама собою, незамтно, вкрадывается въ вашу душу въ то время, когда вы наслаждаетесь художественною стороной его. Тенденція, или, правильне, идея, неразрывно связана съ содержаніемъ всхъ почти безъ исключенія ея произведеній. Истомленная печалями и скорбями человческой жизни, писательница обращается къ природ съ цлью найти хотя въ ней временное успокоеніе, но контрастъ между величавымъ спокойствіемъ и вчною красотой природы и полною мрачныхъ картинъ жизнью человчества только сильне напоминаетъ ей послднюю, и желанный покой не дается больному сердцу Подъ чарующимъ вліяніемъ природы, въ немъ просыпается повременамъ жажда личнаго счастья, но она выражается такъ робко и неувренно, такъ быстро заглушаютъ ее другіе голоса, что этотъ мотивъ лишь крайне рдко звучитъ въ поэзіи Конопницкой. Приведенными чертами отличается цлый рядъ ея стихотвореній, изъ которыхъ наиболе выдающіяся Майскія эхо и Послднія псенки въ первомъ том и Лтнія ночи во второмъ. На всхъ ихъ лежитъ отпечатокъ глубокой грусти, проблески которой можно было замтить уже и въ самыхъ раннихъ созданіяхъ писательницы. Только здсь эта грусть пріобртаетъ, такъ сказать, боле сознательный, боле ясный оттнокъ — это уже не личная тоска, не легкая, на минуту охватившая человка грусть, но отраженіе великой ‘міровой скорби’, залегшей въ душу писательницы и не дающей ей оставаться спокойной, затемняющей передъ ея глазами лучшіе пейзажи природы. Выраженіе этой скорби у нея вполн оригинально. Такъ, въ одномъ изъ стихотвореній, входящихъ въ составъ Майскихъ эхо у поэтесса обращается къ солнцу съ просьбой не сердиться на нее за то, что она стоитъ въ его лучахъ, ‘задумавшись, со слезами на глазахъ и съ понуренною годовой’. ‘Ты ходишь по небу, голубому небу,— обращается она къ нему,— ты ходишь по небу, я — по земл грустной’, и затмъ слдуетъ картина контраста между спокойнымъ шествіемъ солнца по небу и тми ужасами, которые совершаются на земл, которыхъ солнце не можетъ видть, но видитъ поэтесса. Эти картины заняли всю ея душу, и напрасно обращается она въ другомъ стихотвореніи, принадлежащемъ къ этой же серіи, къ лсу съ просьбой успокоить ея ‘больное сердце, какъ расплакавшееся, юное и дрожащее отъ страха дитя’. Съ любовью рисуя картины природы, она не можетъ, однако, забыть, ‘что минувшіе вка угрюмымъ трауромъ тяготютъ надъ нею’ (Послднія псенки, II), и отъ лса, отъ широкой степи, отъ чудныхъ лтнихъ ночей мысль ея летитъ все къ одному предмету, къ людямъ, страдающимъ на этой бдной земл. Тишина лтней ночи даетъ лишь на короткое время отдыхъ измученной душ поэтессы и не усмиряетъ совершенно бушующей въ ней бури. Природа не иметъ надъ нею такой власти, чтобы заставить ее забыть все выстраданное и пережитое, отвлечь, хотя бы на короткое время, вполн отъ вопросовъ, мучающихъ и безпокоящихъ человчество. ‘Напрасно,— обращается она къ ночи,— хочешь ты обмануть меня очарованіемъ своей тишины! Ухо мое слышитъ крикъ погибающихъ въ борьб’. Такимъ образомъ, въ этихъ произведеніяхъ царитъ полный субъективизмъ творчества, въ нихъ нтъ ни спокойнаго описанія красотъ природы, ни полнаго наслажденія ими, постоянно врываются въ нихъ страстные звуки изъ другаго человческаго міра, представляя рзкій контрастъ съ гармоніей природы. Что касается вншней формы этихъ стихотвореній, то въ ней писательница достигаетъ уже значительнаго совершенства: звучный, гладкій и разнообразный стихъ составляетъ не послднее ихъ достоинство. Къ этому нужно еще прибавить смлый, энергичный языкъ, длающійся временами нжнымъ, но никогда не переходящій въ слащавость, и замчательную образность стиля, благодаря которой всякая мысль пріобртаетъ, такъ сказать, тло, воплощается въ живые и яркіе образы, тмъ сильне дйствующіе на воображеніе, что въ цломъ почти вс эти созданія поэтической фантазіи проникнуты глубокою грустью, придающею имъ нсколько меланхолическій оттнокъ.

Но главную массу лирическихъ стихотвореній Конопницкой составляютъ такія, гд писательница, не прикрываясь описаніемъ природы, вполн отдается охватившему ее лирическому настроенію, гд на первомъ план стоятъ сами мысли и чувства ея, а не вызвавшій ихъ предметъ. Тмъ не мене, эти произведенія очень близко подходятъ къ только что приведеннымъ. Дло въ томъ, что хотя, какъ мы уже сказали, природа не имла достаточно власти надъ писательницей, чтобы вполн овладть ея умомъ, но ея явленія и красоты сильно запечатллись въ послднемъ. Поэтому и въ тхъ произведеніяхъ, которыя мы причисляемъ къ чисто-лирическимъ, рзко сказывается это вліяніе природы, выражаясь въ Замомъ ихъ построеніи, въ тхъ образахъ, которые создаетъ фантазія поэтессы. Эта особенность таланта Конопницкой придаетъ ея произведеніямъ очарованіе, какого напрасно мы стали бы искать у многихъ другихъ поэтовъ. Въ этихъ небольшихъ стихотвореніяхъ передъ нами раскрывается весь душевный міръ поэтессы, выступаютъ ея завтныя убжденія и мечты. Присмотримся же поближе къ этому міру.

Выше было уже замчено, что основную черту даже той части лирической поэзіи Конопницкой, которая посвящена описаніямъ природы, составляетъ субъективизмъ творчества. Еще рзче и ясне выражается эта черта въ тхъ произведеніяхъ, къ которымъ мы теперь переходимъ. Поэтесс остается совершенно чуждой идея пантеизма.

Нтъ, я не стану на той высот,

Гд передъ взоромъ, на міръ устремленнымъ,

Гибнетъ, блдня, земля въ нищет

Радуги яркой лукомъ отдаленнымъ.

Не отдохну я въ лазурной тиши,

Тамъ, гд покой вковаго дыханья

Еле доноситъ до сонной души

Голосъ людскаго страданья…

Мн не дойти чрезъ снга и чрезъ ледъ

До олимпійской вершины конечной,

Гд нтъ восторговъ, но нтъ и невзгодъ,

Есть лишь тронъ ясности вчной.

Раненой птицей я буду летать

Низко надъ гибнущей въ мукахъ землею,

Чтобъ милліоны гонимыхъ судьбою

Въ сердцу могла я прижать.

Это отреченіе отъ пантеистическаго міросозерцанія стоитъ, такимъ образомъ, въ тсной связи съ такъ называемою ‘мировою скорбью’, на которую мы выше уже указывали, какъ на одну изъ характерныхъ чертъ поэзіи Конопницкой. Чувство это у нашей писательницы не расплывается въ неопредленную тоску и мрачный пессимизмъ, мы находимъ у нея ясное указаніе причинъ ея скорби и горячую вру въ возможность иного порядка вещей, при которомъ этой скорби не будетъ мста. Вчное стремленіе къ истин и знанію,— стремленіе познать даже то, что не можетъ быть познаваемо — съ одной стороны, и желаніе счастья всмъ людямъ, желаніе устранить вковую несправедливость и насиліе — съ другой,— вотъ главные источники грустнаго настроенія ея музы. Передъ умомъ поэтессы часто возникаетъ вопросъ: ‘кому и на что служатъ общія цди человчества? на что служатъ его борьба, его труды, восторги, страданія и радости? куда летятъ вка и куда идутъ народы?’ (Средь ночи). Въ ея душ горькою болью отзывается людская слабость, не позволяющая человчеству идти все впередъ прямымъ путемъ, безъ уклоненій и колебаній, зароняющихъ искру сомннія даже въ ея грудь. ‘Какъ птица надъ землею,— восклицаетъ она,— человчество бьется связанными крыльями… Передъ нимъ ясный день и заря новаго солнца, но долетитъ ли оно, о, Боже?…’ (Въ дни грусти, I). Отъ этихъ вопросовъ она не можетъ отказаться и они звучатъ въ ея созданіяхъ горькою нотой, не находя себ отвта. Лишь въ одномъ стихотвореніи проглядываетъ какъ бы отвтъ на нихъ, облеченный, по обыкновенію, въ образную форму, въ данномъ случа, близкую даже въ аллегоріи. Поэтесса спрашиваетъ, не есть ли человчество и вс его стремленія только матеріалъ для вчно зиждущей силы природы? На этихъ вопросахъ, близкихъ всякому человку, но неразршимыхъ для одного поэтическаго творчества, не остановилась Конопницкая. Судьба отдльныхъ людей на земл также близка ея сердцу. Несправедливость общественнаго устройства, неравномрность распредленія между людьми земныхъ благъ, вражда, раздляющая угнетенныхъ отъ угнетателей,— все это глубоко волнуетъ ея душу, представляясь ей въ вид ‘пропасти, раздляющей братьевъ на притсненныхъ и притснителей, безбрежной, какъ океанъ, и страшной, какъ открытая рана’ (Въ дни грусти, II). ‘Эту пропасть человчество ежедневно заливаетъ своею кровью, въ ея глубину летятъ и добродтель, и преступленіе, и слезы, и проклятія, и любовь, и измна, но все это пропадаетъ гд-то понапрасну’. Стремленіе заполнить эту пропасть,— говоря иначе, стремленіе служить современнымъ общественнымъ идеаламъ, требующимъ уравновшенія интересовъ отдльныхъ классовъ народа,— и оживляетъ большинство лирическихъ произведеній Конопницкой. Въ этомъ отношеніи она иметъ много сходства съ современнымъ ей недавно умершимъ русскимъ поэтомъ, Надсономъ. Въ ея поэзія сказывается та же горячая любовь къ людямъ, то же сильно развитое нравственное чувство, не позволяющее наслаждаться личнымъ счастьемъ, когда оно доступно лишь для немногихъ, на ней лежитъ тотъ же скорбный отпечатокъ, какъ и у Надсона, и даже самыя темы многихъ ея стихотвореній поразительно сходны съ Надсоновсвими. Какъ нашъ поэтъ терзался, не находя въ окружавшей его дйствительности никакого отвта намучившіе его вопросы, изнемогая подъ бременемъ сомнній и тщетно прививая пророка, который увлекъ бы его вполн въ великое дло, такъ точно и польская поэтесса во многихъ своихъ произведеніяхъ заплатила дань тому же самому настроенію.

Гд скрыта правда та,— спрашиваетъ она въ одномъ стихотвореніи,— кто манитъ безъ предла?

Гд пристань бурныхъ битвъ и всхъ трудовъ земныхъ?

Гд цль, достойная стремленій, крови, дла,

Мгновеній жизненныхъ, великихъ думъ людскихъ?

Весь пылъ своихъ тревогъ, имъ сердце наполняя,

Влагаетъ человкъ въ сокровище свое,

Лишь мн дало твердить, со страхомъ вопрошая:

‘Гд домъ родимый мой?… Ахъ, гд же все мое?…’

Горькое сомнніе, стоитъ ли цль тхъ жертвъ, которыя приходится длать ради нея, сомнніе въ полной достижимости самой цли не разъ охватываетъ ее и она спрашиваетъ себя, что толку во всхъ великихъ созданіяхъ, мысляхъ и длахъ немногихъ, когда въ толп

Ни одной пустой улыбки

Устъ пурпурныхъ никогда

Не смутитъ стыдомъ, не тронетъ

Міра страшная нужда.

Ни одинъ нарядъ не сможетъ

Уменьшить кровавый потъ,

Ни одинъ цвтокъ съ убора

У плясуньи не спадетъ…

Не минуетъ арлекина

Одобреній шумный плескъ

Въ часъ, когда вари вечерней

Отъ стыда погаснетъ блескъ.

Не поднять лица открыто

Угнетенному рабу,

И не броситъ тотъ оружья,

Кто для денегъ велъ борьбу.

Пессимическое настроеніе съ такою силой овладваетъ по временамъ поэтессой, что она теряетъ всякую надежду на возможность лучшаго будущаго и съ горечью спрашиваетъ: ‘не лучше ли было бы положить на вкъ на сомкнутые глаза спящей земли смертельную печать ничтожества?’ (Лтнія ночи, VI). Такіе порывы отчаянія влекутъ за собою у нашей поэтессы минуты скептицизма, выражающагося то въ бурныхъ протестахъ, обращенныхъ къ Богу, то въ горькой ироніи. ‘Не плачьте, скорбящіе!— восклицаетъ она въ одномъ изъ своихъ стихотвореній,— думаете ли вы, что тамъ, высоко, въ тихомъ неб, вашъ стонъ, отраженный порогомъ золотыхъ звздъ, нарушитъ спокойствіе Бога?… Охъ, свтъ слишкомъ великъ! вы на немъ слишкомъ малы! Хотя бы вы плакали кровавыми слезами, ничто не измнится въ вчно одинаковомъ пространств. Крикъ притсненныхъ бдняковъ не достигаетъ туда, гд безконечность слышитъ движеніе атомовъ… Никакой голосъ не раздастся вамъ изъ тишины: молчаніе — сила боговъ! Кто знаетъ, больше ли вситъ и больше ли значитъ въ великой гармоніи созданія послдній крикъ погибающихъ въ отчаяніи, чмъ вздохи увядающихъ розъ? Кто знаетъ, не создаютъ ли гимна скорбные стоны и звуки цпей, пробгая по струнамъ той лютни, которую настраиваетъ Духъ духовъ?… Ахъ, не плачьте, скорбящіе!’ (VI).

‘Если Ты тнь,— обращается она въ другомъ стихотвореніи той же серіи къ Богу,— развйся предо мною, чтобъ мн не протягивать къ Теб напрасно рукъ съ вчною тоской!’ Ее подобныя минуты сомннія въ самомъ существованіи Верховнаго Существа не часты у нашей поэтессы, гораздо чаще она обращается къ нему съ горькими жалобами на несчастія земли, не согласующіяся съ Его величіемъ. ‘Я не жалуюсь,— говоритъ она въ своемъ стихотвореніи подъ тмъ же заглавіемъ,— я не плачу, Боже, хотя втеръ съ глухими стонами разноситъ тучи, полныя слезъ, бродячіе вздохи, по всей этой печальной земл… Я не жалуюсь, хотя нераспустившійся цвтокъ, растоптанный, умираетъ безъ плода… Я не жалуюсь, хотя небеса истины открываетъ только буря своею молніей, хотя въ долинахъ царитъ темная мгла, хотя каждая вершина — бездушная скала, хотя для мыслителя дорога къ Богу идетъ по пропастямъ сомннія…Я не жалуюсь, хотя тоны Твоей вчной гармоніи затихаютъ среди диссонанса дикихъ страстей, хотя, создавши цлые милліоны тлъ, Ты такъ мало далъ намъ духовъ! Я не жалуюсь, хотя Твои народы идутъ, не зная откуда, куда и зачмъ, и, ударяя другъ въ друга, какъ морскія волны, уничтожаютъ работу столтій… Ее жалуюсь я, хотя Твои алтари не горятъ факеломъ вчнаго свта, хотя сынамъ твоимъ имя ‘бдняки’, а бдность такъ часто — преступленіе. Ее жалуюсь я, хотя сердце человка Ты выковалъ изъ тщетныхъ порывовъ, не изъ силы, хотя для скорбящихъ дорога такъ далека до успокоенія — могилы, хотя идеалъ, разбитый на части, не создаетъ общаго центра для духовъ, хотя чрезъ упоеніе чистйшихъ восторговъ просвчиваетъ пламя земныхъ страстей. Я не жалуюсь, хотя солнце не свтитъ въ хат бдняка, въ темниц преступника, хотя поколнія угрюмыхъ столтій пропадаютъ въ гнусной тоск, хотя столько грусти и слезъ на этой земл, столько несчастья, ахъ! и столько вины, _ухотя надъ блдными толпами народовъ бьютъ ужасные часы!… Я не жалуюсь!… И чмъ поможетъ свту, хотя бы я потрясла его ураганомъ моихъ жалобъ?… Мн грустно только, что Ты, Великій Боже, господинъ надо всею этою нуждой!’ Мы нарочно привели почти цликомъ это стихотвореніе, чтобы дать боле ясное понятіе о манер Конопницкой. Это и другія подобныя ему по тону стихотворенія, заслужившія даже поэтесс въ извстной части польскаго общества и печати репутацію вольнодумной писательницы, выражаютъ, однако, лишь извстные моменты въ ея настроеніи, не низвергающіе тхъ основъ ея міросозерцанія, о которыхъ мы говорили выше. Вообще пессимистическое настроеніе не остается господствующимъ въ ея поэзіи и здсь заключается важное различіе между нею и Надсономъ. Тогда какъ личный элементъ, вносившійся этимъ послднимъ въ его созданія, былъ самаго безотраднаго характера и сообщалъ всей его поэзіи унылый и даже нсколько мрачный оттнокъ, въ произведеніяхъ Конопницкой пессимизмъ вскор смняется другимъ, боле бодрымъ настроеніемъ. Произведенія, подобныя вышеприведеннымъ, встрчаются, правда, во всхъ трехъ томахъ ея стихотвореній и своею фразой мы не хотли сказать, чтобы такое настроеніе отличало по-преимуществу какой-либо одинъ періодъ ея дятельности. Эти произведенія вырываются у нея по временамъ, какъ крикъ наболвшаго сердца, вопль души, уставшей въ борьб и отчаявающейся достигнуть своей цли, и въ этомъ смысл, но не боле, они составляютъ характерную особенность ея таланта. Великія идеи въ особенности обладаютъ способностью подвергать своихъ адептовъ припадкамъ мучительнаго скептицизма. Говоря словами нашей поэтессы, ‘жизнь — какъ вода. Кто хочетъ пить изъ глубины, у того полны уста горькой пны’.

И такъ, пессимистическое настроеніе не возобладало въ талант Конопницкой. Чувство пересилило у нея разсудочный скептицизмъ и ея внутренняя борьба нашла себ исходъ въ проповди дятельной любви, которая должна, по ея мннію, сгладить общественныя неравенства. Особенно ярко и образно выражена эта мысль въ одномъ небольшомъ стихотвореніи, въ которомъ поэтесса, въ смлыхъ образахъ обрисовавъ разладицу, царствующую въ жизни человчества, призываетъ народы ‘разбудить Христа отъ его мраморнаго покоя’.

Вы разбудите Того, кто питаетъ голодныхъ,

Жаждущихъ поитъ,—

Пусть Онъ смиритъ разъяренность пучинъ многоводныхъ,

Ихъ успокоитъ.

Вы разбудите Того, кто нагихъ одваетъ

Краемъ хитона:

Молнія блещетъ и буря міръ мглой покрываетъ,

Мчась разъяренно

Горячее сочувствіе къ бднымъ и униженнымъ, вчное стремленіе облегчить ихъ участь съ теченіемъ времени становится основною темой ея поэзіи. ‘Еслибъ была я Богомъ, я каждому дала бы спокойствіе, свтъ и здоровье’,— говоритъ она, и разладъ между ея врой въ Бога и существующею на земл нуждой не мало содйствуетъ увеличенію того грустнаго оттнка, который лежитъ на ея произведеніяхъ. Послдній не мшаетъ, однако, тому, чтобы въ творчеств ея сказывалась бодрая сила, знающая свою цль и неуклонно стремящаяся къ ней. Поэтесса сама опредляетъ значеніе своей дятельности и опредленіе это по своему смыслу очень близко къ тому, какое давалъ своему творчеству Некрасовъ. Крестьянская хата, какъ главная жертва общественной несправедливости, становится предметомъ, къ которому преимущественно обращаются мысли писательницы, примиреніе интеллигенціи съ низшими классами народа представляетъ собою цль, къ которой она стремится, и лучшія ея лирическія стихотворенія посвящены этимъ темамъ. Таково, напримръ, небольшое стихотвореніе Na progu (На порог), напоминающее по своей мысли Некрасовское Сыны народнаго бича:

Какъ посл долгихъ лтъ разлуки къ брату братъ

Упавъ въ объятія, отъ слезъ молчитъ при встрч,

Такъ мы, когда стоимъ у вашихъ бдныхъ хатъ,

Отъ трепета сердецъ связать не можемъ рчи,—

Куда мы отошли о гд остались вы?

О, почему у насъ не вмст шла дорога?

Зачмъ мы велики, вы-жь мали такъ, увы?…

Кто дастъ на то отвтъ передъ судомъ у Бога?…

О братья! если есть въ чемъ повиниться намъ,—

Сейчасъ, теперь простимъ… раздоровъ, слезъ довольно…

Вы обнимите насъ… идемъ мы сами къ вамъ,

Вдь, мы виновнй васъ и потому вамъ больно!

Но, призывая современниковъ къ новой будущности, Конопницкая не ограничивается общими фразами: она ясно и твердо указываетъ путь къ намченной цди, что составляетъ даже нкоторую противуположность съ царящею обыкновенно въ ея лирическихъ стихотвореніяхъ нсколько туманною оболочкой. ‘Будущность — это трудъ,— говоритъ она въ одномъ изъ своихъ произведеній,— она не сойдетъ съ неба ни по какому чуду, но ее нужно добыть и посвятить на службу ей годы энтузіазма, уносящаго сердца въ область идеала. Кто ждетъ, тотъ сталкиваетъ на плечи своего сына крестъ, подъ которымъ ломится самъ…’ ‘Довольно уже оглядываться на сыновей! Имъ — внки изъ розъ, намъ — терніи и лавры. Намъ — бой и гибель въ полномъ тревоги пилигримств, имъ — ясный разсвтъ и тихія, свтлыя дороги’. Сознавая, что эта желанная будущность можетъ придти на землю двумя путями, поэтесса вс свои симпатіи отдаетъ, такимъ образомъ, пути упорнаго труда, оживленнаго любовью къ людямъ. Въ этомъ смысл особенно характерно другое небольшое стихотвореніе, принадлежащее къ той же серіи, въ которомъ поэтесса оправдывается отъ обвиненія въ несбыточныхъ желаніяхъ, говоря, что не все, правда, въ человческой власти, но каждый долженъ и можетъ позаботиться объ образованіи ‘хлопскаго ребенка’, ‘а затмъ толкнуть его въ объятія своего сына и сказать: вы — братья’. Эта-то проповдь братской любви, на почв которой должно развиться лучшее будущее, представляя собою кульминаціонный пунктъ въ развитіи лирической поэзіи Конопницкой, составляетъ, вмст съ тмъ, наиболе симпатичную сторону ея таланта. Рзкій же разладъ между желаніями поэтессы и дйствительностью, обусловившій т проникнутыя пессимизмомъ произведеній, о которомъ мы говорили выше, положилъ и на всю лирическую поэзію Конопницкой глубоко-скорбный отнечатокъ, проявляющійся даже и въ тхъ созданіяхъ ея, непосредственныя темы которыхъ, казалось бы, далеки отъ страданій народной жизни. Память о народ и его несчастіяхъ не покидаетъ писательницу и тогда, когда она на чужбин восхищается красотой могучей природы, и польскій хлопъ со своею нуждой вчно стоитъ нмымъ укоромъ передъ ея глазами. Съ этимъ соединяется у нея и горячая любовь къ родин, заставляющая ее въ чужой стран вспоминать о своемъ ‘далекомъ кра’ и своей ‘милой деревушк’, не покидать которой упрашиваетъ она солнце.

Таковы главныя характерныя черты лирическихъ произведеній Конопницкой. Чтобы не допустить, однако, существеннаго пробла, намъ нужно упомянуть еще объ одномъ вид ея лирики, именно о стихотвореніяхъ съ темами, такъ сказать, отвлеченными, наприм., Прошлое и будущее, Надежда, Тоска и др. По яркости и смлости образовъ, сил выраженія и но граціозности формы, вообще составляющей одно изъ видныхъ качествъ Конопницкой, эти произведенія достойны занять не послднее мсто въ ряду другихъ ея созданій. Въ нихъ особенно находитъ себ примненіе пріемъ, вообще нердко употребляющійся этою писательницей,— накопленіе массы образовъ, тмъ сильне дйствующихъ на воображеніе читателя. По внутреннему содержанію своему, однако, эти стихотворенія, которыхъ, впрочемъ, не особенно много у Конопницкой, не стоятъ уже такъ высоко: въ нихъ замтно сильное вліяніе поэзіи Виктора Гюго, имется иного реторики и далеко нтъ уже такой силы чувства, какая отличаетъ лучшія лирическія произведенія нашей поэтессы. Вообще говоря, чувство, носящее не личный, а общечеловческій характеръ, въ соединеніи съ глубокою и серьезною мыслью, составляетъ главное достоинство лирики Конопницкой. Мы видли выше, какъ видоизмняется это чувство въ ея произведеніяхъ, переходя отъ бодрости къ унынію и обратно, но по преимуществу нося характеръ тихой грусти, мы видли и то, какія мысли занимаютъ главное мсто въ лирической поэзіи нашей писательницы. Теперь перейдемъ ко второму отдлу ея произведеній, рисующихъ народную жизнь боле или мене объективно.

II.

Если въ разобранныхъ уже произведеніяхъ Конопницкой мы имли дло со стремленіями и идеями самой писательницы, высказываемыми ею прямо отъ своего лица, съ ея общими взглядами на поэзію и жизнь, то въ томъ отдл ея созданій, къ которому мы переходимъ теперь, мы познакомимся съ явленіями самой жизни въ томъ вид, какъ они отразились въ сознаніи писательницы,— той жизни, къ которой ее влекли знакомыя уже намъ ея симпатіи. Эти произведенія помогутъ намъ окончательно уяснить себ внутренній міръ поэтессы и характерныя особенности ея творчества. Въ нихъ она рисуетъ намъ тотъ классъ людей, который наиболе страдаетъ подъ бременемъ неравномрнаго распредленія жизненныхъ благъ и служба которому составляетъ, по ея убжденію, обязанность всякаго человка,— классъ простаго народа. Въ нихъ она изображаетъ ту болзнь, лечить которую призываетъ въ своихъ лирическихъ произведеніяхъ. Прежде чмъ разбирать, однако, содержаніе ихъ, остановимся на минуту, чтобы сказать нсколько словъ о той форм, въ которую они облечены.

Выше мы назвали эти произведенія Конопницкой эпическими. Въ сущности, это не совсмъ такъ. Такое названіе можетъ быть примнено только къ большинству ихъ, но значительную часть составляютъ такія, въ которыхъ лирическій элементъ ршительно преобладаетъ. Есть, однако, существенная разница между этими лирическими стихотвореніями и тми, о которыхъ шла рчь выше. Тогда какъ послднія представляютъ собою прямое выраженіе чувствъ и стремленій самой писательницы, первыя есть ничто иное, какъ замаскированный эпосъ. Въ нихъ поэтесса становится на мсто изображаемыхъ ею людей и говоритъ отъ лица послднихъ, стушевывая свою собственную личность. Такимъ образомъ, хотя эти произведенія, если строго слдовать опредленію различныхъ родовъ поэзіи, должны бы были получить названіе лирическихъ, но боле внимательное разсмотрніе показываетъ намъ, что лиризмъ этотъ не боле, какъ одна вншняя форма. Съ другой стороны, и т стихотворенія этого отдла, которыя мы назвали эпическими, не вполн выдержаны въ этомъ отношенія. Безстрастный тонъ эпическаго повствованія слишкомъ холоденъ для поэтессы и часто, утомившись имъ, она позволяетъ себ боле или мене длинныя лирическія отступленія. Несмотря, однако, на это не полное соотвтствіе качествъ произведеній установленнымъ рамкамъ, въ общемъ можно принять указанное нами различіе между двумя группами стихотвореній этого отдла, какъ эпическою и лирическою.

Въ первой относится, прежде всего, рядъ стихотвореній, помщенныхъ въ первомъ и во второмъ том подъ общимъ заглавіемъ: Картинки (Obraski). Заглавіе это вполн соотвтствуетъ ихъ характеру. Они представляютъ собою рядъ картинъ изъ народной жизни, совершенно самостоятельныхъ по содержанію, но связанныхъ между собою единствомъ мысли, внушившей ихъ писательниц. Въ нихъ она раскрываетъ передъ читателемъ картину той неприглядной матеріальной и умственной нужды, въ которую погружены низшіе классы народа. Жизнь ихъ изображена въ ряд послдовательныхъ моментовъ, служащихъ какъ бы частями одной и той же картины. Нсколько стихотвореній посвящено Конопницкой изображенію той нужды, которая окружаетъ простолюдина съ самаго ранняго дтства и непосильное бремя которой подчасъ отправляетъ его въ безвременную могилу. Таково, напримръ, прекрасное и глубоко продуманное стихотвореніе: Ясь не дождался (Jas nie doczekal). Поэтесса рисуетъ вамъ убогую, мрачную и холодную избу, въ первый разъ посл долгой зимы освщенную весеннимъ солнцемъ. Только въ углу избы сіяетъ золоченый образъ, ‘какъ будто бы Тотъ, Кто Богъ бдныхъ и милосердіе, и утшеніе скорбящихъ, могъ собирать сокровища у Своего алтаря и стоять въ блеск пурпура и драгоцнныхъ каменьевъ, когда голодные, бдные и оставленные люди, колнопреклоненные предъ Нимъ, ударяютъ себя въ свою нагую грудь!’ Среди этой бдной обстановки сидитъ хозяинъ избы, работникъ, и лучи весенняго солнца напоминаютъ ему о сын, не дождавшемся весны и умершемъ зимой отъ холода и голода. ‘Рукавомъ своей грубой рубахи онъ отираетъ скатившуюся у него по щек слезу, такую мутную, тяжелую и большую, какъ будто это была не капелька воды, а камень, выброшенный изъ души’. Свое описаніе зимы, сгубившей Яся, и его смерти писательница заканчиваетъ слдующими словами: ‘Онъ лежитъ въ могилк и никогда уже никакой свтъ не пробудитъ и не освтитъ его души… Никогда не подниметъ онъ своихъ дтскихъ глазъ на великія чудеса созданій природы и никогда энтузіазмъ къ знанію и свобод не вырветъ у него изъ груди восклицанія: ‘ты человкъ!’ ‘Ахъ!— продолжаетъ поэтесса,— сколько такихъ могилъ на земл и какъ грустны такія могилы! Человчество должно жить всми силами, а нужда ежедневно отнимаетъ у него силы. Этотъ рядъ маленькихъ гробовъ на кладбищ, поражающій грустнаго мыслителя,— это безплодный посвъ, брошенный даромъ, цвтъ безъ плода и потерянное зерно. Чрезъ могилы, въ которыхъ спятъ эти дти въ глухомъ молчаніи смерти, человчество, обднвшее и силами, и духомъ, идетъ такъ медленно, какъ будто цль отходитъ отъ него. О братья! разв на насъ совсмъ нтъ вины въ томъ, что Ясь не дождался солнца?’

Чрезвычайно близко къ этому и по мысли, и по сюжету другое стихотвореніе — Безъ крова, въ которомъ также изображается смерть бднаго мальчика, на этотъ разъ въ город. Не найдя себ пристанища въ морозную зимнюю ночь, онъ замерзаетъ на улиц, передъ запертымъ храмомъ, въ который напрасно пытался войти. И это стихотвореніе написано въ такомъ же страстномъ, лирическомъ тон, какъ вышеприведенное. Вотъ для примра его окончаніе: ‘Окостенвшій ребенокъ устремилъ взоръ на небо, на которомъ блестлъ млечный путь, онъ хотлъ бы жаловаться, но матери нтъ у него, и онъ обращается къ Богу: ‘Отче нашъ’… Какъ, царскій сынъ! Отца твоего народы называютъ Богомъ, а ты, глядя на этотъ небесный дворецъ, умираешь безъ крова, за порогомъ? ‘Отче нашъ’, говоришь ты… а чей же ты братъ? Не тхъ ли, которые пребываютъ въ роскоши, съ омертввшею душой и громкимъ стукомъ полныхъ кубковъ заглушаютъ твои угасающіе стоны? ‘Отче нашъ’… Боже! слышишь ли Ты этого ребенка, раскрывающаго свои блыя отъ нужды уста? Ахъ! онъ вритъ, что Ты — отецъ ему, и съ такою врой умираетъ! Дитя молилось… отъ дыханія его устъ подымался легкій, серебристый туманъ, сперва теплый и голубовато-блый, затмъ удивительно прозрачный. Наконецъ, онъ исчезъ… полуоткрытыя губы перестали шептать молитвы и жалобы и передъ темнымъ, молчаливымъ зданіемъ ребенокъ умеръ — безъ крова’. Но и смертью не всегда кончаются невзгоды бднаго ребенка. Напрасно мать одного изъ такихъ дтей проситъ сельскіе колокола звонить по ея сын. У колоколовъ — ‘твердыя сердца, холодная грудь’, и они требуютъ за свою услугу ‘блый талеръ’. Когда его не оказывается у крестьянки, сынъ ея остается безъ погребальнаго звона: по немъ звонятъ ‘только т колокольчики, которые ростутъ въ лсу, чтобы звонить при проводахъ клоповъ въ печальный путь’ (Изъ хаты, III). Не веселыми красками рисуетъ поэтесса жизнь и тхъ крестьянскихъ дтей, которыя переживаютъ годы ранняго дтства: нужда часто гонитъ ихъ изъ родимаго дома въ чужіе люди, гд и приходится имъ служить, выслуживая себ ‘рубаху да старые сапоги’, ‘пока работа согнетъ’ ихъ, ‘пока Богъ ихъ увидитъ съ высокаго неба’. Но особенно мрачной представляется будущность крестьянской двушки, вынужденной, благодаря смерти отца и грозящаго семь голода, искать себ работы въ город. Въ небольшомъ стихотвореніи подъ заглавіемъ Сгинетъ ли? поэтесса представляетъ намъ ее на пути въ столицу, рисуетъ противуположность между покинутою ею мирною семейною жизнью въ деревн и тмъ шумомъ, блескомъ и грязью, которые ожидаютъ ее въ город, и задается вопросомъ, уцлетъ ли она здсь или погибнетъ, какъ погибли уже тысячи? Такая погибель представляется еще боле легкой для дтей, выросшихъ въ самомъ город, и поэтесса выводитъ передъ нами одно изъ нихъ: ‘Она была еще ребенкомъ по возрасту, но по ея задумчивымъ, мутнымъ глазамъ, по блднымъ губамъ, полуоткрытымъ, но не улыбавшимся… видно было, что для этого ребенка нтъ уже на свт никакой тайны, что онъ знаетъ искушенія и нужды, и грха, и оцпенніе мрака и вины, угрюмые часы голода и холода, и слезы, и обиды, и мрачное пламя, загрязняющее чело и прогрызающее тло, и выжигающее черныя пятна на совсти’… ‘Но эту двочку,— продолжаетъ поэтесса,— нужда породила и нужда воспитала, улица была ея суровою учительницей. Жизнь безстыдна передъ бдняками’ (Дв весны). Та же нужда и невжество, которыя однихъ приводятъ къ позору, въ другихъ случаяхъ порождаютъ преступленіе, и ребенокъ, ‘такой еще маленькій, что могъ бы плакать и звать мать, если бы была у него мать’, становится предъ судомъ. Судь, сжалившемуся надъ мальчикомъ, приходитъ въ голову спросить, есть ли въ деревн школа? Отвтъ получается отрицательный. ‘Судья смотрлъ на дрожащаго ребенка, на его нагія, худыя и синія руки, на впалую грудь и скудные лохмотья, на мутный, стеклянный блескъ этихъ глазъ, въ которыхъ могли бы, однако, отражаться небеса, на маленькую головку, въ которой спящая мысль не знала другаго свта, кром солнца, и другихъ живительныхъ впечатлній, кром росы’. Передъ глазами судьи внезапно возстаетъ видніе: ему кажется, будто онъ видитъ будущее, ‘считающее плоды на пустомъ пол и вызывающее на судъ цлыя поколнія’. ‘И видлъ онъ, какъ шли густыя, темныя толпы и задерживали движеніе земнаго шара въ пространств. И, полный тревоги и задумчивости, онъ замтилъ, что эти толпы составляли громадную тучу, черезъ которую не могло пробиться солнце, и надъ землею тысячелтія царствовалъ мракъ… Онъ видлъ, что эта толпа — сила, потерянная для великихъ цлей и стремленій человчества, и читалъ въ грозномъ взгляд будущности, что она хочетъ разсчета за милліоны’… Онъ слышитъ откуда-то голосъ, произносящій судъ надъ дломъ мальчика. ‘Пусть васъ разсудитъ Христосъ,— говорилъ голосъ,— кто боле виновенъ: этотъ ли бднякъ, не знающій дороги и блуждающій во мрак, или вы, исписывающіе толстые томы уголовныхъ законовъ и не заботящіеся о томъ, чтобы учить дитя-сироту. Пусть васъ судитъ Христосъ! Но черный крестъ стоялъ неподвижно и тихо на стол, какъ алтарь, отвчающій молчаніемъ на слезы…’ (Предъ судомъ).

Нетрудно видть, что въ этой своего рода маленькой портретной галлере, представленной писательницей, послдняя обращаетъ свое вниманіе, главнымъ образомъ, не одну сторону народной жизни, на т невзгоды, которыя постигаютъ простолюдина въ дтств, являясь результатами матеріальной и умственной скудости окружающей его обстановки. Эти невзгоды тяжело отражаются на всей жизни человка, внося въ нее глубокое горе, подчасъ приводя дтей къ смерти, а иногда еще къ худшему — къ позору и преступленію. Вторая яркая черта въ изображеніи быта крестьянскихъ дтей у Конопницкой — это указаніе на ихъ безпомощность, проистекающую, съ одной стороны, вслдствіе ихъ соціальнаго положенія, съ другой — благодаря недостатку сочувствія къ нимъ у тхъ, чья помощь могла бы скрасить ихъ жизнь. ‘Жестокія сердца, холодныя груди’, окружающія крестьянскаго ребенка, рано заставляютъ его задумываться надъ вопросомъ: ‘отчего, хотя пришелъ Христосъ, такъ плохо на свт? и отчего, хотя каждый годъ ребята идутъ объ Рождеств колядовать на панскій дворъ, онъ съ тхъ поръ, какъ живъ, не помнитъ, чтобы кто приходилъ изъ двора въ хату и говорилъ: ‘братья, Христосъ родился!’ Отчего?’ (Съ колядкой). Характерны слова, которыми Конопницкая заканчиваетъ это стихотвореніе: ‘Дитя! мракъ ночи скрываетъ день, который отвтитъ на твои вопросы. Лишь бы не взошелъ онъ судомъ конечныхъ бдствій надъ моремъ и сушей! Лишь бы громъ мести не повторилъ будущему вку твое: отчего?!’ Оттняя въ своихъ произведеніяхъ отсутствіе гуманныхъ, братскихъ отношеній между высшими и низшими классами общества, указывая, что при этомъ на первые ложится отвтственность за бдствія вторыхъ, поэтесса сама проникнута горячею любовью къ тмъ дтямъ бдняковъ, которыхъ она выводитъ передъ читателемъ: самыя темныя стороны ихъ жизни освщаются и согрваются ея теплымъ чувствомъ и тмъ глубокимъ пониманіемъ причинъ этихъ темныхъ сторонъ, которое она вноситъ въ свои произведенія.

Т же черты сказываются и въ изображеніи поэтессой жизни взрослыхъ людей этого класса, какое мы находимъ въ стихотвореніяхъ того же цикла. И здсь она указываетъ, какъ губительно отражается на народной жизни нужда и какъ безчеловчны подчасъ бываютъ отношенія, устанавливаемыя закономъ, не принимающимъ во вниманіе возможныхъ случайностей человческой жизни. Таково, напримръ, стихотвореніе Вольный наймитъ. Поэтесса рисуетъ здсь крестьянина, обратившагося въ бездомнаго рабочаго, благодаря одной изъ тхъ случайностей, которыми такъ богата крестьянская дйствительность. ‘Тяжелъ былъ этотъ годъ: наводненіе уничтожило своимъ серебрянымъ бичомъ весенніе посвы и земля въ слезахъ едва породила солому да пустые колосья. Бднякъ, выгнанный изъ хаты, за которой накопились недоимки, не прощался ни съ кмъ… Онъ завязалъ только въ платокъ горсть земли и пошелъ по дорог. Тихо голубое небо, эхо псни откуда-то изъ-подъ лса привтствуетъ восходъ… Остановился вольный наймитъ и отеръ слезу полой своей свиты’. Дале указывается та горькая иронія, которая заключается въ самомъ его названіи. ‘Онъ свободенъ, такъ какъ отъ узъ, какими приковывало его родимое поле, на которомъ онъ ронялъ кровавый потъ, его уже развязала бездушная статья жестокаго закона… Онъ свободенъ, такъ какъ послдній его сирота, опухшій съ голоду весною, умеръ… Даже старый песъ остался у плетня и тихо воетъ. Онъ свободенъ!— онъ можетъ идти или отдыхать, или проклинать съ отчаяніемъ, можетъ безумствовать, плакать и пть,— Богъ проститъ ему. Можетъ онъ замерзнуть отъ холода, какъ ворона, биться головой о землю, какъ бшеный… Отъ восхода солнца и до захода ничто не измнится… Что же онъ стоитъ? Вдь, онъ воленъ, какъ птица. Хочетъ — пусть живетъ, а хочетъ — пускай умираетъ, утомится ли онъ, схватится ли за работу, никто ему не мшаетъ. И хотя бы онъ рвалъ волосы на голов, никто не спроситъ, что онъ длаетъ, какъ живетъ… Хотя бы палъ онъ трупомъ, никто не скажетъ ни слова…’ Въ такихъ яркихъ краскахъ рисуетъ Конопницкая несчастье жертвы нужды. Но бываютъ жертвы еще боле несчастныя, обращикъ которыхъ мы видли выше въ изображенной ею городской двочк, и вотъ поэтесса ведетъ читателя въ мрачный вертепъ разврата, ‘гд царитъ всегда ночь, тяжелая, грустная ночь, въ которую никто не видитъ сновъ о свт, о Бог’. Но въ выбор момента и здсь сказывается глубокая человчность писательницы, умющей найти лучъ свта въ самой темной душ. Она представляетъ собранныхъ здсь жалкихъ двушекъ въ ту минуту, когда он, увлеченныя игрой старика-скрипача, всего нсколько часовъ назадъ потерявшаго дочь, забываются въ простой деревенской псн, ‘снова пріобртя на одинъ часъ невинность сердца, домъ и семью, душевное спокойствіе, и Бога, и солнце’. Подъ звуки этой псни у одной изъ нихъ пробуждаются воспоминанія: она видитъ старую мать, сдаго отца и своего Янка, и обольстившаго ее панича, и ‘изъ сомкнутыхъ глазъ катятся горячія слезы’. Но забвеніе непродолжительно: входятъ танцоры, начинается балъ, и же двушка первая бросается въ объятія танцора. Въ произведеніяхъ Конопницкой находитъ себ мсто не только изображеніе народной нужды и тхъ грустныхъ и безобразныхъ явленій, которыя она вызываетъ, но и такого народнаго горя, которое хотя и вызывается тоже общими условіями современной общественной жизни, но условіями иного порядка. Такъ, напримръ, въ стихотвореніи Хлопское сердце она выводитъ крестьянку-мать, провожающую своего сына въ рекруты. Вотъ какъ описываетъ ее поэтесса: ‘Полдня уже стояла она неподвижно, безсильно свсивши об руки и упорно смотря на зданіе, гд въ зал стригли и одвали рекрутовъ. Въ рук держала она убогій узелокъ, жалкое и бдное имущество сына, ея угасшее, пожелтвшее и окаменлое лицо было мрачно и тихо, какъ пустыня, и только стиснутыя, дрожащія губы выдавали какую-то страшную душевную боль…’ А вотъ описаніе встрчи ея съ принятымъ уже въ солдаты сыномъ: ‘Съ трескомъ открыли двери залы, въ толп только онъ одинъ былъ виднъ ея глазамъ… ея Ясекъ… она замчаетъ удивительныя перемны: какіе-то трагическіе, суровые отблески упади уже на эту обнаженную голову, которую еще сегодня осняли льняные волосы. Она всплеснула руками и смотритъ ему въ глаза. Онъ подошелъ молча, былъ онъ блденъ и слезы, залегшія гд-то подъ сердцемъ, большими солеными каплями текли у него по щекамъ. ‘О, матушка!’ — ‘Не плачь! панъ Езусъ поможетъ… Ты голоденъ, возьми, подкрпись на дорогу’… Она подала ему хлбъ, онъ вынулъ ножъ изъ кармана, отрзалъ кусокъ и шепнулъ: ‘Не могу, не могу, матушка, одинъ!…’ Какъ платокъ она поблднла, но разломила хлбъ и да съ сыномъ’. Въ послднюю минуту разставанія наболвшее сердце матери не выдерживаетъ и разрывается. Такой конецъ нсколько бьетъ на эффектъ, но въ цломъ стихотвореніе проникнуто глубокимъ и искреннимъ чувствомъ. На ряду съ этими разнообразными проявленіями горя въ народной сред польская поэтесса обращаетъ свое вниманіе и на другую важную сторону жизни въ ней, на существующую здсь, но остающуюся неудовлетворенною жажду знанія, жажду умственнаго труда и наслажденія. Такую жажду чувствуетъ представляемый ею работникъ, освобождающійся въ субботу отъ ‘скрежещущей зубцами машины’ и получающій плату за свой недльный трудъ. Ища отдыха посл тяжелой работы, онъ останавливается передъ ‘яркою надписью, гласящей, что здсь онъ подучитъ громкую музыку, шумное удовольствіе и забвеніе всхъ своихъ ранъ’. Но контрастъ между шумомъ трактира и тишиной лтняго вечера заставляетъ его колебаться. ‘Этотъ прозрачный, розовый вечерній полумракъ наввалъ ему въ голову какія-то думы о весн, тишин, природ и Бог, какіе-то вопросы о жизни, свт безпорядочно вставали въ душ’. ‘Онъ чувствовалъ, что есть удовольствія выше и чище шума пьяной толпы и музыки, разнузданнаго своеволія, бряцанья стакановъ, проклятій и криковъ… Но гд ихъ найти? Ахъ, еш бы въ этой толп онъ услышалъ какое-нибудь доброе, умное слово, которое освжило бы росою его жаждущую мысль, какъ серьезно и вдумчиво онъ бы слушалъ! Какъ охотно подлился бы онъ біеніемъ сердца, пожатіемъ своей мозолистой руки! Съ какою радостью пожилъ бы хотя минуту жизнью знанія и свта!’ Но, не слыша такого слова, ‘блдный рабочій постоялъ, подумалъ и пошелъ въ шинокъ’.

Такихъ образомъ, мы видимъ, что и въ изображеніи самой народной жизни Конопницкая остается врна проповдуемымъ ею взглядамъ, обращая главное вниманіе свое на болзненныя явленія этой жизни, составляющія, однако, вполн естественное и необходимое послдствіе ненормальности современныхъ соціальныхъ условій. Отсутствіе въ ныншней жизни идеала братства и отказъ отъ реальнаго осуществленія этого идеала даже тамъ, гд имется теоретическое сознаніе его, и представляютъ собою тотъ коренной грхъ, борьба съ которымъ составляетъ существенное содержаніе и этой части произведенія Конопницкой. И въ самомъ дл, сна не относится хладнокровно къ изображаемымъ ею явленіямъ: они слишкомъ рзко нарушаютъ ея завтный идеалъ, въ нихъ сквозитъ слишкомъ рзкое противорчіе съ великими идеями любви и справедливости и слишкомъ ясно выступаетъ въ нихъ тяжелое человческое страданіе и горе. Это обстоятельство въ значительной степени обусловливаетъ собою и т лирическія отступленія, которыя такъ часты въ этихъ стихотвореніяхъ, какъ въ этомъ можно убдиться изъ приведенныхъ выше выдержекъ. Я приведу только еще два мста, чтобы ясне обрисовать общій характеръ этихъ отступленій. Въ стихотвореніи Хлопское сердце поэтесса, упомянувъ, что крестьянка одта въ сермягу, продолжаетъ: ‘Грустная вещь — эта срая сермяга, пропитанная потомъ и слезами и оборванная на согнутой отъ работы и несчастья спин бдняка… И грустная вещь она, и отбитъ того, чтобы надъ нею подумать, и сама по себ такъ возбуждаетъ малость, какъ будто это не лохмотья, а живая рана на народномъ тл. Когда-нибудь, когда минуютъ бури и вихри и разъяснится небо, объ этой сермяг будутъ говорить въ мір и называть ея исторію эпопеей народовъ. И, можетъ быть, тогда даже мы, мы сами, будемъ хранить этотъ жалкій, грязный, изорванный лоскутъ среди народныхъ сокровищъ и памятниковъ і обливать слезами!’ Вотъ еще другое мсто, нсколько иное по своему частному сюжету, но съ тмъ же основнымъ характеромъ. Въ стихотвореніи Безъ крова поэтесса обращается къ морозной зимней ночи: ‘Ахъ, если бы я была тобой, королева! Я въ эту снжную вьюгу дала бы величайшій брилліантъ, что свтитъ въ лазури, бднымъ на хлбъ и огонь для дтей… И знаю я, что небо не стало бы блдне, если бы за одну звзду на неб свтились слезами въ воздух ясные глаза, въ которыхъ воскресла жизнь’… Эти два мста различны, правда, по непосредственно выраженнымъ въ нихъ мыслямъ, но оба они имютъ то общее свойство, что какъ бы подчеркиваютъ и усугубляютъ мысль всего стихотворенія. Чувства писательницы не выдерживаютъ того сдержаннаго тона, который необходимо господствуетъ въ повствовательныхъ произведеніяхъ, и выбиваются лирическимъ порывомъ. При такомъ горячемъ отношеніи писательницы къ вопросу о нуждахъ народа, вполн естественно ожидать съ ея стороны сочувственнаго отношенія ко всякой дятельности, искренно стремящейся удовлетворить этимъ нуждамъ. Мы и дйствительно находимъ у нея опоэтизированіе такого рода дятельности въ одномъ изъ лучшихъ ея стихотвореній подъ названіемъ: Изъ сельской школы, гд описываются похороны сельской учительницы. Глубоко прочувствованными и поэтическими штрихами набрасываетъ Конопницкая образъ этой учительницы. ‘Молодая жница смло встала на пол общаго труда и все время терпливо вязала свой тяжелый снопъ. Хотя никто не ободрилъ ее словомъ поощренія, не далъ ей помощи, она стояла на этомъ пол съ утра и до ночи. И только по временамъ, блдная, измученная, съ мокрыми глазами, она простирала въ далекое пространство свои усталыя руки, и только по временамъ шептала: ‘какъ темно! когда же разсвтетъ?’, тщетно борясь съ смертельною немощью, теряя надежду. Ахъ, она была какъ бы радугой, что соединяетъ землю съ небомъ… Была она жаворонкомъ для дремлющей деревеньки, хлбомъ — для духа… Была росою, подкрпляющей на разсвт усталыя растенія… Была звздочкой, свтящей на неб до восхода солнца’. Какъ по серьезности мысли, по нжному, трогательному тону описанія, прикрывающему глубокій трагизмъ, такъ, наконецъ, и по музыкальности стиха, и по прекраснымъ поэтическимъ образамъ стихотвореніе это смло можно поставить въ ряду перловъ поэзіи Конопницкой. Вообще нужно сказать, что форма тхъ произведеній, о которыхъ мы только что говорили, ни мало не уступаетъ форм разобранныхъ выше лирическихъ стихотвореній. И здсь мы находимъ тотъ же легкій, звучный стихъ, тотъ же богатый поэтическій языкъ, наконецъ, то же разнообразіе размровъ. Но съ особенною яркостью эти послднія качества таланта писательницы могли проявиться въ тхъ ея созданіяхъ, гд она, пользуясь лирическою формой народной поэзіи, рисуетъ намъ крестьянскую жизнь устами самихъ крестьянъ. По содержанію своему эти произведенія часто очень близки къ вышеприведеннымъ. Въ нихъ звучатъ часто т же мотивы тяжелой нужды, отравляющей человку жизнь, заставляющей его покинуть родину и идти въ далекіе края или даже доводящей его до самоубійства, лишь бы не слышать, какъ ‘въ изб стонетъ жена, такъ что дрожитъ вся хата’, не знать, что ‘въ изб голодныя дти, а на гумн нтъ хлба’ (Съ луговъ и полей, III). Здсь есть и псня парня, идущаго въ солдаты и просящаго мать сшить ему рубашку, чтобы, если подучитъ онъ пулю въ грудь, ‘имть на сердц рубашку изъ нашего льна, изъ нашей деревеньки’ (Na fujarce_yIII), есть и унылыя, полныя безъисходнаго горя и отчаянія псни крестьянъ, жалующихся на свою тяжелую хлопскую долю, при которой они теряютъ отъ голода своихъ дтей и не въ состояніи помочь имъ. Но на ряду съ такими, знакомыми уже намъ мотивами въ этихъ созданіяхъ творческой фантазіи писательницы отражается и другая, боле свтлая сторона народной жизни. Въ нихъ проходятъ передъ читателемъ и крестьянская двушка съ ея довольствомъ своею двичьею долей, своимъ возлюбленнымъ Стасемъ и своею родною деревенькой, и парень, влюбленный въ двушку, любящій ее горячо, безъ посредства свахъ, родителей и кумовьевъ, и на этихъ картинахъ чистаго и тихаго счастья простыхъ людей успокоивается возмущенное чувство. Поэтесса изображаетъ и неясные, туманные порывы куда-то въ неизвстную даль, ‘за десятое море’, просыпающіеся порою въ груди деревенской молодежи, выставляетъ и ту глубокую любовь къ родимой земл и природ, которая коренится въ душ крестьянина и которая заставляетъ его отказываться отъ выгоднаго предложенія нмцевъ купить у него землю. ‘Богатъ ты, нмецъ,— отвчаетъ крестьянинъ,— и набитъ твой кошелекъ, но для этой земли ты еще слишкомъ бденъ… Не продамъ я теб пашни! Возьми свои талеры… Это продаетъ землю, тотъ не нашей вры’. Тмъ не мене, эти свтлые моменты въ жизни крестьянина занимаютъ въ поэзіи Конопницкой подчиненное мсто, тогда какъ на первый планъ выступаетъ изображеніе темныхъ сторонъ этой жизни и крестьянскаго горя въ его разнообразныхъ формахъ,— мотивъ, который, лишь въ нсколько иной постановк, чмъ въ эпическихъ произведеніяхъ, разрабатывается поэтессой въ ея лирическихъ стихотвореніяхъ съ самыми различными оттнками. Большинство этихъ стихотвореній, яркими красками рисующихъ народную долю, въ то же время, вполн соотвтствуетъ и народнымъ понятіямъ, но нкоторымъ изъ нихъ можетъ быть справедливо сдланъ упрекъ въ излишней сантиментальности. Что касается формы этихъ произведеній, то въ ней, прежде всего, поражаетъ изумительное разнообразіе размровъ, находящихся въ распоряженіи писательницы, и музыкальность, и пвучесть стиха, доходящая до совершенства. Благодаря ей, нкоторыя стихотворенія прямо обращаются въ псни. Конопницкая напоминаетъ въ этомъ отношеніи Кольцова, сходство, продолжая сравненія, можно указать и въ томъ, что она, подобно русскому поэту, часто пользуется формой народной псни, лишь художественно обрабатывая ее. Но именно въ виду такой высоты вншней отдлки лишь стихотворный переводъ могъ бы передать боле или мене удовлетворительно прелесть этихъ стихотвореній.

Намъ осталось сказать еще нсколько словъ о томъ отдл произведеній нашей поэтессы, въ который входятъ различныя мелкія и крупныя эпическія стихотворенія и драматическіе очерки, не имющіе такого прянаго отношенія къ народной жизни, а написанные на историческіе или библейскіе сюжеты. Мы не намрены подробно останавливаться на нихъ, такъ какъ, на нашъ взглядъ, не въ нихъ лежитъ сила Конопницкой, и ограничимся поэтому лишь нсколькими общими замчаніями, чтобы не расширять черезъ-чуръ объема статьи. Чистый эпосъ вообще не дается Конопницкой, особенно въ большихъ размрахъ, и поэтому ей удаются лишь небольшія эпическія стихотворенія, но и то не всегда: слишкомъ большая отдаленность сюжета отъ современной жизни не даетъ поэтесс возможности воспроизвести его со всею полнотой, такъ какъ умнье соблюдать историческій колоритъ не принадлежитъ, какъ мы уже видли и раньше, въ числу свойствъ ея таланта. Въ виду этого, лишь т изъ этихъ эпическихъ стихотвореній, которыя случайно совпадаютъ по своему сюжету съ настроеніемъ самой поэтессы, производятъ боле впечатлнія, таковы: Sclavus saltans, In exitu Izral и Молитва Эздры, близко подходящія къ этимъ по своимъ темамъ стихотворенія Янъ Руссъ и Пснь жирондистовъ также удались писательниц, но они написаны уже совершенно въ лирическомъ род. Какъ можно видть уже по заглавіямъ, во всхъ почти этихъ стихотвореніяхъ есть одинъ общій мотивъ — любовь къ родин, и проведеніе этого мотива вышло у поэтессы очень удачнымъ. За то совершенно не удались ей другія стихотворенія съ сюжетами изъ античнаго міра, какъ Kaloslzagatos, Въ годовщину ермопилъ и Народъ Цезарю. За ними остается, правда, достоинство серьезной мысли, по облеченной въ неподходящіе, произвольно притянутые къ ней образы. То же самое можно сказать и о драматическомъ очерк Въ пирейскомъ порт, помщенномъ въ третьемъ том стихотвореній Конопницкой. Онъ представляетъ разговоръ нсколькихъ аинскихъ юношей съ софистомъ Атеногеномъ, разговоръ мстами остроумный, мстами претендующій на остроуміе, но, во всякомъ случа, не аинскій и не греческій. И здсь есть нсколько удачныхъ, брошенныхъ вскользь мыслей, но въ общемъ очеркъ этотъ, несвязный, отрывочный, не представляетъ изъ себя ничего особенно замчательнаго. Наконецъ, довольно большая сравнительно поэма Моисей, напечатанная во второмъ том, заключаетъ въ себ нсколько сильныхъ и красивыхъ мстъ, но въ цломъ также не можетъ быть названа хорошей: неудачна уже самая мысль сдлать изъ поэмы исключительно монологъ Моисея. Онъ молитъ Бога снять съ него наказаніе и позволить войти въ обтованную землю, но эта мольба, растянутая на десять страницъ, неизбжно ведетъ къ повтореніямъ, и вниманіе читателя утомляется ими, равно какъ однообразіемъ тона. Уже изъ этихъ краткихъ замчаній можно видть, что эти произведенія польской поэтессы значительно уступаютъ по своему внутреннему достоинству тмъ, которыя мы разбирали выше. къ этому можно прибавить, что и вншняя форма ихъ гораздо слабе: въ нихъ часто нтъ той простоты и силы языка, которая отличаетъ лучшія созданія Конопницкой, за то замчается гораздо больше стремленія къ эффектамъ.

Главная сила, главное значеніе Конопницкой остаются, все-таки, въ ея лирическихъ стихотвореніяхъ и въ тхъ произведеніяхъ, которыя посвящены изображенію народной жизни. Въ нихъ наиболе ярко выступа’ ютъ основныя свойства ея таланта — глубина и серьезность вдохновляющихъ ее идей, свжесть и искренность ея чувства, и въ нихъ же она достигаетъ наибольшаго совершенства формы. Основною идеей всего ея творчества служитъ, какъ мы видли, идея братства людей, заставляющая ее горячо протестовать противъ всхъ явленій жизни, не соотвтствующихъ этой иде. Эта же идея заставляетъ ее встать на сторону тхъ, кто наиболе страдаетъ при современномъ положеніи длъ,— на сторону низшаго класса общества. Указывая на тяжесть положенія этого класса, поэтесса ясно сознаетъ всю необходимость выхода изъ подобнаго состоянія общественныхъ отношеній и видитъ возможность такого выхода въ дятельной, активной любви, которою должны проникнуться люди другъ къ другу. Такая любовь только одна можетъ предотвратить другой исходъ — по пути гибели и разрушенія. Это сознаніе и обращаетъ лучшія, даже эпическія, произведенія ея въ горячую проповдь ея завтныхъ идеаловъ. Въ польской литератур, какъ мы уже упомянули выше, произведенія Конопницкой представляютъ какъ бы переходную ступень къ произведеніямъ съ еще боле ясно выраженною демократическою тенденціей. Но для насъ эта польская поэтесса иметъ значеніе еще и съ иной точки зрнія, какъ одно изъ отраженій того великаго демократическаго движенія, которое на нашихъ глазахъ все съ большею силой охватываетъ европейскій цивилизованный міръ, требуя реальнаго осуществленія въ жизни великихъ принциповъ равенства и братства.

В. Мякотинъ.

‘Русская Мысль’, кн.IV, 1892

Марія Конопницкая.

Читайте также: