Маргарита Бородаевская
Маргарита Бородаевская
О моих встречах с писателями
О моих встречах с писателями
Маргарита Бородаевская. О моих встречах с писателями, Бородаевский Валериан Валерианович, Год: 1969
Время на прочтение: 27 минут(ы)
1-го ноября 1904 года я стала невестой поэта Валериана Бородаевского. Мы предполагали венчаться в начале следующего года, до наступления Великого Поста, но этот следующий год оказался 1905 и начался 9-м января в Петербурге. Затем случилось, что я вышла из гимназии, где занималась с малышами приготовительных классов {М.А. Бородаевекая была домашней наставницей и классной дамой Елисаветинской женской гимназии, которая располагалась по адресу: Маросейка, д. 11.}, и едва прошла несколько шагов, как услыхала сильный взрыв в стороне Кремля, оказалось, это был взрыв кареты Великого Князя Сергея Александровича {Великий кн. Сергей Александрович (1857-1905), генерал-губернатор, московский градоначальник. 4 февраля 1905 г. был убит бомбой, брошенной в его карету террористом Иваном Каляевым. Взрыв произошел возле Николаевского дворца в Кремле.}. После этого Валериан не мог получить отпуск для свадьбы. Он только что получил службу в Западном крае, в Петроковской губернии, как фабричный инспектор на участке Пабианице-Згерж. До этого он служил как горный инженер на шахтах в Макеевке и Рутченкове, но жизнь там ему не нравилась, и, думая жениться, он взял работу в более культурных условиях. Но там тоже не так было просто.
29-го апреля наша свадьба состоялась в нашей гимназической церкви. Присутствовала все мои мальчики {Вероятно, речь идет о родственниках Бородаевских и Князевых.}, поднесли мне корзину цветов и оборвали весь низ у моей фаты на память. Преподавателям и друзьям был подан шоколад, а малышам сладкое и апельсины. Потом был обед для родных в Лоскутной гостинице {Гостиница ‘Лоскутная’ — одна из самых известных московских гостиниц начала XX в., находилась в Лоскутном переулке, примыкавшей к Тверской улице Гостиницу неоднократно посещали русские писателя: Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, И.А. Бунин, С.А. Есенин, Андрей Белый.}, и после него мы с мужем уехали на новое место нашей жизни.
Но ведь это был 1905 год. То тут, то там возникали столкновения рабочих с администрацией. По ночам, громко трубя в трубы, проносилась по улицам ‘чарна сетина’, а днем носились верхом, в кунштуках, ‘народовцы’. Стреляли редко, помахивали саблями. Раз кому-то отрубили кончик носа. Однажды к нам позвонили, и когда я открыла дверь, я увидала, что вся лестница, мы жили на 2-м этаже, забита рабочими. Они вызывали пана инспектора. Муж вышел к ним, а я стояла за дверью, готовая открыть ее, если будет нужно.
Оказалось, что администрация ниточной мануфактуры (филиал петербургской английской) заперла фабрику без предупреждения и выехала. Рабочие просили мужа поехать к ним и открыть ворота. Сделать это было, конечно, нельзя, но муж обещал им узнать, что можно сделать, и назначил им прислать на следующий день депутации в магистрат, чтобы обсудить, что можно сделать, а сам поехал к старшему Фабричному инспектору за советом и книгами. Узнав, что администрация должна была предупредить за две недели и оплатить их, но этого не сделала, муж составил обоснованное прошение в суд, которое рабочие подали и стали ждать результата. Через 2-3 недели дело было назначено к слушанию в Варшаве. Муж выступал от лица рабочих. Оказалось, что, т.к. Фабрику закрыли без предупреждения, то должны платить за всё время простоя, вышло около 30 тысяч. Тогда представитель владельцев предложил рабочим мировую: заплатить половину и открыть Фабрику. Это последнее обещание было то, чего больше всего хотели рабочие, и они согласились. После этого суда рабочие считали мужа их особым приятелем, и если приходил кто-нибудь к нему в неприемный день или часы, оставались ждать его прихода, говоря: ‘Я же с нитчарни’. Значит, примет.
Все эти волнения, а главное, что, не зная польского языка, муж должен был выступать всегда по-русски и часто не мог сказать, что хотел, навело его на мысль сменяться в центральные губернии, а были желающие и из Твери, и из Самары. Самара, Волга прельстили, и обмен состоялся. В это время у нас уже была дочка, родившаяся 8 марта 1906 года {Первая дочка Бородаевских — Наталья (1906-1908).}.
Муж поменялся с другим инспектором, и вот мы в Самаре. Квартира, нанятая по объявлению, нам не понравилась, и мы пошли к новому сослуживцу мужа, давно живущему в Самаре, за советом. Он нам сказал, что на этой же улице, Саратовской, рядом с костелом, есть дом некоего Бострома {Алексей Аполлонович Бостром, дворянин, земский служащий, отчим писателя Алексея Николаевича Толстого (1882-1945). В городской усадьбе А. Л. Бострома сейчас расположен дом-музей А.Н. Толстого (ул. Фрунзе, 155). В усадебный комплекс входили два одинаковых двухэтажных жилых дома, флигель, хозяйственные постройки и два небольших садика. Семья писателя занимала квартиру на втором этаже одного из домов, а остальные квартиры сдавались внаем.}, где он жил с женой и пасынком в хорошей квартире, но жена его умерла и он квартиру сдает. Мы тотчас туда пошли и быстро сговорились с хозяином. Дом оказался во дворе, среди березок, очень приятный.
Постепенно самарцы нам рассказали, что Алексей Аполлоно-вич Бостром был учителем в Саратовской губернии, рядом с имением графа Толстого, уже немолодого, имевшего взрослых дочерей от 1-го брака и молодую жену. Как-то получилось, что молодая жена, оставив 3-х детей, ушла к Бострому, хотя была беременна от мужа. Они уехали в Самару, где купили или построили дом, и там родился А.Н. Толстой, будущий писатель {Александра Леонтьевна Бостром (урожд. Тургенева, 1854-1906), прозаик, драматург, детская писательница, мать А.Н. Толстого.}.
Учился А.Н. Толстой в Самаре и женился 19-ти лет на Юле Рожанской, дочери известного самарского врача {Юлия Васильевна Рожанская (1880-1943), вторым браком за купцом Иваном Смоленковым, скончалась в Риге, где проживала с 1919 г. Брак А.Н. Толстого с Ю. Рожанской длился с 1902 по 1910 г. (фактически брак распался гораздо раньше в 1907 г.). К моменту знакомства с Бородаевскими Толстой жил в Петербурге и встречался со своей будущей женой Софьей Исааковной Дымшиц (см.: Петелин В. Территория любви Алексея Толстого. М., 2007).}. Я вспомнила, что в той гимназии, где я училась, кончала 8-й класс Юля Рожанская. У них был сын, но умер от менингита 4-х лет {Юрий Андреевич Толстой (1903-1908), сын А.Н. Толстого и Ю.В. Рожанской, его воспитанием занимались дедушки и бабушки со стороны отца и матери.}. От менингита умерла и жена Бострома в той самой квартире, которую сдали нам.
С Алексеем Аполлоновичем у нас установились сразу дружеские отношения. Вероятно, поэтому, как только А.Н. Толстой приехал к нему, он привел его к нам. Они с мужем моим подолгу разговаривали за чаем. У нас был небольшой сборник стихов А.Н., который он считал слабым и, когда мог, отбирал его у знакомых. Так ушла и от нас его книжечка ‘Лирика’ {Стихи гр. Толстого [обл.] Лирика: янв.-март 1907. СПб.: типолит. С.М. Муллер, 1907. В собрании А.Д. Бородаевского сохранилась книга: Гр. Алексей Н. Толстой. За синими реками. М.: Грифъ, MCMXI. На форзаце дарственная надпись: ‘Милым Бородаевским, которые, строя курятники, нашли настоящую свою точку, не то что мы — долой город — к милым курятникам! Гр. А.Н. Толстой. 4.1.1911’.}. Часто были разговоры об охотниках и помещиках. Муж рассказал об одном соседе, который хвалился, что бьет вальдшнепов без промаха. Он до охоты выпивал столько, что птица летящая двоилась перед его глазами и он стрелял в середину между двух и всегда без промаха. А.Н. очень смеялся и потом в одном из ранних рассказов поместил эту историю, слегка изменив.
В июне 1907 года у нас родился сын Димитрий {Дмитрий Валерьянович Бородаевский (1907-1940).}. А ночь после его появления была настоящая воробьиная, белые молнии сверкали поминутно, гремел гром и ветер был ураганный. В такие ночи птицы мечутся, прибиваясь к домам, и пищат. Утром ярко светило солнце, пришла нас с малышом навестить акушерка и взяла с окна градусник в футляре. Взглянув на него с некоторым ужасом, спросила, как я себя чувствую, и очень обрадовалась, что хорошо. Градусник показывал 48®, нагретый самарским солнцем.
Дочка наша ужасно любила братишку, но жили они вместе недолго. В конце 1907 года, как раз когда в Самаре был Толстой, она заболела, оказался менингит. Был приглашен д-р Рожанский {Василий Михайлович Рожанский (?-?), коллежский асессор, доктор, отец первой жены А.Н. Толстого.}, очень точно описанный в ‘Хождении по мукам’ — ‘отец’ Даши. Но ни он, ни консилиум других врачей помочь не могли. В то время эту болезнь лечить не умели, и в январе 1908 года наша девочка умерла.
Летом этого же года мы вывезли ее в Курскую губернию, чтобы похоронить около Городищенской церкви, где были похоронены наши родные Воейковы {Как по линии Князевой, так и по линии Бородаевского в роду были Воейковы, проживавшие в Тимском уезде. Так, родовое имение Бородаевских Кшень принадлежало бабушке Валериана Бородаевского — Екатерине Павловне (урожд. Воейковой).}. Если бы мы оставили ее на кладбище в Самаре, ее могилка была бы нам более доступна, чем оказалась впоследствии в деревне, в 40 верстах от железной дороги. В октябре 1908 года мы там же похоронили тетку моей матери {Анфиса Павловна Воейкова (1834?-1908).}, 74 лет, оставившую мне в наследство родовое имение Петропавловку, куда мы и переехали жить с нашим Димой.
Предшествующей зимой мы присутствовали в селе Рождествене за Волгой на свадьбе А. А. Бострома, на которой были и его друзья Куроедовы — из тех самых Куроедовых, которые описаны у Аксакова под именем Куролесовых {Помещик-самодур Куролесов, прототипом которого послужил реальный персонаж — помещик Куроедов, — появляется в повестях С.А. Аксакова ‘Семейные хроники’ и ‘Детские годы Багрова-внука’.}. Сам Куроедов, сверстник Алексея Аполлоновича, был женат на своей племяннице, красивой молодой женщине, а сестра его жены, которую я знала как Маню Куроедову, окончила с моей теткой, моей ровесницей, сестрой моей матери от второго брака деда Мясникова, Екатерининский институт в Москве. Она была маленького роста, некрасивая лицом, но со складной фигуркой. В Самаре она себя вела казачком. Ходила в шароварах и поддевке с наборным поясом, в сапожках и в папахе. На свадьбе Алексея Аполлоновича ей пришлось держать эту папаху подмышкой, чтобы не смущать народ.
Востром описан в ‘Детстве Никиты’ как отец с его охотой скупать неожиданные и ненужные вещи. Во дворе стояла комбинированная молотилка или веялка, никому не нужная, и туда же попала, когда мы увезли свою девочку, ограда с ее могилки. Говорилось, что годится загонять в нее цыплят, которых не было.
В том же 1908 году, скоро после похорон бабушки Анфисы Павловны, я поехала в Москву на свадьбу маминой сестры Вари. Она выходила замуж за итальянца-инженера, с которым познакомилась в Неаполе во время экскурсии учительниц. Он стал ей писать, потом приехал в Москву, и их обвенчали у Николы Гнездниковского (храм теперь разрушен). Всё это заняло 2 недели, и я вернулась в Петропавловку, освободив мужа от присмотра за сынишкой.
После Нового 1909 года {В 1908 г. Бородаевский выходит в отставку и решает посвятить себя управлению поместьем и литературному труду. Сложно сказать, что послужило причиной такому решению, возможно, и смерть дочери, и полученное в наследство имение.} муж поехал в Петербург, где учился в Горном институте {Бородаевский получил образование горного инженера в Санкт-Петербургском горном институте, который окончил в 1900 г.} и который любил больше Москвы. Он взял с собой свои стихотворения молодых лет и отдал их напечатать в типографию ‘Печатное искусство’ под заглавием ‘Страстные свечи’ {Страстные свечи: Стансы. Спб.: Печатное искусство, 1909. Бородаевский издал книгу, вероятно, на собственные средства.}. Когда они были отпечатаны, кажется в количестве 100 шт., он отнес книжку Вяч. Иванову {Вячеслав Иванович Иванов (1866-1949), поэт-символист, философ, переводчик, драматург, литературный критик, доктор филологических наук. О знакомстве Вяч. Иванова с В. Бородаевским см. нашу публикацию: Глухова Е.В. Вячеслав Иванов и Валериан Бородаевский: к истории взаимоотношений // Вячеслав Иванов: исследования и материалы. Вып. I. СПб., 2010. С. 493-533.}, с которым только что познакомился перед этим на заседании Художественной академии при журнале ‘Аполлон’ {Судя по всему, знакомство произошло на 5-м заседании 23 апреля (см.: Гаспаров МЛ. Лекции Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии 1909 г. И НЛО. 1994. No 10. С. 94).}. Через несколько дней пошел за отзывом. В.И. встретил его похвалой стихам и неодобрением издательству. Велел принести весь тираж к нему на Башню с тем, что он переиздаст книжку в своем издательстве ‘Оры’ и выпустит со своим предисловием и с заглавием ‘Стихотворения (Элегии, оды, идиллии)’. Из прежнего издания у меня осталась одна книжка. Все остальные остались на Башне, и я нигде их потом не видала. Они стали редкостью.
В декабре 1910 {Ошибка, речь идет о 1909 г.} года мы с Димой и няней переехали в Петербург. Была снята в Ковенском переулке меблированная квартира герольдмейстера Веселкина. Мы ждали третьего ребенка, и он родился 23 декабря, накануне сочельника. Родился днем, сравнительно легко, и я сама не могла понять, почему не было радости, а текли слезы и не хотели кончаться. Причины для них не было. Муж был доволен, я чувствовала себя хорошо, мальчик был крепкий и здоровый, а я плакала и никак не могла перестать. Но всё кончилось наконец.
Муж ходил к Вяч. Иванову, похвалился сыном и просил его в кумовья. На следующий день, 24-го, В.И. сам пришел к нам, вошел ко мне в спальню и поздравил меня с сыном. Вечером принесли для Димы елку, зеленую и душистую, пришел случайно приехавший в Петербург товарищ школьных лет мужа, курянин, Рымаренко Борис, сын фотографа {Борис Рымаренко (?-?), товарищ В. Бородаевского по курской гимназии, сын фотографа А. Рымаренко, державшего в Курске профессиональную фотостудию.}. У них в доме жили мальчики Бородаевские {Братья Бородаевского — Владимир, Александр, Евгений и Григорий. }, учась в гимназии. Они вместе украшали елку в соседней комнате, я слышала, как радовался Дима при виде игрушек. Потом ужинали, и Борис больше у нас не появлялся, уехал.
Незаметно настал вечер сочельника. Я собралась спать, няня уложила Диму, и вдруг начались стуки в стены и в пол. Спать невозможно. Прислуга побежала узнать, не рубят ли дрова в подвале, но ничего не было. Пришел из кабинета муж и как-то сконфуженно сказал: ‘Мне показалось, что это не просто стук, я взял календарь и нашел, что сегодня ‘преподобного епископа Павла’, и мне сразу пришло в голову, что покойная бабушка {Т. е. Анфиса Павловна Воейкова (см. выше).} хотела, чтобы мальчика, если он будет, назвали Павлом. Это она нам напоминает’. Я сказала: ‘Ну что же, если ей хочется, пусть так и будет’. Сразу стало тихо, стуки кончились.
Малыша 7-го января окрестили Павлом. Вяч<еслав> не удивился тому, как выбрали имя. Он сам имел понятие о таких потусторонних влияниях. Из церкви Входоерусалимской Знаменской (ее больше, кажется, нет) {Церковь закрыта в 1938 г., снесена в 1940 г., ныне на ее месте находится наземный павильон станции метрополитена ‘Площадь Восстания’ (пл. Восстания. 1).} привезли купель и приехал протоиерей Синайский с дьяконом. Вяч<еслав> спросил у него, можно ли украсить купель живыми розами, и когда получил разрешение, воткнул по бокам купели три живые красные розы. Кумом был В.И. {Ср. запись в дневнике М. Кузмина от 7 января 1910 г.: ‘Поехал на крестины к Бородаевскому. К обряду опоздал, но попы еще были. Вячеслав был во фраке, очень торжественный, так что священник пожелал новорожденному быть директором завода’ (Кузмин М.А. Дневник 1908-1915. С. 163, 164 и др.).}, а за мою свекровь {Бородаевская Анастасия Григорьевна (?-1912), мать В.В. Бородаевского.}, которая должна была быть записана кумой, принимала малыша падчерица, а впоследствии жена В.И., Вера {Вера Константиновна Шварсалон (1890-1920), дочь Л. Д. Зиновьевой-Аннибал от первого брака, падчерица и впоследствии третья жена Вяч. Иванова. С Верой М.А. Бородаевская поддерживала переписку, часть писем сохранилась в НИОР РГБ.}. Тут я ее в первый раз увидала.
Вечером был устроен крестильный обед. Были В.И. с Верой, Федор Сологуб {Семья Бородаевских была дружна с семьей Ф. Сологуба. В РО ИРЛИ хранится переписка Сологуба с Бородаевским (Ф. 289. Оп. 3).} с Ан. Ник. Чеботаревской {Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876-1921), писательница, переводчица, драматург, жена Ф. Сологуба.}, Кузмин {Михаил Алексеевич Кузмин (1872-1936), поэт, прозаик, композитор.}, Юрий Верховский с женой {Верховский Юрий Никандрович (1878-1956), поэт, историк литературы, его жена — Александра Николаевна (1876-1950). Вместе с Бородаевским принимал участие в заседаниях Поэтической Академии. Так же как и в случае с Бородаевским, Иванов способствовал публикации поэтического сборника Верховского в ‘Орах’. По некоторым сведениям, Ю. Верховский навешал Бородаевского в Кшени в 1916 г.}, сын художника Ге {Ге Пётр Николаевич (1859?-1918?), архитектор, младший сын художника Н.Н. Ге, был женат на Екатерине Ивановне Забела.}, знакомый с мужем по Горному институту, с женой, сестрой певицы Забелло {Надежда Ивановна Забела-Врубель (1868-1913), русская певица, жена М. А. Врубеля.}, жены Врубеля, кузина мужа Миля, Алекс. Толстой, который потребовал, чтобы сварили гречневой каши, надел фартук и, насолив тарелку каши, поднес ее кумовьям, требуя, чтобы они откупились. Было много смеху, Вяч. и Вера положили по золотой пятерке. Потом мы купили крестнику цепочку для креста.
Тут состоялось мое первое знакомство с петербургским писательским миром. Толстой написал новорожденному шутливое стихотворение, которое осталось случайно в деревне, а я помню из него несколько строк: ‘Что колыбель? Толкни ее ногою. Пусть мать в слезах бежит тебе вослед. Ты, купанный поэтом и судьбою, какие мышцы, как широк твой след’.
Мальчик родился накануне Рождества, крестили на другой день Крещенья. В Сретение, 2-го февраля, мы с Верой пошли в церковь Знамения, где я должна была взять очистительную после родов молитву, а Вера понесла Павлика к алтарю, где его принял у нее священник и, как полагается для мальчика, положил его на несколько минут у подножия престола, ‘воцерковил его’ его. Девочек кладут только у царских врат на амвоне.
Через несколько дней, когда я стала выходить, мы с мужем пошли знакомиться к Ивановым. У них полагалось бывать только вечером, т.к. днем В.И., работавший много ночью, спал. Вера была на Раевских курсах, Лидия {Лидия Вячеславовна Иванова (1896-1985), музыкант и композитор, дочь Вяч. Иванова и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал.}, — ей было 12-13, — в музыкальной школе, а Мар. Мих. Замятина {Мария Михайловна Замятнина (1865-1919), близкий друг семьи Вяч. Иванова, сохранилась небольшая часть ее переписки с М. А. Бородаевской, а также несколько писем к ней В. Бородаевского (НИОР РГБ. Ф. 109).}, подруга Зиновьевой-Аннибал, которая после ее смерти вела все хозяйственные дела Ивановых на Башне, была в городе по делам. В это время у них жила Анна Рудольфовна Минцлова {Анна Рудольфовна Минцлова (1860?-1910?), теософка, оккультист. О ее взаимоотношениях с Вяч. Ивановым и с литературными кругами см.: Carlson М. Ivanov-Bely-Minclova: a mistical triangle II Cultura е Memoria: Atti del terzo Simposio Intemazionale dediccato a Vjaceslav Ivanov. Vol. 1. Firenze. 1988, Богомолов H.A. Anna-Rudolph: маленькая монография П Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М.. 1999, Азадовский К. У истоков русского штайнерианства // Звезда. 1998. No 6, Обатнин Г. Иванов-мистик: Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907-1919). М., 2000. Зима 1909-1910 гг. — наиболее интенсивный период общения Вяч. Иванова с А.Р. Минцловой в ракурсе ‘розенкрейцеровского’ союза.}. Она учила Вяч. И. составлять гороскопы. Они составили гороскоп Павлика, но В. И. сказал, что гороскоп составлен на 22-е, а когда я сказала, что родился он 23-го, сказал, что очень хорошо, что гороскоп составлен неправильно, т.к. он печальный. Я не спросила, а они не сказали, что именно. Но т.к. Павлик умер 10-ти лет, то, вероятно, гороскоп был правильный.
Меня на Башне принимали очень приветливо. Кроме своих, там был всегда М. А. Кузмин. Он часто бывал у нас и очень ласково относился к Диме. Мне в альбом первыми написали стихи Вяч. Ив. и Кузмин. Все поэты, петербургские и приезжие, постоянно бывали на Башне. Бывали серьезные философские и литературные разговоры, а бывали шутки и выдумки. Однажды вечером, когда на Башне был Мейерхольд, вздумали строить слона. Передние ноги и хобот был Мейерхольд, задние — Юрий Верховский. Всё было покрыто серым одеялом или пледом. Под музыку Кузмина слон двигался в тесноте людей и мебели, и все радовались. От времен Зиновьевой-Аннибал был сундук, полный больших кусков разноцветной материи, в которые она любила драпироваться. Иногда вдруг приходило в голову драпировать кого-нибудь из присутствующих. Валерьяна покрыли ярко-синей материей по рисункам библейских фигур, а на голову надели род чалмы со спускающимся на плечо концом из желто-оранжевого вельвета. При его черной бороде это вышло очень эффектно.
Муж бывал на Башне часто, и они бывали у нас. Я бывала там реже. Думала, что от меня интереса мало, т.к. многое, о чем они говорили, было мне чуждо. Однажды при мне были у них Андр. Белый, которого Вяч. звал Гоголенком, с женой Асей Тургеневой {Анна Алексеевна Тургенева (1890-1966), художница, антропософка, первая жена Андрея Белого.}, тоненькой изящной женщиной. К ней стали приставать, чтобы она встала на голову. Видимо, это был в то время ее номер. Она сняла со стриженых волос резинку, на которую были нанизаны черные бусы, и надела ее на ноги, прижав юбку. Затем легким движением вскинула ноги, опираясь на руки, получилась фигура, напоминающая вазу. Белый подал ей зажженную сигарету, и она простояла, пока докурила {В этом месте рукописи — рис. автора, изображающий А.А. Тургеневу стоящей на голове с сигаретой во рту. (Примеч. Ю. Гельперина).}. Все восхищались и, кажется, сам Белый больше всех. После этого мы были на лекции Белого о ‘Гамлете’ {Здесь очевидная путаница: специальной лекции о Гамлете Белый не читал. Поскольку речь идет о феврале — марте 1910 г., то, вероятнее всего, это было выступление на вечере памяти В.Ф. Комиссаржевской, которое состоялось 7 марта 1910 г. в Петербурге, в зале Городской думы. На этом вечере выступали Вяч. Иванов, Андрей Белый, А.А. Блок, Н.Н. Евреинов, Г. И. Чулков. Отчет о выступлении с кратким резюме был опубликован Л. Василевским в газете ‘Речь’ (1910. No 66, 9 марта).}. Там я познакомилась с Блоком и его женой, но это было в антракте и мимолетно. Больше я их не видала, потому что когда Блок был у мужа с ответным визитом {Об этом визите см. в ‘Воспоминаниях об А. Блоке’ Бородаевского.}, — он ему перед этим отвозил книгу {В составе библиотеки А.А. Блока имеется экземпляр книги Бородаевского ‘Стихотворения: Элегии, оды, идиллии’ с дарственной надписью на обложке: ‘Глубокоуважаемому Александру Александровичу Блоку, Поэту’ (Библиотека А.А. Блока: Описание. Кн. 1. Л., 1984. С. 107). Кроме того, в составе утраченных книг библиотеки Блока значится и ‘На лоне родимой земли’ (первая часть тиража, которая не пришлась по вкусу Бородаевскому из-за обложки Фаворского, основной тираж вышел под заглавием ‘Уединенный дол’, — маловероятно, чтобы Бородаевский отвозил Блоку именно эту книгу).}, — меня дома не было.
Писательские знакомства очень интересовали мужа. Мы были с ним на шестом или седьмом этаже без лифта у Ремизовых {Алексей Михайлович Ремизов (1877-1957), писатель, его супруга Серафима Павловна Ремизова-Довгелло (1877-1943) увлекалась антропософией, вполне вероятно, что могла встречаться с четой Бородаевских на лекциях Штейнера в 1912-1913 гг. Письма Бородаевского А. М. Ремизову от 1916 г. хранятся в фонде РО ИРЛИ (Гречишкин С.С. Архив А. М. Ремизова // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1975 год. Л., 1977. С. 36).} и сидели в кабинетике, увешанном и уставленном домовичками, недотыкомками и т.п. Были, тоже очень высоко, у Чулковых {Георгий Иванович Чулков (1879-1933), поэт, прозаик, литературный критик, его жена Надежда Григорьевна Чулкова (1875-1961).}, но это знакомство тесно не завязалось. Часто у нас, кроме Ивановых, бывали Кузмин, Верховский и Гумилев {Николай Степанович Гумилев (1886-1921), поэт, литературный критик, переводчик. Гумилеву Бородаевский обязан по меньшей мере двумя рецензиями на сборники своих стихотворений (Речь. 1909,21 сент., Аполлон. 1909. No 1). Сохранилось свидетельство ревнивого отношения H. Гумилева к В.В. Бородаевскому и Ю.Н. Верховскому: ‘Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове — его любимая тема такого разговора была — о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи — Верховскому, Бородаевскому и другим, что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно’ (Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Париж, М., 1997. Г. 2: 1926-1927. С. 23).}, читали стихи и муж им читал свои. Однажды зашел А. Толстой звать к себе на следующий вечер. В тот период такие приглашения были постоянно от всех. У меня в то время была шапка, сделанная из бабушкиной собольей муфты. Спереди к ней были приколоты круглой золотой брошкой два перышка марабу как эгрет. Толстой схватил ее в прихожей с зеркала и надел, и так она к нему пошла, такой у него был видой польского магната, прямо этакий Радзивилл {Радзивиллы — польский род, богатейший в Великом княжестве литовском, ведет свое начало с XVI в.}, и все, кто был у нас, им восхищались, а ему это, конечно, нравилось, и он долго красовался перед зеркалом. Когда мы у него были, познакомились с его женой Софьей Исааковной {Софья Исааковна Дымшиц-Толстая (1884-1963), художница-авангардистка, была гражданской женой А.Н. Толстого с 1907 по 1914 гг.}, художницей, с которой он познакомился в Париже. Очень красивая, стройная женщина. Помнится, она в это время ожидала дочь, Марьяну {Марианна Алексеевна Толстая родилась 10 августа 1911г.: надо полагать, что некоторая часть воспоминаний М. Бородаевской относится скорее к сезону 1911 г. (см. ниже).}. Обстановка в комнатах была старинная, вывезенная из имения после смерти отца. Помнится, именно в этот раз Юр. Верховский застрял в лифте между этажами и опоздал. Это было 27.11.1910 г. Я помню потому, что бывший там же Гумилев взял мой альбом, который был со мной, и написал в него маленькое стихотворение о моем синем платье {Это стихотворение нами не выявлено.}. А вслед за ним написал и Верховский. В этот же период 1910 г. написали мне в альбом Белый, но не специально написанное, и Ф. Сологуб, тоже Ремизов написал две странички своим удивительным почерком, а В.В. Розанов 4 очень интересные страницы о лечении запахом цветов. В это же время Вяч. Ив. написал мне чудесное шутливое стихотворение, посвященное ‘Куме’ {Стихотворение Вяч. Иванова ‘Моей куме’ впервые опубликовано: Вячеслав Иванов. Из неопубликованных стихов: Дружеские послания, Из неопубликованных переводов, Dubia / Публ., коммент. Д. В. Иванова. А. Б. Шишкина // Русско-Итальянский архив: III: Вячеслав Иванов — новые материалы. Salerno, 2001. С. 27-28.}, а Толстой — шутливое ‘Излияние М. А. Бородаевской о муже ее Валериане’, где его пробирал за страсть к собиранию старинных вещей на рынках Петербурга (7.III). А Кузмин (9.III) — привет мне. Всё это было перед отъездом домой, в курские места.
5/III у нас был Гумилев, прочитал стихи ‘Крыса’ {Стихотворение Н. Гумилева вошло в сб. ‘Романтические цветы’.}, которые мне очень понравились. Тогда он их вписал в альбом и посвятил мне, но в книгу его они попали без указания на это посвящение. Вечером, когда он был еще у нас, раздался звонок и явилась молодая особа, сказавшая, что она была у него в Царском Селе и ей там сказали, что он должен быть у нас, а она собирает для какой-то выставки рисунки поэтов и приехала, чтобы получить рисунок от него, так как тут и другой поэт, Бородаевский, то и от него. Гумилев категорически отказался, а муж для смеха нарисовал три свечки с пламенем в разные стороны {Над текстом воспроизведен этот рисунок (примеч. Ю. Гельперина).}. Тогда Гумилев сказал: ‘Ей я не дал, а Вам сделаю три рисунка к Крысе’. Девочка, крыса и кошка и на каждой вензель автора.
Перед отъездом мы пошли к В.В. Розанову, чтобы взять мой альбом, в который он обещал написать. В его небольшом, заставленном книгами кабинете у нас была очень интересная встреча с М.М. Пришвиным {Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954), прозаик. В дневниковых записях Пришвина не обнаружено свидетельства о его встрече с Бородаевскими. }. Он был еще молод, у него была черная борода и много черных пушистых волос, мы тут узнали от В.В., что он был его учеником в гимназии — помнится, в Ельце {Ср. воспоминание Пришвина о Розанове-учителе в письме к Ященко (сентябрь 1922 г.): ‘Учиться я начал в Елецкой гимназии, и такой она мне на первых порах показалась ужасной, что из первого класса я попытался с тремя товарищами убежать на лодке по реке Сосне в какую-то Азию (не в Америку). Розанов Василий Васильевич (писатель) был тогда у нас учителем географий и спас меня от исключения, но сам же потом из 4-го класса меня исключил за пустяковину, нанес он мне этим исключением рану такую, что носил я ее незажитой и незашитой до тех пор, пока Василий Васильевич, прочитав мою одну книгу, признал во мне талант и при многих свидетелях каялся и просил у меня прощения (‘Впрочем, — сказал, — это Вам, голубчик Пришвин, на пользу пошло’)’ (Пришвин М.М. Собр. соч.: в 8 т. Т. 2.1 Коммент. В.Н. Чувакова. М.: Худ. Лит., 1982. С. 650-651). Встреча Розанова и с Пришвиным состоялась в Петербурге на заседании Религиозно-философского общества в 1909 г.}. Все, кто у него учились, он был историк, его помнили и любили. В этот раз это был Пришвин, он ходил по комнате и оживленно рассказывал о том, как ездил по Киргизии и изображал из себя ‘черного араба’. Об этом у него потом была книга.
На следующий год мы встретили у В.В. Розанова К.И. Чуковского, и между ними и мужем шел оживленный разговор о Константине Леонтьеве. Муж хотел выступить в Религиозно-Философском обществе с докладом ‘Религиозная правда Леонтьева’. Был доклад и вечер прений по докладу {Бородаевский выступил с докладом 28 февраля 1910 г. (См.: Религиозно философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде): История в материалах и документах. Т. 2: 1909-1914. М., 2009. С. 91-104).}. А у нас рукописи почему-то не осталось {Беловой автограф хранится в РГАЛИ (Ф. 290. Оп. 1. Ед. 63), рукопись была передана Бородаевским (вероятно, для публикации) священнику И.И. Фуделю: ‘Глубокоуважаемый отец Иосиф Иванович, при этом, согласно обещанию моему, прилагаю (с небольшими сокращениями) копию прочитанного мною в 1910 г. реферата — в Христианской секции Религиозно-философского общества в С.-Петербурге. С совершенным к Вам уважением имею честь быть Валериан Бородаевский. 27 февр. 1911 г. Станция Кшень, Московско-Киево-Воронежской ж.д.’ (цит по.: Религиозно-философское обществ’) в Санкт-Петербурге (Петрограде). Т. 2. М., 2009. С. 541).}, и много лет спустя я узнала в букинистическом магазине в Камергерском переулке от старого приемщика книг, которому я продала Григоровича, на крышках которого было оттиснуто золотом ‘За успехи в науках Бородаевскому Валериану’, что у него на столе увидел эти книги приезжий из Сербии и сказал, что он купил у себя в Белграде книгу этого автора ‘Религиозная правда Константина Леонтьева’. Но связаться с этим человеком мне так и не удалось.
Наш отъезд был назначен на 10-е марта. Всё было уложено и увязано. Поезд должен был быть часов в 7-8 вечера, а часов в 5 пришел Ю.Н. Верховский и сообщил, что принес 4 стихотворения в разном роде и надо их немедленно вписать в альбом. А альбом был уложен в большой корзине и корзина завязана при содействии дворника, Ю.Н. очень огорчился, и муж решил корзину развязать, что мы сделали, и Ю.Н. все стихи вписал, а потом они с мужем вдвоем довольно неумело завязали корзину. На вокзале не обошлось и еще без задержки. Няня вдруг вспомнила, что забыла в квартире погремушку-паяца, подаренную Верой Павлику, и, пользуясь тем, что горничная Юля нас провожала, она отдала ей малыша — и вдруг исчезла. Мы очень беспокоились, что она опоздает, а она придумала объяснение, что будто забыла паспорт. Но по счастью наша квартира была очень недалеко и няня явилась своевременно. Мы-то ведь по-провинциальному забрались на вокзал рано и всё успели сдать в багаж и попрощаться с Ю.Н.
Время возвращения в деревню мы выбрали необдуманно. Это был март, середина, у нас в Курской губ<ернии> снег только сошел и было очень грязно. За нами выехала карета с кучером Мишей из Петропавловки и коляска со старым Николаем Федоровичем, кучером старых Бородаевских из Кшени. Ехали мы не домой, а к родителям мужа во Кшень, т.к. к ним дорога шла большаком и не было оврагов и переправ. Но дорога была очень тяжелая и лоша-ди шли почти шагом. Муж ехал в коляске, а я с детьми и няней в карете. Нас с Димой всегда укачивало, он плакал, а я нетерпеливо ждала конца пути. Мы ехали часа 4, если не больше. У дедов мы прожили несколько дней, пока было можно добраться домой.
Говоря о первых знакомствах с петербургскими поэтами, я не упомянула Макса Волошина, он был у нас всего один раз. Они с мужем сидели в кабинете, им подали печенье и какое-то вино. Дима, избалованный вниманием других, решил забраться на колени к Максу, но тот, занятый разговором, спокойно ссадил его на пол, и обиженный малыш ушел.
Прошел год. Муж опять поехал в Петербург и снял комнату в Северной гостинице, куда звал приехать и меня. Я оставила детей с няней у родителей и поехала. В Петербурге я пробыла всего одну неделю, но прошла она шумно и весело. В один из первых дней нового 1911 года был назначен маскарад у Ф. Сологуба {Маскарад состоялся 3 января 1911 г. Ср. запись в дневнике Ф.Ф. Фидлера: ‘Был вчера на костюмированном вечере у Сологуба. Он был одет горцем, а Чеботаревская обрядилась в короткое черное платье фантастического вида. … Маскарадный костюм Ремизова состоял из — одного пушистого хвоста. Граф А.Н. Толстой нарядился японцем, Тэффи — медузой со змеями в ярко-красных волосах, лицо — набеленное, под глазами — круги, подведенные черным. Верховский держал перед своим лицом маску ибиса, поэт Борсщаевский изображал боярина. Аверченко пришел без костюма, Арабажин — тоже… Но истинного веселья — несмотря на самые резвые мелодии Оффенбаха и Штрауса, которые я играл, — так и не получилось. Возможно потому, что выпивки было совсем немного … Ничего декадентского и ничего циничного (как было в прошлые годы)’. (Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вступ. ст., сост., пер. с нем, примеч., имен. указ., подбор илл. К.М. Азадовского. М., 2008. С. 548-549).}. Мы с мужем были приглашены и должны были взять с собой Веру Иванову: {Шварсалон.} Вячеслав почему-то не мог или хотел идти. Мой муж в прошлом году был на таком маскараде, в костюме тунисского бея, а я тогда из-за рождения Павлика не выезжала. Мы поехали к Лейферьту {Бутафорская мастерская братьев Лейферт в Петербурге.}, у него все брали костюмы, и я взяла себе костюм боярыни, а муж тоже — боярский, темно-зеленый кафтан и шапочка меховая, темно-малиновые шаровары и желтые сапоги. Вид у него был суровый — этакий Вяземский. Вера оказалась в красной тунике, с плющом на плечах и жезлом (тирсом), кончающимся шишкой, в руке. Когда мы вошли, она побежала вперед с криком ‘эван-эвоэ’, муж тоже ушел, а я застряла в прихожей, укрепляя маску, которой мешал кокошник, в это время ко мне подбежали Добужинский {Мстислав Валерианович Добужинский (1875-1957), художник, художественный критик, мемуарист.} и кто-то другой и заспорили: мужчина или женщина? Рост, особенно в кокошнике, большой, уши не проняты {Т.е. не проколоты для сережек.}, выдали руки, мягкие и в кольцах не мужского стиля. Скоро маски поснимали, и все стали сами собой. Я с удивлением встретила нашего деревенского соседа Колю Познякова в костюме Пьеро. Ремизов изображал чиновного черта с широкой красной лентой через грудь и длинным черным хвостом, который он носил подмышкой. Сам Сологуб был в красном берете, с лентой на плече, в костюме испанского гранда. Жена Толстого изображала укротительницу зверей, на ней была блестящая зеркальцами, обтягивающая фигуру кофта без рукавов, а на голове муфта-шиншилла, надетая как средневековый убор с пучком лент на конце {В этом месте текста — рисунок костюма С.И. Толстой. (Примеч. Ю. Гельперина).}, а звери были Толстой и Верховский. На них были шкуры — и на спине, и на ногах. Жена Сологуба ворчала, что они такие большие, стерли ее шкурки — кажется, пантеры. Они разыгрывали стихотворение ‘Мы голодные звери, голосим как умеем. Крепко заперты двери, мы открыть их не смеем’ {Стихотворение Ф. Сологуба.}.
Для танцев стали убирать ковер. Кто-то сказал: ‘Ой, не поднимайте пыль’. А. Ремизов поднял палец и сказал: ‘Потише о пыли, Федор Кузьмич обижается’. В это время был напечатан рассказ сологуба ‘Пыль’. Когда танцы и угощение кончились, мы завезли Веру домой и поехали к себе. Как память в моем альбоме осталось стихотворение В.И. ‘Хронологическая помета’ {В стихотворении Вяч. Иванова ‘Хронологическая помета’ (‘Боярыня в жемчужинах…’, 4 января 1911 г., опубл.: Русско-Итальянский архив: III: Вячеслав Иванов — новые материалы. Salerno, 2001. С. 27-28) обыгрывается имя и внешность М.А. Бородаевской в маскарадном костюме русской боярыни в жемчужном кокошнике.}.
Мы поехали домой и договорились, что Вера и Лидия едут к нам {Вера и Лидия гостили у Бородаевских в январе 1911 г.}. Они провели у нас около двух недель. Дома играли в столовый крокет, а днем катались на лыжах и просто с гор, а потом придумали: прикрепляли вожжами лыжи к седлу лошади, на седло садилась Лидия, а Вера на лыжи и катила за лошадью. Это очень занимало окрестных крестьян. Раз они так доехали до соседей, верст 6. Ну, а назад я за ними приехала в санях. 21 января девочки уехали. Было очень холодно, и мы их отправили на станцию в возке (карета на полозьях). Отсюда явились стихи мужа в похвалу возка {См. стихотворение В. Бородаевского ‘Возок’.}, и открытка и стихи Веры и Лидии в его порицание {Ответное стихотворение Веры и Лидии ‘Возвратное послание по поводу Возка’ опубл.: Вячеслав Иванов: исследования и материалы. Вып. 1. СПб., 2010. С. 504. }.
В 1912 г. умерла моя свекровь, мать Валериана. 1 июня 1910 г. умер его отец, а 4 июня 1912 г. мать. Собрались все 4 брата и решили произвести полюбовный раздел. Дома по плану разделили землю по указанию старика управляющего и друга всех братьев, и еще соседа. Когда все это вчерне оформили, все поехали в уездный город Тим к нотариусу и у него тянули жребий, какой кому участок достанется. Усадьба с домом досталась мужу. Это и соответствовало курской традиции: дом родителей остается младшему. Всегда братья гостили у нас как желанные гости.
12-й год прошел незаметно. Мы перебирались на житье во Кшень, но и Петропавловку еще не покидали. Было решено провести дома Рождество, а потом ехать с детьми и няней в Италию. Сперва мы заехали в Киев, где жила двоюродная сестра мужа, мой большой друг. Мы хотели показать Диму врачу, т.к. у него бывали иногда сильные головные боли. Врач очень одобрил перемену климата и зиму в тепле. И мы поехали сначала в Вену, где пробыли два дня, показали детям музей, где были огромные кристаллы аметиста и горного хрусталя и изделия из них. Сами посмотрели картинную галерею и усыпальницу императоров. Затем выехали в Венецию. Дети все ждали теплого края, а в Тироле в это время выпал снег и все ели и сосны по пути были им покрыты.
Поздно вечером, уже затемно, мы вышли на венецианском вокзале и были поражены теплым воздухом, лунной ночью и гондолами. В одну из них мы погрузились и поехали в пансион, который нам рекомендовали попутчики в поезде. Мы получили две комнаты — одну для нас с мужем, другую для няни с детьми, нам подали чай с медом и булочки с маслом, и мы тотчас уложили детей, в это время на площади раздался звон часов — полночь. Это пришел 13-й год. Легли спать и мы. На другой день нам предстояло осматривать Венецию.
Мы с мужем пошли осматривать дворец дожей, а няня с детьми гуляли на площади. В 12 часов раздался обычный пушечный выстрел и за ним — отчаянный рев Павлика, он испугался выстрела. Мы, конечно, бросили дворец дожей и сбежали вниз к детям. На площади у собора мы снялись с голубями. Они там совсем ручные, и дети были очень довольны.
На следующий день двинулись дальше, во Флоренцию, где сперва сняли комнату в пансионе Pendini, где сразу за столом встретили москвича Сюннерберга {Сюннерберг Константин Александрович (псевд. Эрберг, 1871-1942) поэт, художественный критик, посетитель ‘Башни’, участник поэтической Академии.}, племянника Гортензии Сюннерберг {Сюннерберг Гортензия Альбертовна (сценический псевд. Соловьева, 1856-1920), русская оперная певица (контральто, меццо-сопрано), солистка Мариинского и Большого театров.}, которая училась в Екатерининском институте одновременно с моей матерью, а потом была довольно известной певицей. Тут я лишний раз поняла, как мир тесен.
Все-таки в этом пансионе мы пробыли недолго и перешли в другой пансион, сестер Кастри, при котором был садик и было более комфортабельно и ближе от старого моста и сада Боболи {Сады Боболи во Флоренции — парковый ансамбль эпохи Ренессанса.}, куда мы ходили с детьми. Мы туда переехали в первых числах января, а 6-го поехали в русскую церковь {Однопрестольный православный храм во имя Святителя Николая Чудотворца в Риме с 1901 г. по 1932 г. располагался в палаццо Менотти на пьяцца Кавур.}, где встретили мою тетку Варю, которую хотели искать. Потом мы часто с ней виделись. Раза два она с мужем и сынишкой 1 1/2 лет была у нас, а мы часто ездили к ней, т.к. она жила в Торре Галло (башня петуха) {Tor de gallo (XIII в.) — сохранившаяся часть фортификационного средневекового замка во Флоренции, располагалась на вершине холма.}, даче (вилле) друзей ее мужа, маркизов Фаринола. Вокруг были поля и зелень, и дети могли побегать. А мы всегда привозили с собой ветчину, сыр и мандарины для всех. Жарили на рогатках тосты в камине, и всем это нравилось. В феврале, когда стала показываться весна, фиалки и тюльпаны в пшенице у крестьян, муж собрался в Рим, где был в это время Вяч. Иванов с семьей. Он сперва куда-то въехал, но В.И. его перетащил к себе, и он пробыл у него дней 10. Когда он вернулся, в Рим поехала я. Детей мы с собой не брали. У В.И. и я пробыла с неделю. Мы ходили по Риму с маленьким Димой {Димитрий Вячеславович Иванов (1912-2003), сын Вяч. Иванова и Веры Шварсалон. Лидия Иванова и Валериан Бородаевский были назначены его заочными крестными в июне 1913 г. во Флоренции.}, которого еще подкармливали молоком серенькой ослицы, мы ходили всюду, особенно на гору Пиньчио, где был зоопарк. Звери содержались в открытых вольерах и не обращали внимания на публику. Только когда приезжала королева с детьми на лошадях, звери бросались на стенки, но они были слишком высоки для них, и они падали. Одного львенка водили на поводке по саду, и еще ходил свободно один черный тюлененок. Раз мы с Верой так увлеклись, что не заметили, как ворота заперли, и нам пришлось уходить через сад виллы Боргезе {Ландшафтный парк в английском стиле в Риме.}. Она знала этот ход. Мы с ней бывали и в музеях, и я ездила бросить монетку в фонтан Треви {Самый крупный фонтан в стиле барокко в Риме (XVIII в.), существует поверье, что человек, бросивший в него монетку, вернется в Рим.}. Правда, я в Рим больше не попала, верно потому, что не выпила из него воды и не разбила чашку. Но об этом я тогда не знала.
В то время как мы были во Флоренции, туда приезжал Сергей Соловьев {Сергей Михайлович Соловьев (1885-1942), поэт, переводчик, прозаик, его жена — Татьяна Алексеевна Тургенева (1896-1966). Ср. в записях Андрея Белого этого периода: ‘мы переписываемся с С.М. Соловьевым и с Таней, сестрой Аси, ставшей женой С.М. Соловьева, они — в Италии, в Риме, вращаются в кругах католических, видятся с кардиналом Рамполле, с В.И. Ивановым, уехавшим в Италию из Петербурга и женившемся на своей падчерице (В.К. Шварсалон)’ (Андрей Белый и антропософия // Минувшее. Вып. 6. М., 1992. С. 349).} с женой Таней, сестрой Аси Тургеневой, жены Белого. Они были очень возмущены, что приехали с ней около Неаполя к лазурному гроту и там проводники подхватили Таню на руки и понесли в грот. Она очень испугалась, а Сергея они не понимали и не сразу вернули ее к нему.
В тот год Пасха в Италии была по сравнению с нашей очень ранняя, на второй неделе нашего поста, и няня детей очень возмущалась (она была дьяконица). Гулять мы ездили в Кашины — сад, где всюду цвели крокусы, белые, желтые и лиловые. Было тепло и хорошо, и всех нас потянуло на родину.
Тут в Бреславль, куда мы в это время приехали, приехал и Д-р Штейнер, и мой муж поехал за ним в Дрезден слушать лекции (Д-р видел Диму и погладил его), а мы с няней и детьми поехали домой и приехали в Петропавловку 1-го апреля. Пасха наша была 5-го. К нам приехал брат мужа Володя, а потом подъехал к самому празднику и муж. Жизнь пошла своим порядком: приезжали родные и друзья, гуляли [зачеркнуто: и дети катались на ослике] вокруг дома и в лесу. В августе приехал Вяч. Ив. с Верой и Димой {В июне 1913 г., вскоре после крестин, Вера Шварсалон с сыном сразу же отправилась в Петропавловское, и только в августе к семье присоединился Вяч. Иванов. Е.К. Герцык в письме к B.C. Гриневич от 16 июня 1913 г. сообщала: ‘они ездили во Флоренцию окрестить Диму, и он вернулся один еще на месяц работать в Риме в библиотеке, а Вера с Димой и М. Мих. поехали к Бородаевским’ (Сестры Герцык. Письма / Сост. и примет. Т.Н. Жуковской, вступ. ст. М.В. Михайловой. СПб., 2002. С. 527). }. У нас жила тогда моя мама. Я на нее оставила дом и гостей, они не захотели переехать в пустовавший дом во Кшени и остались у нас. Тут был и повар, и прислуга, и им не было ни в чем заботы. А я поехала в Мюнхен на антропософские мистерии Штейнера и пробыла там около 2 недель {Это было в августе 1913 г. 24-31 августа в Мюнхене Штейнер читал восемь лекций курса ‘Die Geheimnisse der Schwelle’, там же были поставлены (20, 22 и 23 августа) две из четырех ‘Мистерий’ Штейнера. Ср. в записях Андрея Белого: ‘из Москвы приезжают: М.И. Сизов, М.В. Волошина, Н.Н. Белоцветов. Ю. Сидоров (позднее профессор), Григоровы, Христофорова, из Петербурга — Е.И. Васильева, приезжает Т.Г. Трапезников, который только что женился, с С.П. Ремизовой (женой писателя), приезжает жена Бородаевского, сестра ван-дер-Паальса с мужем’ (Андрей Белый и антропософия. С. 354).}. На обратном пути заехала в Киев на выставку. Меня встретил муж Людмилы, и мы с ним провели этот день до поезда, которым я вернулась домой.
(В Бреславле я была впервые на открытой лекции Р. Штейнера и была у него на аудиенции. Второй раз — в Мюнхене, где получила от него медитацию. Там мы познакомились с М-me Сивере, впоследствии женой Штейнера.)
Последний раз я видела Ивановых в Москве проездом в Ленинград. Дима был еще совсем маленький.
В Петербурге я была несколько дней в 16 году, в те дни, когда был убит Гр. Распутин {Григорий Распутин был убит в ночь на 17 декабря 1916 г.}. Вернувшись, мы провели последнее Рождество с елками у нас и у соседей, еще не предчувствуя конца этой жизни.
Нашей гаранткой при вступлении в антропософическое обществе была Татьяна Алексеевна Бергенгрюн {Бергенгрюн Татьяна Алексеевна (1851-1945), антропософка, М. Бородаевская ошибается — Бергенгрюн была урожденная Алексеева, тетка Маргариты Сабашниковой по материнской линии.}, урожденная Сабашникова, тетка Маргариты Волошиной {Маргарита Васильевна Сабашникова (1881-1973), художница, антропософка, мемуаристка, первая жена М.А. Волошина.}. От нее и ее дома пошло сближение с Киселевыми {Николай Николаевич Киселев (? — ?), антропософ, художник, принимал участие в строительстве 1-го Гетеанума, его жена — Татьяна Васильевна (1881-1970), антропософка, эвритмистка, автор книги: Kisseleff Т. Eurythrrue-Arbeit mit Rudolf Steiner. Basel, 1982 (Эвритмическая работа с докором Штайнером. Киев: Наири, 2010). Андрей Белый также впервые познакомился с Киселевыми в феврале 1913 г.}, художниками, и возобновилось знакомство с Белым и его женой. Они были у меня. Я случайно купила в магазине кусок арбуза, очень красного, но мало сладкого, и потому их не угощала им особенно. Но они сами ему очень обрадовались и остались довольны. Потом я была у них в номере. Хозяйничал, варил кофе и всё подавал сам Белый, Ася сидела в уголку дивана и курила, сама как гостья.
В последний раз я видела Белого в Детском Селе в квартире Иванова-Разумника {Андрей Белый с женой проживали в Детском селе у Иванова-Разумника с 6 сентября по 30 декабря 1931 г. (см.: Андрей Белый и Иванов-Разумник: Переписка / Публ., вступит, ст., коммент. А.В. Лаврова, Дж. Мальмстада. СПб., 1998. С. 688).}. Мы были у него с Димой и встретили во дворе подметающим снег. Я привезла ему письмо из Москвы. Потом мы сидели у него, познакомились с его второй женой {Клавдия Николаевна Бугаева (1886-1970), антропософка, вторая жена Андрея Белого.}, вспоминали наши мюнхенские дни. Он был уже гораздо более мирно настроен к Д-ру. Еще раз случайно я встретила Белого у Спасских {Сергей Дмитриевич Спасский (1898-1956) — поэт, прозаик, антропософ, с середины 1920-х гг. был с Белым в дружественных отношениях, его жена — Софья Гитмановна (урожд. Каплун, 1901-1962), скульптор, антропософка. Семья Спасских проживала в Ленинграде. О взаимоотношениях с Белым см.: Письма Андрея Белого к С.Д. и С.Г. Спасским / Вступ. ст., примеч. Н. Алексеева, Подгот. писем B.C. Спасской // Новобасманная-19. М., 1990. С. 642-662.}, он приходил проститься перед отъездом в Москву, где скоро умер.
Еще из старых друзей-поэтов мы с Димой видели М.А. Кузмина {Вероятно, встреча с М. А. Кузминым состоялась в тот же приезд М. А. Бородаевской в Ленинград — осенью-зимой 1931 г.}. Он был стар и худ. Жилось ему, видимо, плохо.
Видели А.Н. Толстого в его даче в Детском. Познакомились с его женой Натальей Крандиевской {Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая (1888-1963), поэтесса, писательница, третья жена А.Н. Толстого.} и детьми Марьяной, Никитой {Никита Алексеевич Толстой (1917-1994), физик, доктор физ.-мат наук, профессор.}, и Митей {Дмитрий Алексеевич Толстой (р. 1923), композитор, педагог.}, тогда 6-7 лет. Свидание было одно и последствий не имело. Митя читал какое-то свое сочинение о дикарях и крокодилах. Семья производила впечатление дружной.
О моих встречах с писателями. О Маргарите Андреевне Бородаевской (урожд. Князева, 1882-1969) сохранились воспоминания Димитрия Вячеславовича Иванова, воспроизведенные в комментариях к ст-нию ‘Славянская женственность’ Вяч. Иванова: ‘Пышная, красивая русская барыня, изящная, веселая, остроумная собеседница, превосходная, страстная хозяйка, щедрая и ласковая, она казалась беспроблемной и беспечной, но это только казалось. Внутренняя жизнь ее была сложной, тревожной. В поисках духовного пути они стала ревностной антропософкой’ (Иванов Вяч. Собрание сочинений. Брюссель, 1975. Т. II. С. 738). Текст воспоминаний печатается по машинописной копии, выполненной Ю.М. Гельпериным и переданной им А.Д. Бородаевскому в декабре 1982 г. Автограф представлял собой записи шариковой ручкой в тетради, 34 лл., его местонахождение на сегодняшний день неизвестно. Примечания Ю. Гельперина, сделанные в копии, включены в общую сетку комментария и отмечены особо.