Малороссийский гетман Зиновий-Богдан Хмельницкий, Костомаров Николай Иванович, Год: 1875

История
Время на прочтение: 74 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. И. Костомаров

Русская история в жизнеописаниях ее главных деятелей
Второй отдел: Господство дома Романовых до вступления на престол Екатерины II.
Выпуск пятый: XVII столетие

Малороссийский гетман Зиновий-Богдан Хмельницкий

Древняя Киевская земля, находившаяся под управлением князей Владимирова дома, ограничивалась на юг рекою Росью. Пространство южнее Роси, начиная от Днепра на запад к Днестру, ускользает из наших исторических источников. Наш древний летописец, пересчитывая ветви славянорусского народа, указывает на угличей и тиверцев, которых жилища простирались до самого моря. Угличи представляются народом многочисленным, имевшим значительное количество городов. Бесчисленное множество городищ, валов и могил, покрывающих Юго-Западную Россию, свидетельствует о древней населенности этого края. Почти непонятно, каким образом киевские, волынские и галицкие князья, владея множеством городов, возникавших один за другим в их княжениях, занимавших северную половину нынешней Киевской губернии, Волынь и Галицию, упустили плодороднейшие соседние земли. Из нашей летописи мы узнаем, что языческие князья вели упорную войну с угличами. После сильного сопротивления князья одолевали их, брали с них дань, а потом, со времен Владимира, угличи со своим краем как будто исчезают куда-то. Только в XIII веке, во время Данила, в крае между Бугом и Днестром являются какие-то загадочные бологовские князья, владевшие городами и поладившие с покорившими их татарами. В так называемой Литовской летописи мы находим смутное известие, что в XIV веке Ольгерд, покоривши Подол, нашел там местное население, живущее под начальством атаманов. Из польских и литовско-русских источников узнаем, что в XV столетии нынешний край юго-западной России был уже значительно населен сплошь до самого моря, в южных его пределах были обширные владения знатных родов: Бучацких, Язловецких, Сенявских, Лянскоронских и пр. Плодородные земли изобиловали хлебопашеством и скотоводством, велась постоянная торговля с Грециею и Востоком, ходили купеческие караваны в Киев.
Но после разрушения Греческой империи и после основания в Крыму хищнического царства Гиреев1, беспрестанные грабежи и набеги татар не допустили свободного мирного развития жизни в этом крае и вызвали в нем необходимость населения с чисто воинственным характером. В конце XV века введен был в Руси польский обычай отдавать города с поселениями под управление лиц знатного рода, под названием старост. В начале XVI века являются староства: Черкасское и Каневское, а в них военное сословие под названием Козаков. Самая страна, занимаемая этими староствами, названа ‘Украиной’, название это переходит на все пространство до Днестра, именно на землю древних угличей и тиверцев, а потом, по мере расширения козачества, распространяется и на Киевскую землю, и на левый берег Днепра*.
______________________
* Слово ‘угличи’ от слова ‘угол’, вероятно, однозначительно со словом ‘украина’: ‘у края’. ‘Украина’ слово древнее, встречается в XII веке.
______________________
Мы уже объясняли происхождение слова ‘козак’ в жизнеописании Ермака. Положение южной Руси было таково, что здесь козак, чем бы он ни был, в начале должен был сделаться воином. Черкасские и каневские старосты, а за ними и другие старосты в южнорусском крае, например, хмельницкие и брацлавские, для безопасности своих земель по необходимости должны были учредить из местных жителей военное сословие, всегда готовое для отражения татарских набегов. Необходимо было, вместе с тем, дать этому сословию права и привилегии вольных людей, так как, по понятиям того века, воин должен был пользоваться сословными привилегиями перед земледельцами. Организаторами казацкого сословия в начале XVI века являются преимущественно два лица: черкасский и каневский староста Евстафий Дашкович и хмельницкий староста Предислав Лянскоронский.
Но в то время, когда собственно в Украине образовывалось местное военное сословие под названием Козаков и состояло под начальством старост, началось и в других местах южной Руси стремление народа в козаки. Таким образом, из Киева плавали вниз по Днепру за рыбою промышленники и также называли себя козаками. Они, будучи промышленниками, были вместе с тем и военными людьми, потому что пребывание их в низовьях Днепра для своего промысла было небезопасно и требовало с их стороны уменья владеть оружием для своей защиты от внезапного нападения татар.
Развитию козачества более всего содействовал предприимчивый и талантливый преемник Дашковича, черкасский и каневский староста Димитрий Вишневецкий. Он увеличивал число Козаков приемом всякого рода охотников, прославился со своими козаками геройскими подвигами против крымцев и поставил себя по отношению к польскому королю почти в независимое положение. Его широкие планы уничтожить крымскую орду и подчинить черноморские края московской державе разбились об ограниченное упрямство царя Ивана Грозного. В 1563 году Вишневецкий со своими козаками овладел было Молдавией, но затем изменнически был схвачен турками и замучен*. Поход Вишневецкого на Молдавию проложил путь другим казацким походам в эту страну под начальством Сверчовского и Подковы. Польские паны Потоцкие и Корецкие также покушались овладеть Молдавией при помощи Козаков. Походы эти усиливали и развивали козачество. Еще более поднимали его начавшиеся со второй половины XVI века казацкие морские походы, предпринимаемые из Запорожской Сечи на турецкие владения.
______________________
* О нем сохранилась такая легенда, что султан приказал его повесить ребром на крюк, и Вишневецкий, повиснув на крюке, славил Иисуса Христа и проклинал Мугаммеда. В одной малорусской думе он является под именем казака Байды. Он висит на крюке, а султан предлагает ему принять мугаммеданскую веру и жениться на его дочери. Вайда просит себе пук стрел убить голубя на ужин своей невесте и поражает стрелою царскую дочь в голову, проклиная неверных.
______________________
Еще в 1533 году Евстафий Дашкович на польском сейме в Пиотркове представлял необходимость держать от правительства казацкую сторожу на Днепровских островах. Но на сейме не последовало по этому поводу решения. В пятидесятых годах XVI века Димитрий Вишневецкий построил укрепление на острове Хортице и поместил там Козаков. Появление казацкой селитьбы поблизости к татарским пределам не понравилось татарам, и сам хан Девлет-Гирей приходил выгонять Козаков оттуда. Вишневецкий отразил хана, но, покинутый в своих предприятиях царем Иваном, покорился воле Сигизмунда-Августа и затем вывел Козаков с низовья Днепра. Тем не менее, козаки не оставили пути, намеченного Дашковичем и Вишневецким, и через несколько лет после того явилась Запорожская Сича*.
______________________
* Т.е. засека. В 1568 году она уже не существовала.
______________________
Река Днепр, хотя и своенравная в своем течении, представляет, однако, возможность безопасного плавания вплоть до порогов, но вслед затем плавание на протяжении 70 верст делается очень опасным, иногда и совершенно невозможным. Русло Днепра в разных местах пересекается грядою скал и камней, через которое прорывается вода с различною силою падения*. По окончании порогов, Днепр проходит через гористое ущелье, называемое ‘Волчьим Горлом’ (Кичкас), а потом разливается шире и делается уже судоходен до самого устья, но по всему своему течению разбивается на множество извилистых рукавов, образующих бесчисленные острова и плавни (острова и луга, заливаемые в полноводье и покрытые лесом, кустарником и камышом). Первый из островов, вслед за Волчьим Горлом, есть возвышенный и длинный остров Хортица. За ним следуют другие острова различной величины и высоты. Острова эти представляли привольное житье для удальцов того времени по чрезвычайному изобилию рыбы, дичины и отличных пастбищ. И вот с половины XVI века этот край, называемый тогда вообще ‘Низом’, стал более и более делаться приютом всех, кому только почему-нибудь были немилым житье на родине, и всех тех, кому, по широкой натуре, были по вкусу опасности и удалые набеги. Запорожская Сича установилась прежде всего на острове Томаковке, близ впадения в Днепр реки Конки. Против этого острова на левом берегу рос огромный лес, называемый ‘Великий Луг’. Через несколько времени Сича переносилась ниже на Микитин Рог (близ нынешнего Никополя), а потом еще несколько ниже и надолго основалась близ нынешнего села Капуловки. Главный центр ее был на одном из островов, до сих пор называемом Сичею. Козаки, поселившиеся в Сичи, носили название ‘запорожцев’, а весь состав их назывался ‘кошем’. Они выбирали вольными голосами на ‘раде’ (сходке) главного начальника, называемого ‘кошевым атаманом’. Кош разделялся на ‘курени’, и каждый курень состоял под начальством выбранного ‘куренного атамана’. Поселения низовых Козаков не ограничивались одною Сичью. В разных местах на днепровских островах и на берегах образовывались казацкие селитьбы и хутора. Таким образом, за порогами слагалось новое людское общество с военным характером, населяемое выходцами и беглецами из Южной Руси, совершенно независимыми от властей, управлявших Южной Русью: пороги препятствовали этим властям добраться до поселенцев. Сначала жители Запорожья состояли из одних только мужчин, так как война была главною целью переселения за пороги, притом же значительная часть людей, прибывавших туда, не имела намерения оставаться там навсегда, побывавши на Запорожье, повоевавши с татарами в степи или совершивши какой-нибудь морской поход, они возвращались на родину. Другие же по-прежнему отправлялись на Запорожье, не с целью войны, но для звериной охоты и рыбной ловли и, следовательно, также на время. Только мало-помалу стали переселяться туда семьями и заводить хутора или ‘зимовники’. В самую Сичу никогда не дозволено было допускать женщин.
______________________
* Всех порогов на Днепре считается до десяти: Койдацкий, Сурский, Лоханский, Звонецкий, Тяганский, Ненасытицкий (самый значительный и опасный), Волнигский, Будило, Лишний и Гадючий, или Вильный, и, кроме того, несколько ‘забор’: так называются камни, которых гряда не доходит от одного берега до другого. Из них самая значительная Воронова забора в 6 верстах от Ненасытицкого порога.
______________________
Таким образом, козаки разделились на два рода: городовых, или украинских, и запорожских, или сичевых. Первые, по месту своего жительства, должны были над собою признавать польские власти, вторые были совершенно независимы. Между теми и другими была тесная связь: очень многие из городовых Козаков проводили несколько лет в Сичи и вменяли это себе в особую доблесть и славу. Польские паны своими поступками содействовали расширению козачества, не предвидя гибельного влияния, какое оно, при тогдашних условиях, носило в себе для строя польского общества. Один из знатнейших польских панов, Самуил Зборовский, был казацким предводителем. Паны приглашали Козаков в своих походах, так Мнишки и Вишневецкие с их помощью водили в Московское государство самозванцев. Польские короли не раз пользовались их слугами. Еще Сигизмунд-Август изъял украинских Козаков из-под власти старост и поставил над ними особого ‘старшого’. При Стефане Батории заведены были реестры или списки, куда записывались козаки, и только вписанные в эти реестры должны были называться козаками. Старшой над козаками, назначенный королем, назывался гетманом. Вероятно, в это же время последовало разделение Козаков на полки (которое, собственно, известно нам в несколько позднее время). Полков было шесть: Черкасский, Каневский, Белоцерковский, Корсунский, Чигиринский, Переяславский (последний на левой стороне Днепра), каждый полк находился под начальством полковника и его помощника есаула, полк делился на десять сотен. Каждая сотня была под начальством сотника и его помощника сотенного есаула. Гетману, или старшому, дан был для местопребывания город Трехтемиров. При гетмане были чины: есаул, судья, писарь, составлявшие генеральную старшину. Всех реестровых Козаков было только шесть тысяч. Они пользовались свободным правом владения своими землями, не несли никаких податей и повинностей, и получали жалованья по червонцу на каждого простого козака и по тулупу. Кроме этих реестровых Козаков, польское правительство долго не хотело знать никаких других Козаков, по закону, только реестровые были козаками. Но такой взгляд шел вразрез с народным стремлением. В Южной Руси, напротив, все хотели быть козаками, т.е. вольными людьми, все искали путей и средств обратиться в Козаков. Одним из таких путей была Запорожская Сича. Жители, бывшие по закону панскими хлопами в имениях наследственных или коронных, бегали на Запорожье, возвращаясь оттуда, не хотели уже служить своим панам, называли себя козаками и, как вольные люди, считали своею собственностью ту землю, на которой жили и которую обрабатывали, тогда как владелец признавал эту землю своею. Владельцы и их управители ловили таких беглецов и казнили смертью, но не всегда можно было это исполнить. Многие землевладельцы заводили тогда слободы и приглашали к себе всякого, давая льготы. В такие слободы убегали те, которых преследовали на их прежнем жительстве. Между самими владельцами возникали за это ссоры, часто происходили наезды друг на друга. Иногда и сами паны приглашали к себе своевольных чужих хлопов, называли их козаками и, с их помощью бесчинствовали против своей же братии. Такие козаки при первом неудовольствии готовы были поступать со своими новыми панами, как с прежними. Реестровые козаки мало имели охоты замыкать свое сословие и охотно принимали в него новых братии, так что количество реестровых было на деле гораздо больше, чем на бумаге. Иногда такие польские подданные, назвавши себя козаками, не пытались ни вступать в реестр, ни примыкать к панам, а собирались вооруженными толпами и выбирали себе предводителя, которого называли гетманом. Так поступали в особенности те, которые бывали на Сичи, воевали против турок и татар и приобретали себе там — как выражались тогда — ‘рыцарскую славу’. Эти так называемые ‘своевольные купы’ (шайки) уже в конце XVI века стали страшны для Польши и возбуждали против себя строгие постановления сейма. Наделе эти постановления не исполнялись, тем более, что и польский король, и польские паны, объявивши шайки самозванных Козаков противозаконными скопищами, сами употребляли их в войнах с Москвою, Швециею и Турциею. Таким образом, кроме Козаков городовых, записываемых в реестры, и Козаков сичевых, беспрестанно то пополняемых беглецами из Украины, то убавляемых уходившими назад в Украину, было еще множество Козаков своевольных, состоявших из панских хлопов, выбиравших себе гетманов. Правительство делало пересмотры реестрам, из них исключались лишние козаки, эти лишние носили название ‘выписчиков’, но выключенные из реестра продолжали называть себя козаками.
Понятно, что при таких условиях южнорусского общества того времени у польского правительства, а главное, у польских панов, явилось среди простого народа много врагов, эти враги становились тем ожесточеннее и опаснее, чем сильнее выказывалось с польской стороны стремление удержать наплыв народа в козачество. Польское право предавало хлопа в безусловное распоряжение его пана. Понятно, что такое положение не могло быть приятным нигде, но там, где народу не было никакой возможности вырваться из неволи, он терпел, из поколения в поколение привыкал к своей участи до такой степени, что перестал помышлять о лучшей. В Украине было не то. Здесь для народа было много искушений к приобретению свободы. Перед глазами у него было вольное сословие, составленное из его же братии, по соседству с ним были днепровские острова, куда можно было убежать от тяжелой власти, наконец, близость татар и опасность татарских набегов приучали украинского жителя к оружию, сами паны не могли запретить своим украинским хлопам носить оружие. Таким образом, в народе южнорусском поддерживался бодрый воинственный дух, несовместимый с рабским состоянием, на которое осуждал его польский общественный строй. Между тем как способы панского управления в Украине, так и свойство отношений, в какие поставлен был высший класс к низшему, никак не мирили русского хлопа с паном и не располагали его к добровольной зависимости.
Стремление народа к окозаченью, или так называемое поляками ‘украинское своевольство’, начало принимать религиозный оттенок и получать в собственных глазах русского народа нравственное освящение. Уже восстания Наливайка и Лободы в 1596 году прикрывались до некоторой степени защитою религии. Вслед за введением Унии, последовало быстрое отступление русского высшего класса от своей религии, а вместе с тем, и от своей народности. Русские паны стали для русского народа вполне чужими, и власть их получила вид как бы иноземного и иноверного порабощения. Мещане и хлопы только от страха, а не по убеждению, принимали Унию, и пока не свыклись с нею в течение многих поколений, долго были готовы отпасть от нее. В Украине, где народ был бодрее и менее подвергался рабскому страху, Уния трудно пускала свои корни. Реестровые козаки не принимали ее вовсе, потому что не боялись панов, знакомство с войною делало их отважными. Самовольные козаки еще более возненавидели Унию, как один из признаков панского насилия над собою. Таким образом, православная религия сделалась для русского народа знаменем свободы и противодействия панскому гнету.
Согласное свидетельство современных источников показывает, что в конце XVI и первой половине XVII века безусловное господство панов над хлопами привело последних к самому горькому быту. Иезуит Скарга, фанатический враг православия и русской народности, говорил, что на всем земном шаре не найдется государства, где бы так обходились с земледельцами, как в Польше. ‘Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа все что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова’. Между панами в это время распространилась страсть к непомерной роскоши и мотовство, требующее больших издержек. Один француз, живший тогда в Польше, заметил, что повседневный обед польского пана стоит больше, чем званый во Франции. Тогдашний польский обличитель нравов Старовольский говорит: ‘В прежние времена короли хаживали в бараньих тулупах, а теперь кучер покрывает себе тулуп красною матернею, чтобы отличиться от простолюдина. Прежде шляхтич ездил на простом возе, а теперь катит шестернею в коляске, обитой шелковой тканью с серебряными украшениями. Прежде пивали доброе домашнее пиво, а теперь и конюшни пропахли венгерским. Все наши деньги идут на заморские вина и на сладости, а на выкуп пленных и на охранение отечества у нас денег нет. От сенатора до последнего ремесленника все проедают и пропивают свое достояние и входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить трудом, а всякий норовит захватить чужое, легко достается оно и легко спускается. Заработки убогих подданных, содранные иногда с их слезами, а иногда со шкурою, потребляются господами, как гарпиями. Одна особа в один день пожирает столько, сколько зарабатывает много бедняков в долгое время. Все идет в один дырявый мешок — брюхо. Верно пух у поляков имеет такое свойство, что они могут на нем спать спокойно, не мучась совестью’. Знатный пан считал обязанностью держать при своем дворе толпу ничего не делающих шляхтичей, а жена его такую же толпу шляхтянок. Все это падало на рабочий крестьянский класс. Кроме обыкновенной панщины, зависевшей от произвола владельцев, они были обременены множеством разных мелких поборов. Каждый улей был обложен налогом под именем ‘очкового’, за вола платил крестьянин роговое, за право ловить рыбу — ставщину, за право пасти скот — спасное, за измол муки — сухомелыцину. Крестьянам не дозволялось ни приготовлять себе напитков, ни покупать их иначе, как у жида, которому пан отдает корчму в аренду. Едет ли пан на сейм, или на богомолье, или на свадьбу — на подданных налагается какая-нибудь новая тягость. В королевских имениях, управляемых старостами или же управителями, положение хлопов было еще хуже, хотя закон предоставлял им право жаловаться на злоупотребления, никто не смел жаловаться — по замечанию Старовольского — потому что обвиняемый будет всегда прав, а хлоп виноват. ‘В судах у нас, — говорит тот же писатель, — завелись неслыханные поборы, подкупы, наши войты, лавники, бурмистры, — все подкуплены, а о доносчиках, которые подводят невинных людей в беду, и говорить нечего. Поймают богатого, запутают, и засадят в тюрьму, да и тянут с него подарки и взятки’. Кроме безграничного произвола старосты или его дозорцев, в коронных имениях свирепствовали жолнеры (солдаты), которые тогда отличались буйствами и своеволием. ‘Много, — замечает Старовольский, — толкуют у нас о турецком рабстве, но это касается только военнопленных, а не тех, которые, живя под турецкою властью, занимаются земледелием или торговлей. Они, заплативши годовую дань, свободны, как у нас не свободен ни один шляхтич. В Турции никакой паша не может последнему мужику сделать того, что делается в наших местечках и селениях. У нас в том только свобода, что вольно делать всякому, что вздумается, и от этого выходит, что бедный и слабый делается невольником богатого и сильного. Любой азиатский деспот не замучит во всю жизнь столько людей, сколько их замучат в один год в свободной Речи Посполитой’.
Но ничто так не тяготило и не оскорбляло русского народа, как власть иудеев. Паны, ленясь управлять имениями сами, отдавали их в аренду иудеям с полным правом панского господства над хлопами. И тут-то не было предела истязаниям над рабочею силою и духовною жизнью хлопа. Кроме всевозможнейших проявлений произвола, иудеи, пользуясь унижением православной религии, брали в аренды церкви, налагали пошлины за крещение младенцев (‘дудки’), за венчание (‘поемщина’), за погребение и, наконец, вообще за всякое богослужение, кроме того — и умышленно ругались над религией. Отдавать имения на аренды казалось так выгодно, что число иудеев-арендаторов увеличивалось все более и более, и южная Русь очутилась под их властью. Жалоба народа на иудейские насильства до сих пор раздаются в народных песнях. ‘Если, — говорится в одной думе, — родится у бедного мужика или козака ребенок, или козаки либо мужики задумают сочетать браком своих детей, то не иди к попу за благословением, а иди к жиду и кланяйся ему, чтобы позволил отпереть церковь, окрестить ребенка или обвенчать молодых’. Даже римско-католические священники, при всей своей нетерпимости к ненавистной для них ‘схизме’, вопияли против передачи русского народа во власть иудеев. Так, в одной проповеди, сказанной уже тогда, когда Хмельницкий разбудил дремавшую совесть панов, говорится: ‘Наши паны вывели из терпения своих бедных подданных в Украине тем, что, отдавая жидам в аренды имения, продали схизматиков в тяжелую работу. Иудеи не позволяли бедным подданным крестить младенцев или вступать в брак, не заплатив им особых налогов’.
Понятно, что народ, находясь в таком положении, бросался в козачество, убегал толпами на Запорожье, и оттуда появлялся вооруженными шайками, которые тотчас же разрастались. Восстания следовали за восстаниями. Паны жаловались на буйство и своевольство украинского народа. Вместе с этим шли беспрерывные набеги на Турцию. Толпы удальцов, освободившись бегством от тяжелого панского и иудейского гнева, убегали на Запорожье, а оттуда на чайках (длинных лодках) пускались в море грабить турецкие прибрежные города. Жизнь на родине представляла так мало ценного, что они не боялись подвергаться никаким опасностям, а нападать на неверных, по понятиям того времени, считалось богоугодным делом, тем более, что целью этих набегов было столько же освобождение пленных христиан, сколько и приобретение добычи от неверных. Турецкие послы постоянно жаловались польскому правительству на козаков. Поляки, при возможности, ловили виновных и казнили их, но когда сами ссорились с турками или татарами, то давали волю тем же украинским удальцам. Эти походы были особенно важны тем, что послужили дальнейшею военного школою для украинского народа и способствовали ему дружно и решительно подниматься против поляков, на это не отваживался в других местах русских народ, страдавший под таким же гнетом.
Частные местные восстания народа были многочисленны и не все нам известны. Правительство то и дело, что производило новые реестры, желая ограничить число Козаков. Но после каждого реестрования, число Козаков удвоивалось, утроивалось, лишних снова исключали из списков, а эти лишние не повиновались и увеличивали число свое силами охотников. По временам хлопы возмущались против владельцев, собирались в шайки, нападали на владельческие усадьбы. Жестокие казни следовали за каждым укрощением, но мятежи вспыхивали снова. Все хотели быть козаками, невозможно было разобрать, кто настоящий козак и кто только называет себя козаком. В 1614 году коронный гетман Жолкевский разогнал в Брацлавщине большую шайку, называвшую себя козаками, а 15 октября под Житомиром заключил с реестровыми козаками договор, по которому они обязались не принимать в свое товарищество своевольных шаек, называвших себя козаками и нападавших на шляхетские имения, не собирать народа на рады, всем тем, которые самовольно называли себя козаками, велено оставаться под властью панов. Этот договор тотчас же был нарушен. Шляхта жаловалась королю, король писал универсалы, но в этих универсалах уже проглядывало сознание бессилия. ‘Несмотря на все прежние наши меры, — писал король в 1617 году, — казацкое своеволие дошло до ужасающих крайностей, громады Козаков не дают Речи Посполитой покою, шляхта не может безопасно проживать в своих имениях’. Впрочем, в первой четверти XVII века, казацкая удаль находила себе поле деятельности то в Московском государстве, то на Черном море, то в Турции и Молдавии. Под начальством Сагайдачного козаки помогали полякам в войне с Турциею. Но когда кончилась эта война, казацкие восстания стали принимать значительно более широкий размер. В 1625 году, козаки отправили своих депутатов на сейм с требованием признать законными духовных, посвященных иерусалимским патриархом, удалить униатов от церквей и церковных имений, уничтожить всякие стеснительные постановления против Козаков и не ограничивать их числа. Они, при своей просьбе, послали перечень разных утеснений, которые терпели русские в Польше и Литве, указывали, что повсюду отнимают у православных церкви, тянут в суды православных под разными предлогами, отдаляют их от цеховых ремесел, сажают в тюрьмы и бьют священников, жаловались, что православные дети вырастают без крещения, люди живут без венчания и отходят от мира без исповеди и св. причащения. Просьба эта не имела никаких последствий, и козаки, под начальством гетмана Жмайла, стали расправляться сами собою: ворвались в Киев, убили киевского войта Федора Ходыку за ревность к Унии, ограбили католический монастырь, убили в нем священника и отправили к московскому царю посольство с просьбою принять Козаков под свое покровительство. Этого не хотели им простить поляки, и коронный гетман Станислав Конецпольский получил повеление укротить Козаков оружием.
Козаков было тысяч до двадцати, но между ними происходили несогласия, так что часть их разошлась. Конецпольский прижал их к Днепру, недалеко от Крылова, реестровые козаки решились мириться, сменили Жмайла, выбрали гетманом Михаила Дорошенка и заключили с польским гетманом, на урочищах ‘Медвежьи Лозы’, договор, по которому козаки должны были остаться в числе шести тысяч и находиться под властью коронного гетмана, затем все, называвшие себя козаками, должны были подчиняться своим старостам и панам, все земли, которые они себе присвоили и считали казацкими, должны быть возвращены владельцам. Договор этот не мог разрешить спорных вопросов по желанию поляков. Число исключенных из казацкого звания значительно превышало число реестровых и еще увеличивалось вновь составляемыми шайками. Непокорные хлопы бежали толпами в Сичу. По смерти Дорошенка, убитого в битве с татарами, поляки назначили над реестровыми козаками предводителем Грицка Черного, человека, преданного полякам, но самовольные козаки, собравшись в Сичи, избрали гетманом Тараса и двинулись в Украину. Реестровые козаки выдали Грицка Черного Тарасу, запорожцы совершили над ним жестокую казнь за то, что он принял Унию. Тарас, признанный реестровыми, распустил по Украине универсал, и убеждал весь народ подняться и идти на поляков во имя веры. Многие духовные возбуждали русских к защите веры и жизни, потому что в те времена раздраженные поляки кричали, что надобно уничтожить схизму и истребить весь мятежный народ, а Украину заселить поляками. Польские историки уверяют, будто и Петр Могила, будучи еще печерским архимандритом, возбуждал народ к восстанию.
Поляки совершали тогда ужаснейшие варварства. Самуил Лащ, коронный стражник (блюститель пограничных областей), обрезывал людям носы и уши, отдавал девиц и женщин на поругание своим солдатам, и в первый день Пасхи 1639 года, в местечке Лысянке, вырезал поголовно всех жителей, не разбирая ни пола, ни возраста: многие из них были побиты в церкви. Для внушения народу страха и в других местах делалось то же. Тарас сосредоточил свои силы на левой стороне Днепра, у Переяславля. Конецпольский вступил с ним в битву, которая была так неудачна для поляков, что, по свидетельству их самих, у Конецпольского в один день пропало более войска, чем за три года войны со шведами. К сожалению, исход этой войны для нас остался неизвестным. Тарас каким-то образом попал в руки поляков и был казнен.
Через два года умер Сигизмунд III. Реестровые козаки, при сыне его Владиславе, участвовали в походе против Москвы, но за то другие козаки самовольно спустились в Черное море, делали нападения на турецкие владения и собирались на днепровских островах, чтобы снова идти войною на поляков. Чтобы пресечь бегство народа за пороги, коронный гетман Конецпольский заложил на Днепре перед самыми порогами крепость Кодак и оставил там гарнизон под начальством француза Мариона. Но в августе 1635 года, предводитель самовольных Козаков Сулима разорил эту крепость, перебил гарнизон и стал призывать народ к восстанию. Ему не удалось предприятие. Подосланные Конецпольский реестровые козаки схватили Сулиму, еще не успевшего собрать большого ополчения. Ему отрубили голову в Варшаве.
Вслед затем объявлено снова строгое приказание самовольным козакам повиноваться своим панам, а чтобы привести эту меру в исполнение, расставили в Украине польские войска, которые тотчас же начали делать народу всякие насилия. Это вынудило реестровых Козаков в 1636 году обратиться с жалобою к королю, они избрали своими послами двух сотников: черкасского Ивана Барабаша и Чигиринского Зиновия-Богдана Хмельницкого.
Зиновий-Богдан был сын казацкого сотника Михаила Хмельницкого. В юности он учился в Ярославле (галицком) у иезуитов и получил по своему времени хорошее образование. Отец его был убит в Цецорской битве, несчастной для поляков, где пал их гетман Жолкевский. Зиновий, участвовавший в битве вместе с отцом, был взят турками в плен, он пробыл два года в Константинополе, научился там турецкому языку и восточным обычаям, что ему впоследствии пригодилось. После примирения Польши с Турциею, Зиновий возвратился в отечество, служил в казацкой службе и получил чин сотника. Есть известие, что он был под Смоленском в 1632 году и получил от Владислава саблю за храбрость*.
______________________
* Так говорит одна малорусская летопись, прибавляя, что через двадцать два года, когда он сделался подданным Алексея Михайловича, то говорил: ‘Сабля эта порочит Богдана’.
______________________
Для рассмотрения казацких жалоб назначен был сенатор и воевода брацлавский Адам Кисель, православный пан, считавший себя отличным оратором и искусным дипломатом. Он начал хитрить с козаками и водить их, стараясь успокоить реестровых обещаниями денег, а главное, добиваясь исключения из реестра лишних Козаков и возвращения их под власть своих панов. Старшим над реестровыми козаками был тогда Василий Томиленко, человек старый, нерешительный, но тем не менее сердечно преданный казацкому делу. В то время, как он в Украине толковал с Киселем, новый предводитель самовольных Козаков Павлюк ворвался из Сичи в Украину с 200 человек, захватил в Черкасах всю казацкую артиллерию и ушел обратно в Сичу, а оттуда писал убеждение к реестровым козакам соединиться с ‘выписчиками’ и дружно защищаться против поляков. Томиленко колебался, а Кисель, который, по собственному его призванию, производил между козаками раздоры, подобрал кружок реестровых Козаков и составил из них раду на реке Русаве. Эта рада низложила Томиленка и выбрала в гетманы переяславского полковника Савву Кононовича, родом великорусса, преданного панским видам. Вместе с Томиленком отрешили других старшин, и только лукавый писарь Онушкевич остался в своем звании. Павлюк, узнавши о таком перевороте, послал своего друга, Чигиринского полковника Карпа Скидана, с отрядом в Переяславль, а сам стал с войском у Крылова. Скидан вошел ночью в Переяславль, схватил Кононовича, писаря Онушкевича, новопоставленных старшин, и привез их в Крылов. Козаки осудили их и расстреляли. Гетманом выбрали Павлюка. Томиленко, добровольно уступая ему первенство, остался ему товарищем и другом.
Павлюк разослал универсал по всем городам, местечкам и селам и призывал весь русский народ к восстанию: ‘Повелеваем вам и убеждаем вас, чтобы вы все единодушно, от мала до велика, покинувши все свои занятия, немедленно собрались ко мне’.
На призыв Павлюка прежде всего отозвались, на левой стороне Днепра, так называемые новые слободы, а потом и на правой раздался, говорит современник, крик: ‘На свободу! На свободу!’ Одни бежали к Павлюку, другие составляли шайки, бросались на панские дворы и забирали там запасы, лошадей, оружие. Сам Павлюк, разославши универсал, уехал в Сичь собирать запорожцев, а начальство в Украине поручил Скидану.
Все реестровые полки, один за другим, перешли на сторону восстания. Скидан заложил свой стан в Мошнах (Черкасского уезда). Конецпольский послал против Козаков своего товарища Потоцкого.
6 декабря 1637 года произошла битва близ деревни Кумейки. Русские бились отчаянно, но сильный холодный ветер дул им в лицо, они были разбиты, ушли к Днепру и стали в местечке Боровицах. Прибыл Павлюк, но козаки возмутились против него за то, что он не в пору ушел в Сичь и пропустил удобное время. Кисель, находившийся с Потоцким, уговорил Козаков выдать Павлюка с товарищами, поручившись, что король дарует им прощение. Реестровые козаки низложили Павлюка с гетманства, провозгласили было гетманом одного из старшин Дмитра Томашевича-Гуню, но Гуня не согласился получить старшинство ценою выдачи своих товарищей. Тогда реестровые козаки схватили Павлюка, Томиленка и какого-то Ивана Злого и привели к Потоцкому.
Заключен был с польским военачальником договор: козаки обещали повиноваться польскому правительству. Договор этот был подписан Зиновием-Богданом Хмельницким, носившим уже звание генерального писаря. Потоцкий назначил над козаками старшим Ильяша Караимовича, Гуня, Скидан и другие убежали.
Павлюка, Томиленка и Злого привезли в Варшаву. Напрасно Кисель перед сеймом умолял даровать им жизнь, ссылаясь на свое поручительство. Его протесты не уважили. Казацким предводителям отрубили головы.
Потоцкий, между тем, покончивши в Украине, начал безжалостно казнить мятежников. Вся дорога от Днепра до Нежина уставлена была посаженными на кол хлопами. Но в то время, когда Потоцкий казнил сотнями мятежников и кричал: ‘Я из вас восковых сделаю!’, русские смело говорили ему: ‘Если ты, пан гетман, хочешь казнить виновных, то посади на кол разом всю правую и всю левую сторону Днепра’.
Как только началась весна 1638 года, по всей Украине разнеслась весть, что с Запорожья идет новое ополчение. Там выбрали гетманом полтавца Остранина. С ним шел Скидан. Толпы народа бросились к ним со всех сторон. Потоцкий выступил против них и потерпел поражение под Голтвою. Но между казацкими предводителями не было ладу. Поляки, поправившись от поражения, атаковали Остранина под Жовнином, близ Днепра. Остранин убежал из войска в Московское государство. Козаки избрали старшим Дмитра Томашевича-Гуню. Реестровые тогда не пристали к восстанию, потому что находились с польским войском под начальством чиновников, назначенных поляками. Гуня, с половины июня до половины августа, упорно стоял против поляков, соглашался мириться, но не иначе, как на сколько-нибудь выгодных условиях. Наконец, козаки положили оружие. Гуня ушел в Московское государство. Скидан, еще прежде отправившийся за Днепр для собрания новых сил, попался в плен.
С этих пор поляки, хотя оставили реестровых Козаков в прежнем числе, но давали им начальников из лиц шляхетского звания. Вместо гетмана у них был назначен комиссар, некто Петр Комаровский: генеральный писарь Зиновий-Богдан Хмельницкий лишился своей должности и остался по-прежнему Чигиринским сотником. Чтобы преградить побеги народа за пороги, возобновлен был Кодак. Рассказывают, что Конецпольский, приехавши осматривать восстановленную крепость, созвал к себе казацких старшин и насмешливо спросил их: ‘Как вам кажется Кодак?’ — ‘Manu facta, manu destrao’ (Что человеческими руками созидается, то и человеческими руками разрушается), — отвечал ему Хмельницкий.
Поляки пришли к убеждению, что для укрощения страсти к мятежам, овладевшей русским народом, надобно принимать самые строгие меры, за малейшую попытку к восстанию казнили самым варварским образом. ‘И мучительство фараоново, — говорит малорусская летопись, — ничего не значит против ляшского тиранства. Ляхи детей в котлах варили, женщинам выдавливали груди деревом и творили иные неисповедимые мучительства’*.
______________________
* Достоверность этих известий подтверждается и современными великорусскими известиями: ‘Польские и литовские люди их христианскую веру нарушили и церкви их, людей сбирая в хоромы, пожигали, и пищальное зелье, насыпав им в пазуху, зажигали и сосцы у жен их резали…’
______________________
Козакам уже трудно было начинать восстание. Сами реестровые козаки были почти обращены в хлопов и работали панщину на своих начальников шляхетского звания. Иной поворот всему русскому делу дан был во дворце короля Владислава.
Этот король, от природы умный и деятельный, тяготился своим положением, осуждавшим его на бездействие, тяжела была ему анархия, господствовавшая в его королевстве. Его самолюбие постоянно терпело унижение от надменных панов. Королю хотелось начать войну с Турциею. По всеобщему мнению современников, за этим желанием укрывалось другое: усилить посредством войны свою королевскую власть. Хотя нет никаких письменных признаний с его стороны в этом умысле, но все шляхетство от мала до велика было в этом уверено и считало соумышленником короля канцлера Оссолинского. Впрочем, последний если и потакал замыслам короля, то вовсе не был надежным человеком для того, чтоб их исполнить. Это был роскошный, изнеженный, суетный, малодушный аристократ, умел красно говорить, но не в состоянии был бороться против неудач, и более всего заботясь о самом себе, в виду опасности всегда готов был перейти на противную сторону.
В 1645 году прибыл в Польшу венецианский посланник Тьеполо побуждать Польшу вступить с Венециею в союзе против турок, он обещал с венецианской стороны большие суммы денег и более всего домогался, чтобы польское правительство дозволило козакам начать свои морские походы на турецкие берега. Папский нунций также побуждал польского короля к войне. Надеялись на соучастие господарей молдавского и валашского, на седмиградского князя и на московского царя. В начале 1646 года польский король заключил с Венецией договор: Тьеполо выдал королю 20 000 талеров на постройку казацких чаек, король пригласил в Варшаву четырех казацких старшин: Ильяша Караимовича, Барабаша, Богдана Хмельницкого и Нестеренка. Хмельницкий незадолго был во Франции, где совещался с графом Дебрежи, назначенным посланником в Польшу, насчет доставки Козаков во французское войско. Затем 2400 охочих Козаков отправились во Францию и в 1646 году участвовали при взятии Дюнкерка у испанцев.
Король виделся с казацкими старшинами ночью, обласкал их, обещал увеличить число Козаков до 20 000, кроме реестровых, отдал приказание построить чайки и дал им 6000 талеров, обещая заплатить в течение двух лет 60 000.
Все это делалось втайне, но не могло долго сохраняться втайне. Король выдал так называемые приповедные листы для вербовки войска за границею. Вербовка пошла сначала быстро. В Польшу стали прибывать немецкие солдаты, участвовавшие в тридцатилетней войне и не привыкшие сдерживать своего произвола. Шляхта, зорко смотревшая за неприкосновенностью своих привилегий, стала кричать против короля. Сенаторы также подняли ропот. Королю ничего не оставалось, как предать свои замыслы на обсуждение сейма.
В сентябре 1646 года открылись предварительные сеймики по воеводствам. Шляхта повсюду оказалась нерасположенною к войне и толковала в самую дурную сторону королевские замыслы. ‘Король, — кричали на сеймиках, — затевает войну, чтобы составить войско, взять его себе под начальство и посредством его укоротить шляхетские вольности. Он хочет обратить хлопов в шляхту, а шляхту в хлопов’. Возникали самые чудовищные выдумки, болтали, что король хочет устроить резню вроде Варфоломеевской ночи, Оссолинского обзывали изменником отечества.
В ноябре собрали сейм в Варшаве. Все единогласно закричали против войны. Королю оставалось покориться воле сейма и приказать распустить навербованное войско, а козакам запретить строить чайки. Короля обязали вперед не собирать войск и не входить в союзы с иностранными державами без воли Речи Посполитой*.
______________________
* По замечанию Тьеполо, королю стоило только подкупить нескольких послов, чтобы созвать сейм, так как в Польше голос одного посла уничтожал решение целого сейма. Но король не решился на эту меру, потому что боялся междоусобий. Притом он старался поддерживать к себе расположение нации, в надежде, что поляки со временем выберут на престол его сына.
______________________
Казацкие чиновники, Караимович и Барабаш, видя, что предприятие короля не удается, припрятали королевскую привилегию на увеличение казацкого сословия и на постройку чаек. Хмельницкий хитростью достал эту привилегию в свои руки. Рассказывают, что он пригласил в свой хутор Субботово казацкого старшого (неизвестно, Караимовича или Барабаша), и, напоивши его допьяна, взял у него шапку и платок и отправил слугу своего к жене старшого за привилегиею. Признав вещи своего мужа, жена выдала важную бумагу.
Вслед за тем с Хмельницким произошло событие, вероятно, имевшее связь с похищением привилегии. Его хутор Субботово (в 8 верстах от Чигирина) был подарен отцу его прежним Чигиринским старостою Даниловичем. В Чигирине был уже другой староста Александр Конецпольский, а у него подстаростою (управителем) шляхтич Чаплинский. Последний выпросил себе у Конецпольского Субботово, так как у Хмельницкого не было документов на владение. Получивши согласие старосты Конецпольского, Чаплинский, по польскому обычаю, сделал наезд на Субботово в то время, когда Хмельницкий был в отсутствии, и когда десятилетний мальчик, сын Хмельницкого, ему сказал что-то грубое, то он приказал его высечь. Слуги так немилосердно исполнили это приказание, что дитя умерло на другой день. Кроме того, Чаплинский обвенчался по уставу римско-католической церкви с женщиною, которую любил Хмельницкий: некоторые говорят, что она уже тогда была его второю женою, которую Хмельницкий взял после смерти первой своей супруги Анны Сомко*.
______________________
* Матери сыновей Хмельницкого, Тимофея и Юрия, и дочерей: Стефаниды и Екатерины.
______________________
Хмельницкий искал судом на Чаплинского, но не мог ничего сделать, потому что не имел письменных документов на имение. В польском суде того времени трудно было козаку тягаться с шляхтичем, покровительствуемым важным паном*.
______________________
* Осталось предание, записанное в современных летописях, за достоверность которого поручиться нельзя. Рассказывается, будто Хмельницкий обращался к королю, и Владислав сказал ему: ‘Вы воины и носите сабли, кто вам за себя стать запрещает?’
______________________
Тогда Хмельницкий собрал сходку до тридцати человек козаков и стал с ними советоваться, как бы воспользоваться привилегией, данной королем, восстановить силу козачества, возвратить свободу православной веры и оградить русский народ от своеволия польских панов. Один сотник, бывший на этой сходке, сделал донос на Хмельницкого. Коронный гетман Потоцкий приказал арестовать Хмельницкого. Но переяславский полковник Кречовский, которому был отдан Хмельницкий под надзор, освободил арестованного. Хмельницкий верхом убежал степью в Запорожскую Сичь, которая была тогда на ‘Микитином Роге’.
Здесь застал Хмельницкий не более трехсот удальцев, но они кликнули клич и стали сбирать с разных днепровских островов и берегов проживавших там беглецов. Сам Хмельницкий отправился в Крым. Он показал привилегию короля Владислава хану. Хан Ислам-Гирей увидел ясные доказательства, что польский король затевал против Крыма и против Турции войну, кроме того, хан был уже зол на короля за то, что несколько лет не получал из Польши обычных денег, которые поляки называли подарками, а татары считали данью. Представился татарам отличный и благовидный повод к приобретению добычи. Однако хан сам не двинулся на Польшу, хотя обещал сделать это со временем, но дозволил Хмельницкому пригласить с собою кого-нибудь из мурз. Хмельницкий позвал Тугай-бея, перекопского мурзу, славного своими наездами: у Тугай-бея было до четырех тысяч ногаев.
Это делалось зимою с 1647 на 1648 год. Коронный гетман Николай Потоцкий и польный (его помощник) Мартин Калиновский собирали войско, приглашали панов являться к ним на помощь с своими отрядами, которые, по тогдашнему обычаю, паны держали у себя под названием надворных команд. Потоцкий пытался как-нибудь хитростью выманить Хмельницкого из Сичи, отправлял к нему письма в Сичу. Но попытки его в этом роде не удались.
Между тем русский народ готовился к восстанию. Козаки, переодетые то нищими, то богомольцами, ходили по городам и селам и уговаривали жителей — то отворить козакам Хмельницкого ворота города, то насыпать песку в польские пушки, то бежать в степь в ряды воинов запорожских. Поляки принимали строгие меры: запрещали ходить толпами по улицам, собираться в домах, забирали у жителей оружие или отвинчивали у их ружей замки, жестоко мучили и казнили тех, кого подозревали в соумышлении с Хмельницким. Потоцкий объявил своим универсалом, что всякий убежавший в Запорожье отвечает жизнью своей жены и детей. Такие меры обратились во вред полякам и раздражили уже и без того ненавидевший их русский народ. С левой стороны Днепра убегать было удобнее, и толпы спешили оттуда к Хмельницкому. Весною у него образовалось тысяч до восьми. В апреле до предводителей польского войска дошел слух, что их враг выступает из Сичи, вместо того, чтоб идти на него всем своим войском, они отправили против него реестровых Козаков с их начальниками по Днепру на байдаках (больших судах), а берегом небольшой отряд конницы под начальством молодого сына коронного гетмана Стефана с казацким комиссаром Шембергом. ‘Стыдно, — говорил тогда коронный гетман, — посылать большое войско против какой-нибудь презренной шайки подлых хлопов’.
Козаки, плывшие на байдаках по Днепру, достигли 2 мая урочища, называемого ‘Каменным Затоном’ и остановились, ожидая идущего берегом польского отряда. Часть Козаков вышла на берег. Ночью с 3 на 4 мая явился к ним посланец Хмельницкого, козак Ганжа, и смелою речью воодушевил их, уже и без того расположенных к восстанию. Полковник Кречовский, находившийся в высланном реестровом войске, с своей стороны, возбуждал за Хмельницкого Козаков. Реестровые утопили своих шляхетских начальников, угодников панской власти, в числе их погибли Караимович и Барабаш. Утром все присоединились к Хмельницкому.
Усиливши реестровыми козаками свое войско, Хмельницкий разбил 5 мая польский отряд у протока, называемого ‘Желтые Воды’. Сын коронного гетмана Стефан умер от ран, других панов взяли в плен. В числе пленных было тогда два знаменитых впоследствии человека: первый был Стефан Чарнецкий, которому суждено было сделаться искусным польским полководцем и свирепым мучителем русского народа, второй был Иван Выговский, русский шляхтич: попавшись в плен, этот человек до того сумел подделаться к Хмельницкому, что в короткое время стал генеральным писарем и важнейшим советником гетмана.
Главное польское войско стояло близ Черкас, когда один раненый поляк принес туда известие о поражении высланного в степь отряда. Потоцкий и Калиновский не ладили друг с другом, делали распоряжения наперекор один другому, согласились, однако, на том. что надобно им отступить поближе к польским границам. Они двинулись от Черкас и достигли города Корсуна, на реке Роси, здесь они услыхали, что Хмельницкий уже недалеко, и решили остановиться и дать сражение, но 15 мая появился Хмельницкий под Корсуном: пойманные поляками козаки насказали им много преувеличенных известий о количестве и силе войска Хмельницкого. Калиновский готов был дать битву, Потоцкий не дозволил и велел уходить по такому пути, по которому удобно было бы ускользнуть от неприятеля. Поляки взяли себе в проводники одного русского хлопа, который, как видно, с намерением был подослан Хмельницким. Между тем, рассчитывая наперед, куда поляки пойдут, казацкий предводитель заранее услал своих Козаков и приказал им при спуске с горы в долину, называемую ‘Крутая Балка’, обрезать гору и сделать обрыв, преграждающий путь возам и лошадям. План удался как нельзя лучше. Поляки со всем своим обозом наткнулись прямо на это роковое место, кругом поросшее тогда лесом, и в то же время на них ударили со всех сторон козаки и татары, их постигло полное поражение. Оба предводителя попались в плен, вся артиллерия, все запасы и пожитки достались победителям. Шляхтичи, составлявшие войско, не спасли себя бегством. Хлопы ловили их, убивали или приводили к козакам. Хмельницкий отдал польских предводителей в плен татарам, с тем чтобы заохотить их к дальнейшей помощи козакам.
Корсунская победа была чрезвычайно важным, еще небывалым в своем роде событием, русскому народу как бы разом открылись глаза: он увидал и понял, что его поработители не так могучи и непобедимы, панская гордыня пала под дружными ударами рабов, решившихся наконец сбросить с себя ярмо неволи.
После этой первой победы Хмельницкий приостановился и отправил в Варшаву казацких послов с жалобами и объяснениями, но в это самое время короля Владислава постигла смерть в Мерече, подавшая повод к толкам об отраве. В Польше наступило бескоролевье, предстоял новый выбор короля.
По усиленной просьбе брацлавского воеводы Адама Киселя, хотевшего как-нибудь потянуть время, Хмельницкий согласился вступить в переговоры, и до сентября не шел с войском далее на Польшу, но мало доверяя возможности примирения с поляками, написал грамоту к царю Алексею Михайловичу, в которой изъявлял желание поступить под власть единого русского государя, чтоб исполнилось, как он выражался, ‘из давних лет глаголемое пророчество’. Он убеждал царя пользоваться временем и наступить на Польшу и Литву в то время, когда козаки будут напирать на ляхов с другой стороны. Московский царь не воспользовался тогда удобным случаем, а сам Хмельницкий напрасно потерял несколько месяцев в бесполезных переговорах с Киселем и его товарищами, облеченными званием комиссаров.
Южнорусский народ смотрел совсем не так на обстоятельства, постигшие его. Как только разошлась весть о победе над польским войском, во всех пределах русской земли, находившейся под властью Польши, даже и в Белоруссии, более свыкшейся с порабощением, чем Южная Русь, вспыхнуло восстание. Хлопы собирались в шайки, называемые тогда загонами, нападали на панские усадьбы, разоряли их, убивали владельцев и их дозорцев, истребляли католических духовных, доставалось и униатам и всякому, кто только был подозреваем в расположении к полякам. ‘Тогда, — по замечанию современника-летописца, — гибли православные ремесленники и торговцы за то единственно, что носили польское платье, и не один щеголь заплатил жизнью за то, что, по польскому обычаю, подбривал себе голову’. Убийства сопровождались варварскими истязаниями: сдирали с живых кожу, распиливали пополам, забивали до смерти палками, жарили на угольях, обливали кипятком, обматывали голову по переносице тетивою лука, повертывали голову и потом спускали лук, так что у жертвы выскакивали глаза, не было пощады и грудным младенцам. Самое ужасное остервенение показывал народ к иудеям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменою. Свитки закона были извлекаемы из синагог: козаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия, тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землею*. По сказанию современников, в Украине их погибло тогда до ста тысяч, не считая тех, которые померли от голода и жажды в лесах, болотах, подземельях и потонули в воде во время бесполезного бегства. ‘Везде по полям, по горам лежали тела наших братии, — говорит современный иудейский раввин, — не было им спасения потому, что гонители их были быстры, как орлы небесные’. Только те спасли себя, которые, из страха за жизнь, приняли христианство: таким русские прощали все прежнее и оставляли их живыми с их имуществами, но перекресты скоро объявили себя снова иудеями, как только миновала опасность, и они могли выбраться из Украины.
______________________
* В Ладыжине, по известию современника, казаки положили несколько тысяч связанных иудеев на лугу, сначала предложили им принять христианство и обещали пощаду, но иудеи отвергли эти предложения, тогда казаки сказали: так вы сами виноваты, мы перебьем вас за то, что вы ругались над нашею верою. И потом всех истребили, не щадя ни пола, ни возраста. Страшное избиение постигло иудеев в Полонном, где так много их перерезали, что кровь лилась потоками через окна домов. В другом месте казаки резали иудейских младенцев и перед глазами их родителей рассматривали внутренности зарезанных, насмехаясь над обычным у евреев разделением мяса на кошер (что можно есть) и треф (чего нельзя есть) и об одних говорили: это кошер — ешьте! а о других: это треф — бросайте собакам!
______________________
Все польское, все шляхетское в Южной Руси несколько времени поражено было каким-то безумным страхом, не защищалось и бежало. Паны, имевшие у себя вооруженные команды, не в силах были и не решались противостоять народному восстанию. Только один из панов не потерял тогда присутствия духа: то был Иеремия Вишневецкий, сын Михаила и молдовской княжны из дома Могил. Он родился в православной вере, но совращен был иезуитами в католичество и сделался жестоким ненавистником и гонителем всего русского. При начале восстания Вишневецкий жил в Лубнах, на левой стороне Днепра, где у него, как и на правой, были обширные владения, он принужден был со своею командою, состоявшею из шляхты, содержимой на его счет, перейти на правый берег и начал в своих имениях казнить мятежников с таким же зверством, какое выказывали ожесточенные хлопы над поляками и иудеями, выдумывал самые затейливые казни, наслаждался муками, совершаемыми перед его глазами, и приговаривал: ‘Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают!’ Своим примером увлек он за собою несколько панов, и вместе с ними начал давать отпор народу, сражался несколько раз с многочисленным отрядом русских хлопов и Козаков, бывших под начальством полковника Кривоноса, но несмотря на всю свою горячность, не мог сломить его и уехал в Польшу. Хмельницкий считал его своим первейшим врагом, и жестокости, совершенные Вишневецким над русским народом, ставил поводом к разорванию начатых переговоров.
Паны сенаторы, заправлявшие делами во время бескоролевья, составили ополчение из шляхты, начальства над этим ополчением добивался себе Вишневецкий, но вместо него назначены были три полководца: князь Доминик Заславский, Александр Конецпольский (сын недавно умершего гетмана Станислава) и Остророг. Хмельницкий, пропустивши лето, в сентябре отправился против них.
Всего войска, выставленного против Хмельницкого, было тридцать шесть тысяч. Польское шляхетство в это время не отличалось воинственностью, проводило в своих имениях спокойную и веселую жизнь, пользуясь изобилием, которое доставляли ему труды порабощенного народа, в войске, выставленном против Хмельницкого, большая часть была таких, которые только в первый раз выходили на войну. Привычка считать хлопов полускотами побуждала поляков смотреть легкомысленно на войну. ‘Против такой сволочи’ — говорили паны, — не стоит тратить пуль, мы их плетьми разгоним по полю!’ Другие были до того самонадеянны, что произносили такую молитву: ‘Господи, не помогай ни нам, ни им, а только смотри, как мы разделаемся с этим негодным мужичьем!’ Польский военный лагерь сделался сборным местом, куда поляки ехали не драться с неприятелем, а повеселиться и пощеголять. Друг перед другом они старались выказать ценность своих коней, богатство упряжи, красоту собственных нарядов, позолоченные луки на седлах, сабли с серебряною насечкою, чепраки, вышитые золотом, бархатные кунтуши, подбитые дорогими мехами, на шапках кисти, усеянные драгоценными камнями, сапоги с серебряными и золотыми шпорами, но более всего паны силились отличиться, один перед другим, роскошью стола и кухни. За ними в лагерь везли огромные склады посуды, ехали толпы слуг, в богато украшенных панских шатрах блистали чеканные кубки, чарки, тарелки, даже умывальники и тазы были серебряные, и было в этом лагере, по замечанию современников, больше серебра, чем свинцу. Привезли паны с собою бочки с венгерским вином, старым медом, пивом, запасы варенья, конфет, разных лакомств, везли за ними богатые постели и ванны, одним словом, это был увеселительный съезд панов. С утра до вечера отправлялись пиры с музыкою и танцы. Между тем многочисленная прислуга, прибывшая с панами для служения их затеям, и наемные солдаты, которые, получив жалованье вперед, истратили его, бесчинствовали над окрестными жителями, грабили их, и жители говорили, что защитники, какими выставляли себя эти военные люди, хуже их разоряют, чем козаки, которых поляки старались выставить неприятелями и разорителями народа.
20 сентября приблизился Хмельницкий к этому роскошному польскому стану, маленькая речка Пилявка отделяла Козаков от поляков. После незначительной схватки, русские пленники напугали поляков, что у Хмельницкого шло огромное войско, и он с часу на час дожидается хана с ордою. Это произвело такой всеобщий и внезапный страх, что ночью все побежали из лагеря, покинув свое имущество на волю неприятеля. Утром рано Хмельницкий ударил на бегущих, тогда смятение усилилось, поляки кидали оружие, каждый кричал ‘Стойте!’, а сам бежал, покидали раненых и пленных, иные погибли в толпе от давки. Победителям почти без выстрела досталось сто двадцать тысяч возов с лошадьми, знамена, щиты, шлемы, серебряная посуда, собольи шубы, персидские ткани, рукомойники, постели, кушанья, сласти, — все лежало в беспорядке, вин и водки было так много, что, при обыкновенном употреблении, стало бы их для всего войска на месяц. Хлопы набросились на драгоценности, лакомства, вина — и это дало возможность убежать полякам. Хмельницкий двинулся ко Львову, не стал добывать этого города приступником, а только истребовал с жителей окуп в двести тысяч злотых, для заплаты татарам, помогавшим козакам*. 24 октября из-под Львова двинулся Хмельницкий к Замостью, в глубину уже настоящей Польши. Под Замостьем стоял он до половины ноября.
______________________
* Город, который был только что перед тем порядочно обобран панами, бежавшими из-под Константинова, не мог дать чистою монетою более, как на шестнадцать тысяч злотых, а все остальное доплатил товарами и вещами по раскладке между жителями, причем приходилось бедняку расставаться с последнею дорогою вещицею, которую он берег про черный день.
______________________
В Варшаве между тем происходило избрание нового короля. На этот раз близость Козаков не позволила панам тянуть избрание целые месяцы, как прежде случалось: потребность главы государства слишком была очевидна. Хмельницкий с своей стороны отправил на сейм депутатов от Козаков.
Было тогда три кандидата на польский престол: седмиградский князь Ракочи и двое сыновей покойного короля Сигизмунда III, Карл и Ян-Казимир. Седмиградский князь был устранен прежде всех, из двух братьев королевичей взяла верх партия Яна-Казимира, казацкие депутаты стояли также за него, Оссолинский склонил многих на сторону Яна-Казимира, уверяя, что иначе Хмельницкий будет воевать за этого королевича. Дело между двумя братьями уладилось тем, что Карл добровольно отказался от соискательства в пользу брата. Ян-Казимир был избран, несмотря на то, что был прежде иезуитом и получил от папы кардинальскую шапку. Что располагало Хмельницкого быть на стороне этого государя, неизвестно, как равным образом трудно теперь определить, в какой степени участвовало желание Хмельницкого в этом избрании. Тем не менее Хмельницкий показывал большое довольство, когда услышал о выборе Яна-Казимира. 19 ноября ему привезли от короля письмо с приказанием прекратить войну и ожидать королевских комиссаров. Хмельницкий тотчас потянулся от Замостья со всем войском назад в Украину.
Хмельницкий в последнее время действовал противно всеобщему народному желанию. Восставший народ требовал, чтобы он вел его на Польшу. Хмельницкий уже из-под Львова думал было воротиться и, только уступая народному крику, ходил к Замостью. Хмельницкий мог идти прямо на Варшаву, навести страх на всю Речь Посполиту, заставить панов согласиться на самые крайние уступки, он мог бы совершить коренной переворот в Польше, разрушить в ней аристократический порядок, положить начало новому порядку, как государственному, так и общественному. Но Хмельницкий на это не отважился. Он не был ни рожден, ни подготовлен к такому великому подвигу. Начавши восстание в крайности, спасая собственную жизнь и отомщая за свое достояние, он, как сам потом сознавался, очутился на такой высоте, о которой не мечтал, и потому не в состоянии был вести дело так, как указывала ему судьба. Эпоха Хмельницкого в этом отношении представляет один из тех случаев в истории, когда народная масса по инстинкту видит, что следует в данное время делать, но ее вожаки не в состоянии облечь в дело того, что народ чувствует, чего народ требует. Хмельницкий был сын своего века, усвоил польские понятия, польские общественные привычки, и они-то в нем сказались в решительную минуту. Хмельницкий начал дело превосходно, но не повел его в пору далее, как нужно было. На первых порах совершил он историческую ошибку, за которою последовал ряд других, и таким образом, восстание Южной Руси пошло по другому пути, а не по тому, куда вели его вначале обстоятельства. Увидим, как Хмельницкий стал вразрез с народом и в отношении общественного идеала, созданного народною жизнью в его время.
Хмельницкий, возвратившись из-под Замостья, прибыл прежде всего в Киев. При звоне колоколов и громе пушек он въехал в полуразрушенные Ярославовы Золотые ворота и у стен св. Софии был приветствуем митрополитом Сильвестром Коссовым, духовенством и киевскими гражданами. Бурсаки пели ему русские и латинские песни, величали его спасителем народа, русским Моисеем. Здесь дожидал его дорогой гость, Паисий, иерусалимский патриарх, ехавший в Москву. Он от лица православного мира на Востоке приносил Хмельницкому поздравление с победами, дал ему отпущение грехов, возбуждал на новую войну против латинства. Гетман был в это время почему-то грустен. В его характере начало проявляться что-то странное: он то постился и молился, то предавался пьяному разгулу и пел думы своего сочинения, то был ласков и равен в обращении со всеми, то вдруг делался суров и надменен, то молился Богу, то советовался с чаровницами.
Из Киева он уехал в Переяславль и там женился. Женою его, как говорят, сделалась Чаплинская, о прежнем муже ее разноречат источники: по одним он был еще жив, по другим убит. Прибавляют к этому, что Чаплинская была Хмельницкому кума и что патриарх Паисий разрешил ему такой недозволенный брак. Но есть также известие одного из современников, что подлинно неизвестно: действительно ли эта Чаплинская была жена того, который отнял у Хмельницкого Субботово, или другая, сходная с нею по фамилии?
В Переяславле съехались к Хмельницкому послы соседних государств, искавших своих выгод в связи с начинавшимся могуществом Козаков. Из Турции прибыл посол от визиря, управлявшего государством за малолетством султана, и предлагал Хмельницкому союз против Польши. Тогда заключен был договор, по которому козакам предоставлялось свободное плавание по Черному морю и Архипелагу с правом беспошлинной торговли на сто лет. Козаки обязывались не нападать на турецкие города и защищать их. Седмиградский князь Юрий Ракочи предлагал Хмельницкому вступить в союз и двинуться вместе на Польшу, чтобы доставить корону Юрию, за это Юрий обещал во всех польских областях свободу православной веры, а самому Хмельницкому — удельное государство в Украине с Киевом. Прислали к Хмельницкому послов господари, молдавский и валашский, также с предложением дружбы. Хмельницкий, узнавши, что у молдавского господаря есть дочь, просил руки ее для своего сына. Прибыл посланник царя Алексея Михайловича, Унковский, привез по обычаю в подарок меха и ласковое слово от царя: но царь уклонялся от разрыва с Польшею и желал успеха козакам только в том случае, когда поводом к восстанию у них действительно была одна только вера. Наконец, в феврале прибыли в Переяславль обещанные от нового короля комиссары: сенатор Адам Кисель, его племянник, новгород-северский хорунжий Кисель, Захарий князь Четвертинский и Андрей Мястковский с их свитою. Последний оставил очень любопытное описание свидания с Хмельницким.
Комиссары привезли Хмельницкому от короля грамоту на гетманство, булаву, осыпанную сапфирами, и красное знамя с изображением белого орла. Хмельницкий назначил им аудиенцию на площади, собрал казацкую раду, здесь-то высказался народный взгляд, не хотевший никаких сделок, стремившийся к решительному разрешению вопроса между Русью и Польшею.
‘Зачем вы, ляхи, принесли нам эти детские игрушки? — закричала толпа. — Вы хотите нас подманить, чтобы мы, скинувши панское ярмо, опять его надели! Пусть пропадут ваши льстивые дары! Не словами, а саблями расправимся. Владейте себе своею Польшею, а Украина пускай нам, козакам, остается’.
Хмельницкий с сердцем останавливал народный говор, но потом за обедом, в разговорах с Адамом Киселем и его товарищами, подпивши, выразил такие же задушевные чувства:
‘Что толковать, — говорил он, — ничего не будет из вашей комиссии. Война должна начаться недели через две или четыре. Переверну я вас, ляхов, вверх ногами, а потом отдам вас в неволю турецкому царю. Пусть бы король был королем: чтоб король казнил шляхту, и дуков, и князей ваших. Учинит преступление князь, отруби ему голову, а учинит преступление козак — и ему то же сделай. Вот будет правда! Я хоть себе небольшой человечек, да вот Бог мне так дал, что я теперь единовластный самодержец русский! Если король не хочет быть вольным королем, ну как ему угодно’.
Адам Кисель истощал пред казацким вождем все свое красноречие, обещал увеличение казацкого войска до пятнадцати и даже до двадцати тысяч, наделение его новыми землями, давал позволение козакам идти на неверных, но, Хмельницкий на все это сказал ему:
‘Напрасные речи! Было бы прежде со мною об этом говорить, теперь я уже сделал то, о чем не думал. Сделаю то, что замыслил. Выбью из лядской неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою собственную обиду, теперь буду воевать за православную веру. Весь черный народ! поможет мне по Люблин и по Краков, а я от него не отступлю. У меня будет двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду войною за границу, не подыму сабли на турок и татар, будет с меня Украины, Подоли, Волыни, довольно достаточно нашего русского княжества по Холм, Львов, Галич. Стану над Вислою и скажу тамошним ляхам: ‘Сидите, ляхи! Молчите, ляхи!’ Всех тузов, ваших, князей туда загоню, а станут за Вислою кричать — я их и там найду! Не останется ни одного князя, ни шляхтишки на Украине, а кто из вас с нами хочет хлеб есть, тот пусть Войску Запорожскому будет послушен и не брыкает на короля’.
Слушая эту речь, паны, как сами потом говорили, подеревенели от страха.
Окружавшие Хмельницкого полковники при этом говорили:
‘Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны, мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это, какие-то Тхоржевские, да Заенчковские (Хорьковские — от хорька — tchorz и Зайцовские от зайца — zajac), дети, нарядившиеся в железо! Померли от страху, как только нас увидели’.
Однако, по усиленной просьбе польских комиссаров, Хмельницкий подал Адаму Киселю условия мира в таком смысле, во всей Руси уничтожить память и след Унии, униатским церквам не быть вовсе, а римским костелам оставаться только до времени, киевскому митрополиту дать первое место в сенате после примаса польского, все чины и должности в Руси должны быть замещены православными, казацкий гетман должен зависеть только от одного короля, жидам не дозволять жительствовать в Украине. Наконец, в условия было включено, чтобы Иеремия Вишневецкий не получал начальства над польским войском.
Комиссары отказались подписать эти условия, в сущности довольно умеренные, и уехали. Предложения Хмельницкого возбудили негодование в польском сенате. В те времена поляки, по фанатизму, ни за что не решались на уничтожение Унии. Кроме того, требования Хмельницкого угрожали панам в будущем лишением их имений и владельческих прав на Руси.
Поляки выставили войско под начальством трех предводителей: Лянскоронского, Фирлея и Иеремии Вишневецкого. Сверх того, королю дали право на собрание посполитого рушенья, т. е. всеобщего ополчения шляхты: мера эта предпринималась только тогда, когда отечеству угрожала крайняя опасность.
В Украине происходил сбор целого народа на войну. Пустели хутора, села, города. Поселянин бросал свой плуг, надеясь пожить за счет панов, на которых прежде работал, ремесленники покидали свои мастерские, купцы свои лавки, сапожники, портные, плотники, винокуры, пивовары, могильники (копатели сторожевых курганов), банники — бежали в козаки. В тех городах, где было магдебургское право, почтенные бургомистры, райцы, войты и канцеляристы побросали свои уряды и пошли в козаки, обривши себе бороды (по обычаю того времени военные брили себе бороды). ‘Так-то, — замечает современник, — дьявол учинил себе смех из почтенных людей’. Презрение и насмешки ожидали людей, не участвовавших в восстании, только калеки, старики, женщины и дети оставались дома, да и то по большей части больной человек или бездетный старик, стыдясь оставаться безучастным в деле освобождения отечества, ставил за себя наемщика. Хмельницкий разделял их на полки, которых тогда составилось двенадцать на правой стороне Днепра* и двенадцать на левой**. Но не все войско было с Хмельницким, он отправил часть его в Литву возмущать белорусских хлопов.
______________________
* Чигиринский, Черкасский, Корсунский, Лысянский, Белоцерковский, Паволоцкий, Уманский, Калницкий, Каневский, Животовский (иначе Брацлавский), Полесенский и Могилевский. Пространство, занимаемое этими полками, составляло нынешние губернии: Киевскую, Волынскую по реке Горынь, Подольскую, часть Червонной Руси и часть Минской губернии. Каменец, твердая, неприступная крепость, оставался еще в руках поляков.
** Переяславский, Нежинский, Черниговский, Прилуцкий, Ичанский, Лубенский, Ирклеевский, Миргородский, Кропивянский, Галицкий, Полтавский и Зенковский. Они занимали нынешние Полтавскую и Черниговскую губернии и часть Могилевской по Гомель. Полки разделялись на сотни: сотня заключала в себе села и города, и носила название по имени какого-нибудь значительного местечка. Иная сотня заключала в себе до тысячи человек, сотня делилась на курени. Верховное место управления называлось войсковою канцеляриею, там, вместе с гетманом, заседала генеральная или войсковая старшина: обозный (начальник артиллерии и лагерной постройки), есаул, писарь, судья и хорунжий (главный знаменосец). В каждом полку была полковая канцелярия и полковая старшина: полковник, обозный, писарь, судья и хорунжий. В сотне была сотенная канцелярия и сотенная старшина. Куренями начальствовали атаманы. Чиновники избирались на радах и утверждались гетманами. Этот порядок, в сущности, издавна велся в казацком войске, но на этот раз распространился на целый народ, так что слово ‘казак’ перенеслось на всю массу восставшего южнорусского населения.
______________________
Хмельницкий выступил из Чигирина в мае и шел медленно, ожидая крымского хана. Ислам-Гирей соединился с ним в июне на Черном шляху. В его ополчении были крымские горцы, отличные стрелки из лука, степные ногаи в вывороченных шерстью вверх тулупах, питавшиеся кониною, согретою под седлом, буджацкие татары, сносившие с удивительным терпением жар и холод, изумлявшие своим знанием бесприметной степи, способные, как говорили о них, подолгу оставаться в воде, были с ханом черкесы с бритыми головами и длинными чубами. Явились по зову Хмельницкого удальцы с Дона. Никто не просил жалованья вперед, каждый без торга шел на войну, надеясь разгромить богатую Речь Посполитую.
Хмельницкий со своим полчищем осадил польское войско под Збаражем 30 июля (10 июля нового стиля), и держал его в осаде, надеясь принудить к сдаче голодом и беспрестанною пальбою. Поляки заготовили себе так мало запасов, что через несколько недель у них сделался голод. Роскошные паны принуждены были питаться конским мясом, простые жолнеры пожирали кошек, мышей, собак, а когда этих животных не хватало, то срывали кожу с возов и обуви и ели, разваривая в воде. Много умирало их, козаки нарочно бросали в воду трупы, чтобы испортить ее. Поляки доходили до такого положения, в каком были их отцы в Москве. Русские хлопы насмехались над ними и кричали:
‘Скоро ли вы, господа, будете оброк собирать с нас? Вот уже целый год, как мы вам ничего не платим, а может быть, вздумаете заказать нам какую-нибудь барщину?.. Сдавайтесь-ка лучше! А то напрасно кунтуши свои испачкали, лазаючи по шанцам! Ведь это все наше, да и сами вы попадете в добычу голодным татарам! Вот что наделали вам очковые, да панщины, да пересуды, да сухомелыцины! Хороша вам была тогда музыка, а теперь так славно вам дудку заиграли козаки!’
Несколько раз уже распространялось между жолнерами намерение разбежаться, хотя это значило идти всем на явную смерть, потому что хлопы не оставили бы в живых никого — но весь обоз удерживал тогда воинственный князь Иеремия Вишневецкий. По его совету один шляхтич, по имени Стомпковский, причесавшись по-мужицки, взял с собою письмо к королю, ночью он перелез окопы, бросился в пруд, примыкавший с одной стороны к польскому обозу, переплыл пруд, прополз среди спящих неприятелей, к свету пробрался до болотистого места, где просидел целый день, следующую ночь опять полз среди спящих неприятелей, при малейшем шуме припадая к земле и затаивая дыхание, как делают охотники за медведем. Минувши неприятельский стан, он пустился бежать, выдавая себя за русского хлопа, потом взял почтовых лошадей и прискакал в местечко Топоров, где застал Яна-Казимира.
Король, получивши от папы благословение, освященное знамя и меч, выехал из столицы и следовал медленно, ожидая прибытия из разных воеводств ополчений посполитого рушения. У него было регулярного войска тысяч двадцать (а может быть, несколько более). Посполитое рушенье беспрестанно прибывало по частям. Получивши письмо от осажденных и расспросивши Стомпковского о положении войска, король двинулся на выручку осажденным, но путь его был труден по причине дождей, испортивших дороги. Поляки потом жаловались, что никак не могли добыть точных сведений о неприятеле: ‘Эта Русь — все наголо мятежники, — говорили они, — хоть жги их, а они правды не скажут!’ Хмельницкий, напротив, знал о всех движениях своего неприятеля. Русские хлопы, привозившие припасы в королевское войско, отправлялись после того к своим братьям-козакам рассказывать о положении неприятельского войска. Много слуг перебежало от своих панов к козакам.
Король прибыл, наконец, к местечку Зборову, уже недалеко от Збаража. Зборовские мещане тотчас же дали знать Хмельницкому о королевском приходе и обещали помогать ему. Оставивши пешее войско под Збаражем, Хмельницкий взял с собою конницу и, в сопровождении крымского хана и татар, отправился к Зборову.
В воскресенье, 5 августа (15 н. ст.), поляки стали переправляться через реку Стрину. День был пасмурный и дождливый. Козаки из лесу видели, что делается у неприятеля. Когда половина посполитого рушения успела переправиться, а другая оставалась на противоположном берегу и шляхтичи, не ожидая нападения, расположились обедать, — козаки и татары ударили на них и истребили всех до последнего из бывших на одной стороне реки. Вслед за тем началось сражение на противоположном берегу. Король выказал большую деятельность и подвергал себя опасности, но в сумерки поляки сбились в свой обоз, и неприятель окружил их со всех сторон.
Ночью паны хотели было каким-нибудь способом вывести короля тайно из обоза, но Ян-Казимир отвергнул это постыдное предложение. По совету канцлера Оссолинского король написал крымскому хану письмо, предлагая ему дружбу, с тем чтобы отвлечь его от Хмельницкого.
С солнечным восходом битва возобновилась. Козаки ударили на польский лагерь с двух сторон. Сражение было кровопролитное. Козаки ворвались в польский стан и достигали было уже до короля. Вдруг все изменилось. Из казацкого стана раздался крик: ‘Згода’. Победители отступили. Нужно было, однако, еще много времени, чтобы унять рассвирепевших воинов.
Вслед за тем явился в польский обоз татарин с письмом от крымского государя. Ислам-Гирей желал польскому королю счастья и здоровья, изъявлял огорчение за то, что король не известил его о своем вступлении на престол, и выразился так: ‘Ты мое царство ни во что поставил и меня человеком не счел, поэтому мы пришли зимовать в твои улусы, и по воле Господа Бога останемся у тебя в гостях. Если угодно тебе потолковать с нами, то вышли своего канцлера, а я вышлю своего’. Прислал королю письмо и Хмельницкий, уверял, что он вовсе не мятежник и только прибегнул к великому хану крымскому, чтобы возвратить себе милость короля. ‘Вашему величеству, — писал Хмельницкий, — угодно было назначить вместо меня гетманом казацким пана Забусского, извольте прислать его в войско, я тотчас отдам ему булаву и знамя. Я с войском запорожским, при избрании вашем, желал и теперь желаю, чтобы вы были более могущественным королем, чем был блаженной памяти брат ваш’.
Трудно решить, что было причиной этого внезапного прекращения сражения. Украинский летописец того времени говорит, что Хмельницкий не хотел отдавать христианского государя в бусурманскую неволю, поляки приписывают это дело главным образом хану.
Прежде заключен был договор с ханом. По этому договору польский король обязался платить крымскому хану 90 000 злотых ежегодно, и сверх того дать 200 000 злотых единовременно. Татары называли это данью, поляки оскорблялись и говорили, что это ‘не дань, а подарок’. Татары отвечали: ‘Все равно, как ни называйте, данью или даром, лишь бы деньги были’.
Затем был заключен договор с козаками. Войска казацкого положено было 40 000, с правом записывать их из королевских и шляхетских имений на пространстве, занимаемом Киевским, Брацлавским и Черниговским воеводствами (нынешними губерниями: Киевскою, Полтавскою, Черниговскою и частью Подольской). В черте, где будут жить козаки, не позволяется квартировать коронному войску и проживать иудеям: все должности и чины в означенных воеводствах будут даваться только православным, иезуитам не дозволяется жить в Киеве и других местах, где будут русские школы, киевский митрополит будет заседать в сенате, а относительно уничтожения Унии как в Королевстве Польском, так и в Великом княжестве Литовском, будет сделано сеймовое постановление. Обещана всем полная амнистия за все прошлое.
После заключения договора Хмельницкий 10 августа (20 н. ст.) был допущен к королю (взявши, однако, заложников на то время, когда отправится в польский лагерь). Он держал себя с достоинством, говорил хотя почтительно, но смело, изложил в кратком виде насилия и оскорбления, которые были делаемы польскими панами и довели народ до восстания. ‘Терпение наше потерялось, — выразился Хмельницкий, — мы принуждены были призвать чужеземцев против шляхетства. Нельзя осуждать нас за то, что мы защищали нашу жизнь и наше достояние! И скот бодается, если его мучить!’
Литовский подканцлер Сапега, от имени короля, тут же присутствовавшего, объявил ему забвение всего прошлого.
Мирный договор избавил остаток войска, погибавшего от голода под Збаражем. Вслед за тем дано было приказание прекратить войну и в Белоруссии. Восстание приняло было в этой стране уже значительный размер, когда туда явились с козаками два предводителя: Подобайло и Кречовский. Они успели поднять несколько десятков тысяч хлопов, но польский литовский гетман Радзивилл, после упорного с их стороны сопротивления, уничтожил их скопище близ Речицы. Раненый Кречовский попался в плен и, чтобы недоставаться на поругание победителю, разбил себе голову о воз, на котором его везли взявшие в плен неприятели.
Первое время после заключения мира было временем всеобщего восторга, эпохою небывалой народной славы. Скоро осмотрелись русские, опомнились от упоения победы, настали для них опять скорби, заботы и беды. Весь прошлый год поселяне не пахали полей, находясь в рядах казацкого войска, много набрали они добычи, но все это продавалось дешево московским и турецким купцам, хлеб поднялся в цене, тяжело стало бедным. Но то было начало скорбей — только цветики, как говорится. Оказалось, что Хмельницкий не так-то благодетельно для народа устроил его дело и что Зборовский договор, по своему содержанию, представлял решительную невозможность, как для русских, так и для поляков, соблюдать его, обе стороны должны были его нарушить.
По силе Зборовского договора, митрополит Сильвестр Коссов явился в Варшаву занять свое почетное место в сенате. Но римско-католические духовные подняли ропот и объявили, что они сами оставят сенат, если рядом с ними будет допущен схизматик, враг апостольской столицы. Митрополит должен был удалиться. Еще менее возможно было уничтожение Унии. Король 12 января дал грамоту, утверждающую права православной церкви и неприкосновенность церковных и монастырских имений, ведомству киевского митрополита возвращались епархии: Луцкая, Холмская и Витебская, соединенные с Мстиславского. Дозволялось возобновлять православные церкви, предоставлялись надзору русского духовенства школы, типографии и цензура духовных книг. Эта грамота короля Яна-Казимира мало могла иметь силы, как и те, которыми наделял православную церковь король Владислав. Пока существовала Уния, православная церковь не могла быть свободною.
Права, предоставленные русскому народу Зборовским договором, не могли удовлетворить народа. Можно сказать, что договор этот был бы уместен, если бы заключен был лет двадцать назад, но условия, в которые поставила русский народ сцена недавних бурных событий, не соответствовали статьям этого договора. Сообразно Зборовскому договору, Хмельницкий занялся составлением реестра казацкого войска, нужно было записать в него сорок тысяч Козаков. Хмельницкий записал туда несколькими тысячами более, чем следовало. Каждый козак поступал в козачество с своею семьею. Гетман набирал Козаков преимущественно из имений Вишневецкого и Конецпольского. Вместе с козаком отходил от пана и земельный участок, занимаемый и обрабатываемый козаком. Хмельницкий отбирал у панов целые волости под предлогом, что паны захватили коронные владения, и отдавал их генеральной старшине и полковым чиновникам. Таким образом, на будущее время образовался класс ранговых поместий, таких, которыми владели казацкие чиновники, пока носили свой чин. Для гетманского чина — на булаву, как говорилось, — отдано было королем Чигиринское староство. Кроме него, Хмельницкий захватил в свою пользу богатое местечко Млиев, доставлявшее бывшему своему владельцу Конецпольскому до двухсот тысяч талеров дохода. Каждый козак был самостоятельным владельцем своего участка, обязан был за то нести военную службу и был освобожден от всяких других тягостей и поборов. Козаки разделены были по полкам: всех полков в 1650 году было устроено шестнадцать*, и каждый полк означал край с полковым городом и сотенными городами и селами. В городах (Брацлаве, Виннице, Черкасах, Василькове, Овруче, Киеве, Переяславле, Остре, Нежине, Мглине, Чернигове, Почепе, Козельце, Новгород-Северске, Стародубе) оставлено было прежнее магдебургское право для мещан, с общинным самоуправлением и самосудом, с разделением ремесленников по их занятиям на цехи, с предоставлением цехам права иметь свои гербы и печати. Все остальное народонаселение, под именем ‘поспольства’, должно было поступать снова под власть панов. В этом была вопиющая несправедливость. Все народонаселение было призвано к борьбе за общую свободу, все равно участвовали в этой борьбе, а теперь оказалось, что они боролись и проливали кровь только для каких-нибудь сорока тысяч избранных, сами же должны были поступать в прежнюю неволю. По окончании реестрования Хмельницкий дозволял владельцам возвращаться в свои имения, и приказывал всем, не вошедшим в реестр, повиноваться господам под опасением смертной казни. Вместе с этим и король издал универсал ко всем жителям Украины, в котором извещал, что, в случае бунтов хлопов против владельцев, коронное войско вместе с запорожским будет укрощать их. Как только об этом услышал народ, вспыхнуло всеобщее волнение. ‘Как! — кричал народ. — Где обещание гетмана? Разве мы не все были козаками!’ Владельцы, едва вступивши в свои владения, должны были снова бежать из них, а иным пришлось поплатиться жизнью. Беглецы столпились в Киеве, под покровительство Адама Киселя, сделанного киевским воеводою, и чуть не пропадали с голода, достигшего ужасающих размеров. Богатые паны стали приезжать в свои имения с командами, отыскивать зачинщиков прежнего мятежа и казнить их. Где только паны чувствовали силу, там поступали жестоко с непокорными хлопами: отрезывали им уши, вырывали ноздри, выкалывали глаза и т.п.
______________________
* 1) Брацлавский, под начальством Данила Нечая, в нынешних уездах: Могилевском, Ямпольском, значительной части Винницкого и Брацлавского уездов. В нем заключалась двадцать одна сотня. 2) Уманский, под начальством Иосифа Глуха, в ньшешнем уезде Уманском, в восточной части Гайсинского и Липовецкого и западной части Звенигородского. Эта земля носила название Уманщины. В нем было тринадцать сотен. Умань был его полковой город. 3) Кальницкий, под начальством Ивана Федоренка, в нынешнем уезде Липовецком, в северной части Брацлавского, в северо-восточной Винницкого, в западной части Таращанского и в южной половине Махновского. Всех сотен было в нем восемнадцать. 4) Чигиринский, под начальством Федора Якубовича-Вешняка, в нынешних уездах: Чигиринском, Звенигородском и в западной части Кременчугского. В нем было восемнадцать сотен. 5) Корсунский, под начальством Лукьяна Мозыры, в нынешних уездах Таращанском и Каневском. Его главным городом был Корсун, возобновленный от пожара. В этом полку было девятнадцать сотен. 6) Черкасский, под начальством Яська Воронченка, в нынешнем Черкасском уезде и в западной части Золотоношского. В нем было девятнадцать сотен с полковым городом Черкасы. 7) Каневский, под начальством Семена Савича, занимал правый берег Днепра, уезд Каневский и южную часть Киевского, с полковым городом Каневом, в нем было пятнадцать сотен. 8) Киевский, под начальством Антона Ждановича, занимал большую часть Киевского уезда, восточную часть Васильковского, Радомысльский, Овручский уезд и западную часть Остерского. Его полковым городом был Киев. Всех сотен было семнадцать. 9) Белоцерковский, под начальством Михаила Громыки, в уездах: Сквирском, в западной части Васильковского и в северной Таращанского. Местечко Белая Церковь было его полковым городом. 10) Кропивинский, под начальством Филона Джеджалыка, занимал земли в восточной части Золотоношского уезда, в западной части Лубенского, в восточной части Пирятинского. Полковой его город был Кропивна. Всех сотен было в нем одиннадцать. 11) Переяславский, под начальством Федора Лободы, на левой стороне вдоль Днепра, в нынешних уездах: Переяславском, Остерском и южной половине Козелецкого. Всех сотен было восемнадцать: полковой город был Переяславль. 12) Прилуцкий, под начальством Тимофея Носача, в ньшешнем Прилуцком уезде, захватывал небольшую часть Нежинского. В нем было девятнадцать сотен. 13) Миргородский, под начальством Матвея Гладкого, в нынешних уездах: Миргородском, восточной части Лубенского, в Лохвицком, Роменском, Хорольском. В нем было шестнадцать сотен. 14) Полтавский, иод начальством Мартына Пушкаренка, в нынешних уездах: Полтавском, Гадячском, Зеньковском и Кобыляцком. В нем считалось семнадцать сотен. 15) Нежинский, под начальством Прокопа Шумейки, в нынешних уездах: Нежинском и Козелецком. Всех сотен было в нем девять. 16) Черниговский, под начальством Мартына Небабы, в уездах: Черниговском, Борзенском, Сосницком, Конотопском. Сотен было шесть.
В нынешней же Черниговской губернии, в уездах: Стародубском, Мглинском, Городнецком, Новгород-Северском, Глуховском, Суражском, казаков тогда не было. Эта часть южнорусской земли обращена в казачество уже после Хмельницкого.
______________________
Хмельницкий, по жалобе владельцев, вешал, сажал на кол непослушных. Хлопы, с своей стороны, где только было возможно, жгли панские усадьбы, убивали и мучили владельцев. Жители берегов Буга и Днестра отличались перед всеми буйством и отвагою*.
______________________
* По известиям малороссийской летописи, брацлавский полковник Нечай отличался смелостью и заступился за народ. ‘Разве ты ослеп, — говорил он гетману, — не видишь, что ляхи обманывают тебя и хотят поссорить с верным народом?’
______________________
Сами реестровые козаки не довольны были исключительностью своих привилегий. Когда Хмельницкий, в первых числах марта 1650 года собрал в Переяславле Козаков на генеральную раду для утверждения реестра, то, по собственным его словам, претерпевал большие затруднения.
После этой рады Хмельницкий отправился в Киев для совета с Киселем и готовился у него обедать в замке, как вдруг вооруженная толпа поспольства бросилась с яростными криками на замок и кричала, что пора расправиться с Киселем. Хмельницкий бесстрашно вышел к народу, клялся, Что за Киселем нет никакой измены, и обещал не пускать панов в их имения. Толпа на этот раз послушалась, но Хмельницкий после того говорил Киселю так: ‘Паны поддели меня, по их просьбе я согласился на такой договор, какого не могу исполнить никаким образом. Сами посудите: сорок тысяч Козаков, — а с остальным народом что я буду делать? Они меня убьют, а на поляков все-таки подымутся’. Уступая народному волнению, Хмельницкий позволил идти в козаки всякому, под тем предлогом, что, кроме реестровых, могут быть еще охочие козаки, а между тем отправил посольство к королю: напоминал, что следует уничтожить Унию, и просил, чтобы паны являлись в свои украинские поместья не иначе, как без военных команд.
Землевладельцы, которые были победнее, решались покориться судьбе. Хлопы собирались на сходки и рассуждали, как им жить с панами. В Немирове, на подобной сходке, какой-то атаман Куйка подал такой совет: ‘Дадим своему пану плуг волов*, да четыре меры солода. Довольно с него, лишь бы не умер с голоду!’ В других местах хлопы уговаривались давать панам ‘поклоны’ по большим праздникам и отказывались от всякой барщины. Самые богатые паны не получали ни гроша с огромных имений. Шляхтичи принялись сами за полевые работы. ‘Не было деревни, — говорит современный польский историк-стихотворец Твардовский, — где бы бедный шляхтич мог зевнуть свободно. Чуть мало кто погорячится — тотчас бунт, а сорок тысяч реестровых, словно горох из мешка, рассыпавшись по Украине, производили страшный для нас шорох’.
______________________
* Плуг волов у малороссиян — три пары волов.
______________________
Гетману очень хотелось затянуть Московское государство в войну с Польшею. После Зборовского договора, он был огорчен отказом царя помочь ему. Когда приехал к нему гонец толковать о пограничных делах, Хмельницкий, по своему обычаю, сдержанный в трезвом виде и откровенный в пьяном, бывши тогда навеселе, произнес ему такие речи:
‘Что вы мне про дубье и про насеки толкуете? Вот я пойду, изломаю Москву и все Московское государство, да и тот, кто у вас на Москве сидит, от меня не отсидится: зачем не дал он нам помощи на поляков ратными людьми?’
Козаки говорили великорусским гонцам так:
‘Мы пойдем на вас с крымцами. Будет у нас с вами, москали, большая война за то, что нам от вас на поляков помощи не было’.
Московское правительство поняло, что если оно не будет заодно с Хмельницким, то наживет себе в Хмельницком врага, и начало, по выражению того времени, ‘задирать Польшу’. В июле 1650 года, приехал в Варшаву послом Гаврило Пушкин с жалобою на то, что, во-первых, в некоторых официальных бумагах не точно был написан царский титул, а во-вторых, на то, что в Польше печатались ‘безчестные книги’, в которых с неуважением отзывались о царе и московском народе. Так, например, между прочим в латинской истории Владислава IV, написанной Вассенбергом, было сказано: ‘Москвитяне только по одному имени христиане, а по делам и обычаям хуже всяких варваров, мы их часто одолевали, побивали и лучшую часть их земли покорили своей власти’. Московский посол требовал, чтобы все ‘безчестные книги’ были собраны и сожжены, чтобы не только слагатели их, но и содержатели типографий, где они были напечатаны, наборщики и печаталыцики и самые владельцы имений, где находятся типографии, были казнены смертию. ‘Из таких требований, — сказали сенаторы послу, — мы видим, что его царское величество ищет предлога к войне, несколько строк, которыми погрешали литераторы, не дают повода к разрыву мира. Стоит ли из-за того проливать кровь!’
Московское посольство настаивало на своем. Несколько книг было сожжено в их присутствии, но это их не удовлетворило. Они уехали, сказавши последнее слово, что только наказание слагателей ‘безчестных книг’ и людей, писавших царский титул с пропусками, может отклонить Польшу от разрыва с Московским государством.
Хмельницкий между тем, сдружившись с крымским ханом, отправил Козаков с татарами на Молдавию мстить молдавскому господарю Василию Лупулу за то, что последний не хотел исполнять своего обещания отдать дочь свою за сына Хмельницкого. Козаки и татары навели такой страх на молдавского господаря, что он просил мира и союза. Во время этого похода коронный гетман Потоцкий, воротившись из крымского плена, расположился на Подоли. Он не решался помогать молдавскому господарю, но занимался укрощением подольских хлопов, которые образовали тогда шайки под названием ‘левенцов’, и открыто вели войну с коронными жолнерами. Польский отряд, под начальством Кондратского, разбил их и привел к Потоцкому главного их предводителя Мудренка с двадцатью другими атаманами. Потоцкий приказал их изуродовать и распустить, чтобы они наводили страх на всякого, кто не захочет повиноваться панам. Этих изуродованных привели к Хмельницкому. Хмельницкий отправил к Потоцкому полковника Кравченка.
— Или ты еще не напился крови нашей, пан гетман, — сказал Потоцкому Кравченко. — Зачем нарушаешь договор? Зачем переходишь за черту на казацкую землю, когда не слышно неприятеля?
— Земля никогда не была казацкою! — гневно закричал Потоцкий, схватившись даже за саблю. — Земля принадлежит Речи Посполитой. Имею право стоять и на черте и за чертою.
— Речь Посполита, — сказал Кравченко, — может положиться на Козаков, мы защищаем отечество.
— Какие вы защитники, — сказал Потоцкий, — когда выделаете насилие шляхетству и вынуждаете владельцев бежать из своих имений?
— А зачем паны мучат и утесняют народ? — сказал Кравченко. — Владельцы должны ласково и кротко обращаться с поселянами, потому что они, хотя и подданные ваши, а в ярмо шеи класть не станут.
После этого крупного разговора, коронный гетман Потоцкий доносил королю, что Хмельницкий обманывает поляков, и полякам остается напасть на Хмельницкого и уничтожить козачество.
Предвидя, что война неизбежна, Хмельницкий начал подготовлять себе союзников: сноситься с Турциею, с седмиградским князем Ракочи, убеждал их действовать вместе против Польши, наконец, завел сношения и с Швецией.
Эти сношения сделались известны в Варшаве. Король в конце 1650 года издал универсал для предварительных сеймиков, король извещал в нем все польское шляхетство, что Хмельницкий строит козни против Речи Посполитой, что в Украине чернь неистовствует против шляхетства, что на будущую весну надобно ожидать войны с козаками.
В декабре собрался сейм. Хмельницкий прислал на него депутатов: Маркевича, Гурского и Дорошенка. Они привезли требование: во-первых, уничтожить Унию, во-вторых, чтобы знатнейшие чины Польского государства утвердили присягою Зборовский договор, в-третьих, чтобы четыре знатнейших пана: Вишневецкий, Конецпольский, Любомирский и коронный обозный Калиновский, оставались заложниками мира и жили в своих украинских имениях без дворни и ассистенции, в-четвертых, чтобы русских народ не терпел никаких стеснений от панов духовных и светских.
Это требование произвело чрезвычайное волнение как в сенате, так и между послами. Адам Кисель стал было доказывать, что поляки действительно обязаны уничтожить Унию, представляя, что тогда и сами православные будут поддерживать Речь Посполитую. Но заявление Киселя еще сильнее взволновало поляков. Они закричали: ‘Как козел не станет бараном, так и схизматик не будет искренним защитником католиков и шляхетских вольностей, будучи одной веры с бунтовщиками-хлопами. Как! Для схизматиков, для глупого хлопства не позволять шляхте верить, как повелевает Дух Святой, а пусть верит, — как предписывает пьяная, сумасшедшая голова Хмельницкого! Вот какой проявился доктор чертовской академии, хлоп, недавно выпущенный на волю! Хочет отнять у поляков веру святую! Им не нравится слово ‘уния’, а нам не нравится слово ‘схизма’. Пусть отрекутся от своего безумного схизматического учения. Пусть соединятся с западною церковью и назовутся правоверными’.
Таков был голос всей католической и шляхетской Польши того времени. Домогательство русских уничтожить Унию затронуло религиозную струну польского сердца. 24 декабря война была решена единогласно. Положили собрать посполитое рушенье и сделать временной налог для платы регулярному войску.
Тем не менее казацкие депутаты получили шляхетское достоинство.
Неприязненные действия начались в феврале 1651 года, неудачные для Козаков*.
______________________
* Коронный обозный, гетман Калиновский в местечке Красном напал внезапно на полковника Данила Нечая и разбил его. Сам Нечай погиб в битве. Вслед за тем Калиновский разорил несколько подольских городов, но сам потерпел неудачу под Винницею против полковника Богуна, который приказал сделать на льду реки Буга проруби и покрыть их соломою. Поляки бросились на лед и во множестве потонули.
______________________
Между тем вся Польша вооружилась. Папский легат привез королю первосвященническое благословение, мантию и освященный меч, а королеве золотую розу. Этим не совсем был доволен король, потому что папа не прислал ему денег, которых он просил, но когда король обнародовал, что святой отец благословляет отправлявшихся на брань и посылает отпущение грехов, то это сильно воодушевило поляков. Король назначил сборное место под Соколом и прибыл туда в мае.
У Козаков было также религиозное возбуждение. Приехал к ним из Греции коринфский митрополит Иоасаф. Он препоясал Хмельницкого мечом, который был освящен на самом гробе Господнем. Сам константинопольский патриарх прислал Хмельницкому грамоту, в которой одобрял войну, предпринятую против врагов православия. Но войска в этом году у Хмельницкого было меньше, чем прежде. За ним уже меньше было той нравственной силы, какую он прежде имел в глазах народа, хлопы стали не доверять ему за потачку панам, за казнь мятежников. Союз с татарами не по душе был народу, потому что эти союзники, вступая в русскую землю под видом дружбы, уводили в плен женщин и детей. Многие реестровые козаки, пользуясь своими правами, охотнее бы хотели идти на турок. Находились даже такие, хотя в небольшом количестве, которые предложили свои услуги полякам. Притом Хмельницкий имел повод опасаться вторжения литовского войска и должен был оставить часть войска на северной границе, чем развлекал свои силы.
Хмельницкий долго дожидался хана и дал время своим неприятелям собраться. Двинувшись на Волынь, он стоял под Збаражем, не отваживаясь один нападать на короля, а между тем в его стане распространились повальные болезни, так что козаки в одно время вывезли из своего стана двести шестьдесят возов с больными и умершими.
Простоявши несколько недель под Соколом, поляки перенесли свой стан на реку Стырь и избрали обширное поле под Берестечком. Хмельницкий, все еще ожидая хана, упустил удобное время напасть на неприятеля, когда поляки проходили по болотистым местам и переправлялись через реку Стырь. Ислам-Гирей прибыл, наконец, со своей ордой, но на этот раз крымский хан шел на войну поневоле и только по приказанию турецкого султана. Ему невыгодно было нарушать Зборовский договор, ему хотелось, напротив, идти войною на Москву, с которою Хмельницкий, к досаде его, дружил. Между татарскими беями были враги, недоброжелатели Хмельницкого*. 19 июня (29 н. ст.) появились козаки и татары в виду польского войска. 20 июня, в два часа пополудни, началось сражение, и вдруг хан стремительно бросился в бегство, за ним побежали все его мурзы и беи. Это бегство до того поразило всех татар, что они, не будучи никем преследуемы, побросали в беспамятстве свои арбы с женами и детьми, больных и даже мертвых, в противность алкорану, запрещавшему оставлять правоверных без погребения. Хмельницкий поручил начальство полковнику Джеджалыку, а сам погнался за ханом, думая остановить его. Хан, остановившись в трех верстах от поля битвы, сказал Хмельницкому: ‘На нас на всех страх напал. Татары биться не будут. Останься со мной, подумаем. Завтра я пошлю своих людей помогать козакам’. Но вместо того, на другой день он двинулся к Вишневцу и потащил за собою Хмельницкого. Писарь Выговский поехал просить хана освободить Хмельницкого, хан и его задержал. Таким образом, гетман с писарем очутились в плену у хана.
______________________
* Прежде своего соединения с Хмельницким Ислам-Гирей посылал к польскому королю тайное посольство, неизвестно содержание его: впоследствии подозревали, что тогда дано было обещание изменить казакам.
______________________
Поляки заняли все поле, где стояли татары, и начали теснить Козаков. Джеджалык храбро отбивал натиски и отступил к реке Пляшовой. Здесь козаки сбили свои возы в четвероугольник: с трех сторон сделали окопы, а с четвертой большое болото защищало их лагерь. Десять дней выдерживали они неприятельскую пальбу, вступали с поляками в переговоры, но соглашались мириться с ними не иначе, как только на условиях Зборовского договора. Поляки знать этого не хотели, требовали совершенной покорности. Между тем в русском стане началась безурядица и смятение. Начальство перешло от Джеджалыка к полковнику Богуну. Между хлопами на сходках стали ходить такие речи: татары разоряют край наш, выдадим королю старшину и будем свободны. Богун, услышавши эти толки, составил план устроить наскоро плотину и уйти с козаками. Ночью с 28 на 29 июня козаки свозили на болото возы, кожухи, шатры, кунтуши, мешки, седла, устроили три плотины и стали уходить отрядами один за другим, незаметно ни для поляков, ни для толпы хлопов в своем стане. Утром, 29 июня, когда русские стали завтракать, вдруг кто-то закричал: ‘Братцы, все полковники ушли!’ По всей массе пробежал внезапный страх, все бросились врассыпную, плотины не вьщержали, и люди начали тонуть. Хлопы метались в разные стороны и впопыхах стремглав бросались в реку. Поляки долго не понимали, в чем дело, и только спустя несколько времени бросились в казацкий лагерь и стали добивать бегущих. Митрополит Иоасаф удерживал бегущих и был убит каким-то польским шляхтичем. Королю принесли его облачение и освященный меч.
После разгрома казацкого лагеря, король распустил посполитое рушенье и уехал в столицу, а регулярное (иначе кварцяное) войско двинулось в Украину уничтожать козачество, как поляки надеялись.
Хан продержал Хмельницкого до конца июля под Вишневцем и отпустил, вероятно, взявши с него деньги в виде окупа, как сообщают о том польские источники. Хмельницкий, по своем освобождении, поехал прямо в Украину, и, прибывши в местечко Паволочь, три дня и три ночи пил без просыпу. Тут начали сходиться к нему полковники с остатками растрепанных своих полков. Но никогда не показал Хмельницкий такого присутствия духа, такого мужества, неутомимой деятельности и силы воли, как в это ужасное время. Народ волновался, обвинял его.
В народе было много недовольных за прежнюю потачку панам, сердились на него и за союз с татарами, которые разоряли край. В разных местах были мятежные сходбища, на которых думали выбирать иного гетмана. Хмельницкий на Масловом броде явился пред народным сборищем, успокоил толпу, уверял ее, что не все еще потеряно, что дела поправятся, собирал, одушевлял народ, пополнял полки, сносился снова с ханом, который опять обещал Украине помощь. В то же время Хмельницкий продолжал сноситься с московским правительством, к нему беспрестанно ездили разные подьячие и дети боярские, всем он говорил одно и то же о желании своем поступить под высокую руку православного государя. Но разом он и угрожал Москве, говоря, что если царь не примет его под свою руку, то козаки поневоле пойдут с поляками и крымцами на Московское государство. В минуты, когда гетман, любивший выпить, был навеселе, он говорил резко:
‘Я к москалям с искренним сердцем, а они надо мною насмехаются. Пойду и разорю Москву, хуже Польши!’ В эти дни, к удивлению поляков, Хмельницкий вновь женился, третья жена его была Анна Золотаренко, брат ее сделан был нежинским полковником*.
______________________
* По одним известиям, вторая жена была убита его сыном Тимофеем, по другим — казнена им самим за преступную связь с часовым мастером, приставшим к нему в 1648 году, под Львовом, бывшим потом его домовым казначеем и обкрадывавшим гетмана. По третьим — он услышал о ее смерти в мае 1651 года и тосковал.
______________________
Народ южнорусский, несмотря на понесенный удар и на новые усилия врагов покорить его, казался готовым лучше погибнуть, чем поступить в прежнее порабощение. Казацкие полки быстро наполнялись новыми охотниками, жители поголовно вооружались, за недостатком оружия, косами и ножами.
Польское войско вступило в Украину и встретило сильное единодушное сопротивление. Жители истребляли запасы, жгли собственные дома, беспрестанно нападали на поляков отдельными шайками, отнимали у них возы, лошадей, портили дороги, ломали мосты. Польское войско стало терпеть недостаток продовольствия. Лишившись в Паволочи скоропостижно умершего, лучшего из польских военачальников. Иеремии Вишневецкого, поляки 13 августа пришли к местечку Трилисы. Козаки, засевшие там под начальством храброго сотника Александренка, вместе с жителями местечка, защищались до последнего и все погибли: женщины дрались наряду с мужчинами и одна женщина убила косою полковника Штрауса. Поляки за это сопротивление пришли в такое неистовство, что, рассеявшись по окрестным хуторам, истребляли всех русских, не щадя даже грудных младенцев. За то, с своей стороны, русские с особенным зверством мучили попавшихся к ним поляков и служивших в польском войске немцев. Приведя пленников куда-нибудь в лес или в ущелье, они сначала, для поругания, угощали их вином и медом, вели с ними приятельскую беседу, а потом прокалывали их рожнами, сдирали с живых кожу и тому подобное.
С северной стороны нахлынула на Украину другая военная сила: предводитель литовского войска Радзивилл послал отряд против Черниговского полка, которому Хмельницкий поручил беречь границу. По причине оплошности черниговского полковника Небабы, козаки потерпели поражение. Радзивилл занял Чернигов, а потом, в последних числах июля, подступил к Киеву. Киевский полковник Жданович вышел из города в надежде напасть на литовцев, когда последние будут находиться в Киеве. Город был занят литовцами 6 августа, козаки с двух сторон, сухопутьем от Лыбеди и на судах по Днепру, стали приближаться к городу. Тут киевские мещане сами зажгли город, чтобы произвести в литовском войске замешательство и тем пособить нападавшим на него козакам. Но корсунский полковник Мозыра не послушался Ждановича, начал давать не в пору огнем сигналы плывшим по Днепру и тем испортил план Ждановича. Литовцы не могли быть застигнутыми врасплох и отбили нападение. Киев сильно пострадал от пожара. После этого Радзивилл снесся с Потоцким, и оба войска, по состоявшемуся между их предводителями договору, с двух противоположных концов, в конце августа сошлись под Белою Церковью, близ которой находился Хмельницкий с своим войском.
Хмельницкий предложил мир. Положение Козаков было печально. Но поляки, с одной стороны, видели отчаяние русского народа, способного вести борьбу на жизнь и на смерть, с другой — затруднялись добывать продовольствие. Поэтому, польские предводители согласились мириться и выслали для переговоров с гетманом и старшиною комиссара Адама Киселя с товарищами в белоцерковный замок.
Народ узнал, что идет дело о сокращении козачества и о сужении границ казацкой земли. Толпа собралась под замок. Раздались яростные крики: ‘Ты, гетман, ведешь трактаты с ляхами и нас покидаешь, себя самого и старшину спасаешь, а нас знать не хочешь, отдаешь нас под палки, батоги, на колы да на виселицы! Нет, прежде чем до этого дойдет — и ты положишь голову, и ни один лях отсюда живым не уйдет!’ Они хотели схватить и убить комиссаров. Хмельницкий не устрашился, вышел к толпе, которая грозила ему саблями и дубинами, уговаривал ее, представлял, что послов трогать нельзя, и, наконец, собственноручно положил своей булавою нескольких смельчаков, выдвинувшихся вперед*.
______________________
* Кисель, едучи с товарищами чрез ряды русского полчища, кричал:
— Друзья мои, мы не ляхи, я русский, мои кости такие же русские, как и ваши!
— Твои русские кости обросли польским мясом! — отвечали ему казаки.
______________________
Решительность Хмельницкого и влияние, которым он все еще пользовался, несмотря на разлад с народными требованиями, удержали на время народ от дальнейшего взрыва. Переговоры тянулись не один день. Хмельницкий посылал то одно, то другое добавление, между тем козаки делали нападение на польское войско: гетман отговаривался, что это происходит не по его желанию. Хмельницкому опасность угрожала с обеих сторон. Он не решался вступить в решительную отчаянную битву, не надеясь выиграть победы, не решался и заключить мир, потому что народная толпа, по-видимому, готова была растерзать его за это. Так прошло время до 16 сентября. В это время появилось моровое поветрие, как в польском, так и в казацком войске. Обстоятельство это ускорило заключение мира. По договору, называемому в истории, от места его составления, Белоцерковским, у Хмельницкого, вместо трех воеводств в пределах казацкой черты, осталось одно Киевское воеводство, и, в силу это сужения границ, число реестрового войска было уменьшено до двадцати тысяч. Шляхетство вступало в свои владения с прежним правом, жиды тоже могли жить везде.
По окончании договора, Хмельницкий посетил своих победителей, и, по сознанию самих польских историков, его хотели было отравить, но он догадался, не пил предложенного вина и ускакал в свой стан.
Само собою разумеется, что такой мир не мог продержаться долго. Жители южной Руси, не желая быть в порабощении у панов, во множестве бежали в Московское государство на слободы. Уже в прежние годы совершались такие переселения и появились слободы около Рыльска, Путивля, Белгорода. В этот год переселение произошло в несравненно большем размере. Первый пример показали волынцы. Козаки возникшего было Острожского полка, под предводительством Ивана Дзинковского, основали, с царского дозволения, на берегу реки Тихой Сосны, Острогожск и перенесли с собой все казацкое устройство. Таким образом явился первый Слободской полк. За ним, малоруссы начали переселяться в огромном количестве, в привольные южные степи Московского государства, с берегов Днепра, Буга и других мест. Они сжигали свои хаты и гумна, чтоб не доставались врагам, складывали на возы свои пожитки и отправлялись огромными ватагами искать новой Украины, где бы не было ни ляхов, ни жидов. Отряды польского войска заступали им дорогу, украинцы пробивались с ружьями и даже пушками на новое жительство. Тогда менее чем в полгода проявились в пограничных областях многие малорусские слободы, из которых некоторые дали начало значительным городам: так основаны были: Сумы, Короча, Белополье, Ахтырка, Лебедин, Харьков и другие. Поселенцы выбирали места по возможности безопасные, и потому большею частью вблизи болот, мешавших татарским внезапным нападениям.
По окончании реестрования литовское войско пошло в Черниговское воеводство, а часть коронного пришла на левый берег Днепра с тем, чтобы не пропускать переселенцев в Московское государство. Сам Хмельницкий своим универсалом запрещал народу дальнейшие выселения и строго приказывал, невошедшим в реестр повиноваться панам.
Но русский народ не думал повиноваться панам. Весною 1652 года вся Украина была уже в огне. По Бугу и Днестру жители бросали свои жилища, скрывались в ущельях и лесах, составляли шайки, нападали на поляков. На правой стороне, русский шляхтич Хмелецкий собирал и возбуждал недовольных, как против поляков, так и против своего гетмана. На левой — составлял ополчение бывший корсунский полковник Мозыра, смененный Хмельницким. В Миргородском полку полковник Гладкий пристал к народному заговору против расставленных польских жолнеров, и в день Светлого Воскресенья все они были перебиты. Такую же резню произвели над литовцами около Мглина и Стародуба. Около Лубен мятежные хлопы низлагали с гетманства Хмельницкого и выбрали какого-то Бугая своим предводителем.
Хмельницкий не был безопасен в собственном Чигирине. Пришедшая в отчаяние народная громада готова была нагрянуть на него и убить. Гетмана повсюду стали называть изменником, продавшим ляхам Украину. В таком положении Хмельницкий дозволил записываться в реестр более определенного числа. Польский военачальник Калиновский упрекал его за это. Хмельницкий объяснял, что сделал это распоряжение для пользы самих поляков, потому что иначе усмирить народ невозможно.
По требованию короля, Хмельницкий однако подписал смертный приговор Гладкому, Хмелецкому и Мозыре, им отрубили головы. Кроме этих жертв, было совершено еще несколько смертных казней. Но скоро после того обстоятельства повернулись так, что Хмельницкий снова стал заодно с народом.
Молдавский господарь Василий Лупул обещал в 1650 году дочь свою Домну Локсандру в жены Тимофею Хмельницкому, но, извиняясь молодостью невесты, просил отсрочки на год. Потом он не только не хотел исполнять данного обещания, а еще и тайно вредил Хмельницкому во время второй войны последнего с поляками. В 1652 году
Хмельницкий напомнил господарю его обещание и выслал своего сына с козаками к границам Молдавии, давая знать этим, что если господарь не захочет исполнить данного слова добровольно, то принужден будет исполнять его поневоле.
По уверению польских историков, Лупул известил об угрожающем ему насилии предводителя польского войска Калиновского, а Калиновский, расположивший свое войско над рекою Бугом, вздумал пресечь путь сыну Хмельницкого, идущему в Молдавию.
Гетман Хмельницкий предупредил Калиновского письмом, просил не трогать Тимофея и отступить с дороги, так как Тимофей идет себе жениться и не имеет никаких враждебных намерений против поляков, — иначе не ручался, чтоб козаки, которых он называл свадебными боярами, не завели ссоры и не вышло бы нарушения мира. Но Калиновский, назло Хмельницкому, нарочно поступил против его предостережения и сам напал на Тимофея Хмельницкого, который шел не только с сильным казацким отрядом, но еще и в сопровождении татарского Карача-мурзы с его ордою. Во время нападения русские хлопы, бывшие на работе в польском обозе, умышленно зажгли сено, распространился пожар… Козаки и татары стеснили поляков и совершенно разбили. Калиновский пал в битве. Поляки бежали во все стороны, козаки и окрестные хлопы гонялись за ними, не слушали никаких молений о пощаде и без сострадания убивали, приговаривая: ‘Вот вам за Унию, вот вам за Берестечко, вот вам за ваши поборы!’ и т.п. Все польское войско в числе двадцати тысяч погибло в этой знаменитой битве, прозванной по урочищу, где она происходила, Батогскою. Удар, нанесенный Польше, был не легче корсунского. Тимофей Хмельницкий благополучно достиг пределов Молдавии, по Просьбе господаря оставил свое войско на границе, сам приехал в Яссы и сочетался браком с молдавскою принцессою.
Таким образом, недавно заключенный мир, тяжелый для Хмельницкого, был нарушен самими поляками. Жолнеры, стоявшие в других местах, были немедленно изгнаны.
Хмельницкий известил короля о случившемся под Батогом, доказывал, что виною всему Калиновский, а о своих козаках выразился так: ‘Простите их, ваше величество, если они, как люди веселые, далеко простерли свою дерзость’. В Польше это приняли за насмешку.
Польша не имела войска и поневоле должна была отложить военные действия до следующего года. Весною 1653 года польский военачальник Чарнецкий, ворвавшись в Брацлавщину по берегу Буга, истреблял села и местечки: поляки резали жителей без разбора. По выражению их же соотечественника, не щадили ни красной девушки, ни беременной женщины, ни грудного младенца. Храбрый винницкий полковник Богун остановил этот варварский набег и обратил Чарнецкого в бегство.
Вслед за тем собралось большое польское войско под Глинянами, с намерением идти в Украину и предать ее окончательному разорению, между тем война разыгрывалась и в другом краю, в Молдавии. Там, между Лупулом, тестем Тимофея Хмельницкого, и Стефаном Гергицею, купившем себе в Константинополе право на господарство, происходила борьба. Тимофей с козаками защищал тестя, венгерцы и поляки подали помощь врагу его из нежелания, чтоб родственник и союзник Хмельницкого владел Молдавиею.
Гетман Хмельницкий обратился опять к царю Алексею Михайловичу, умолял принять его с козаками под свою руку. Царь на этот раз хотя все еще не дал согласия, но отвечал, что принимает на себя посредничество примирить польского короля с Хмельницким.
20 июля явился в Польшу царский посланник боярин Репнин-Оболенский с товарищами, припомнил прежнее требование о наказании лиц, делавших ошибки в царском титуле, и объявил, что царь простит виновных в этом, если поляки с своей стороны помирятся с Хмельницким на основании Зборовского договора и уничтожат Унию.
Паны на это отвечали, что уничтожить Унию невозможно, что это требование равняется тому, если бы поляки потребовали уничтожить в Московском государстве греческую веру, что греческая вера никогда не была гонима в Польше, а с Хмельницким они не станут мириться не только по Зборовскому, но даже и по Белоцерковскому договору, и приведут Козаков к тому положению, в каком они находились до начала междоусобия.
Тогда московский посол сказал, что если так, то царь не будет более посылать в Польшу послов, а велит писать о неправдах польских и о нарушении поляками мирного договора во все окрестные государства и будет стоять за православную веру, за святые Божие церкви и за свою честь, как ему Бог поможет!
Поляки, соображая, что Хмельницкий пойдет с войском на помощь к сыну, который находился в стесненном положении в Молдавии, двинулись с войском на Подол к Каменцу. Король предводительствовал войском. Поляки надеялись перерезать путь Хмельницкому, который собирался идти в Молдавию на выручку сына, отправляясь в поход, он известил царя, что поляки идут на поругание веры и святых церквей, и прибавил: ‘Турецкий царь прислал к нам в обоз в Борки своего посланца и приглашает к себе в подданство. Если, ваше царское величество, не сжалишься над православными христианами и не примешь нас под свою высокую руку, то иноверцы подобьют нас и мы будем чинить их волю. А с польским королем у нас мира не будет ни за что’.
Тесть Тимофея, Лупул, ушел из Молдавии, а Тимофей с тещею заперся в Сочавском замке. С Тимофеем были козаки. Огромное войско, состоявшее из валахов, молдаван, сторонников Стефана Гергицы, венгерцев и поляков осадили Сочаву. Осажденные храбро отбивались, ожидая выручки от Хмельницкого. Но однажды осколок от дерева разбитой ядром повозки, смертельно ранил Тимофея в голову и в ногу, Тимофей умер. Казацкий полковник Федоренко продолжал несколько времени отбиваться, но голод принудил его сдать крепость. 9 октября козаки вышли из Сочавской крепости, выговорив себе свободный проход на Украину с телом Тимофея Хмельницкого. Богдан Хмельницкий встретил на дороге тело сына, приказал везти его на погребение в Чигирин, а сам пошел на поляков.
К нему пристал тогда крымский хан. Поляки, считая себя победителями татар под Берестечком, перестали ему платить сумму, поставленную под Зборовом. Хану захотелось возвратить себе этот доход.
Враги встретились на берегу Днестра под Жванцем, в пятнадцати верстах от Каменца, против Хотина. Была уже поздняя осень. Положение поляков было печально. Войско их, составленное из непривычных к ратному делу воинов, разбегалось. Но хан наблюдал только одну свою выгоду и предложил полякам мир, с условием, если ему заплатят единовременно сто тысяч червонных, а потом станут платить ежегодно на основании Зборовского договора, и, вдобавок, дадут татарам право на возвратном пути брать сколько угодно пленников в польских областях.
Как ни диким казалось последнее требование, но поляки согласились и на него, выговоривши себе только то условие, чтобы татары брали в плен в продолжение сорока дней одних русских и не трогали поляков.
Ханский визирь договорился с поляками и в том, что с этих пор хан отступит от Козаков, но в настоящее время просил для вида обещать им утвердить Зборовский договор, чтоб не раздражить казацкую толпу, впоследствии же хан сам обещал помогать полякам укротить Козаков.
Хмельницкий узнал об этом тайном условии, умолял хана не покидать его — все было напрасно. Союз с поляками, по расчету хана, был выгоднее, чем с козаками. Хмельницкому невозможно было отважиться в данную минуту на борьбу разом и с поляками, и с татарами. Он принужден был молчать. Одна надежда у него осталась тогда на царя московского. 16 декабря ушел король, за ним разошлось польское войско. Вслед за тем, татары, по условию, страшно опустошили южную Русь до самого Люблина. Однако и поляки не остались без наказания за постыдный договор с ханом, которым они, всегда гордившиеся званием свободной нации, избавили себя от печальной для них необходимости предоставить свободу русскому народу: татары, не разбирая своих жертв, сожигали шляхетские дома и увели в плен множество шляхты обоего пола.
Между тем после решительного ответа, данного панами московскому послу боярину князю Репнину-Оболенскому, московское правительство приступило, наконец, к решительному шагу. Оставаться зрителями того, что делалось по соседству, далее было невозможно, предстояла опасность, что козаки отдадутся Турции и вместе с крымскими татарами начнут делать опустошения в пределах Московского государства.
Дело было первой важности, и царь Алексей Михайлович 1 октября 1653 года созвал земский собор всех чинов Московского государства в Грановитой палате.
Думный дьяк изложил все дело о пропусках в титуле, о бесчестных книгах, о том, как гетман Богдан Хмельницкий много лет просил государя принять его под державную руку, о том, как царь предлагал полякам прощение виновных в оскорблении царской чести, с тем чтоб поляки уничтожили Унию и перестали преследовать православную веру, и как поляки отвергли это предложение. Извещалось, наконец, что турецкий царь зовет Козаков под свою власть.
Потом отбирался ответ на вопрос, принимать ли гетмана Богдана Хмельницкого со всем войском Запорожским под царскую руку?
Бояре дали такое мнение: Ян-Казимир, при избрании на королевство, присягал остерегать и защищать всех христиан, которых исповедание отлично от римско-католического, не притеснять никого за веру и другим не дозволять, а если своей присяги не сдержит, то в таком случае подданные его освобождаются от верности ему и послушания. Король Ян-Казимир присяги своей не сдержал: восстал на православную христианскую веру, разорил многие церкви, обратил в униатские. Стало быть, гетман Хмельницкий и все Войско Запорожское, после нарушения королевской присяги — вольные люди: от своей присяги свободны. А потому, чтобы не допустить их отдаться в подданство турецкому султану или крымскому хану, следует принять гетмана Богдана Хмельницкого со всем войском Запорожским, со всеми городами и землями, под высокую государеву руку.
Гости и торговые люди вызвались участвовать вспоможениями в предстоящей войне, служилые люди обещались биться против польского короля, не щадя голов своих и умирать за честь своего государя. Патриарх и все духовенство благословили государя и всю его державу и сказали, что они будут молить Бога, Пресвятую Бородину и всех святых о пособии и одолении.
После такого земского приговора, царь послал в Переяславль боярина Бутурлина, окольничего Алферьева и думного дьяка Лопухина принять Украину под высокую руку государя. Послы эти прибыли на место 31 декабря 1653 года. Гостей с достодолжною почестью принял переяславский полковник Павел Тетеря.
1 января прибыл в Переяславль гетман. Съехались все полковники, старшина и множество Козаков. 8 января, после предварительного тайного совещания со старшиною, в одиннадцать часов утра, гетман вышел на площадь, где была собрана генеральная рада.
Гетман говорил:
‘Господа полковники, есаулы, сотники, все войско Запорожское! Бог освободил нас из рук врагов нашего восточного православия, хотевших искоренить нас так, чтоб и имя русское не упоминалось в нашей земле. Но нам нельзя более жить без государя. Мы собрали сегодня явную всему народу раду, чтоб вы избрали из четырех государей себе государя. Первый — царь турецкий, который много раз призывал нас под свою власть, второй — хан крымский, третий — король польский, четвертый — православный Великой Руси царь восточный. Турецкий царь бусурман, и сами знаете, какое утеснение терпят братия наши христиане от неверных. Крымский хан тоже бусурман. Мы по нужде свели было с ним дружбу и через то приняли нестерпимые беды, пленение и нещадное пролитие христианской крови. Об утеснениях от польских панов и вспоминать не надобно, сами знаете, что они почитали жида и собаку лучше нашего брата-христианина. А православный христианский царь восточный — одного с нами греческого благочестия, мы с православием Великой Руси единое тело церкви, имущее главою Иисуса Христа. Этот великий царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной церкви в Малой Руси, не презрел наших шестилетних молений, склонил к нам милостивое свое царское сердце и прислал к нам ближних людей с царскою милостью. Возлюбим его с усердием. Кроме царской высокой руки, мы не найдем благоотишнейшего пристанища, а буде кто с нами теперь не в совете, тот куда хочет: вольная дорога’. Раздались восклицания:
— Волим под царя восточного! Лучше нам умереть в нашей благочестивой вере, нежели доставаться ненавистнику Христову, поганому.
Тогда переяславский полковник начал обходить Козаков и спрашивал:
— Все ли такое соизволяете?
— Все! — отвечали козаки.
— Боже утверди, Боже укрепи, чтоб мы навеки были едино!
Прочитаны были условия нового договора. Смысл его был таков: вся Украина, казацкая земля (приблизительно в границах Зборовского договора, занимавшая нынешние губернии: Полтавскую, Киевскую, Черниговскую, большую часть Волынской и Подольской), присоединялась под именем Малой России к Московскому государству, с правом сохранять особый свой суд, управление, выбор гетмана вольными людьми, право последнего принимать послов и сноситься с иноземными государствами (кроме крымского хана и польского короля), неприкосновенность прав шляхетского, духовного и мещанского сословий. Дань (налоги) государю должна платиться без вмешательства московских сборщиков. Число реестровых увеличивалось до шестидесяти тысяч, но дозволялось иметь и более охочих Козаков.
Когда приходилось присягать, гетман и казацкие старшины домогались, чтобы московские послы присягнули за своего государя так, как всегда делали польские короли при избрании своем на престол. Но московские послы уперлись, приводя, что ‘польские короли неверные, несамодержавные, не хранят своей присяги, а слово государево не бывает переменно’, и не присягнули. Когда после того послы и приехавшие с ними стольники и стряпчие поехали по городам для приведения к присяге жителей, малороссийское духовенство неохотно соглашалось поступать под власть московского государя. Сам митрополит Сильвестр Коссов хотя и встречал за городом московских послов, но, внутренне не был расположен к Москве. Духовенство не только не присягнуло, но и не согласилось посылать к присяге шляхтичей, служивших при митрополите и других духовных особах, монастырских слуг и вообще людей из всех имений, принадлежащих церквам и монастырям. Духовенство смотрело на московских русских, как на народ грубый, и даже насчет тождества своей веры с московской происходило у них сомнение. Некоторым даже приходило в мысль, что москали велят перекрещиваться. Народ присягал без сопротивления, однако и не без недоверия: малоруссы боялись, что москали станут принуждать их к усвоению московских обычаев, запретят носить сапоги и черевики, а заставят надевать лапти. Что касается до казацкой старшины и приставших к козакам русских шляхтичей, то они вообще, скрепя сердце, только по крайней нужде, отдавались под власть московского государя, в их голове составился идеал независимого государства из Малороссии. Хмельницкий отправил своих послов, которые были приняты с большим почетом. Царь утвердил Переяславский договор, и на основании его выдали жалованную грамоту*.
______________________
* В это время вообще малорусских послов принимали с большим почетом, потому что малороссиян, как недавно поступивших в подданство, хотели расположить к себе ласковым обхождением.
______________________
Московское правительство формально объявило Польше войну. Она вспыхнула разом и в Украине и в Литве. Весною 1654 года польское войско вступило в Подол и начало производить убийственную резню. Город Немиров был истреблен до основания. 3000 жителей столпились в большом каменном погребе, поляки стали выкуривать их оттуда дымом, предлагали пощаду, если выдадут старших. Никто не был выдан, и все задохнулись в дыму. Отсюда поляки разошлись по разным путям отрядами, и где только встречали местечко, деревню, истребляли там и старого, и малого, а жилища сожигали. Везде русские защищались отчаянно косами, дубьем, колодами, все решались лучше погибнуть, чем покориться ляхам. На первый день Пасхи поляки вырезали 5000 русского народа в местечке Мушировке: и там русские не слушались никаких увещаний и погибали, защищаясь до последней капли крови. Но козаки отбили поляков от крепких городов Брацлавля и Умани и они до времени вышли из Украины.
В Литве дела пошли счастливо для русских. Царь разослал грамоту ко всем православным Польского Королевства и Великого княжества Литовского, убеждал отделиться от поляков, обещая сохранить их домы и достояние от воинского разорения. В грамоте уговаривали православных постричь на головах хохлы, которые носили по польскому обычаю, так много придавали в Москве значения внешним признакам. Едва ли эта грамота имела большое влияние, гораздо более помогало успехам царя чувство единства веры и сознание русской единородности. Могилев, Полоцк, Витебск сами добровольно отворили ворота и признали власть царя. Смоленск держался упорнее, но князь Радзивилл, шедши на выручку Смоленска, 12 августа был разбит наголову князем Трубецким и казацким полковником Золотаренком. Смоленск держался еще до конца сентября, наконец, воевода Филипп Обухович, видя что ему нет ниоткуда помощи, сдал город, выговоривши себе с гарнизоном свободный пропуск, царь вступил в Смоленск и приказал обратить в православные церкви костелы, которые были поделаны поляками из церквей.
Между тем поляки нашли себе союзников в крымцах. Ислама-Гирея уже не было на свете: одна малороссиянка, взятая в его гарем, отравила его в отомщение за измену ее отечеству. Новый хан Махмет-Гирей, ненавистник Москвы, заключил договор с поляками. Зимою, в ожидании вспомогательных татарских сил, поляки опять ворвались в Подол и начали резать русских. Местечко Буша первое испытало их месть. В этом местечке, расположенном на высокой горе и хорошо укрепленном, столпилось до 12 000 жителей обоего пола. Никакие убеждения польских военачальников, Чарнецкого и Лянскоронского, не подействовали на них, и когда, наконец, поляки отвели воду из пруда и напали на слабое место, русские, видя, что ничего не сделают против них, сами зажгли свои дома и начали убивать друг друга. Женщины кидали в колодцы своих детей и сами бросались за ними. Жена убитого сотника Завистного села на бочку пороха, сказавши: ‘Не хочу после милого мужа достаться игрушкою польским жолнерам’, — и взлетела на воздух. Семьдесят женщин укрылись с ружьями недалеко от местечка в пещере, закрытой густым терновником. Полковник Целарий обещал им жизнь и целость имущества, если они выйдут из пещеры, но женщины отвечали ему выстрелами. Целарий велел отвести воду из источника в пещеру. Женщины все потонули, ни одна не сдалась. После разорения Буши поляки отправились по другим местечкам и селам: везде русские обоего пола защищались до последней возможности, везде поляки вырезывали их, не давая пощады ни старикам, ни младенцам. В местечке Демовке происходила ужаснейшая резня: там погибло 14 000 русского народа. Коронный гетман писал королю: ‘Горько будет вашему величеству слышать о разорении вашего государства, но иными средствами не может усмириться неукротимая хлопская злоба, которая до сих пор только возрастает’.
Вслед за тем прибыла к полякам на помощь крымская орда, и они вместе с татарами двинулись далее в глубь Украины. Полковник Богун отбил их от Умани. Поляки с татарами пошли на Хмельницкого, который с боярами Бутурлиным и Шереметевым стоял под Белою Церковью. Взявши с собою Шереметева, Хмельницкий пошел навстречу неприятелю. Близ деревни Бавы встретились неприязненные войска, оказалось, что у Хмельницкого и Шереметева войска было меньше. Русские отступили, но чрезвычайно храбро и стойко отбились от преследовавших их поляков и татар*. Не отваживаясь нападать на русский обоз под Белою Церковью, поляки опять пустились разорять украинские села и местечки.
______________________
* Поле, где происходило это дело, получило название Дрижи поле (поле Дрожи, в воспоминание бывшей тогда жестокой стужи).
______________________
Но вслед за тем, в 1655 году, московские русские получили чрезвычайный успех в Литве. Они взяли Минск, Ковно, наконец Вильно, Алексей Михайлович въехал в столицу Ягеллонов и повелел наименовать себя великим князем литовским. Города сдавались за городами, большею частью без всякого сопротивления. Мещане и шляхтичи, сохранившие православие, а еще более угнетенные владычеством панов поселяне принимали московских людей как освободителей. Успех был бы еще действительнее, если бы московские люди вели войну с большим воздержанием и не делали бесчинств и насилий над жителями.
В то время, когда уже вся Литва была в руках московского государя, Польшу наводнили шведы. Уже несколько лет Хмельницкий сносился со шведами и побуждал их к союзу против поляков. В 1652 году вместе с Хмельницким действовал с этою же целью изменник, польский подканцлер Радзиевский, но пока царствовала королева Христина, предпочитавшая классическую литературу и словесность военной славе, трудно было впутать шведов в войну. В 1654 году она отреклась от престола: племянник и преемник ее Карл X объявил Польше войну за присвоение польским королем титула шведского короля. Летом 1655 года он вступил в Польшу. Познань, а потом Варшава сдались без боя. Краков, защищаемый Чарнецким, держался до 7 октября и все-таки сдался. Король Ян-Казимир убежал в Силезию. В это время Хмельницкий с Бутурлиным двинулись в Червонную Русь, разбили польское войско под Гродеком, осадили Львов, но этот город, несмотря ни на какие убеждения, не хотел нарушить верности Яну-Казимиру и присягнуть Алексею Михайловичу. Между казацкими вождями и московскими боярами тогда уже происходили недоразумения. Хмельницкий ни за что не дозволял брать штурмом Львова.
Здесь явился к Хмельницкому 29 октября посланец от Яна-Казимира, Станислав Любовицкий, давний знакомый Хмельницкого, и привез от своего короля письмо, исполненное самых лестных и даже униженных комплиментов, хотя у Любовицкого было в это время другое письмо к татарскому хану, враждебное Хмельницкому. Беседа с Любовицким в высшей степени замечательна как по отношению к характеру Хмельницкого, так и по духу времени.
‘Любезный кум, — сказал ему Хмельницкий — вспомните, что вы нам обещали и что мы от вас получили? Все обещания ваши давались по науке иезуитов, которые говорят: не следует держать слова, данного схизматикам. Вы называли нас хлопами, били нагайками, отнимали наше достояние, и когда мы, не терпя ваших насилий, убегали и покидали жен наших и детей, вы насиловали жен наших и сожигали бедные наши хаты, иногда вместе с детьми, сажали на колья, в мешках бросали в воду, показывали ненависть к русским и презрение к их бессилию, но что всего оскорбительнее, — вы ругались над верою нашею, мучили священников наших. Столько претерпевши от вас, столько раз бывши вами обмануты, мы принуждены были искать, для облегчения нашей участи, такого средства, какого никаким образом нельзя оставить. Поздно искать помощи нашей! Поздно думать о примирении Козаков с поляками!’
Любовицкий, подделываясь к Хмельницкому, стал бранить польское шляхетство за то, что оно оставило короля своего в беде и сказал: ‘Теперь король будет признавать благородными не тех, которые ведут длинный ряд генеалогии от дедов, а тех, которые окажут помощь отечеству. Забудьте все прошедшее, помогите помазаннику божьему. Вы будете не козаками, а друзьями короля. Вам будут даны достоинства, коронные имения, король уже не позволит нарушать спокойствия этим собакам, которые теперь разбежались и покинули своего господина’.
‘Господин посол, — сказал Хмельницкий, поговоривши с казацкою старшиною, — садитесь и слушайте, я вам скажу побасенку. В старину жил у нас поселянин, такой зажиточный, что все завидовали ему. У него был домашний уж, который никого не кусал. Хозяева ставили ему молоко, и он часто ползал между семьею. Однажды хозяйскому сыну дали молока, приполз уж и стал хлебать молоко, мальчик ударил ужа ложкою по голове, а уж укусил мальчика. Хозяин хотел убить ужа, но уж всунул голову в нору, и хозяин отрубил только хвост. Мальчик умер от укушения. Уж не выходил после того из норы. С этих пор хозяин начал беднеть и обратился к знахарям узнать причину этого. Ему отвечали: в прошлые годы ты хорошо обходился с ужом, и уж принимал на себя все грозившие тебе несчастия, а тебя оставлял свободным от них. Теперь, когда между вами стала вражда, все бедствия обрушились на тебя, если хочешь прежнего благополучия, примирись с ужем. Хозяин стал приглашать ужа заключить с ним прежнюю дружбу, а уж сказал ему: напрасно хлопочешь, чтобы между нами была такая дружба, как прежде. Как только я посмотрю на свой хвост, тотчас ко мне возвращается досада, а ты, как только вспомнишь сына, — тотчас закипит в тебе отцовское негодование, и ты готов размозжить мне голову. Поэтому достаточно будет дружбы между нами, если ты будешь жить в твоем доме, как тебе угодно, а я в своей норе, и будем помогать друг другу. То же самое, господин посол, произошло между поляками и русскими. Было время, когда мы вместе наслаждались счастьем, радовались общим успехам. Козаки отклоняли от королевства грозящие ему опасности и сами принимали на себя удары варваров. Тогда никто не брал добычи из Польского королевства. Польские войска, совокупно с казацкими, везде торжествовали. Но поляки, называвшие себя детьми Королевства Польского, начали нарушать свободу русских, а русские, когда им сделалось больно, стали кусаться. Случилось, что и русских большая часть отсечена и сынов королевства немало пропало. С тех пор, как этим народам придут на память бедствия, нанесенные друг другу, тотчас возникает досада, и хотя начнут мириться, а дела не доведут до конца! Мудрейший из смертных не может восстановить между нами твердого и прочного мира, как только вот как: пусть Королевство Польское откажется от всего, что принадлежало княжествам земли русской, пусть уступит козакам всю Русь до Владимира, Львов, Ярославль, Перемышль, а мы, сидя себе на своей Руси, будем отклонять врагов от Королевства Польского. Но я знаю: если бы в целом королевстве осталось только сто панов, и тогда бы они не согласились на это. А козаки, пока станут владеть оружием, также не отстанут от этих условий. Поэтому, прощайте’.
Любовицкий передал Хмельницкому украшение с драгоценным камнем, подарок жене Хмельницкого от польской королевы Марии-Людвики. ‘Боже Всемогущий, — воскликнул Хмельницкий, — что я значу перед лицом Твоим, но вот как возвысила меня милость Твоя, что к моей Ганне найяснеишая королева польская пишет письма и просит у ней заступничества пред мной!’ Однако, обратившись к Любовицкому, Хмельницкий сказал: ‘Не могу исполнить желания ее величества, не могу нарушить тесного договора с русскими и шведами’.
Взявши со Львова небольшую сумму в 60 000 злотых, Хмельницкий отступил от этого города под предлогом, что татары разоряют Украину, но, кажется, к отступлению расположило его тайное посольство шведского короля, который обещал ему русские земли, когда утвердится в Польше. Московские войска, вместе с казацкими, взяли Люблин. Этот город присягнул Алексею Михайловичу, вскоре потом присягнул шведскому королю, а затем — прежнему своему государю Яну-Казимиру.
Весною 1656 года поляки снова попытались примириться с Хмельницким и просили помощи против шведов. С этой целью приехал к Хмельницкому пан Лянскоронский.
Хмельницкий отвечал: ‘Полно, господа, обманывать нас и считать глупцами, полякам за их всегдашнее вероломство никто в мире не верит, было время, мы соглашались на мир в угождение королю, а король таил в душе противное тому, что показывал на вид. Мы не войдем с Польшею ни в какие договоры, пока она не откажется от целой Руси. Пусть поляки формально объявят русских свободными, подобно тому, как испанский король признал свободными голландцев. Тогда мы будем жить с вами, как друзья и соседи, а не как подданные и рабы ваши, тогда напишем договор на вечных скрижалях, но этому не бывать, пока в Польше властвуют паны. Не быть и миру между русскими и поляками’.
Поляки успешнее обделали свои дела в Москве, чем в Чигирине. Посланник немецкого императора Алегретти, природный славянин, знавший по-русски, прибывши в Москву, умел расположить к миру с Польшею бояр и духовных, указывал надежду обратить оружие всех христианских государей против неверных. Патриарх Никон убеждал царя помириться с поляками и обратить оружие на шведов, чтобы отнять у них земли, принадлежащие Великому Новгороду. Царь прельстился возможностию сделаться королем польским мирным образом. Царь отправил своих уполномоченных в Вильно, где, после многих споров и толков с уполномоченными Речи Посполитой, в октябре 1656 года заключен был договор, по которому поляки обязывались, после смерти Яна-Казимира, избрать на польский престол Алексея Михайловича, Алексей Михайлович, с одной стороны, обещал защищать Польшу против ее врагов и обратить оружие на шведов. Хмельницкий, узнавши, что в Вильне собираются уполномоченные для восстановления мира, отправил туда своих посланников, но московские послы напомнили им, что Хмельницкий и козаки — подданные, а потому не должны подавать голоса там, где решают их судьбу послы государей. Казацкие посланники, воротившись в Украину, в присутствии всей старшины говорили гетману: ‘Царские послы нас в посольский шатер не пустили, мало того: до шатра издалека не пускали, словно псов в церковь Божию. А ляхи нам по совести сказывали, что у них учинен мир на том, чтобы всей Украине быть по-прежнему во власти у ляхов. Если же войско Запорожское, со всею Украиною, не будет у ляхов в послушании, то царское величество будет помогать ляхам ратью своею бить Козаков’.
Хмельницкий, услышавши это, пришел в умоисступление: ‘Дитки, — сказал он, — треба отступите от царя, пойдем туда, куда велит Вышний Владыка! Будем под бусурманским государем, не то что под христианским!’
Успокоившись от первого волнения, Хмельницкий написал царю письмо и высказал ему правду так: ‘Ляхи этого договора никогда не сдержат, они его заключили только для того, чтобы, немного отдохнув, уговориться с султаном турецким, татарами и другими, и опять воевать против царского величества. Если они в самом деле искренно выбирали ваше царское величество на престол, то зачем они посылали послов к цезарю римскому просить на престол его родного брата? Мы ляхам верить ни в чем не можем. Мы подлинно знаем, что они добра нашему русскому народу не хотят. Великий государь, единый православный царь в подсолнечной! Вторично молим тебя: не доверяй ляхам, не отдавай православного русского народа на поругание!’
Но Москва была глуха к этим советам. Хмельницкий видел, что пропускается удобный случай освободить русские земли из-под польской власти, а между тем не только одна Москва, но и другие соседи мешали его намерениям. Немецкий император с угрозами требовал от Хмельницкого мира с Польшею. Крымский хан и турецкий султан были в союзе с Польшею и не боялись ее трактатов с Москвою, зная, что со стороны поляков это не более как обман, напротив, им страшнее были успехи Хмельницкого, которые вели к объединению и усилению русской державы. Хмельницкий впал в тоску, в уныние и, наконец, в болезнь. Он видел в будущем прежнее порабощение Украины ляхами и прибегал к последним мерам, чтобы предупредить его. В начале 1657 года Хмельницкий заключил тайный договор со шведским королем Карлом X и седмиградским князем Ракочи о разделе Польши. По этому договору королю шведскому должна была достаться Великая Польша, Ливония и Гданск с приморскими окрестностями, Ракочи — малая Польша, Великое княжество Литовское, княжество Мазовецкое и часть Червонной Руси, Украина же, с остальными южнорусскими землями должна быть признана навсегда отделенною от Польши.
Сообразно с этим договором, Хмельницкий послал на помощь Ракочи 12 000 Козаков под главным начальством киевского полковника Ждановича. Ян-Казимир дал знать о кознях Хмельницкого московскому государю. Договор, заключенный гетманом с венграми и шведами, стал подлинно известен в Москве, и царь снарядил в посольство окольничего Федора Бутурлина и дьяка Василия Михайлова со строгим выговором Хмельницкому.
Прежде чем это посольство достигло Чигирина, Хмельницкий, чувствуя, что его здоровье день ото дня слабеет, собрал раду и предложил козакам избрать себе преемника. Козаки, из любви к гетману, и притом желая сделать ему угодное, избрали его шестнадцатилетнего сына Юрия. Хмельницкий хотя сначала отговаривал их, указывая на его молодость, но потом согласился. Это была величайшая ошибка Хмельницкого.
В начале июня прибыли царские послы с выговором и застали гетмана до того ослабевшим, что он едва мог вставать с постели. Послы, по царскому приказанию, сказали ему, что он забыл страх Божий и присягу, дружась со шведами и Ракочи. Хмельницкий отвечал в таком смысле: ‘У нас давняя дружба со шведами, и я никогда не нарушу ее. Шведы — люди правдивые: держат свое слово, а царское величество помирился с поляками, хотел нас отдать им в руки, и теперь до нас слух доходит, что он послал свое войско на помощь полякам против нас, шведского короля и Ракочи. Мы еще не были в подданстве у царского величества, а ему служили и добра хотели. Я девять лет не допускал крымского хана разорять украинские города царские. И ныне, мы не отступаем от высокой руки его, как верные подданные, и пойдем на царских неприятелей бусурманов, хотя бы мне в нынешней болезни дорогою и смерть приключилась — и гроб повезу с собою! Его царскому величеству во всем воля, только мне дивно то, что бояре ему ничего доброго не посоветуют: короною польскою не овладели, мира не довершили, а с другим государством, со Швециею, войну начали!’
Выслушавши новые упреки от царского посла, Хмельницкий не стал отвечать, извиняясь болезнью, а в другой день, 13 июня, Хмельницкий, призвавши к себе послов, сказал: ‘Пусть его царское величество непременно помирится со шведами, следует привести к концу начатое дело с ляхами. Наступим на них с двух сторон: с одной стороны войска его царского величества, с другой — войска шведского короля. Будем бить ляхов, чтобы их до конца искоренить и не дать им соединиться с посторонними государствами против нас. Хотя они и выбирали нашего государя на польское королевство, но это только на словах, а на деле того никогда не будет. Они это затеяли по лукавому умыслу для своего успокоения. Есть свидетельства, обличающие их лукавство. Я перехватил их письмо к турецкому цезарю и отправил его к Царскому величеству со своим посланцем’.
Тем не менее, Хмельницкий, по требованию царских послов, выдал приказ Ждановичу оставить Ракочи, это повредило последнему: успевши уже завоевать Краков и Варшаву, Ракочи был побежден поляками и отказался от своих притязаний.
Ян-Казимир попытался еще раз сойтись с Хмельницким и отправил к нему пана Беневского.
— Что мешает вам, гетман, — говорил Хмельницкому польский посланник, — сбросить московскую протекцию? Московский царь никогда не будет польским королем. Соединитесь с нами, старыми соотечественниками, как равные с равными, вольные с вольными.
— Я одной ногой стою в могиле, — отвечал Хмельницкий, — и на закате дней не прогневлю Бога нарушением обета царю московскому. Раз я поклялся ему в верности, сохраню ее до последней минуты. Если мой сын Юрий будет гетманом, никто не помешает ему заслужить военными подвигами и преданностью благосклонность его величества, но только без вреда московскому царю, потому что как мы, так и вы, избравши его публично своим государем, обязаны ему сохранять постоянную верность!
Скоро после того скончался Хмельницкий. В письме писаря Выговского день его смерти означен 27 июля. Летопись Самовидца говорит, что он умер ‘о Успении св. Богородицы’.
23 августа тело Хмельницкого было погребено, по его завещанию, в Субботове, в церкви, им построенной. Церковь эта, с замечательно толстыми каменными стенами, существует до сих пор, но путешественник не найдет в ней могилы Хмельницкого: польский полководец Чарнецкий в 1664 году, захвативши Субботово, приказал выбросить на поругание кости человека, так упорно боровшегося против шляхетского своеволия.
Несмотря на важные промахи и ошибки, Хмельницкий принадлежит к самым крупным двигателям русской истории. В многовековой борьбе Руси с Польшею он дал решительный поворот на сторону Руси и нанес аристократическому строю Польши такой удар, после которого этот строй не мог уже держаться в нравственной силе. Хмельницкий в половине XVII века наметил то освобождение русского народа от панства, которое окончательно совершилось в наше время. Этого мало: его старанием Западная и Южная Русь была уже фактически под единою властью с Восточною Русью. Не его вина, что близорукая, невежественная политика боярская не поняла его, свела преждевременно в гроб, испортила плоды его десятилетней деятельности, и на многие поколения отсрочила дело, которое совершилось бы с несравненно меньшими усилиями, если бы в Москве понимали смысл стремлений Хмельницкого и слушали его советы.

———————————————

Опубликовано: Н.И. Костомаров, ‘Русская история в жизнеописаниях ее главных деятелей’, т. 1 — 7, 1873 — 1888.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/kostomarov/kostomarov_rus_ist_2otd_vyp5.html
Костомаров Николай Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сибирские землеискатели XVII века, Костомаров Николай Иванович, Год: 1875
  2. Петр Великий, Костомаров Николай Иванович, Год: 1876
  3. Императрица Елисавета Петровна, Костомаров Николай Иванович, Год: 1876
  4. Князь Мстислав Удалой, Костомаров Николай Иванович, Год: 1873
  5. Князь Александр Данилович Меншиков, Костомаров Николай Иванович, Год: 1876
  6. Князь Андрей Боголюбский, Костомаров Николай Иванович, Год: 1873
  7. Фельдмаршал Миних и его значение в русской истории, Костомаров Николай Иванович, Год: 1877
  8. Преемники Богдана Хмельницкого, Костомаров Николай Иванович, Год: 1875
Электронная библиотека