Амари
Амари
Максимилиан Волошин, Цетлин Михаил Осипович, Год: 1918
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Давая портретные наброски, ‘силуэты’ писателей, мы отступаем от требований Пушкина, чтобы критике подверглось ‘не лицо, а только литератор’. Ведь допуская в литературе портрет живого лица, мы должны допустить и портрет отрицательный, даже карикатуру. А тогда что, кроме личного такта, помешает нам и до такого ‘силуэта’, который приводит как пример недопустимого Пушкин:
‘Такой-то де старик-козел в очках’.
А это уж, ‘конечно, будет личность’.
Однако первым ввел в России литературные портреты в стихах и в прозе — Макс. Волошин. Пусть же по делам его и воздастся ему!
‘Силуэт’… Как-то не подходит это слово к облику Макс. Волошина. Вот он идет по Парижу, обращая на себя всеобщее внимание даже на притерпевшемся левом берегу. Он одет в какой-то слишком узкий сюртук, в жилет без пуговиц, вероятно застегивающийся сзади, как детские лифчики. На огромной голове с длинными светлыми волосами едва держится цилиндр. И в то же время у него легкая, быстрая походка, быстрая речь под аккомпанемент каких-то отщелкиваний пальцами, словно он прикармливает из рук незримых птиц — свои быстрые и точные слова.
Это сосуществованье грузной массивности и легкой быстроты характерно для Волошина. Оно сказалось и в двух именах, которыми он подписывал свои произведения: ‘Максимилиан’ и ‘Макс’ Волошин. Слишком торжественное, массивное ‘Максимилиан’ и слишком легкое, почти легкомысленное детски уменьшительное ‘Макс’. Когда массивность проникнута и преодолена легкостью, получается истинно-прекрасное, таковы многие его стихи. Статьи же его всегда интересны, но иногда слишком грузны или слишком легковесны.
Большинство русской читающей публики знает только ‘Макса’ Волошина. Знает и не любит. Слава, дурная слава его велика. Вокруг него, по его выражению, ‘колючая изгородь’ недоразумений и предубеждений, какая-то аура скандала. Для многих, как гласит двустишие под карикатурой на него, —
Беспутный Макс — он враг народа.
Его извергнув, ахнула природа…
В этом есть большая доля участия газетной травли, травят же Волошина за то, что он всем своим существом чужд русской интеллигенции.
Русский обыватель любит, чтобы все было по-простому, по-простецки. Его раздражает жест, поза. Поэтому в России не любят стихов и прозаику с трудом прощают хороший стиль.
В Волошине все раздражает обывателя: и изысканная эрудиция (кто догадается, что Иошуа Бен Пандира — это Иисус Христос?). И склонность к оккультизму, и глухо-торжественная манера читать стихи, и любовь к парадоксам, и нелюбовь к Репину.
Кажется, что он обладает особым секретом бесить публику, в 1905 году он пишет ‘Ангела мщенья’. Во время войны, когда почти все поэты бряцали на патриотических лирах, — он издает книгу стихов, проникнутую своеобразным метафизическим интернационализмом. После поражения пишет прекрасное стихотворение, обращенное к России: ‘Люблю я тебя побежденной’, вызывающее недоразумения. И особенно удачно выбирает момент для нападок на Репина. Недаром на его лекции систематически ходят какие-то ‘барышни-свистуньи’, чтобы ему шикать. Ему не прощают даже вычурности его собственного христианского имени — ‘Максимилиан’.
И все же я думаю, что это явление временное. Русская публика слишком несправедлива к Волошину. В этом залог примирения: когда-нибудь читатели поймут свою ошибку и захотят ее искупить. Они увидят, что Макс Волошин <,…>, интересный и талантливый писатель, что его работа о Сурикове блестяща, что его знание французской литературы — незаурядно.
Оценят его эрудицию, блеск его фельетонов, и прежде и больше всего своеобразную красоту его стихов.
Впервые: В московской газете ‘Понедельник’ (1918. No 8. 9 (22) апреля. С. 3) в рубрике ‘Силуэты’.