Максим Горький, Чуковский Корней Иванович, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 5 минут(ы)

Горький — безумец! Ты
думаешь, небо не трудно —
здесь воскресить на земле.
А. Н. Майков

1

— Нет, как хотите, а я не верю в биографию Максима Горького.

— Сын мастерового? Босяк? Исходил Россию пешком? Не верю.

По-моему, Горький — сын консисторского чиновника. По-моему, он окончил Харьковский университет. По-моему, он теперь состоит — ну хотя бы кандидатом на судебные должности.

И до сих пор живет при родителях и в восемь часов пьет чай с молоком и с бутербродами, в час завтракает, а в семь обедает. От спиртных напитков воздерживается: вредно.

И такая аккуратная жизнь, натурально, отражается на его творениях.

Написав однажды ‘Песню о Соколе’, он ровненько и симметрично, как по линеечке, разделил все мироздание на Ужей и Соколов, да так всю жизнь, с монотонной аккуратностью во всех своих драмах, рассказах, повестях — и действовал в этом направлении.

Распря Ужа и Сокола повторяется в Бессеменове и Ниле (‘Мещане’), в Гавриле и Челкаше, в Максиме и Шакро (‘Мой спутник’), в Павлине и Черкуне (‘Варвары’), в Матрене и Орлове, в Палканове и Вареньке Олесовой, в Якове и Мальве, в Петунникове и Кувалде (‘Бывшие люди’), в Каине и Артеме.

Все эти имена — которые слева, те Ужи, а которые справа — Соколы. Будто жизнь — это большая приходно-расходная книга, где слева дебет, а справа кредит. Будто Горький задался целью привести в исполнение слова Бессеменова:

‘Аккуратностью весь свет держится… Само солнце восходит и заходит аккуратно, так, как положено ему от века… а уж ежели в небесах порядок, то на земле тем паче быть должно’.

2

А помимо аккуратности, какое постоянство.

Уже скоро двадцать лет, как воспел Горький Сокола-Марко, который бросился в Дунай за феей, уже скоро двадцать лет, как он обратился к Ужам с такими словами:

А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут,
Ни сказок про вас не расскажут,
Ни песен про вас не споют, —

да так за все двадцать лет — ни разу не сошел с этой позиции. Его ‘Варвары’ появились только в прошлом году (а его ‘Чарли Мэн’ — кажется, — в этом году), — и в них Черкун говорит опостылевшие, привычные горьковские слова:

— Во мне нет жалости, нет снисхождения к тем жадным и тупым животным, которые командуют жизнью. И бессилие тех, которые подчиняются, приводит меня в ярость.

Хотя Тетерев уже говорил то же самое:

— Будьте жестоко щедры, вознаграждая ближнего за зло его вам. Если он, когда вы просили хлеба, дал камень вам, опрокиньте гору на голову его.

Хотя Артем уже говорил то же самое:

— Жалеть я тебя не могу. Нет во мне этого… Думал — жалею, ан выходит один обман. Совсем не могу жалеть.

Хотя Проходимец уже говорил то же самое:

— Зачем уступать другому то, что тебе выгодно или приятно? Ведь хотя и написано, что все люди — братья, однако ведь никто не пробовал доказать это метрическими справками.

Я бы мог тысячами примеров доказать, как однообразно повторяют друг друга горьковские Соколы и Ужи. Будто писать рассказы — это все равно, что изо дня в день ходить в одну и ту же канцелярию, садиться за один и тот же стол и переписывать одно и то же ‘отношение’.

Двадцать лет! Мало ли что не изменилось за двадцать лет! А Горький все в том же департаменте: его Павлин повторяет Бессеменова, Бессеменов Ужа, Уж Гаврилу, Гаврила Якова — и так дальше, до бесконечности.

А Нил повторяет Озорника, Озорник Вареньку, Варенька — Челкаша и так дальше, до бесконечности.

Не писатель, а какой-то бессеменовский шкаф, тот самый, о котором — помните? — Петр говорит:

— Вот этот чулан восемнадцать лет стоит на одном месте… восемнадцать лет… Говорят, жизнь быстро двигается вперед… а вот шкафа этого никуда не подвинула ни на вершок…

3

И потом какая схематичность! Человек ходил пешком и в Кубань, и в Одессу, и в Астрахань, и в Новую Прагу, и в Уфу, — а что он рассказал нам об этом?

Рассказывать Горький ужасно не любит, всегда что-нибудь доказывает.

Все его творения (за исключением крошечной ‘Ярмарки в Голтве’) как геометрические фигуры какие-то. Красок в них нет, а одни только линии. Как теоремы какие-то.

Дано: Уж и Сокол.

Требуется доказать: Сокол лучше Ужа.

Его природа только декорация, для этих теорем эффектная, но холодная. ‘Море смеялось’ — это безвкусно, как олеография. Он все твердит: ‘надо любить жизнь’, но где же его любовь? Никогда не увлечется он каким-нибудь пятном жизни, какой-нибудь краской, ради нее самой. Никогда не увлечется каким-нибудь человеком, ради него самого, а не ради своей однообразной, скучной, аккуратной схемы: Сокол лучше Ужа, Сокол лучше Ужа, Сокол лучше Ужа.

Критики прокричали о том, что в горьковских сочинениях много воздуха, свободного ветра, солнца — и всего такого.

Неправда: там много поучений о том, что нужно любить солнце, но самого солнца там нету.

Да и какое же солнце в геометрии!

У Горького нет ни одного героя, который бы не философствовал. Каждый чуть появится на его страницах, так и начинает высказывать свою философию.

Каждый говорит афоризмами, никто не живет самостоятельно, а только для афоризмов.

Живут и движутся не для движения, не для жизни, а чтобы философствовать.

Похоже, будто Горький всю жизнь сидел в четырех стенах, в каком-нибудь тихом кабинете, среди книжек и брошюрок и ни разу не выглянул на улицу, где жизнь звенит и переливается, не зная систем и программ.

У мыслей Горького нет мяса, а только скелеты. Он сочинитель, а не поэт. Он философ в другом смысле этого слова, тот самый, про которого Крылов сказал, что он ‘без огурцов’.

Или, может быть, о нем — отпрыск Бессеменова, еще лучше сказал Нил:

— Плохая у него привычка — делать из пустяков философию! Дождь идет — философия, палец болит — другая философия, угаром пахнет — третья.

4

Комнатная философия… Аккуратность… Однообразие… Симметричность…

Вот главные черты горьковских творений, если отвлечь их от их героев.

Вот главные черты самого Горького, как поэта. И читатель понимает, что за аккуратностью его скрывается — узость, фанатизм, а за симметричностью — отсутствие свободы, личной инициативы, творческого начала.

Горький узок, как никто в русской литературе.

Вспоминается, как в Толстом и в Достоевском увидал он жалких мещан, как у Чехова увидал он свою же крошечную программу и навязал великому поэту свои же фанатические слова:

— Скверно вы живете, господа!

Вспоминается, как умилительную Раневскую, бесцельно-прекрасного Гаева, в которых так стыдливо всю жизнь был влюблен Чехов, он обозвал ‘эгоистичными, как дети, и дряблыми, как старики’. Вспоминается, как плюнул он на Америку, многое такое вспоминается, и всему этому одно имя: узость, узколюбие, фанатизм все того же Бессеменова:

‘Одна правда! Моя правда, какая ваша правда?’

Что такое симметричность? Это — бессилие, это — недохватка личного творчества, это — консерватизм.

Если я, вешая ли картины, или расставляя мебель, или рисуя чей-нибудь портрет, — левое строю по тому же плану, что и правое, это значит — я экономничаю, я скуплюсь своей творческой силой, это значит, что я, во имя своей умственной неподвижности, поступаюсь своей личной свободой.

Горький, симметричнейший из сочинителей, наиболее придавил свою личность, сузил ее, обкорнал — и не только свою, но и личность всех тех, кого он так симметрично, так по-книжному неестественно вывел в своих писаниях. Певец личности, он является на деле наибольшим ее отрицателем.

5

Итак, вот свойства Горького: симметричность, неуважение к личности, консерватизм, книжность, аккуратность, фанатизм, однообразие.

Словом… словом, все свойства Ужа, а отнюдь не Сокола.

В русской литературе давно уже установилось суеверие — сливать личность автора с личностью какого-нибудь его героя.

Так, Писарев в Пушкине увидел Онегина, Гончарова сочли Обломовым, Тургенева — ‘лишним человеком’, Достоевского — ‘человеком из подполья’, Толстого — Левиным и т.д.

Если бы мы захотели быть суеверными — мы бы Горького назвали Бессеменовым.

Ибо только Бессеменов, будь наделен талантом Горького, мог бы писать такие однообразные, такие симметричные, такие безжизненные творения.

Вы скажете, что историческая роль Горького заключается именно в том, что именно он посрамил именно Бессеменова, презрел его и нас научил его презирать.

Правда! Но, по совести, та копеечная свечка, от которой сгорела вся Москва, была все же — всего только копеечная свечка.

К. Чуковский

Впервые: ‘Родная земля‘ / 19. 03. 1907

Максим Горький

1

2

3

4

5

Читайте также: