(Morison: ‘Macaulay’).
——
А. П—ва.
‘Русская Мысль’, кн.I, 1892
Маколей, Моррисон Джеймс, Год: 1882
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Маколей родился 25 октября 1800 г. Счастье, не покидавшее его въ продолженіе всей его жизни, улыбнулось ему и при рожденіи. Онъ родился въ ‘хорошей семь’, въ нравственномъ значеніи этого слова. Отецъ его происходилъ изъ шотландскихъ пресбитеріанцевъ, между которыми многіе были священниками, мать была изъ семьи квакеровъ. Умная, нжная и любящая женщина, съ твердымъ характеромъ, она понимала, какое важное значеніе иметъ воспитаніе на образованіе характера, и не позволяла себ баловать сына, несмотря на всю свою гордость его талантами и раннимъ умственнымъ развитіемъ. Какъ вс дти, мальчикъ лнился ходить въ школу, находя, что онъ съ большимъ удовольствіемъ, а, можетъ быть, и съ большею пользой проведетъ время дона за чтеніемъ книгъ, поэтому почти каждый разъ, какъ надо было идти въ школу, онъ прибгалъ къ разнымъ невиннымъ дтскимъ хитростямъ, чтобы остаться дома, ссылаясь большею частью на дурную погоду. Но отвтъ его матери былъ неизмненъ: ‘Нтъ, Томъ, если бы даже дождь лилъ, какъ изъ ведра, ты все же пошелъ бы въ школу’.
Мальчикъ рано стадъ проявлять необыкновенныя литературныя дарованія. Сочиненія въ проз и въ стихахъ, историческія и эпическія, оды и гимны, съ одинаковою свободой лились изъ-подъ его пера. На него смотрли какъ на какое-то чудо не только его родители, но и другіе, мене пристрастные судьи. Мать гордилась своимъ сыномъ, но тщательно старалась оберечь его отъ дурнаго вліянія излишнихъ похвалъ. ‘Ты, конечно, понимаешь,— писала она ему,— что мы смотримъ на все, что ты пишешь, какъ на простую школьную забаву’. Нжная любовь ея къ сыну, хотя и безъ малйшей слабости, чувствуется во всемъ. Разъ Маколей заболлъ въ школ. Мать пріхала къ нему и ухаживала за нимъ съ такою нжною заботливостью, что много лтъ спустя онъ не могъ вспомнить объ этомъ безъ глубокаго волненія: ‘Ничто не вспоминаю я съ такимъ удовольствіемъ, какъ то время, когда вы ухаживали за мной въ Аменден. Я лежалъ въ постели безъ сна, слабый, больной, когда мн сказали, что вы пріхали. Какъ хорошо помню я, съ какимъ восторгомъ я увидалъ ваше лицо! Звукъ вашего голоса, прикосновеніе вашей руки и сейчасъ со мною и, надюсь, будутъ со мной до конца моей жизни’.
Мать слдила очень внимательно за его произведеніями и старалась внушить ему стремленіе къ наибольшему литературному самоусовершенствованію. Ему еще не было тринадцати лтъ, когда она писала ему: ‘Я знаю, что ты пишешь очень легко, и охотне напишешь десять поэмъ, чмъ отдлаешь какъ слдуетъ одну. Вс твои произведенія страдаютъ недостаткомъ продуманности, поэтому постарайся въ одинокихъ прогулкахъ обдумать хорошенько каждую вещь отдльно. Не жалй ни времени, ни труда, чтобы обработать каждое произведеніе настолько хорошо, насколько ты можешь, и тогда оставляй его безъ всякихъ тягостныхъ думъ’.
Мать Маколея прожила довольно долго и видла своего сына на пути къ слав и почестямъ, она умерла посл его первой большой политической рчи (въ 1831 г.).
Отецъ Маколея былъ созданъ по образцу прежнихъ героевъ, своими нравственными качествами онъ напоминалъ стараго, суроваго шотландца и никогда не могъ вполн приспособиться къ тому вку, въ который судьба заставила его жить. Молчаливый, строгій, серьезный и настойчивый, преданный до самопожертвованія длу освобожденія невольниковъ,— длу, которому онъ посвятилъ всю свою жизнь и все свое состояніе, Маколей-отецъ совершенно былъ ‘лишенъ дара рчи и никогда не умлъ выразить въ надлежащей форм всю глубину волновавшихъ его мыслей и чувствъ. Въ этомъ отношеніи онъ составлялъ полную противуположность своему блестящему, краснорчивому сыну. Въ исторіи подобные случаи нердки. Такой примръ представляетъ Дидро. Онъ постоянно говорилъ, что его нельзя и сравнивать съ его отцомъ, и уврялъ, что никогда не былъ такъ доволенъ, какъ когда одинъ землякъ сказалъ ему: ‘Ахъ, господинъ Дидро, вы очень знаменитый человкъ, но все же вамъ далеко до вашего отца’. Точно такъ же относился къ своему отцу Карлейль.
Въ дон Маколея царствовалъ всегда самый строгій порядокъ. У будущаго историка было три брата и пять сестеръ, вс младше его, и онъ относился къ нимъ всегда съ любовью, доходившею до страсти. Первое большое горе онъ испыталъ, когда ему пришлось разстаться съ семьей, чтобы поступить въ школу недалеко отъ Кэмбриджа. Онъ никогда не могъ привыкнуть къ школьной жизни, постоянно рвался домой и писалъ своей матери нжныя письма, въ которыхъ далеко не дтскимъ слогомъ выражалъ свою тоску.
Въ школ, несмотря на массу, для такого мальчика, занятій по греческому, латыни и математик, онъ успвалъ все же удовлетворять своей склонности къ новой европейской литератур. Этой склонности онъ Оставался вренъ всю свою жизнь. Ему не было еще пятнадцати лтъ, какъ онъ уже рекомендуетъ своей матери читать Боккачіо, сравниваетъ его съ Чоусеромъ и отдаетъ первому предпочтеніе. Вообще ему предоставлена была полная свобода въ выбор книгъ и, удовлетворяя своей склонности къ блестящей литератур, онъ пренебрегалъ боле серьезными занятіями. Никогда ни онъ самъ, ни его наставники не старались нсколько дисциплинировать его умъ. Его отецъ, всецло поглощенный крестовымъ походомъ противъ невольничества, повидимому, не считалъ своею обязанностью руководить умственнымъ развитіемъ своего сына, предоставивъ его учителямъ. Онъ заботился только о развитіи въ немъ религіознаго чувства, но приступилъ къ этому такъ неудачно, что достигъ совершенно обратныхъ результатовъ. Его попытками обратить сына на путь истинный объясняется отчасти анти-религіозный духъ произведеній Маколея и его упорное молчаніе относительно религіозныхъ вопросовъ. Отца раздражала эта склонность къ поэзіи, къ романамъ, къ ‘свтской литератур’, и вызывала несправедливое отношеніе къ сыну. Онъ охотно прислушивался ко всмъ обвиненіямъ противъ него, даже анонимнымъ, и требовалъ объясненій въ самой оскорбительной форм. Но, благодаря мягкому характеру Маколея, такое несправедливое отношеніе не возстановило его противъ отца, и онъ всегда былъ хорошимъ сыномъ.
Въ 1818 г. Маколей поступилъ въ Кэмбриджскій университетъ, гд еще съ большею страстью отдался своему влеченію къ блестящей литератур. Въ дтств ему правилась и математика, но потомъ онъ сталъ чувствовать къ ней ршительное отвращеніе. ‘Я едва ногу писать вамъ о математик или о математикахъ,— писалъ онъ къ своей матери.— О, нтъ словъ, чтобы выразить мое отвращеніе къ этой наук, если только это названіе, назначенное для полезныхъ и пріятныхъ искусствъ, можетъ быть приложимо къ пониманію и къ соединенію разныхъ пропорцій въ числа и фигуры!’ Поэты, ораторы и историки не могли дисциплинировать его умъ и дать ему точныя знанія, недостатокъ которыхъ такъ чувствовался впослдствіи, они дйствовали только на его воображеніе и фантазію, которыя надо было бы скоре сдерживать, чмъ развивать.
Но если Кэмбриджскій университетъ не далъ ему строго-научнаго образованія, то за то кэмбриджское товарищество имло на него большое вліяніе. Искренній, веселый, съ необыкновеннымъ талантомъ и любовью къ блестящему разговору, онъ составилъ около себя цлый кружокъ товарищей и еще до выхода изъ университета пріобрлъ репутацію превосходнаго собесдника. Съ нимъ могли сравниться весьма немногіе, наприм., Кольриджъ и Чарльзъ Остенъ, превосходившій даже его въ діалектик. Разсказываютъ, что разъ въ одномъ дом за завтракомъ оба студента увлеклись обсужденіемъ какого-то вопроса, и ихъ споръ былъ такъ блестящъ, такъ остроуменъ, что вс находившіеся въ дом ‘дамы, артисты, политики и другіе гости’ слушали ихъ съ восхищеніемъ, пока не стали, наконецъ, накрывать къ обду. Надо добавить къ этому, что Маколей считался однимъ изъ лучшихъ представителей Union Debating Society.
Посл литературы Маколей боле всего интересовался политикой. Домъ его отца былъ центромъ агитаціи противъ невольничества, мальчикъ съ дтства привыкъ интересоваться общественными длами и скоро сдлался ревностнымъ политикомъ. Въ Кэмбриджъ онъ поступилъ тори, но Чарльзъ Остенъ скоро сдлалъ изъ него вига и даже боле, чмъ вига. Въ первый же годъ своего пребыванія въ Кэмбридж ему пришлось защищать свои мннія передъ родителями, испуганными дошедшимъ до нихъ преувеличеннымъ извстіемъ объ опасномъ направленіи его политическихъ убжденій. Маколей писалъ имъ, что онъ ‘не сынъ интриги и смуты’. Главное обвиненіе состояло, кажется, въ тонъ, что онъ ‘познакомился съ демократическими обществами’ въ университет и говорилъ съ горячимъ негодованіемъ о такъ называемомъ манчестерскомъ избіеніи (Manchester massacre).
Англія переживала тогда смутное время. Страна была покрыта цлою арміей ‘лазутчиковъ’ (common informers), которые доносили о неплатеж податей и длили съ казною громадные штрафы, налагаемые иногда вопреки всякой справедливости. Мародеры грабили по ночамъ подъ предводительствомъ ‘генерала Лёдда’ (General Ludd) и терроризировали цлыя провинція, Habeas Corpus Act былъ пріостановленъ и ‘въ Суффольк вспыхивало по ночамъ зарево пожаровъ то въ томъ, то въ другомъ округ’. Въ разныхъ мстахъ собирались толпы земледльцевъ, неся знамена съ надписью ‘Хлба ила крови’, и возстанія, вспыхнувшія въ Лондон, Ноттингам, Лейчестер и Дерби, закончились манчестерскимъ избіеніемъ. Наконецъ, прошли знаменитые шесть актовъ (Six Actes), отдавшіе свободу англичанъ въ руки правительства. ‘Прежній духъ свободы, казалось, покинулъ Англію,— говоритъ Найтъ (Knigt),— когда нельзя было собрать общественный митингъ безъ разршенія властей, когда частныя жилища подвергались обыскамъ съ оружіемъ въ рукахъ, когда за двукратное обвиненіе въ опубликованіи сатиры на правительство грозила ссылка за океанъ’.
Маколей былъ первый годъ въ Кэмбридж, когда прошли шесть актовъ (дек. 1819 г.).
Лучшею характеристикой Маколея служитъ положеніе, которое онъ избралъ въ это полуреволюціонное время. Человкъ страстный, конечно, примкнулъ бы къ одной изъ крайнихъ сторонъ. Гражданской свобод угрожала, съ одной стороны, анархія, съ другой — правительство. Для пылкаго юноши могло, повидимому, быть только два выбора: или крайній тори, или крайній радикалъ, — конечно, скоре послднее, чмъ первое. По Маколей съ осторожностью стараго ветерана избралъ умренные принципы виговъ. Онъ стремился къ реформамъ, по дыханіе революціонной горячки ни разу не коснулось его. Страшный призракъ возстановленія старой системы государственнаго управленія, разбившій счастье послднихъ дней Борка и отравлявшій жизнь такимъ людямъ, какъ Кольриджъ, Соусей, Вордствортъ, не наполнялъ ужасомъ Маколея. Въ свтлую пору молодости, ума и таланта онъ примкнулъ къ старымъ, практическимъ вигамъ, которые были противъ ‘излишняго усердія’, но стремились къ реформамъ въ дух времени. Онъ былъ вигомъ отъ природы, ко своему спокойному темпераменту, по своему въ высшей степени раштому практическому смыслу.
Маколей кончилъ курсъ въ университет въ 1824 г. Въ это время мня его уже становилось извстнымъ въ литератур. Какъ бамалавръ второй степени (благодаря своему отвращенію къ математик), онъ писалъ на историческую премію Объ управленіи и характер Вильгельма III, Отрывки изъ этой работы были напечатаны и представляютъ интересъ какъ по предмету, которому онъ отдалъ впослдствіи нсколько лтъ своей жизни, такъ и по слогу, напоминающему, въ главныхъ чертахъ, знаменитый слогъ его Опытовъ.
Главное достоинство его стиля — простота и естественность. ‘Что бы ни говорили современные критики о стил Маколея,— замчаетъ Морисонъ,— ни одинъ не можетъ отрицать, что онъ оригиналенъ и имлъ вліяніе на нашу литературу, какъ все оригинальное, поражающее всегда какъ новость,— это было его природное дарованіе. Истинный писатель-прозаикъ, какъ и истинный поэтъ, рождается, а не вырабатывается’.
Маколей началъ принимать въ это время дятельное участіе въ Quarterly Magasine Найта (Knigt). Остроумныя стихотворенія, проза, фантазія и критическіе этюды о поэмахъ составляютъ его первыя литературныя работы. Два батальныя стихотворенія Маколея Jory и Naseby по живости и сил немногимъ уступаютъ его позднйшей поэзіи. Отрывки изъ римской повсти и Сцены изъ аинскихъ пировъ такъ блестящи, такъ жизненны, обнаруживаютъ столько таланта въ діалогахъ и въ mise en scè,ne, что нтъ сомннія, если бы Маколей пошелъ по этому пути, онъ сдлался бы посл Скотта первымъ писателемъ историческихъ романовъ. Изъ двухъ Опытовъ о Данте и о Петрарк, первый — одинъ изъ лучшихъ въ этомъ род,и хотя Маколей не могъ охватить и анализировать вс красоты великаго творенія, но его пылкое увлеченіе и энтузіазмъ къ Данте и ко всей итальянской литератур дйствуютъ сильне самаго тонкаго анализа. Лучшимъ произведеніемъ ранняго періода литературной дятельности Маколея все же надо считать Бесду Авраама Коулея и Джона Мильтона по поводи великой гражданской войны (Conversation betmween Mr. Abrahaam Cowly and Mr. John Milton, touching the great Civil War). Введеніе къ діалогу по простот и граціи можетъ сравниться разв только съ Платономъ. Діалогъ ведется мастерски. Оба собесдника съ одинаковою силой и остроуміемъ защищаютъ свои убжденія, авторъ относится къ нимъ вполн безпристрастно и заставляетъ Коулея высказывать наиболе вскіе и убдительные аргументы въ [пользу королевской власти. Весь діалогъ дышетъ блескомъ и благородствомъ.
Позднйшая политическая дятельность Маколея мшала полному развитію его блестящаго] литературнаго дарованія, а когда читаешь чудныя страницы его Исторіи или Опытовъ, невольно возникаетъ вопросъ, не больше ли въ этомъ случа потеряла литература, чмъ выиграла политика?
Литературный успхъ Маколея нисколько не примирилъ съ нмнъ отца. Онъ всегда былъ недоволенъ всмъ, что ны пмсалъ его сывы Причину этого недовольства легко угадать: Маколей пмсалъ въ свтскомъ періодическомъ журнал, гд на религіозные вопросы не обращали ннвюкого вниманія. Враждебное отношеніе отца доставляло Маколею много тяжелыхъ кинутъ, а тутъ его поразило еще новое испытаніе. Состояніе его отца, граничившее почти съ богатствомъ при поступленіи Маколея въ университетъ, стало разстраиваться. Увлеченный агитаціей противъ невольничества, старикъ пересталъ заниматься своими длами и скоро дошелъ до коммерческаго банкротства. Маколей бодро встртилъ извстіе о разореніи. Онъ былъ вполн готовъ мужественно бороться съ бдствіемъ и побдить его. Съ помощью своего брата Генриха онъ не тольто заплатилъ потомъ вс долги, но сталъ вторымъ отцомъ для своихъ братьевъ и сестеръ. Тутъ выказалъ онъ всю нжность и великодушіе своего характера. Братья и сестры обожали его. Онъ былъ жизнью, солнцемъ въ старомъ, мрачномъ дом на Great Ormond Street, гд строгій, раздражительный старикъ читалъ по воскресеньямъ проповди своей семь и не только запрещалъ воскресныя прогулки, но даже не позволялъ ходить въ боле отдаленныя церкви. Маколей освщалъ, какъ солнечный лучъ, мрачный пуританскій домъ и наполнялъ его смхомъ и весельемъ.!
Въ 1826 г. онъ занялъ судебную должность, но, не имя никакого влеченія къ профессіи юриста, продолжалъ заниматься литературными работами. Въ 1825 г. въ Эдинбургскомъ Обозрніи появилась его статья о Мильтон, сразу доставившая автору громкую извстность. Слава его быстро росла и Эдинбургское Обозрніе только ему одному обязано своимъ возрожденіемъ. Онъ выдавался даже среди избраннаго кружка многообщающихъ молодыхъ людей. Въ 1830 г. его статья о Милл такъ понравилась лорду Ландсдауну, что онъ предложилъ ему мсто въ парламент.
Ему было въ это времи тридцать лтъ. Съ классическимъ образованіемъ, знатокъ англійской и итальянской литературы, также и французской, хотя въ меньшей степени, съ рдкимъ знаніемъ англійской исторіи семнадцатаго и восемнадцатаго столтія, съ достаточными знаніями древней и новой исторіи, онъ, правда, не обладалъ философскимъ образованіемъ и не старался пополнить этотъ проблъ, чувствуя антипатію ко всякаго рода отвлеченному мышленію высшаго порядка. Но этотъ проблъ обнаружился въ полной сил много лтъ спустя при обсужденіи религіозныхъ и философскихъ вопросовъ извстной глубины, теперь же онъ былъ пока незамтенъ. А природное краснорчіе, умъ и начитанность сразу постами его среди выдающихся дятелей того времени.
Онъ вошелъ въ парламентъ за нсколько мсяцевъ до смерти Георra IV, какъ разъ во время великой борьбы за Реформу, былъ ея горячимъ сторонникомъ и раздлилъ торжество своей партіи. Его первая рчь о Reform Bill’ поставила его на ряду съ первыми ораторами Англіи. Сойеръ сказалъ ему, что за все время своей долговременной дятельности онъ никогда не видалъ палату въ такомъ возбужденномъ состояніи. Сэръ Робертъ Пиль поздравилъ его, говорили, что такой рчи не слышали въ парламент со временъ Фокса… Когда онъ вставалъ, чтобы произнести рчь, говоритъ Гладстонъ, вс скамейки наполнялись, какъ бы по трубному гласу. Ораторское искусство ближе всего подходило къ нетерпливому генію Маколея. Въ его рчахъ была стремительность Демосена, его аргументы жгли, какъ распаленное желзо. Чтобы оцнить его рчи, ихъ надо читать не въ отдльномъ сборник, а въ періодическихъ изданіяхъ того времени на ряду съ рчами другихъ ораторовъ. Тогда только можно видть всю широту его взглядовъ въ сравненіи съ его коллегами, врную оцнку предмета и духа времени, быстро овладвая предметомъ, онъ сразу ставитъ его на надлежащую почву. Въ четвертой рчи по поводу билля о реформ, разбивъ жалкіе софизмы и спеціальные доводы своихъ противниковъ, онъ говоритъ имъ, что билль долженъ пройти или страна будетъ разорена. ‘Онъ пройдетъ во всякомъ случа, но пройдетъ, можетъ быть, среди революціи и гражданской войны… Вы можете сдлать переворотъ медленно, вы можете сдлать его насильственно, вы можете,— но Господь не допуститъ этого,— обагрить его кровью, но избжать его вы не можете. Если бы даже билль былъ нехорошъ, онъ все же прошелъ бы, какъ наименьшее изъ двухъ колъ. Разв вы можете допустить, говорятъ здсь, такое поспшное законодательство? Разв вы можете издавать законъ по вопросу такой глубокой важности во время самаго страстнаго отношенія къ нему? Да, я сталъ бы издавать, и если поспшность и крайнее возбужденіе будутъ имть дурныя послдствія, то пусть отвчаютъ за это т, которые отвергали всякій проектъ реформы, когда не надо было спшить и не было такого возбужденія… Я соглашаюсь, что поспшность въ законодательств — зло. Но реформаторы должны издать законъ теперь, именно потому, что ханжи не хотли сдлать этого ране. Реформаторы должны издавать законъ во время крайняго возбужденія, потому что ханжи не сдлали этого, когда все было спокойно’.
Впечатлніе этой рчи было настолько сильно, что оппозиціи стоило большаго труда возразить Маколею. Члены ея съ сэромъ Робертомъ Пилемъ во глав почувствовали его силу и должны были призвать въ немъ опаснаго соперника, бороться съ которымъ было трудно.
Во время четырехлтней парламентской дятельности жизнь Маколея проходила въ безпрерывной, крайне напряженной работ. Кром парламента, у него были обязанности оффиціальной службы, какъ коммиссара по дламъ о банкротств, а потомъ секретаря департамента контроля. Въ то же время, онъ былъ однимъ изъ блестящихъ львовъ лондонскихъ салоновъ, куда наперерывъ старались привлечь его представительницы лондонскаго общества, былъ въ дружб съ Роджерсомъ Муромъ, Кэмпелемъ и др. остроумными собесдниками дня, занимая между нижи первое мсто. Вмст съ тмъ, онъ писалъ много статей. Имъ отдавалъ онъ немногіе часы своего отдыха, урывалъ минуты отъ своихъ парламентскихъ и служебныхъ длъ, вставалъ въ пять часовъ, чтобы писать до завтрака. Такъ были написаны тринадцать Опытовъ, начиная съ лорда Монгомери до лорда Чатама включительно. Читая его статьи, надо всегда помнить, что это не произведенія писателя, посвятившаго литератур всю свою жизнь и имющаго время дать созрть своей мысли и отдлать свой слогъ, но поспшные наброски человка, всецло поглощеннаго общественною дятельностью.
Гладстонъ отдаетъ полную справедливость ‘громадному почету’, которымъ пользовался Маколей, и говорилъ, что за исключеніемъ Питта втораго и Байрона никто изъ англичанъ не пользовался такою славой въ столь ранніе годы.
И на ряду съ этимъ блескомъ мы находимъ въ жизни Маколея факты, скрытые отъ свта, но тмъ сильне рисующіе высокую честность и безконечное великодушіе его характера. Министерство виговъ, въ видахъ экономіи, внесло билль о реформ по дламъ о банкротствахъ. Маколей вотировалъ за реформу, хотя онъ лишался, вмст съ тмъ, своей должности и средствъ къ существованію. Онъ такъ нуждался въ то время, что долженъ былъ продать золотую медаль, полученную имъ въ Кэмбридж. Какъ онъ говорилъ потомъ, онъ не зналъ, куда ему обратиться за кускомъ хлба. Но такое затруднительное положеніе продолжалось не долго,— мсто въ департамент контроля снова доставило ему относительный комфортъ. Тутъ явилось новое затрудненіе. Либеральное министерство внесло билль о невольничеств, не удовлетворявшій фанатическихъ сторонниковъ эмансипаціи, во глав которыхъ стоялъ Захарій Маколей. Его сынъ сейчасъ же объявилъ своимъ коллегамъ, что не можетъ идти противъ отца. ‘Онъ всю свою жизнь посвятилъ этому вопросу, я не могу огорчить его, соглашаясь на уступки, когда онъ хочетъ видть меня твердымъ’. Маколей вручилъ свою отставку лорду Альторну и, какъ свободный членъ, подвергъ критическому обсужденію билль своего министерства. Нельзя было не оцнить такую благородную независимость. ‘Я подалъ прошеніе объ отставк, но моя отставка не была принята. Я говорилъ и вотировалъ противъ министра, которому я обязанъ моимъ мстомъ… И я такъ же хорошъ съ министрами, какъ и раньше’. Недаромъ говоритъ Сидней Смитъ, что Маколей былъ неподкупенъ.
Матеріальныя заботы продолжали осаждать его, такъ какъ онъ служилъ теперь главною поддержкой для семьи. Сильной нужды онъ лично больше не испытывалъ, благодаря должности секретаря и литературному заработку, который, впрочемъ, никогда не давалъ ему боле двухсотъ фунтовъ въ годъ. Если бы не его общественная дятельность, онъ могъ бы, конечно, зарабатывать гораздо больше, но онъ всегда говорилъ, что пишетъ только потому, что голова его слишкомъ полна, а не потому, что карманы его пусты. Ради семьи онъ принялъ должность совтника при верховномъ совт (legal adviser to the Supreme Council) въ Индіи. Жертва была велика, онъ самъ, конечно, хорошо сознавалъ это, но съ своимъ обычнымъ стоицизмомъ ни слова не говорилъ объ этомъ. Лучшіе эды здоровья и бодрости были потеряны навсегда. Онъ отплылъ въ Мадрасъ 15 февраля 1834 г.
Очень характерны его занятія во время путешествія: онъ все время читалъ. ‘За исключеніемъ часовъ, назначенныхъ для ды, я врядъ ли промолвилъ слово съ какимъ-либо человческимъ существомъ. Я поглощалъ латынь, греческое, испанское, итальянское, французское и англійское, in folios, in quartos, in octavos, in duodecimos’. Чтеніе всегда было его любимымъ занятіемъ. Онъ пишетъ изъ Индіи своей сестр, что ничего бы онъ такъ не желалъ, какъ забраться въ какую-нибудь громадную библіотеку и всегда имть книгу передъ глазами. Когда онъ не былъ занятъ служебными длами и литературною работой, онъ читалъ. Онъ гулялъ въ Лондон — читая, онъ гулялъ въ деревн — читая, и даже чудный видъ хоря, наввающій всегда столько думъ и мечтаній, не могъ оторвать его отъ книги. Страсть его къ чтенію переходила всякія границы. Онъ читалъ безъ разбора все, что попадалось ему подъ руки,— повсти, романы, лишенные малйшаго достоинства, и самъ пишетъ въ своемъ дневник: ‘Зачмъ я читаю весь этотъ вздоръ?’ Нельзя безъ удивленія читать слдующія строки въ его дневник объ его поздк въ Ирландію: ‘Отъ Лондона до Бангоромъ я прочелъ жизнь императоровъ отъ Максимина до Каринура включительно… Чмъ ближе подвигались мы къ берегу, тмъ скоре мы шли. Я завернулся въ плащъ и все время проводилъ на палуб, Такъ какъ я не могъ читать, я придумалъ прекрасную замну чтенія. Я пробгалъ мысленно Потерянный рай. Я всегда зналъ наизусть половину его, и лучшую половину’. Ночью вблизи Ирландіи онъ читаетъ Лотерямный рай и никакія грустныя и мрачныя мысли не волнуютъ его при нц этой несчастной, страдающей страны. А, между тмъ, онъ готовился писать объ Ирландіи и передъ поздкой съ обычною своею добросовстностью изучалъ интересовавшій его предметъ. Но блестящій умъ и живая фантазія Маколея были неспособны къ серьезнымъ, продолжительнымъ эмоціямъ. Этимъ недостаткомъ его темперамента объясняется отчасти такая безграничная страсть къ чтенію. Несмотря на свою изумительную намять,— онъ не забывалъ даже случайно прочитанныхъ отрывковъ,— Маколей иногда по нскольку разъ въ годъ перечитывалъ одного и того же автора, какъ это видно изъ его дневника. Его умъ какъ будто бы отказывался работать, когда передъ нимъ не лежала книга, какъ будто бы онъ долженъ былъ питаться чужими мыслями и фантазіями.
Но какъ ни сильна была страсть къ чтенію, она никогда не мшала его практической дятельности. Въ Калькутт, какъ и въ Лондон, онъ работалъ, не зная отдыха. Онъ сдлался членомъ двухъ комитетовъ: комитета по общественному образованію и комитета по уголовному законодательству и уголовному судопроизводству и добровольно и безвозмездно придалъ на себя массу длъ. Всегда и во всякой работ на его долю приходилась львиная часть, теперь же, вслдствіе постояннаго нездоровья его товарищей, онъ несъ почти весь трудъ на своихъ плечахъ. За то сводъ уголовныхъ законовъ и примчанія къ нимъ дали громкую и наиболе прочную извстность его имени.
Маколей не пользовался популярностью среди англичанъ, живущихъ въ Калькутт, главнымъ образомъ, за судебныя реформы въ провинціальномъ судопроизводств. Реформы эти, одобряемыя всми безпристрастными судьями, шли въ разрзъ съ интересами нкоторыхъ лицъ, они недостойнымъ образомъ напади на Маколея въ печати, осыпали его самыми грубыми эпитетами и предложили даже на одномъ митинг подвергнуть его суду Линча, что было встрчено восторженными рукоплесканіями. Маколей съ спокойствіемъ стоика относился къ этому грубому преслдованію и во время самыхъ ярыхъ нападокъ горячо защищалъ и поддерживалъ свободу печати. Въ его характер были черты истиннаго величія. Посреди своей дятельности и разносторонняго чтенія, онъ написалъ дв статьи для Эдинбургскаго Обозрнія, объ Исторіи революціи Мекинтоша и знаменитый Опытъ о Бекон. Во время обратнаго путешествія онъ хотлъ изучить нмецкій языкъ. ‘Мн говорятъ, что это очень трудный языкъ,— писалъ юнъ,— но я не могу поврить, чтобы былъ языкъ, которымъ я не могъ бы овладть въ четыре мсяца, работая по десяти часовъ въ день’. Онъ, правда, изучилъ его, но, прочтя Гёте, Шиллера и Лессинга, кажется, больше не возвращался къ нему. Цли его поздки въ Индію была достигнута,— онъ скопилъ небольшое состояніе, вполн достаточное для его скромныхъ вкусовъ. Посл необыкновенно продолжительнаго плаванія онъ прибылъ въ Англію въ середин 1838 г., отца его уже не было въ живыхъ.
Черезъ нсколько недль въ Эдинбургскомъ Обозрніи появился лучшій изъ его Опытовъ о сэр Вильям Темпл. Въ октябр Маколей ухалъ въ Италію.
Поздка въ Италію составляетъ эпоху въ жизни каждаго образованнаго человка, но врядъ ли кто обладалъ такою предварительною подготовкой, макъ Маколей. Ему одинаково были доступны и языческій, и христіанскій міры, хранителемъ которыхъ является Римъ. Путешествіе оставило на немъ неизгладимое впечатлніе, но, какъ человкъ, привыкшій къ постоянной дятельности, онъ скоро соскучился и вернулся домой къ своимъ книгамъ ‘занятіямъ, на которыя набросился со всею жадностью долго постившагося человка. Въ три недли онъ прочелъ книгу Гладстона Церковь и государство и написалъ критическій ея разборъ. Но ему не удалось воспользоваться свободой. Министерство лорда Мельборна нуждалось въ поддержк, Маколей былъ приглашенъ въ парламентъ, какъ представитель Эдинбурга, и скоро вошелъ въ составъ кабинета, какъ секретарь по военнымъ дламъ.
Возвращеніе Маколея въ парламентъ нанесло невознаградимый ущербъ литератур, но не спасло падающаго министерства виговъ, онъ не могъ выиграть потерянной битвы и самъ чувствовалъ, что только даромъ потратилъ время. ‘Я тоскую,— писалъ онъ,— о свобод и поко, о свобод слова и о свобод пера’. Его Исторія была опять отложена. А, между тмъ, онъ достигъ того возраста, когда авторъ не можетъ терять времени, если онъ хочетъ написать великое произведеніе: ему было сорокъ лтъ. ‘Я думаю писать исторію Англіи съ восшествія на престолъ короля Джемса II до времени, которое еще въ памяти теперь живущихъ людей’. Нельзя не чувствовать глубокаго сожалнія, что ему не пришлось довести до конца этотъ великій трудъ. По Маколей былъ рыцарски-честенъ и не могъ не помочь своимъ политическимъ друзьямъ въ затруднительномъ положеніи, онъ принесъ имъ эту жертву. Ему удалось все же одержать парламентскую побду по поводу билля о литературныхъ правахъ, внесеннаго Тальфурдомъ. Нын существующій законъ о литературныхъ правахъ составленъ по его указаніямъ и былъ принятъ съ самыми незначительными измненіями.
Министерство лорда Мельборна пало въ іюн 1841 г. и тори получили громадное большинство. Маколей былъ свободенъ, онъ сохранилъ мсто въ парламент и говорилъ иногда въ палат, но освободился, по крайней мр, отъ безпокойныхъ обязанностей службы и могъ всецло отдаться своему труду. Но онъ заболлъ въ 1852 г. и никогда уже не могъ вполн оправиться отъ болзни.
Въ настоящее время,— говоритъ Мориссонъ, приступая къ характеристик.— въ Англіи началась реакція противъ Маколея. Подобныя реакціи по отношенію къ великимъ писателямъ часто встрчаются въ поколніи, слдующемъ непосредственпно за наиболе блестящимъ періодомъ ихъ славы. Маколея въ этомъ случа постигла судьба Попа, Вольтера, Байрона, но сила ихъ таланта побдила реакцію и они по праву заняли самыя почетныя, и на этотъ разъ уже прочныя, мста въ исторіи литературы. Слава, возникшая случайно, быстро умираетъ, но слава, основанная на дйствительныхъ заслугахъ, всегда сохраняется въ потомств.
Не многіе писатели пользовались при жизни такою извстностью, какъ Маколей. Слава о немъ, какъ эпидемія, охватила вс страны, вс классы общества. Иностранные дворы и ученыя общества соперничали съ толпою въ оказаніи ему почестей. Его читали съ одинаковымъ усердіемъ и цивилизованный европейскія столицы, и отдаленныя полукультурныя колоши. Герцогъ Веллингтонъ осыпалъ его похвалами, проф. Ранке называлъ его несравненнымъ человкомъ, а корпорація англійскихъ рабочихъ послала ему благодарственный адресъ за то, что онъ написалъ исторію, которую могутъ читать простые рабочіе. Чтобы возбудить восторгъ въ людяхъ, стоящихъ на столь разныхъ ступеняхъ умственнаго развитія, надо было обладать искусствомъ затрогивать общія всмъ струны человческаго сердца. Главная сила Маколея — въ его повствовательномъ талант. Въ глубин и оригинальности мысли, въ сил критическаго анализа онъ уступаетъ другимъ историкамъ, но, какъ повствователь, онъ не иметъ себ равнаго. Событія прошедшихъ вковъ онъ рисуетъ съ такою же яркостью и живостью, какъ романисты вымыслы своей фантазіи.
Въ этомъ-то и есть сила его обаянія на современниковъ. Раньше него никто такъ не писалъ исторіи и они чувствовали къ нему родъ благодарности за то, что онъ открылъ новый путь. Но молодое поколніе такъ свыклось съ дтства съ его произведеніями, что не могло видть въ немъ новатора, къ тому же, Маколей вызвалъ массу подражаній, и въ томъ, что исторію можно писать, какъ романъ, не стало уже ничего удивительнаго. Не то было двадцать, тридцать лтъ тому назадъ. Карлейль, кончая пятый (посмертный) томъ Исторіи Маколея, былъ ‘въ отчаяніи, что долженъ закрыть столь художественно-написанную страницу’. Вообще старики, ровесники Маколея, въ восторг отъ него, молодежь же, напротивъ, относится къ нему скептически. Недавно сэръ Джемсъ Стефенъ сказалъ, что ‘могъ бы простить ему все, что ему страшно хочется всегда восхищаться даже его недостатками’. А мистеръ Лесли Стефенъ (сынъ) принадлежитъ къ числу самыхъ строгихъ критиковъ Маколея.
И старые, и молодые, — говоритъ Морисовъ, — слишкомъ пристрастно относятся къ Маколею. Одни видятъ только блестящія стороны его таланта, Другіе останавливаются только на недостаткахъ, утверждая, что подобные недостатки несовмстимы съ истиннымъ величіемъ. Въ чемъ же состоятъ эти достоинства и недостатки?
Главное качество Маколея, какъ писателя, заключается въ его умньи заинтересовать читателя, привлечь его вниманіе. Какъ достигаетъ онъ этого, невозможно опредлить,— эта особенность таланта не поддается анализу, даже Маколей не могъ открыть его тайну и спрашиваетъ, разбирая одинъ романъ: ‘Въ чемъ заключается тайна быть занимательнымъ? И въ чемъ состоитъ искусство быть скучнымъ, несмотря на все стараніе, на все краснорчіе?’ Самъ Маколей никогда не бываетъ скученъ, съ другой стороны, онъ не слишкомъ остроуменъ, его остроуміе не бьетъ черезъ край и не утомляетъ читателя. Можетъ быть, тайна его обаянія состоитъ, во-первыхъ, въ томъ, что онъ самъ увлекался тмъ, что писалъ, и стремился подлиться съ читателемъ не своими познаніями, а своимъ увлеченіемъ. Съ другой стороны, онъ старался быть всегда на уровн читателя, ни слишкомъ серьезнымъ, ни слишкомъ глубокимъ для обыкновеннаго ума. Его мысли, какъ и его слогъ, всегда просты, ясны, опредленны и хорошо выражены. Но никогда онъ не поднимается въ высшія сферы мышленія. Его произведенія интересуютъ, но не захватываютъ. Ему недоставало глубины кисли и чувства, и онъ не только никогда не старался пополнить этотъ недостатокъ, но даже гордился имъ, съ пренебреженіемъ относился къ высшему мышленію и къ философіи: ‘Такого рода мышленіе доставляетъ особенное наслажденіе интеллигентнымъ дтямъ и полуцивилизованнымъ людямъ’. Онъ не допускалъ возможности науки этики, съ забавнымъ видомъ превосходства отзывался о Бант, говоря, что онъ тамъ же мало понижаетъ въ немъ, какъ въ санскритскомъ язык, и обвиняетъ въ этомъ автора, а не себя. Онъ не выноситъ высшаго мышленію не въ одной только философіи, но съ презрніемъ относится и къ Монтескьё, говоря, что онъ такъ же неясенъ, какъ оракулъ, такъ же узокъ, какъ парижскій щеголь. Ни въ своей жизни, ни въ своихъ произведеніяхъ Маколей ни разу не останавливается передъ какою-либо интеллектуальною задачей. Даже въ рчахъ онъ никогда не касается принциповъ. Его письма — остроумная болтовня. Онъ слегка относится даже къ политическимъ вопросамъ, хотя политика была всегда его главнымъ увлеченіемъ. Онъ сообщаетъ только послднія новости. Его не занимаютъ и политика, ни религіозные, ни соціальные вопросы,— его интересуютъ только поэзія, греческіе и латинскіе классики. Можно подумать, что онъ былъ изолированъ среди дятельной, интеллектуальной жизни своего времени. Боле всего поразительно его отношеніе къ историкамъ своего времени. Онъ съ ироніей относился къ такимъ историкамъ, какъ Мишле, Тьерри, Барантъ, Шлоссеръ, Нибуръ, какъ бы игнорировалъ ихъ труды, пользовался только Ранке и Галланомъ, и то ради политическихъ цлей, и не только ничего не сдлалъ для критическаго метода въ исторіи, но не хотлъ даже признавать его значенія. Характеренъ слдующій отрывокъ изъ его письма: ‘Прочитывая прежнія книги Ливія, я опять обратился къ Нибуру и съ грустью долженъ сознаться, что хотя я и прежде скептически относился къ его достоинствамъ, но теперь окончательно сталъ неврующимъ’. Такое же равнодушіе видимъ мы и по отношенію къ этик,— вопросы мораль интересовали его также мало, какъ и вопросы интеллекта. Никогда нельзя встртить у него размышленій по поводу разныхъ вопросовъ дня. Въ его письмахъ, въ его дневник нтъ ни наблюденій, вырванныхъ непосредственно изъ жизни, ни размышленій по поводу ихъ.
Его кругозоръ ограниченъ книгой, и никогда онъ не хотлъ читать ню въ человческомъ сердц, ни въ человческомъ ум. Его неспособность къ критическому анализу поэтическихъ произведеній, которыми онъ такъ увлекался, объясняется его полнымъ незнаніемъ ихъ главнаго предмета — человческаго сердца. Его Исторія увлекаетъ яркимъ, блестящимъ изложеніемъ вншнихъ событій, но въ ней нельзя найти психологическаго анализа. Любимая мысль его, къ которой онъ часто возвращался, это то, что только дти могутъ быть истинными поэтами, никакой человкъ, какъ бы чувствителенъ онъ ни былъ, не будетъ такъ растроганъ, слушая Гамлета иль Лира, какъ двочка, слушая Красную Шапочку. Какъ будто бы все дло въ непосредственности впечатлнія, а не въ сил и продолжительности Ого. Онъ не признавалъ внутренней, скрытой работы человческаго духа подъ вліяніемъ идей, затрогивающихъ глубочайшія струны нашей души.
Страсть ни разу не коснулась его. Онъ былъ способенъ только на нжную, прочную привязанность и жилъ всегда въ атмосфер спокойнего счастья. Никогда не отдавался онъ никакому сильному, исключительному чувству. Онъ не могъ ненавидть даже въ политик, быстро успокоивался и становился разумнымъ, любезнымъ и искреннимъ человкомъ, какимъ онъ былъ въ жизни. Никогда не сдлалъ онъ ни одного неспшнаго, неблагоразумнаго шага, никогда не сомнвался въ своихъ поступкахъ. Онъ твердо шелъ по избранному имъ пути, никогда не оступаясь, точно сама Минерва охраняла его. Онъ никогда не былъ влюбленъ, иногда не былъ ослпленъ честолюбіемъ. Онъ былъ безупреченъ. Можно только завидовать такимъ свойствамъ его характера, но не изъ такого матеріала создаются великіе писатели, увлекающіе за собой людей. Мы такъ преисполнены уваженіемъ къ Маколею, что ничего больше не можемъ дать ему. Мы не чувствуемъ къ нему ни любви, ни сожалнія, ни горячей симпатіи. Онъ никогда не доставляетъ намъ сильнаго душевнаго волненія, не переполняетъ насъ мужествомъ, состраданіемъ, стремленіемъ къ самопожертвованію. Его взгляды на жизнь были спокойны и прозаичны. Боже всего онъ подходитъ къ Рубенсу, также любитъ дтей и уметъ найти дорогу къ ихъ сердцу. Онъ былъ лучшимъ другомъ своихъ племянниковъ, обладалъ неистощимымъ запасомъ дтскихъ игръ, забавъ и сказокъ. Однажды онъ написалъ своей маленькой племянниц ко дню св. Валентина любовное письмо (valentine) на великолпной бумаг. Въ дневник мы читаемъ: ‘Въ три — пришли дти. Алиса была въ восторг отъ своего письма. Она очень трогательно просила открыть ей всю правду. Когда мы остались одни, она сказала: ‘Теперь и буду говорить совсмъ серьезно’. Она упала передо мной на колни и сложила ручки: ‘Милый дядя, скажи правду твоей маленькой двочк. Ты прислалъ мн письмо?’ Я не могъ серьезно обмануть ребенка даже въ такомъ пустяк и я сознался ей’.
Эта маленькая сцена какъ нельзя лучше рисуетъ нжность и прямоту его характера. Онъ былъ также очень добръ и много помогалъ бднымъ. Одинъ проситель приложилъ разъ къ просительному письму критическій разборъ на Римскія псни, гд упрекалъ ихъ автора въ недостатк истинной поэзіи. И Маколей, не имвшій никакого авторскаго тщеславія, былъ очень доволенъ такою искренностью. Онъ былъ ‘хорошій человкъ’ въ полномъ смысл этого слова, но для ‘великаго произведенія’ ему недоставало страстности. Артисты, художники, даже философы, чтобы создать нчто великое, должны быть хоть временно охвачены страстью. ‘Pour faire de bons vers il faut avoir le diable au corps’. У Маколея было слишкомъ жало этого ‘diable au corps’, чтобы сдлаться писателемъ съ рзкою индивидуальностью, съ сильнымъ вліяніемъ. Онъ не оставилъ замтнаго слда въ исторіи своего времени и изъ массы читателей не создалъ ни одного талантливаго ученика.
Изъ произведеній Маколея наибольшею популярностью пользуются Опыты. Существуетъ даже мнніе, что Опыты талантливе Истеріи. Не мнніе это не подтверждается серьезною критикой, и успхъ Опытовъ можно скоре объяснять тмъ, что они короче, разнообразне и даютъ больше простора для автора, чмъ Исторія. Обыкновенная публика, читающая не для изученія даннаго предмета, а для развлеченія, чтобы приятно провести свободное время, боится объемистыхъ трудовъ. Она не въ состояніи слдить, на протяженія нсколькихъ томовъ, за развитіе одного и того же предмета, ея умъ скоро утомляется, разнообразіе и смна впечатлній для нея необходимы. Опыты какъ разъ по плечу такого рода читателямъ. Не надо сильнаго умственнаго напряженія,— не слишкомъ длинно, не слишкомъ коротко, я при этомъ частая смна предмета. Всего этого было бы вполн достаточно, чтобы создать громкую популярность Опытамъ, но они имютъ и другія достоинства. Они дышатъ силой, бодростью и увлеченіемъ молодости, что такъ заразительно дйствуетъ на читателя. Нкоторая усталость въ автор, какъ бы искусно она ни была скрыта, всегда чувствуется, но Маколей почти не зналъ ея даже въ періодъ болзни. Онъ никогда не испытывалъ затрудненія въ работ,— писать для него было наслажденіе. Никогда не приходилось ему искать словъ для выраженія своихъ мыслей,— они легко и свободно выливались изъ-подъ его пера. Опыты написаны небрежне, чмъ Исторія, но въ нихъ больше того, что французы называютъ nerve. Они, подобно первому полету сокола, такъ переполнены энергіей, что не только не боятся усталости, но ищутъ ея я не могутъ найти.
Маколей сдлалъ для Опытовъ то же, что Гайднъ для сонаты. Онъ нашелъ ихъ въ первобытномъ состояніи и далъ ямъ силу и извстность. До него Опыты были скучными и не интересными историческими обозрніями съ массой выдержекъ и комментарій.
Взять извстный историческій періодъ или личность, обрисовать ихъ съ поразительною яркостью на протяженіи нсколькихъ страницъ, датъ имъ силу и жизнь, окружить рамкой блестящаго остроумія и анекдотовъ,— все это было невозможно до Маколея. Его вполн справедливо можно назвать родоначальникомъ Опытовъ. Достаточно просмотрть старые нумера Эдинбургскаго Обозрнія, чтобы видть, какъ выдляются статьи Маколея на страницахъ ‘срой бумаги набора грубаго шрифта’. Опыты Маколея до сихъ поръ лучшія произведенія въ этомъ род не только въ Англіи, но и въ Европ. Популярность ихъ такъ велика, что большая часть публики только по нимъ знакомятся съ извстными историческими періодами и личностями. Для восемнадцатаго и семнадцатаго столтія Маколей сдлалъ то же, что Шекспиръ для пятнадцатаго. Лордъ Мальборо признавался, что онъ только по драмамъ Шекспира знакомъ съ исторіей Англіи. Многіе читатели тмъ же обязаны Маколею.
Читая Опыты, нельзя не замтить, что авторъ всегда руководится симпатіями и воззрніями своей политической дятельности. Маколей былъ вигъ съ твердымъ и искреннимъ убжденіемъ, что быть вигомъ значитъ быть, другомъ свободы въ самомъ раціональномъ значеніи этого слова. Онъ относится къ Карлу I и Кромвелю не какъ безпристрастный историкъ, а какъ дятельный членъ парламента, произнесшій въ продолженіе года пять рчей въ защиту перваго билля о реформ. Когда онъ пишетъ о великихъ либералахъ семнадцатаго и восемнадцатаго столтія, онъ косвенно нападаетъ на тори. Когда онъ говоритъ о долгомъ парламент и о революціи, ясно чувствуется аналогія между тори и вигами его времени.
Партійный характеръ Опытовъ Маколея слишкомъ бросается въ глаза, чтобы можно было отрицать его, но нельзя также ставить ему это въ упрекъ. Статьи его оказали такую громадную услугу либеральнымъ принципамъ, что ихъ историческое значеніе отступаетъ на задній планъ, публицистъ здсь важне историка. Строго-научная исторія и не была никогда областью Маколея, онъ всегда стремился къ распространенію конституціонныхъ принциповъ. Кто-то замтилъ вполн справедливо, что во всемъ, что ни написалъ Маколей, можно найти скрытую или явную защиту либеральныхъ принциповъ. Говорятъ, что партійность лишаетъ Опыты историческаго значенія. Можетъ быть, это и врно отчасти,— замчаетъ по этому поводу Морисонъ,— но надо знать, что называется безпристрастіемъ. Долженъ ли историкъ безразлично относиться къ личностямъ и принципамъ, каковы бы ни были ихъ достоинства и недостатки? Если безпристрастіе заключается въ полномъ равнодушіи со стороны автора, то можно съ увренностью сказать, что такихъ историковъ никогда не было и не можетъ быть. Историкъ обязанъ только врно передавать факты, съ его стороны было бы недобросовстно искажать ихъ для подтвержденія своего мннія и въ ущербъ противной партіи, но не имть совсмъ своего мннія, равнодушно относиться къ справедливому и несправедливому онъ не въ состояніи, какъ и всякій человкъ. Онъ можетъ, конечно, ошибаться, но подобныя ошибки не имютъ практическаго значенія въ исторіи и легко могутъ быть исправлены. Умъ человческій никогда не можетъ быть вполн объективенъ, да врядъ ли это было бы желательно. Существуетъ еще неврное мнніе, будто бы субъективность и партійность проявляются только по отношенію къ новой исторіи. Исторія Греціи и Рима не мене субъективна. Такъ, Митфордъ — сторонникъ греческой олигархіи, а Гротъ — демократіи. И каждый изъ нихъ въ своемъ прав. Но если бы они стали искажать и подтасовывать факты для подтвержденія своихъ мнній, то, конечно, потеряли бы всякое значеніе во мнніи компетентныхъ судей. Такъ и случилось съ Митфордомъ. Даже если историкъ беретъ на себя обязанность адвоката, если онъ честно защищаетъ дло, въ справедливость котораго онъ вритъ, то и тогда нельзя упрекать его. Лучшій судья, въ конц-концовъ, общественное мнніе — ни дня, ни года, ни даже столтія, а цлыхъ вковъ.
Какъ субъективный историкъ, Маколей занимаетъ почетное мсто. Только умственно-ограниченные люди или ханжи могутъ видть недостатокъ въ томъ, что онъ такъ открыто высказывалъ свои симпатіи.
Опыты Маколея не одинаковаго достоинства. Слабйшій изъ нихъ Бурлей и его время. О немъ не стоило бы и упоминать, если бы тамъ не было неврнаго историческаго взгляда, котораго Маколей держался до конца своей жизни. Онъ упрекаетъ Елизавету и Бурлея въ религіозныхъ преслдованіяхъ, какъ будто бы религіозная нетерпимость составляла исключительную особенность только ихъ правленія. ‘Что можно сказавъ жъ защиту правителя, въ одно и то же время, и равнодушнаго, и нетерпимаго?— спрашиваетъ онъ.— Она находилась въ самыхъ счастливыхъ условіяхъ, когда-либо выпадавшихъ на долю правителя, чтобы установить полную свободу совсти въ обоихъ владніяхъ, безъ всякой опасности для правительства, не вызывая возмущенія въ громадномъ большинств своихъ подданныхъ’. Маколей забываетъ, что единство религіи считалось съ XVII ст. необходимымъ условіемъ прочнаго государственнаго строя. Этого мннія держались вс партіи, вс секты. Обвинять Елизавету и Бурлея за всеобщее заблужденіе значитъ гршить противъ истины. Онъ не жегъ не знать фактовъ, но, какъ съ нимъ часто случалось, не съумлъ стать на общую точку зрнія.
Статья объ Исторіи конституціи Галлама принадлежитъ къ числу лучшихъ. Главнымъ образомъ полемическая, она служитъ какъ бы изложеніемъ главныхъ принциповъ виговъ in пиши рорпіі. Статья эта замчательна по сил аргументаціи и принадлежитъ къ небольшой групп работъ (Мильтонъ, Макіавели, Исторія), написанныхъ, когда Маколей не былъ всецло поглощенъ политическою дятельностью и служебными обязанностями. Вообще же статьи, написанныя посл поздки въ Индію, лучше раннихъ его произведеній. Сэръ Вильямъ Темплъ, первый Опытъ, появившійся по возвращеніи Маколея изъ Индіи, можетъ считаться лучшимъ въ своемъ род. Въ немъ сосредоточились вс достоинства и вс недостатки Маколея. Крайняя разносторонность, яркія краски и врные оттнки, необыкновенная увлекательность, основательное обсужденіе доводовъ, остроумныя замчанія, красиво разбросанныя вокругъ главной темы,— все это ставитъ этотъ Опытъ на ряду съ лучшими произведеніями англійской литературы.
Статья о Вальпол интересна только по непріязненному отношенію къ нему автора. Онъ слишкомъ низкаго мннія объ умственныхъ дарованіяхъ Вальполя, и это тмъ боле несправедливо, что по глубин и проницательности ума Вальполь превосходилъ Маколея. Дв статьи о Вильям Питт, изъ которыхъ вторая была написана черезъ десять лтъ посл первой, Лучше всего показываютъ разницу между Маколеемъ перваго и втораго періода. Первая дышетъ силой и энергіей, но въ ней чувствуется напыщенность к даже недостатокъ вкуса. Вторая, напротивъ, въ высшей степени изящна и серьезна, она напоминаетъ лучшія страницы Исторіи. Маколей вообще чувствовалъ слабость къ обоимъ Питтамъ и рдко о комъ отзывался съ большею симпатіей. Біографія Питта младшаго — своего рода chef d’oeuvre. Это даже не историческій опытъ, а скоре геніальное жизнеописаніе, вполн безукоризненное и по плану, и по исполненію. Тутъ нтъ ни реторики, ни декламаціи, но вся статья проникнута глубокимъ внутреннимъ чувствомъ, въ высшей степени степени трогательнымъ и благороднымъ. Онъ писалъ ее, когда чувствовалъ уже приближеніе своей смерти, и хотя у него неи было Джонсоновскаго страха передъ ‘послднимъ часомъ’, тмъ не мене, мы находимъ здсь глубину и серьезность, какой никогда, въ такой сил, онъ не достигалъ раньше.
Какъ бы подъ вліяніемъ твердаго, величественнаго характера Питта, монологъ его дышетъ достоинствомъ, даже суровостью, и напоминаетъ высшее краснорчіе римлянъ. Дв знаменитыя статьи о Клайв и Варрен Гастингс полны, напротивъ, блеска и пышности азіатской рчи, но это не мшаетъ имъ быть лучшими опытами втораго разряда и пользоваться громаднымъ успхомъ въ публик. Статьи о двухъ Питтахъ и объ индійскихъ проконсулахъ особенно удались Маколею, потому что характеры этихъ государственныхъ дятелей были на уровн его пониманія. Сложныя, запутанныя натуры, гд добро и зло тсно переплетены между собою, гд за вульгарными недостатками и пороками скрываются достоинства рдкой силы и глубины, были для него непонятны. Онъ не могъ понять ни Руссо, ни Байрона, ни даже Вальполя. Но за то онъ понималъ и цнилъ гражданскія и военныя доблести, храбрость, мужество, самообладаніе, твердость и ршительность.
Изъ статей по иностранной литератур можно остановиться только на Исторіи папства, и то сотому, что многіе приписываютъ ей достоинства, которыхъ она не иметъ. Главный интересъ статьи сосредоточивается на вопрос: почему протестантизмъ пересталъ распространяться въ конц семнадцатаго столтія и почему римская церковь опять пріобрла все то значеніе, которымъ она пользовалась до реформаціи? Но, поставивъ этотъ вопросъ и повторивъ его еще разъ въ конц статьи, Маколей не только оставляетъ его безъ отвта, но не длаетъ даже никакого заключенія. Съ обычною своею добросовстностью онъ предается обсужденію фактовъ, что въ настоящее время, если паписты отказываются отъ своей религіи, то они не переходятъ въ протестанство, а становятся просто неврующими. Если же неврующіе обращаются къ религія, то они опять-таки ищутъ ее въ римской церкви, а не въ протестантств.
Не то было во времена реформаціи. ‘Цлыя націи отрицали папу, но не переставали врить въ Бога, въ будущую жизнь или въ божественность Іисуса Христа’. Но, приведя факты, Маколей не даетъ имъ никакого объясненія. Въ введеніи къ стать онъ ставитъ еще вопросъ: имли ли какое-нибудь значеніе наука и просвщеніе на развитіе религіознаго раціонализма, и приходитъ къ отрицательному выводу. Какъ бы высоко ни стояла наука,— говоритъ онъ,— она всегда будетъ безсильна передъ религіей откровенія. Если такой умный и просвщенный человкъ, какъ сэръ Томасъ Муръ, могъ врить въ пресуществленіе, то почему бы людямъ не врить въ эту доктрину и до скончанія вковъ? Христіане XVII ст., по его мннію, ни чмъ не отличаются отъ христіанъ XIX ст. ‘Ни умъ, ни знанія не спадаютъ насъ отъ великихъ заблужденій относительно невидимаго міра’. Ошибочность такого воззрнія,— говорить Морисонъ,— слишкомъ очевидна. Статья Маколея была бы немыслима въ XVII ст. и вызвала бы взрывъ негодованія какъ со стороны католиковъ, такъ и со стороны реформаторовъ. Такое спокойное, безпристрастное обсужденіе религіозныхъ, вопросовъ возможно только въ XIX ст., когда религіозная нетерпимость и преслдованіе еретиковъ отошли въ область преданія.
Критическіе этюды Маколея — самыя слабыя его произведенія. Онъ сознавалъ свою несостоятельность въ этомъ отношеніи и въ письм къ Напье (ред. Эд. Об.), просившему дать что-нибудь о Скотт, говоритъ: ‘Могу уврить васъ, что я съ удовольствіемъ принялся бы за работу, которую вы мн предлагаете, если бы думалъ, что окажу вамъ этимъ услугу. Мн не удается критическій анализъ геніальныхъ произведеній. Я написалъ нсколько статей по историческимъ, нравственнымъ и политическимъ вопросамъ, и, по зрлому размышленію, не только не стыжусь ихъ, но думаю, что он доставили мн уваженіе, но еслибъ я могъ, а съ удовольствіемъ бы сжегъ все, что я когда-либо написалъ въ области критики поэзіи и изящныхъ искусствъ’. Посл такого строгаго приговора со стороны самого Маколея, мы остановимся только на двухъ изъ его критическихъ этюдовъ, о Бэкон и Джонсон. Маколей относитъ ихъ къ области морали, а въ ней онъ не считаетъ себя слабымъ. Съ именемъ Джонсона неразрывно связано имя Босуэла, и интересно прослдить отношеніе автора къ этимъ тремъ писателямъ.
Опытъ о Босуэл любопытенъ, главнымъ образомъ, по парадоксу на которомъ Маколей упорно настаиваетъ, а именно, что вс достоинства сочиненій Босуэла происходятъ, главнымъ образомъ, отъ его недостатковъ, какъ человка. Ни одинъ человкъ,— говоритъ онъ,— не достигалъ знанія въ литератур, благодаря своимъ недостаткамъ, а Босуэлъ достигъ этого значенія только благодаря своимъ недостаткамъ. ‘Если бы онъ былъ великимъ безумцемъ, онъ не былъ бы великимъ писателемъ’. У него была тонкая наблюдательность и хорошая память. Эти качества, — будь онъ здравомыслящимъ и достойнымъ человкомъ,— доставили бы ему извстность, но такъ какъ онъ былъ невжда, паразитъ, фатъ,— они сдлали его безсмертнымъ. У Босуэла,— продолжаетъ онъ,— не было ни логики, ни краснорчія, ни остроумія, онъ былъ неспособенъ даже къ софизмамъ. ‘Онъ или болтаетъ, или кричитъ’. Но что же, въ такомъ случа, можно похвалить въ его книг? Дло въ томъ, что Босуэлъ обладай талантомъ драматическаго дйствія, mise en scè,ne, у него былъ величайшій драматическій талантъ. Маколей самымъ оскорбительнымъ образомъ отзывается о характер Босуэла и о его отношеніяхъ къ Джонсону, называетъ его рабомъ, льстецомъ, ползучимъ растеніемъ, которое обвивается вокругъ крпкихъ, мощныхъ стволовъ. но все это весьма несправедливо. Карлейль врне понялъ отношеніе Босуэла къ Джонсону, какъ поклоненіе высшему интеллекту и высшей нравственности. Ему не было никакой необходимости заискивать расположеніе Джонсона, чтобы создать себ положеніе. Джонсонъ никогда не пользовался значеніемъ въ высшемъ свт. А Босуэлъ, шотландскій тори, хорошаго происхожденія и старшій въ род, легко могъ въ данномъ случа обойтись безъ дружбы вспыльчиваго, нетерпливаго бурсака, отъ котораго ему такъ много доставалось. Наконецъ, если бы Босуэлъ дйствительно обладалъ всми пороками и недостатками, которые ему приписываетъ Маколей, трудно было бы понять, какъ могъ Джонсонъ неразлучно проводить съ нимъ цлые мсяцы.
Статья о Джонсон страдаетъ большими недостатками. Очень остроумно обрисована вншность Джонсона, его манеры, его привычки, любовь къ д, дурной характеръ, но ничего не говорится объ его міровоззрніи. Ничего не сказано даже объ его религіозныхъ взглядахъ, хотя ‘ни имли большое значеніе въ его духовной жизни. Джонсонъ былъ страстно-религіозный человкъ, по постоянно мучился сомнніями. Его сердце было полно вры, а его умъ былъ полонъ скептицизма. Его вспыльчивость и раздражительность объясняются отчасти постоянною внутреннею борьбой. Онъ чувствовалъ, что погибнетъ, если дастъ волю своимъ сомнніямъ. Онъ врилъ въ привиднія и ходилъ слушать разсказы, подтверждающіе вру въ загробную жизнь, не врилъ въ лиссабонское землетрясеніе, потому что оно противорчило милосердію Бога. Онъ былъ такъ добръ, что раздавалъ все, что имлъ. Гольдсмитъ говоритъ про него: ‘Изъ одежды у него осталась только одна кожа’. Маколей не то чтобы совсмъ просмотрлъ эти свойства его характера, но слишкомъ поверхностно коснулся ихъ.
Статья о Бэкон интересна, главнымъ образомъ, по озлобленному отношенію Маколея къ спекулятивному мышленію. Философію обоихъ Зеноновъ и Эпикура онъ называетъ ‘болтливою, напыщенною, жеманною, вздорною философіей’. Древняя философія ‘ограниченна’. Древніе философы въ сфер отвлеченнаго мышленія, ради котораго они пренебрегали обыденными интересами человчества, ничего не сдлали или даже хуже чмъ ничего. ‘Мы знаемъ, что философы были нисколько не лучше другихъ людей… По свидтельству ихъ друзей и ихъ враговъ, мы знаемъ, что эти проповдники морали обладали всми пороками своихъ сосдей съ прибавкой еще лицемрія’. Даже религія становится вредной, когда она соединяется съ философіей. Главное достоинство Бэкона состоитъ въ томъ, что его свтлый умъ хорошо видлъ все это вранье. Онъ внялъ, что философы, какъ и вс смертные, любятъ жизнь, здоровье, комфортъ, почести, обезпеченность, общество друзей и не любятъ смерти, болзни, горя, бдности и разлуки съ тмъ, кого они любятъ. Онъ зналъ, что хотя религія нсколько смягчаетъ и регулируетъ эти чувства, но нердко можетъ совсмъ искоренить ихъ, и онъ не думалъ также, что ихъ искорененіе можетъ служить ко благу человчества. Бэконъ, по мннію Маколея, обладаетъ двумя важными достоинствами. Во-первыхъ, онъ никогда не занимался ‘загадками, которыя сбили съ толку столько поколній и собьютъ еще столько же’ — основою нравственности и свободою воли, которыхъ, онъ съ одинаковымъ пренебреженіемъ относился къ спекулятивной теологіи, и къ спекулятивной философіи. Короче сказать, главное достоинство Бэкона заключается въ томъ, что онъ былъ самымъ обыкновеннымъ человкомъ, и именно поэтому величайшимъ изъ философовъ.
Нападая на философію, Маколей косвеннымъ образомъ нападаетъ на спиритуалистическую религію, хотя довольно искусно скрываетъ свою нападки. Каждая колкость, направленная противъ Платона, Зенона, иметъ въ виду ому Кэмпійскаго, св. Франциска и проч. Въ общемъ, опыты Маколея, несмотря на вс указанные недостатки, служатъ блестящимъ украшеніемъ для англійской литературы. Уже много времени прошло съ тхъ поръ, какъ они появились, и если бы они не было отмчены печатью генія, ихъ давно бы предали забвенію. Надо помнить, къ тому же, что они были написаны человкомъ, поглощеннымъ общественною дятельностью, въ короткіе часы отдыха. Самъ Маколей очень скромно цнилъ ихъ достоинства и, насколько могъ, противился ихъ второму изданію. Оно было сдлано по требованію публики, любимцемъ которой всегда былъ Маколей.
Посл паденія министерства виговъ Маколей приступилъ къ изданію Плсенъ древняго Рима. Шагъ былъ довольно рискованный,— Маколей хорошо сознавалъ это. Въ письм къ Напье онъ пишетъ: ‘Меня не удивляють ваши опасенія. Я чувствовалъ бы, наврное, такой же страхъ, если бы зналъ, что человкъ, хотя бы выдающійся по уму и таланту, но котораго я зналъ исключительно какъ писателя прозы, хочетъ издать свои стихотворенія. Если бы мн сказали, что Мекинтошъ, Дугальтъ Стюартъ, даже Боркъ хотят издать поэму, я предсказалъ бы полную неудачу. А я далекъ отъ мысли’ чтобы ставить себя на одну доску съ послднимъ изъ трехъ’. У Маколея было рдкое въ писател качеств врно цнить свойства и границы своего таланта. Мысль издать свои стихотворенія давно занимала его. началъ писать ихъ еще въ Индіи, писалъ и въ Англіи, и въ Италіи, но только посл долгой, тщательной обработки ршился, наконецъ, напечатать ихъ. Вншняя, техническая сторона стихотвореній вполн безукоризненна. Какъ уже было сказано раньше, Маколей обладалъ природнымъ, стилистическимъ дарованіемъ и рдкою способностью къ стихосложенію. Въ Псняхъ слогъ его еще красиве и изящне, чмъ въ проз, мысль выражается въ боле сжатой, интензивной форм, по рима нсколіна монотонна и механична, мелодіи недостаетъ легкости и гибкости, чувствуется больше работы, чмъ истиннаго поэтическаго дарованія. Но стихотворенія не лишены поэтическихъ достоинствъ. Описанія поразительны по красот, сил и яркости красокъ. Тонъ, сдержанный и спокойный, поднимается иногда до трагическаго величія. По характеру содержанія и по настроенію Псни относятся къ такъ называемой романтической школ. Маколей съ дтства находился подъ вліяніемъ Скотта, и вліяніе это отразилось въ его балладахъ. Между тмъ, трудно встртить людей боле различныхъ по взглядамъ и симпатіямъ. Скоттъ обладалъ, если можно такъ выразиться, инстинктомъ дикаго звря къ вольному воздуху, къ лсу, къ холмамъ. Маколей былъ кореннымъ горожаниномъ и не особенно любилъ природу. Скоттъ былъ романтикъ до глубины души. Онъ не любилъ растоящаго и весь жилъ въ прошедшемъ. Маколей, напротивъ, твердо врилъ въ прогрессъ, любилъ свое время и былъ убжденъ, что никогда прошедшее не было такъ хорошо, какъ настоящее. Скоттъ въ политик былъ сторонникомъ феодализма. Его восхищала и трогала преданность вассала королю, привязанность слуги къ господину, но онъ не могъ понять разумнаго подчиненія гражданина государству и честнаго отношенія къ общественнымъ обязанностямъ. Въ его сочиненіяхъ нельзя встртить симпатіи къ гражданскимъ доблестямъ, къ самопожертвованію ради общественнаго блага. По врному замчанію Рёскина, его симпатіи скоре на сторон беззаконія, на сторон разбойниковъ подъ ‘развсистымъ деревомъ’, онъ допускаетъ даже возстаніе противъ короля, но изъ личной мести, а не ради общественнаго блага. Ничто такъ не восхищало Скотта, какъ военныя доблести, ему мало было дла до того, изъ-за чего борются люди, ему нужны были только ‘военные подвиги’. Но доблести патріота, отстаивающаго права роднаго города, семейнаго очага, были для него непонятны. Въ Псняхъ намъ открывается иной міръ понятій. Источниками вдохновенія служатъ гражданскій патріотизмъ, борьба за общественное благосостояніе. Маколей воспваетъ государство. Онъ, какъ Периклъ, любилъ благоустроенную, гражданскую жизнь и также былъ убжденъ, что правительство существуетъ только для общественнаго благосостоянія, которое должно быть его единственною, постоянною цлью.
Несмотря на красоту, изящество и многія поэтическія достоинства Псенъ, Маколей все же не былъ поэтомъ. Поэтическое творчество доставалось ему слишкомъ медленною, упорною работой. Призваніемъ его была проза, а не поэзія. Псни пользуются большимъ успхомъ въ публик, особенно нравятся он интеллигентнымъ дтямъ, можетъ быть, потому, что въ самомъ автор было что-то свжее, молодое, непосредственное.
Несмотря на сравнительную свободу, которою пользовался Маколей идол паденія своего министерства, онъ не спшилъ приняться за прерванную Исторію, У него не хватало мужества отказаться отъ общества, гд онъ пользовался такимъ почетомъ. ‘У меня такъ много времени ушло на политическую и общественную жизнь, которая кипитъ въ Лондон этотъ сезонъ, что я не усплъ ничего написать’. И парламентъ, и Эдинбургское Обозрніе нуждались въ его помощи. Только благодаря сотрудничеству Маколея, журналъ пріобрлъ извстность и вліяніе, которымъ онъ никогда не пользовался раньше. Въ палат общинъ его рчи служили громадною поддержкой разбитымъ, упавшимъ духомъ вигамъ. Напье постоянно проситъ у него статей и Маколей, хотя и протестуетъ, говоря, долженъ заняться Исторіей, но не иметъ духа отказать. Такъ прошло еще три года. Наконецъ, Маколей почувствовалъ, что жертвы, которыя постоянно приносилъ своимъ друзьямъ, слишкомъ велики, что если онъ будетъ еще уступать ихъ просьбамъ, но никогда не кончитъ Исторіи, и ршился прекратить сотрудничество въ Обозрніи до окончанія двухъ первыхъ томовъ своего труда. Онъ пишетъ къ Манье: ‘Я надюсь, что вы постараетесь устроиться такъ, чтобы три или четыре нумера Обозрнія вышли безъ меня. Мн положительно необходимо все свое вниманіе сосредоточить на Исторіи. Вы не можете себ представить, какъ мн трудно писать дв вещи заразъ. Люди разно созданы. Соусей аккуратно два часа въ день посвящаетъ Исторіи Бразиліи, потомъ часъ — для Ежемсячнаго Обозрнія (Quarterly Review) и т. д. Я такъ не могу. Я бросаюсь въ потокъ моего повствованія и несусь такъ легко и свободно, какъ только возможно. Но вотъ является необходимость писать для Обозрнія, Я откладываю Исторію, а когда черезъ нсколько недль опять принимаюсь за нее, мн невообразимо трудно найти прерванную нить мыслей. Если бы не Обозрніе, я давно бы кончилъ по меньшей мр два тома. Я долженъ, наконецъ, принять твердое ршеніе или мой планъ кончится такъ же печально, какъ планы нашего бднаго Мекинтоша’.
Но увлеченіе Исторіей, такъ невыгодно отразившееся на статьямъ для Обозрнія, не помшало Маколею произнести нсколько лучшихъ рчей въ парламент. Ораторскій талантъ Маколея былъ сильне литературнаго. Здсь онъ былъ вполн въ своей сфер. Блестящая логическая послдовательность и цльность отдльныхъ частей не нарушаютъ стройной гармоніи и единства всей рчи. Его широкіе государственные взгляды, красивый, чистый и простой языкъ, великодушіе и благородство каждой мысли производили неотразимое впечатлніе на слушателей. Съ 1841 и до 1848 г. Маколей произнесъ двнадцать рчей, вс замчательнаго достоинства. Въ его рчахъ мы находимъ даже иногда то, чего постоянное недоставало его статьямъ — работу отвлеченной мысли. Широкіе, гуманные принципы поддерживаются цлымъ рядомъ блестящихъ аргументовъ и массой историческихъ примровъ. Выдержки изъ его рчей не могутъ дать понятія объ его ораторскомъ талант, такъ какъ каждая отдльная часть неразрывно связана съ цлымъ, но для примра можно привести все же отрывокъ изъ его рчи по ирландскому вопросу. Дло идетъ о преобразованіяхъ, предложенныхъ Питтомъ во время уніи:
‘Къ несчастію, изъ всхъ его проектовъ, имвшихъ въ виду благосостояніе Ирландіи, прошла только унія, но и эта унія была уніей только по названію. Ирландцы увидали, что отъ нихъ отняли какое бы то ни подобіе независимости, что ихъ національная гордость не получитъ никакого удовлетворенія. Унія соединялась въ ихъ воображеніи съ свободою и справедливостью, а дала имъ только горечь обманутыхъ надеждъ и неисполненныхъ общаній. Но тогда еще не было поздно. Не было поздно и въ 1813 г. Не было поздно и въ 1821 г. Не было поздно въ 1825 г. Даже, если бы въ 1825 г. люди, служившіе корон тогда, какъ и теперь, догадались сдлать то, что они принуждены были сдлать три года спустя, великое дло примиренія, о которомъ мечталъ Питтъ, могло бы быть совершенно. Агитація не была еще вполн организована. правительство находилось подъ такимъ давленіемъ и привилегіи были бы приняты съ благодарностью. Удобный моментъ былъ упущенъ и никогда больше не возвратится.
‘Наконецъ, въ 1829 г. привилегіи были даны, привилегіи широкія, безъ вшилъ условій, которыя несомннно поставилъ бы Питтъ и которыя именно потому, что ихъ поставилъ Питтъ, были бы приняты всми католиками. Но эти привилегіи вызваны насильно, даны неохотно, даны во время арестовъ, даны изъ боязни гражданской войны. Какъ же могутъ вн возстановить миръ и спокойствіе? Что другое можетъ дать этотъ щедрый и внезапный либерализмъ, посл такого долгаго и упорнаго сопротивленія самымъ разумнымъ требованіямъ, какъ не хорошій урокъ ирландцу, что онъ только мятежами можетъ добиться преобразованій? Разв онъ можетъ забыть, что въ продолженіе двадцати восьми лтъ онъ умолялъ парламентъ о справедливости, доказывая неопровержимыми аргументами, что свобода совсти должна быть священна, требуя исполненія общаній, и что онъ умолялъ, просилъ, требовалъ исполненія общаній напрасно? Разв онъ можетъ забыть, что величайшіе государственные дятели, принимавшіе его сторону, дорого платились за свое великодушіе? М-ръ Питтъ требовалъ исполненія общаній и долженъ былъ оставить службу. Лордъ Грей и лордъ Гранвиль хотли провести хоть небольшую часть проекта, задуманнаго Питтомъ, и должны были оставить службу. М-ръ Баннингъ потерплъ ту же участь, и его отставка нанесла невознаградимую потерю его партіи, лучшимъ украшеніемъ которой онъ былъ. Наконецъ, когда и онъ ушелъ, католики стали искать помощи не въ кабинетахъ, не въ парламентахъ, а у самихъ себя. Они организовали грозное воинство, дйствовавшее все же въ предлахъ, только въ предлахъ закона. И черезъ два года ихъ враги дали имъ гораздо больше, чмъ осмливались требовать ихъ друзья. Да, черезъ два года посл пораженія Баннинга, все то, что онъ хотлъ дать и даже больше, чмъ онъ могъ бы дать, было дано его преслдователями. Разв все католическое населеніе Ирландіи не приметъ къ свднію, что отъ Англіи или, по крайней мр, отъ партіи, которая ею правила и правитъ теперь, ничего нельзя получить доводами, просьбами, терпніемъ, но всего можно добиться угрозами? Слишкомъ позднее вознагражденіе не заслуживаетъ благодарности и не получаетъ ея. Теперь агитація хорошо организована и въ полномъ порядк. Вожаки вкусили прелесть популярности, народъ вкусилъ прелесть возстанія. И демагоги, и ихъ аудиторія жаждутъ ежедневнаго возбужденія. Еще осталось Богъ знаетъ сколько поводовъ для агитаціи, а все поведеніе правительства заставляетъ обиженную сторону думать, что агитація — одна только агитація — поможетъ уничтожить несправедливость’.
Скоро наступило время, когда Маколей долженъ былъ отказаться и отъ политической дятельности. Исторія Англіи все боле поглощала его и не давали ему возможности заниматься какими бы то ни было другими длами.
‘Въ 1844 г. онъ отказался отъ сотрудничества въ Эдинбургскомъ Обозрніи, въ 1847 г. оставилъ парламентъ и исключительно занялся своимъ трудомъ. Въ ноябр 1848 г. Исторія была издана и имла рдкій для историческаго труда, колоссальный успхъ. Первое изданіе въ три тысячи экземпляровъ было раскуплено въ десять дней. ‘Я начинаю бояться,— писаль Маколей въ своемъ дневник,— такого необыкновеннаго успха…. Я страшно боюсь за вторую часть. Что, если она будетъ хуже первой?’
Скажемъ теперь нсколько словъ о достоинствахъ и недостаткахъ этого, къ сожалнію, неоконченнаго труда.
‘Исторія,— говоритъ Маколей,— съ идеальной точки зрнія должна соединять философію съ поэзіей. Она должна служить истин живымъ воспроизведеніемъ характеровъ и событій. Но въ дйствительности два враждебныхъ элемента, изъ которыхъ она состоитъ, никогда не поддавались соединенію и, въ конц-концовъ, въ наше время пришли къ явному, окончательному разрыву. Хорошихъ историковъ въ настоящемъ смысл этого слова у насъ нтъ. Но у насъ есть хорошіе историческіе романы и хорошіе историческіе опыты’. Примирить эти два враждующіе элементъ всегда составляло завтную мечту Маколея. Молодость его совпала съ эволюціей въ области исторіи. Критическій методъ, имвшій уже кое значеніе во многихъ другихъ отрасляхъ науки, сталъ пріобртать силу и въ исторіи. И прошедшіе, и новые вка подвергались строгому пересмотру и разсматривались съ чисто-научной точки зрнія. Но Маколей стоялъ въ сторон отъ новаго движенія, мало того, онъ не одобрялъ его, не хотлъ признавать, и не только ничего не сдлалъ на новомъ пути, но сталъ работать какъ разъ въ обратномъ направленіи. Одинокій между историками своего времени, мало интересуясь ихъ работами, и не придавая имъ значенія, онъ составилъ свой собственный планъ, какъ должно писать исторію. Въ чемъ состоялъ этотъ планъ, легко видть изъ его словъ: ‘Исторія должна быть правдивымъ разсказомъ, способнымъ заинтересовать наше вниманіе и вызвать картины въ нашемъ воображеніи… Она должна облечь въ плоть и кровь человческій существа, на которыя мы скоре склонны смотрть, обыкновенно, какъ и’ аллегорическое воплощеніе человческихъ свойствъ. Она должна вызвать къ жизни нашихъ предковъ, со всми особенностями ихъ языка, манеръ, одежды, она должна показать намъ ихъ жилища, посадить насъ съ ними за столъ, перерыть ихъ старомодный гардеробъ, объяснить назначеніе ихъ домашней утвари’. Впослдствіи Маколей блистательно выполнилъ этотъ планъ, составленный имъ еще въ молодости. И такъ, въ то время, когда исторія принимала все боле научный и объективный характеръ, стремился сдлать ее конкретной и субъективной. Онъ не былъ, ни прогрессистомъ, ни консерваторомъ, онъ былъ реакціонеромъ въ исторіи. Но въ своемъ стремленіи вернуться назадъ онъ былъ оригиналенъ, онъ хотлъ написать исторію такъ, какъ никогда не писали ее раньше, дать историческому повствованію силу и значеніе, которыхъ оно не имло. По единогласному отзыву современниковъ, Маколей писалъ исторію по-новому. Онъ самъ былъ увренъ, что превзошелъ въ этомъ. отношеніи своихъ предшественниковъ: ‘Юнъ, Робертсонъ, Вольтеръ, Гиббонъ имютъ, безъ сомннія, свои достоинства,— пишетъ онъ въ своемъ дневник,— но у меня боле врный взглядъ на исторію, чмъ у нихъ’. Онъ никогда не страдалъ самомнніемъ и въ этомъ отношеніи раздлялъ только мнніе своей эпохи. Мнніе это имло свое основаніе. Историческое повствованіе у Маколея шире и художественне, чмъ у другихъ историковъ. Слово ‘повствованіе’ даже слишкомъ слабо въ данномъ случа. Его исторія — не только картинна, она драматична. Съ необыкновеннымъ искусствомъ рисуетъ онъ намъ сцену за сценой и каждая изъ нихъ находится въ тсной связи съ общимъ содержаніемъ разсказа.
Короче сказать, Маколей обладалъ рдкимъ талантомъ mise en scè,ne. Это скоре французское свойство, чмъ англійское, поэтому французы такъ и цнятъ автора Исторіи. Мишле хвалилъ Маколея въ самыхъ горячихъ выраженіяхъ. Какъ историкъ-артистъ, онъ не иметъ себ равнаго. Даже поэты, писавшіе исторію — Вольтеръ, Соусей, Шиллеръ, Ламартинъ — не могутъ сравниться съ нимъ въ этомъ отношеніи. Чтобы достигнуть такого блестящаго результата, нужна была трудная и скучная работа надъ группировкой матеріала, но Маколей не боялся труда. Онъ съ необыкновеннымъ терпніемъ передлывалъ и переписывалъ цлыя страницы и главы. ‘Я много работалъ,— пишетъ онъ въ дневник,— надъ перепланировкой первыхъ трехъ главъ. Сколько труда надо, чтобы создать сколько-нибудь сносную книгу, и какъ мало читателей знаютъ, что стоитъ писателю распредленіе частей’, и дальше: ‘Это не показная глава. Для того, чтобы разсказъ велся легко и свободно, чтобы каждая часть естественно вытекала изъ предшествующей, надо много труда. Сколько хлопотъ доставили мн эти немногія страницы! Все дло въ томъ, чтобы ихъ читали такъ же легко, какъ слушаютъ разсказъ, чтобы он лились такъ же свободно, какъ обденная бесда’. Всякій, кто знаетъ по опыту, прибавляетъ Морисонъ, какъ трудно вести легко и свободно сложный и длинный разсказъ, не можетъ не удивляться искусству, съ какимъ Маколей побждалъ вс трудности.
Исторію Маколея упрекаютъ обыкновенно въ двухъ недостаткахъ: въ партійности и въ неврной передач фактовъ. Первый упрекъ въ высшей степени несправедливъ. Въ Исторіи Маколей мене партіенъ, чмъ гд бы то ни было. Онъ съ одинаковымъ беспристрастіемъ относится какъ къ вигамъ, такъ и къ тори, очень часто осуждаетъ первыхъ и отдаетъ полную справедливость мужеству и находчивости вторыхъ. Второй упрекъ иметъ нкоторое основаніе, но все же нельзя упрекать Маколея въ намренномъ искаженіи фактовъ. Ошибки его происходили отъ его крайней субъективности, къ нкоторымъ историческимъ личностямъ прошедшихъ временъ онъ относится съ такою сильною антипатіей, что можно подумать, что они были его личными врагами, что ему приходилось бороться съ ними нa политическомъ поприщ. C’taient les dfauts de ses qualites. Онъ страстно любилъ честный, открытый образъ дйствій и обладалъ высшей степени развитымъ здравымъ смысломъ. Поэтому онъ не выносилъ и презиралъ ‘глупцовъ’ и ‘обманщиковъ’. Къ нимъ онъ не чувствовалъ ни малйшаго снисхожденія, осыпалъ ихъ ироніей и насмшками, часто терялъ чувство справедливости и впадалъ въ ошибки. Но это были ошибки безукоризненно-честнаго, искренняго и прямаго человка, который не хочетъ знать никакихъ оправданій для ненавистныхъ ежу слабостей. Трудне объяснить враждебное отношеніе Маколея къ англійскому духовенству. Онъ обвинялъ его не только въ недостатк нравственности, патріотизма и образованія, но въ отсутствіи какой бы то ни было порядочности: ‘На одного, имющаго видъ джентльмена, приходится десять самыхъ низкихъ прислужниковъ’. Этими нападками онъ создалъ себ массу враговъ и подалъ, главнымъ образомъ, поводъ къ упрекамъ въ партійности. Но, тмъ не мене, вс безпристрастные судьи сходятся въ своемъ мнніи о Маколе, какъ о человк въ высшей степени честномъ и искреннемъ: ‘Никогда не было писателя мене способнаго на преднамренную недобросовстность’,— говоритъ Гладстонъ.
Исторію Маколея можно упрекнуть въ гораздо боле серьезныхъ недостаткахъ, чмъ партійность и субъективность: въ отсутствіи общихъ синтетическихъ выводовъ, въ растянутости и въ недостатк правильнаго историческаго взгляда. Его исторія дйствуетъ на воображеніе, но не даетъ никакой работы для ума. Въ ней есть блестящее описаніе событій и характеровъ, но нтъ общей характеристики данной эпохи, нтъ постепеннаго развитія прогресса. Ему недоставало абстрактной мысли, онъ не могъ уловить главной, центральной идеи столтія и сгруппировать вокругъ нея событія и характеры. Растянутость происходитъ, главнымъ образомъ, отъ легкости, съ которою ему давалось изложеніе, одну и ту же мысль онъ часто повторяетъ въ разныхъ формахъ и въ разныхъ варіантахъ для того, какъ онъ выражается, ‘чтобы сдлать свою мысль совсмъ прозрачной’. Но такія повторенія, хотя бы выраженныя въ разнообразной и красивой форм, становятся, въ конц-концовъ, утомительными. Главный же недостатокъ Маколея — отсутствіе правильнаго историческаго отношенія къ предмету. Онъ смотритъ на прошедшее съ точки зрнія настоящаго.
Знаменитая третья глава о состояніи Англіи — сплошной гимнъ преимуществамъ девятнадцатаго столтія передъ семнадцатымъ. Маколей постоянно стремится доказать, насколько настоящее превосходитъ прошедшее. Многія страницы. Исторіи напоминаютъ его парламентскія рчи. Когда онъ осмивалъ сантиментальный восторгъ Соусея передъ добрымъ старымъ временемъ, онъ былъ, конечно, правъ, но врядъ ли возможно вводить подобный полемическій элементъ въ исторію.
Остается сказать нсколько словъ о послднихъ годахъ жизни Маколея. До пятидесятилтняго возраста онъ пользовался цвтущимъ здоровьемъ. Энергичный, широкоплечій человкъ, очень любившій движеніе, онъ некогда не зналъ на умственной, ни физической усталости ‘Во время прогулокъ, — говоритъ его сестра,— его умъ оставался вренъ себ, это былъ настоящій фейерверкъ шутокъ и стиховъ. Онъ обладалъ особенностью никогда не уставать. Когда день близился къ концу, онъ не чувствовалъ желанія лечь и отдохнуть, и любилъ, чтобы его спутники тоже не выказывали усталости’. Когда они приходили, наконецъ, домой, то и тутъ онъ не могъ успокоиться, импровизировалъ переводы съ греческаго, латинскаго, испанскаго, итальянскаго, читалъ отрывки изъ англійскихъ писателей или перебрасывался стихами и римами съ своими племянниками и племянницами. Онъ обладалъ какою-то чудовищною энергіей.
Но въ 1852 г. у него вдругъ открылась болзнь сердца, скоро усложнившаяся астмой. Болзнь, казалось, захватила его внезапно, но изъ дневника видно, что признаки ея появлялись и раньше, только онъ не придавалъ имъ никакого значенія. Теперь же болзнь проявилась съ такою силой, что нельзя было больше не обращать на нее вниманія. ‘Въ одну недлю,— говорилъ онъ,— я состарился на двадцать лтъ. Одна миля для меня теперь то же, что прежде двадцать’. Сорокъ лтъ напряженной дятельности сдлали свое дло.
Но, несмотря на болзнь, несмотря на страшную слабость (онъ иногда съ трудомъ могъ двигаться даже съ помощью палки), Маколей продолжалъ также добросовстно относиться къ своимъ обязанностямъ и написалъ четвертый и пятый томы Исторіи съ такою же полнотой и живостью, какъ и первые. Въ это же время онъ опять сдлался членомъ палаты общинъ и политическая дятельность окончательно подорвала его силы. Онъ зналъ, что болзнь его смертельна, но мужественно ожидалъ конца.
‘Я чувствую нкоторый упадокъ духа, — писалъ онъ въ дневник,— но не потому, чтобъ я боялся конца,— я съ полнымъ спокойствіемъ ожидаю неизбжной развязки,— но мн жаль тхъ, кого я люблю. Я съ трудомъ могу удержаться отъ слезъ, когда думаю, что скоро долженъ буду покинуть ихъ’.
Онъ умеръ спокойно и внезапно 28 декабря 1859 г.