О. Д. Богданова
Майков В. Н.: биобиблиографическая справка, Майков Валериан Николаевич, Год: 1990
Время на прочтение: 7 минут(ы)
МАЙКОВ, Валериан Николаевич [28.VIII(9.IX).1823, Москва — 15(27).VII.1847, окрестности Петербурга] — литературный критик, публицист. Родился в семье известного художника, академика живописи Н. А. Майкова. Старший брат М.— Аполлон — талантливый поэт и критик. Младший брат — Леонид — этнограф, литературовед, с 1893 г. вице-президент российской Академии наук. В 40 гг. дом Майковых — один из центров литературной жизни Петербурга. В их изящно убранной гостиной всегда можно было ‘встретить тогдашних корифеев литературы, многие являлись с рукописями и читали свои произведения. Вечер кончался ужином, приправленным интересной одушевленной беседой’ (Григорович Д. В. Литературные воспоминания.— Л., 1961.— С. 118). Завсегдатаями были И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков и мн. др. Домашняя атмосфера способствовала раннему становлению М. как ученого и критика. М.— выпускник юридического факультета Петербургского университета. После недолгой службы (1842) и поездки за границу (1843) он в 1844 г. сближается с М. В. Петрашевским и принимает деятельное участие в составлении первого выпуска ‘Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка’ (апрель 1845 г.). Одушевленный мыслью о том, что ‘единственный для России путь к развитию — усвоение европейской цивилизации’ (Майков В. Литературная критика.— С. 40), М. стремится ввести в интеллектуальный обиход соотечественников понятия, выработанные передовой западной наукой: ‘анализ и синтез’, ‘утопия’, ‘демократия’ и мн. др. Словарь получил одобрительный отзыв В. Г. Белинского, М.— один из первых вкладчиков в фонд библиотеки запрещенных книг Петрашевского, куда входили сочинения социалистов-утопистов, новейших политико-экономов, философов (напр., О. Конта, Л. Фейербаха). Однако с зимы 1846 г., из-за личной неприязни к Петрашевскому, он прекращает посещение ‘пятниц’ и создает собственный кружок, куда вошли В. А. Милютин, М. Е. Салтыков, Р. Р. Штрандман. До начала 1847 г. М. часто бывает на квартире у бр. Бекетовых, где собирается социалистически настроенная молодежь. С 1845 г. он берет на себя фактическое руководство журналом ‘Финский вестник’. Однако из-за расхождения в финансовых вопросах с издателем Ф. К. Дершау М. вскоре покидает редакцию. В ‘Финском вестнике’ были опубликованы первая часть статьи М. ‘Общественные науки в России’, рецензии на сочинения И. С. Тургенева, В. Ф. Одоевского и др. Весной 1846 г. М. по рекомендации Тургенева приглашен к заведованию отделом критики и библиографии в журнале ‘Отечественные записки’ на место ушедшего Белинского. Пятнадцать месяцев работы в авторитетнейшем журнале эпохи — кульминационный момент творческой биографии М. Здесь он опубликовал свои важнейшие статьи и рецензии (‘Стихотворения Кольцова’, ‘Нечто о русской литературе в 1846 году’, ‘Петербургские вершины, описанные Я. Бутковым’ и мн. др.). Летом 1847 г. М. начинает одновременно сотрудничать в обновленном ‘Современнике’ Н. А. Некрасова и Белинского. Однако неожиданная смерть (от инсульта после купания в жаркую погоду) обрывает эту богатую возможностями литературную судьбу. Современники сохранили о М. воспоминания как о человеке незаурядном во всех отношениях: по уму, таланту, душевной щедрости и такту. Несмотря на короткую жизнь, он оставил заметный след в истории русской общественно-литературной мысли.
М., наряду с Белинским,— один из ведущих критиков ‘натуральной школы’, в борьбе с классицизмом и романтизмом прокладывавший русло реализму. Вступив на литературное поприще в годы, когда перед ‘натуральной школой’ встала задача обновления проблематики и поэтики, он сумел идейно возглавить новый этап ее существования (1846—1849), стать истинным преемником Белинского, именно потому, что спорил с ним, утверждая более современный — ‘аналитический’ — метод критики.
Взаимоотношения науки и искусства — стержень всех литературно-критических работ М. Критика для него никогда не была самоцелью, в ней виделся способ ‘заманить’ читателя ‘в сети интереса к науке’ (С. 8). Новейшие социально-экономические учения (французских социалистов-утопистов, историков эпохи Реставрации, английских политиков-экономов, позитивизм О. Конта), критически осмысленные, легли в основу эстетической программы М. С особой силой стимулировали его мысль антропологизм Л. Фейербаха и социальная теория Ш. Фурье. Антропологизм утверждал, что ‘созерцаемое, ощущаемое’ бытие первично, разум, мышление, идеи — только производное от него. Вместе с Фейербахом М. отказывается от рационализма Г. В. Ф. Гегеля. Увлеченный борьбой с ‘отвлеченностью’ и ‘мистикой’, он, однако, недооценивает преимуществ — гегелевской диалектики — в этом причина большинства просчетов молодого критика. Так, диалектический метод Белинского М. именует ‘дуализмом’, считает отступлением от правил ‘строгой логики’ и противопоставляет ему ‘радикализм’, т. е. объяснение всех явлений действительности одним началом. Итак, эстетика М. заряжена антирационалистическим пафосом. Художественность, чуждая заранее заданной тенденциозности, объявляется подлинной сущностью искусства. В художественности М. видит непосредственное проявление неискаженной, гармоничной человеческой природы, которая является частью природы окружающей и может быть воспринята только с помощью ‘коренных человеческих страстей’ (по выражению Фурье). Отсюда понятен его интерес к психологии: она для М. и главный предмет художественного исследования (анализ человеческой природы), и фундамент критического метода (который должен строиться на ‘первичном’ основании). Отправной точкой ‘радикализма’ М., всех его теоретических и конкретных суждений становится антропологическое учение о неизменной, ‘благой’ человеческой природе. Таким образом, ‘мерой всех вещей’ объявляется единичная человеческая личность.
Хотя разум и лишается претензии на первичность, привести современное общество в соответствие с ‘законными требованиями’ человеческой натуры может только его детище — наука. Но такая наука, которая не становится целью сама для себя, а служит практическому достижению идеала, ‘утопии’ — обеспечению условий человеческого счастья. Последнее понимается как беспрепятственное удовлетворение потребностей человеческой природы. Значит, все упирается в вопросы материального изобилия и справедливого распределения общественных богатств. Здесь причина публицистической ориентации критики М., тесного переплетения вопросов искусства с политико-экономическими и социологическими.
Мысль молодого критика движется в основном по пути, проторенному Белинским. Анализ действительности как первая задача литературы, союз искусства и науки, взгляд на литературу как орудие социального преобразования жизни — все это роднит обоих литераторов. Однако в конкретных суждениях Белинского (напр., о Н. В. Гоголе) М. усматривает лишь выражение эстетических ‘симпатий’, а не строго научные, доказательные ‘объяснения’. Свою задачу он видит во внесении ‘твердых, математически доказанных начал’ (С. 70) в критический метод ‘натуральной школы’. ‘Дуализм’ Белинского — причина того, что ее деятельность до сих пор ‘бессознательна и смутна’. Настоящий анализ должен исходить из одного начала — понятия о человеческой природе. Положительное следствие ‘критической реформы’ М.— провозглашение психологизма главным достоинством и первой задачей современного искусства, направленного на исследование натуры человека. Именно с этих позиций высоко оценивает критик творчество молодого Достоевского. Кроме того, М. выступил против иллюстративной, дидактической тенденции в ‘натуральной школе’. Опираясь на учение Фейербаха, он обосновывает свободу художественного творчества от заранее заданной идеи. Отрицательно его метафизический антропологизм сказался в первую очередь на решении вопроса о народности и великих людях. По мнению критика, ‘народная особенность’ — удаление от общечеловеческого идеала и потому является не достоинством, а недостатком. Гений же — это своеобразный ‘человекобог’, борющийся с ‘национальными’ пороками во имя ‘общечеловеческих’ добродетелей. Поэтому называть А. В. Кольцова народным поэтом — значит только принижать его. ‘Гуманический космополитизм’ и ‘радикализм’ М. были раскритикованы Белинским в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1846 года’.
С первых же строк своей программной статьи ‘Стихотворения Кольцова’ М. заявляет о ‘необходимости поднять спор о самых основных эстетических вопросах’ (С. 70). Разграничивая вслед за Белинским, литературу на художественную, ученую и беллетристическую сферы, он стремится научно обосновать эту классификацию путем выявления специфики художественного. С этой целью все явления действительности разделяются им на ‘занимательные’ и ‘симпатические’. ‘Занимает’ нас ‘новое, неизвестное, непонятное’, возбуждающее бесстрастную работу ума. ‘Симпатию’ (любовь, сочувствие) вызывает то, в чем мы ‘нашли самих себя’ (С. 91). Ведь ‘каждый из нас познает и объясняет себе все единственно по сравнению с самим собою’ (С. 89). Так впервые в России эстетическая теория строится на базе индивидуальной психологии. Точкой отсчета становится не ‘абсолютный дух’, не объективные потребности среды, а воспринимающий субъект. ‘Занимательное’ относится к сфере науки, ‘симпатическое’ — к сфере искусства.
‘Натуральность’ художественной формы, ее ‘тожественность’ с формами действительности М. обосновывает тем, что изображение несуществующей жизни и людей неспособно пробудить ‘симпатию’. Следовательно, специфический момент художественности следует искать в художественной идее, которая в корне, отличается от ‘идеи дидактической’. Она не что иное, как ‘чувство тожества… общения какой бы то ни было действительности с человеком’ (С. 105), живая любовь или негодование по отношению к предмету изображения. Как. всякое чувство, художественная идея возникает бессознательно. Размышляя о романах В. Скотта, М. замечает, что у великого художника сила творчества всегда подавляет ум. Поэтому его произведениям чужда рационалистическая односторонность. У посредственного же таланта ум всегда берет верх над творчеством, и потому пристрастие, односторонность взгляда сказываются в его сочинениях ‘самым неприятным образом’ (С. 204). М. верен здесь фейербаховской мысли о гении как носителе непосредственного чувственного знания. Подлинная художественность, по М., не безыдейна, она сама источник идей. Выдвинутые ею идеи, в отличие от привнесенных извне, всегда истинны и плодотворны, потому что рождены ‘естественно’. Так М. снимает противоречие между художественностью и идейностью, полезностью искусства. Объясняет, почему идеи, живущие в великих художественных творениях Гоголя, дали направление русской литературе 40 гг., формируют новый призыв ‘натуральной школы’.
Дидактическое же, научное произведение только тогда имеет достоинство, ‘когда заключает в себе строгое доказательство идеи’ (С. 102). Разбору научной, особенно исторической, литературы критик уделяет большое внимание. Особо волнует его проблема историзма, основа которого,— пишет М. в статье ‘Краткое начертание истории русской литературы, составленное В. Аскоченским’,— в идее ‘развития внутренней жизни народа’. Значение литературного произведения, помимо прочих критериев, определяется степенью его влияния на общество, успехом у современников. Так, по мнению М., к оценке произведений прошлого следует применять исторический подход, выясняющий, насколько они послужили делу общественного прогресса.
Беллетристика, ‘смешанная форма’, представляется критику полем соприкосновения науки и искусства. Пусть беллетрист не художник, но он занимает ‘такое же почетное место в литературе, как художник и ученый’ (С. 197). Сознательным проводником передовых идей, целенаправленным воспитателем общества может стать именно беллетристика. Руководящая роль критики обретает смысл только в применении к ней. И если М. ‘предубежден против всякого дидактизма’ (С. 254) в ‘истинном’ искусстве, то беллетристу, по его мнению, просто-таки необходима верная ‘дидактическая идея’, наука. Именно она отличит его от заурядного дагерротиписта. Лучшим беллетристом современности М. считал А. И. Герцена.
Несмотря на, казалось бы, безграничное доверие к ‘природе’ и ‘художественности’, М. тем не менее считает ‘совершеннейшей формой человеческого познания’ науку и, противореча себе, объясняет недостаточную плодотворность кольцовского ‘гения’ его отчужденностью от передовых умственных движений эпохи. Основные методы научного исследования — анализ и синтез — М. переносит на литературу. С необходимостью детального изучения общества и человеческой природы связывает конкретные задачи ‘натуральной школы’: социальный и психологический анализ. Образец первого — произведения Гоголя, второго — произведения Достоевского 40 гг. Однако ‘анализ есть все-таки односторонность’ (С. 339), только в сочетании с синтезом он может породить ‘истинные, полные понятия’. Поэтому отрицательное, критическое направление (Гоголя и ‘натуральную школу’) следует дополнить положительным идеалом, воплощение которого критик видит пока только в творчестве Кольцова. Идеал этот определяется утопически-антропологическими симпатиями М.: ‘Свежесть лица, крепкая, крутая грудь, хороший аппетит, веселость и бодрость духа, социальность, счастливая любовь, выгодный труд, исполняемый не поневоле…’ (С. 80). Конечная цель науки и эстетический идеал совпадают в мировоззрении критика. Причем содержание идеала в искусстве полностью определяется научными предпосылками. Так метафизичность мышления (М. не учитывает диалектики свободы и необходимости) замыкает рассуждения критика в логический круг, заставляет его, помимо собственного желания, фактически подчинить искусство научным целям.
Несмотря на несовершенство метода, эстетическая теория М.— важный вклад в развитие русской критической мысли. Отталкиваясь от достижений Белинского, он расширил теоретическую базу формирующегося реализма, теснее связывая искусство с конечными целями общественного прогресса. Многие положения М. (о природе прекрасного, предмете, специфике и задачах искусства) были развиты Н. Г. Чернышевским, Н. А. Добролюбовым, Достоевским, народнической критикой. Размышления М. о психологии искусства, о бессознательном характере творчества нашли продолжение в трудах русских психологов, в частности В. М. Бехтерева, Л. С. Выготского. Высокое понятие о художественности, защита свободы творчества от внешней тенденциозности, отношение к человеческой личности как единственно подлинной ценности бытия — все это способствовало расцвету русского реализма второй половины XIX в.
Соч.: Соч.: В 2 т.— Киев, 1901, Литературная критика / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. Ю. С. Сорокина.— Л., 1985.
Лит.: Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т.— М., 1982.— Т. 8.— С. 182—221, Скабичевский А. М. Соч.: В 2 т.— Спб., 1890.—Т. 1.—С. 351—395, Арсеньев К. К. Критические этюды по русской литературе.— Спб., 1888.— Т. 2.— С. 244—293, Мухин А. А. Преемник Белинского // Исторический вестник.— 1891.— No 4.— С. 186—203, Усакина Т. И. Петрашевцы и литературно-общественное движение 40-х годов XIX века.— Саратов, 1965, Манн Ю. В. Валериан Майков и его отношение к ‘наследству’ // Русская философская эстетика.— М., 1969, Он же. Утверждение критического реализма. Натуральная школа // Развитие реализма в русской литературе.— М., 1972.— Т. 1.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990