(Январь, 1843).
‘Diary and Leiters of Madame D’Arblay’, Five vols. 8-vo. London, 1842.
‘Дневникъ и Письма m-me Д’Арблэ’. Пять томовъ. 8-vo Лондонъ. 1842.
М-me Д’Арблэ, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1843
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Маколей. Полное собраніе сочиненій.
Томъ V. Критическіе и историческіе опыты
Изданіе Николая Тиблена.
Переводъ подъ редакцеій H. М. Латкиной.
Хотя свтъ мало слышалъ о m-me Д’Арблэ въ послднія сорокъ лтъ ея жизни, и хотя это малое не увеличило ея славы, но, мы думаемъ, многіе почувствовали странное волненіе, узнавши, что ея не стало среди насъ. Всть о ея смерти разомъ перенесла умы людей за два поколнія назадъ, ко времени, когда пріобртались ею первые литературные успхи. Вс т, кого мы привыкли почитать какъ умственныхъ патріарховъ, казались дтьми въ сравненіи съ нею, потому что еще Боркъ просиживалъ ночи за чтеніемъ ея сочиненій, а Джонсонъ ставилъ ее выше Фильдинга еще въ то время, какъ Роджерсъ былъ школьникомъ, а Соути ходилъ въ курточк. Но еще странне кажется, что мы только теперь потеряли ту, имя которой пользовалось обширной извстностью прежде, чмъ кто-либо слышалъ о знаменитыхъ людяхъ, лтъ 20—30 тому назадъ унесенныхъ въ могилу посл долгой и блестящей карьеры. Однако такъ было дло. Франсизъ Борни стояла на вершин своей славы и популярности, прежде чмъ Коуперъ издалъ свой первый томъ, прежде чмъ Порсонъ поступилъ въ коллегію, прежде чмъ Питтъ занялъ свое мсто въ палат общинъ, прежде чмъ голосъ Эрскина раздался въ Вестминстерской зал. Со времени появленія ея первой книги прошло шестьдесятъ-два года, и этотъ промежутокъ былъ наполненъ не только политическими, но и умственными революціями. Въ продолженіе этого періода возникли, разцвли, завяли и исчезли тысячи репутацій. Новые роды сочиненій вошли въ моду, вышли изъ моды, были осмяны, были забыты. Нелпыя произведенія Делла Круска и Коцебу очаровали на время толпу, но не оставили слдовъ за собою, ложно направленный творческій умъ не могъ спасти отъ паденія нкогда цвтущія школы Годвина, Дарвина и Радклиффъ. Многія книги, написанныя съ цлью произвести временный эффектъ выдержали шесть или семь изданій, и потомъ присоединились къ романамъ Афры Бэнъ, или къ эпическимъ поэмамъ сэра Ричарда Блакмора. Но первыя произведенія m-me Д’Арблэ, не смотря на время, на перемну вкусовъ и на популярность, достойно заслуженную нкоторыми изъ ея соперниковъ, продолжаютъ занимать высокое мсто во мнніи публики. Она дожила дотого, что. сдлалась классикомъ. Еще при жизни ея, время положило на ея славу ту печать, которую оно рдко налагаетъ на кого-либо, кром умершихъ. Подобно сэру Конди Ракренту въ сказк, она пережила свою собственную тризну и слышала судъ потомства
Чувствуя постоянно искреннее и теплое, хотя и не слпое уваженіе къ ея талантамъ, мы съ радостью узнали, что ея дневникъ скоро появится въ печати. Правда, надежды наши были не безъ примси страха. Мы не могли забыть участи ‘Мемуаровъ д-ра Борки’, изданныхъ десять лтъ тому назадъ. Эта несчастная киніа заключала много интереснаго и любопытнаго. Но она была принята съ крикомъ отвращенія и быстро предана забвенію. Дло въ томъ, что она заслуживала свою участь. Она была написана позднйшимъ слогомъ m-me Д’Арблэ, самымъ худшимъ слогомъ когда-либо извстнымъ между людьми. Ни творческій умъ, ни познанія не могли спасти отъ паденія книгу, написанную подобнымъ слогомъ. Поэтому, мы съ немалымъ безпокойствомъ открыли ‘Дневникъ’, опасаясь наткнуться на ту особеннаго рода реторику, которая обезображиваетъ почти каждую страницу ‘Мемуаровъ’ и которую нельзя читать безъ смси стыда, смха и отвращенія. Впрочемъ, мы, къ удовольствію нашему, скоро открыли, что ‘Дневникъ’ писался прежде, чмъ m-me Д’Арблэ сдлалась краснорчивою. Онъ, по большей части, написанъ слогомъ ранней поры ея дятельности, истинно женскимъ, яснымъ, естественнымъ и оживленнымъ англійскимъ языкомъ. Об книги лежатъ рядомъ передъ нами, и всякій, разъ, когда мы обращаемся отъ ‘Мемуаровъ’ къ ‘Дневнику’, мы испытываемъ чувство облегченія. Разница между ними такъ же велика, какъ разница между атмосферой лавки парфюмера, пропитанной тяжелымъ запахомъ лавендовой воды и жасминнаго мыла, и воздухомъ покрытой верескомъ степи въ прекрасное майское утро. Вс, кто желаетъ познакомиться съ исторіею нашей литературы и нашихъ нравовъ, долженъ просмотрть об книги. Но читать ‘Днешнюю’ — удовольствіе, читать ‘Мемуары’ — всегда будетъ тяжелымъ трудомъ.
Мы, можетъ-быть, займемъ нашихъ читателей, если попытаемся, съ помощью этихъ двухъ книгъ, разсказать имъ о самыхъ важныхъ годахъ жизни m-me Д’Арблэ.
Она происходила изъ рода, который носилъ имя Макборни и хотя былъ, вроятно, ирландскаго происхожденія, но давно уже поселился въ Шропшир и владлъ значительными помстьями въ этомъ графств. Къ несчастію, задолго до ея рожденія, Макборни начали какъ-будто умышленно рисковать и раззоряться. Предполагаемый наслдникъ м-ръ Джемсъ Макборни оскорбилъ своего отца, тайно обвнчавшись съ актрисой изъ Goodman’s Fields. Старый джентльменъ не могъ придумать боле разсудительнаго способа поразить мщеніемъ своего непокорнаго сына, какъ жениться на кухарк. Кухарка родила сына, по имени Джозефа, который наслдовалъ вс родовыя земли, между тмъ какъ Джемсъ былъ оставленъ съ однимъ шиллингомъ. Любимый сынъ, однако, былъ до такой степени расточителенъ, что скоро сдлался такимъ же бднякомъ, какъ его лишенный наслдства братъ. Оба принуждены были трудами заработывать хлбъ. Джозефъ сдлался танцмейстеромъ и поселился въ Порфольк. Джемсъ отбросилъ отъ своей фамиліи частичку Макъ и занялся портретной живописью въ Чесгер. Здсь у него родился сынъ Чарльзъ, извстный авторъ ‘Исторіи музыки’ и отецъ двухъ замчательныхъ дтей: сына, отличавшагося ученостью, и дочери, творческій умъ которой сообщилъ имени еще боле почетное отличіе.
Чарльзъ рано выказалъ склонность къ искусству, котораго позже онъ сдлался историкомъ. Его отдали въ ученье къ одному знаменитому лондонскому музыканту, и онъ съ успхомъ и энергіей предался музык. Скоро онъ нашелъ добраго и великодушнаго покровителя въ Фяльки Гревиллъ, благородномъ и благовоспитанномъ человк, который, кажется, обладалъ въ большихъ размрахъ всми дарованіями и сумасбродствами, всми добродтелями и пороками, считавшимися, сто лтъ тому назадъ, характеристичными чертами совершеннаго джентльмена. Съ подобнымъ покровителемъ, молодому человку предстояла блестящая каррьера въ столиц. Но его здоровье ослабло. Ему стало необходимо удалиться отъ лондонскаго дыму и рчныхъ тумановъ на чистый воздухъ морскаго берега. Онъ принялъ мсто органиста въ Линн и поселился въ этомъ город съ молодой леди, недавно сдлавшейся его женой.
Въ Линн, въ іюн 1752 г., родилась Франсизъ Борни. Ничто въ ея дтств не предсказывало, что, будучи еще молодой женщиной, она достигнетъ почетнаго мста между англійскими писателями. Она была застнчива и молчалива. Ея братья и сестры называли ее неучемъ и не безъ нкотораго видимаго о новація, потому что, восьми лтъ отъ-роду, она еще не знала азбуки.
Въ 1760 г. м-ръ Борни перехалъ изъ Линна въ Лондонъ и нанялъ домъ въ Поландъ-Стрит, улиц, бывшей въ мод во времена королевы Анны, но покинутой съ той поры большей частью ея богатыхъ и благородныхъ обитателей. Потомъ, онъ перехалъ въ Сентъ-Мартинзъ-Стритъ на южной сторон Лестеръ-Сквэра. Его домъ тамъ былъ извстенъ и будетъ извстенъ, пока на нашемъ остров сохранятся какія-нибудь слды цивилизаціи, потому что въ немъ жилъ Ньютонъ, и четвероугольная башенка, отличающая его отъ всхъ окружающихъ зданій, была обсерваторіей Ньютона.
М-ръ Борни немедленно пріобрлъ столько учениковъ въ самыхъ почтенныхъ классахъ общества, сколько позволяло ему время, и такимъ образомъ былъ въ состояніи содержать свое семейство, правда, скромно и умренно, но съ комфортомъ и независимостью. Его заслуги, какъ профессора, доставили ему степень доктора музыки Оксфордскаго университета, а его сочиненія о предметахъ, связанныхъ съ его искусствомъ, пріобрли ему почтенное, хотя конечно не высокое, мсто между литераторами.
Развитіе ума Франсизъ Борни съ девятаго до двадцать-пятаго года заслуживаетъ описанія. Ея воспитаніе не перешло за азбуку, когда она лишилась матери, и съ тхъ поръ она воспитывала себя сама. Ея отецъ былъ настолько дурнымъ отцомъ, насколько могъ имъ быть очень честный, любящій и мягкій человкъ. Онъ нжно любилъ свою дочь, но. кажется, ему никогда не приходило въ голову, что отецъ иметъ относительно дтей еще другія обязанности, кром приголубливанья ихъ. Дйствительно, для него было бы невозможно самому наблюдать за ихъ воспитаніемъ. Учительскія занятія отнимали у него весь день. Съ семи часовъ утра, онъ начиналъ здить по ученикамъ, и въ сезонъ, когда вся знать въ город, онъ давалъ иногда уроки до одиннадцати часовъ вечера. Часто ему приходилось носить въ карман жестяной ящикъ съ сандвичами и бутылку воды съ виномъ и обдать такимъ образомъ въ наемной карет, спша отъ одного ученика къ другому. Двухъ изъ своихъ дочерей онъ отправилъ въ одинъ изъ парижскихъ пансіоновъ, но вообразилъ, что Франсизъ совратится изъ протестантской вры, если получитъ воспитаніе въ католической стран, и поэтому оставилъ ее дома. Ей не дали ни гувернантки, ни учителей для языковъ и искусствъ. Но одна изъ ея сестеръ научила ее писать, и, прежде чмъ ей минуло четырнадцать лтъ, она начала находить удовольствіе въ чтеніи.
Впрочемъ, не чтеніе образовало ея умъ. Когда вышли лучшія ея повсти, ея знакомство съ книгами было очень не велико. Находясь на вершин славы, она не была знакома съ самыми знаменитыми твореніями Вольтера и Мольера, и — что кажется удивительне — никогда не слыхала и не видала ни одной строки Чорчилля, который, во времена ея дтства, былъ самымъ популярнымъ изъ поэтовъ. Особенно достойно замчанія то, что она, кажется, вовсе не читала романовъ. Ея отецъ имлъ большую библіотеку и собралъ такъ много книгъ, которыя строгіе моралисты обыкновенно изгоняютъ, что по собственному признанію чувствовалъ себя не совсмъ ловко, когда Джонсонъ начиналъ осматривать полки. Но въ цлой коллекціи былъ только одинъ романъ — ‘Амелія’ Фильдинга.
Впрочемъ, во время перехода къ возмужалости, Фанни пользовалась образованіемъ, которое, для большей части двушекъ было бы безполезно, но подходило къ ея складу ума больше, чмъ утонченное воспитаніе. Великая книга человческой натуры была открыта передъ ней. Общественное положеніе ея отца было совсмъ особенное. По средствамъ и мсту, занимаемому имъ, онъ принадлежалъ къ среднему классу. Его дочерямъ, кажется, позволялось свободно сближаться съ тми, кого дворецкіе и горничныя называютъ мужиками. Говорятъ, что он имли обыкновеніе играть съ дтьми парикмахера, жившаго въ сосднемъ дом. Однако, немногіе аристократы могли собрать въ самыхъ великолпныхъ отеляхъ Гросвеноръ-Сквэра, или Сентъ-Джемсъ-Сквэра, общество столь разнообразное и блестящее, какое встрчалось иногда въ комнаткахъ доктора Корни. Его умъ, хотя не очень могучій или обширный, былъ неутомимо дятеленъ, и въ досужее отъ уроковъ время онъ съумлъ накопить много разнообразныхъ знаній. Его дарованія, кротость характера, и мягкая простота манеръ доставили ему легкій доступъ въ первые литературные кружки. Будучи еще въ Линн, онъ расположилъ къ себ Джонсона, съ честнымъ усердіемъ разглашая похвалы англійскому словарю. Въ Лондон оба пріятеля встрчались часто и вполн сходились. Правда, въ ихъ взаимной привязанности не доставало одного звна. Борни страстно любилъ свое искусство, а Джонсонъ едва умлъ отличать колоколъ церкви св. Климента отъ органа. Впрочемъ, у нихъ было много общихъ темъ для разговоровъ, которые въ зимніе вечера продолжались иногда такъ долго, что каминъ потухалъ и свчи догорали до конца. Удивленіе Борни къ таланту, произведшему ‘Rasselas’ и ‘Rambler’, доходило до идолопоклонства. А сварливый Джонсонъ благосклонно бормоталъ, что Борни честный человкъ, котораго невозможно не любить.
Гаррикъ тоже былъ частымъ постителемъ Поландъ-Стрита и Сеитъ-Мартинзъ-Лэна. Этотъ удивительный актеръ любилъ общество дтей, частью изъ добродушія, частью изъ тщеславія. Взрывы веселости и страха, которые его жесты и игра лица всегда возбуждали въ дтской, льстили ему не мене рукоплесканій зрлыхъ критиковъ. Онъ часто выказывалъ всю силу мимики для забавы маленькихъ Борни, приводилъ ихъ въ ужасъ, содрогаясь и присдая, будто видя привидніе, пугалъ, бснуясь подобно сумасшедшему въ Сентъ-Люк, и вслдъ за этимъ являлся вдругъ аукціонистомъ, трубочистомъ или старухой, и заставлялъ ихъ хохотать до слезъ.
Но было бы скучно перечислять имена всхъ литераторовъ и артистовъ, которыхъ Франсизъ Борни имла возможность видть и слышать. Колеманъ, Твайнингъ, Гаррисъ, Баретти, Гоксвортъ, Рейнольдзъ, Барри были въ числ лицъ, сходившихся порой за чайнымъ столомъ и ужиномъ въ скромномъ жилищ ея отца. Это еще не все. Значеніе, которое м-ръ Борни пріобрлъ, какъ музыкантъ и какъ историкъ музыки, привлекало въ его домъ самые замчательные музыкальные таланты того вка. Величайшіе итальянскіе пвцы, посщавшіе Англію, смотрли на него, какъ на раздавателя славы въ ихъ искусств и старалась пріобрсти его одобреніе. Пакьеротnи сдлался его короткимъ пріятелемъ. Алчная Агуджлри, не пвшая ни для кого меньше пятидесяти фунтовъ стерлинговъ за арію, пла свои лучшія пьесы для д-ра Борни даромъ, и даже надменная и экцентричная Габріелли въ обществ доктора Борни принуждала себя къ учтивости. Такимъ образомъ, онъ могъ, почти безъ издержекъ давать концерты, не хуже концертовъ, даваемыхъ аристократами. Въ подобныхъ случаяхъ въ тихой улиц, въ которой онъ жилъ, тснились кареты съ гербами, а въ его маленькой гостинной толпились перы, супруги перовъ, министры и посланники. На одномъ вечер, о которомъ мы имемъ подробныя свднія, присутствовали лордъ Мюльгревъ, лордъ Брюсъ, лордъ и леди Эджкомбъ, членъ военнаго министерства лордъ Баррингтонъ, членъ адмиралтейства лордъ Сандвичъ, лордъ Ашборнгамъ, съ своимъ золотымъ, болтавшимся изъ кармана, ключомъ, и французскій посланникъ м. де-Гинь, извстный своей красотой и успхами въ волокитств. Но замчательнйшимъ явленіемъ этого вечера былъ русскій посланникъ графъ Орловъ, исполинская фигура котораго вся блистала драгоцнностями и въ обращеніи котораго, сквозь тонкій лоскъ французской вжливости, проглядывала неукротимая свирпость скиа. Когда онъ проходилъ по маленькой гостинной, касаясь потолка своимъ тупеемъ, двушки шептали одна другой со смшаннымъ чувствомъ удивленія и ужаса, что это счастливый любовникъ своей августйшей властительницы, принимавшій главное участіе въ переворот, которомъ она обязана своимъ трономъ.
Съ этими знаменитостями смшивались вс замчательнйшіе образцы львовъ — родъ дичи, за которой охотятся въ Лондон каждой весной съ большей энергіей и постоянствомъ, чмъ самъ Мельтонъ. Брюсъ, обмывавшій куски мяса, вырзанные изъ живыхъ быковъ, водою изъ Нильскихъ истоковъ, приходилъ хвастаться своими путешествіями. Она и картавилъ на ломанномъ англійскомъ язык и вылъ — заставляя всхъ собравшихся музыкантовъ закрывать уши — отаитскія любовныя псни, подобныя тмъ, которыми Оберея очаровывала своего Опано.
Врядъ ли можно сказать, что Франсизъ вмшивалась въ литературное и фешьнебельное общество, сходившееся порой подъ кровлей д-ра Борни. Она не была музыкантшей и потому не могла принимать участія въ концертахъ. Она была застнчива почти до неловкости, и врядъ ли когда вмшивалась въ разговоръ. Малйшее замчаніе посторонняго смущало ее, и даже старые друзья отца, пытавшіеся завлечь ее въ разговоръ, рдко могли добиться чего-нибудь, кром ‘да’ или ‘нтъ’. Она была мала ростомъ, и не отличалась красотой. Поэтому ей позволяли спокойно удаляться на задній планъ и, не будучи вовсе замченной, наблюдать все, что происходило. Ея ближайшіе родственники знали, что она обладаетъ здравымъ смысломъ, но, кажется, не подозрвали, что подъ ея степеннымъ и застнчивымъ видомъ таились плодовитая изобртательность и острое чутье смшнаго. Правда, у нея не было способности замчать тонкіе оттнки характера, но всякая рзкая особенность немедленно обращала на себя ея вниманіе и запечатлвалась въ ея воображеніи. Такимъ образомъ, будучи еще двочкой, она накопила такой богатый запасъ матеріаловъ для вымысла, какой немногіе изъ бывающихъ часто въ обществ способны собрать въ продолженіе всей жизни. Она наблюдала и слушала людей всхъ классовъ, начиная отъ принцевъ и важныхъ государственныхъ людей, до артистовъ, жившихъ на чердакахъ, и поэтовъ, коротко знакомыхъ съ подземными тавернами. Передъ ней проходили сотни замчательныхъ лицъ: англичане, французы, нмцы, итальянцы, лорды и скрипачи, деканы соборовъ и директоры театровъ, путешественники, водившіе съ собой вновь пойманныхъ дикарей, и пвицы, сопровождаемыя вице-мужьями.
Впечатлніе, сдланное на умъ Франсизъ обществомъ, которое она обыкновенно видла, было такъ сильно, что она начала писать маленькіе, вымышленные разсказы, лишь только стала свободно владть перомъ, что, какъ мы уже говорили, случилось не очень рано. Эти исторіи доставляли удовольствіе ея сестрамъ, но докторъ Борни ничего не зналъ объ ихъ существованіи, а съ другой стороны ея литературныя стремленія встртили серьзный отпоръ. Когда ей минуло пятнадцать лтъ, ея отецъ женился вторично. Новая м-зъ Борни скоро открыла, что ея падчерица — охотница марать бумагу, и прочитала ей нсколько добродушныхъ проповдей на этотъ счетъ. Совтъ былъ, несомннно, благонамренный, и могъ быть данъ самымъ разсудительнымъ другомъ, потому что, въ это время, по причинамъ, о которыхъ мы скажемъ потомъ, ничто не было такъ неблаговидно для молодой леди, какъ быть извстной за сочинительницу повстей. Франсизъ уступила, отказалась отъ своихъ любимыхъ занятій и сожгла вс рукописи. {Здсь есть неточность относительно хронологіи. ‘Эта жертва, говоритъ издатель ‘Дневника’, сдлана была молодой писательницей на ея пятнадцатомъ году.’ Этого не могло быть, потому что жертва была, по собственному показанію издателя, результатомъ убжденій второй м-зъ Борни, а Франсизъ былъ шестнадцатый годъ, когда совершился второй бракъ ея отца.}
Теперь она усердно занималась шитьемъ съ завтрака до обда. Но обды тогда были ранніе, а все послобденное время принадлежало ей. Хотя она отказалась отъ писанія повстей, но все-таки любила работать перомъ. Она начала писать дневникъ, и завела обширную переписку съ человкомъ, который, кажется, принималъ главное участіе въ образованіи ея ума. Это былъ Самюэль Криспъ, старинный другъ ея отца. Его имя, назадъ тому почти сто лтъ, хорошо извстное въ самыхъ блестящихъ лондонскихъ кружкахъ, давно забыто. Но его исторія такъ интересна и поучительна, что соблазняетъ насъ сдлать маленькое отступленіе.
Задолго до рожденія Франсизъ Борни, м-ръ Криспъ вступилъ въ свтъ, при весьма выгодной обстановк. Онъ имлъ хорошія связи и хорошее образованіе. Его лицо и фигура были замчательно красивы, манеры изящны, средства достаточны, репутація безукоризненна, онъ жилъ въ лучшемъ обществ, иного читалъ, хорошо говорилъ, его вкусъ въ литератур, музык, живописи, архитектур, скульптур пользовался высокимъ уваженіемъ. Повидимому онъ имлъ все, что свтъ можетъ дать для счастія и почета человка, недоставало только, чтобы м-ръ Криспъ понималъ предлы своихъ силъ и не бросалъ бы то, что было въ его средствахъ, гоняясь за отличіями, недосягаемыми для него.
‘Неоспоримая истина, говоритъ Свифтъ, что человкъ, врно понимающій собственные таланты, всегда станетъ на мст, а человкъ, ложно понимающій ихъ, всегда будетъ не на мст.’ Каждый день приноситъ намъ новыя подтвержденія врности этой мысли, но мы не помнимъ лучшаго комментарія къ ней, какъ исторія Самюэля Криспа. Люди, подобные ему, имютъ свое собственное и чрезвычайно важное мсто въ литературномъ мір. Сужденіемъ ихъ окончательно опредляется мсто авторовъ. Не въ толп и не въ тхъ немногихъ, которые одарены великимъ творческимъ геніемъ, должны мы искать основательныхъ критическихъ ршеній. Толпа, не знакомая съ лучшими образцами, плняется тмъ, что оглушаетъ и ослпляетъ ее. Она покинула м-съ Сиддонсъ, чтобы бжать за мастеромъ Бетти, и теперь, безъ сомннія, предпочитаетъ Джака Шеппарда фонъ Артевельду. Съ другой стороны, человку съ великимъ оригинальнымъ геніемъ’ человку, достигшему превосходства въ какой-нибудь высшей отрасли искусства, далеко нельзя безусловно врить въ сужденіи о чужихъ произведеніяхъ. Ошибочныя ршенія подобныхъ лицъ безчисленны. Обыкновенно предполагаютъ, что зависть длаетъ ихъ несправедливыми. Но не трудно найти объясненіе, длающее имъ боле чести. Самое превосходство творенія показываетъ, что нкоторыя изъ способностей автора развивались на счетъ остальныхъ, потому что человческому уму не дано широко развиваться заразъ во всхъ направленіяхъ и быть въ одно и то же время исполинскимъ и соразмрнымъ во всхъ частяхъ. Тотъ, кто ищетъ преобладанія въ одномъ какомъ-нибудь искусств, даже въ одной отрасли какого-нибудь искусства, обыкновенно предается съ напряженнымъ энтуазіазмомъ достиженію исключительно этого рода совершенства. Поэтому, его пониманіе другихъ родовъ совершенства слишкомъ часто бываетъ неврно. Вн своей сферы, онъ хвалитъ и осуждаетъ наобумъ, и его сужденія далеко не заслуживаютъ столько доврія, сколько сужденія простаго знатока, который ничего не создаетъ, и все дло котораго состоитъ только въ сужденіи и наслажденіи. Одинъ живописецъ отличается своей утонченной отдлкой. Онъ день-за-день трудится надъ жилками капустнаго листка, складками кружевнаго вуаля, морщинами старушечьяго лица, усиливаясь довести ихъ до совершенства. Въ продолженіе того времени, которое онъ проводитъ надъ квадратнымъ футомъ холста, художникъ другаго рода покрываетъ стны дворца богами, погребающими гигантовъ подъ горами, или оживляетъ серафимами и мучениками куполъ церкви. Чмъ сильне страсть каждаго изъ этихъ артистовъ къ своему искусству, чмъ выше достоинство каждаго изъ нихъ въ своемъ род, тмъ мене вроятности, что они врно оцнятъ другъ друга. Многіе люди, никогда не державшіе карандаша, безъ сомннія, оцнятъ Микель Анджело лучше, чмъ оцнилъ бы его Жераръ Доу, и лучше оцнятъ Жерара Доу, чмъ оцнилъ бы его Микель Анджело.
То же самое и въ литератур. Тысячи людей, неимющихъ и искры генія Драйдена или Вордсворта отдаютъ Драйдену справедливость, какой никогда не отдавалъ ему Вордсвортъ, и Вордсворту, справедливость, какой, мы подозрваемъ, никогда не отдалъ бы ему Драйденъ. Грей, Джонсонъ, ричардсонъ, Фильдингъ — вс высоко цнятся массою умныхъ и свдущихъ людей. Но Грей не видлъ достоинства въ ‘Rasselas‘, а Джонсонъ не видлъ достоинства въ ‘The Bard’. Фильдингъ считалъ Ричардсона высокопарнымъ пустозвономъ, а Ричардсонъ постоянно выражалъ презрніе и отвращеніе къ простонародности Фильдинга.
М-ръ Криспъ, сколько мы можемъ судить, былъ, кажется, человкомъ, замчательно способнымъ для полезной роли цнителя. Его таланты и знанія давали ему возможность врно цнить почти вс роды умственнаго превосходства. Какъ совтникъ, онъ былъ неоцнимъ. Мало того, онъ могъ бы, вроятно, занимать уважаемое мсто какъ писатель, еслибъ ограничился какою-нибудь отраслью литературы, въ которой требовались бы только умъ, вкусъ и начитанность. Къ несчастію. онъ захотлъ непремнно быть великимъ поэтомъ, написалъ трагедію въ пяти актахъ на смерть Виргиніи, и предложилъ ее Гаррику, бывшему его личнымъ другомъ. Гаррикъ прочелъ ее, покачалъ головой и выразилъ сомнніе, благоразумно ли будетъ со стороны м-ра Криспа ставить высокую репутацію въ зависимость отъ успха подобной пьесы. Но авторъ, ослпленный тщеславіемъ, пустилъ въ ходъ такія пружины, какимъ никто не могъ долго противиться. Его ходатаями были самый краснорчивый мужчина и самая прелестная женщина того поколнія. Питта убдили прочесть ‘Виргинію’ и провозгласить ее превосходной. Леди Ковентри, пальчиками, которыя могли бы служить моделью для скульптора, вложила рукопись въ руку директора — и въ 1754 г. пьеса была поставлена на сцену.
Ничто не было опущено изъ того, что могли сдлать дружба или искусство. Гаррикъ написалъ и прологъ и эпилогъ. Усердные друзья поэта наполняли вс ложи, и ихъ ревностными усиліями жизнь пьесы протянулась на десять вечеровъ. Но, хотя и не было шумныхъ осужденій, вс чувствовали, что попытка не удалась. Когда ‘Виргинія’ была напечатана, общественное разочарованіе было еще сильне, чмъ при ея представленіи. Критики, особенно рецензенты ежемсячныхъ обозрній напали безъ милосердія, но и не безъ справедливости на интригу, характеры и слогъ. Намъ никогда не попадался экземпляръ пьесы, но если можно судить по сцен, выписанной въ ‘Gentleman‘s Magazine‘, въ выбор которой, кажется, не участвовало недоброжелательство, то мы сказали бы, что только игра Гаррика и пристрастіе слушателей могли спасти такую слабую и неестественную драму отъ немедленнаго осужденія.
Но честолюбіе поэта не было еще подавлено. Когда лондонскій сезонъ кончился, авторъ усердно принялся за исправленіе ошибокъ. Онъ, кажется, не подозрвалъ того, что мы очень склонны подозрвать: что вся пьеса была одной ошибкой, и что пассажи, долженствовавшіе быть прекрасными, были въ дйствительности только потоками того тупаго и нелпаго многословія, въ которое впадаютъ писатели, когда захотятъ непремнно быть величественными и патетическими, на зло природ. Онъ кое что выпустилъ, прибавилъ, подправилъ и льстилъ себя надеждой на полный успхъ въ слдующемъ году: но Гаррикъ не выказалъ расположенія поставить на сцену исправленную трагедію. Просьбы и убжденія были напрасны. Леди Ковентри, изнемогая подъ бременемъ той болзни, которая, кажется, всегда выбираетъ самыя прелестныя созданія для своей добычи, не могла помочь. Языкъ директора былъ вжливо уклончивъ, но ршеніе было непоколебимо.
Криспъ сдлалъ большую ошибку, но отдлался очень легкимъ наказаніемъ. Его пьеса не была освистана на сцен. Напротивъ, она была принята лучше, чмъ многія, очень почтенныя пьесы, напримръ ‘Irene’ Джонсона, или ‘Goodnalured Man‘ Гольдсмита. Будь Криспъ благоразуменъ, онъ счелъ бы себя счастливымъ, что купилъ самопознаніе такой дешевой цной. Онъ бы отказался безъ пустыхъ стованій, отъ надеждъ на поэтическую славу и обратился бы гь многочисленнымъ источникамъ счастія, которыми еще обладалъ. Будь онъ, напротивъ, безчувственнымъ и безстыднымъ глупцомъ, онъ продолжалъ бы писать десятками плохія трагедіи, на зло всмъ порицаніямъ и насмшкамъ. Но онъ имлъ слишкомъ много смыслу, чтобы рискнуть на второе пораженіе, и слишкомъ мало для того, чтобы мужественно перенесnи первое. Роковое заблужденіе, что онъ великій драматическій писатель, твердо овладло его умомъ. Онъ приписывалъ свою неудачу всмъ причинамъ, кром истинной. Онъ жаловался на недоброжелательство Гаррика, который, повидимому, сдлалъ для его пьесы все, что могли сдлать дарованіе и усердіе, и который, изъ эгоистическихъ цлей, былъ бы, разумется, очень радъ если-бы ‘Виргинія’ имла успхъ. Мало того, Криспъ жаловался на вялость друзей, доставившихъ ему своимъ пристрастіемъ три бенефиса, на которые онъ не имлъ права. Онъ жаловался на несправедливость слушателей, между тмъ какъ, на дл, онъ долженъ былъ быть благодаренъ имъ за безпримрное терпніе. Онъ утратилъ свое хорошее расположеніе духа и веселость, сдлался брюзгою и ненавистникомъ человчества. Изъ Лондона онъ удалился въ Гамптонъ, изъ Гамптона въ уединенный и давно опуствшій домъ, въ одномъ изъ самыхъ безлюдныхъ округовъ Соррея. Къ одинокому жилищу вовсе не было дороги, оно строго скрывалось отъ старыхъ товарищей м-ра Криспа. Весной онъ иногда вызжалъ и его видли на выставкахъ и концертахъ въ Лондон. Но онъ скоро исчезалъ, и прятался въ своемъ уныломъ пустыр, не имя другаго общества, кром книгъ. Онъ тридцатью годами пережилъ свою неудачу. Новое поколніе возникло вокругъ него. Никакого воспоминанія объ его плохихъ стихахъ не оставалось между людьми. Самое имя его было позабыто. Одно обстоятельство покажетъ, что свтъ совершенно потерялъ его изъ виду. Мы искали его имя въ пространномъ ‘Лексикон драматическихъ писателей’, изданномъ еще при жизни Криспа, и нашли только, что и ръ Генри Криспъ, членъ таможни, написалъ трагедію ‘Виріинія’, представленную въ 1751 г. Впрочемъ, несчастный человкъ продолжалъ до конца стовать на несправедливость директора и партера, и старался убдить себя и другихъ, что онъ не достигъ высшихъ литературныхъ почестей только потому, что изъ угожденія Гаррику выпустилъ нсколько прекрасныхъ пассажей. Грустно за человческую природу, что раны тщеславія болятъ и обливаются кровью гораздо дольше, чмъ раны привязанностей! Мы думаемъ, что немного нашлось бы людей, которыхъ ближайшіе друзья и родственники, умерши въ 1751 г., мучительно бы дйствовали своей смертью еще въ 1782 г. Милыя сестры, и милыя дочери, молодые супруги, которыхъ смерть постигла до окончанія медоваго мсяца, были забыты, или вспоминались только съ спокойнымъ сожалніемъ. Но Самюэль Криспъ все сокрушался о своей трагедіи, подобно Рахили, оплакивавшей своихъ дтей, и не хотлъ, чтобы его утшали. ‘Никогда, писалъ онъ черезъ двадцать-восемь лтъ посл своей неудачи, никогда не отступайте и не перемняйте въ вашихъ произведеніяхъ даже бездлицы, если это не согласуется вполн съ вашимъ внутреннимъ чувствомъ. Я могу говорить такъ: я заплатилъ за это горемъ и деньгами. Но молчанье!’ Вскор посл того, какъ эти слова были написаны, его жизнь, жизнь, которая могла бы быть чрезвычайно полезной и счастливой, окончилась въ томъ же мрачномъ расположеніи, въ какомъ она прошла боле четверти столтія. Намъ показалось, что стоитъ извлечь изъ забвенія этотъ любопытный отрывокъ исторіи литературы. Онъ кажется намъ въ одно и то же время смшнымъ, грустнымъ и полнымъ поученія.
Криспъ былъ старинный и очень близкій другъ семейства Корни. Имъ однимъ доврилъ онъ имя пустынной обители, въ которой прятался, подобно дикому зврю въ логовищ. Для нихъ сберегались остатки человчности, пережившіе паденіе его пьесы. На Франсизъ Борни онъ смотрлъ какъ на свою дочь. Онъ называлъ ее своей Фанничкой, она, съ своей стороны, называла его своимъ дорогимъ папашей. Въ самомъ дл, онъ, кажется, сдлалъ гораздо больше для развитія ея ума, чмъ ея родители, потому что, хотя плохой поэтъ, онъ былъ ученый мыслитель и превосходный совтникъ. Онъ особенно любилъ концерты въ Поландъ-Стрит. Они, дйствительно, были начаты по его внушенію, и когда онъ прізжалъ въ Лондонъ, то постоянно присутствовалъ на нихъ. Но когда онъ состарился, и подагра, причиненная отчасти умственнымъ раздраженіемъ, засгавила его заключиться въ своемъ уединеніи, онъ захотлъ видть хоть мелькомъ веселый и блестящій свтъ, изъ котораго былъ изгнанъ и убждалъ Фанничку посылать ему подробные отчеты о вечернихъ собраніяхъ отца. Нсколько ея пасемъ къ нему были изданы, и невозможно читать ихъ не замчая тхъ дарованій, которыя произвели потомъ ‘Эвелину’ и ‘Цецилію’: способность быстро подхватывать всякую странную особенность характера и манеръ, искусство группировки, юморъ, часто роскошно комичный, иногда даже шутовской.
Склонность Фанни писать романы была на нсколько времени подавлена. Теперь она поднялась сильне, чмъ когда-нибудь. Герои и героини повстей, погибнувшихъ въ огн, были постоянно у нея передъ глазами. Одна любимая исторія особенно преслдовала ея воображеніе. Это была исторія нкой Каролины Ивлинъ, прекрасной двицы, которая вышла замужъ по любви, но несчастливо, и умерла, оставивши дочь. Франсизъ начала воображать себ разнообразныя сцены, трагическія и комическія, черезъ которыя должна была пройти бдная сиротка, имвшая родственниковъ высокаго происхожденія съ одной стороны и низкаго происхожденія съ другой. Толпа воображаемыхъ существъ, хорошихъ и дурныхъ, серьзныхъ и смшныхъ, окружала хорошенькую, робкою молодую сиротку: грубый морякъ-капитанъ, некрасивый наглый франтъ, сіяющій въ пышной придворной одежд, другой франтъ, столь же дурной и наглый, но живущій на СноуГилл и разодтый въ подержанный костюмъ для бала въ Гампстед, старуха, вся въ морщинахъ и румянахъ, играющая своимъ веромъ съ видомъ семнадцатилтней миссъ и взвизгивающая на діалект, составленномъ изъ вульгарнаго Французскаго и вульгарнаго англійскаго языковъ, худощавый, оборванный поэтъ съ рзкимъ шотландскимъ акцентомъ. Эти тни постепенно становились существенне и существенне, влеченіе Франсизъ писать сдлалось неодолимо, и результатомъ была исторія ‘Эвелины’.
Потомъ пришло, довольно естественно, смшанное со многими опасеніями, желаніе явиться передъ публикой, потому что, несмотря на робость Франсизъ, на ея застнчивость и полнйшую непривычку слышать похвалы себ, ясно, что она не была лишена ни сильно