М. Горькій и его кружокъ.
М. Горькій и его кружокъ.
‘Байкалъ’, No 6, 1901
М. Горький и его кружок, Горький Максим, Год: 1901
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Подъ этимъ заглавіемъ г. Борскій разсказываетъ въ ‘Каспі’ о томъ, какъ онъ попалъ на одну изъ ‘средъ’ на которую собирается организованный М. Горькимъ въ Москв кружокъ молодежи. На этотъ разъ собрались у Л. Н. Андреева,— и самъ Горькій, читалъ свое ‘На дн’. М. Горькій — задумчивый и углубленный,— съ ласковыми и проникающими въ душу глазами, сидлъ,—разсказываетъ г. Борскій — у стола и перелистывалъ рукопись. Чтеніе началось. Читалъ М. Горькій превосходно — на голоса, выдерживая интонацію голоса каждаго дйствующаго лица. Часто онъ отрывался отъ рукописи и своими ласковыми, проникновенными глазами взглядывалъ ‘на присутствовавшихъ, и этотъ взглядъ давалъ чувствовать страшную мощь и силу, таящуюся въ этомъ высокомъ и истомленномъ человк. Одну за другой развертывалъ онъ картины предъ слушателями, и міръ, полный приниженности, злобы и жгучихъ стремленій,— раскрывался во всей своей полнот… Лучше всего читалъ онъ роли Луки, Анны, Сатина, Актера и Татарина. Въ особенности Луки. Чувствующаяся въ каждомъ звук этого бездомнаго странника-бродяги любовь къ людямъ рельефно выступала въ чтеніи Горькаго. Нижегородскій выговоръ М. Горькаго съ сильнымъ удареніемъ на ‘о’,— какъ нельзя лучше подходитъ къ характеру Луки.
— ‘Ми-лай, милай,’ — слова, которыя часто произноситъ Лука,— звучали необычайной кротостью, лаской и всепрощающей любовью. И казалось, что предъ нами не молодой и сильный гигантъ мысли и слова, а старый-престарый человкъ, все видвшій и испытавшій въ жизни, извдавшій борьбу и радости ея, излившій въ ней свою великую злобу,— и пришедшій къ идеалу любви, къ человку, воплотившій ее въ себ, и, какъ щедрый дятель, расточающій ласки ея на каждаго человка. Чтобы всмъ было хорошо и никто бы не мучился, отдыхалъ бы отъ жизненныхъ ударовъ и врилъ въ самаго себя! М. Горькаго не было. Сидлъ и читалъ старикъ Лука, перелистывая страницы своего далекаго прошлаго, отъ котораго ветъ жизнью, счастьемъ познанія и радостью. И, несомннно,— въ Луку Горькій вложилъ всю свою большую душу, и оттого Лука такой живой и любовный.
Когда на первомъ представленіи въ Художественномъ театр я увидлъ въ этой роли Москвина, безподобно воплотившаго типъ Луки, я почувствовалъ что-то близкое и знакомое. Такъ хорошо этотъ артистъ перенялъ тонъ Горькаго, такъ врно онъ понялъ характеръ Луки. Съ каждой новой страницей впечатлніе росло и усиливалось. И жгучей тоской жгло сердце. И когда Горькій проронилъ заключительныя слова Сатина:
— ‘Эхъ… испортилъ псню… дуракъ!’
Мы почувствовали, какъ что-то темное и тяжелое, какъ мракъ, перестало давить наши души… И вс облегченно вздохнули. Будто все время авторъ, тисками захватившій наши головы, безпрестанно и настойчиво тыкалъ ихъ въ самую ‘гущу жизни’, туда, гд люди страдаютъ, и что создалось отъ уклада нашей подлой, мщанской жизни, въ которой многіе изъ насъ чувствуютъ себя спокойными и довольными, и что мы могли бы измнить, если бы не были такъ бездушно равнодушны. А выйдя изъ состоянія покоя, мы уже знаемъ въ какую форму движенія воплотить свои стремленія. Этому научилъ насъ самъ Горькій.
…Вс молчали, понимая, что созданная чтеніемъ гармонія жизни будетъ напрасно нарушена и изломана. И, спустя лишь много времени, всталъ . И. Шаляпинъ и, подойдя къ Горькому, поцловалъ его.
— ‘Спасибо, Максимъ! Хорошо!’
Эти два человка, властно поднявшіеся со ‘дна’, вмст проведшіе юность въ подвал жизни, очевидно, вспомнили себя въ прошломъ и, можетъ быть, даже пожалли его. Имъ, непокорнымъ, честнымъ и искреннимъ,— чужда фальшь ‘мезонина’ жизни, гд душа человка закутана. безчисленнымъ полчищемъ условностей и гд мене всего заботятся о человк и его душ. Но, что стоитъ имъ, при всесильной фантазіи, перенести себя въ ту среду, которую они любятъ, изъ которой вышли и которая опредляется словомъ народъ?
Сначала заплъ . И Шаляпинъ.
Закрывъ глаза, ‘закручинившись’,— онъ мучительно страстно изливалъ свою душу въ скорбномъ напв ‘Ноченьки’. Звуки росли и ширились, и переносили слушателя туда, гд особенно рельефно чувствуется
‘ноченька, ночка темная,
‘ночка темная, ночь осенняя…’
— на просторъ широкой Волги, въ необъятныя глухія поля, окутанныя мракомъ, въ убогія деревушки, подъ обветшалыя кровли избъ… Лились волжскія, просторныя и здоровыя псни, и вс — М. Горькій, . И. Шаляпинъ и еще нкоторые — казались ходатаями, пришедшими оттуда,
‘гд трудно дышится,
‘гд горе слышится…
Они, такіе могучіе и властные, заставляли врить въ себя и въ то, что народъ, выдлившій изъ себя такихъ людей,— могучъ, силенъ и живучъ’. {Изъ Ирк. Губ. Вд.’ No 3378.}