Вл. Соловьев.
Люллий, Раймунд, Соловьев Владимир Сергеевич, Год: 1896
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Люллий или Луллий, Раймунд (Ramon Lul, Raymundus Lullius, 1235—1315) — поэт, философ и миссионер, один из оригинальнейших представителей средневекового миросозерцания с положительной его стороны. О жизни его было распространено много легенд. Достоверные сведения находятся в его сочинениях (особенно в некоторых автобиографических стихотворениях) и в жизнеописании, составленном с его слов его учениками. Л. род. в гор. Пальме, на о. Майорка, молодость провел при Арагонском дворе в качестве королевского стольника. Хотя рано женатый, он вел рассеянную жизнь и имел много любовных приключений. На 32-м году, сочиняя эротическую песню, он имел видение распятого Христа, повторившееся еще 4 раза. Это произвело в нем внутренний переворот, он оставил двор и семью и поселился на пустынной горе Мирамар, где впоследствии несколько его учеников основали маленький монастырь (сам он никогда не вступал ни в монашество, ни в священство). Будучи твердо убежден не в религиозной только истине христианства, но и в его совершенной разумности, Л. находил, что слишком мало делается для обращения неверующих (особенно мусульман) путем убеждения. Это сознание необходимости нового, лучшего способа борьбы с неверными представилось ему во время его уединенных размышлений на Мирамаре в виде трех конкретных мыслей, которые он приписал особому откровению свыше: 1) мысль об особом методе или искусстве, посредством которого можно с разумной необходимостью вывести из общих понятий всякие истины, и прежде всего — истины христианского вероучения, 2) мысль об основании миссионерских коллегий, где, кроме других предметов, изучались бы основательно восточные языки, особенно арабский, 3) мысль о преобразовании монашеско-рыцарских орденов в один великий миссионерский орден. Вся дальнейшая жизнь Л. всецело посвящена осуществлению этих трех мыслей. Для выполнения первой из них он пишет множество больших и малых трактатов, где с разных сторон старается изложить и выяснить свою логическую методу, называемую им ars generalis, ars universalis, ars magna и т. д. В этом ‘искусстве’ Л. стоит на почве средневекового реализма, согласно которому общие понятия (universalia) обладают собственным самостоятельным бытием. Исходя отсюда, Л. предполагает, что действительность есть не что иное, как правильное и постепенное осложнение общих понятий через их различные комбинации друг с другом, а потому разум, следя за логическим порядком понятий, может открывать действительную связь вещей. Это положение, впоследствии возобновленное в более глубокой и тонкой форме Гегелем, имеет во всяком случае определенный философский смысл. Нельзя сказать того же о способе применения этого принципа у Л. — о его знаменитых ‘кругах’. Этот логический механизм, изображаемый в сочинениях Л. соответствующими фигурами, состоял из нескольких подвижных концентрических кругов, разделенных поперечными линиями на отделения (‘камеры’), в которых в известном порядке обозначались общие понятия или основные категории всего существующего, вследствие концентричности кругов, подразделения каждого из них занимали определенное положение относительно тех или других подразделений прочих кругов, а вращая их так или иначе, можно было получать множество новых, более или менее сложных комбинаций, в которых Л. видел новые реальные истины. Эти круги в совокупности своей обнимали всю область возможного знания: один из них заключал основные атрибуты божества, другой — логические категории, третий — метафизические и т. д., до права и медицины включительно. На самом деле никакая истина не была ни открыта, ни доказана с помощью такого механизма, который поэтому и следует считать лишь курьезной игрушкой. Сам Л. утверждал, что система его кругов была ему прямо открыта свыше, в особом видении. Так как он был менее всего склонен к обманам и мистификациям, то должно предположить, что явившаяся в его воображении символическая схема разумной связи, проникающей все сферы бытия и познания, была им ошибочно принята и истолкована в буквальном механическом смысле. Впрочем, он не довольствовался кругами и прибегал к другим наглядным способам пояснения своей системы, напр. к родословному древу понятий. — От неудачных панлогических построений Л. должно отличать содержание его идей. Господствующим мотивом его философской деятельности было убеждение, что истина — одна: истинное для веры не может быть противно или чуждо разуму, и, следовательно, всякое заблуждение может быть опровергнуто разумными аргументами. Тут он сталкивался, во-первых, с аверроистами, начавшими в то время проповедовать прославившийся впоследствии принцип о двух истинах. Дело в том, что Аверроэс, своеобразно толкуя учение Аристотеля, придал ему резко пантеистический характер. Скоро он нашел последователей и в европейских школах, но так как нельзя было скрыть несовместимости этого воззрения с христианским вероучением, то они прибегли к утверждению, что истинное для веры и по вере может быть неистинным по разуму и что можно, напр., держаться в теологии учения об индивидуальном бессмертии человеческой души, а в философии в то же время отрицать это бессмертие и признавать вечность только за универсальным мировым умом, в котором исчезает личный ум человека при его смерти. Такая двуличность была нестерпима для Л., и он видел в аверроистах главных врагов своего дела. Менее резко, но столь же решительно боролся он против того благочестивого взгляда, в котором аверроисты могли находить себе косвенную поддержку — против взгляда, что истины веры вообще недоступны для разума и не должны быть предметом философского доказательства и объяснения. Этот взгляд возник на той же почве полного отделения веры от разума, как и аверроизм, но аверроисты становились всецело на сторону разума, только лицемерно допуская требования веры, тогда как благочестивые иррационалисты искренно дорожили своей темной верой и враждебно относились к разуму и всякой философии. Полемика Л. против этого последнего взгляда представляет многочисленные вариации одной и той же темы. Какой-нибудь арабский или мавританский мудрец разумными соображениями убеждается в несостоятельности ислама и желает принять христианство, если ему покажут истинность христианских догматов, но какой-нибудь благочестивый монах, к которому он за этим обращается, говорит ему, что божественные догматы суть тайны, совершенно непостижимые для разума, и что в них нужно только верить, не рассуждая. На это арабский мудрец возражает, что в таком случае ему незачем менять религии, так как для слепой веры и мусульманство совершенно пригодно. Против обычного утверждения, что разумное доказательство религиозных истин отнимает нравственную заслугу веры, Л. возражает, что разумное доказательство не создает веры (как личного субъективного акта или состояния, имеющего нравственную заслугу), а только придает ей общие объективные основания, благодаря которым она может быть сообщаема другим. По Л., разум и вера суть различные формы одного и того же содержания, и это различие он определяет так: разум показывает возможность и необходимость того, чего действительность дается верой. Понятие разумности или разумной необходимости связано у Л. с идеей достоинства или совершенства. Так, догмат Троицы имеет за себя, как ‘необходимое основание’ (ratio necessaria), то соображение, что для Бога более достойно или более соответствует его совершенству вечно заключать в себе самом адекватный предмет познания и любви (в лицах Сына и Духа Св.), нежели нуждаться в таком предмете или искать его вне себя, творение мира объясняется тем, что сообщение бытия другому выражает более совершенную степень могущества, мудрости и благости, нежели ограничение себя одним собственным бытием, истина воплощения основывается на том, что личное соединение с чистой человеческой природой есть самое совершенное и достойное Божества, и т. д. Л. был уверен, что в своей системе он имеет действительное и полное средство доказать добросовестным мусульманам все истины христианской религии, но для того, чтобы это ‘универсальное’ средство могло быть применено к делу, необходимо было владеть арабским языком. Сам Л. научился ему основательно, и некоторые из его соч. написаны первоначально на этом языке, литература арабская также была ему хорошо известна. Но заботы его об основании коллегий восточных языков и миссионерского ордена остались безуспешны. Он тщетно обращался к начальству доминиканцев и францисканцев, к университетам и государям, к папской курии, при различных папах, наконец, к Вьеннскому собору всей западной церкви. Не успевая в своих попытках широкой организации миссионерского дела, Л. несколько раз брался за единоличное его осуществление, отправляясь проповедовать христианство мусульманам Северной Африки. Каждый раз после успешных прений о вере с мусульманским духовенством Л. обращал на себя внимание властей и народа, его подвергали насилиям, сажали в тюрьму, изгоняли из страны. В Тунисе он, за открытую проповедь Евангелия на городской площади, был побит камнями. Тело его было поднято генуэзским купцом Стефаном Колумбом (предком Христофора), который перевез его на своем корабле в Пальму (по некоторым рассказам он был еще жив и умер в дороге). Торжественно похороненный на своей родине, он сделался там местным святым и чудотворцем. Впоследствии делались попытки его канонизации, но против его памяти восстал могущественный орден доминиканцев, из-за учения о непорочном зачатии Богородицы, которое защищал Л. и отрицали доминиканцы (принявшие этот догмат только в XIX в.). Провинциальный инквизитор Арагонского королевства Николай Эймерик возбудил в 1372 г. против Л. обвинение в различных ересях, но встретил сильное противодействие со стороны короля и лучших людей Испании. Сочиненная им папская булла против Л. была впоследствии объявлена подложной (в 1419 г.). Сторонники Л., бывшие довольно многочисленными уже в последние годы его жизни (в одном Парижском университете нашлось 50 магистров и докторов, заявивших письменно полное одобрение его учению), образовали после его смерти целую школу, особенно процветавшую в XV в. Из нее вышли многие сочинения, ошибочно приписанные самому Л. Подлинные его сочинения, писанные на каталонском, арабском и латинском яз., были распространены в многочисленных рукописях. Еще в начале XIV в. были составлены им каталоги. Полное печатное — изд. Зальцингера в Майнце, 1721—42 гг., в 10 тт., из которых 7-й и 8-й не появлялись в обращении. Стихотворения (‘Obras rimadas’) изд. в Испании. Богатое собрание рукописей Л., между которыми есть неизданные, находится в Мюнхене. Из 313 сочинений, описанных Ренаном, многие (около 100) не принадлежат Л. Таковы все алхимические трактаты: Л. не только не занимался алхимией, но осуждал ее, как ложное и безнравственное искусство, между тем уже ближайшее потомство сделало из Л. алхимика по преимуществу. Это можно объяснить невольным недоразумением: название ars magna, ars universalis, которое он давал своей логической методе, в тогдашнем словоупотреблении означало именно искусство превращать металлы и добывать жизненный эликсир. Целый ряд алхимических соч., приписанных Л., имеет характер грубого подлога: Л. является здесь действующим в Англии, где он никогда не был, притом через несколько десятилетий после своей смерти и при дворе небывалого английского короля Роберта. По схоластическому обычаю давать особые прозвания важнейшим деятелям религии и науки, Л. был прозван учителем озаренным или озареннейшим (doctor illuminatus, illuminatissimus). В эпоху Возрождения к Л. примыкают с разных сторон Агриппа Неттесгеймский, Николай Кузанский и в особенности Джордано Бруно, возобновляющий ‘великое искусство’ в нескольких своих сочинениях. Позднее Лейбниц находил у Л. кое-что хорошее. Из новейших Ренан, признавая большое достоинство за поэтическими произведениями Л., вполне отрицательно относится к его философским трудам. В истории философии Люллий занимает видное место, во-1-х, как самый последовательный из средневековых ‘реалистов’, доведший эту точку зрения до панлогизма (т. е. отождествления порядка действительности с порядком логическим), пятью веками раньше Гегеля, и во-2-х, по его идее о взаимоотношении между разумом и верой (философией и теологией) как внутренне восполняющими, а не ограничивающими друг друга формами истины, в сущности равноправными (хотя Л. и употреблял иногда мимоходом обычное средневековое выражение о философии как служанке богословия). Главный недостаток Л. заключался в слабой способности к философскому изложению идей, вследствие чего он так держался механических схем. О Л., кроме Штеккля (‘История средневек. философии’) и Прантля (‘Ист. логики’), см. Helfferich, ‘R. L. u. die Anfnge der catalonischen Litteratur’ (1858) и E. Renan, ‘R. Lulle’ (в ‘Histoire littИraire de la France, par les membres de l’Institut’, т. XXIX, П., 1885).
Источник текста: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, том XVIII (1896): Лопари — Малолетние преступники, с. 246—248.