Охотничьи разсказы и стихотворенія
Изданіе журнала ‘ОХОТНИЧЙ ВСТНИКЪ’
МОСКВА, 1913 г.
ГЮИ ДЕ-МОПАССАНЪ
ЛЮБОВЬ
ГЮИ ДЕ-МОПАССАНЪ
ЛЮБОВЬ
Три странички изъ записной книжки охотника.
Перев. С.
Любовь, Мопассан Ги_де, Год: 1886
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Мн пришлось только что прочитать въ газет о романической драм. Онъ убилъ ее, потомъ покончилъ съ собой, слдовательно, любилъ ее.
Что мн онъ и она?
Меня интересуетъ только ихъ любовь. И она интересуетъ меня не потому, что трогаетъ, волнуетъ, или заставляетъ грезить, а потому, что напоминаетъ мн одинъ фактъ моей юности, одно странное приключеніе на охот, когда любовь явилась внезапно, какъ явился первымъ христіанамъ крестъ на неб.
Я родился со всми чувствами и инстинктами дикаря, слегка смягченными разсудочностью и эмоціями культурнаго человка. Я страстно люблю охоту.
Въ тотъ годъ, въ конц осени, холода наступили внезапно, и одинъ изъ моихъ кузеновъ, Шарль де-Ровиль, пригласилъ меня къ себ поохотиться за дикими утками по болотамъ.
Кузенъ мой, веселый малый лтъ сорока, рыжій, сильный, обросшій бородою, милый полузврь, съ веселымъ характеромъ, и одаренный неистощимымъ галльскимъ остроуміемъ, которое длаетъ пріятнымъ даже людей посредственныхъ, жилъ въ какомъ-то полу-замк, полу-ферм, среди широкой долины, по которой текла рка. Холмы направо и налво были покрыты старыми великолпными лсами, принадлежавшими помщикамъ, гд водилась самая рдкая дичь въ этой части Франціи. Иногда тамъ убивали орловъ, а Перелетныя птицы, которыя почти никогда не прилетаютъ въ наши чрезчуръ населенныя мстности, почти всегда останавливались въ втвяхъ этихъ вковыхъ деревьевъ, словно знали и узнавали старые уголки лса былыхъ временъ, уцлвшіе, чтобы служить имъ пріютомъ въ ихъ короткомъ ночномъ отдых.
Въ долин были луга съ высокой травой, орошаемые канавами и обнесенные изгородями, рчка, изъ которой до этого мста отводили воду въ каналы, разливалась дальше широкимъ болотомъ. Это болото,— самое изумительное мсто для охоты, когда-либо виднное мною,— составляло главную заботу моего кузена, содержавшаго его, какъ паркъ. Въ густой чащ покрывавшихъ его тростниковъ, которые длали его живымъ, шумнымъ, и зыблились надъ нимъ, словно волны, были проложены узкія аллеи, по которымъ двигались плоскодонныя лодки, направляемыя длинными шестами, проплывали нмыя по мертвой вод, шуршали камышами, заставляя скрываться въ тростники быстрыхъ рыбъ и нырять дикихъ утокъ, острыя и черныя головки которыхъ вдругъ исчезали подъ водою.
Я страстно люблю воду: люблю море, несмотря на то, что оно слишкомъ огромно, слишкомъ подвижно, слишкомъ необъятно, люблю красивыя, катящіяся и бгущія рки, и особенно люблю болота, гд трепещетъ невидимая жизнь водяныхъ животныхъ. Болота — это цлый міръ, со своими осдлыми жителями и мимолетными путниками, со своими голосами, туманами, со своими шумами, а главное со своими тайнами. Нтъ ничего боле волнующаго, боле тревожнаго, иногда боле страшнаго, чмъ болота. Откуда этотъ страхъ, парящій надъ широкими водными равнинами? Рождаетъ ли его смутный шелестъ камышей, или загадочные блуждающіе огни, или глубокая тишина, окутывающая болото въ тихія ночи, или причудливые туманы, убирающіе тростники, какъ саванами, или же еле уловимые шумы, столь легкіе, столь сладкіе, но порою боле стращные, чмъ выстрлы пушекъ или раскаты грома, шумы, длающіе болота похожими на сказочныя страны, скрывающія въ себ невдомыя и опасныя тайны.
Нтъ, иное нчто отдляется отъ болота, другая, боле глубокая, боле важная тайна ретъ въ густыхъ его туманахъ. Быть можетъ, даже самая тайна мірозданія! Разв не въ илистой, стоячей вод, не въ тяжелой влажности сырой земли, подъ знойнымъ солнцемъ, зашевелился, задрожалъ и открылся міру зародышъ жизни?
Я пріхалъ къ двоюродному брату вечеромъ. Морозъ былъ такой, что трещали камни.
Во время обда, въ большой столовой, гд буфетъ, стны и потолокъ были поіфыты чучелами птицъ, съ распростертыми крыльями, сидвшихъ на вткахъ, прибитыхъ къ стн,— птицъ, среди которыхъ были ястребы, цапли, совы, козодои, сарычи, коршуны и соколы — мой кузенъ,— самъ походившій на какое-то животное приполярныхъ странъ, одтый въ куртку изъ тюленьей кожи,— посвящалъ меня въ свои планы на эту ночь.
Мы должны были выйти въ половин четвертаго утра, чтобы прибыть на выбранное для засады мсто въ половин пятаго. Тамъ была выстроена хижина изъ кусковъ льда, чтобы хоть нсколько укрыть насъ отъ ужаснаго предразсвтнаго втра, холоднаго втра, который впивается въ тло, какъ пила, ржетъ, какъ ножи, колетъ, какъ отравленное жало, рветъ, какъ клещи, и жжетъ, какъ огонь.
Двоюродный братъ мой потиралъ руки и говорилъ: ‘Я никогда не видывалъ такого холода, въ шесть часовъ вечера было уже двнадцать градусовъ ниже нуля’.
Тотчасъ посл обда я бросился на постель и уснулъ при свт яркаго огня, пылавшаго въ камин.
Въ три часа меня разбудили. Я надлъ баранью шкуру, а Шарль облекся въ медвжій мхъ. Выпивъ дв чашки горячаго кофе и проглотивъ по дв рюмки коньяку, мы тронулись въ путь въ сопровожденіи егеря и собакъ Плонжо и Пьерро.
Съ первыхъ же шаговъ я почувствовалъ, что промерзъ до костей. Это была одна изъ такихъ ночей, когда земля кажется мертвой отъ холода. Холодный воздухъ становится упругимъ, почти осязаемымъ, такъ онъ жжетъ, не чувствуется ни малйшаго втерка, онъ застылъ, неподвиженъ, онъ колетъ, пронизываетъ, сушитъ и убиваетъ деревья, растенія, наскомыхъ и даже мелкихъ птицъ, падающихъ съ втокъ на жесткую землю и коченющихъ отъ холода, какъ она.
Луна въ послдней четверти, склонившись на бокъ, блдная, словно близкая къ обмороку, и такая слабая, что не могла уйти и оставалась въ вышин, скованная, парализованная суровымъ холодомъ небесъ. Она лила на землю скупой и блдный свтъ, тусклый, умирающій свтъ конца мсяца передъ своимъ обновленіемъ.
Мы шли рядомъ, Шарль и я, согнувъ спины, засунувъ въ карманы руки, съ ружьями подъ мышкой. Наша обувь, обернутая шерстью, чтобы мы могли не скользя ходить по замерзшей рк, не производила никакого шума. Я смотрлъ на блый паръ, въ который превращалось дыханіе нашихъ собакъ.
Вскор мы очутились на берегу болота и вступили въ одну изъ аллей, проложенной среди этой рощи тростниковъ.
Наши локти, задвая за длинные листья камышей, оставляли позади насъ легкій шорохъ, съ небывалой силой охватило меня мощное и странное волненіе, рождаемое во мн всегда болотами. Это болото было мертво, такъ какъ мы шли по немъ, среди сухихъ зарослей.
Вдругъ на поворот аллеи я увидлъ ледяную хижину, выстроенную, чтобы пріютить насъ. Я вошелъ, и такъ какъ до пяти оставалось еще около часу, я завернулся въ одяло, думая согрться.
Лежа на спин, я началъ смотрть на искаженную луну которой сквозь полупрозрачныя стны нашего полярнаго домика, казалось, было четыре рога.
Но холодъ замерзшаго болота, холодъ отъ стнъ, холодъ съ неба, пронизывалъ меня насквозь, и я началъ кашлять.
Мой кузенъ замтно встревожился: ‘Не бда, если мы ничего не убьемъ сегодня,’ — сказалъ онъ,— но я не желаю, чтобы ты простудился, мы сейчасъ разведемъ огонь’. И онъ приказалъ сторожу нарзать тростника.
Его сложили въ кучу среди нашей хижины, у которой вверху было отверстіе для дыма, и когда красное пламя поднялось вдоль свтлыхъ хрустальныхъ стнъ, он начали понемногу таять, словно эти ледяныя плиты выдляли изъ себя испарину. Шарль, стоявшій наружи, крикнулъ: ‘Выйди посмотрть’! Я вышелъ и застылъ въ изумленіи. Наша хижина, въ вид конуса, казалась гигантскимъ алмазомъ, съ огненнымъ сердцемъ, возникшимъ внезапно на льду болота. А внутри виднлись фантастическія тни двухъ нашихъ собакъ, грвшихся у огня.
Но странный, смутный, краткій крикъ, пронесся вдругъ надъ нашими головами. Пламя костра разбудило дикихъ птицъ.
Ничто не трогаетъ меня такъ, какъ этотъ первый звукъ жизни, который проносится въ темномъ воздух такъ быстро, такъ далеко, прежде чмъ на горизонт покажется первый свтъ зимняго дня. Въ этотъ холодный предразсвтный часъ мн кажется, что этотъ краткій крикъ, летящій вмст съ птицею,— вздохъ міровой души!
Шарль сказалъ: ‘Погасите огонь, свтаетъ’.
Небо, въ самомъ дл, начинало блднть, утки стаями тянулись по небу длинными, быстро исчезавшими пятнами.
Въ темнот блеснулъ огонекъ, Шарль выстрлилъ, об собаки бросились впередъ.
Ежеминутно, то онъ, то я, мы стали быстро прицливаться, какъ только надъ камышами показывалась тнь пролетавшей стаи. Пьеро и Плонжо, запыхавшіеся и радостные, ежеминутно бросались и приносили намъ окровавленныхъ птицъ, глаза которыхъ нердко еще смотрли на насъ.
Занялся день, ясный, голубоватый, солнце показалось въ глубин долины, и мы подумывали уже о возвращеніи, какъ вдругъ пара птицъ, съ вытянутыми шеями и распростертыми крыльями, пронеслась надъ нашими головами. Я выстрлиль. Одна изъ нихъ упала почти у моихъ ногъ. То былъ чирокъ, съ серебристымъ брюшкомъ. Вдругъ, въ пространств надо мною раздался крикъ птицы. Короткій, повторный, отчаянный стонъ, и маленькая птичка, которая уцлла, принялась кружиться въ лазури неба, поглядывая на мертвую подругу, которую я держалъ въ рукахъ.
Шарль, припавъ на одно колно, цлился, поджидая, чтобы птица подлетла ближе.
— Ты убилъ самку,— сказалъ онъ,— самецъ не улетитъ.
Въ самомъ дл, онъ не улеталъ, онъ кружился и стоналъ надъ нашими головами. Никогда еще стонъ страданія не пронизывалъ мн сердце такимъ зовомъ отчаянья, какъ этотъ жалобный упрекъ бдной птицы, затерянный въ пространств.
Иногда онъ отлеталъ, подъ угрозой ружья, слдившаго за его полетомъ и, казалось, готовъ былъ продолжать свой одинокій путъ по небу. Но затмъ, не въ состояніи ршиться на это, онъ тотчасъ же возвращался, снова ища самку.
— Положи ее на землю,— сказалъ Шарль,— онъ сейчасъ же подлетитъ къ ней.
Дйствительно, онъ летлъ, презирая опасность, ослпленный своею любовью къ убитой мною его подруг.
Шарль выстрлилъ, словно кто-то перерзалъ веревку, на которой птица какъ бы висла. Я увидлъ, какъ упало что-то черное, услышалъ, какъ въ камышахъ что-то шлепнулось. Въ ту же минуту Пьерро принесъ мн его
Я положилъ ихъ обоихъ, уже остывшихъ, въ одинъ ягдташъ… и въ тотъ же день ухалъ въ Парижъ.