СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭНА
Томъ восьмой
РАЗСКАЗЫ
Переводъ Т. П. Львовой.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898
Любопытное приключеніе.
Любопытное приключеніе.
Орелъ Третій этажъ.
Помни ХХХХ.
166
Любопытное приключение, Твен Марк, Год: 1874
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Вотъ, насколько я помню, исторія, которую разсказалъ мн маіоръ:
Зимой 1862—63 г. я состоялъ комендантомъ форта Трембуль въ Новомъ Лондон, въ Коннектикут. Быть можетъ, наша тамошняя жизнь не такъ оживлена, какъ во ‘фронт’, но по своему оживлена достаточно. Мозгъ нашъ не подвергается опасности сростись отъ недостатка движенія. Вся атмосфера Свера была насквозь пропитана таинственными слухами: говорили, что повсюду разсяно множество непокорныхъ шпіоновъ, что готовятся взорвать наши крпости, сжечь наши гостинницы, натаскать зараженныхъ одеждъ въ наши города и т. п. Вы это помните. Все это заставляло насъ держаться на-сторож и стряхнуть съ себя традиціонную скуку гарнизонной жизни. Кром всего этого, у насъ былъ пунктъ рекрутскаго набора, другими словами, это значитъ, что мы ни одной минуты не могли дремать, звать или дурачиться. И что же? Несмотря на всю нашу бдительность, 50% рекрутовъ сбгало и въ ту же ночь ускользало отъ насъ. У нихъ было столько денегъ, что рекрутъ могъ заплатить часовому триста, четыреста долларовъ за позволеніе сбжать и у него еще оставалось цлое состояніе, достаточное для обезпеченія бднаго человка. Да, повторяю, намъ дремать было некогда!
Однажды я сидлъ дома одинъ за какой-то перепиской. Въ комнату вошелъ блдный, оборванный мальчикъ лтъ четырнадцати, пятнадцати. Онъ красиво поклонился и спросилъ:
— Здсь, кажется, принимаютъ рекрутовъ?
— Да.
— Не будете ли вы добры записать меня, сэръ?
— Боже мой! Нтъ. Ты слишкомъ молодъ, мой мальчикъ, и слишкомъ малъ ростомъ.
Лицо его выразило разочарованіе, быстро перешедшее въ глубокое отчаяніе. Онъ медленно повернулся назадъ, какъ бы собираясь уйти, поколебался съ минуту, затмъ опять повернулся ко мн и сказалъ голосомъ, проникавшимъ мн до самаго сердца:
— У меня нтъ дома, нтъ ни одного друга на свт… Если бы вы могли принять меня!
Но это была совершенно невозможная вещь, что я и повторилъ ему, насколько могъ мягче. Затмъ я предложилъ ему ссть къ печк погрться и прибавилъ:
— Теб сейчасъ дадутъ пость. Ты голоденъ?
Онъ не отвтилъ, да этого и не было нужно: благодарность, выражавшаяся въ его большихъ мягкихъ глазахъ, была краснорчиве всякихъ словъ. Онъ слъ къ печк, а я продолжалъ писать. Взглянувъ на него мелькомъ, я заттилъ, что его поношенное платье и башмаки были, однако, хорошаго покроя и изъ хорошаго матеріала. Этотъ фактъ стоило принять къ свднію. Я замтилъ также, что голосъ у него былъ тихій и мелодичный, глаза глубокіе и печальные, манеры и обращеніе джентльмэна. Бдняжка былъ сильно смущенъ. Въ результат я оказался заинтересованнымъ.
Тмъ не мене я скоро углубился въ работу и забылъ про мальчика. Я не знаю, сколько времени это длилось, но, наконецъ, я случайно поднялъ глаза отъ бумаги. Мальчикъ сидлъ ко мн спиной, но лицо его было повернуто такимъ образомъ, что мн была видна одна щека и по этой щек струились тихія слезы.
‘Ахъ, Господи,— подумалъ я,— я и забылъ, что бдный мальчикъ голоденъ!— затмъ постарался исправить свое жестокосердіе слдующими словами:
— Подожди, мой мальчикъ, ты будешь обдать со мной. Я сегодня одинъ.
Онъ снова бросилъ на меня благодарный взглядъ. Свтлое выраженіе озарило его лицо. Передъ обдомъ онъ стоялъ за спинкой своего стула до тхъ поръ, пока я не слъ, тогда слъ и онъ. Я было взялся за ножикъ и вилку, но продержалъ ихъ нсколько времени въ бездйствіи, такъ какъ мальчикъ наклонилъ голову и прочелъ про себя молитву. Тысяча святыхъ воспоминаній дтства поднялась въ моей душ, я съ грустью подумалъ, какъ далекъ я былъ отъ религіи, отъ ея цлебнаго дйствія на огорченные умы, отъ ея утшеній, ея поддержки, ея опоры!
Во время обда я замтилъ, что молодой Уиклоу — Робертъ Уиклоу было его полное имя — уметъ обращаться съ салфеткой, однимъ словомъ, видно было вообще, если не придираться въ мелочамъ, что мальчикъ хорошо воспитанъ. Кром того, онъ отличался простотой и откровенностью, которая меня покоряла. Мы разговаривали большею частью о немъ, и мн не трудно было узнать отъ него всю его исторію. Я отнесся къ нему еще тепле, когда онъ сказалъ, что родился и выросъ въ Луизіан, потому что я прожилъ тамъ нкоторое время, зналъ все прибрежье Миссисипи и любилъ его, и покинулъ его настолько недавно, что интересъ мой къ нему не усплъ еще уменьшиться. Самыя названія мстъ, произносимыя его устами, пріятно звучали въ моихъ ушахъ, такъ пріятно, что я нарочно направлялъ разговоръ такимъ образомъ, чтобы снова услышать ихъ: Батонъ-Ружъ, Плакмайнъ, Дональдсонвиль, Шестидесятимильный пунктъ, Боннетъ-Кэръ, Штокъ-Пристань, Карольтонъ, Корабельная пристань, Пароходная пристань, Ново-Орлеанская, Чупитуласская улица, Эспланада, улица Добрыхъ Дтей, гостинница Ст.-Чарльзъ, Тиволійскій клубъ, Раковинная дорога, озеро Поншартренъ, особенно пріятно мн было еще разъ услышать о ‘P. Е. Ли’, о ‘Нашетц’, о ‘Затменіи’, о ‘Генерал Кунтманъ’, о ‘Дункан Ф. Кеннеръ’ и др. старыхъ знакомыхъ пароходахъ. Это было почти то же, что вернуться туда опять: такъ живо воспроизводили эти имена образы предметовъ и мстностей. Вотъ въ короткихъ словахъ исторія маленькаго Уиклоу:
Когда вспыхнула война, они съ отцомъ и больной теткой жили недалеко отъ Батонъ-Ружа, на большой, богатой плантаціи, пятьдесятъ лтъ кряду принадлежавшей ихъ семейству. Отецъ принадлежалъ къ партіи союзниковъ. Несмотря на всевозможные способы преслдованія, онъ не отступалъ отъ своихъ убжденій. Наконецъ, однажды ночью замаскированные люди подожгли ихъ домъ и семейству пришлось бжать, чтобы спасти жизнь. Они бродили съ мста на мсто и узнали, что такое нужда, голодъ и горе. Больная тетка, наконецъ, нашла покой, горе и опасности убили ее, она умерла въ открытомъ пол, какъ бродяга, дождь хлесталъ ей прямо въ лицо и громъ гремлъ надъ головой. Скоро посл этого отца схватили вооруженные люди и, несмотря на мольбы и просьбы сына, несчастную жертву задушили на его глазахъ. (Въ этомъ мст разсказа болзненный свтъ мелькнулъ въ глазахъ юноши и онъ проговорилъ, какъ бы про себя: ‘Если меня не примутъ, я все равно найду средство, я найду средство!’). Какъ только отецъ былъ признанъ мертвымъ, сыну объявили, что если черезъ двадцать четыре часа онъ не будетъ вн этой области, то ему придется плохо. Эту ночь онъ скрывался на берегу рки, на пристани какой-то плантаціи. Тамъ остановился ‘Дунканъ Ф. Кеннеръ’. Онъ побжалъ къ нему и забрался въ яликъ, прикрпленный къ корм. Передъ разсвтомъ пароходъ присталъ къ Штокъ-Пристани и онъ сошелъ на берегъ. Онъ прошелъ пшкомъ три мили, отдлявшія это мсто отъ дома одного его дяди, въ улиц Добрыхъ Дтей, въ Новомъ Орлеан, и тогда его мытарства на время прекратились. Но этотъ дядя тоже былъ изъ союзниковъ и скоро ршилъ, что ему лучше оставить югъ. И вотъ они съ молодымъ Уиклоу покинули страну и сли на корабль, вовремя доставившій ихъ въ Нью-Іоркъ. Они остановились въ Асторгауз. Молодому Уиклоу нкоторое время жилось хорошо, онъ бродилъ взадъ и впередъ по Бродвею и разсматривалъ странныя сверныя мста. Но затмъ настала перемна и не къ лучшему. Сначала дядя былъ веселъ, но вотъ онъ началъ выказывать безпокойство и печаль, затмъ сдлался брюзгливымъ и раздражительнымъ, началъ говорить о томъ, что деньги тратятся, а заработать ихъ нтъ возможности, что ‘мало и на одного, а не то что на двухъ’. Разъ утромъ онъ не пришелъ къ завтраку. Мальчикъ справился въ контор, и тамъ ему сказали, что онъ наканун вечеромъ расплатился по счету и ухалъ въ Бостонъ, какъ думаетъ конторщикъ, хотя наврное не знаетъ.
Мальчикъ остался одинокимъ и беззащитнымъ. Онъ не зналъ, что ему длать, поршилъ, что лучше всего попробовать отыскать дядю. Онъ пошелъ на пароходную пристань, узналъ тамъ, что на бывшія у него въ карман деньги онъ до Бостона не додетъ, а могъ дохать только до Новаго Лондона. Онъ взялъ билетъ до этого порта, ршивъ положиться на Провидніе, Которое пошлетъ ему возможность добраться дальше. Теперь онъ цлые дни и ночи бродитъ по Новому Лондону, гд его, время отъ времени, Христа рада, надляютъ то пощечиной, то щипкомъ. Наконецъ, онъ сдался, мужество и надежда покинули его. Если бы можно было бы поступить въ рекруты, онъ былъ бы страшно благодаренъ. Если онъ не можетъ быть солдатомъ, то нельзя ли его принять барабанщикомъ. Ахъ, онъ готовъ такъ тяжело работать, только бы угодить, и былъ бы такъ благодаренъ!
Прекрасно, вотъ вамъ исторія юнаго Уиклоу, совершенно въ такомъ вид, какъ онъ разсказалъ мн ее, за исключеніемъ подробностей. Я сказалъ:
— Дитя мое, ты теперь среди друзей, не безпокойся больше объ этомъ.— Какъ сверкнули его глаза!— Я позвалъ сержанта Рэйбурна,— онъ изъ Гарфорда, живетъ теперь въ Гарфорд, можетъ быть, вы знаете его?— и сказалъ: ‘Рэйбурнъ, помстите этого мальчика съ музыкантами. Я принимаю его въ качеств барабанщика и желаю, чтобы вы смотрли за нимъ и заботились, чтобы съ нимъ хорошо обращались’.
Этимъ кончились сношенія коменданта крпости съ барабанщикомъ, но юный сирота продолжалъ лежать у меня на сердц.
Я слдилъ за нимъ издали, надясь, что онъ повеселетъ и перестанетъ грустить. Но нтъ, дни проходили за днями и не приносили съ собой никакой перемны. Онъ ни съ кмъ не сходился, всегда былъ разсянъ, всегда задумчивъ, выраженіе глазъ его всегда было грустное. Однажды утромъ, Рэйбурнъ просилъ позволенія поговорить со мной наедин.
— Надюсь, что не обезпокоилъ васъ, сэръ, но дло въ томъ, что музыканты въ такомъ тяжеломъ состояніи, что кому-нибудь необходимо за нихъ вступиться.
— Что же ихъ смущаетъ?
— Юноша Уиклоу, сэръ. Музыканты до такой степени возбуждены имъ, что вы не можете себ представить.
— Хорошо. Продолжайте, продолжайте. Что же онъ длаетъ?
— Молится, сэръ.
— Молится!
— Да, сэръ. Музыкантамъ нтъ покою отъ его молитвъ. Утромъ онъ прежде всего принимается за нихъ, въ полдень молится, ночью, да ночью, онъ впадаетъ въ нихъ, какъ одержимый. Спать? Богъ съ вами, сэръ, они не могутъ спать. Онъ встаетъ съ кровати и какъ заведетъ свою молитвенную мельницу, то ужь съ нимъ ничего не подлаешь, онъ начинаетъ съ режиссера и молится за него, затмъ молится за корнетиста, молится за тамбуръ-мажора и т. д. перебираютъ всю толпу, давая имъ всмъ представленіе. Онъ принимаетъ такое участіе въ этомъ дл, которое заставляетъ васъ думать, что онъ лишь кратковременный жилецъ въ этомъ мір, и что для полнаго его блаженства на неб ему необходимъ цлый духовой оркестръ, который онъ и вербуетъ себ такъ усердно. Онъ вполн могъ разсчитывать на то, что они будутъ играть національныя псни въ такомъ именно дух, какой тамъ требуется. Поврите ли, сэръ, бросаніе въ него сапогами не производитъ на него никакого впечатлнія! Тамъ очень темно, да къ тому же онъ не молится въ открытую, а становится на колни за большимъ барабаномъ, такъ что ему все равно. Когда они закидываютъ его сапогами, онъ не шевелится, продолжая тихо ворковать, какъ будто они ему апплодируютъ. Они кричатъ на него: ‘О, перестань! Дай намъ отдохнуть! Застрлить его! О, поди прогуляйся!’ и т. п. Но что толку? Его ничмъ не проймешь. Онъ и вниманія не обращаетъ.
Посл небольшой паузы:
— Добрый, маленькій дурачекъ: утромъ собираетъ всю эту груду сапогъ, сортируетъ ихъ по принадлежности и ставитъ каждую пару у кровати ихъ обладателя. Ему такъ много пришлось возиться съ ними, что теперь онъ знаетъ всякую пару наизусть и можетъ разсортировать ихъ съ закрытыми глазами.
Посл новаго молчанія, которое я умышленно не прерывалъ:
— Но самое скверное то, что, окончивъ свои молитвы (если только можно когда-либо считать ихъ оконченными), онъ встаетъ и начинаетъ пть. Ну, вы вдь знаете, что у него за медовый голосокъ, когда онъ разговариваетъ, вы знаете, что этимъ голоскомъ онъ можетъ заставить самую закоренлую собаку подползти къ нему отъ самой двери и лизать ему руки, но даю вамъ мое слово, сэръ, что онъ не можетъ сравниться съ его пніемъ. Звуки флейты грубы въ сравненіи съ пніемъ этого мальчика. О, онъ воркуетъ такъ нжно, такъ тихо, сладостно въ темнот, что вамъ кажется, что вы на неб.
— Что же тутъ такого ‘сквернаго?’
— А! Въ томъ-то и дло, сэръ. Когда вы слышите, какъ онъ поетъ:
Я бдный, несчастный, слпой,
‘Когда вы слышите, какъ онъ поетъ это, вы все забываете и глаза ваши наполняются слезами. Нужды нтъ до того, что онъ поетъ, пніе его преслдуетъ васъ до самаго вашего дома, глубоко проникаетъ въ ваше жилище, преслдуетъ васъ все время. Когда вы слышите, какъ онъ поетъ:
Полное страха, грха и печали дитя,
Не жди до завтра, сегодня умри,
Не грусти о той любви,
Которая свыше… и т. д.
— Человкъ чувствуетъ себя нечестивйшимъ, неблагодарнйшимъ животнымъ въ мір. А когда онъ поетъ имъ о родномъ кров, о матери, о дтств, о старыхъ воспоминаніяхъ, о прошедшихъ вещахъ, о старыхъ друзьяхъ, умершихъ и ухавшихъ, вы начинаете чувствовать, что во всю свою жизнь вы только и длали, что любили и теряли, и какъ прекрасно, какъ божественно слушать это, сэръ. Но, Боже, Боже, что это за мученіе! Толпа — ну, однимъ словомъ, вс они плачутъ, всякій бестія изъ нихъ воетъ и даже не старается скрыть этого. И вся ватага, которая только-что забрасывала сапогами этого мальчика, теперь вся сразу бросается на него въ темнот и начинаетъ ласкать его. Да, сэръ, они это длаютъ, они жмутся къ нему, называютъ его ласкательными именами, просятъ у него прощенья. И если бы въ это время цлый полкъ вздумалъ дотронуться до волоса на голов этого поросенка, то они бросились бы на этотъ полкъ, бросились бы даже на цлый корпусъ.
Новая пауза.
— Это все?— спросилъ я.
— Да, сэръ.
— Хорошо, но въ чемъ же жалоба? Чего они хотятъ?
— Чего хотятъ? Богъ съ вами, сэръ, они просятъ васъ запретить ему пть.
— Что за мысль! Вы же говорите, что его пніе божественно.
— Вотъ въ томъ-то и дло. Оно слишкомъ божественно. Смертный не можетъ вынести его. Оно волнуетъ человка, переворачиваетъ все его существо, треплетъ вс чувства его въ тряпки, заставляетъ сознавать себя нехорошимъ и озлобленнымъ, сквернымъ и нечестивымъ, недостойнымъ никакого другого мста, кром ада. Онъ приводить все существо въ такое непрерывное состояніе раскаянія, что ничего не хочется, ничто не нравится и нтъ никакихъ утшеній въ жизни. А потомъ, этотъ плачь! По утрамъ имъ стыдно смотрть другъ другу въ глаза.
— Да, это странный случай и оригинальная жалоба. Значитъ, они дйствительно хотятъ прекратить пніе?
— Да, сэръ, это ихъ мысль. Они не хотятъ просить слишкомъ многаго. Они бы очень желали, конечно, прикончить и молитвы или, по крайней мр, опредлить ему мсто для нихъ гд-нибудь подальше, но главное дло это пніе. Они думаютъ, что если не будетъ пнія, то молитвы они выдержатъ, какъ ни тяжко имъ быть постоянно такъ измочаленными.
Я сказалъ сержанту, что приму это дло къ свднію. Вечеромъ я пошелъ въ музыкантскія казармы и сталъ слушать. Сержантъ ничего не преувеличилъ. Я услышалъ молящійся въ темнот голосъ, услышалъ проклятія выведенныхъ изъ себя людей, услышалъ свистящій въ воздух сапожный дождь, падавшій вокругъ большого барабана. Все это было очень трогательно, но вмст съ тмъ забавно. Скоро, посл внушительнаго молчанія, началось пніе. Боже, что за прелесть, что за очарованіе! Ничто въ мір не можетъ быть такъ нжно, такъ сладостно, такъ градіозно, такъ свято, такъ трогательно. Я очень не долго оставался тамъ, начавъ испытывать волненіе, не совсмъ подходящее для коменданта крпости.
На слдующій день я отдалъ приказъ прекратить и молитвы, и пніе. Затмъ прошло три или четыре дня, которые были такъ полны разныхъ наградныхъ тревогъ и непріятностей, что мн некогда было думать о своемъ барабанщик. Но вотъ какъ-то утромъ приходитъ сержантъ Рэйбурнъ и говоритъ:
— Этотъ новый мальчикъ ведетъ себя очень странно, сэръ.
— Какъ?
— Онъ все время пишетъ, сэръ.
— Пишетъ? Что же онъ пишетъ, письма?
— Я не знаю, сэръ, но какъ только онъ освобождается отъ занятій, онъ все время ходитъ вокругъ форта и разнюхиваетъ, совершенно одинъ. Право, нтъ, кажется, уголка во всемъ форт, который бы онъ не осмотрлъ. И все ходитъ съ бумагой и карандашемъ и все что-то такое записываетъ.
Мною овладло самое непріятное чувство. Мн бы хотлось посмяться надъ этимъ, но время было не такое, чтобы смяться надъ чмъ бы то ни было, имющимъ хоть тнь подозрнія. Происшествія, случившіяся вокругъ насъ на свер, заставляли насъ вчно быть на-сторож, вчно подозрвать. Я припомнилъ тотъ фактъ, что этотъ мальчикъ съ юга, съ крайняго юга, изъ Луизіаны. Мысль эта была не изъ успокоительныхъ, благодаря существующимъ обстоятельствамъ. Тмъ не мене я отдавалъ приказанія Рэйбурну скрпя сердце. Я чувствовалъ себя отцомъ, который собирается предать своего собственнаго ребенка на позоръ и оскорбленія. Я приказалъ Рэйбурну сохранять спокойствіе, выждать время и добыть мн одно изъ этихъ писаній такъ, чтобы онъ не зналъ объ этомъ. Я также поручилъ ему не предпринимать ничего такого, что бы показало мальчику, что за нимъ слдятъ, приказалъ ему также не стснять свободы мальчика и слдить за нимъ издали во время его прогулокъ по городу.
Въ слдующіе два дня Рэйбурнъ донесъ мн различныя извстія. Успха никакого. Мальчикъ продолжалъ писать, но съ беззаботнымъ видомъ пряталъ бумагу въ карманъ всякій разъ, когда показывался Рэйбурнъ. Раза два онъ отправлялся въ городъ, въ старую заброшенную конюшню, оставался тамъ минуту или дв и затмъ выходилъ. Такія вещи нельзя было пропускать: он имли очень нехорошій видъ. Долженъ признаться, что мн становилось не по себ. Я пошелъ на свою частную квартиру и потребовалъ къ себ своего помощника, офицера интеллигентнаго и разумнаго, сына генерала Джэмса Уатсона Уэбба. Онъ былъ удивленъ и встревоженъ. Мы долго обсуждали дло и пришли къ заключенію, что слдуетъ произвести тайный обыскъ. Я ршилъ взять это на себя. Итакъ, я веллъ разбудить себя въ два часа утра и вскор уже былъ въ музыкантскихъ казармахъ, пробираясь на живот между спящими. Наконецъ, я доползъ до скамейки моего спящаго найденыша, не разбудивъ никого, захватилъ его сумку и платье и, крадучись, проползъ назадъ. Вернувшись домой, я нашелъ тамъ Уэбба, въ нетерпніи ожидавшаго результатовъ. Мы немедленно приступили къ осмотру. Платье привело насъ въ отчаяніе. Въ карманахъ мы нашли блую бумагу и карандашъ, ничего боле, кром перочиннаго ножа и разныхъ пустяковъ и ненужныхъ мелочей, которые обыкновенно собираютъ мальчики, придавая имъ особенную цну. Мы съ великимъ упованіемъ обратились къ сумк и ничего въ ней не нашли, кром порицанія намъ, въ вид маленькой Библіи, съ слдующею надписью на поляхъ: ‘Незнакомецъ, будь добръ къ моему мальчику ради его матери’.
Я посмотрлъ на Уэбба, онъ опустилъ глаза, онъ посмотрлъ на меня, я опустилъ глаза. Никто изъ насъ не говорилъ. Я почтительно положилъ книгу на мсто, затмъ Уэббъ молча всталъ и ушелъ.
Спустя немного, я собрался съ силами и принялся за непріятную обязанность водворенія похищенныхъ вещей, попрежнему ползя на живот. Повидимому, это положеніе было спеціально предназначено для моего дла. Я былъ истинно счастливъ, когда оно кончилось.
На слдующій день около полудня Рэйбурнъ, по обыкновенію, пришелъ съ рапортомъ. Я сразу оборвалъ его:
— Бросьте эти глупости. Мы съ вами напали на маленькаго, бднаго поросенка, въ которомъ не больше зла, чмъ въ молитвенник.
Сержантъ казался удивленнымъ и сказалъ:
— Вы знаете, что я дйствовалъ по вашему приказу, сэръ, и досталъ кое-что изъ его писанія.
— И что же въ немъ такого? Какъ вы достали?
— Я посмотрлъ въ замочную скважину и увидлъ, что онъ пишетъ. Когда я ршилъ, что онъ ужь дописалъ, то слегка кашлянулъ и увидлъ, что онъ смялъ бумажку, бросилъ ее въ огонь и оглянулся кругомъ, смотря, не идетъ ли кто. Затмъ онъ опять услся такъ же удобно и беззаботно, какъ прежде. Тутъ я вошелъ и послалъ его за чмъ-то. Онъ не выказалъ ни малйшаго неудовольствія, а сразу всталъ и пошелъ. Уголь въ печк былъ только-что зажженъ. Записка завалилась за кусокъ угля сбоку, но я вытащилъ ее. Вотъ она. Она даже почти не обгорла, видите.
Я взялъ бумажку и прочелъ въ ней дв-три фразы, затмъ отпустилъ сержанта, велвъ ему прислать во мн Уэбба. Вотъ содержаніе всей замтки:
‘Полковникъ, я ошибся относительно колибра трехъ ружей, описаніемъ которыхъ я оканчивалъ свой докладъ. Они восемнадцати-фунтовыя. Остальное вооруженіе описано врно. Гарнизонъ остается въ томъ же положеніи, какъ я доносилъ, за исключеніемъ того, что дв роты легкой пхоты, которыя предполагалось послать во фронтъ, остаются пока здсь, не могъ узнать надолго ли, но скоро узнаю. Мы довольны, что, принимая все въ соображеніе, дло лучше отложить до’…
Тутъ письмо прерывалось, такъ какъ Рэйбурнъ кашлянулъ и не далъ писак кончить. Вся моя любовь въ мальчику, все уваженіе къ нему, все состраданіе къ его положенію сразу пропали при этомъ позорномъ открытіи его хладнокровной низости.
Но мн было не до того. Тутъ было дло, дло, требовавшее глубокаго и немедленнаго вниманія. Мы съ Уэббомъ со всхъ сторонъ обсуждали этотъ вопросъ. Уэббъ сказалъ:
— Какая жалость, что его прервали! Что-то откладывается, но что такое и на какое время? Можетъ быть, онъ высказалъ бы это дальше, набожный, маленькій зменышъ!
— Да,— сказалъ я,— мы немножко дали маху. Но кто это ‘мы’ въ письм? Заговорщики-ли это внутри форта или вн его?
Это ‘мы’ было непріятно внушительно, однако, надъ нимъ голову ломать не стоило и мы перешли въ боле практическимъ вещамъ. Прежде всего мы ршили удвоить караулъ и держаться возможно на-сторож. Затмъ мы было подумали призвать Уиклоу и заставить его во всемъ признаться, но это было неразумно до тхъ поръ, пока не испытаются другіе способы. Намъ необходимо было добыть еще записокъ, и мы напали обдумывать планъ дйствій въ этомъ направленіи. Намъ пришла мысль: Уиклоу никогда не ходилъ на почту, можетъ быть, старая конюшня служила ему почтой? Мы послали за моимъ довреннымъ писцомъ, молодымъ нмчикомъ Стерномъ, онъ былъ чмъ-то врод природнаго сыщика. Я разсказалъ ему все дло и приказалъ заняться имъ. Черезъ часъ мы узнали, что Уиклоу опять пишетъ. Вскор посл того пришло извстіе, что онъ просится въ городъ. Его задержали немного, и тмъ временемъ Стернъ отправился въ конюшню и тамъ спрятался. Черезъ нсколько времени явился туда Уиклоу, осмотрлся кругомъ, спряталъ что-то въ углу подъ соръ и какъ ни въ чемъ не бывало ушелъ назадъ. Стернъ вытащилъ спрятанную вещь-письмо я принесъ намъ. На немъ не было ни адреса, ни подписи. Въ немъ повторялось то, что мы уже читали, и прибавлялось слдующее:
‘Мы думаемъ, что лучше отложить дло до тхъ поръ, пока не уйдутъ об роты. Я хочу сказать, что четверо внутреннихъ такъ думаютъ. Не сообщался съ остальными изъ боязни привлечь вниманіе. Говорю четверо, потому что мы двоихъ потеряли, ихъ взяли во фронтъ тотчасъ же по принятіи. Положительно необходимо взять двухъ на ихъ мсто. Двое ушедшихъ были братья изъ Тридцати-мильнаго пункта. Мн нужно открыть нчто весьма важное, но я не могу доврить этого настоящему способу сообщенія. Испытаю другой’.
— Маленькій негодяй,— сказалъ Уэббъ,— кто бы могъ предположить, что онъ шпіонъ? Однако, это ничего не значитъ, разберемъ вс обстоятельства дла и посмотримъ, въ какомъ оно положеніи. Во-первыхъ, мы отыскали въ своей сред мятежника и шпіона, котораго мы знаемъ, во-вторыхъ, открыли, что въ нашей сред существуетъ еще три мятежника, намъ неизвстныхъ, въ третьихъ, шпіоны попали къ намъ очень простымъ и легкимъ способомъ, а именно, затесавшись въ солдаты союзной арміи, и, очевидно, двое изъ нихъ перешли на нашу сторону и были взяты во фронтъ, въ четвертыхъ, существуютъ вспомогательные шпіоны ‘вн’ форта — число ихъ не опредлено, въ пятыхъ, у Уиклоу есть важное дло, которое онъ боится сообщить ‘прежнимъ способомъ’ и собирается ‘испытать другой’. Вотъ какъ обстоитъ дло. Теперь что намъ предпринять? Схватить ли Уиклоу и заставить его признаться или поймать того, кто беретъ письма изъ конюшни, и заставить его разсказать все, или же сидть смирно и ждать, что будетъ дальше?
Мы поршили на послднемъ, разсудивъ, что пока намъ нтъ надобности прибгать къ крайнимъ мрамъ, такъ какъ очевидно, что заговорщики будутъ ждать, пока эти дв роты перестанутъ стснять ихъ. Мы снабдили Стерна полнйшими полномочіями и приказали ему употребить вс усилія, чтобы узнать другой способъ сообщенія Уиклоу. Мы затяли смлую игру и на этомъ основаніи ршили возможно дольше удалять отъ него всякое подозрніе. Стерну было приказано немедленно возвратиться въ конюшню и, если еще она не была занята, положить письмо на прежнее мсто, предоставивъ его заговорщикамъ.
Ночь прошла безъ всякихъ происшествій. Она была холодная, темная, сырая, дулъ пронизывающій втеръ, но я всетаки вставалъ нсколько разъ съ своей теплой постели, лично длалъ обходъ и смотрлъ, все ли въ порядк и на-сторож ли часовые. Всякій разъ я находилъ ихъ бодрствующими и бдящими. Очевидно, прошелъ слухъ о тайной опасности и удвоеніе караула послужило поводомъ къ этому слуху. Разъ, передъ утромъ, я столкнулся съ Уэббомъ, гулявшимъ по жестокому втру, и узналъ отъ него, что онъ тоже нсколько разъ длалъ обходъ, чтобы удостовриться, все ли въ порядк.
Происшествія слдующаго дня ускорили развязку. Уиклоу написалъ новое письмо. Стернъ предшествовалъ ему въ конюшн, увидлъ, какъ тотъ положилъ его, и захватилъ письмо, какъ только Уиклоу скрылся изъ виду, затмъ вышелъ оттуда и слдовалъ за маленькимъ шпіономъ на разстояніи, по его пятамъ шелъ сыщикъ въ партикулярномъ плать, такъ какъ мы сочли благоразумнымъ имть подъ рукой поддержку закона, въ случа нужды. Уиклоу отправился на желзнодорожную станцію и дождался тамъ Нью-Іоркскаго позда. Затмъ всталъ на платформ, всматриваясь въ лица выходящихъ пассажировъ. Пожилой джентльмэнъ, съ зелеными, выпученными глазами, съ тросточкой въ рукахъ, вышелъ прихрамывая и остановился около Уиклоу, выжидательно смотря на него. Въ одну секунду Уиклоу рванулся впередъ, сунулъ конвертъ въ его руку и исчезъ въ толп. Въ слдующую секунду Стернъ выхватилъ у него письмо и, быстро проходя мимо сыщика, шепнулъ ему: ‘Слдуйте за старымъ джентльменомъ, не упускайте его изъ виду!’ Затмъ Стернъ пробрался сквозь толпу и вернулся въ крпость.
Мы заперлись и приказали караульному никого не пускать.
Сначала распечатали письмо, захваченное въ конюшн. Въ немъ было слдующее:
‘Священный Союзъ нашелъ въ обычномъ ружь приказаніе отъ начальника, оставленное тамъ прошлою ночью, которое отмняетъ прежнія инструкціи, данныя подчиненной части. Оставилъ въ ружь обычное указаніе, что приказаніе достигло назначенія’.
Уэббъ прервалъ чтеніе:
— Разв мальчикъ теперь не подъ постояннымъ надзоромъ?
Я сказалъ:— Да, онъ находился подъ строжайшимъ надзоромъ со времени захвата его перваго письма.
— Тогда какимъ же образомъ онъ можетъ положить что-нибудь въ ружье или что-нибудь оттуда вытащить и не быть пойманнымъ?
— Да,— сказалъ я,— мн это не особенно нравится.
— Мн тоже,— сказалъ Уэббъ.— Это просто значитъ, что между самыми часовыми есть заговорщики. Безъ ихъ помощи это не могло быть сдлано.
Я послалъ за Рэйбурномъ и приказалъ изслдовать баттареи и посмотрть, что тамъ можно найти. Затмъ мы продолжали чтеніе письма:
‘Новыя приказанія очень ршительны и требуютъ, чтобы ММММ были ФФФФ къ тремъ часамъ завтрашняго утра. Дв сотни прибудутъ маленькими партіями, съ поздомъ и иначе, съ разныхъ сторонъ и окажутся во-время на указанномъ мст. Сегодня я раздамъ значекъ. Успхъ, повидимому, обезпеченъ, хотя что-то должно быть открыто, потому что караулъ удвоенъ и начальство прошлой ночью нсколько разъ длало обходъ. В. В. прізжаетъ сегодня съ юга и получитъ секретныя приказанія по другой метод. Вы вс шестеро должны быть въ 166, ровно къ двумъ часамъ по полун. Тамъ вы найдете Б. Б., который вамъ передастъ подробныя указанія. Пароль тотъ же, что въ послдній разъ, только наоборотъ: первый слогъ ставьте послднимъ, послдній — первымъ. Помните ХХХХ. Не забывайте. Будьте мужественны. Прежде чмъ взойдетъ солнце, вы будете героями, прославитесь на вки. Вы прибавите безсмертную страницу къ исторіи. Аминь.’
— Громъ и Марсъ,— сказалъ Уэббъ,— да мы, какъ видно, попадаемъ въ горячую передлку.
Я сказалъ, что вещи, несомннно, начинаютъ принимать весьма серьезный оборотъ.
— Готовится отчаянное предпріятіе, это ясно, какъ день, назначается для него сегодняшняя ночь, это тоже ясно. Точное свойство предпріятія, т. е. я подразумваю способъ его веденія, скрыть отъ насъ этими непонятными эфами и эмами. Но конечная цль всего этого, мн кажется, захватъ и плнъ поста. Теперь мы должны дйствовать быстро и ршительно. Я думаю, что мы ничего не выиграемъ, продолжая свою тайную политику съ Уиклоу. Мы должны также, какъ можно скоре узнать, гд находится 166, чтобы имть возможность накрыть тамъ шайку въ 2 часа пополун. Самый быстрый способъ узнать это — добыть силою признаніе у этого мальчика. Но прежде всего, прежде, чмъ совершить ршительный шагъ, я долженъ изложить факты военному департаменту и просить полномочія.
Приготовили шифрованную депешу. Я прочелъ ее, одобрилъ и отправилъ. Затмъ мы окончили обсужденіе вышеприведеннаго письма и распечатали то, которое было взято у хромого джентльмэна. Въ конверт ровно ничего не было, кром совершенно чистаго листа почтовой бумаги. Это былъ большой ударъ для нашихъ горячихъ, ревностныхъ ожиданій. Мы почувствовали себя такими же блдными, какъ бумага, и вдвое глупе, но это продолжалось лишь съ минуту, потому что мы сейчасъ же подумали о ‘симпатическихъ чернилахъ’. Мы подняли бумагу къ огню и ждали, пока выступятъ буквы подъ вліяніемъ теплоты, но на бумаг ничего не появилось, кром слабыхъ черточекъ, ничего, намъ не говорившихъ. Тогда мы послали за докторомъ и предложили ему испробовать вс извстные ему способы до тхъ поръ, пока не нападетъ на настоящій, и принести мн содержаніе письма, какъ только ему удастся вызвать его на поверхность. Это была довольно скучная проволочка и мы, понятно, сердились страшно, такъ какъ вполн надялись узнать изъ этого письма важнйшую тайну заговора.
Въ это время явился сержантъ Рэйбурнъ и вытащилъ изъ кармана скрученную веревку около фута длиной съ тремя узлами на ней.
— Я вытащилъ это изъ ружья на ватеръ-фронт,— сказалъ онъ,— я вытащилъ патроны изъ всхъ ружей, посмотрлъ тщательнйшимъ образомъ. Эта веревка — единственная вещь, которую я нашелъ.
Итакъ, этотъ кусокъ веревки былъ знакомъ Уиклону, что ‘приказанія начальника достигли назначенія’. Я приказалъ, чтобы вс часовые, стоявшіе близъ этого ружья, были отведены подъ арестъ, каждый въ отдльности безъ разршенія сообщаться между собой, безъ моего личнаго позволенія и приказанія.
Отъ секретаря военнаго департамента пришла слдующая телеграмма:
‘Пріостановить habeas corpus. Поставить городъ на военное положеніе. Произвести необходимые аресты. Дйствовать быстро и ршительно. Доносить департаментамъ’.
Теперь мы имли возможность приступить къ длу. Я приказалъ безъ шума арестовать хромого джентльмэна и привести его въ крпость. Я посадилъ его подъ стражу и запретилъ сообщаться съ нимъ. Онъ сначала возмущался, но скоро покорился.
Затмъ пришло извстіе, что видли, какъ Уиклоу передавалъ что-то одному изъ нашихъ новыхъ рекрутъ, и что какъ только онъ отвернулся отъ нихъ, они были схвачены и отведены подъ арестъ. На каждомъ былъ найденъ небольшой клочекъ бумаги съ слдующею надписью карандашамъ:
Согласно инструкціямъ, я телеграфировалъ шифромъ въ департаментъ о сдланномъ прогресс и описалъ записку. Повидимому, мы теперь были въ достаточно сильномъ положеніи, чтобы рискнуть обличить Уиклоу. Я послать за нимъ. Послалъ также за письмомъ къ доктору и получилъ его обратно съ донесеніемъ, что ни одинъ способъ не удался, но что онъ попробуетъ еще одинъ, когда я возвращу ему письмо.
Вошелъ Уиклоу. У него былъ нсколько тревожный, безпокойный взглядъ, но самъ онъ держалъ себя свободно и спокойно, и если подозрвалъ что-нибудь, то этого нельзя было узнать по его виду. Я съ минуту продержалъ его въ молчаніи, потомъ сказалъ пріятнымъ тономъ:
— Дитя мое, зачмъ же ты такъ часто ходишь въ эту старую конюшню?
Онъ отвтилъ просто и безъ смущенія:
— Я, право, не знаю, сэръ, безъ всякой особенной причины. Просто я люблю быть одинъ и развлекаюсь тамъ.
— Ты тамъ развлекаешься, не такъ ли?
— Да, сэръ,—отвчалъ онъ такъ же невинно и просто, какъ прежде.
— И это все, что ты тамъ длаешь?
— Да, сэръ,— отвтилъ онъ, посмотрвъ на меня съ дтскимъ удивленіемъ въ своихъ большихъ, мягкихъ глазахъ.
— Ты увренъ въ этомъ?
— Да, сэръ, увренъ.
Помолчавъ немного, я сказалъ:
— Уиклоу, зачмъ ты такъ много пишешь?
— Я немного пишу, сэръ.
— Немного?
— Да. А если вы говорите о моемъ строченіи, то да, я строчу немножко ради развлеченія.
— Что ты длаешь съ своимъ строченіемъ?
— Ничего, сэръ, бросаю его.
— Никогда никому не посылаешь его?
— Нтъ, сэръ.
Я внезапно развернулъ передъ нимъ письмо къ ‘полковнику’. Онъ слегка вздрогнулъ, но сейчасъ же овладлъ собой. Легкая краска выступила у него на щекахъ.
— Какъ же случилось, что эту записку ты послалъ?
— Я не думалъ сдлать этимъ ничего дурного, сэръ.
— Не думалъ сдлать ничего дурного! Ты выдаешь вооруженіе и положеніе поста и не находишь въ этомъ ничего дурного?
Онъ опустилъ голову и молчалъ.
— Ну, говори же и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?
Теперь онъ началъ выказывать тревогу, но быстро овладлъ собой и возразилъ тономъ глубокой искренности:
— Я скажу вамъ правду, сэръ, всю правду. Письмо это никому не предназначалось. Я написалъ его для собственнаго удовольствія. Я вижу свою ошибку, сознаю всю свою глупость. Но это единственное мое прегршеніе, сэръ, клянусь честью.
— А! Я очень радъ. Такія письма писать опасно. Надюсь ты вполн увренъ, что это единственное написанное тобой письмо?
— Да, сэръ, совершенно увренъ.
Его смлость была изумительна. Онъ сказалъ эту ложь съ такимъ искреннимъ выраженіемъ лица, какъ ни одно существо въ мір. Я подождалъ, пока немного утихнетъ мой гнвъ, и сказалъ:
— Уиклоу, напряги теперь хорошенько свою память и посмотри, не можешь ли ты объяснить мн два-три недоразумнія, о которыхъ я желаю у тебя спросить?
— Я постараюсь, сэръ.
— Такъ начнемъ съ того, кто такое начальникъ?
Я поймалъ его испуганный взглядъ на насъ, но это было все. Черезъ минуту онъ опять сталъ ясенъ, какъ день, и отвтилъ:
— Я не знаю, сэръ.
— Ты не знаешь?
— Не знаю.
— Ты увренъ, что не знаешь?
Онъ попробовалъ посмотрть мн въ глаза, но напряженіе было слишкомъ сильно. Подбородокъ его тихо склонился къ груди, и онъ молчалъ. Такъ онъ стоялъ, нервно играя пуговицей мундира, возбуждая сожалніе, несмотря на свои низкіе поступки. Я прервалъ его молчаніе вопросомъ:
— Кто это: ‘Священный Союзъ?’
Онъ вздрогнулъ всмъ тломъ и сдлалъ руками невольный жестъ, казавшійся мн призывомъ отчаявшагося существа о состраданіи. Но онъ не издалъ ни звука, а продолжалъ стоять такъ, опустивъ голову внизъ. Мы сидли, смотрли на него и ждали отвта, наконецъ, увидли крупныя слезы, катившіяся по его щекамъ, но онъ продолжалъ молчать. Немного погодя я сказалъ: — Ты долженъ отвтить мн, мой мальчикъ, и долженъ сказать правду. Кто такое, Священный Союзъ?
Онъ молча рыдалъ. Я сказалъ нсколько жестче:
— Отвчай же на вопросъ!
Онъ сдержалъ рыданья, стараясь овладть голосомъ, затмъ, смотря на меня умоляющимъ взглядомъ, проговорилъ сквозь слезы:
— О, сжальтесь надо мною, сэръ! Я не могу отвтить, потому что не знаю.
— Какъ!
— Въ самомъ дл, сэръ, я говорю правду. Я никогда до этой минуты ничего не слышалъ о Священномъ Союз. Клянусь честью, сэръ, это такъ.
— Боже правый! Посмотри на свое второе письмо, разв ты не видишь словъ: Священный Союзъ. Что ты теперь скажешь?
Онъ посмотрлъ на меня взглядомъ глубоко обиженнаго человка и сказалъ съ чувствомъ:
— Это какая-то жестокая шутка, сэръ! И какъ они могутъ играть ее со мной! Я всегда старался поступать какъ слдуетъ и никому не длалъ зла. Кто-то поддлался подъ мою руку. Я не писалъ ни строчки изъ всего этого, я никогда въ жизни не видлъ этого письма.
— О, ты, неслыханный лжецъ! Посмотримъ, что ты скажешь на это,— я вытащилъ изъ кармана письмо съ симпатическими чернилами и поднесъ къ его глазамъ.
Онъ поблднлъ, поблднлъ, какъ мертвецъ. Онъ зашатался, хватился рукой объ стну, чтобы не упасть. Черезъ минуту онъ спросилъ, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ:
— Вы прочли его?
Наши лица отвтили правду, прежде чмъ языкъ мой усплъ вымолвить лживое ‘да’, и я увидлъ, какъ въ глазахъ этого мальчика снова появилось мужество. Я ждалъ, что онъ скажетъ что-нибудь, но онъ молчалъ. Наконецъ я спросилъ:
— Ну, что же ты скажешь относительно содержанія этого письма?
Онъ отвтилъ совершенно спокойно:
— Ничего, кром того, что оно совершенно невинно и не можетъ повредить никому.
Я нкоторымъ образомъ былъ теперь прижатъ къ стн, не будучи въ состояніи опровергнуть его заявленія. Я не зналъ хорошенько, какъ мн теперь дйствовать. На выручку мн подоспла мысль, я сказалъ:
— Ты увренъ, что ничего не знаешь о начальник, и Священномъ Союз и не писалъ письма, которое ты называешь поддльнымъ?
— Да, сэръ, совершенно увренъ.
Я медленно вытащилъ узловатую скрученную веревку и поднялъ ее кверху, не говоря ни слова. Онъ равнодушно взглянулъ на нее, затмъ посмотрлъ на меня вопросительно. Мое терпніе жестоко испытывалось, однако, я сдержался и сказалъ своимъ обыкновеннымъ голосомъ: — Уиклоу, ты видишь это?
— Да, сэръ.
— Что это такое?
— Это, кажется, кусокъ веревки.
— Кажется! Это есть кусокъ веревки. Узнаешь ли ты его?
— Нтъ, сэръ,— сказалъ онъ самымъ спокойнымъ тономъ.
Хладнокровіе его было изумительно. Я молчалъ нсколько секундъ, надясь, что это поможетъ произвести большее впечатлніе слдующимъ моимъ словомъ, я всталъ, положилъ руку на его плечо и сказалъ серьезно:
— Это вдь не поможетъ теб, бдный мальчикъ, нисколько не поможетъ. Этотъ ‘знакъ’ ‘Начальнику’, эта узловатая веревка найдена въ одномъ изъ ружей на ватеръ-фронт.
— Найдена въ ружь? О, нтъ, нтъ, не говорите, что въ ружь, но въ отверстіи патрона, она должна быть въ патрон!— Онъ упалъ на колни и заломилъ руки, поднявъ лицо, на которое жалко было смотрть, такъ оно было мертвенно, такъ полно дикаго ужаса.
— Нтъ, это было въ ружь.
— О, вышла какая-то ошибка! Мой Боже, я погибъ!— И онъ вскочилъ и началъ бгать взадъ и впередъ по комнат, отстраняя руки, которыя протягивались, чтобы поймать его, и стараясь выбжать вонъ, что, понятно, было немыслимо. Затмъ онъ опять бросился на колни, плача изо всей силы, и, обнимая мои ноги, умоляющимъ голосомъ говорилъ:
— О, сжальтесь надо мной. Не выдавайте меня! Они не пощадятъ моей жизни ни одной минуты! Защитите меня, спасите меня! Я все разскажу.
Потребовалось порядочно времени, чтобы успокоить его, умрить его страхъ и привести въ возможно разумное состояніе. Затмъ я началъ спрашивать его. Онъ отвчалъ скромно, съ опущенными глазами, время отъ времени вытирая струившіяся по его лицу слезы.
— Итакъ, ты въ глубин души мятежникъ?
— Да, сэръ.
— И шпіонъ?
— Да, сэръ.
— И дйствовалъ по ясно-опредленнымъ приказаніямъ ‘извн’?
— Да, сэръ.
— Добровольно?
— Да, сэръ.
— Съ радостью, можетъ быть?
— Да, сэръ, мн незачмъ отрицать этого. Югъ — моя родина сердце мое — южное и весь я принадлежу ему.
— Значитъ исторія, которую ты мн разсказывалъ о своихъ несчастіяхъ и преслдованіяхъ твоего семейства, придумана на этотъ случай?
— Они… они велли мн разсказать ее, сэръ.
— И ты хочешь предать и погубить тхъ, кто сжалился надъ тобой и пріютилъ тебя? Понимаешь ли ты всю свою низость, несчастное, заблудшее созданіе?
Онъ отвчалъ только рыданьями.
— Ну, хорошо, оставимъ это. Къ длу. Кто такой полковникъ и гд онъ находится?
Онъ началъ горько плакать и попробовалъ отвильнуть отъ отвтовъ. Онъ говорилъ, что его убьютъ, если онъ разскажетъ. Я пригрозилъ запереть его въ темную, если онъ не признается. Въ то же время я общалъ оградить его отъ всякой опасности, если онъ будетъ искрененъ. Вмсто всякаго отвта онъ крпко стиснулъ губы и принялъ непреклонный видъ, который я никакъ не могь поколебать. Наконецъ я увелъ его, но одинъ только видъ темной покорилъ его. Онъ опять разразился рыданіями и мольбами и сказалъ, что во всемъ признается.
Я привелъ его назадъ и онъ назвалъ ‘полковника’ и подробно описалъ его. Сказалъ, что его можно найти въ главной гостинниц города, въ статскомъ плать. Мн пришлось еще разъ пригрозить ему, прежде чмъ онъ назвалъ и описалъ ‘начальника’. Онъ сказалъ, что ‘начальника’ можно найти въ No 15, въ Нью-Іорк, улица Бондъ, No 15. Онъ извстенъ подъ именемъ Р. Ф. Гейлорда. Я телеграфировалъ фамилію и примты его начальнику столичной полиціи и просилъ арестовать и задержать Гейлорда до тхъ поръ, пока мн можно будетъ послать за нимъ.
— Теперь,— сказалъ я,— существуетъ нсколько заговорщиковъ ‘вн’ форта, повидимому, въ Новомъ Лондон. Назови ихъ и опиши.
Онъ назвалъ и описалъ трехъ мужчинъ и одну женщину, всхъ, живущихъ въ главной гостинниц. Я сейчасъ же послалъ арестовать ихъ, и скоро они вмст съ полковникомъ были приведены въ крпость.
— Затмъ я желаю знать все, что касается твоихъ здшнихъ товарищей-заговорщиковъ въ крпости.
Онъ готовъ былъ надуть меня, но я предъявилъ ему таинственные лоскутки бумаги, найденные на двухъ изъ нихъ, и это произвело на него отрезвляющее дйствіе. Я сказалъ, что двое изъ нихъ въ нашей власти и что онъ долженъ назвать третьяго. Это его страшно испугало и онъ расплакался.
— О, пожалуйста не принуждайте меня! Они убьютъ меня на мст!
Я сказалъ, что все это глупости. У меня всегда найдется кто-нибудь подъ рукой, чтобы защитить его и, кром того, люди будутъ собраны безъ оружія. Я приказалъ всмъ новобранцамъ выстроиться. Тогда бдное, дрожащее, маленькое созданіе вышло и прошлось передъ всей линіей, стараясь казаться какъ можно равнодушне. Онъ сказалъ одно только слово одному изъ людей, и не усплъ и пяти шаговъ пройти дале, какъ тотъ уже былъ арестованъ.
Какъ только Уиклоу опять оказался съ нами, я приказалъ привести этихъ трехъ человкъ и, выставивъ впередъ одного изъ нихъ, сказалъ:
— Теперь, Уиклоу, не отступай ни на одну іоту отъ точнйшей правды. Кто этотъ человкъ и что ты знаешь о немъ?
Разъ зайдя такъ далеко, онъ пренебрегъ послдствіями, устремилъ глаза на солдата и началъ говорить прямо, безъ колебанія:— Его настоящее имя Джорджъ Бристоу. Онъ изъ Новаго Орлеана, былъ вторымъ помощникомъ на береговомъ судн ‘Капитоній’ два года тому назадъ. Отчаянный малый. Дважды отбывалъ двойной срокъ службы за убійство, въ первый разъ за убійство вымбовкой матроса, по имени Гайдъ, второй разъ за убійство лоцмана за отказъ поднять лотъ, что должно входить въ обязанности боцмана. Онъ шпіонъ и присланъ сюда полковникомъ, что бы дйствовать въ этомъ направленіи. Онъ былъ третьимъ помощникомъ на св. Никола, когда его взорвало въ окрестностяхъ Мемфиса, въ пятьдесятъ восьмомъ году и едва не былъ ‘линчированъ’ за ограбленіе убитыхъ и раненыхъ, во время перевозки ихъ на берегъ въ большой деревянной лодк, и т. д. и т. д. Онъ далъ полную біографію солдата. Когда онъ кончалъ, я спросилъ послдняго:
— Что ты на это скажешь?
— Не во гнвъ вамъ будь сказано, сэръ, это самая адская ложь, какую только можно придумать.
Я снова отослалъ его подъ арестъ и позвалъ остальныхъ. Результатъ тотъ же самый. Мальчикъ подробно разсказывалъ исторію каждаго, не задумываясь немало однимъ фактомъ, или словомъ. Но все, чего я могъ добиться отъ каждаго мерзавца, было негодующее отрицаніе и утвержденіе, что все это ложь. Они ни въ чемъ не захотли признаваться. Я отослалъ ихъ назадъ подъ арестъ и приказалъ привести одного за другимъ остальныхъ плнниковъ. Уиклоу разсказалъ про нихъ все: изъ какого они города и всевозможныя подробности объ ихъ участіи въ заговор.
Но вс они отрицали факты и ни одинъ изъ нихъ ни въ чемъ не признавался. Мужчины сердились, женщины плакали. Судя по ихъ словамъ, они были самые невинные люди съ запада и любили союзную армію больше всего на свт. Я съ отвращеніемъ опять заперъ всю шайку я еще разъ началъ исповдывать Уиклоу.
— Гд No 166-й и кто такой Б. Б.?
Но тутъ онъ уже ршилъ выдержать искусъ. Ни ласки, ни угрозы ничего больше не дйствовали. Время уходило. Необходимо было принять ршительныя мры, поэтому я подвсилъ его за кончики большихъ пальцевъ. Когда боль усилилась, онъ началъ кричать такъ, что я едва могъ выносить, но выдержалъ характеръ и очень скоро онъ взмолился:
— О, пожалуйста, спустите меня и я разскажу!
— Нтъ, ты прежде разскажи, потомъ я спущу тебя.
Каждая секунда была теперь для него смертельною мукой и онъ заговорилъ:
— No 166-й гостинница ‘Орелъ’, онъ назвалъ грязную, дрянную таверну у самой воды, прибжище обыкновенныхъ рабочихъ, матросовъ и разнаго подозрительнаго люда.
Я спустилъ его и спросилъ, какова была цль заговора.
— Взять сегодня ночью крпость,— отвчалъ онъ мрачно и съ рыданіями.
— Всхъ ли главныхъ заговорщиковъ я захватилъ?
— Нтъ, вы взяли всхъ, кром тхъ, которые должны сойтись въ No 166.
— Что означаетъ: ‘Помни ХХХХ?’
Отвта нтъ.
— Какой пароль въ No 166?
Отвта нтъ.
— Что значатъ эти ряды буквъ: ММММ и ФФФФ. Отвчай, или я опять тебя вздерну.
— Я никогда не отвчу. Я скоре умру. Теперь длайте со мной, что хотите.
— Подумай о томъ, что ты говоришь, Уиклоу! Это твое послднее слово?
Онъ отвтилъ твердо, безъ малйшаго колебанія въ голос:
— Послднее. Такъ же врно, какъ то, что я люблю мою оскорбленную страну и ненавижу все, что освщаетъ это сверное солнце, я скоре умру, чмъ открою эти вещи.
Я опять вздернулъ его за пальцы. Сердце надрывалось слушать крики бднаго созданія, но больше мы ничего не могли охъ него добиться. На вс вопросы онъ отвчалъ однимъ и тмъ же стономъ:
— Я могу умереть и хочу умереть, но никогда не скажу.
Намъ оставалось только махнуть на него рукой. Мы убдились, что онъ дйствительно скорй умретъ, чмъ разскажетъ. Поэтому его спустили и посадили подъ строжайшій надзоръ.
Нсколько часовъ ушло на телеграмму въ Высшій Департаментъ и на приготовленіе къ вылазк въ No 166.
Время было тревожное, ночь темная и холодная. Слухи разошлись и весь гарнизонъ былъ на-сторож. Караулъ былъ утроенъ и никто не могъ двинуться въ стнахъ форта и вн ихъ, безъ того, чтобы не быть остановленнымъ и не увидть поднятаго надъ головой своей мушкета. Однако, мы съ Уэббомъ тревожились мене, чмъ прежде: заговорщики должны были теперь находиться въ довольно стсненномъ положеніи, потому что столько ихъ коноводовъ было въ нашихъ рукахъ.
Я ршилъ во-время придти въ No 166-й, схватить Б. Б., дождаться на мст остальныхъ и, какъ только они явятся, захватить ихъ. Около четверти перваго утра я вышелъ изъ крпости съ полдюжиной храбрыхъ дюжихъ союзныхъ солдатъ. Уиклоу шелъ впереди, со связанными за спиной руками. Я сказалъ ему, что мы идемъ въ No 166-й и что если окажется, что онъ опять навралъ и провелъ насъ, то онъ долженъ будетъ все равно показать намъ настоящее мсто или потерпть вс послдствія.
Мы, крадучись, приблизились къ таверн. Въ маленькой контор горлъ огонь, остальная часть дома была темная. Я попробовалъ наружную дверь. Она подалась и мы тихо вошли, заперевъ ее за собой. Затмъ мы сняли башмаки, и я направился къ контор, Тамъ сидлъ нмецъ-хозяинъ и спалъ въ своемъ кресл. Я осторожно разбудилъ его и попросилъ снять сапоги и идти впередъ насъ, внушивъ ему въ то же время не произносить ни звука. Онъ повиновался безпрекословно, но былъ, очевидно, страшно напуганъ. Я приказалъ ему вести насъ въ No 166-й. Мы тихо, какъ кошки, взошли на три или четыре лстницы. Дойдя до конца длиннаго корридора, мы приблизились къ двери, сквозь стеклянную верхушку которой виднлся тусклый свтъ. Хозяинъ ощупалъ меня въ темнот и сказалъ, что это No 166-й. Я толкнулъ дверь, она была заперта изнутри. Я шепотомъ отдалъ приказъ одному изъ моихъ самыхъ дюжихъ солдатъ, мы налегли на дверь своими широкими плечами и однимъ натискомъ сняли ее съ петель. Передо мной мелькнула фигура въ постели, голова ея потянулась къ свчк, свтъ погасъ, и мы очутились въ совершенной темнот. Однимъ прыжкомъ я очутился на кровати и придавилъ колнями ея содержимое. Плнникъ мой свирпо барахтался, но я лвой рукой сжалъ его шею, что было большою помощью моимъ колнямъ. Затмъ быстро вытащилъ револьверъ, взвелъ курокъ и приложилъ холодную сталь къ его щек.
— Теперь зажгите кто-нибудь свтъ. Я крпко держу его.
Свтъ зажгли, пламя спички вспыхнуло, я взглянулъ на своего плнника и… клянусь св. Джорджемъ, это была молодая женщина!
Я выпустилъ ее и слзъ съ кровати, сильно сконфуженный. Вс глупо переглянулись другъ съ другомъ. Вс растерялись, такъ былъ неожиданъ и внезапенъ этотъ сюрпризъ. Молодая женщина начала плакать, закутавъ лицо одяломъ. Хозяинъ сказалъ смиренно:
— Моя дочь… Она сдлала что-нибудь нехорошее, nicht wahr?
— Ваша дочь? Она ваша дочь?
— О, да, она моя дочь. Она только-что вернулась изъ Цинцинати, немножко больная.
— Проклятіе! Этотъ мальчишка опять навралъ. Это не тотъ 166-й No, это не Б. Б. Теперь, Уиклоу, ты приведешь насъ къ настоящему 166, или… Батюшки, гд этотъ мальчикъ?
Сбжалъ! Врно, какъ дважды два четыре, и главное безъ всякаго слда. Положеніе было неловкое. Я проклиналъ свою глупость: мн бы слдовало привязать его въ одному изъ людей… но теперь поздно было разсуждать. Что же мн длать при настоящихъ обстоятельствахъ, вотъ въ чемъ вопросъ? За всмъ тмъ эта двушка могла быть и Б. Б. Я не врилъ этому, но нельзя же было принимать недовріе за доказательство. Поэтому я, наконецъ, посадилъ моихъ людей въ пустую комнату напротивъ No 166 и приказалъ хватать всхъ и каждаго, кто приблизится къ комнат двушки, и держать при себ хозяина подъ строжайшими надзоромъ впредь до новыхъ приказаній. Затмъ я поспшилъ назадъ въ крпость посмотрть, все ли тамъ въ порядк.
Да, все было въ порядк и все осталось въ порядк, я всю ночь не спалъ, чтобы удостовриться въ этомъ. Ничего не случилось и я былъ невыразимо радъ увидть занимавшуюся зарю и имть возможность телеграфировать въ военный департаментъ, что звзды и полосы нашего знамени продолжаютъ развваться надъ фортомъ Трумбуль.