Любезный Король.
Жанлисъ.
‘Встникъ Европы’, No 21—22, 1803
Любезный Король, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1803
Время на прочтение: 10 минут(ы)
(Сія новая историческая повсть Госпожи Жанлисъ лучше многихъ романическихъ сказокъ ея.)
Щастливъ Монархъ, умющій заслуживать краснорчивую хвалу великихъ Писателей! Еще блаженне тотъ Государь, котораго славятъ языкомъ простымъ и неискуснымъ! Похвалы, гремящія въ Академіяхъ и Лицеяхъ, не слышны вн городовъ. Остроумныя рчи и прекрасные стихи не удивятъ никогда многочисленныхъ жителей сельскихъ, и не могутъ имъ бытъ даже растолкованы, земледльцы не умютъ цнитъ творенія Генія: они умютъ только чувствовать благодяніе. Блескъ геройства не ослпляетъ ихъ: они его не видятъ. Не земледльцы, не пастыри даютъ Царямъ имя Великихъ, но только они могутъ называть ихъ Добрыми или Отцами народа. Сіи люди простодушные судятъ о Государ по ихъ состоянію, и длаютъ его безсмертнымъ своею благодарностію. Они не сочиняютъ похвальныхъ словъ, не вырзываютъ на мди и на золот, не умютъ даже и писать — но ихъ стонъ или благословеніе доходитъ до потомства врне книгъ и монументовъ, разрушаемыхъ временемъ, истребляемымъ войною. Статуя Генрика IV разсыпалась подъ ударами варваровъ, но еще слышенъ гласъ народный, благословляющій память его. Ничто не можетъ заглушитъ сего священнаго гласа, умилительнаго или страшнаго. Онъ есть вчный органъ истины, его слушаетъ Историкъ, и въ немъ заключается особенная исторія Царей добрыхъ, которая лучше всего изображаетъ ихъ. Въ сихъ народныхъ преданіяхъ забыты подвиги великіе и славные, но въ цлости сохранены дла человколюбія и добродушія. Довольно для нашей любви сердечной, a что безъ любви удивленіе? Чувство безплодное и нердко бдственное, ибо оно почти всегда раждаетъ зависть и злобу. Великимъ людямъ всего нужне добродушіе: естьли они не плняютъ сердецъ, то бываютъ предметомъ несправедливости и злословія.
Генрикъ IV былъ великъ и любимъ. Онъ насладился рдкимъ щастіемъ въ свт: полною славою (ибо любовь не иметъ зависти и не оспориваетъ достоинствъ), заслужилъ имя Великаго, и народъ именовалъ его добрымъ своимъ Генрикомъ. Малербъ и Вольтеръ славили Героя, a сельскіе жители еще и нын, Въ праздничные дни, поютъ веселую псню, сочиненную для него ихъ предками… Не могу ли и я присоединитъ слабаго голоса моего къ голосамъ сельскимъ? Для изъясненія любви и благодарности талантъ не нуженъ: надобно только чувствовать и любитъ.
Генрикъ IV, будучи Королемъ Наварскимъ, видлся въ Сен-Мексан съ тещею своею, Екатериною Медицисъ, которая вмст съ его супругою, Маргаритою Валуа, требовала, чтобы онъ удалилъ отъ Двора д’Обинье, насмшливаго, злословнаго и не рдко тщеславнаго, но умнаго, храбраго, чувствительнаго, душевно привязаннаго къ Королю и всегда имъ недовольнаго. Политика заставляла тогда Генрика уважать Екатерину, однакожъ ему не хотлось согласиться на ея требованіе. Что сдлалъ вамъ бдный д’Обинье? говорилъ онъ. — ‘Что сдлалъ? написалъ дкую сатиру на меня и дочь мою.’ — Не удивляюсь. — ‘По чему же?’ — По тому что онъ на всхъ пишетъ сатиры: y него такой вкусъ. — ‘Прекрасное извиненіе!’ — Разв д’Обинье не бранилъ меня за то, что я въ знакъ дружбы подарилъ его своимъ портретомъ? Другой не зналъ бы, какъ благодаритъ Короля за такую милость, a стихотворецъ нашъ отплатилъ мн эпиграммою. Въ другой разъ, будучи въ моей спальн вмст съ Лафорсомъ, и думая, что я сплю, онъ сказалъ въ полголоса: Генрикъ есть самой неблагодарной человкъ въ свт. Лафорсъ не вслушался, и спросилъ, что онъ говоритъ? Я приподнялъ голову и повторилъ слова его. Д’Обинье испугался, но мы остались друзьями’ — ‘Какъ можете терпть такую наглую дерзость?’ — Онъ нсколько разъ хотлъ умереть за меня. Любовь и почтеніе не перемняютъ характера: онъ ядовитъ на словахъ, но любитъ меня сердечно. — ‘А насъ ненавидитъ. Дозволите ли подданному явно смяться надъ вашею супругою и тещею? Однимъ словомъ, я требую, чтобы вы сослали его’ — Не могу отказать Вашему Величеству, но…. ‘Требую непремнно.’ — Признаюсь, что я не люблю ссылки. Не лучше ли хорошенько побранить его, a тамъ — простить? — ‘Простить? какая слабость!’ — Что длать? сердце мое любитъ прощать. — ‘Надобно обуздывать сердце.’ — Для чего же не наслаждаться такимъ истинно царскимъ удовольствіемъ’. — ‘Не льзя царствовать тому, кого не боятся.’ — Не должно царствовать тому, кого не любятъ’ — ‘Однимъ словомъ, хотите ли исполнитъ волю мою? сказала Екатерина съ великою досадою и съ повелительнымъ видомъ… Генрикъ задумался, и черезъ минуту отвчалъ: ‘Ваше желаніе исполнится. Завтра объявлю торжественно, что д’Обинье удаленъ отъ Двора…. Королевы обрадовались, изъявили Генрику живйшую благодарность, соразмрную ихъ ненависти къ д’Обинье, и въ тотъ же денъ ухали изъ Сен-Мексана.
На другой денъ, посл обда, Король въ присутствій всхъ знатныхъ сказалъ бдному д’Обинье, что Королевы на него жалуются, и что онъ приказываетъ ему немедленно оставитъ Дворъ. Д’Обинье изумился — минуты черезъ дв вышелъ изъ залы, будучи вн себя отъ досады — возвратился домой, веллъ людямъ своимъ готовиться къ отъзду и бросился на кресла… ‘Таковы Государи!’ думалъ онъ въ своемъ огорченіи: ‘можноли вритъ любви ихъ? А Генрика еще хвалятъ 5 называютъ добродушнымъ, твердымъ!.. Онъ таковъ же, какъ и другіе!.. A я любилъ его!… Вчера онъ ласкалъ меня, a нын выгналъ, и еще въ присутствіи всего Двора!… И единственно для того, что дв женщины, которыхъ онъ не любитъ и презираетъ, хотятъ моей ссылки!.. Разв надобно для сохраненія его милости, хвалитъ Вароломеевское кровопролитіе и поведеніе недостойной Маргариты, которая длаетъ стыдъ и безчестіе супругу?… Не самъ ли Генрикъ изъявлялъ мн свое омерзніe къ жестокосердію злобной и властолюбивой тещи своей? не открывалъ ли мн за тайну, что хочетъ развестись съ Маргаритою?… A теперь врнйшимъ подданнымъ и другомъ своимъ жертвуетъ ненависти сихъ Королевъ, его извстныхъ непріятельницъ?.. Нтъ, онъ никогда не любилъ меня!.. A кто могъ бы вообразитъ, что подъ видомъ такого любезнаго добросердечія, такой благородной откровенности, гнздится лукавство и притворство?’
Въ сію минуту явился посланный отъ Короля, сказать удивленному д’Обинье, что Генрикъ желаетъ ночью съ нимъ видться. Онъ былъ въ душ своей такъ озлобленъ, что сіе странное повелніе казалось ему знакомъ новаго нещастія. Гордый д’Обинье вообразилъ, что Королб хочетъ лишитъ его свободы, но не сметъ на то отважиться днемъ. Ему пришло на мысль спастись бгствомъ, однакожъ, подумавъ, д’Обинье ршился исполнитъ Королевскую волю и внутренно хвалился такою смлостію. Въ восемь часовъ вооружился съ головы до ногъ, взялъ шпагу, кинжалъ и два пистолета, завернулся въ плащъ, вручилъ Небу судьбу свою и пошелъ. У Дворца ожидалъ его человкъ, который веллъ ему итти за собою, не говорилъ боле ни слова, и велъ д’Обинье по темнымъ, узкимъ коридорамъ. Сія таинственность увеличила его безпокойство, ужасныя мысли, пугая воображеніе, казались ему бдственнымъ предчувствіемъ. Скоро жалкому д’Обинье послышалось, что вооруженные люди идутъ къ нимъ на встрчу: онъ невольно затрепеталъ, остановился и выхватилъ пистолетъ… Вожатой, не примтивъ того, шелъ впередъ, и Герой нашъ остался одинъ въ коридор, минуты черезъ дв, не видя никого, съ нкоторымъ стыдомъ спряталъ пистолетъ, и долженъ былъ итти ощупью. Проводникъ возвратился къ нему съ факеломъ, и ввелъ его наконецъ въ комнаты. Генрикъ встртилъ его съ распростертыми объятіями и засмялся. Д’Обинье долженъ былъ стыдитъся своихъ подозрній, взглянувъ на веселое лицо Короля. ‘Не правда ли, другъ мой,’ — сказалъ ему Генрикъ — ‘что тебя вели сюда какъ щастливаго любовника?’ …Ваше Величество! отвчалъ д’Обинье, я щастливе всхъ любовниковъ на свт, видя, что Государь не лишилъ меня своей милости. — ‘Ты конечно угадалъ истину, сказалъ добродушный Монархъ: вдовствующая Королева ненавидитъ тебя, надлежало исполнитъ ея требованіе или поссориться съ нею: чего не льзя мн теперь сдлать безъ великой опасности для всхъ друзей нашихъ. И такъ я далъ слово удалитъ тебя, она поврила, что могу жертвовать ей другомъ: не мудрено — Екатерина не знаетъ меня.’ — Ваше Величество! весь Дворъ считаетъ меня въ немилости. — ‘Нтъ, Морней, Биронъ, Лафорсъ и Крильйонъ не поврили тому, за что я искренно благодаренъ имъ, они отдали справедливость и мн и теб. Заслуги твои начертаны въ моемъ сердц: я знаю цну врности. Любезной другъ! мы всякой вечеръ будемъ видться, ты долженъ ночевать у меня, а днемъ скрываться. Это продолжится мсяцевъ шесть, посл чего снова явишься при Двор.’ — И такъ Ваше Величество уврены, что не начнете войны прежде шести мсяцевъ? Въ противномъ случа никакая ссылка не помшаетъ мн и въ день быть съ вами. Но чмъ же укоряетъ меня Королева? — ‘Великою нескромностію: ты искренно говорилъ объ ней.’ — Ей надлежало бы извинитъ меня. Люди, которые служатъ Вашему Величеству, привыкли говоритъ истину. — ‘Мн можно безъ досады слушать ее, но она весьма оскорбительна для Государей малодушныхъ. Д’Обинье! будь осторожне, оставь въ поко Королеву. Эпиграммы ничего не доказываютъ. Одна страница Исторіи, хладнокровно написанная, изобразитъ Екатерину лучше всхъ дкихъ сатиръ твоихъ.’
Д’Обинье, тронутый милостію Короля своего, могъ воспользоватъся его мудрымъ наставленіемъ и далъ слово отказаться отъ стиховъ — то есть, отъ сатиръ всегда колкихъ, но часто неосновательныхъ.
Д* Обинье ночевалъ во Дворц. Генрикъ привелъ его въ замшательство, спросивъ, для чего онъ такъ страшно вооружился? Ему оставалось выдумать басню, которой Генрикъ поврилъ. Сія тайность забавляла ихъ обоихъ, украшая дружбу главною прелестію любви. Но дни были не очень веселы для бднаго д’Обинье: ему надлежало проводитъ ихъ въ уединеніи. Король писалъ къ нему записки и присылалъ куропатокъ, имъ застрленныхъ, но такая милость не разгоняла его скуки. Мсяца черезъ два узнавъ, что прекрасная двица Лезе пріхала въ окрестности Мексана, онъ выпросилъ y Генрика дозволеніе хать къ ней, и явился въ дом ея въ вид изгнанника, давъ Королю общаніе никому не открывать ихъ тайны. Двица Лезе была сирота, богата, молода и зависла отъ Г. Рошфуко, своего опекуна и родственника. Д’Обинье любилъ ее страстно, не зналъ, какъ она расположена къ нему, и съ горестію увидлъ совмстника, опаснаго своею молодостію, красотою, знатностію и богатствомъ. Дампьеръ (такъ назывался сей любовникъ) веселилъ двицу Лезе блестящими праздниками. У д’Обинье не было денегъ, никто не хотлъ датъ ихъ въ займы бдному изгнаннику. Въ сей крайности онъ написалъ къ Генрику, который немедленно прислалъ ему большую суму, и сказалъ въ отвт, что другъ его не долженъ уступать въ пышности Дампьеру. Д’Обинье далъ великолпный балъ, на которомъ двица Лезе казалась отмнно веселою. Ободренный любовникъ торжественно потребовалъ руки ея, но Г. Рошфуко отказалъ ему, говоря, что онъ никогда не выдастъ племянницы за изгнанника. Сверхъ того опекунъ считалъ великія его издержки мотовствомъ, смшнымъ и неизвинительнымъ для человка, которому уже не льзя надяться на милость Двора. Пылкой д’Обинье въ досад и ревности хотлъ драться съ опекуномъ и совмстникомъ, но между тмъ вздумалъ изъясниться съ двицею Лезе. Не имя надежды, и воображая, что Дампьеръ ей нравится, онъ ршился бытъ смлымъ. Двица Лезе, удивленная его тономъ, смотрла на него и молчала. ‘Разумю это безмолвіе, говорилъ д’Обинье: я не имю щастія вамъ нравиться. Женщины любятъ красавцевъ, нжность, ловкость, способность къ музык, искусство танцовать’ ……. Вы описываете Дампьера? спросила съ улыбкою двица Лезе…. ‘Догадка ваша не удивляетъ меня, отвчалъ д’Обинье съ сердцемъ: легко узнать портретъ любовника.’ — Правда, что Дампьеръ гораздо лучше васъ лицомъ. — ‘Боже мой! кто съ вами не согласится? Знаю, что его красота едва ли уступаетъ вашей собственной, по крайней мр онъ самъ врно такъ думаетъ.’ — Естьли я люблю Дампьера, то безъ сомннія никто не осудитъ меня: онъ хорошъ и добронравенъ. — ‘Но я не похвалю умной женщины, которая выберетъ глупца.’ — Дампьеръ конечно не пишетъ сатиръ, за то онъ не въ ссылк, и не иметъ враговъ. — ‘Это слово гораздо ядовите всхъ бранныхъ стиховъ моихъ. Какъ! вы можете укорятъ меня нещастіемъ? — Имю на то основательныя причины. Такъ, государь мой, ссылка ваша кажется мн виною. — ‘Какое великодушіе!’ — Всего же непростительне быть насмшливымъ, злоязычнымъ. — ‘Еще лучше!’ — Выслушайте меня до конца. Скажу еще, что одна безразсудная можетъ любить такого страннаго, надменнаго, грубаго человка, какъ вы.— ‘Мн кажется, что вы могли бы избавиться отъ меня и безъ этой ужасной брани.’ — Къ нещастью, я не хочу отъ васъ избавиться! — ‘Какъ?’ — У меня дурной вкусъ: я безразсудна, и предпочитаю васъ доброму, прекрасному, любезному Дампьеру. — ‘Вы шутите надо мною!’ — Какъ бы хотла шутитъ!… Д’Обинье бросился на колни передъ нею…’ Я уврена, сказала она, что признаніе мое не удивляетъ васъ. Вы безъ сомннія думаете, что сердце мое отдаетъ вамъ одну справедливость. — Нтъ, нтъ! отвчалъ съ жаромъ д’Обинье: даръ любви есть всегда безцнное благодяніе!….
Д’Обинье, увренный въ склонности взаимной, еще боле влюбился въ двицу Лезе, но Г. Рошфуко былъ непреклоненъ, a бракъ не могъ совершиться безъ согласія опекуна. Д’Обинье снова обратился къ Генрику, который, вмсто отвта, написалъ прекрасное, ласковое письмо къ двиц Лезе, увряя, что ея любовникъ есть одинъ изъ первыхъ друзей его. Она обрадовалась не мене д’Обинье, который до глубины сердца былъ тронутъ милостію Государя: ибо Генрикъ дозволялъ показать сіе письмо опекуну. Въ восторг своемъ д’Обинье разсказывалъ многіе случаи въ доказательство Генрикова добродушія. ‘Однажды (говорилъ онъ) будучи безъ всякой основательной причины недоволенъ королемъ, я написалъ къ нему грубое письмо, въ тотъ же денъ удалился отъ Двора, и шестъ мсяцевъ сердился на моего благодтеля. Но мн грустно было жить безъ него. Отъ скуки я моталъ, вошелъ въ долги, не могъ заплатить ихъ и попался въ темницу. Король узналъ о томъ, и не имя денегъ, заложилъ брилліянты супруги своей, чтобы какъ можно скоре меня выкупитъ.’
Двица Лезе съ торжествомъ вручила опекуну письмо Королевское, но, къ чрезмрному ея изумленію, Г. Рошфуко не хотлъ вритъ, чтобы Король могъ съ такимъ жаромъ говоритъ о любви своей къ человку, имъ отъ себя удаленному. Д’Обинье вспыхнулъ отъ гнва, узнавъ, что его называютъ сочинителемъ подложныхъ писемъ, и слдуя своему нраву, клялся застрлитъ Г. Рошфуко, но двица Лезе уговорила его взятъ терпніе на два дни, и немедленно отправила курьера къ Генрику. Сен-Мексанъ былъ только въ шести миляхъ отъ города, въ которомъ она жила.
На другой денъ Г. Рошфуко, желая разлучитъ свою воспитанницу съ д’Обинье, повезъ ее за городъ къ одному родственнику. Дампьеръ вызвался хать съ ними.. Зная склонность двицы Лезе, онъ не думалъ уже ей нравиться, но не хотлъ показывать, будто страшится злобы совмстника, и для того все еще игралъ ролю влюбленнаго. Ввечеру они возвращались домой. Двица Лезе была въ горестной задумчивости. Она не имла отвта отъ Генрика и боялась, чтобы д’Обинье, лишась надежды, не вызвалъ на поединокъ Г. Рошфуко, терзалась раскаяніемъ, что вошла въ такое обязательство безъ согласія родственниковъ, чувствовала всю безразсудность молодыхъ людей, которые не умютъ предвидть гибельныхъ слдствій неосторожности.
Подъхавъ къ дому, двица Лезе съ изумленіемъ увидла, что онъ великолпно освщенъ, и вздумала, что Г. Рошфуко или Дампьеръ приготовилъ для нее праздникъ, но опекунъ съ искреннею досадою уврялъ, что такая глупость не свойственна лтамъ его, a Дампьеръ говорилъ, что онъ могъ бы сдлать ее только для женщины, расположенной платитъ ему за любовь любовью. Вошедши въ домъ, еще боле удивились: онъ былъ прекрасно убранъ и наполненъ знаменитыми гостями, которые сказали, что ихъ пригласили на балъ именемъ двицы Лезе. Въ отсутствіе Г. Рошфуко явилось съ разныхъ сторонъ множество художниковъ и работниковъ для украшенія комнатъ, вмст съ великимъ числомъ музыкантовъ. Опекунъ думалъ, что сія забава вымышлена расточительнымъ д’Обинье, тихонько бранилъ свою воспитанницу, принималъ гостей весьма неохотно и не могъ скрытъ внутренней досады. Двица Лезе безпокоилась и не знала, что думать, но была уже грустна мене прежняго, ибо концертъ и балъ не могли казаться ей дурнымъ предзнаменованіемъ. Дампьеръ смялся, шутилъ и готовился танцовать во всю ночь, онъ просилъ гостей въ залу, усадилъ всхъ дамъ и веллъ играть оркестру. Въ сію минуту съ великимъ стукомъ растворились двери: вошелъ человкъ въ сапогахъ и съ хлыстомъ въ рук — онъ верхомъ проскакалъ шестъ милъ, одинъ, безъ отдыху — это былъ Генрикъ IV!…
Явленіе Государя любимаго и славнаго, произвела волненіе въ зал, вс встали изъ почтенія, и для того чтобы смотрть на Генрика. Двица Лезе закраснлась, невольно воскликнула отъ радости и заплакала. Хозяинъ съ робостію приближился къ Королю. Генрикъ остановился и громко сказалъ ему: ‘Господинъ Рошфуко! до меня дошли слухи, оскорбительные для д’Обинье. Я спшилъ уничтожитъ ихъ и спасти честь моего друга.’ Общія рукоплесканія загремли въ зал, и двица Лезе готова была упасть къ ногамъ сего несравненнаго Короля, но онъ взялъ за руку хозяина и вывелъ его въ другую горницу. Тамъ Г. Рошфуко, предупреждая волю Государя, сказалъ, что онъ готовъ выдать племянницу за д’Обинье. Генрикъ добродушнымъ и милостивымъ отвтомъ своимъ успокоилъ его совершенно. Призвали двицу Лезе, которая съ чувствительностію изъявила Королю благодарность. Генрикъ свдалъ отъ ея посланнаго, что Г. Рошфуко вмст съ нею хотлъ на другой денъ хать за городъ: онъ воспользовался симъ случаемъ, веллъ сдлать въ ихъ дом вс нужныя приготовленія къ балу, и звать гостей именемъ двицы Лезе, a курьера остановилъ въ Сен-Мексан, чтобы онъ не открылъ его тайны.
Послали за д’ Обинье, но не велли сказывать ему о прізд Короля. Между тмъ возвратилисъ въ залу. Генрикъ былъ для всхъ любезенъ: плнялъ женщинъ своею веселостію, a мужчинъ ласкою. Дампьеръ, уже не печальный и даже влюбленный въ другую, бралъ искреннее участіе въ общей радости и безъ всякаго принужденія казался великодушнымъ. Д’Обинье явился, обратилъ на себя глаза всего собранія и съ радостнымъ изумленіемъ увидлъ Генрика, который, не смотря на тяжелыя шпоры свои, легко и пріятно танцовалъ съ двицею Лезе. Страстный любовникъ, врный другъ и подданный бросился къ ногамъ Государя. Король поднялъ его, обнялъ съ нжностію, и съ дозволенія опекуна сложилъ руки любовниковъ, въ знакъ вчнаго ихъ союза. Никто не могъ бытъ равнодушнымъ зрителемъ сего трогательнаго явленія, которое заставило всхъ еще живе чувствовать добродушіе Короля. Генрикъ пригласилъ гостей на свадьбу щастливаго д’Обинье, былъ на ней хозяиномъ, любезнымъ, привтливымъ и роскошнымъ. Вс ходили за нимъ, вс тснились вокругъ его, желая не себя показывать, но единственно видть и слушать Государя. Любовь принудила забытъ обряды и чины, удивлялись только его особ и характеру, которые затмвали самый блескъ Царскаго сана. Въ присутствіи Короля говорили объ немъ съ восторгомъ, не думая хвалитъ его
Двсти лтъ не прохладили сей любви пламенной, и внуки наши, подобно намъ, скажутъ, что такой Государь достоинъ былъ надтъ друзей и властвовать надъ французами.