ОХОТНИЧЬИ РАЗСКАЗЫ
Ф. А. АРСЕНЬЕВА.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи Н. Тиблена и комп.
1864.
ЛЯЙКОДЖЪ.
ЛЯЙКОДЖЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
Ляйкодж, Арсеньев Флегонт Арсеньевич, Год: 1864
Время на прочтение: 54 минут(ы)
Наступилъ срый, сырой, скучный мсяцъ сентябрь. Подкрался онъ въ этотъ годъ какъ-то незамтно: все было тепло и ясно, во весь августъ шли чудные лтніе дни, какъ вдругъ вмст съ сентябремъ круто свернуло на осень и загудлъ неумолкаемо сверный втеръ, загудлъ — и гудитъ себ не перемежаясь, крутитъ, перевиваетъ пожелтлые обвалившіеся листья и хлещетъ въ окна голыми втвями рябины, обивая кисти сплыхъ ея ягодъ. Хвойный лсъ, зеленвшій по ту сторону Вычегды, какъ-то почернлъ вдругъ и притуманился, и даже луговая пожня, раскинувшаяся такимъ широкимъ привольемъ за ркою Сысолой, зарябла какими-то грязножелтыми цвтами. Все завяло, засохло, опустилось, охохлилось. Вонъ детъ зырянинъ на двуколеск съ возомъ ячменныхъ сноповъ. Лниво, понуривъ голову, выступаетъ его тощая лошаденка. Лниво шагаетъ за нею и зырянинъ, принарядившійся по осеннему времени въ теплую шапку-ушанку, сшитую изъ молодыхъ оленятъ, извстныхъ подъ именемъ пыжиковъ и въ зипунъ изъ толстаго домашняго сукна коричневаго цвта съ искрой. За возомъ бжитъ клокастая исхудалая собака съ опущеннымъ хвостомъ, а за собакой какой-то вертлявый мальчуганъ въ дырявыхъ сапогахъ, изъ-за голенищей которыхъ трепещутся полосатые клочья зырянскихъ чулковъ. У повалившагося забора стоитъ корова что-то не въ дух, смотритъ пристально на почернвшую ботву картофеля въ огород да пожевываетъ. Надъ всмъ этимъ пасмурное, сердитое небо, съ изорвавшимися, точно посл драки, облаками, которыя несутся скоро-прескоро куда-то безъ оглядки. Мелкій ненастный дождикъ однообразно падаетъ на влажную землю, и, брызгая въ окна, пускаетъ по стекламъ извилистыя дорожки. Грустное, невыносимо тяжелое, гнетущее время! Куда ни посмотришь, везд все скучно, неприглядно, неопрятно.
Чу! скрипнула дверь: кто-то идетъ. Непремнно разговоръ начнется о погод, вотъ утшеніе! Или это Абрамъ? Пришелъ и остановился у косяка, заложивши руки за спину, врно на ум есть какая-нибудь затя.
— Что, Абрамъ, скажешь хорошенькаго?
— Да что сказать-то? ничего не скажу, все хорошо.
— Ужь будто ничего не скажешь! Видишь, погода какая мерзйшая: дождь мороситъ, втеръ свищетъ…
— Погода бы нешто! что намъ погода? пускай дождитъ! не сахарные…
— Не растаемъ! добавилъ я:— знаю, братъ, я твою пословицу, ужъ ты, наврно, что-нибудь затялъ! На охоту чай?
— Да пожалуй изъ-за погоды и все сиди дома, да точи веретена, а время-то что ни-на-есть лучшее и пройдетъ.
— Какое же это такое лучшее время?
— А хоть бы пролетъ гусей. Они теперя валомъ валятъ. Такія-ли стада летитъ гуся, что уму невообразимо!
— Ну такъ что же?
— Ничего, на печь не прилетятъ, хать надо на охоту.
— Вотъ какъ! А дождикъ-то, а втеръ-то, а холодъ-то?
— Это што…. Это все пустое, потепле однемся….
— Не знаю, Абрамъ, тяжело какъ-то подыматься въ этакую погоду, да и будетъ ли удача?
— Не знаю, какъ хотите, а задача быть должна, потому погода этакая сумрачная, гусь летитъ низко и отдыхаетъ часто.
— Такъ хать что-ли?
— Да подемте! что тутъ долго думать-то?
— Куда-же. Въ Нидзесъ что-ли?
— Зачмъ намъ въ Нидзесъ? Подемте въ Ляйкоджъ: тамъ мста не-впримръ притоманне и подборы лучше.
— Да тамъ, вдь, говорятъ, охотника много?
— Што охотника! зырянскія-то мшалки намъ не помха. Изъ ихнихъ дудокъ не много напиликаешь.
— А дождь-то?
— Опять дождь! Экъ васъ дождь-то пугаетъ, точно впервые!
— А лнь-то?
— А лнь-то оставьте на стул. Безъ нея обойдемся.
— Такъ хать?
— хать! отвчалъ утвердительно Абрамъ и выразительно тряхнулъ при этомъ головою.
— Ну, ужъ быть такъ, излаживай же лодку.
— Коли хать, такъ въ ночевку!
— Конечно въ ночевку, такъ и готовь, да проворне!
— Живо будетъ готово, излаживайтесь сами, а за мной дло не станетъ.— Абрамъ торопливо скрылся хлопотать объ отъзд.
Лниво поднялся я съ креселъ, на которыхъ такъ покойно и хорошо меня пригрло, и отправился начинять патроны. Вс они были перебиты и разрознены, надо было привести въ порядокъ, заряды увеличить, потому что стрльба предстояла дальняя, и набить нсколько патроновъ картечами для гусей. Пока я это все излаживалъ, входитъ Александръ Ивановичъ В., мой прошлогодній спутникъ въ охот на черныхъ утокъ.
— Что вы? на охоту?
— Да вотъ, все Абрамъ: говоритъ, гусей много набьемъ….
— А меня возьмете?
— Съ удовольствіемъ. Да вамъ можно-ли? мы вдь будемъ ночевать.
— Отчего же нельзя? Завтра праздникъ, можно.
— Ну, такъ демъ вмст, веселе будетъ.
— Такъ подождите меня: я сбгаю за ружьемъ, да за запасомъ, живой рукой ворочусь…
— Бгите, бгите! Подождемъ.
Александръ Ивановичъ убжалъ. Работа моя подвигалась понемногу впередъ. А дождь все гвоздитъ себ, да гвоздитъ въ окна, втеръ все свищетъ, да свищетъ, наводя на душу какое-то уныніе. Лучше бы въ такую погоду быть дома, въ мягкомъ кресл да въ тепломъ халат, передъ тлющимъ каминомъ!— скажетъ иной зажирвшій сиднь: а то поди, дрожи тамъ подъ дождемъ и холодомъ! Но, вдь не даромъ сказано, что ‘охота пуще неволи’. Хороша и покойна халатная жизнь, но въ груди охотника есть сила, которая неудержимо влечетъ его на открытую природу, не смотря ни на слякоть, ни на дождь, ни на злую вьюгу.
Скоро возвратился Александръ Ивановичъ, еще скоре изладился Абрамъ, позамшкался только я одинъ, но при пособіи В. и мое дло кончено было въ нсколько минутъ. Мы сли перекусить на дорогу. Къ столу явилась Діана, моя охотничья сука, отъ кровныхъ маркловскихъ собакъ.
— Все любуюсь на вашу собаку: что за стати! сказалъ Александръ Ивановичъ, съ трудомъ прожевывая бифштексъ, на который, помахивая хвостомъ, умильно поглядывала Діанка.
— Да, хороша, у стола только канючитъ, это несносно.
— Ну, это пустяки, это ничего! что, Діанушка? На охоту, на охоту подемъ, каналья! Вишь, какъ пересмениваетъ, работу чуетъ! Можно ей кусочекъ хлба?
— Отчего же нтъ? можно.
— Абрамъ, чай, съ своимъ Султаномъ подетъ?
— Не знаю, возьметъ ли онъ своего Султана, я думаю возьметъ. Абрамъ! Ты возьмешь Султашку?— спросилъ я своего ретиваго охотника, зашнуровывающаго чемоданъ, въ который взято было теплое платье для ночлега.
— Безпремнно возьму. Безъ Султашки никакимъ способомъ не обойтись въ теперешнее время, утку убьешь — не самому же лзть…
— А какъ мшать станетъ?
— Султашка-то? что-вы! да онъ даромъ что оболтусъ толстоголовый, а только что не говоритъ, что прикажешь, то и длаетъ.
— Ужъ будто что прикажешь, то и длаетъ?
— А вотъ, ужо сами увидите, не даромъ я его шпиговалъ.
— Что ваша собака, Александръ Ивановичъ?— обратился я къ В., у котораго былъ тоже псъ одного гнзда съ Султаномъ.
— Что моя собака! Горе, а не собака: не по слухмяна, блудня, и въ пол нтъ никакого иска.
— А какой знатный щенокъ былъ! изо всхъ! подите, вотъ, угадайте!
— Да у меня ее избаловали домашніе, а то, можетъ быть, и порядочная бы вышла.
— Какіе вы охотники! вмшался Абрамъ:— собаки не съ умли выходить. Вотъ у меня какой Микитка головастикъ, а вдь пріучилъ же къ длу. Старанье, батюшка, надо имть, да присмотръ, безъ этого никакая собака не будетъ путной.
— Да, теб хорошо разсуждать: у тебя только и дла-то, что охота, а тутъ уйдешь на службу — братишки маленькіе и поднимутъ возню съ собакой, всю перепортили, пострлы!
— Конечно, да все же своей заботливости мало: не на руки попала!— стоялъ на своемъ Абрамъ, всегда любившій подтрунить надъ неопытными охотниками и вплести въ свою рчь хвастливое слово.
Вышли. Сырой втеръ таково непріятно пахнулъ намъ въ лицо. Дождь пересталъ, только срыя облака низко тянулись надъ нашими головами, да вся даль какъ-то туманилась, будто задернута была дымкой, чрезъ которую мутно сквозили окрестности съ полями, лугами и темнющимъ лсомъ. На восток, на самомъ краю горизонта, просвчивалась голубая полоска неба. Абрамъ пристально посмотрлъ на нее и ршилъ, что оттуда непремнно къ вечеру разнесетъ, и завтрашній день будетъ ясный.
Сдернули лодку съ берегу, уложились, сли: я на корму, Абрамъ въ весла, а Александръ Ивановичъ по середин, на чемоданъ, собаки улеглись ему въ ноги.
— Черезъ Копанецъ? спросилъ Абрамъ.
— Конечно черезъ Копанецъ: ближе, придется лодку тащить, да не бда! отвчали мы.
Похали внизъ но Сысол. Быстрое теченіе воды, значительно поднявшейся отъ осеннихъ паводковъ, скоро повлекло нашу лодку, подгоняемую дружными веслами. Вотъ миновали мы инвалидные амбары съ полосатою будкою и мрно шагающимъ часовымъ, вотъ промелькнули мимо насъ жалкіе, искривившіеся два овинишка, срубленный на берегу Сысолы въ какія-то давнія времена лнивою рукою зырянина, вотъ и деревня Кулига, разбросанная затйливымъ безпорядкомъ по подгорью, вотъ и Вычегда… а тамъ, дальше, на высоко и круто приподнятомъ берегу ея мелькнула нижнеконская часовня! Пристально взглянулъ я въ эту мглу, въ которой едва замтно бллись стны часовни, а въ густомъ сромъ туман тускло свтился ея крестъ, и предо мной начали проходить живою толпою воспоминанія о недавно прожитомъ, прожитомъ всею силою молодости, съ полнымъ захватомъ жизни, и далеко далеко увели меня мои мысли…
— Что это, батюшка, куда вы правите? вдь надо вверхъ теперь подниматься! прервалъ мои разбродившіяся мечты Абрамъ, сильно загребая правымъ весломъ и поворотивъ такимъ образомъ лодку противъ теченія Вычегды, въ которую мы успли уже въхать.
Я спохватился, поставилъ лодку по направленію нашего пути, и мсто пріятныхъ воспоминаній осталось за спиною.
— О чемъ это вы такъ замечтались? спросилъ меня Александръ Ивановичъ.
— О быломъ и сует міра сего, отвчалъ я ему, невольно, но тяжело вздохнувши.
— Стоитъ! Что прошло, того не воротишь, а что идетъ, того не измнишь.
— Правда, объ этомъ-то именно я и думалъ, что прошедшаго не воротишь, а идущаго не измнишь.
— Такъ не для чего попусту и голову ломать, а вотъ, поболтаемте-ка лучше объ охот: хоть время какъ-нибудь скоротаемъ.
— А пожалуй поболтаемъ и объ охот! Вотъ Абрамъ можетъ что-нибудь намъ разскажетъ. Ну-ка, Абрамъ, разводи бобы!..
— Развелъ бы, да не о чемъ: все переговорилъ.
— Ужъ и не о чемъ! Покопайся въ памяти, авось что нибудь и найдешь, сказалъ Александръ Ивановичъ.
— Оно, конечно, какъ не найти. Разсказать разв о лисиц, что прошлой зимой изъ-подъ дула у меня улизнула?..
— Какая такая лисица? съ любопытствомъ спросилъ В.
— Хорошая лисица, чернобурая, изъ рукъ просто ушла, вспомнить не могу безъ болсти сердечной… да вдь вы слышали?
— Нтъ, не слыхалъ, сказалъ В., ну-ка разскажи,
А вотъ слушайте, какъ дло было. Весь великій постъ бродилъ я прошлый годъ за волками. Много ихъ было тогда: по городу шатались, собакъ съ крылецъ таскали. Въ двухъ мстахъ положены были у меня пропадины, на сторожку ходилъ, да хитры оченно: точно кто имъ скажетъ,— ни за что не придутъ въ ту ночь, когда сидишь, а посл придутъ безпремнно и пропадину сожрутъ всю, и кости растаскаютъ. Ставилъ я около притравы капканы, но и тутъ никакого толку не выходило, чуютъ желзо, что-ли, или постановка нечиста, только каждый разъ обойдутъ то мсто, гд стоитъ капканъ, и подойдутъ къ пропадин съ другой стороны, или вовсе не подходятъ, побродятъ только около, да и уйдутъ въ уйму. Опять раздирательные уды всилъ съ кусками говядины, и то вздорнымъ дломъ выходило: утренникъ такъ заморозитъ говядину, что вс уды на плотно свяжутся и вовсе не дйствуютъ. Такимъ-то манеромъ я и провозился дармя до пятой недли, не добывши ни на грошъ. Время подходило къ весн, тепле сдлалось, ночи стали такія звздныя, свтлыя, зори такія длинныя, ясныя.
Какъ теперь помню, въ воскресенье вечеромъ были у насъ гости, просидли за картами часовъ до двухъ. Вышелъ я ихъ провожать, слышу — воймя воетъ волкъ на Сысол, прямехонько противъ собора. Такіе тоны заунывные выводитъ, будто съ него, проклятаго, чортъ лыки деретъ. Я скоре за ружье (картечами давно приготовлено было), и побжалъ на голосъ. Добжалъ я до спуску, гд дорога на Оысолу черезъ рку идетъ, спустился до половины взвоза, и сталъ подъ навсъ сарая, который подъ горой-то стоитъ. Ночь была тихая, звздная. Видть можно было далеко, только противъ меня густая тнь падала на дорогу отъ сарая и застилала ее. Это-то мн всю статью и испортило. Вотъ, стою я этакъ подъ навсомъ-то и слышу волкъ гоняетъ что-то по Сысол: внизъ угонку сдлалъ, да заворотилъ, назадъ погналъ, потомъ опять внизъ, а тутъ опять вверхъ и все чуть мн, какъ взвизгиваетъ онъ и рется. Я съ мста не двинулся, не шевелюсь, жду, что будетъ дальше. Вдругъ вижу — по дорог-то, прямо съ этой стороны, какъ клубъ катится, несется ко мн что-то небольшое. А, думаю, собака! видно ее и гонялъ волкъ, вотъ и онъ вслдъ за ней пожалуетъ. Поднялъ ружье, взвелъ курки, дожидаюсь. Только эта собака какъ мятель поднялась по взвозу, пробжала мимо меня саженяхъ въ двухъ и сла не подалеку,— такъ шагахъ въ двадцати, но въ тни никакъ не можно было разсмотрть хорошенько, видно только было, что мордочка такая тоненькая, ушки востренькія, посматриваетъ туда подъ гору. Что за чудо, думаю: на соаку какъ будто не похоже, дай-ка я ее тяпну! Приложился, совсмъ хотлъ курокъ спустить, да опять раздумалъ: что же, молъ, убью я собаку, а волкъ сей часъ долженъ быть слдомъ за ней, только вспугаю его, вернется. Опустилъ ружье, да и мызгнулъ я этой собак. Какъ она услыхала мое мызганье,— повернула назадъ, да мимо меня опять подъ гору-то шмыгъ! а волкъ-то ей на встрчу прямехонько и выкатилъ, она видитъ что дло не минучее, какъ кинется съ дороги на-лво черезъ бугоръ снгу, хвостъ-то и развился, пушистый такой, толстый. Тутъ-то я и догадался, что это была лисица. Волкъ за ней прыжокъ, да такъ наддалъ, что вотъ чуть-чуть не слъ ей на шиворотокъ, въ это самое время я приложился по волку — бацъ! Откачнулся онъ въ сторону, палъ и началъ кататься. Я изъ другаго ствола,— осчка. Справился волкъ и утянулъ черезъ рку. Вотъ я скорй бжать домой (близко тутъ), ногъ подъ собой не слышу луплю, да самъ себя ругаю за просакъ: лисица въ шести саженяхъ сидла, сама въ руки давалась, и не съумлъ я дла обдлать! Какой я есть охотникъ!.. Мозжухой такого охотника прфвнчать. Прибжалъ домой, зарядилъ ружье, засвтилъ фонарь, и опять на то мсто гд стрлялъ волка. Освтилъ, вижу — кровь, и таково много, видно сильно поранилъ. Отлегло немного отъ сердца: хоть волка-то удорожилъ, и то добыча. Пошелъ я по слду — везд кровь, и не то, чтобы каплями, а такъ, дорожкой: видно струей била изъ раны. Версты я дв этакъ прошелъ. Во многихъ мстахъ волкъ катался, гд и лежалъ, и все кровь. Пересталъ я его слдить, оставилъ до утра, потому свчка въ фонар догорла, темно стало слды разбирать. Воротился домой, легъ, но не спалъ, съ ума не сходила лисица, все такъ и мечется въ глаза, какъ она бжала мимо меня, какъ сидла передо мной, какъ тнь эта проклятая отъ сарая помшала мн разсмотрть ее, какъ она побжала назадъ, прыгнула черезъ бугоръ, только хвостомъ своимъ пушистымъ подразнила, точно медомъ по губамъ помазала. Всю ноченьку пролежалъ въ дум, съ боку на бокъ ворочаясь и себя ругаючи. Лишь начало брезжиться, пошелъ я волка искать. Лыжъ хорошихъ въ тотъ годъ у меня не было: дло, вишь, вскор по прізд сюда случилось, не усплъ запастись, просто ходилъ на лямпахъ {Лямпами въ Зырянской сторон называются простыя лыжи, необитыя оленьей шкурой.}, а на нихъ сами знаете какая ходьба: чуть горка маленькая, сугробъ-ли — скидывай съ ногъ, да и ползи на четверенькахъ, потому нисколько не держатъ, не то, что заправскія лыжи, подбитыя оленьими кисами, на тхъ хоть на какую огромнйшую гору ползай, вершка не сдадутъ назадъ. Вотъ на этихъ самыхъ лямпахъ пустился я слдить волка. Верстъ шесть или семь прошелъ я съ того мста, гд вчера оставилъ его слдъ, и вс кровь урзная хлестала изъ него неперемежаючись, а въ коихъ мстамъ лежалъ, такъ снгъ до самой земли протаялъ отъ крови. Диву дался я, какъ онъ не подохъ окаянный отъ потери столька руды!.. И гд онъ только не шелъ: и косогорами-то, и въ буераки-то спускался, въ надуви залзалъ, сквозь чащи продирался. Тошно, видно, было сердечному, везд облегченья искалъ. Вижу, впереди два зорода (стога) сна стоятъ, слдъ прямхонько къ нимъ. Думаю, не залегъли онъ тутъ, дай брошу обходную лыжницу {Обойти кругомъ на лыжахъ.}! Только хотлъ я сдлать кругъ, а онъ и выскочилъ изъ огородовъ-то. Такіе прыжковъ десять отмахалъ, что какъ будто никогда раненъ не былъ, а потомъ таково легонько и покойно похрмалъ впередъ, оборачивая свою толстую голову на меня. Какой волчина былъ здоровенный! хвостище какъ помело волочится, лапищи, грудь! Стрлять было далеко, я прнударилъ за нимъ въ догонку, да нтъ, ничего не могъ подлать, уткъ. Такъ я слдилъ его до — поздка, съ наволоку сбилъ въ лсъ и оставилъ опять до утра. На другой день нашелъ я его на лежк, въ чащ, подъ выворотью, ужъ окоченлъ. Верстъ пятнадцать отошелъ онъ отъ того мста, гд я его вчера оставилъ, и протянулъ ноги. Тутъ я его, голубчика, оснималъ и на-радостяхъ возвратился домой съ добычей. Но пока я за волкомъ-то тратилъ время, другую добычу-то, дорогую-то, потерялъ: не мн досталась. Не хватило у меня догадки послдить хотя немного лисьимъ слдомъ съ того мста, гд я стрлялъ по волку, а штука-то такая вышла, что не отошла лиса пятидесяти саженъ, какъ дала кровь. На слдъ ея, день спустя, попалъ Никита изъ Тентюкова, охотникъ. Сдогадался онъ и давай слдить. Дошелъ только до первыхъ кустовъ, что за Сысолой, и нашелъ ее подъ елью подохшею. Конечно, другой бы честный человкъ не воспользовался, но, говорятъ, честь-то прежде почитали здсь, а теперь она не въ ходу: вишь честь не спсь, поклономъ ее не чествуютъ и держаться, значитъ, ея незачмъ, накладисто. А лисица-то вышла чернобурая, за тридцать цлковыхъ продалъ, нашему брату не шутка такія денежки. Досадно было, что добычей не попользовался. Однимъ выстрломъ двумъ зврямъ отходную проплъ, а на руки попалъ только одинъ, и то дешовый: за волка взялъ только три съ половиною цлковыхъ. Вотъ какъ иной разъ, батюшка, можно проштыкнуться и промнять кукушку на ястреба!
— Да, это ты ужъ маху далъ! Что бы теб было хоть немного пройти лисьимъ слдомъ? тмъ боле, если оба звря при выстрл были на одну мишень, не всть какая хитрость догадаться, что и лисицу могъ ранить! Жалко, братъ Абрамъ! съ участіемъ сказалъ Александръ Ивановичъ.
— Чего не жалко, батюшка! ужъ такъ ли жалко, что и сказать нельзя, да длать-то нечего: близокъ локоть, да не укусишь, чернобурая была…
— Ну хоть не чернобурая, сиводушка {Съ рыжеватостью и просдью.} можетъ. Чернобурая стоитъ рублей шестьдесятъ, и сто и полтораста бываетъ. Нынче объ ярмарк видлъ я пару чернобурыхъ лисицъ продавали… что за лисицы! Шерсть какъ шелковая, густая!
— Видлъ, да это выкормыши, выкормыши стоятъ дешевле, выкормыши дрянь противъ гульной! отвчалъ Абрамъ съ замтнымъ пренебреженіемъ къ искусственному откармливанью зврей.
— Что бы ты, Абрамъ, заговорилъ я,— попробовалъ лисенятъ поискать, да самъ бы занялся выкормкой? Вдь прибыльно!,
— Прибыльно, батюшка, да несвычно, возни съ ними много, а пуще отыскивать очень трудно, не нашихъ рукъ дло.
— Да, вдь, не боги же горшки длаютъ! возразилъ Александръ Ивановичъ:— какъ-нибудь отыскиваютъ.
— Знаю я, какъ и отыскиваютъ-то, да та статья, что мстъ здшнихъ не знаю. Кто ихъ вдаетъ, гд они здсь гнздятся. Хитрющій зврь, добавилъ Абрамъ.
— Да ты когда нибудь вынимывалъ-ли лисятъ-то? спросилъ Александръ Ивановичъ.
— Вынимать-то не вынималъ, а какъ длаютъ это, знаю, штука не то чтобы больно замысловатая. Зврь самъ скажетъ, гд у него гнздо, нора, значитъ: лисицы все въ норахъ щенятся. Искать ихъ надо по послднимъ настамъ, посл благовщеньяго дня. Въ нашей ярославской губерніи въ густомъ лсу лисьей норы не ищи, а гд-нибудь на споль, въ кустерькахъ, въ заврагахъ, или, тамъ, на берегу ручья, въ старой угольной ям. Здсь другое дло: или въ самую трущобу, въ ломъ, гд старыя деревья спустили корни и отпали большія выбило въ берегахъ весенней водой. Здсь въ такомъ мст ищи лисью нору! Версты полторы и дв не доходя, уже ты замтишь, что лиса гнздится гд-нибудь тутъ. Слды ея это обозначаютъ. Какъ она вылзетъ изъ норы и отправится на добычу, для дтокъ или тамъ для себя пропитанье искать, песокъ-то съ ногъ на снгу и останется: сейчасъ и видно, что гнздовка ходитъ, потому что самецъ не живетъ никогда по зимамъ въ норахъ, и холостая тоже не живетъ. Какъ найдешь такіе слды, и или къ нор. Отнорки {Побочные выходы.} вс забей наплотно, да и раскапывай. Лисята въ то время бываютъ у нея самые маленькіе, иной разъ вынутъ такихъ, что молочкомъ съ рожка приходится кормить, ну, а потомъ запрутъ въ сарай и бросаютъ разную живность: тутъ ужъ дло нетрудное. Только надо, чтобы сарай съ поломъ былъ, а то непремнно подкопаются подъ стну и дадутъ тягу. Когда выкунютъ и вычистятся совсмъ по зимнему (около рожества это бываетъ), убиваютъ и тащатъ на продажу, но ужъ выкормыши выкормыши и есть, сейчасъ имъ различіе найдешь: шерсть не мягкая и не ровная, подбрюшье жидковато, хвостъ закомелистой. То-ли дло словленная лисица! Не въ тснот какой-нибудь выросла! Вишь у Бога сарай-то какой: глазомъ не окинешь!
— Оно конечно бы такъ, Абрамъ, сказалъ В.,— но вдь ловить-то ихъ, окаянныхъ, бдовое дло, хитрый зврь!
— Зврь хитрющій, и говорить нечего, но и между зырянами есть такіе истошники, что найдутъ только слдъ лисы, ужъ и ихняя. Ловли тутъ никакой не надо устраивать: капканы, петли, кляпоы или, тамъ, западни какія, хлопушки, ямы ни къ чему на лису не пригодны, она въ нихъ не пойдетъ ни за какіе здобники. Надо дйствовать отравой, но и тутъ все со сноровкой, а не то — чтобы такъ, спроста, напихалъ мышьяку или сулемы въ кусокъ говядины, да и бросилъ,— нтъ, она эдакъ не возьметъ ни за что, этимъ ее не подднешь,— воровата. А, вишь, какъ надо: нашелъ лисій слдъ и длай лыжницу {Сдлать лыжницу — пройти на лыжахъ по прямой линіи до извстнаго пункта.}. Все ужъ посл и ходи по ней, слдовъ не клади много, а то сейчасъ звря отвадишь, сдается отъ этого мста прочь. По обимъ сторонамъ лыжницы накидай кусочковъ говядины, да подальше отбрасывай, и кусочки чтобы были маленькіе, въ орхъ грецкой — не больше. Можно, пожалуй, бросить и пропадину, только небольшую. Иной вворотитъ цлую лошадь и кормитъ звря до отвалу. Плохая тутъ задача бываетъ. Зврь-то привадится, объ этомъ и говорить нечего, да взять-то его не возьмешь: на отраву онъ не кинется,— и безъ нея много говядины, въ капканъ не попадетъ, хоть на часто наставь ихъ около пропадины, такъ знатно обойдетъ, что только руками разведешь, будто при немъ было ставлено, или, тамъ, кто сказалъ ему, что вотъ, молъ, тутъ капканъ стоитъ. Особо мастерица на это россомаха: той хоть на тропу {Постоянная дорога звря отъ логовища къ корму.} ставь,— отвернетъ отъ капкана въ сторону, такое чутье сильное! Одинъ разъ у меня что россомаха сдлала: шла по троп таково смло (пороша была въ ночи, видно было по слдамъ), дошла до капкана и остановилась, поприсла, да какъ махнетъ черезъ — и прямо къ пропадин, нажралась и опять также. А ужъ какъ чисто было поставлено! И лапки были выдланы на снгу, и около лапушечкой сровняно и подметено, самому трудно узнать, гд стоитъ капканъ. Вдругорядь россомаха не дошла аршина два, начала выгребать снгъ, и такъ подрылась подъ капканъ, проклятая, что онъ весь на всу очутился и сдалъ. Такъ поди вотъ и лови ихъ!
— Желзо чуетъ! замтилъ Александръ Ивановичъ.
— Какъ ей чуять-то, диковина! Каждый день обтираешь капканы пихтой и ставишь не голыми руками. Ужъ такой смысленный зврь! Ничмъ другимъ его не возьмешь, какъ отравой. Лиса тоже. Накидалъ кусочковъ около лыжницы, и посматривай этакъ черезъ день, беретъ ли? Сперва лиса будетъ ходить около лыжницы несмло, потомъ начнетъ выгребать куски изъ снгу и сть. Опять ей новыхъ подбрось, да кусочка два вмст съ другими отравы. И брось ихъ такъ, чтобъ пали на пустое мсто, а не около куста или дерева. Случись вточка или былиночка тоненькая, гд падетъ кусокъ, конечно лисица ужъ не возьметъ. Но и въ томъ есть хитрина, какъ отраву приготовить. Не всякому это извстно, а промежь зырянами есть такіе дошлые люди, что съумютъ статью эту обдлать на издивленье. Берутъ сулему что ни-на есть самую лучшую, и въ воскъ или сру завертываютъ — не знаю наврное, а потомъ какъ-то заливаютъ въ масло. Шаричекъ будетъ величиною съ каленый орхъ. Такъ и бросай его вмст съ кусками говядины, отъ лыжницы эдакъ саженъ на пять. Ужъ лисица тамъ найдетъ по духу безпремнно, и коли съла — врная добыча: иди и ищи по слду. Саженъ сто отойдетъ, начнетъ кровь изъ себя выбрасывать: забрало значитъ, скоро ляжетъ. Но бываетъ и такъ, что уйдетъ верстъ на двадцать и на тридцать, особенно если отрава попала въ сытый желудокъ, и потомъ ужъ издохнетъ. Россомаха еще дальше уходитъ, та выносливе.
Пока длились разсказы Абрама, мы огибали песчаный мысъ лваго берега Вычегды. Мысъ этотъ прибавлялъ намъ рчнаго пути версты на четіре и состоялъ изъ наноснаго крупнаго хряща, положеннаго грядами, обросшими тощими кустиками сверной ивы, молодые, голые побги которой сквозили на снгу какъ тонкая растянутая сть. Такіе мысы, или правильне сказать отмели, не прерываются по Вычегд. Переходя то на ту, то на другую сторону, они съ каждымъ годомъ наростаютъ все боле и боле, заставляя рку мнять свой фарватеръ, а въ нкоторыхъ мстахъ образовывать и цлые острова. Замчаніе Абрама о погод оказалось справедливымъ: день въ самомъ дл началъ разгуливаться. Весь восточный бокъ неба совершенно очистился отъ облаковъ, туманная мгла разсялась и явственно выступила окрестная даль съ темною, непрерывною массою лса. По лвому берегу рки разстилались пожни, прорзанныя во многихъ мстахъ глубокими логами, идущими параллельно рк. Судя по форм этихъ логовъ, по ихъ развалистому ложу, не трудно догадаться, что они обязаны своимъ существованіемъ своенравному теченію Вычегды.
Не богата красами здшняя сверная природа: широкая извилистая рка въ плоскихъ берегахъ, направо лсъ, налво тоже лсъ безъ конца. Кой-гд разбросаны луга, по нимъ разбросаны кустарники, вдали виднъ нагорный берегъ Вычегды, а на немъ снова тотъ же темный лсъ. Изрдка встртятся дв-три березы, стоящія гд-нибудь особнякомъ на берегу небольшаго озера, затянутаго водорослями, дв, три плакучія ивы, въ полулежачемъ положеніи, съ раскидистыми вершинами, да нсколько тощихъ рябинокъ съ красными кистями ягодъ. Вотъ и вся картина!
Показался Копанецкій перешеекъ, черезъ который мы должны были тащить лодку. Мы перевалили на другую сторону Вычегды и похали подл самаго берега. Здсь теченіе рки безпрестанно прерывалось маленькими водоворотами и заводями отъ неровностей крутаго берега, острыми углами вдавшагося въ рку. Лодка наша, вплывши въ заводи, пошла свободне и скоре, только по временамъ набгала она на струю, бившую съ какого-нибудь остраго мыса, и ее отбрасывало быстриною назадъ, но отъ трехъ, четырехъ дружныхъ ударовъ веселъ она снова попадала на спокойную воду и легко летла вверхъ. Такъ добрались мы до волока, прохали нсколько десятковъ саженъ небольшимъ заливомъ и подняли лодку на берегъ. Тащить приводилось сажень сто. Мы перетянули это пространство въ три пріема, подкладывая подъ лодку палки и тонкіе обрубки кряжей, по которымъ она катилась довольно легко и скоро. Съ другой стороны волока былъ тоже заливъ, нсколько глубже перваго, въ него и спустили мы лодку. Отъ залива до залива чрезъ волокъ шла извилистая рытвина, промытая какъ видно переваломъ воды во время весеннихъ разливовъ. Нтъ сомннія, что чрезъ нсколько десятковъ лтъ Вычегда пробьетъ себ этою рытвиною цлый рукавъ, сокративъ свой путь верстъ на двадцать. Такихъ сокращеній въ своемъ теченіи эта прихотливая рка уже сдлала много, отская мысы и образуя изъ нихъ острова. Такъ произошелъ островъ, находящійся противъ города Устьсысольска и имющій въ окружности около двадцати пяти верстъ. Здсь Вычегда прорыла рукавъ въ Сысолу, соединившись съ послднею выше ея устья шестью верстами.
— Вотъ и Ляйкоджъ! сказалъ Абрамъ, указывая на противоположную сторону рки, когда мы выбрались изъ залива и выхали на Вычегду, по рк было бы верстъ около тридцати, а чрезъ Копанецъ близехонько. Вонъ и баня: видите на пригорк стоитъ, подъ сосной? Тутъ ночевать будемъ.
— Что за баня? да и къ чему она здсь? спросилъ я Абрама.
— Баня не баня, а просто избенка съ каменкой, для ночлега зырянами сдлана, а только такъ она прозывается баней, вотъ увидите.
Мы спустились внизъ по теченію саженъ сто и передо мною открылся весь разрзъ мстности, которая слыветъ здсь подъ названіемъ Ляйкоджа. Это широкій плоскій мысъ, обращенный подъ пожню и изрзанный на часто продольными логами, берега которыхъ то круто приподняты, то развалисты, какъ у блюда. Мстами по пожн прошли полоски еловаго лса, съ смсью рябины и осины, послднія ярко краснли осеннею листвою на черномъ фон хвои. Прямо черезъ мысъ, между прогалинами лса, сквозило верхнее плсо Вычегды, длавшей въ этомъ мст крутой полукругъ. Основаніемъ своимъ мысъ Ляйкоджа упирался въ крутой увалъ, поросшій большимъ сосновымъ лсомъ. Такой же увалъ виднлся на другомъ берегу рки. Между ними образовалась лощина, посредин которой крючила Вычегда. Взглянувъ попристальне на такую мстность, не трудно догадаться, что увалы были первоначальными окраинами береговъ Вычегды, а долина дномъ ея, выступившимъ на степень суши въ позднйшія времена, Таковы прибрежья почти всхъ сверныхъ ркъ. Двина, Мезень, Печора имютъ подобныя же параллельныя гряды возвышенностей, нын они отстоятъ на нсколько верстъ другъ отъ друга, но безъ сомннія прежде омывались струями этихъ ркъ, которымъ они служили берегами въ эпоху высокаго стоянія водъ.
Скоро перемахнули мы чрезъ рку, спустились по противоположному берегу около четверти версты, захали въ небольшой заливецъ и пристали къ тому пригорку, на которомъ подъ раскидистою густою сосною пріютилась крошечная избенка, срубленная на скорую руку. Собаки весело выскочили на сушу и начали строить козлы, радуясь, что наконецъ кончили долгій искусъ неподвижнаго сиднья въ лодк. Абрамъ сбросилъ весла, бережно, съ признаками особеннаго уваженія вытащилъ свое ружье изъ чехла, отеръ его полою, хотя оно этого не требовало, потому что было совершенно чисто, пощупалъ въ выход дула пальцемъ, крикнулъ, промолвивъ: ‘ружьецо, смертодавчикъ, догоняло сердечный, не выдай!’ поставилъ его къ сосн и предложилъ намъ помочь ему вытащить находящуюся въ лодк поклажу, что сейчасъ же и было исполнено.
Во время нашего перезда до Ляйкоджа мы видли не одно стадо летящихъ гусей. Пока день былъ пасмуренъ, вереницы ихъ тянулись низко, пробираясь между вершинами деревъ, какъ будто выплывая изъ глубины лса. Но по мр того, какъ погода прояснялась, какъ напало проглядывать и пригрвать солнышко, стаи гусей поднимались все выше, летли быстре и стройне, звонко оглашая воздухъ своимъ металлическимъ говоромъ. Каждую стаю Абрамъ далеко провожалъ глазами и заране опредлялъ ей мсто ночлега.
— Вотъ эти, говорилъ онъ, на Сидоръ-Вичъ опустятся, а эти на Бломъ Бору жировать будутъ. Посмотрите, эка стая-то! на версту растянулась, въ Систы-Божъ летитъ, тамъ ночевать нарохтится!
— Да почему ты знаешь, гд какая стая сядетъ? спрашивалъ Александръ Ивановичъ.
— По полету видно.
— Какъ же можно по полету видть?
— Да ужь видно! отвчалъ на подобные вопросы обыкновенно уклончиво и коротко Абрамъ.
Но предреканія Абрама чаще всего не сбывались, и гуси садились вовсе не на т мста, которыя онъ имъ указывалъ. Впрочемъ онъ этимъ нисколько не смущался: ‘не сли на Сидоръ-Вичъ, ну такъ значитъ полетли дальше, въ Нидзесъ, тамъ отдыхи длать будутъ,’ обыкновенно ршалъ онъ дальншій вопросъ о будущемъ притон летящей стаи.
Я полюбопытствовалъ заглянуть въ хату: маленькія дверцы, сколоченныя щиткомъ и укрпленныя на деревянныхъ петляхъ, визгливо заскрипли и на меня пахнуло какимъ-то вонючимъ, затхлымъ воздухомъ и запахомъ копоти, которою покрыты были стны и потолокъ ночлежной зырянской бани. Согнувшись въ три погибели, я пролзъ въ дыру дверецъ и очутился въ тсной клтушк, съ отдушиной вмсто окна и съ грудою мелкаго булыжника, сложеннаго въ безпорядк въ уголъ, вмсто печи. Противъ дверей устроены были нары, аршина въ полтора шириною, на нихъ валялось сно, тощая подстилка ночлежниковъ, перетертая отъ долгаго употребленія въ труху. Вотъ и все внутреннее содержаніе и удобство дырявой и грязной хаты, скоре похожей на хлвъ, чмъ на баню.
— Почему же это названо баней, Абрамъ? допытывался я посл осмотра ночлежной клтушки, находя названіе бани вовсе для нея неумстнымъ.
— Да потому и названо, что каменка въ углу есть, видли? Зырянскія бани, гд парятся, точнехонько такія-же крошеваточныя подгузки: десятокъ на одной плши умстится. Полокъ подъ потолкомъ, а въ углу груда камней, сожгутъ три, четыре полна на нихъ, накалятъ, бросятъ на паръ, запрутся и жарятся пихтовыми вниками. Часа черезъ два тепло все выйдетъ, сдлается поморозня, ну тогда опять калить каменку, такъ и пробавляются. Такое же дло и здсь: зимой или, тамъ, по глухой осени, застигнетъ зырянина нужда ночевать,— придетъ онъ въ ночлежную баню, накалитъ каменья, самъ задыхается отъ дыму, когда топится избенка, ничкомъ въ это время на нарахъ лежитъ, или дожидается за дверьми, пока протопится и дымъ повытянетъ, а потомъ закупоритъ окна, затворитъ двери на-плотно, и на боковую! Сначала теплота сдлается такая, что хоть въ нагомъ тл спи, но къ утру безпремнно выстынетъ, и случается такъ, что цыганскій потъ до костей проберетъ. Вотъ, вдь, лсная сторона здсь считается, строеваго не оберешься, а банишки сдлать лнь, овинишки сколочены на скорую руку и кое-какъ теньзятъ, да и жилыя-то избы построены такъ, что смхъ въ люди сказать. Тунеядливый народецъ эти зыряне, нерачивъ больно, акуратности въ жизни никакой нтъ и окромя того, что безтолковъ…
— Коли пріхали, Абрамъ, такъ надо за дло приниматься, лясы-то точить здсь нечего, пора ужь, вечеръ скоро! прервалъ Александръ Ивановичъ словоохотливость нашего неистощимаго разскащика.
— А вотъ сейчасъ сложимъ поклажу, да и маршъ въ разныя стороны. Давайте-ка сюда чемоданъ-то!..
Абрамъ залзъ въ баню, мы съ трудомъ протискали къ нему чемоданъ сквозь узкое отверстіе дверецъ и подали туда же самоваръ и корзину съ припасами. Онъ все это запихалъ подъ нары и прикрылъ сномъ.
— Вотъ и совсмъ. Вы куда пойдете?
— Мы здшнихъ мстъ не знаемъ, ты намъ растолкуешь, отвчалъ я.
— А по моему разумнью вотъ какъ: я поду на ту сторону, особнякомъ отъ васъ, чтобъ не мшать. Вамъ идти въ мысъ къ Вычегд: тамъ много озеръ найдете, утки есть, да и гуси мстами пристаютъ. Александру Ивановичу идти къ лсу, тутъ около опушки лощина идетъ, по ней тоже озера, утокъ много. Дальше по лощин пойдете, песокъ къ Вычегд будетъ, гуси каждый разъ тутъ стануютъ, а въ лсу водятся рябчики. Дудка съ вами есть?
— Какъ же, есть, только сиповато что-то пищитъ, отвчалъ Александръ Ивановичъ.
— Вотъ, возьмите мою, хорошая. Да коли найдете выводокъ рябчиковъ, не разганивайте ихъ очень, хорошенько разглядывайте: они съ подъему садятся низехонько: всхъ перебить можно, а какъ будете съ дерева на дерево перегонять, въ вершину забьете, ничего не подлаете. Гусей опять найдете, осторожне подбирайтесь. Этотъ народецъ вороватый, мигомъ оглядитъ. Ну, теперь съ-богомъ, да рано не возвращайтесь: по зар-то самая лучшая охота и будетъ, до-позда надо быть въ пол. Ономеднись, совсмъ ужъ темно было, мишени не видать, я убилъ гуся.
Изладившись, мы пошли по указаніямъ Абрама, который, отчаливъ лодку и усадивъ въ нее своего Султашку, началъ торопливо переправляться на другую сторону Вычегды.
— Александръ Ивановичъ! закричалъ я своему товарищу, отошедшему отъ меня уже шаговъ на сто:— вдь Абрамъ-то насъ надулъ!
— Какъ надулъ? спросилъ тотъ остановившись.
— Да вдь онъ, плутъ, похалъ на ту сторону потому, что гуси, должно быть, здсь не садятся, а все тамъ.
— Не можетъ быть, садятся и здсь: посмотрите, какое мсто!
— А вотъ увидите, что надулъ, впрочемъ пойдемте.
— Эй, Александръ Ивановичъ! Александръ Ивановичъ! раздался голосъ Абрама, подъзжавшаго уже къ другому берегу Вычегды:— держитесь все такъ, чтобъ солнце-то въ правое ухо било! чтобъ все въ правое ухо! А вы, закричалъ онъ мн,— чтобъ вс въ затылокъ, въ затылокъ-бы солнце-то!
— Ладно! отвчали мы и разошлись.
Параллельно съ Вычегдой, на моемъ пути, тянулся глубокій логъ, наполненный водой. Правый берегъ лога былъ крутъ и оканчивался хребтомъ или валомъ, за которымъ была лощина, на столько низкая, что могла скрывать свободно идущаго по ней человка. Я направился по этой лощин, по временамъ выходя на хребетъ и высматривая на логу утокъ, но, къ моей досад, ничего не могъ оглядть на узкой лент мутной воды, тянувшейся отъ меня въ даль версты на полторы и пропадавшей тамъ въ какомъ-то кочковатомъ болот. Собака моя шла по лощин и искала, но лниво, она видимо скучала отсутствіемъ дичи. Такъ прошелъ я около версты. Выглянувши изъ-за хребта въ послдній разъ на логъ, я увидалъ, въ самомъ конц его нсколько черныхъ точекъ. Сначала принялъ я ихъ за кочки, но потомъ, посл внимательнаго разгляднья, убдился, что это были утки. Подойти къ нимъ изъ-за вала было удобно и ловко, я подкрался на самую близкую дистанцію и, держа ружье наготов, поднялъ голову. Штукъ шесть или семь кряковней рылись на берегу, въ грязи, и съ десятокъ плавало ихъ на вод, безпрестанно въ нее кувыркаясь. Оглядвши меня, утки всполошились и вытянулись. Я выстрлилъ въ тхъ, которыя сидли потрудне. Дв остались на мст, вс остальныя поднялись и полетли въ разсыпную, такъ что, сдлавши второй выстрлъ въ угонъ, на лету, я убилъ только одного кряковня. Удачное начало охоты меня потшило: осенняя утка, когда и самецъ и самка, совершенно перелинявши, успли одться въ свое перо, очень жирна и можетъ считаться всегда за хорошую добычу, которую не побрезгаетъ никакой егерь.
Подобравши утокъ, я пошелъ дале уже по низменности самаго лога, перешедшаго въ ржавое болото, или, лучше сказать, паточину, съ мелкимъ кочкарникомъ и мочевинами, поросшими тонкой осокой. Именно такого мста давно я искалъ въ здшнихъ окрестностяхъ. Подобное болото — истинное наслажденіе для охотника на красную дичь, такъ рдкую на здшнемъ далекомъ свер. Бекасъ, дупель, гаршнепъ, курохтанъ, при своихъ перелетахъ въ теплыя страны, большими высыпками опускаются на ржавыя мочевины на роздыхъ, и живы въ моей памяти т счастливыя поля, когда, бывало, въ ярославской губерніи, попавши на подобный высыпокъ, по пятидесяти выстрловъ выпускалъ я въ нсколько часовъ, наполняя ягдтажъ голенастиками. Зырянская же сторона не дала мн подобнаго удовольствія ни разу.
Я радъ былъ встртить хоть мстность съ тми признаками, которые указываютъ на присутствіе красной дичи. Діанка, вступивши въ болото, тоже какъ будто ожила и перемнила искъ. Вотъ она начала длать крутые вольты, вотъ потянула и картинно остановилась. Сорвался бекасъ и, привтствуемый двумя выстрлами, перемстился на другой конецъ лощины. Опять стойка — гаршнепъ, убитъ, три, четыре вольта, снова стойка, тоже гаршнепъ и этотъ убитъ. Изъ густаго хохолка осоки поднялись вдругъ два курохтана: одинъ спущенъ на повалъ, другой повалился съ перешибеннымъ крыломъ. Дале — еще бекасъ, еще курохтаны, гаршнепы, и я, не пройдя и половины болота, выстрлялъ весь мой запасъ мелкой дроби. Принялся за крупную, но тутъ начались безпрестанные промахи, дичь полетла, собака стала горячиться, надо было кончить безполезное пуханье, я вышелъ изъ лощины на высокій крутой горбъ, которымъ оканчивалась здсь окраина лваго берега Вычегды, и слъ отдохнуть.
Предо мною открылся удивительно знакомый видъ. Широкая рка величаво и спокойно катила свои воды. Круто поворачивая за острый мысъ, обросшій густымъ еловымъ лсомъ, она вдругъ пропадала на довольно значительное пространство и потомъ, выбжавши снова на первое свое направленіе, свтилась своею глянцовитою поверхностью уже вдали, нсколькими верстами ниже. На другой сторон рки возвышался пригорокъ, обросшій курчавыми кустиками, съ одной стороны онъ постепенно понижался и переходилъ въ ровную, гладкую пожню со множествомъ зырянскихъ зородовъ, съ другой обрзывался крутымъ оврагомъ, который рзко упирался въ Вычегду, образовывая по обимъ сторонамъ своимъ остроконечные холмы. Подъ голового праваго холма, подъ высокою курчавою березою, пріютилась маленькая бревенчатая лачужка, съ крышею на одинъ скатъ. Все это было чрезвычайно мн знакомо, точно такую же мстность я видлъ, но гд и когда — никакъ не могъ припомнить. Вотъ ясно, отчетливо рисуется въ моей памяти такая же широкая рка, тотъ же темный лсъ, изъ котораго она выходитъ, тотъ-же холмъ, тотъ же оврагъ, даже береза, даже старая хижина и закатъ солнца, сквозь рдкую занавсь тонкихъ облаковъ блдно освщавшій своими послдними лучами бдную, но мягкую въ очертаніяхъ, скромную въ краскахъ сверную картину.
Но гд же, когда же я видлъ эту картину? Дакъ ни силился я допытать свою память, какъ ни ломалъ я голову, ршительно не могъ вспомнить. Должно быть подобная мстность удержалась во мн изъ давно-прошедшаго, изъ далекаго, но всегда живаго и впечатлительнаго дтства. Иначе я припомнилъ бы по той очень естественной и простой причин, которая кроется въ зрломъ возраст, когда на все окружающее смотришь сознательне.
Наступили сумерки, пасмурныя, сырыя осеннія сумерки. И даль, и лсъ, и пожни начали мшаться между собою, сливаясь во что-то одно цлое, тусклое и безраличное.
Въ небольшомъ отъемц хвойнаго лса трещали дрозды, перелетая съ одного дерева на другое, гд-то далеко слышенъ былъ стукъ топора, да скрипъ веселъ плывущей по Вычегд лодки.
Вотъ несется стая мелкихъ куличковъ, со свистомъ разская воздухъ, за ними какъ стрла мчится ястребъ, вотъ онъ ударилъ въ самую стаю, но прошибся, взвился на воздухъ, остановился на немъ и однообразно замахалъ крыльями, держась въ одной точк. А кулички полетли все дале и дале и наконецъ пропали изъ виду.
Раздался выстрлъ, эхо глухо на него откликнулось. Послышался говоръ гусей, ему вторило карканье цлаго стада воронъ, да сиплый голосъ всполохнувшейся кряковой утки.
Вотъ надъ лсомъ. показался какой-то черный движущійся клинъ. Гуси летятъ низко, плавно. Я сбжалъ съ холма и спрятался за высокую дуплистую ветлу. Стая тянула прямо на меня, я приготовилъ ружье и дожидался съ замирающимъ сердцемъ, съ тмъ поглощающимъ волненіемъ, которое такъ понятно въ этомъ случа охотнику.
Но передовой гусь взялъ вправо и вся стая пошла въ сторону. Досадно. Однако-жь они какъ-будто спускаются. Вотъ залетли за кустъ, промелькнули между деревьями, поднялись, сдлали кругъ и сли тихо, молча.
Я переждалъ нсколько минутъ, чтобы дать гусямъ обсидться, перерядилъ одинъ стволъ картечами, другой дробью безъимянкой и пошелъ подбираться. Діанка шла сзади. Между тмъ вечерло, темнота сгустилась, наступила ночь, звздочка зcвepкaлa въ неб, филинъ заухалъ на лсу.
Впереди длинная узенькая полоска лса. Казалось гуси спустились за него. Тихо подошелъ я къ полоск, осторожно пробрался въ частый осинникъ, которымъ она заросла, и началъ всматриваться.
Широкая равнина пожни тонула въ темнот. Нсколько отдльныхъ кустовъ ивняка, да три высокихъ березы, да два свтлыя пятна отъ озеръ — только и видны были на всемъ пространств, открывшемся передо мною.
Стараясь оглядть гусей, я взлзалъ на дерево, припадалъ къ земл, прислушивался къ малйшему шороху, но ничего не могъ ни увидть, ни услышать: темнота поглощала все, и глубокая тишина только и нарушалась однообразно — дикимъ голосомъ филина, доносившимся изъ далека. Я пошелъ наудачу къ одному изъ ивовыхъ кустовъ. Вдругъ собака моя причуяла, круто повернула вправо и повела. Въ это самое время мсяцъ, пробившись сквозь облака, бросилъ на пожню блдную полосу свта. Я легъ на землю, и въ томъ направленіи, которое указывала Діанка, оглядлъ огромнйшее стадо гусей, бродившихъ по лугу саженяхъ въ семидесяти отъ меня.
Тихо, тихо поползъ я къ нимъ. Вотъ встртилась рытвина, вотъ маленькій логъ, дале пригорокъ, вотъ мышь шмыгнула изъ подъ клочка завалявшагося сна, лягушка скочила въ сторону, полуночникъ пролетлъ надъ головой, всхлопывая крыльями, я все подаюсь впередъ, осторожно, безъ малйшаго шума, самъ не слыша своихъ движеній. Еще далеко, а ужъ сторожевой гусь зыкнулъ, опасность замчена, я не выдержалъ и началъ торопиться. Еще поданъ голосъ, затмъ еще звучне и какъ-то ршительне — и вотъ все стадо заговорило, пора стрлять: иначе гуси снимутся и полетятъ. Вставши на одно колно, я выпалилъ на удачу картечами въ средину движущагося чернаго пятна. Съ громкимъ крикомъ и шумомъ поднялись испуганные гуси и скрылись въ темнот.
Прибжавши на мсто, гд сидло стадо, я нашелъ уже тамъ мою Діанку. Она возилась съ гусемъ, который, въ послднихъ предсмертныхъ усиліяхъ, ползалъ по земл. Я отозвалъ ее и послалъ поискать еще, она сдлала кругъ, потомъ другой и снова воротилась къ прежнему гусю, лежавшему уже безъ движенія. Убдившись, что въ добычу достался только одинъ, я прицпилъ его въ торока моей ягтажки и отправился обратно къ баньк. На охот я пробылъ въ полномъ смысл до-позда.
Во время возни моей съ гусями я таки достаточно позакружился и не попалъ на обратный путь, чтобы выйти оставалось одно средство: выбраться на Вычегду, и, огибая по ея теченію большой песчаный мысъ, добраться такимъ образомъ до баньки. Но и на Вычегду попасть было не легко. Утвердительно я не зналъ въ которой она сторон, однакожъ на половину по соображеніямъ, на половину на удачу, пошелъ вправо.
Сдлавши около полуверсты, я увидлъ въ темнот небольшую ночлежную баньку, и вскор до меня дошли довольно громкіе голоса разговаривающихъ въ ней.
Обрадовавшись, что встртился случай поразспросить о пути, я подошелъ къ баньк и постучался.
— Кто тамъ такой? спросилъ меня дряблый, старческій голосъ.
— Отвори, голубчикъ, пожалуста! мн нужно поговорить съ тобой, отвчалъ я.
— Да ты кто такой?
— Да вотъ выйдешь сюда, такъ увидишь.
Слышно было, какъ заскрипли нары отъ встающаго съ нихъ человка, потомъ заунывно заголосила дверь и передо мной явился высокаго роста плечистый старикъ, съ длинною, окладистою бородою и широкой лысиной.
— Что т, родимый, надо? спросилъ онъ меня, почесывая колнко.
— Да вотъ, голубчикъ, скажи, какъ мн попасть въ баньку, что на этомъ мысу, на самомъ берегу Вычегды выстроена — подъ кужлявой такой сосной? Тамъ мои товарищи.
— Это, значитъ, въ Лысухинскую баню? А вотъ или все прямо, такъ въ нее и упрешься, да вонъ никакъ огонекъ тамъ мелькаетъ.
Я посмотрлъ по указанному направленію и въ самомъ дл увидлъ очень слабый огонекъ, чуть чуть мерцающій въ кромешной тьм осенней ночи.
— Такъ это огонекъ-то у нея и есть?
— У нея, родимый, у самой у нея, такъ все и ступай прямо.
— Хорошо, дойду теперь, спасибо, голубчикъ.
— Да ты самъ-то отколь? Изъ Усть-сысолы {Такъ зовется въ просгонародьи между Зырянами здшній городъ Устьсольскъ.} чтоли? спросилъ меня старикъ.
— Да, я оттуда, ддушка, а вы зачмъ здсь? прохожіе что-ли?
— Нтъ, кормилецъ, мы рыбу со внучкомъ лучить пріхали, да, вишь, еще раненько, такъ соснуть съ вечера-то часокъ на другой прилегли, отвчалъ старикъ.
— Прощай, ддушка.
— Съ-богомъ, родимый.
— Ну, ты, что ершишься? кушь! закричалъ Абрамъ на своего Султана, который, почуявъ мои шаги, сердито смотрлъ въ темноту и ворчалъ.
— Гопъ! гопъ! окликнулъ меня Александръ Ивановичъ.
— Гопъ! отвчалъ я, подходя къ огню.
На толстомъ сосновомъ обрубк Абрамъ чистилъ леща, Александръ Ивановичъ рубилъ дрова и подбрасывалъ ихъ на огонь, отчего пламя на нсколько секундъ заглушалось, потомъ ярко вспыхивало и поднималось кверху языкомъ.
— Наипочтительнйше поздравляю васъ съ богатымъ полемъ! привтствовалъ меня В. съ веселой усмшкой, изъ чего я заключилъ, что и его охота была не дурна.
— Съ полемъ, батюшка, съ полемъ, съ удачной охотой, значитъ! воскликнулъ въ свою очередь Абрамъ.
— Спасибо, спасибо! ну, а какъ ваши длишки? спросилъ я, сбрасывая съ себя егерскіе доспхи и усаживаясь къ огню.
— А наши дла по пути шли, отвчалъ Абрамъ.
— Рыбу-то гд досталъ?
— Рыбу у знакомаго рыбака на утку вымнялъ, вотъ теперь знатную уху себ скострячимъ.
— Уху, это хорошо, что ты догадался, ушки пость на чистомъ воздух, посл трудовъ тяжкихъ — дло вельми пріятное…
— Я знаю, что вы любите, вотъ и добылъ. Знатный лещъ, свжій. При мн изъ мережи вынятъ.
— Ну, разсказывайте же мн, какъ вы охотились? Александръ Иванычъ, начинайте свое повствованіе.
— Да моя добыча скромная, но, ничего, пріятная. Я охотился нынче хорошо.
— Что же убили?
— А убилъ я тетерьку, да пару рябчиковъ, да валюшня…
— Это хорошо! Какъ вамъ удалось вальдшнепа-то подцпить?
— Вдь я по лсу ходилъ, изъ-подъ ногъ сорвался, я его и хлобыснулъ, какъ тряпка!.. и В. сдлалъ выразительный жестъ рукою, досказывающій какъ повалился вальдшнепъ.
— Вы спросите-ка Александра-то Ивановича, какъ онъ проудилъ глухаря! Вы вотъ объ этомъ-то его спросите! сказалъ Абрамъ.
— А глухаря проудилъ, и таить нечего, досада была страшная! Видите, походивши, я значительно проголодался и вздумалъ закусить. Середка пирога была въ ягтаж. Я закинулъ ружье на плечи, и началъ преапетитно ее убирать, а самъ иду. Сосенки, знаете, этакія, люшокъ, болотовинка. Только вдругъ откуда ни возьмись передо мной огромнйшій глухарина!.. Выбжалъ изъ-за кочки и остановился шагахъ въ пятнадцати. Я такъ и ошаллъ: въ рукахъ кусокъ пирога, ружье за плечами, не знаю, что длать! а онъ посидлъ себ довольно долгонько, да и полетлъ, я схватился было за ружье, да ужъ поздно было: улетлъ, проклятый.
— И по-дломъ, батюшка! помните мою пословицу: что на охот за успхи, когда собака ищетъ мышей, а охотникъ щелкаетъ орхи! подтрунилъ Абрамъ.
— Ну, а какъ твои успхи?
— Мои? а мои вотъ смотрите!— И Абрамъ вытащилъ изъ баньки связку дичи, состоящую изъ трехъ гусей и нсколькихъ паръ утокъ.
— Э! да это цлый возъ дичи. Ну, Абрамъ, знатное поле! Ты лучше всхъ насъ поохотился.
— Охулки на руку не положилъ, хорошо-то хорошо, а все бы лучше надо…
— Помилуй! да чего же теб еще больше?
— Эхъ, батюшка! еслибъ вы видли, что гуся-то было — тучи! Я только перехалъ отъ васъ на ту сторону, такъ съ разу и наткнулся на стадо: ходятъ по лощин, подборъ чудный, давай ползти! ужь я ползъ-ползъ, корячился-корячился, добрался до куста, гуси отъ меня саженяхъ въ тридцати, точно овцы бродятъ и траву пощипываютъ. Дерябнулъ картечами — ни одного! На подъем еще разъ — тоже ни одного. Полетло стадо ничемъ невредимо…
— Что же такъ? Тридцать саженъ картечами недалеко, трудно пропуделять по стаду, замтилъ я.
— Не задача, объ томъ-то я и толкую, что больше бы убить слдовало!.. Опять, какъ вы мн досадили, такъ и сказать нельзя.
— Я? вотъ это мило! Какъ я могъ теб помшать, если былъ совсмъ на другой сторон?
— А вотъ какъ. Увидлъ я — большущее стадо гусей сло за кустъ. Подобрался близко, смотрю сквозь втви: ходятъ кучно, положить можно не одного. Сталъ просовывать ружье, только вдругъ вы какъ — разъ противъ меня на здшней сторон — бацъ, бацъ! Гуси и поднялись, въ летъ изъ кустовъ было нельзя, такъ и улетли. Экая досада была! Не поврите,— слезы проступили!
— Чмъ же я, Абрамъ, виноватъ? я стрлялъ по бекасамъ и вовсе не зналъ, что ты подъ гусями.
— Конечно не знали, грхъ ужъ такой, невзначай досадили, ну, да и я же двумъ здшнимъ охотникамъ насолилъ.
— Какъ насолилъ?
— Иду, знаете, лощиной такой. Ужъ гусь, да пара утокъ были убиты у меня. Иду, да посматриваю на отпесокъ (мысомъ такимъ вдался въ Вычегду): нтъ-ли, думаю гусей? Пристаютъ они на этакихъ мстахъ. Впереди меня горбъ. Вдругъ откуда ни возьмись тройка пилохвостовъ — прямехонько на меня такъ и дерутъ, я впоперечь — бацъ но одному!— скатился, бацъ по другому — лежитъ, а изъ-за горба-то, саженяхъ въ сорока отъ меня, какъ оболоко, гуси и поднялись. Вижу — и два охотника встаютъ: Пашка, да Ванька Коданевъ, рожи вытянулись длинныя такія, постныя. Ну, говорятъ, Абрамъ, какъ же ты насъ обидлъ:— съ полднъ, говорятъ, подъ гусями лежимъ, а ты, нако-поди, спугнулъ’.— Да чорта ли же вы тутъ длали? отчего не стрляли? спрашиваю.— Мы, говоритъ, все ждали, чтобы потрудне сошлись, а тутъ вдругъ тебя и выдернуло!— Коли ждали, молъ, такъ сами виноваты, стрляли бы, благо подобрались такъ близко. А они къ гусямъ-то были саженъ въ десять. Ужъ бранили меня, бранили…
— Еще бы не бранить! Вдь ты досадовалъ же на меня…
— Дло понятное! я много съ ними и разговаривать не сталъ, скоре прочь, еще въ задоръ войдутъ, пожалуй, по загривку наудятъ. А гуси-то перелетли съ версту и опустились на песокъ. Мсто я запримтилъ и и подобрался къ нимъ ловко: пару положилъ. Одного по сидячимъ, да на подъем одного.
— Отчего же охотники не подбирались къ перемстившемуся стаду? По всмъ правамъ это имъ слдовало бы? спросилъ Александръ Ивановичъ Абрама.
— Да они, какъ ругались со мной, такъ и не замтили, что гуси сли. А я что за дуракъ, чтобы сказать имъ?… Самъ, батюшка, охотникъ.
— И то дло. Теперь ваша очередь разсказывать намъ о своихъ подвигахъ въ сегодняшнее поле,— обратился ко мн В.
Я передалъ послдовательно все, что уже извстно читателю изъ предыдущихъ страницъ.
Между тмъ уха поспла. Мы услись кругомъ котелка и начали ужинать.
— А водочки по чапорух, вдь слдуетъ? спросилъ Александръ Ивановичъ.
— Подобаетъ — для возбужденія аппетита и подкрпленія силъ! отвчалъ я.
Добыли изъ погребца флягу и, пропустивши по стаканчику, передали Абраму.
— Пошла душа въ рай! проговорилъ онъ, выпивая свою порцію.
Принялись за ужинъ. Уха показаласъ для всхъ удивительно вкусною, молча углубились мы въ опорожниваніе котелка.
А надъ нами и кругомъ стояла глухая, темная, тихая ночь. Ни звука, ни движенія, ни малйшаго шороха, ни на земл, ни на вод, ни на лсу, ни въ воздух.
Много ночей на разныхъ широтахъ Россіи проводилъ я подъ открытымъ небомъ, но не запомню я такой страшной мертвенности, такого полнаго отсутствія жизни, какое было въ этотъ разъ. Въ самыхъ дикихъ мстахъ, въ глухую полночь, когда погружается въ сонъ вся природа, хоть какой-нибудь неясный, неопредленный звукъ, откуда-то доносившійся,— жужжаніе ночной бабочки или жука, глухой гулъ въ лсу отъ крика далекаго полуночника, трескъ лопнувшей коры на дерев, шорохъ мыши въ куст или тихій всплескъ рыбы,— что-нибудь да изобличало живыя силы, а здсь все было мертво какъ въ могил, казалось вся природа перешла въ непробудное оцпенніе…
— Здсь встртилась мн удивительно знакомая мстность, Абрамъ,— сказалъ я, развалясь передъ тлющими угольками, посл совершеннаго удовлетворенія аппетита ухою.
— Кое мсто? спросилъ тотъ, старательно обчищая голову леща.
— Да вонъ тамъ, за логомъ, на выход къ Вычегд, съ горба: за ркою ровъ, на крутояр этого рва береза, а подъ ней избушка маленькая…
— А, знаю, знаю! Этакое мсто, какъ изъ рпки вырзанное — похожее, есть на Шексн близь села Разваляева, гд вы жили маленькій, годовъ шести, вотъ оно вамъ и памятно.
— А избушка подъ березой? И она что-то мн мерещится.
— А избушка подъ березой такая же была и тамъ у рыбака ддушки Михея, помните — такой старикъ высокій, сдоволосый съ большой плшью, еще рыбу къ вамъ на домъ нашивалъ. Ддушку Михея я знавалъ хорошо! И — и какой старикъ былъ умный, царство ему небесное!
— Постой, Абрамъ: съ нимъ случилась какая-то исторія, дочь погибла… что-то такое страшное было?
— Да, батюшка, страшное съ нимъ было. Исторію эту я знаю всю до ноготка.
— Разскажи, Абрамъ, пожалуста, мн помнится что-то не ясно.
— А вотъ слушайте. Ддушка Михей былъ крпостной помщика Н. Старикъ онъ былъ суровый, умный, уважаемый старикъ, при разваляевскомъ приход старостой церковнымъ двнадцать годовъ служилъ. Остался онъ бобылемъ, выстроилъ по близости села хату, поселился въ ней съ дочкой и началъ рыбачить. Дочка его, Анна Михеевна, волга была двка: полная, высокая, блая, статная, идетъ, точно лебедь плыветъ, изо всего села двка! Этакихъ хорошихъ двокъ я ни допрежъ, ни посл не видывалъ, да кажись и не увидишь никогда. На рчахъ умница, въ хозяйств рачивая, старательная, знатная была двка! Жениховъ куча сватались и съ воли было много, да за вольныхъ выходить и думать было нечего: баринъ не позволилъбы, ну, а за своихъ не хотлось ей что-ли, или по сердцу не приходился ни одинъ, не знаю ужъ, только не торопилась она замужъ. Такъ старикъ съ дочкой и жили, ни о чемъ не тужили, хорошо и покойно. Онъ здилъ на рку ловить рыбу переметами, самоловами и канатами, она мастерица была мережи вязать, плиски сучить, во всемъ была правой рукой отцу, подмогой доброй.
У Н. лакей былъ Семенъ, дтина ражій, съ лоскомъ. Грубое слово сказалъ онъ своему барину что-ли, или тамъ проступокъ какой сдлалъ, только сослалъ его Н. на Разваляево за какую-то провинность. Семенъ поселился у своихъ сродственниковъ, началъ себ жить да поживать, да къ ддушк Михею частенько похаживать. Вишь, Анна крпко пришла ему по сердцу, онъ и сталъ увиваться около двушки, какъ хмль около тычинки. А про Анну опять же ничего нельзя сказать было такого, чтобъ въ чемъ видно было ея согласье съ Семеномъ, держала она себя поодаль и особой ласки къ нему не оказывала. Не то, чтобъ онъ ей претилъ очень, да и любъ видно особенно не былъ, а такъ, что называется, ‘и милъ, да не по сердцу, и хорошъ да не по люб’. Прошло у нихъ многонько времени ни въ томъ, ни въ семъ. Семенъ сильно врзался въ двку и исхудалъ. Пошло сватовство. Ддушка Михей не прочь, а Анна сказала: ‘какъ хочетъ батюшка’. Написали къ барину. Н. въ т поры въ Питер былъ, кружился тамъ, говорятъ, въ мотовств, отвта никакого не далъ, написали вдругорядь, опять никакого отвта нтъ. Староста похалъ въ Питеръ съ оброкомъ къ барину, съ нимъ приказали. Возвратился, говоритъ, самъ будетъ въ разваляевскую усадьбу. Вы усадьбу-то помните? Домина ужастеннйшій былъ, двухъ-этажный, со столбами и съ балхономъ.
— Чуть-чуть припомню, она посл сгорла, кажется.
— Сгорла. Ну, вотъ пріхалъ баринъ. Время было великимъ постомъ, поостань пути. Пріхалъ, да сразу же и закутилъ. Ухо былъ человкъ!.. Кличъ подалъ сельскимъ бабамъ и двкамъ, цлую вотчину ихъ созвалъ и пошла изба по горниц: псни, скачъ, плясъ, гамъ, крикъ, дымъ коромысломъ въ дом. Въ это время къ нему и приступу не было, знали ужъ, и ддушка Михей зналъ тоже, не смлъ просить, пока не устоится, въ разумъ свой, значитъ, не войдетъ. Чрезъ недлю времени оправился,— и пошелъ по селу шляться каждый вечеръ, ради здоровья. Въ т-поры и мн не однажды доводилось его встрчать, годовъ четырнадцати ужъ я былъ, помню его хорошо: попадется во тм перекрестишься, такой былъ красавецъ писаный помеломъ изъ лахани! Высокій, черный, рябой, носъ горбатый и вострый, какъ у волжской расшивы. И овороватый же онъ былъ человкъ, большой обидчикъ и придира. Какъ теперь помню, какъ онъ медвжатниковъ проучилъ. Видите-ли, два нижегородца на Разваляево пришли съ ручными медвдями. Село сбжалось смотрть, особо бабы и мальчишки по глупости своей большое удовольствіе находятъ позвать на медвдя, тащатъ вожакамъ печенаго и варенаго, масла и яицъ, всячины. Такъ было и о ту пору: бабья и ребятишекъ куча набралось около медвдей. Началось преставленье: стали показывать, какъ малые ребята горохъ воруютъ, какъ красныя двицы передъ зеркаломъ сидятъ одваются, чистою водицею умываются, алыми румянами натираются, какъ старыя старухи и блолицы молодухи на барщину идутъ хромаючи, а съ барщины — припваючи,— а медвдь все это выдлываетъ: на барщину идетъ,— подпирается палкой, ногу волочитъ, прихрамываетъ, а съ барщины бгомъ, въ припрыжку… Вдругъ откуда ни возьмись на это самое мсто Н. ‘Вы, говоритъ вожакамъ, что за народъ такой? Вы, говоритъ, какъ смете крестьянъ моихъ смущать, да вмст съ ними надъ барщиною потшаться? Я, говоритъ, покажу вамъ, какъ ходить на барщину! Эй! берите, говоритъ, ихъ, да въ хлвъ, да сейчасъ дать знать становому и исправнику, надо проучить хорошенько этихъ негодяевъ. Т въ ноги. Батюшко, говорятъ, помилуй! Мы твоей чести обижать не хотли, отпусти ты насъ Христа-ради! сей часъ уйдемъ изъ села вонъ.— Э, нтъ, говоритъ, други любезные! я вамъ дамъ себя знать, вы у меня дешево не раздлаетесь! Въ хлвъ, говоритъ, ихъ, да медвдей отобрать, да сейчасъ къ становому. Взвыли бдняги мужики: — ‘возьми, говорятъ, съ насъ что хочешь, только отпусти!’ Ну, онъ ихъ и облупилъ же: какія деньжонки были, полотнишки, даже масло-то, яйца-то, все обобралъ, бездушникъ, и чистехонькихъ изъ села вонъ прогналъ. А дло-то ихъ бдное, промыселъ этотъ самый горькій: хоть и съ медвдями, а все равно, что нищіе, по міру же ходятъ, по копйкамъ да по грошамъ сбираютъ, во всю зиму-то какихъ-нибудь по полусотн рублишковъ наколотятъ, и т для оброка. Онъ этимъ не сжалился: выпотрошилъ у бднягъ карманы и прогналъ. Вотъ каковъ былъ сахаръ медовичъ!
— Помилуй, Абрамъ, да вдь это чортъ знаетъ что такое! Ну, пусть посылаетъ за становымъ,— противозаконнаго тутъ нтъ ничего, замтилъ Александръ Ивановичъ.
— Эхъ, батюшка! вы это по ныншнему говорите, а въ т годы было не то, пріхалъ бы становой, стали бы орать два голоса вмсто одного и еще больше бы вожаковъ настращали, такъ лучше отступиться отъ грха.
— Опять весной съ мужиками охотниками какія штуки выкидывалъ. Мста около Разваляева привольныя, утки въ водополицу тьма-тьмущая, а все держатся около полей. Вотъ, крестьяне, у кого ружьишки есть немудрыя, и позалягутъ съ вечера въ межи, особо передъ праздникомъ, когда дичинки-то и для кашицы, и для жарковца хочется. На ночь вся утка сплывается къ берегамъ на старую жниву кормиться, охотники и дожидаются, пока вплоть до дула налзетъ утки по десятку, чтобъ однимъ выстрломъ положить нсколько паръ. Какъ только провдаетъ Н., что мужички по межамъ разлеглись на сторожку утокъ, и отправится въ поле съ собакой. Песъ у него былъ лягавый страшной величины, Ерусланомъ кликали. Выйдетъ баринъ на самую середину поля, схватитъ своего Еруслана за шиворотокъ и давай вздувать нагайкой, а горло-то у того было, какъ кадка, и заоретъ, а онъ его нагайкой-то еще больше, а тотъ еще пуще, утки и взлетятъ со всхъ мстъ, вслдъ за ними и охотники начнутъ подниматься съ длинными рожами, а Н. покатывается со смху: весело, что начудесилъ.
— Пошелъ ддушка Михей поговорить съ бариномъ насчетъ своего дла. Тотъ ничего, выслушалъ и, какъ быть слдуетъ, разспросилъ обстоятельно обо всемъ, потомъ пожелалъ повидать невсту, Анну Михевну, значитъ. Привелъ старикъ дочку, баринъ взглянулъ на нее и глаза у него замаслились, какъ у голоднаго волка на лакомый кусокъ. ‘Хорошо, говоритъ, Михей, я подумаю, еще время не ушло, все, говоритъ, устроимъ, ступайте съ богомъ!’
— Постой, Абрамъ: ты не сказалъ, женатый былъ баринъ-то или холостой? спросилъ Александръ Ивановичъ.
— Былъ женатъ, да жену въ могилу свелъ, милостивая, говорятъ, и добрая была барыня,— въ чахотк сгинула, двое дтокъ остались, по пансіонамъ распихалъ, мать старуха была, барыня такая высокая, горбоносая, сухая, точно вяленый судакъ, между своими была строгая, на сусдств уважаемая: ту почиталъ и побаивался ее. Пристрастье къ церкви старуха имла, стращала имнія лишить, такъ онъ у нея былъ постоянно на притужальник, при ней и остерегался… Да дома-то она мало живала: по монастырямъ больше, да у дочери, замужъ была выдана, въ Тверскую губернію за богатаго барина, такъ все больше тамъ проживала, а когда назжала на Разваляево — шелковый при ней длался. Хитеръ, бсъ!