Лунный лик
Из сборника ‘Лунный лик‘
Перевод З. Вершининой
Лунный лик, Лондон Джек, Год: 1906
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Джек Лондон
Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1900—1911). Пер. с англ. М.: Престиж Бук, Литература, 2010.
Джон Клеверхауз имел лунообразное лицо. Вам, вероятно, знаком этот тип людей с широко расставленными скулами, с подбородком и лбом, исчезающими в щеках и тем еще более подчеркивающими безупречную шаровидность физиономии, с широким, приплюснутым носиком, отстоящим на равном расстоянии от всех точек окружности и похожим на лепное украшение в центре потолка. Может быть, за это я и возненавидел его: он оскорблял мой взор, и я был твердо уверен, что земля невыразимо тяготится его присутствием. Может быть, моя матушка когда-то слишком загляделась на луну, причем сделала это и в неурочный час, и с ненадлежащей стороны.
Как бы там ни было, но я ненавидел Джона Клеверхауза. Он не сделал мне ничего, что общество могло бы признать дурным или вредным, решительно ничего. Зло, которое он причинял мне, было более глубокого и сложного свойства, настолько сложного, что оно почти не поддается словесному определению. В известный период нашей жизни все мы, без исключения, испытываем нечто подобное. Мы встречаем человека, о существовании которого до этого времени и не подозревали, и все же в первую минуту, в первый же момент мы говорим: ‘Этот человек мне не нравится!’
Почему он нам не нравится? Ах, да мы и сами не знаем — почему, мы знаем только, что он противен нам, и больше ничего. Вот то же чувство я испытывал к Джону Клеверхаузу.
Какое право имел этот человек быть счастливым? А между тем видно было, что он счастлив, что он оптимист. Он всегда был весел и всегда смеялся. Все на свете было прекрасно, по его мнению, черт бы его побрал! Меня мучительно оскорбляло то, что он счастлив! Другие люди могли смеяться сколько угодно, меня это ничуть не беспокоило. Я и сам умел смеяться, пока не встретил Джона Клеверхауза.
О, этот смех! Он раздражал и бесил меня, как не раздражало и не бесило ничто другое под солнцем. Ужасный, отвратительный смех гнался за мной повсюду, преследовал, схватывал меня, как клещами, и не выпускал. Я слышал его во сне и наяву. Фальшивый и дребезжащий, словно огромная терка, безжалостно царапал он струны моего сердца. На рассвете смех доносился ко мне через поля и нарушал мои чудесные утренние грезы. И в томительные полуденные часы, когда сонно повисала зелень, птицы забирались в глубь леса и вся природа замирала от зноя, я слышал это невыносимое ‘ха-ха-ха! хо-хо-хо!’, которое нагло поднималось к небу и, казалось, затмевало блеск солнца. И в темные ночи с того перекрестка, где Джон Клеверхауз поворачивал к своему дому, доносился до меня все тот же проклятый раскатистый хохот, он будил меня, заставлял содрогаться и стискивать кулаки, глубоко вонзая ногти в ладони.
Однажды ночью я тихонько загнал его скот на его же поле, а утром снова услышал раскатистый смех.
— Ну, это ничего! — говорил он. — Каждая скотина ищет, где лучше. Нельзя же бранить ее за то, что она выбрала пастбище пожирнее!
У него была собака Марс, прекрасное, огромное животное, полугончая, полуищейка. Марс был его лучшим другом, с ним он никогда не разлучался. Но я воспользовался подходящим случаем, заманил собаку и угостил ее стрихнином. Это не произвело на Джона Клеверхауза ни малейшего впечатления. Он по-прежнему смеялся искренно и весело, и по-прежнему лицо его напоминало полную луну.
Тогда я поджег его стога и скирды хлеба, а на следующее утро — это было воскресенье — я встретил его, как всегда радостного, смеющегося.
— Куда это вы идете? — спросил я, увидев его на перекрестке.
— За форелями, — ответил он, и при этом лицо его сияло, как полнолуние. — Я обожаю форелей.
Ну, скажите, существовал ли на свете другой, более невыносимый человек?! Весь собранный им хлеб сгорел, и я знал, что добро его не застраховано. Ему угрожал голод, предстояла отчаянная зима, а он как ни в чем не бывало отправляется за форелями, — потому что, изволите ли видеть, он ‘обожает их’. Если бы горе хоть сколько-нибудь, хоть чуточку изогнуло его брови или удлинило и сделало его лицо менее похожим на луну, если бы единственный раз в жизни он сбросил с лица отвратительную улыбку, я уверен, что простил бы ему факт его существования. Но нет! Казалось, под ударами судьбы он становился все беззаботнее.
Я оскорбил его. Он поднял на меня удивленный взор.
— Вы хотите, чтобы я дрался с вами? Зачем? — медленно спросил он и сейчас же расхохотался. — Какой вы смешной человек! Хо-хо! Вы хотите уморить меня! Хе-хе-хе! Хо-хо-хо!
Ну что мне было с ним делать? Это окончательно вывело меня из себя. Клянусь кровью Иуды, я всеми силами моей души ненавидел его. Да еще эта фамилия! Что за идиотская фамилия! Клеверхауз. Почему — Клеверхауз? Я бесконечное число раз задавал себе этот вопрос. Я многое простил бы ему, если бы его звали Смитом, Брауном или Джонсом, но почему он Клеверхауз? Нет, вы только прислушайтесь, как звучит эта фамилия! Повторите ее несколько раз про себя. Клеверхауз! Ну, имеет ли право на жизнь человек, которого так зовут? Я спрашиваю вас. ‘Нет!’ — отвечаете вы. ‘Нет!’ — заявляю и я.
Я решил пустить в ход закладную на его ферму: после недавнего пожара он, конечно, не в состоянии будет уплатить долг, — таков был мой вывод. И вот я нашел омерзительного агента, беспощадного скрягу и передал ему закладную. Я действовал не лично, а через этого агента. Агент назначил ему срок для уплаты только несколько дней. Не больше того числа дней, которое назначает закон, поверьте мне, было дано Джону Клеверхаузу на то, чтобы очистить помещение и вывезти свой скарб. После того как ему это объявили, я выскочил на дорогу, чтобы взглянуть на него, так как знал, что он прожил на этом месте почти двадцать лет. Но при виде меня он подмигнул своими тарелкообразными глазами, и по лицу его разлилось сияние, которое сделало его больше, чем когда-либо, похожим на полную луну.
— Ха-ха-ха! — расхохотался он. — Ну и выкинул же мой малец штуку! Слышали вы что-либо подобное? Он играл у реки, как вдруг на него обвалилась земля с высокого берега и совершенно засыпала его. ‘О, папочка! — закричал мальчишка. — Меня совсем затерло!’
Он замолчал и словно приглашал меня принять участие в его адском веселье.
— Я не вижу тут ничего смешного! — сказал я и почувствовал, что меняюсь в лице.
Он с удивлением взглянул на меня, но через мгновение лицо его вновь озарилось проклятым ясным светом, делающим его похожим на сияющую луну, и снова послышался оглушительный хохот.
— Хо-хо-хо! Это страшно смешно! Неужели вы не понимаете, до чего это смешно! Хо-хо-хо! Хе-хе-хе! Вот странный человек! Не понимает веселых вещей! Вы подумайте, вот река…
Но я резко повернулся к нему спиной и торопливо удалился. Чаша моего терпения была переполнена. ‘Черт побери! — подумал я. — Необходимо положить этому конец’. Взобравшись на самую вершину холма, я все еще слышал его гнусный хохот, поднимавшийся к небесам.
Я горжусь тем, что всегда и все делаю в высшей степени аккуратно. Когда я задумал убить Джона Клеверхауза, я решил это сделать так, чтобы мне не пришлось стыдиться содеянного. Я ненавижу неумелость, а равно и жестокость. Мне всегда казалось отвратительным убивать человека простым ударом кулака — фи, какая гадость! Мне нисколько не улыбалось и застрелить Джона Клеверхауза (ах, эта фамилия!), или зарубить его саблей, или размозжить ему череп дубиной. В мои планы входило не только покончить с ним ‘чисто’ и художественно, но проделать все так, чтобы впоследствии против меня не было ни единой улики.
Я всецело отдался этой мысли, и после недели глубокого размышления мой план был готов. Я купил пятимесячного ньюфаундленда, самку, и занялся его тренировкой. Если бы кто-нибудь стал следить за моей работой, он заметил бы, что при дрессировке меня занимала больше всего одна вещь — поноска. Я учил собаку, которую назвал Беллоной, приносить мне из воды все, что я бросал туда, и не только приносить, но приносить немедленно, ни в коем случае не играть и не забавляться с вещами. Самое главное заключалось в том, чтобы научить собаку ни перед чем не останавливаться и как можно скорее приносить брошенные в воду предметы. Я убегал от собаки и заставлял ее, с палкой в зубах, догонять меня. Это было чудесное животное, которое так увлекалось игрой, что давало мне полную уверенность в близкой победе.
Затем при первом удобном случае я подарил Беллону Джону Клеверхаузу. Я знал, что делал, так как был предупрежден о маленькой слабости моего врага, которой он постоянно поддавался.
— Нет, этого быть не может! — воскликнул он, когда я передал ему конец привязи. — Неужели вы это всерьез?
И в ту же минуту он широко осклабился, и на его лунообразном лице показалась характерная гнусная улыбка.
— А мне почему-то всегда казалось, что вы недолюбливаете меня, — объяснил он. — Но как мне приятно убедиться теперь, что я ошибался.
И с этими словами он буквально схватился за бока от неудержимого хохота.
— Как ее зовут? — удалось ему спросить между двумя пароксизмами смеха.
— Беллона, — ответил я.
— Ха-ха-ха! — расхохотатся он. — Вот странное имя!
Я стиснул зубы, потому что мое терпение подходило к концу, но все же мне удалось процедить:
— Разве вы не знаете? Ведь это жена Марса.
При этих моих словах лунный свет начал заливать его лицо, и он снова разразился хохотом.
— Ах, моя покойная собака! Значит, это вдова теперь! Хо-хо-хо!
Он долго еще хохотал мне вслед, и я слышал его сатанинский смех даже тогда, когда поднялся на холм.
Прошло около недели, и однажды, в субботу вечером, я встретил Джона Клеверхауза.
— Если не ошибаюсь, вы в понедельник уезжаете? — спросил я. Он кивнул и усмехнулся.
— Значит, вам не удастся теперь поесть форелей, которых вы ‘обожаете’? — снова осведомился я.
Но он не обратил внимания на мой иронический тон.
— Ну, отчего же, — ответил он. — Я как раз завтра собираюсь на рыбную ловлю.
Таким образом, мое предположение подтвердилось, и я в восторге вернулся домой. На следующий день, рано утром, я увидел его проходящим мимо меня с веревочной сеткой и мешком за плечами. Беллона следовала за ним по пятам. Я прекрасно знал, куда он направляется, а потому, не теряя времени, пересек поле и пробрался через густой кустарник на самую верхушку холма. Стараясь не терять его из виду, я прошел около двух миль, пока не вышел на своего рода естественный амфитеатр, образуемый холмами, откуда вытекала крохотная речушка, она быстро бежала по ущелью, а затем останавливалась отдохнуть в большой каменной котловине. Здесь и должно было все разыграться. Я уселся на самом гребне горы, откуда мог все великолепно видеть, и закурил трубку.
Прошло несколько минут, и я увидел тяжело ступающего Джона Клеверхауза, вышедшего к реке. Беллона неотступно следовала за ним, и видно было, что и собака и ее хозяин находятся в самом прекрасном настроении. Поминутно короткий резкий лай собаки сливался с грудными нотами хохота моего врага.
Подойдя к озеру, Джон Клеверхауз сбросил на землю сеть и мешок и вынул из кармана нечто похожее на толстую свечку. Но я-то отлично знал, что это был ‘гигант’, большой динамитный патрон, — этим способом он ловил форелей, производя с помощью динамита взрыв под водой и оглушая рыбу. Он плотно окутал патрон ватой, привязан к палке, приготовил фитиль, поджег его и бросил снаряд в воду.
Точно стрела, полетела Беллона к воде. Я едва сдержал себя, чтобы не завизжать от восторга. Джон Клеверхауз стал звать собаку, но без всякого результата. Он бросал в нее палками и камнями, но собака продолжала упорно плыть по направлению к ‘гиганту’, доплыла до него, схватила палку зубами и направилась к берегу. Тогда впервые Джон Клеверхауз понял, какая страшная опасность угрожает ему, и бросился бежать. Но, как я и предполагал и что входило в мой план, Беллона, выбравшись на берег, бросилась вслед за ним. Ну, доложу я вам, была потеха! Я уже упоминал, что маленькое озеро лежало в котловине, своего рода амфитеатре. Выше этого места и ниже ручей можно было перейти, перепрыгивая с камня на камень. И вот по этим-то камням стали взад и вперед, вверх и вниз метаться Джон Клеверхауз и Беллона. Я бы никогда не поверил, что такой неуклюжий и неповоротливый человек мог так проворно бегать. Но, несмотря на всю его ловкость, он не мог ускользнуть от Беллоны, и в конце концов она догнала его. Он все еще мчался изо всех сил, как вдруг Беллона уткнулась носом в его ноги. В тот же миг вырвалось пламя, показался дым, раздался адский взрыв, и на том месте, где еще минуту назад стояли человек и собака, не осталось ничего, кроме большой воронкообразной ямы на земле. ‘Смерть от несчастного случая во время противозаконной рыбной ловли’. Вот как формулировал свое заключение судебный следователь. Я полагаю, что имею полное право гордиться тем ‘чистым’ и артистическим способом, которым я покончил с моим злейшим врагом. Я не проявил ни неумения, ни жестокости, и мне кажется, что краснеть мне ни в коем случае не приходится, — в этом вы согласитесь со мной. Горное эхо больше не повторяет проклятого хохота Джона Клеверхауза, и его жирное лунообразное лицо больше не раздражает меня… Теперь мои дни спокойны, и сон мой крепок по ночам.