Ловкий рулевой, -Ъ, Год: 1875

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Ловкій рулевой.

(Изъ дачной жизни).

Въ самой тнистой части сада, въ бесдк, густо обросшей плющомъ и хмлемъ, сидли за столикомъ дв женщины, въ легкихъ изящныхъ платьяхъ. Одной, довольно тучной, было лтъ подъ пятьдесятъ, другой — стройной, блокурой, съ такими умными срыми глазами, можно было дать двадцать, а пожалуй и вс двадцать пять. Это были мать и дочь. Вдова-генеральша, Серафима Михайловна, обмахивалась веромъ и, повидимому, изнемогала отъ жары, а дочь съ толкомъ, чувствомъ и разстановкой кушала дыню, нарзавъ ее длинными ломтиками, которые и опускала предварительно въ хрустальную вазочку, наполненную толченымъ сахаромъ.
— Ужь вы, мама, не говорите ничего, если совсмъ погибаете отъ жары… Скушайте-ка вотъ еще ломтикъ!
— Охъ, поди ты… съ ломтикомъ! Нтъ, что я хотла такое… сказать?..
— Если забыли — и прекрасно.
— Нтъ, постой, Луша… Да! какъ теб понравился Леонидъ Антонычъ?
Двушка зарумянилась, поперхнулась дыней,— но довольно спокойнымъ тономъ, даже съ легкой усмшкой, спросила въ свою очередь:
— А вамъ? чмъ не женихъ мн — да?…
— И зачмъ ты всегда такъ… круто?.. Охъ, жарко!.. а ты такъ прямо и выпалишь… Ну, что-жъ — если бы и такъ? Мы вдь давно знакомы съ этимъ семействомъ. Леонида Антоныча я знала еще вотъ такимъ (и она показала какимъ).
— Ну да, то есть — покойный папа и вы, а я то мало его знаю. Я вотъ только и увидла его такимъ (Луша тоже показала какимъ). Сами же вы говорите, что онъ лтъ пять у васъ не былъ… Я же была тогда въ институт.
— Конечно, конечно… Все-таки не противенъ же онъ теб?
— Скушайте вотъ этотъ кусочекъ дыни — а?
— Не хочу! Ты мн на вопросъ-то отвчай.
— Онъ не паукъ, не лягушка… Ничего, даже не дуренъ… Да что вамъ вздумалось этог..
— Начала, такъ ужъ договорю. Вчера Леонидъ Антонычъ долго бесдовалъ со мной, ну и все намекалъ на то, что ужъ пора ему жениться. Прямо-то онъ ничего…
— Постойте, перебила Луша (виноватъ, читатель: Лукія Николаевна!),— стану же и я продолжать. Вообразите, онъ вчера тоже бесдовалъ со мной,— можетъ быть, не такъ долго, какъ съ вами,— и ужъ не намекалъ, а прямо-съ…
— Будто?! перебила въ свою очередь Серафима Михайловна.
— Что-жъ вы удивились? Онъ въ любви объяснился.
— Въ любви… ну?
— Вотъ и все. Ахъ, какъ сладко! Просто таетъ!
— Неужели? таетъ, а?..
— Да вотъ попробуйте: что за дыпя!
И Лукія Николаевна протянула матери ароматный ломтикъ возлюбленнаго плода.
— Я думала, это ты про Леонида Антоныча! воскликнула Серафима Михайловна, замахавъ рукой.— Нтъ, какъ же это все? А ты ему что же?..
— Почти ничего. Разв онъ оскорбилъ меня этимъ? Напротивъ, даже пріятно, когда въ любви объясняются…
— Но вдь надо же было отвтить…
— Я и отвтила: ни вы меня не знаете, ни я васъ. Нужно прежде поближе познакомиться. Прибавила, что maman моя женщина строгая, съ характеромъ, что она сама выбрала уже мн жениха — генерала Единорогова, что молодыхъ искателей она не долюбливаетъ, многихъ ужъ отвадила, имя въ виду его превосходительство, и что я пролила много горькихъ слезъ! ‘Впрочемъ’, сказала я: ‘если вы понравитесь… maman’…
— Что ты! Христосъ съ тобой, Луша! Когда же это было?.. Вотъ наговорила на меня! И Ивана Филипыча Единорогова припутала, старика потревожила!
— Еще не все. Постойте! Сказала я ему. если выйду замужъ противъ желанія maman, то получу только свои 30.000 рублей, а если, напримръ, за Единорогова, то maman прибавитъ изъ своихъ денегъ 5.000 рублей.
— Но, Лукія Николавна, что это такое? Зачмъ?
— Такъ мн нужно. Вы не будете мн мшать? Прошу васъ поддержать все то, что я ему сказала… Ну, пожалуста, душечка, мама!.. Мн хочется поближе познакомиться съ нимъ, и если онъ окажется хорошимъ — ну, тогда… Ахъ, мама, называйте меня при немъ глупой двочкой? аа?..
— Ничего не понимаю!..
— Постойте.. Вы не будете меня бранить?
— Нтъ, нтъ! Что еще?..
— Вы вдь знаете, что я каждый день, передъ вечернимъ чаемъ, катаюсь съ братомъ Сашей на лодк? Ну, теперь, вмсто Саши, я буду съ нимъ здить. Онъ будетъ грести, а я — рулемъ править. Позволяете?
— Когда же я теб что-нибудь запрещала? Ты у меня такая умная… Но зачмъ наклеветала — а? ‘Много горькихъ слезъ пролила’?.. Вотъ шалунья! Что онъ обо мн-то подумаетъ?..
— Что за бда? Подумаетъ: вотъ примрная мать! Любитъ, значитъ, свою дочь, бережетъ ее — и такъ дале!
Что-то зашумло около бесдки — и въ нее вдругъ влетлъ юноша, лтъ пятнадцати, въ бломъ кител и гимназическомъ кепи.
— Охъ, Саша… испугалъ! проговорила Серафима Михайловна.— И безъ того жарко!..
— Леонидъ Антонычъ сюда идетъ! доложилъ Саша и, взглянувъ на сестру, передразнилъ Никольскаго-Сабинина:
Ра-а-дость безмр-р-ная!
Ты-ли, душа моя,
Кра-а-а-сная двица!
— Спрячь свой теноръ! посовтовала Лукія Николаевна брату, потомъ посмотрла на свои золотые часики и, улыбнувшись, замтила:
— Аккуратенъ! Безъ пяти минутъ семь, а я назначила ровно въ семь.
— Знаешь что, Луша, заговорилъ гимназистъ,— ты вотъ теперь его посадишь за весла, вмсто меня, ну, а я досталъ гичку — прелесть какую! Горевать, значитъ, я не буду! Да уметъ-ли Леонидъ Антонычъ грести-то?..
— Ну, научится! отвтила Лукія Николаевна.
Въ эту минуту на порог бесдки появилась изящная фигура Леонида Антоныча. Одтъ онъ былъ, конечно, по лтнему и безукоризненно. Это былъ мужчина лтъ подъ 30, съ полнымъ, почти розовымъ лицомъ, пріятной бородкой и небольшими бакенбардами. Онъ ‘мало волосъ на макушк имлъ’, что вовсе не мшало ему считаться еще молодымъ человкомъ. Снявъ соломенную шляпу, Леонидъ Антонычъ граціозно нагнулся, сдлалъ два шага впередъ, подалъ руку maman и, повернувшись на каблук, пожалъ ручку Лукіи Николаевн. Лицо двушки странно какъ-то вдругъ измнилось, такъ что оно стала моложе лтъ на десять, срые умные глаза ея глядли теперь почти дтски-наивно, даже глупо…
— Я, кажется, не опоздалъ, Лукія Николавна? произнесъ Леонидъ Антонычъ такимъ пріятно-сладкимъ голосомъ, какъ будто положилъ ей въ рогъ кусочекъ дыни съ сахаромъ.
— О, нтъ! Вы очень аккуратны. Merci!
Лукія Николавна встала.
— И такъ, мама, мы отправляемся кататься. Къ чаю будемъ. До свиданія!
— До свиданія, повторилъ Леонидъ Антонычъ, и на этотъ разъ положилъ уже Серафим Михайловн на языкъ незримый кусочекъ дыни съ сахаромъ.
Они вышли изъ бесдки. Саша отправился за ними.
Лукія Николавна шла и подпрыгивала, что-то весело напвая.
— Вы намрены въ перчаткахъ грести? вдругъ обратилась она къ своему кавалеру.
— Да, чтобы рукъ не испортить, отвтилъ Леонидъ Антонычъ.
— Ну такъ проститесь съ перчатками! Ха, ха, ха!..
— Прощусь! Позвольте поднести вамъ этотъ цвтокъ?
— Merci. Дайте! Я его сюда приколю… Вотъ такъ. А вамъ?.. Постойте — вотъ вамъ благо левкоя! Теперь — догоняйте меня: разъ, два — три! Вонъ берегъ, тамъ и лодочка наша…
И Лукія Николавна побжала какъ пятнадцатилтняя двушка. Леонидъ Антоновичъ послдовалъ за нею легкимъ галопомъ.
Саша пріостановился и поднялъ брови.
— Что это съ ней? Какая она стала… совсмъ другая? (Онъ хотлъ сказать ‘глупая’, но удержался). И лицо совершенно измнила… Такое дтское лицо! Гм!.. а вотъ посмотрю я, какъ онъ уметъ грести. Это любопытно. Гребецъ въ перчаткахъ!..
Юноша пустился къ берегу.

* * *

Хорошенькая лодочка, покачиваясь, скользитъ по волнамъ. Леонидъ Антонычъ старательно взмахиваетъ веслами, но дло у него не клеится. Лукія Николавна смется.
— Зачмъ вы торопитесь? Вы спокойне гребите и весла не будутъ выскакивать изъ рукъ. Вотъ такъ! Опускайте мрно и не глубоко, и когда оба весла чуть въ вод — сильне отталкивайтесь ими. Хорошо! Вотъ — браво! Ну, на первый разъ я не буду васъ долго мучить: объдемъ кругомъ этого островка — и домой.
— Чтожь, это не особенно трудно. О, я скоро выучусь!
— Теперь можете тише грести: лодка идетъ по теченію, а я ужъ буду править. Неправда-ли, какое это удовольствіе?..
— О, да! Особенно, когда я вижу…
— Давайте болтать! воскликнула Лукія Николаевна.
— Съ большимъ удовольствіемъ, тмъ боле… что… я…
— Что? Говорите-же!
— Я жду отъ васъ отвта… слова…
— Ахъ, да! отвта… Пріударьте-ка посильне правымъ весломъ! Какого же слова?
— Позвольте повторить?.. Я, Лукія Николаевна, люблю васъ! Я полюбилъ васъ, какъ еще никогда никого! Съ первой встрчи я ощутилъ небывалое…
— Лвымъ пріударьте!
— Ршите мою участь…
Лукія Николаевна опустила глазки…
— Что-жъ, вы мн… нравитесь. Полюбить васъ я могу.. Можетъ быть, ужь и… люблю… Но, послушайте, мы еще такъ мало знаемъ другъ друга… Простите за откровенность! Я всегда прямо говорю… Maman меня и называетъ за это глупой двочкой!.. (Тутъ она подняла глаза). Если я выберу мужа сама, то maman, конечно, не будетъ препятствовать, но… мн бы хотлось уврить… убдить ее, что я буду счастлива! Пусть она не тревожится за меня… Понимаете?.. А что я скажу ей про васъ, когда ничего не знаю? Лгать я не умю, а на одну наружность мама не обращаетъ вниманія.
— Лукія Николавна! воскликнулъ восторженно Леонидъ Антонычъ.— Лукія Николавна, вы — ангелъ! Можете ли вы сомнваться въ томъ, что…
— Ай, весло потеряете! Выронили!
— Поймалъ опять!.. Да-съ, Лукія Николавна, клянусь: вы будете со мною счастливы! Я окружу васъ всмъ, что…
— Не сломайте правое весло о ванну!

0x01 graphic

— Цло будетъ. Послушайте, я вдь не юноша, любовь моя къ вамъ — не вспышка. Я люблю васъ, какъ человкъ, который, можно сказать…
— О, я врю! перебила Лукія Николавна.— Но знаете-л и, чего я требую отъ жизни и въ чемъ мое счастье?
— Говорите прямо, откровенно!
— Ну, слушайте. Вы должны любить меня больше всего на свт. Я подчасъ бываю капризна, требовательна.. Видите-ли, какъ я откровенна?.. Малйшая прихоть моя должна быть исполнена. Я люблю свтъ, общество, развлеченія.. Но я не хочу, чтобъ мужъ мой былъ рабочимъ! Нтъ! Мы должны оба наслаждаться жизнью… Но на это нужны средства… Мама говоритъ, что если ничего не длать, то придется потомъ плохо… Деньги, говоритъ, твои не велики: 30,000 рублей не на долго хватитъ!.. Неужели?.
— Гм! Тридцать тысячъ… Не велики! заговорилъ про себя Леонидъ Антонычъ и даже почувствовалъ нкоторый жаръ въ тл.— Эхъ, еслибы зацпить только!..
— Да, продолжала Лукія Николаевна,— неужели эта сумма ничтожна? Вотъ, мама и указываетъ на Единорогова: онъ, говоритъ, богатъ! У него не меньше 300,000…
— Ловкая старушенція! подумала, Леонидъ Антонычъ.
— Да вдь онъ — старикъ! Разв я могу его полюбить?.. Говорятъ, я слышала, что трудъ — наслажденіе, что трудъ — необходимъ, что въ наше время безчестно — слышите!— жить на чужой счетъ?!.. ха-ха-ха!… Говорятъ еще, что если человкъ молодъ и способенъ трудиться, а между тмъ живетъ праздно, не ищетъ полезной… общественной — такъ кажется?— дятельности, то — достоинъ презрнія! Ну, скажите: неужели всю жизнь трудиться? Я была въ институт, тамъ трудилась — и довольно! Теперь хочу — жить. А то когда же и жить? И что-жъ, я буду наслаждаться, а мужъ, котораго я люблю, обожаю — долженъ будетъ работать, мучиться?!. О, никогда! Я не понимаю, неужели-же 30,000 рублей мало? Вдь если считать на франки, то это будетъ… будетъ…
— Если по четвертаку — 120,000 франковъ, сказалъ Леонидъ Антонычь, весело улыбаясь.
— Вотъ видите! И почему-же не ухать въ Парижъ, если здсь такая сумма ничтожна?’.
— Дитя! подумалъ онъ.
— Тамъ наврно хватитъ этихъ денегъ! Да?..
— Позвольте, Лукія Николавна, но вдь и я-же не могу жить на вашъ счетъ, а потому…
— Если мы обвнчаемся, то деньги ужъ больше не мои, а ваши! Значитъ, ужъ я буду тогда жить на вашъ счетъ.
— Ребенокъ! сказалъ про себя Леонидъ Антонычъ, а вслухъ произнесъ:— Лукія Николавна! Вы не хотите, чтобы я велъ жизнь труженика, но кто-же вамъ сказалъ, что я уважаю трудъ, радъ трудиться?… Ничуть не бывало. Это вовсе не мой идеалъ. Я стремлюсь къ иной жизни… И знаете, я могу не работать и имть не меньше 30 тысячъ рублей въ годъ!…
— Да?.. Но какъ же это?… Постойте: значитъ, вы согласны со мной, что трудъ вовсе не для насъ?
— О, конечно, то есть — черный трудъ. Для такого труда есть особенные люди, ‘чернь непросвщенна’. Вотъ я теперь служу въ департамент одномъ и — положительно страдаю! Я — мученикъ!
— А вдь вы сейчасъ сказали, что можете, не работая, имть тридцать тысячъ?… Зачмъ-же вы служите и страдаете?…
— Зачмъ?.. О, Лукія Николавна, вы совсмъ не знаете жизни! Вы-извините — дитя! Да. я могу имть миліоны, но… надоже начать съ чего нибудь… Знаете: легче нажить второй миліонъ, чмъ первую тысячу! Тутъ все дло въ умньи, въ извстной ловкости эксплуатировать тхъ, которые, по природ своей, составляютъ муравейникъ. Знакомо вамъ это слово — эксплуатировать?
— Это французское exploiter? Такъ какъ же это эксплуатируютъ? Это меня интересуетъ.
— Да-съ, въ наше время тотъ и панъ, кто уметъ пользоваться и умственнымъ, и физическимъ трудомъ ближняго. Я могу лежать на диван — и золотой дождь будетъ сыпаться на меня. Знаете стихъ:
‘Къ Дана, въ башн заключенной,
Спустился золотымъ дождемъ’…
— Кто спустился? спросила Лукія Николавна.
— Юпитеръ, древній капиталистъ.
— Онъ и теперь спускается?
— О, да! Есть и теперь Данаи прекраснаго и не-прекраснаго пола. Впрочемъ Юпитеръ измнился: онъ въ вид счастливой мысли, блестящей идеи, попадаетъ въ голову современной Данаи. Идея, мысль — он-то и могутъ озолотить человка, конечно, ври этомъ онъ долженъ обладать нкоторымъ реальнымъ фондомъ…
— Что-жъ, у васъ были… есть такія идеи?
— Какъ не быть!.. Живой-же вдь я человкъ. Вы, Лукія Николавна, какъ видно, совершенно незнакомы съ духомъ времени, да и вообще — не знаете современной жизни. Позвольте (простите за дерзость!) просвтить васъ?…
— Ахъ, пожалуйста! Прежде я совсмъ не интересовалась этимъ, а теперь…
Она сжала губки и опустила глаза.
— О, мама наврно полюбитъ васъ! Да, я чувствую, что буду съ вами счастлива!… Постойте… Значитъ, все дло въ томъ, чтобы имть… только… деньги… для начала? Неужели-же тридцати тысячъ мало для этого?..
— Нтъ, довольно… Да другой и съ меньшаго отлично начинаетъ. Умъ, ловкость — вотъ рычаги! Ужъ если пошло на откровенность, то… знаете, вдь я имю въ виду наслдство тысячъ въ двадцать!..
— Да?… такъ и говорить нечего! Ну, просвщайте-же, просвщайте меня!
— Какъ глаза у нея разгорлись! Гм! однако, я удачно попалъ въ этотъ разъ на дачу… О, старые знакомые лучше новыхъ двухъ!.. Извольте, заговорилъ онъ громко:— но мн придется много кое-чего поразсказать вамъ изъ современной жизни, или, можетъ быть, не вдаваться въ подробности?..
— О, нтъ, поподробне! воскликнула Лукія Николаевна.— Знаете что?.. Вы свободны по вечерамъ?
— Свободенъ.
— Ну-съ, такъ будемъ каждый вечеръ отъ семи до восьми часовъ кататься въ лодк. Вы будете разсказывать, я — слушать, хотите?
— Съ величайшимъ удовольствіемъ. Начать прикажете?
— Начинайте, Леонидъ Антонычъ!
Онъ началъ, но скоро долженъ былъ остановиться на интересномъ мст, потому что пора уже было домой къ чаю.

* * *

На другой день, ровно въ семь часовъ вечера, Леонидъ Антонычъ явился на назначенное мсто. Лукія Николаевна уже была на плоту. Отцпивъ лодку, они вошли въ нее и поплыли. Онъ слъ за весла, она — за руль.
— Ну-съ, продолжайте о… желзно-дорожныхъ дятеляхъ, такъ кажется? спросила Лукія Николаевна.
— Такъ, такъ. Слушайте.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Возвращаясь домой, Леонидъ Антонычъ бормоталъ:
— Она съ каждымъ днемъ все больше и больше заинтересовывается, но… она стала серіозне, будто выросла!. Лицо поумнло — именно поумнло!.. Удивительно, какъ это женщины способны быстро усвоивать все!.. Какъ она быстро развилась за это время!…
И онъ поглаживалъ свою бородку.

* * *

— Я кончилъ, Лукія Николавна! Вдь сегодня седьмой вечеръ… Цлая недля прошла!.. Но вы что-то блдны? замтилъ Леонидъ Антонычъ,— здоровы-ли вы?
— Здорова. Я устала…
— Но рулемъ такъ легко управлять…
— Да, но если ихъ два…
— Два? Гд-же другой?…
— Вы кончили?.. Благодарю васъ. Послдняя ваша фраза: ‘apr&egrave,s nous le dluge!’ совершенно просвтила меня. Картина, нарисованная вами, благодаря этой французской фраз, получила настоящій свои колоритъ: свтъ и тни рзче обозначились…
— О, ужъ вы меня въ художники пожаловали! воскликнулъ Леонидъ Антонычъ и, торжествуя успхъ свой, протянулъ руку и проговорилъ:
— Позвольте-же вашу, Лукія Николавна!
И вдругъ рука его дрогнула: онъ былъ пораженъ выраженіемъ лица двушки, онъ не узнавалъ ее! Передъ нимъ сидла совсмъ другая Лукія Николаевна — глаза ея блестли не дтски-доврчиво, между бровями легла складка, губы не улыбались пріятно…
— Нтъ, руки — я — вамъ — не дамъ, отвтила она, отчеканивая каждое слово.
Леонида Антоныча всего передернуло. Онъ замигалъ, покраснлъ, потомъ пожелтлъ и тихо спросилъ:
— Но… почему-же?…
— Гребите-же, я правлю къ берегу.
Оба замолчали. Минутъ черезъ пять лодка причалила къ плоту. Лукія Николаевна первая вышла, вытянула цпь, притянула ее къ кольцу, ввинченному въ бревно, и замкнула на ключъ.
— Вы спрашиваете: почему? (Она выпрямилась). А вотъ почему: я не подаю руки не-зна-ко-мымъ. Я уже не считаю васъ своимъ знакомымъ и, надюсь, что вы больше не постите насъ.
— Но… ради Бога, Лукія Николавна! Что-же такое я…
— Сдлалъ? подхватила она.— Ничего вы не сдлали. Я только узнала васъ… Понимаете? При первой встрчи съ вами, во мн шевельнулось что-то похожее на любовь къ вамъ… Да, снаружи вы мн понравились! Но этого было мало. Я хотла непремнно узнать, что собственно вы такое — и узнала. То, что вы мн такъ прекрасно разсказывали — я давно и безъ васъ знала. Мн нужно было видть вашу душу, узнать ваши симпатіи. Я съумла заставить васъ высказаться откровенно, и вы — высказались. Вы думали, что передъ вами — двочка, существо ничего несмыслящее, пустое,— и жестоко ошибались. Я лгала на себя, лгала на мама, я — правила лодкой и въ то-же время-разговоромъ. Какъ видите, благополучно добралась до берега… Прощайте!
Лукія Николавна повернула на лво и быстро пошла къ дач.
Леонидъ Антонычъ стоялъ нсколько секундъ неподвижно, потомъ поправилъ галстухъ, издалъ какой-то неопредленный звукъ, дрыгнулъ одной ногой и, не торопясь, отправился направо.

* * *

Въ тотъ-же вечеръ, въ Излеровскомъ саду, за однимъ изъ столиковъ, сидло двое мужчинъ. На столик стояла опорожненная бутылка Шабли. Разговоръ возобновился.
— Ты, Леонидъ, что-то сегодня не въ дух?
— Да, не въ дух. Я, братъ, сегодня потерялъ 30,000 рублей.
— Ну-ну?! Быть не можетъ!
— Честное слово. Потерялъ! Тридцать тысячъ, не считая процентовъ по день моей смерти… Да!…
— Шутишь! Да какъ же такъ?..
— Длинная, братъ, исторія… А, впрочемъ, чортъ ее дери — разскажу!…

—Ъ

‘Нива’, No 32, 1875

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека