Лондонские тайны, Феваль Поль, Год: 1843 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 322 минут(ы)

Поль Анри Феваль

Лондонские тайны
Les Mystres de Londres, 1843

ЧАСТЬ I
В трущобах

Глава первая
ТАВЕРНА ‘КОРОНЫ’

В один из воскресных ноябрьских вечеров в чистой комнате таверны, под вывеской ‘Короны’ сидел добрейший капитан Педди О’Крен. На столе перед ним стоял громаднейший стакан его любимого грога.

Капитан Педди был человек примечательный. Будучи громадного роста, почти в шесть футов и имея шесть дюймов толщины, он был одет в синий фрак с черными пуговицами и в лосиные панталоны. На своих громадных ногах он носил полушелковые чулки и широкие башмаки, неизвестно когда чищенные.

В противоположном углу комнаты сидел другой посетитель, мужчина лет под сорок, медленно потягивающий из стакана подслащенное сахаром вино. Глаза его были неподвижны и смотрели вдаль. Физиономия его с первого взгляда вызывала у наблюдателя симпатию: в ней проглядывало спокойствие и уверенность. Посетитель был известен в таверне под именем ‘Слепого Тирреля’.

Время от времени хозяйка таверны мистрисс Борнет оставляла место за буфетом и подходила к капитану Педди перекинуться с ним несколькими словами. Капитан Педди был, что называется, завсегдатаем таверны.

Кроме этих личностей, в комнате или, лучше сказать, в растворенных ее дверях стояла еще одна особа, более всех остальных обращавшая на себя внимание.

Это была служанка.

Если бы она жила в те времена, когда художники давали хорошую плату натурщицам, она могла бы, наверное, скосить целое состояние, ибо красота ее ослепляла. Лицо, выражавшее спокойствие, близкое величию, напоминало красоту античных статуй. Большие волны длинных черных волос, спадая на ее полуобнаженные плечи, как бы выделяли во всей ее фигуре грациозный стан. Огромные, будто переполненные тяжелым прошлым глаза с трудом смотрели вокруг, не находя ни в чем интереса. При взгляде на служанку, помимо восхищения, сразу возникала невольная мысль, как могла она оказаться здесь среди грязных столов и стульев, грубых и никчемных людей, так не идущих ко всей ее внешности и манерам.

В другой комнате, предназначенной для черного люда, собралось человек около двадцати. По грязным костюмам их можно было принять за лодочников. Громко разговаривая, они стоя пили джин.

— Сюзанна! — обратился к девушке капитан Педди.

— Разведи для меня, милая, на двенадцать пени джину с холодной водой, сахара не нужно… Подбавь только немного лимона!

Красивая служанка, к которой относились слова достопочтенного капитана Педди, даже не шевельнулась.

— Будь я десять раз повешен, если она меня услышит! — проворчал капитан. — Делать нечего, нужно позвать мистрисс Борнет.

Хозяйка, явившаяся на зов, была женщина маленького роста, с красной физиономией. На ней был чепец, возвышавшийся в задней части на пол-аршина.

— Будь я проклят, мистрисс, — начал жаловаться капитан, — если я не обращался к Сюзанне, но, черт побери, хоть пали из пушек у нее под ухом, так она, по-моему, не пошевельнется.

— Сюзи! — закричала резким голосом мистрисс Борнет.

Веки слепого посетителя чуть заметно дрогнули. Служанка не пошевельнулась.

— Ну, разве я вам не говорил? — сказал капитан. — Я готов держать пари со всеми чертями, сколько их есть, что она не удостоит своим ответом даже самого лорда-мэра.

Хозяйка между тем бросилась к служанке и грубо дернула ее за рукав.

— Что это значит, лентяйка! — закричала она сердито.

Красавица на шаг подалась назад, на лице ее выступила яркая краска. При этом она сделала такое изящное движение, которому могла бы позавидовать королева.

Пораженная хозяйка остановилась, не будучи в состоянии произнести ни звука.

Между тем лицо слепого осветилось довольной улыбкой. Он потирал руки будто от радостной мысли, блеснувшей в его голове. Но тотчас же его лицо приняло прежнее мрачное выражение.

Блеск, сверкнувший в черных глазах служанки, угас. Это возвратило хозяйке ее прежнюю храбрость.

— А! Вот что значит накормить и приютить нищую! По ее милости ко мне теперь не заглянет ни один посетитель. Разве она слушает их сколько-нибудь. Вот вам и благодарность?!

— Почтеннейшая мистрисс Борнет, — сказал капитан, бросьте эту несчастную девчонку, черт ее побери! Лучше подайте-ка грога.

Мистрисс Борнет повиновалась, но будучи оскорблена заступничеством капитана, выраженном в довольно грубой форме, она погрозила Сюзанне кулаком. В ответ красавица только презрительно улыбнулась.

Пробило пять часов.

Один из посетителей, молодец вроде Геркулеса, просунул голову в дверь чистой комнаты.

Капитан тотчас же вскочил.

— Хорошо, Тернбулль, хорошо! — сказал он, поспешно застегивая свой узенький фрак. — Сюзанна!.. Ведь не слышит… Мистрисс Борнет! Я еще зайду вечерком. Велите, пожалуйста, приготовить для меня грогу, знаете, какой мне по вкусу?..

Глава вторая
НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Капитан взял свою палку и оставил таверну. Вместе с лодочниками, поджидавшими его на улице, он двинулся по направлению к Темзе.

Матросы распевали во все горло, притворяясь пьяными. Капитан шел за ними, отстав шагов на двадцать. На берегу они остановились. Капитан, не заметив ничего подозрительного, дал знак. Матросы без шума стали спускаться с берега по старой, полуразвалившейся каменной лестнице.

— Кто сегодня на очереди? — спросил капитан.

Двое отделились от толпы.

— Сони и Патрик? — обратился к ним капитан. — Смотрите же, глядеть в оба. По лодкам!

Оставшись на берегу, Сони и Патрик развернули плащи, бывшие у них под мышкой, закутались в них, и, не говоря ни слова, растянулись на земле. Между тем матросы расселись поровну на трех лодках. Это были длинные черные лодки с краями, едва-едва возвышавшимися над водою.

— За весла! Ровнее! — сказал тихо Педди, командовавший главной лодкой. — Греби!

Лодки отчалили от берега и начали лавировать между множеством судов, стоявших на Темзе. Грести было не легко: весла то и дело запутывались в сети канатов и веревок.

Густой туман, смешанный с тяжелыми парами от каменного угля, застилал реку. Изредка, как искры, проглядывали сквозь него прибрежные огни.

Как уже сказано, это был воскресный вечер. Молчаливые суда неслышно покачивались на волнах. И только издали, из более населенной части города, слышались по временам грустные и тяжелые песни подвыпившей лондонской черни.

Три лодки капитана Педди вышли, наконец, на середину реки и направились вверх против течения.

— Чудная погодка, Томми, чудная погодка, черт побери! — проговорил капитан, когда его лодка подплывала под своды нового лондонского моста.

— Да, погодка чудная, капитан! — сказал большой Тернбулль. — Только скоро вода пойдет на убыль.

— А на убыли подует ветерок и тумана как не бывало. Нужно поторапливаться, — добавил другой лодочник, до того толстый, что занимал всю ширину лодки.

— Станем поторапливаться, толстый Чарли, — сказал мальчик по имени Снэль. Его честь давно не видал нас. В наших карманах ветер гуляет, а жизнь в Лондоне дьявольски дорога, как говорит Боб Лантерн.

— Не шуми, милый мой сынок, — нежно сказал капитан. Поменьше говорить о его чести для тебя же лучше. — А что сделалось с этим мошенником, с добрым нашим Бобом Лантерном?

— Обженился, — ответил Чарли, — взял бабу ростом в шесть футов.

— А! — вскричал Снэль, — мистер Боб будет похитрее нас. Он старается для себя. По воскресным дням он посещает церковь. А там великолепно.

— Потише, мой голубчик! — попросил опять капитан. — На этом мосту обыкновенно стоят полицейские.

— Чарли, наедешь на столб, дуралей. Правым веслом правь.

Лодка выбралась из непроницаемой тьмы под мостом.

— Э-э! — вскричал Том. — Три огонька… Добыча славная… Довольно ли будет наших лодок?

Огоньки, на которые указывал Том, ясно просачивались сквозь туман. Они виднелись с трех разных сторон и свет их был ярко-зеленый.

— Нам нужно разделиться, — сказал капитан.

Он тихо назначил каждой лодке место, куда она должна плыть, и приказал матросам как себя вести. На середине реки теперь оставалась только лодка капитана.

— Желтого огонька сегодня не видно, — сказал Том.

— Это удивительно, ведь в теперешнее время с материка приезжает множество иностранцев.

— Эдак лучше, — сказал Педди. — Мне не нравится желтый огонек. Мне тогда представляется последний вопль бедняка, которого режут… — Это, разумеется, слабость, — добавил капитан, — но верно то, что, когда я вижу желтый огонек, то выпиваю больше джину, чтобы придать храбрости… Ты улыбаешься, Том, бездушный изверг…

— Не все ли равно, одним больше, одним меньше на свете, — сказал Тернбулль с убийственным равнодушием. — Когда много народу, а свет велик, капитан, оно и не заметно.

— Кроме того, — добавил толстяк Чарли, — нужно же чем-нибудь жить. — Ведь, если бы содержатели трех наших гостиниц не занимались ремеслом головорезов, что бы произошло с нашими добрыми товарищами, Бишоном и компанией?

— Что касается меня, — сказал маленький Снэль, — желтый огонь мне доставляет удовольствие.

— В такие годы… — пробурчал Педди. — Это милое дитя — самое хипучие животное… Смотри в оба, Чарли! — крикнул он.

Лодка круто повернула к берегу.

Она опять очутилась в лабиринте кораблей, пароходов, барок и других судов. Тернбулль управлял рулем, а Чарли с искусством опытного матроса работал веслами. Скоро лодка подплыла к берегу близ Темпль-Гарден.

В этом месте выступы высокого дома, построенного отчасти на сваях, отчасти на твердой земле, образовали небольшую гавань.

Около дома стоял фонарь, из которого выходил зеленоватый свет.

К этому-то месту и пристала лодка, Педди начал рукой искать что-то на одном из столбов, поддерживающих свод.

Наконец он нащупал проволоку, на конце которой было кольцо, и позвонил.

Спустя несколько минут над самой лодкой послышался скрип, как будто растворяли двери на заржавевших петлях.

— Кто тут? — спросил чей-то осторожный голос.

— Друзья, почтенный и достоуважаемый Груфф, — отвечал капитан. Будь я повешен, если не рад пожелать вам доброго вечера! А как драгоценное здоровье вашей супруги?

Тюк, который спускали на веревке, сильно ударил Педди по голове.

Экой ты скотина, Груфф, проворчал он с досадой.

— Чтоб тебе самому слететь в лодку! — добавил капитан, и поспешил отойти в сторону.

Лодочники приняли тюк и положили его на дно лодки.

Веревка тотчас же была втянута наверх.

— Черт побери, это пахнет мускусом, — сказал Том. — Должно быть, чемоданчик какого-нибудь джентльмена.

— Чарли, не заваливай клапана! — прибавил он.

— Не бойся, друг Том, клапан на виду. Только мне не хотелось бы сегодня выкупаться, — отвечал толстяк.

Один за другим в лодку были спущены и уложены еще пять добрых тюков.

— Спокойной ночи! — послышался наконец грубый голос сверху, и отверстие закрылось.

— Греби, Чарли, жирный лебедь мой! — сказал капитан. — Ветерок, кажется, хочет рассеять туман.

— Спокойной ночи, Груфф, старый кровопийца, проклятый головорез! — прибавил Педди. — Но вот, кажется, одна из наших лодчонок. О эй!

— Шесть тюков, капитан.

— Хорошо! Налегайте, молодчики, налегайте на весла!

— А вот и лодка канальи Мичеля, нашего милого друга… О эй!

— Два маленькие пакета, капитан.

— А… два маленькие пакета, — сказал капитан с неудовольствием.

Все три лодки быстро поплыли по течению. Между тем начался отлив. Ветер, подувший вместе с ним, начал разгонять туман. Можно было уже различать леса мачт и сеть канатов. Газовое освещение начало отражаться в струях Темзы.

— Дело становится дрянь, — сказал Тернбулль, фонари на мосту бросают свет прямо на нас… Затем, пожалуй…

— Наляг, Чарли, жирная акула! — сказал капитан. — Еще ударец веслами и мы будем скрыты кораблями, а там с Божьей помощью…

Скоро лодки подошли к тому месту, от которого отплыли.

— Мяучь, Снэль, мяучь, мой котенок! — тихо приказал капитан.

И тут же с одной из лодок послышалось протяжное, весьма натуральное мяуканье кошки. Несколько мгновений спустя на берегу раздался глухой лай собаки.

— Черт возьми! — пробормотал Педди. — Нам загородили дорогу! Впрочем, черт разберет этого Сони: он так натурально лает, что, право, не знаешь, он ли это или какая-нибудь паршивая собачонка.

— Помяучь еще, Снэль!

Мяуканье раздалось опять. В ответ снова послышался лай.

— Ну, теперь уж в самом деле Сони! — проворчал Тернбулль. — Дело дрянь! Должно быть между нами и пристанью торчит таможенная лодка.

— Это таможенные разбойники! — сказал Педди. — Станет наш брат заниматься контрабандой!

— Что нам теперь делать, ребятушки?.. Станем подыматься выше, причалим за мостом. Ветер, на наше счастье, становится тише, туман густеет.

— Налегай веселей!

Три лодки тронулись в один миг. В то время, когда лодка капитана миновала корабль, в тени которого она скрывалась, с другой стороны показалась черная масса.

— Стой! — послышался с нее повелительный голос.

— Лавируй, Том. Налегай, Чарли, — прошептал капитан.

Лодка стремительно пошла к берегу, но вдруг тяжелый крюк зацепил ее борт.

— Руби веревку, живей! — приказал капитан.

Том изо всей силы ударил топором.

— Цепь! — пробормотал он в бешенстве.

— Стой! Кто на лодке? — послышался опять повелительный голос.

Никто не отвечал. Цепь, к которой был припаян крюк, напряглась и быстро потащила лодку к черной массе, бывшей ни чем иным, как таможенным катером.

Капитан надвинул шляпу на глаза и прицепил свою палку к петле фрака.

— Черт бы их побрал! — проговорил он спокойно. — Мне не хотелось сегодня купаться… Чарли, долой с клапана… Удирай, кто может.

Дно лодки открылось как по мановению чародея: тюки и лодочники скрылись в воде.

Крюк таможенных почти тотчас же приволок лодку к катеру, но в ней не только никого не было, но она оказалась даже без дна.

Глава третья
СЛЕПОЙ И КРАСАВИЦА

Другие лодки воспользовались минутной суматохой, когда все внимание таможенных было обращено на капитана Педди, и успели благополучно причалить к берегу. Скоро туда же явился и капитан со своими товарищами.

— Сегодня вода-таки холодна, — сказал Педди, выходя на берег, — сильно холодна, черт бы ее побрал!

Маленький Снэль встряхнулся, как мокрая собака, мяукнул и исчез под плащом Сони, который от радости залился веселым лаем.

Лодочники, взвалив на плечи тюки, направились куда-то по мрачным переулкам города. Они старались только держаться от таможни подальше.

Капитан Педди отправился домой, переменил синий фрак на точно такой же, лососиные панталоны на такие же и преспокойно отправился в таверну под вывескою ‘Короны’.

При его появлении в чистой комнате мистрисс Борнет опять журила служанку. Сюзанна слушала брань хозяйки с таким спокойствием, что казалось, будто она вовсе и не слышит ее.

При всех своих хороших качествах мистрисс Борнет никогда особенно не отличалась терпением, в настоящее же время видя, что ее брань все равно, что к стене горох, вовсе не могла сдержать себя и что есть мочи хватила своей дланью по бледной щеке Сюзанны.

— Черт побери! — сказал про себя капитан. — Кажется, теперь мне долго придется ждать грогу!

Слепой сидел на том же месте, где мы его оставили, только перед ним стоял другой стакан подслащенного вина. Когда раздался звук пощечины от мощной руки мистрисс Борнет, он вскочил с места и вытянул шею. На лице его, обыкновенно ничего не выражавшем, наблюдатель заметил бы теперь самое живое любопытство.

Пощечина мистрисс Борнет произвела на Сюзанну страшное действие. Вся она мгновенно задрожала. В ее больших черных глазах сверкнул мрачный блеск. Казалось, вот-вот она бросится на своего врага.

— Э-е! — подумал капитан. — Держу пари с кем угодно, что теперь почтеннейшей хозяюшке достанется. Та же мысль, кажется, пришла в голову и мистрисс Борнет. Она сильно побледнела.

Но прозорливый капитан и храбрая мистрисс Борнет обманулись. Красавица овладела своим гневом. С видом глубокого презрения, скрестив руки на груди, она посмотрела на обидчицу. Слепой, обратившийся было весь в напряженное ожидание, вздохнул спокойно.

Сюзанна, не проронив ни слова, вышла из таверны.

Слепой Тиррель бросил на стол серебряную монету и, не попросив сдачи, тоже оставил ‘Корону’.

Служанка шла по мостовой твердым, решительным шагом. Слепой ощупью следовал за ней. Тусклый свет фонарей придавал очаровательным формам красавицы какой-то фантастический вид.

Тиррель, последовавший за нею как бы под влиянием какого-то таинственного инстинкта, теперь шел вслед за ней.

Сюзанна направилась к реке. Тиррель скоро поровнялся с ней.

— Куда ты идешь, красавица? — спросил он нежно.

— К Темзе! — отвечала девушка.

— К Темзе! — повторил слепой. — Значит вы хотите топиться?

— Да.

— Для чего?

— У меня нет ничего в настоящем и нет надежды на будущее.

— А если я вам дам пристанище в настоящем и надежду на будущее?

Сюзанна, не останавливаясь, продолжала идти.

— Много раз уже предлагали мне то же самое, — сказала она, — многие хотели купить меня… Вы, должно быть, тоже… Но я не продаю себя.

— Сохрани меня Бог от этого, Сюзанна!

— Я люблю одного человека и поэтому не желаю продавать себя.

Тиррель, пораженный, подался назад.

— Только поэтому? — спросил он.

— Да, — равнодушно произнесла красавица.

До Темзы оставалось совсем немного. Тиррель схватил руку красавицы и сказал с каким-то странным выражением любопытства на лице и в словах:

— А что же стыд?

— У меня его нет.

Тиррель отступил.

— Чему же вас научила ваша мать? — вскричал он.

— Ни чему. Женщина, родившая меня, бросила меня, когда я была еще в колыбели. Отец мой был жид, повешенный в Тибурне за воровство.

Слова эти Сюзанна произнесла спокойным голосом.

— Значит вы ни чему не учились?

— Мой отец был когда-то богат! Я научилась наряжаться, петь, танцевать, я знала несколько европейских языков, — произнесла она с живостью.

Лицо ее на мгновение просветлело.

— Может ли такое быть?! Все это правда, Сюзанна? — спросил слепой.

— Я хочу умереть, — холодно отвечала служанка.

В это время они проходили мимо ярко освещенного окна. Луч света упал на лица девушки и слепого. Лицо красавицы по-прежнему выражало мрачную решимость. Глаза Тирреля блестели странным огнем.

— А если бы тебе возвратили прежнюю жизнь, милое дитя? — спросил он.

— Мою прежнюю жизнь? — прошептала красавица.

— О!

— Я возвращу ее.

С минуту она как бы размышляла, потом бросила быстрый взгляд на собеседника, и столь-же быстро ринулась к реке.

— Не вы первый! Нет! Мое сердце и тело, все принадлежит ему, — проговорила она с чувством.

— Я не требую ни твоего сердца, ни твоего тела, — вскричал Тиррель, — ведь я слепой!

Эти слова долетели до Сюзанны, когда она готова была уже кинуться в воду. Услышав их, она остановилась.

— Ни сердца, ни тела, говорите вы… — повторила она. — Слепой? Чего же вы требуете от меня?

— Мне нужна твоя воля.

Сюзанна склонила на грудь свою чудную голову.

— Один раз, — заговорила она, — я умирала от голода и изнеможения. Я упала у порога таверны той женщины, которая только что ударила меня. Я отказалась от свободы. За это получила кусок хлеба, только кусок хлеба. Служанкой быть я еще могу…

— Вы согласны на мое предложение? — спросил слепой.

— Что мне следует делать?

Тиррель вытащил из кармана кошелек, полный денег, и положил его в руку Сюзанны.

— Ожидать, — сказал он. — Слушайте: я приобретаю вас не для себя, хилого слепца, но для могущественного, страшного общества. Я хорошо изучил вас. Я знаю, какую пользу вы можете принести. Ни одного слова о том, что было между нами. Верность и безусловное повиновение — таковы ваши обязанности.

Потом, подумав немного, он прибавил:

— На эту ночь вы где-нибудь найдете себе приют. Завтра в полдень вы придете в дом, адрес которого найдете здесь (он подал визитную карточку). А когда вы вступите в него, малейшее ваше приказание будет с точностью исполнено, как хозяйки, потому что этот дом действительно будет ваш. А теперь — доброй ночи, Сюзанна!

Глава четвертая
МЕЧТАТЕЛЬ

В то же воскресенье и даже в тот самый вечер, когда происходили только что описанные события, — один молодой человек направлялся в Темпельскую церковь вместе с двумя девушками.

Юноша был лет двадцати четырех от роду, по происхождению шотландец, по званию доктор, по имени Стефан Мак-Наб. Отец Стефана был судьей в Думфрийском округе, его звали Энджус Мак-Ферлэн.

Рядом с ним шли две прелестные кузины. Старшую звали Кларой, младшую — Анной.

Лицо первой было серьезное, взгляд — меланхолический.

Анна же — смесь робости и веселья — имела детское выражение лица, в будущем ей виднелись только радость и счастье, никакая печальная мысль еще не туманила ее прелестного личика, большие, веселые, нежные ее глаза до сих пор знали только те слезы, которые появляются без всякой горечи и которые скоро исчезают со щек, не оставляя никакого следа на душе.

Обе сестры воспитывались на восторженных идеях шотландского благочестия. Молитва стала главным их занятием, а обряды религии наполняли их жизнь.

Тетка у которой они жили — мать Стефан Мак-Наба — была женщина религиозная. Все свободное время она проводила с благочестивыми, но скучными мистриссами и пастором Джоном Бутлером, который любил обеих девушек любовью отца.

Стефан, кончив курс медицины, начал практиковать в Лондоне, в ожидании, пока королевская академия запишет его в число своих ученых членов. Он представлял, что прекрасно знает жизнь и людей, довольно сносно играл в вист и одевался, как франт.

Он очень любил кузин, хотя и не мог дать себе ясного отчета в чувствах: они были еще весьма неопределенны.

В тот день мать Стефана болела, поэтому не могла сопровождать в церковь племянниц, поручив это сделать сыну.

Молодые сестры, войдя в церковь, сделали коленопреклонение, сотворили короткую молитву, поднялись и направились к тем местам, где сидели женщины.

Анна села и поздоровалась с подругами своей прелестной улыбкой.

Клара не сделала этого: еще не сев, она задумчиво посмотрела на колонну, у которой остановился Стефан. Вдруг она вздрогнула и сделалась бледна, как полотно. По-видимому, все члены ее сковала какая-то неведомая сила. Блестящий взор ее по-прежнему был прикован к колоннам.

— Необъяснимо! — сказал про себя Стефан. — На кого это она так смотрит.

Поспешно обойдя колонну, он наткнулся на человека, прислонившегося к ней. При виде его Стефан вздрогнул и побледнел. Он тотчас бросил взгляд на Клару, но она уже сидела, отвернув лицо. В сердце молодого человека заронилось глубокое, тягостное опасение. В нем вдруг заговорила любовь, в которой до сих пор он не мог себе признаться. Теперь Клара сделалась целью его жизни, единственным существом, могущим сделать его счастливым. В лице его был жар и сердце било такую тревогу, что он готов был расплакаться.

Что за причина, от которой любовь эта, ранее почти не заметная, вдруг вспыхнула с ужасною силою?

Причина, как нам кажется, простая.

Обыкновенно цель, до которой человеку легко достать рукой, не имеет большой цены в его глазах, но вот является опасность потерять ее и эта цель принимает всю цену сокровища.

Стефан понял теперь эту простую истину.

Она сказалась в его словах, произнесенных с глубокой горечью:

— Она смотрела не на меня!

Напрасно он силился подавить неприятное чувство, овладевшее им. Он устремил взгляд, полный ненависти, на человека, которого считал теперь своим врагом. Взглядом он как бы вызывал его на смертельный бой.

Незнакомец стоял с закрытыми глазами и с улыбкой на лице. Ему было около тридцати лет: он был высокого роста, строен и во всей его фигуре проявлялось аристократическое изящество. Одет он был по моде, но просто и с тонким вкусом. Лицом своим он представлял замечательный тип мужской красоты. Его украшал высокий лоб без морщин, но перерезанный сверху легким следом от раны. Шрам почти не был заметен, когда лицо его имело спокойное выражение. Прекрасные, черные волосы немножко вились. Рот, полуоткрытый улыбкою и обрамленный вверху черными усами, обнаруживал ряд белых ровных зубов, которым могла бы позавидовать любая красавица. Черные брови, резко выделяясь на фоне лица, ему выражение твердости и гордости.

Прислонившись небрежно к колонне, незнакомец, видимо, о чем-то мечтал. Лицо его отражало налет быстрых приятных ощущений.

Стефан долго смотрел на него с досадой. Молодой доктор знал, что он не дурен собой, но ему не могло и придти в голову сравнивать свою красоту с красотой незнакомца.

Ревность до того овладела Стефаном, что заставила его смотреть на незнакомца, как на одного из тех людей, которые обладают магнетическою силою взгляда, и которые в романах побеждают самых добродетельных женщин. Стефан счел этого человека настоящим Дон-Жуаном.

Не зная, к чему бы придраться, Стефан обратил внимание на закрытые глаза незнакомца. Он представил их себе красными, больными. Утешенный своею мыслью, он повеселел и сказал:

— У него, по всей вероятности, косые глаза.

Этой мыслью он утешился и, так как проповедь скоро кончалась, он оставил мечтателя, чтобы лучше понаблюдать за Кларой.

Вдруг все богомольцы поднялись с мест. Стефан весь превратился в зрение. Вставая со скамьи, Клара опять бросила полный огня взгляд на роковую для Стефана колонну. Стефан многое бы дал за подобный взгляд, Но, удивительное дело, незнакомец все еще был погружен в свои мысли.

— Он даже не взглянет на нее, — прошептал негодующий Стефан. — Любит она, а не он!

Между тем священник запел псалом, хор молодых и чистых голосов вскоре заглушил дрожащий голос старца.

При этом мечтатель грациозно поднял голову, лицо его выражало какой-то безотчетный восторг.

Стефан в изумлении наблюдал за ним.

По мере того, как псалом приближался к окончанию, выражение лица незнакомца все более и более передавало чувственное наслаждение.

— Для бедных нашего прихода! — раздался в это время за Стефаном нежный голосок.

Он оглянулся и увидел кузину Анну, которая собирала подаяние для бедных. Стефан ощутил прилив щедрости. Порывшись в карманах, он бросил в кошелек сборщицы две кроны. ‘По крайней мере, в этом я возьму верх над тобою, ненавистный незнакомец!’ — подумал Стефан, и бросил на него торжествующий взор.

— Для бедных нашего прихода! — повторила Анна, останавливаясь перед мечтателем.

Незнакомец вздрогнул и полураскрыл глаза.

При виде Анны взгляд его стал осмысленным и как бы впился в нее. Анна покраснела. Стыдливо опустив глаза, она намеревалась удалиться, но грациозный жест незнакомца остановил ее. Он вынул из кармана бумажник, достал из него ассигнацию в десять фунтов стерлингов и опустил в кошелек, низко поклонившись молодой девушке.

Стефан с бешенством сжал кулаки и до крови укусил губу.

— Десять фунтов! А я хвалился, положив десять шиллингов!

Некоторое время незнакомец следил глазами за девушкой. Когда она затерялась в толпе, он выпрямился и обвел вокруг себя равнодушным и рассеянным взглядом.

— Он не косой! — с горестью подумал Стефан. Потом, как бы осененный внезапной мыслью, он прибавил:

— Я видел его где-то!

Но напрасно он припоминал, где именно и когда мог его видеть — вспомнить незнакомца он так и не смог. Наконец он заключил, что, вероятно, его обманывало определенное сходство.

Незнакомец не только не был кос, как подумалось бедному Стефану, а, напротив, у него были прекрасные большие темно-голубые глаза, что еще больше увеличивало общую прелесть его физиономии. Во взгляде его была значительность и таилась глубокая мысль, вместе с тем несколько темноватый вид зрачков придавал глазам его ту сухость, которая, как думает Лафатер, составляет признак обдуманной и неограниченной чувственности.

Глава пятая
ОПАСНОСТЬ

Богослужение, как мы говорили, было вечернее. В продолжение его сделалось на дворе совершенно темно, так темно, как бывает в ноябрьские вечера.

Церковь, в которую завели мы читателя, была старинная, громадных размеров. Ярко освещалась только та ее часть, где проходила служба, между тем как все остальные были погружены в мрак.

Незнакомец, разбуженный от грез и совершенно развлеченный видом прелестной сборщицы подаяний в пользу бедных, оставил место у колонны и медленными шагами направился к выходным дверям.

Не далеко от того места, где он стоял, находился другой человек, одежда которого была крайне дурна, а наружность вообще весьма подозрительна.

Этот человек видел как мечтатель вынимал толстый бумажник, чтобы дать лепту в пользу бедных, от его внимания не укрылось также, какова была лепта. Оборванный человек не спускал с мечтателя глаз.

Когда тот пошел к выходу, тронулся с места и подозрительный человек. Но пошел он не тем путем, каким шел незнакомец, а другой стороной. Они должны были столкнуться в самой отдаленной и самой мрачной части церковного здания.

Стефан все это заметил его мысль, быстрая, как молния, блеснула в голове его. Он довольно долго пожил в Лондоне, чтобы знать, что там самый обыкновенный злодей может совершить святотатство.

Ему представилось, что намерения человека подозрительной наружности, были не совсем чистого свойства, Стефан не был тем доблестным героем, какие выводятся в романах, но он был образованный и благородный человек. А этого совершенно достаточно для того, чтобы отбросить всякое эгоистическое чувство при виде опасности, которая, как ему казалось, угрожала прекрасному незнакомцу. Стефан решился: если будет нужно, оказать незнакомцу помощь. Недолго думая, он последовал за мечтателем.

Мечтатель подвигался вперед медленно. Потом возвращался и опять удалялся, как будто искал такое место, откуда всего лучше можно было наслаждаться звуками нежного отдаленного пения псалмов. Иногда он, подымая голову, смотрел наверх, любуясь верхушками готических колонн, которые были освещены только с одной стороны узкой полосой света. Что ни шаг — ему представлялись новые картины, казавшиеся фантастическими и бесконечно разнообразными.

Стефан долго следовал за мечтателем, но в отдаленных церковных галереях царствовал такой мрак, что за десять шагов нельзя было различить предметов. Поэтому молодой доктор потерял из виду прекрасного незнакомца, и, несмотря на все усилия, нигде не мог его найти.

Тогда Стефан бросился на другую сторону, чтобы задержать человека, намерения которого казались ему преступными, но и тут он не нашел никого.

Положение Стефана было затруднительно. У него оставалось только подозрение и потому нельзя же, основываясь на нем одном, нарушать благочестивую тишину богомольцев. С другой стороны, жизнь человека могла подвергаться серьезной опасности. Что ему делать?

А издали все раздавалось гармоничное пение молящихся, распевавших священные псалмы.

Это пение, доносившееся издали, и тишина, царившая в галереях, яркий свет с одной стороны и мрак с другой, — все это наводило ужас на бедного Стефана.

Между тем мечтатель, не подозревая опасности для себя, которой, впрочем, может быть и не существовало, вошел в часть галереи, где пол покрывался Камышевыми коврами. В коврах и заключалась причина, почему Стефан потерял след мечтателя: они заглушали его шаги.

Здесь церковное пение слышалось уже очень слабо, но зато в высшей степени меланхолической гармонии.

Мечтатель находился в поэтическом настроении. Он сел на скамью. В ту же минуту ему послышался за спиной легкий шум. Он оглянулся, но никого не было. Мало-помалу разнообразные картины опять заняли его восприимчивое воображение.

Мрачная уединенная высокая галерея представилась его воображению в ужасающем виде. Ему подумалось, что в тени громадных колонн могли находиться злоумышленники, и, между тем как там при свете лампад возносились молитвы к Богу, здесь, в тишине и мраке, нечистая сила, может быть, направляла шаги убийц. Звуки религиозной музыки могли, по его мнению, заглушить последние стоны умирающего.

Мысли эти кружились в голове его, когда другой шум, более явственный, дошел до его слуха. Казалось, что-то ползло по камышовым коврам.

Незнакомец сидел неподвижно, но его грезы улетели и умом, возвратившимся к действительности, он начал хладнокровно обдумывать опасность своего положения.

Едва повернув голову по направлению шума, он заметил темную фигуру человека, которая приближалась к нему ползком.

‘Этот негодяй как будто узнал мои мысли’, — подумал незнакомец, — и хочет убить меня.

Но он не тронулся с места и ждал спокойно, прошло несколько мгновений и человек подозрительной наружности одним прыжком, подобно тигру, бросился вперед… Его нож, верно направленный ударился о спинку скамьи — незнакомец отпрянул с быстротой молнии.

Когда убийца пришел в себя, рука его была сжата, как в железных тисках.

— А-а! — застонал он от боли. — Я думал, что на свете лишь один человек имеет такую ручку!

Он взглянул пристально на незнакомца.

По-видимому, глаза того и другого были привычны к темноте, ибо они узнали друг друга.

— Боб Лантерн! — воскликнул мечтатель.

— Пощадите, ваша честь! — проговорил жалобным голосом убийца, бросаясь на колени. — Я не узнал вас.

Его честь выпустил руку Боба Лантерна, который жалобным голосом начал умолять:

— Добрый господин мой, добрый сэр Эдуард, у вас в этом костюме талия, как у молоденькой барышни. Я не узнал вас.

— Молчать! — сказал повелительно тот, кого назвали сэром Эдуардом. — Что делают твои товарищи?

— Мало хорошего, в Лондоне жить дорого.

— Явитесь завтра, вам заплатят, но смотри, мистер Боб, вперед не пускайся на такие дела!

Сэр Эдуард спокойно последовал дальше. Боб пошел за ним, заложив руки в карман и с видом собаки, наказанной хозяином.

Стефан, не находя незнакомца, решил, наконец, вернуться в церковь, где благочестивые богомольцы уже готовились расходиться. Он пришел в крайнее изумление при виде незнакомца, который спокойно возвращался в сопровождении неизвестного. Увидев, что опасности для мечтателя нет, Стефан опять почувствовал к нему ненависть и почти сожалел, что беспокоился о нем.

Между тем, название мечтателя к сэру Эдуарду теперь не шло. Он возвращался, гордо подняв голову и бросив перчатки, в которых прикоснулся к Бобу Лантерну.

Боб поднял брошенные перчатки и сунул их в свой карман. Пожива была очень бедна, но ведь есть люди, которые поднимут булавку, а Боб Лантерн принадлежал к разряду тех людей, которые предпочитают взять хоть что-нибудь из чужого кармана, чем вовсе ничего не брать.

Надевая новые перчатки, сэр Эдуард бросил взгляд на прелестную сборщицу, прервавшую его грезы, но не обратил никакого внимания на ее сестру, которая не спускала с него глаз.

Стефан наблюдал исключительно за Кларой и сильно волновался от ревности.

Сэр Эдуард приставил к глазу лорнет. ‘Она прелестна’, — сказал он про себя. Он сделал знак Бобу, чтобы тот подошел.

Ты видишь эту хорошенькую девушку около кафедры? — спросил он его на ухо.

— Там их несколько, сэр.

— Самую хорошенькую.

— Это зависит от вкуса, сэр.

— Ту, которая закрывает молитвенник.

— А! Вижу, сэр.

— Ты пойдешь за ней и завтра придешь сказать мне, кто она и где живет.

Боб Лантерн утвердительно кивнул головой и Эдуард удалился. Он прошел мимо Стефана, но не обратил внимания на взгляд его, исполненный ненависти.

Как скоро он удалился, Стефан подошел к Бобу Лантерну.

— Как зовут этого человека? — спросил он.

— Какого человека? — спросил Боб вместо ответа.

— С которым ты разговаривал?

— Это не человек, — гордо сказал Боб, — а джентльмен.

— Как же его зовут?

— Не знаю.

Стефан, опустив руку в карман, вынул два шиллинга и всунул их в руку Боба Лантерна.

— Теперь другое дело, — сказал Боб, положив деньги в карман, — вам угодно знать его имя?

— Ну да, скорее!

— Не знаю.

Потом насмешливо и вместе с тем униженно поклонившись, прибавил:

— Пошли Бог вам здоровья, добрый господин! — и его как не бывало.

Глава шестая
МИСС МЕРИ

В тот же самый вечер в Тревор-Гоузе давался бал в доме лорда Джемса Тревора.

Лорд Тревор по происхождению был человек знатный и богатый. Несколько лет тому назад он занимал высокий пост в одном министерстве, но когда там усилилась партия вигов, вышел в отставку и стал жить частным лицом, принимая в своем доме исключительно влиятельнейших лиц партии тори.

Он был вдов и имел единственную дочь, мисс Мери Тревор, заботу о воспитании которой взяла на себя сестра лорда Тревора, леди Кемпбел.

Леди Кемпбел считалась красавицей в 1820 году. В 183* году, то есть в то время, когда происходили описываемые события, она уже утеряла значительную часть своих прелестей, но не утратила желания нравиться.

Это желание не обнаруживалось в ней в тех комичных и не совсем приличных формах, которые романисты, считающие себя тонкими наблюдателями, навязывают кокеткам аристократического круга.

Она не играла своим веером более того, сколько было нужно, чтобы освежать себя, она не бросала томных взглядов, не вальсировала с молодыми людьми.

Ее кокетство было утонченнее.

Как умная женщина, она отказалась от всех наружных претензий на красоту и молодость. В своем женском кругу леди Кемпбел сумела создать для себя исключительное положение, она господствовала в нем как царица и оракул, никто не заботился узнать, сколько ей лет, быть ее кавалерами считали за честь самые модные молодые люди. Она была всеми любима, но никем уважаема. Этого-то ей и хотелось достичь. Когда женщину перестают любить и начинают уважать — то верный признак, что она состарилась. Впрочем, около себя она имела магнит, притягательной силе которого была многим обязана.

Мисс Мери Тревор была восемнадцатилетняя девушка. Она обладала нежной, но бледной и слабой красотой, какова вообще красота у английской аристократии. В прозрачной, перламутровой белизне ее лица был мягкий розовый оттенок, но в нем никогда не играл свежий румянец.

Прозрачность ее кожи замечалась особенно около глаз, где она принимала светло-лазуревый цвет, также посреди лба и на висках, где сквозь тонкую оболочку кожи виднелись тоненькие, голубые жилки.

Светло-русые волосы, отличавшиеся удивительною мягкостью, падали чудными локонами по обеим сторонам лица.

Нежно-голубые глаза часто полузакрывались и принимали тогда томное выражение.

Улыбка напоминала улыбку ребенка, но когда лицо ее делалось серьезным, подвижные, едва уловимые морщинки, появлявшиеся около рта, придавали всему лицу презрительное выражение.

В нравственном отношении мисс Мери была творением своей тетушки, леди Кемпбел. Слабая нравственно, как и физически, она, как мягкий воск, принимала все образы, какие хотелось придать ей ее хитрой тетушке. Леди Кемпбел имела основание гордиться своим созданием и тем неограниченным влиянием, которое имела над племянницей.

У лорда Тревора было тридцать тысяч фунтов годового дохода. Поэтому нет ничего удивительного в том, что множество молодых людей искали руки его дочери. Выбор Мери или, вернее, выбор ее тетки пал на молодого человека, не особенно богатого, но отличавшегося несомненною знатностью происхождения. Этот молодой человек был младшим сыном брата Фейера, по имени Франк Персеваль.

Казалось, счастье его было вне всякого сомнения, но вдруг появился новый поклонник и победа стала клониться в другую сторону. Неожиданного тут было мало, если сказать, что поклонника звали Рио-Санто!

Глава седьмая
МАРКИЗ

Маркиз Рио-Санто приехал в Лондон в 183* году.

Не прошло и трех дней по его приезде, как во всем Лондоне только и слышно было о нем. Говорили о красоте маркиза, о его богатстве, несмотря на то, что маркиза не видал ни один человек, так как в первые дни он нигде не показывался. Где источник такой молвы — неизвестно.

На свете есть много вещей, объяснить которые невозможно.

Каждый представлял себе этого человека соответственно своим обычным понятиям.

Мужья, которых пугает его репутация, представляли его в красном плаще Фра-Диаволо или, по меньшей мере, Дон-Жуаном.

Женщины находили в его лице непреодолимое фаталистическое выражение, на что они рады сваливать свою вину.

Молодые девушки видели его во сне с томным взором, орлиным носом и адской, но тем не менее пленительной улыбкой.

Наконец старым служанкам он представлялся с пальцами, унизанными бриллиантовыми перстнями, с тростью из кости носорога и часами, с подвешенными к ним печатками, ценою не менее, как в три тысячи фунтов стерлингов.

Можно себе представить, до какой степени эта таинственная личность возбуждала всеобщее любопытство. А к этому вскоре примешалась и политика.

В клубах стала носиться молва, будто бы Рио-Санто — тайный агент одной могущественной державы. В данном ему поручении, как уверяли, заключалась особенная политическая важность. Никому не было известно, откуда исходят эти вести, тем не менее, все хором распространяли их.

И виги и тори пришли в смятение. Кому маркиз отдаст предпочтение? Какую партию он удостоит своим первым визитом?

В один из вечеров маркиз Рио-Санто явился в салон леди Офелии Бернвуд, прелестной, богатой, двадцатилетней вдовы графа Дерби.

При входе Рио-Санто легкая дрожь пробежала по телу женщин.

Глаза каждого с любопытством, выразить которое нет возможности, устремились на него. Единодушно было решено, что он — красавец.

Скоро убедились, что он обладал умом редким, гибким и сильным, способным быстро понимать. Его красноречие было неиссякаемо, и вместе с тем он обладал редкой способностью молчать.

Прошло несколько недель и Рио-Санто был владыкою мод и душою всех аристократических кружков Лондона.

Одновременно с ним в гостиных высшего круга появилось несколько людей, отличавшихся или знатным происхождением, или богатством. Мы приведем имена самых замечательных из них: майор Боруэм, сэр Джеймс Ватерфильд, доктор Мюллер и кавалер Анджело Бембо. Каждый из них был более или менее знаком с маркизом, но ни один не состоял с ним в близких отношениях. Первым предметом любви маркиза в Лондоне была, как говорили, графиня Дерби. До того времени репутация леди Офелии была безукоризненна. Мужчины любили и боялись ее, женщины питали к ней чувства зависти.

Появился Рио-Санто — и на все поступки прекрасной графини легло таинственное покрывало, чем и воспользовались злые языки. Графине легко было заставить умолкнуть слухи: стоило ей, как и прежде, начать принимать каждый день, но она не желала этого. Она любила Рио-Санто пламенной безумной любовью.

Маркиз вначале тоже любил сильно, но любовь его скоро прошла. Страсть его была слишком горяча, а потому не могла продолжаться долго. Он поверг к ногам Офелии сердце, жизнь, свою будущность. Он дал ей клятву в вечной любви, но увы… если Рио-Санто и не желал обманывать, так он сам часто обманывался.

В продолжение целой недели во всем аристократическом Лондоне говорили о скором браке маркиза Рио-Санто с леди Офелией Бернвуд, графиней Дерби. Несмотря на эти слухи, брак не состоялся. Рио-Санто сам говорил везде, что ему отказали. Некоторые поверили, а другие, напротив, Говорили, что ему не было отказано даже в том, в чем нужно бы отказать.

Между тем Рио-Санто вполне оправдал мнение, которое заранее составили о нем лондонцы. Он вел роскошную жизнь, отличался щедростью, был великодушен и мужествен.

После графини Дерби он любил еще многих других женщин и случайно встретился с мисс Мери Тревор. С первого взгляда этот бледный ребенок показался ему весьма незначительной девочкой. Мери была приведена в смущение присутствием человека, странная известность которого не согласовывалась с ее робостью и слабостью. При вторичной встрече Мери пришлось петь. Нежный и слабый ее голосок почти не достиг слуха маркиза. Когда он стал разговаривать с нею звучный и полный голос его неприятным образом подействовал на слух молодой девушки.

В третий раз, наконец, они встретились на концерте в гостиной леди Офелии. В тот вечер Рио-Санто был бледен, молчалив и бросал вокруг себя рассеянные взгляды. Мисс Мери тихим голосом разговаривала со своей лучшей подругой, мисс Дианой Стюарт, которая была кузиной Франка Персеваля, в то время путешествовавшего по Европе. Речь между ними шла о нем.

Девушки говорили громко, не подозревая, что разговор их может достигнуть посторонних ушей. Голоса их неясным журчанием касались слуха Рио-Санто, но он, погруженный в грезы, не обращал на них внимания.

Рио-Санто был мечтатель в полном смысле слова. Не удовлетворяясь теми бесчисленными удовольствиями, которые давала ему действительность, он часто извлекал на поверхность глубоко скрытые силы своей поэтической натуры, и, увлекаемый призраками воображения, весь отдавался мечтаниям.

Рио-Санто забывался иногда в сладостных грезах.

Конечно он мечтал не на балах и праздниках, но теперь он невольно был перенесен музыкой в мир фантазии. Ему вдруг стало невыразимо сладко… В воображении явился образ девушки. Ее молодой, гибкий стан, чудный, мелодичный голос, божественный взгляд — все это заставляло сильно биться его сердце. Оркестр, как будто в унисон его мечтам, аккомпанировал один из простых, но сильно действующих на душу мотивов, которые создаются вдохновенными бардами дикой Ирландии. Выражение восторга и меланхолической грусти беспрестанно сменялись на лице Рио-Санто. Воспоминания нахлынули на его душу.

Но вот замерли последние звуки оркестра, смолкло пение, а вместе с этим и потухло воображение Рио-Санто.

Несколько слезинок покатилось по его лицу…

— Мери! — вырвалось у него со вздохом. — Милая Мери!

В это же самое мгновение мисс Диана Стюарт, разговаривавшая с мисс Тревор, вскричала:

— Бедная Мери!

Лишь только Рио-Санто услышал имя Мери, как по всему телу его пробежал невольный трепет, вся кровь его закипела ключом. Странное совпадение его мечты с только что произнесенными словами мисс Стюарт еще более подействовало на маркиза. Он поднял глаза и встретил прелестный профиль мисс Тревор.

Рио-Санто встречал Мери уже несколько раз, но теперь ему казалось, что он видит ее впервые.

— Так ты очень любишь его? — спросила мисс Стюарт после небольшой паузы.

Мери молчала. Ей не хотелось лгать, но также не хотелось сказать и правды. На лице ее видна была нерешительность.

— Да, мне скучно после его отъезда. Ах, как хотелось бы мне скорее увидать его! Мое терпение истощается! — проговорила, наконец, Мери.

Шорох, произведенный тихим движением маркиза, заставил мисс Тревор оглянуться. Она угадала, что конец ее разговора с подругой слышал Рио-Санто. Щеки ее в одно мгновение покрылись яркой краской, и в то, же время на нее напал безотчетный страх. Она задрожала при виде маркиза и тотчас вскочила с места, порывисто схватила подругу за руку и потащила ее в концертный зал.

— Пойдем, пойдем! — лепетала Мери, задыхаясь от волнения.

— Что с тобой? Точно кто тебя испугал, — шутливо заметила мисс Стюарт.

— Здесь был мужчина! — сказала Мери.

Диана быстро оглянулась и заметила жгучий взгляд маркиза, устремленный на Мери. Лицо ее вдруг стало серьезно.

— Каким странным взглядом он окинул тебя! Огонь страсти виден в его глазах, проговорила она, и в голосе ее послышались нотки зависти.

Еще сильнее дрожь охватила Мери.

Рио-Санто оставил колонну и сел в кресла, те самые кресла, с которых только что встала мисс Тревор. Так просидел он до самого конца концерта.

— Бедная Мери! — проговорил он, вставая. — Давно уж мое сердце не билось так сильно, давно я не желал так пламенно обладать женщиной!

Через несколько дней, Рио-Санто был представлен леди Кемпбел и лорду Тревору. Блестящие качества маркиза имели громадную цену в глазах леди Кемпбел, она знала хорошо, что это знакомство придает ей более веса в мнении общества, кроме того, внимание, оказанное маркизом ее дому, приятно льстило ее самолюбию.

Вскоре после того, как маркиз познакомился с леди Кемпбел и лордом Тревором, дом их сделался весьма известным. Все хотели познакомиться с хозяевами, и счастье в этом случае выпало прежде всего на долю молодых людей, приехавших в Лондон в одно время с маркизом. Лишь только они были представлены, как сейчас же записались в поклонники леди Кемпбел.

Те четыре джентльмена, о которых мы сказали несколько слов выше, как будто сговорились действовать для пользы Рио-Санто, несмотря на то, что, по-видимому, они не были между собою особенно дружны. Как объяснить это? Быть может, это только случай. Ум Рио-Санто был настолько обаятелен, что чем умнее была женщина, тем скорее она подчинялась чарам его речи, поэтому-то маркиз и не нуждался ни в чьей помощи.

Леди Кемпбел была женщина тонкого ума, а потому она скоро подчинилась влиянию маркиза. Прошло несколько дней, и Рио-Санто сделался для нее давнишним знакомым, семейным другом. Через месяц леди жила и дышала только им.

Теперь мы видим, что маркиз был так умен, что действовал на мисс Тревор непосредственно. Его орудием сделалась леди Кемпбел, но маркиз был так ловок, что леди этого не замечала.

Она была так заинтересована им, что имя маркиза почти не сходило с ее уст. Она выставляла его племяннице как образец светского человека, вполне заслуживающего внимания.

— Смотри, как он добр, — говорила ей леди Кемпбел, — а между тем он со своими средствами и при блестящем положении мог бы делать зло почти безнаказанно! Он каждый месяц дает огромные суммы пастору, который раздает их бедным, и сколько бедняков приобретают, благодаря этому, кров и насущный кусок хлеба.

Иногда тетушка говорила племяннице, что, по слухам, маркиз не способен питать серьезные чувства, что он легкомыслен, непостоянен в любви, но можно ли верить этим толкам? Если это говорят мужчины, то в них говорит зависть. Женщины же могут так злословить только с досады. Эти отзывы леди Кемпбел о маркизе не могли не повлиять на Мери.

Мери стыдилась и раскаивалась за то неприязненное чувство, которое у ней проявилось с первого раза к маркизу. Она считала эту загадочную антипатию ребяческой, не основанной ни на каких фактах. Под влиянием угрызений совести у Мери стало появляться в душе новое чувство к маркизу, какое, она еще и сама не могла определить.

Одна из особенностей характера женщины состоит в том, что женщины легко могут менять любовь на равнодушие, но никогда не могут перейти от антипатии к равнодушию. В силу этой-то странности женской натуры, быть может, и начала происходить перемена в отношениях Мери к маркизу.

В то время, когда весь Лондон говорил о браке маркиза с Офелией, Рио-Санто вдруг сделал предложение мисс Мери Тревор.

На этот раз он против ожиданий ошибся в расчете и получил отказ. Леди Кемпбел сказала ему, что рука племянницы была обещана Франку Персевалю, что она главная виновница этого брака, а потому отказать Франку нет никакой возможности, что это было бы слишком неблагородно, и что Мери любит его, да сверх того и лорд Джеймс Тревор слишком дорожит честью своей фамилии, а потому ни за что не согласится взять назад слово, которое он дал Франку.

Маркиз был не такой человек, чтобы при первой неудаче бросить дело, тем более, когда страсть давала ему новые силы. Он был упорен, горд, самоуверен, а потому надеялся и теперь, что он останется победителем. Чтобы вернее обеспечить за собой успех, он надел на себя маску отчаяния после ответа на его предложение, торжественно поцеловал руку леди Кемпбел и быстро удалился в глубоком молчании, как человек, который желает скрыть снедающую его грусть.

Насколько маркиз был самоуверен, показывает то обстоятельство, что, возвращаясь, он думал о том, как бы устроить будущую свою свадьбу со всевозможной пышностью.

Франк Персеваль в глазах леди Кемпбел был прекрасным молодым человеком, но теперь леди горько жалела о слове, данном ему, так как Рио-Санто, в ее глазах, во всех отношениях превосходил его…

Но не долго продолжалась эта мука, леди скоро утешилась. Она, как и все женщины ее ума, обладала редкою способностью обманывать самое себя. Леди была в отчаянии, вот она и вообразила, что и мисс Тревор тоже грустит. Грусть Мери можно было объяснить разным образом, и леди, в силу врожденного человеку эгоизма, объяснила ее в свою пользу. Она думала, Мери грустит от того, что отказали маркизу. Отсюда она вывела заключение, Мери любит маркиза.

Эта мысль была так странна, что тетушка сначала и сама не поверила. Но ей хотелось этого, и идея мало-помалу укоренилась в ее голове, из возможной она стала считать ее истинной.

Она решилась поговорить об этом с племянницей. Мисс Тревор сперва была поражена словами тетки, а потом… потом она сама убедилась в том, в чем хотела убедить ее леди.

Мисс Тревор была личностью слишком несамостоятельной, сила характера ее была так слаба, что она не умела управлять не только своими словами, но даже чувствами и желаниями, она всегда повиновалась тетке, — вот причины, по которым леди добилась от нее так скоро желаемого.

Леди Кемпбел постоянно заботилась о счастье Мери, а счастье племянницы, как она думала, состояло в любви к ней маркиза, а потому она очень обрадовалась. Чтобы снять со своей совести измену Персевалю, она слегка пожурила племянницу за непостоянство.

Рио-Санто, как мы уже сказали, произвел на Мери неопределенное впечатление. Леди Кемпбел приискала имя впечатлению, она назвала это любовью. Что же, быть может это и любовь? Мери не могла сама проанализировать чувство. Она воспринимала только готовые результаты, не проверяя даже их, а потому поверила и теперь…

Но Мери все-таки страдала. Хоть она и была убеждена теткой в своей любви к маркизу, но сердце ее не хотело примириться с этим. Как только ей приходила на мысль ее любовь к маркизу, бедное ее сердце болезненно сжималось, и в воображении Мери появлялся образ Франка. Защищаясь от вынужденного внутреннего разлада, мисс Тревор невольно погрузилась в апатию.

Леди Кемпбел оставалось довольно трудное дело: надо было убедить лорда Тревора в возможности изменить своему слову. Лорд Тревор, как потомок древних британских баронов, был тверд в нем как сталь, но он не был искусным дипломатом, большую часть своей жизни проведя на поле битвы. Леди Кемпбел, как можно заключить из предыдущего, была, напротив, очень сильна в искусстве убеждать других. Она очень хорошо понимала, что если действовать на лорда Тревора прямо, то она потерпит полнейшее фиаско, а потому она повела дело так ловко, что лорд и не заметил сначала ее цели — и кончилось дело тем, что гордый лорд в первый раз в своей жизни нарушил слово: он дал позволение Рио-Санто высказать свои чувства Мери.

Почти в то же самое время франк Персеваль возвращался в Англию и отдавался самым сладостным мечтам. Он мечтал о Мери.

Несчастный не знал, какой удар готовит ему судьба!

Глава восьмая
В ТРЕВОР-ГОУЗЕ ДАВАЛИ БАЛ

Гости постоянно входили в пышные залы, где уже гремела, приглашая к танцам, музыка.

Леди Кемпбел сидела в главной комнате, похожей на цветник, почти полный, но в котором для полной симметрии недоставало еще нескольких цветов…

Здесь были разнообразные лица, объединенные самыми утонченными манерами. Шум и говор охватили общество, но все было размерено, гармонично, без лишних слов.

Около леди Кемпбел и мисс Тревор образовался целый кружок. Им кланялись, говорили комплименты, они отвечали тем же. Их беспрестанно окружали все новые и новые люди, и опять начинались поклоны, комплименты…

Таково положение хозяек на всех балах. Хоть это и скучно, но приходилось выносить эту пытку от десяти до двенадцати часов вечера.

— Позвольте, миледи, — болтал молодой виконт де Лантюр-Люс, целуя руки леди Кемпбел и мисс Тревор, — позвольте… какой у вас прелестный веер, мисс Тревор! Прелестный… кроме шуток!

— Виконт, — заметила леди Кемпбел, улыбаясь, — вы уже седьмой раз любуетесь опахалом моей племянницы.

Толпа, окружавшая леди Кемпбел и мисс Тревор, принужденно засмеялась.

— Очаровательно! Семь раз… очаровательно! — добавил молодой виконт, смеявшийся громче и дольше всех.

Но на слова виконта не последовало смеха, виконт сконфузился, поправил свое жабо и пробормотал:

— Кроме шуток… очаровательно!

Между тем леди Кемпбел все еще раскланивалась со вновь прибывающими гостями, потом пожала руку подошедшей к ней леди Офелии, а Мери встречала в это время подругу свою, Диану Стюарт, приехавшую на бал с матерью.

— Не знаете ли чего нового, сэр Джеймс Ватерфильд? — спросила леди Кемпбел, обращаясь к одному из гостей.

— Вот свежая новость: маркиз Рио-Санто купил прекрасные экипажи и заново меблирует весь свой дом, — отвечал сэр Ватерфильд.

— Странно, — сказал виконт, но ведь только три месяца, как он обзавелся и без того прелестной мебелью.

— Маркиз имеет на это свои причины, — продолжал сэр Ватерфильд.

— Каков, cheri! Он не сказал мне ни слова об этом, — воскликнул виконт де Лантюр-Люс.

Фраза эта была сказана виконтом с целью: ему хотелось прослыть в глазах общества закадычным другом Рио-Санто.

— Вы говорите, сэр Джон Ватерфильд, что маркиз имеет причины на это. Интересно было бы знать, что это за причины? — спросила леди Кемпбел.

— Он скоро женится, вот и разгадка, — вставил майор Боруэм.

При последних словах майора Мери покраснела.

Леди Кемпбел заметила волнение в племяннице и поспешно решила, что та сильно любит маркиза!

Мери после объяснения с тетушкой совершенно согласилась с ней в том, что она любит маркиза. Но в голове ее против воли являлись мысли о Франке Персевале, хотя она и порешила, что не любит его. Ей делалось жалко себя, жалко Франка, когда она думала, что будет скоро женою маркиза Рио-Санто.

И теперь, когда о ее браке с маркизом узнал свет, она поняла, что возвращаться поздно, и что приближается минута, когда надо будет решиться действовать, что нельзя уже думать о двоих. Эта мысль сильно подействовала на ее слабую натуру.

Маркиз очень изменился, заметил кавалер Анджело Бембо.

— Даже узнать нельзя, — прибавил майор Боруэм.

Сэр Джеймс Ватерфильд и доктор Мюллер повторили слова майора Боруэма с небольшими изменениями.

— Что же сталось с нашим милым маркизом? — продолжал допрашивать виконт де Лантюр-Люс.

В ответ четыре джентльмена вскричали разом:

— Он влюблен и…

— На три дня! — прервал виконт, грациозным движение положив шляпу под мышку.

— На всю жизнь! — произнес с каким-то особенным ударением в голосе майор.

При этих словах в Мери пробудилось на минуту чувство женского тщеславия, но это была только минута, вслед за которой тоска охватила ее сердце.

Бал начался. Мисс Тревор ушла под руку с Анджело Бембо в танцевальный зал. Там все как будто ожило. Под гром оркестра понеслись пары в бешеном вихре танца, все кружилось, пестрело и сливалось в постоянно и бесцельно двигающуюся толпу.

Леди Кемпбел все еще оставалась в кругу нескольких дам и мужчин, там разговаривали о маркизе Рио-Санто.

Прошло еще несколько времени, началась кадриль. Мисс Тревор как будто забылась и танцевала с увлечением. Вот она подходит после танца с разгоревшимися щеками к леди Кемпбел и в это самое мгновение раздается голос слуги, заглушивший весь шум в зале:

— Сэр Франк Персеваль!

В комнате наступило минутное молчание. Мисс Тревор в одну секунду побледнела, сердце ее сильно забилось.

Леди Кемпбел, заметив смертельную бледность племянницы, наклонилась и прошептала в виде ободрения и утешения:

— Перестань так волноваться, дитя мое! Не пугайся, будь тверда. Франк не знает еще, что потерял на тебя уже все права, поэтому первое свидание будет несколько тяжело для обоих, а там… там он узнает все. Ты была еще очень молода. Мы не знаем, не изменился ли и сам Франк.

Когда Мери услышала последние слова тетки, на глазах у ней выступили слезы.

— Не плачь, Мери! Не показывай слабости! — говорила леди Кемпбел. — Когда мужчина видит у женщины слезы, он думает, что она его еще любит. А ты ведь не любишь его?

Мери молчала.

— Да, конечно, ты его не любишь. Его нельзя любить после маркиза. Бедный Франк.

Мы уже видели, что леди Кемпбел отлично умела обманывать самое себя. Это же самое случилось с ней и теперь. Леди представилось, что ее долг утешать Мери, что без нее Мери заставила бы молчать в себе чувство к маркизу и из нелепого долга вышла бы замуж за Франка, а следовательно была бы несчастлива. Вот какие вещи способно создавать воображение женщины тонкого ума!

Усыпив таким образом свою совесть, леди Кемпбел была очень довольна собой. Ей казалось, что она только исполняет свой долг, заботится о счастье племянницы.

Благородный лорд принял Франка весьма радушно. Он искренне радовался его приезду. Он сам повел его к дочери, но тут бедного Франка покоробил холодный прием мисс Мери. Эта холодность проявилась в Мери потому, что сердце ее сильно рвалось к нему навстречу.

Одно имя Франка так подействовало на Мери, что сразу пропала ее напускная апатия. Вид Франка заставил ее сердце громко протестовать против брака с маркизом, но рядом с Мери сидела леди Кемпбел, а потому Мери скрыла внутренний разлад.

Франк взглянул на Мери доверчивым, радостным взглядом и искреннее приветствовал. Мери не могла вынести взгляда Франка, опустила глаза и не нашлась сказать ничего, кроме нескольких бессвязных слов.

Мрачное предчувствие заставило вздрогнуть Франка при этом ответе.

Он хотел что-то сказать, но леди Кемпбел как бы невзначай задела его опахалом.

— Весело ли было вам путешествовать? — спросила она вдруг и потом залпом прошептала:

— Завтра! Ради Бога завтра! Все смотрят на нее, на нас!

Франк был сбит с толку таинственным шепотом леди, он ничего не понимал.

— Завтра, — говорила чуть слышно леди Кемпбел с непритворным состраданием, которое еще более усилило мучение Франка, — завтра я объяснюсь с вами… Вы узнаете все… Я люблю вас все так же, бедный Франк… Она не виновата… Добрый Франк, простите ее… Она, бедняжка, долго боролась, страдала…

— Ради Бога, говорите скорее, миледи, что это значит! — вскричал, наконец, Франк.

— Прошу вас, сэр, не спрашивайте теперь… Завтра все скажу… — шептала еще тише и скороговоркой леди Кемпбел, и с искренним чувством пожала Франку руку.

Франк поклонился и отошел, сделав над собой отчаянное усилие.

— Милая моя, — говорила тетушка племяннице, — самое важное сделано, ты теперь можешь быть совсем спокойна. Тебе не придется говорить с Франком: из любви к тебе я сама переговорю с ним. Бедный, я никогда не решилась бы ему сказать, если бы дело не шло о твоем счастье — для этого я тысячу раз готова жертвовать собой.

Леди поцеловала белый и холодный, как мрамор, лоб Мери.

— Что с тобой, ангел мой, ты нездорова? — спросила она с нежной материнской заботливостью.

— Да, — отвечала Мери, — я страдаю, мне кажется…

— Что тебе кажется, друг мой?

— Я почти уверена, что мы обе ошибаемся. Вид Франка…

— Только-то? Об этом ты и беспокоишься, друг мой, — прервала ее леди Кемпбел. — Не бойся, верь мне. Ты должна быть очень счастлива, Мери, что я так хорошо знаю твое сердце!

Глава девятая
БРОШЕННАЯ ПЕРЧАТКА

Однако Франк не терял надежды и, разгуливая по залам Треворов, старался представить будущее в более розовом свете, чтобы хоть в мечтах прогнать неотвязчивые грустные предчувствия.

Самый прием его в этом доме возбуждал в нем гнев и ревность.

Мери обдала его самым холодным равнодушием, приветствие леди Кемпбел имело какое-то таинственное значение, одна встреча с лордом Тревором была по-прежнему искренна и радушна.

Но какое же значение могло иметь его искреннее приветствие после чуть не презрительного тона Мери? Франк терялся в догадках. А тут еще на каждом шагу приставали к нему старые приятели то с вопросами, то с дружескими пожатиями руки.

Один спрашивал его:

— Расскажите про новости на Симплоне?

— Покажите, Франк, ваш альбом, — говорил другой.

Франка, понятно, не могли занимать в эту минуту такие вещи, а потому он упорно молчал.

— Что вы так грустны, Франк? Разве вам уже все известно? — спрашивал третий приятель.

Только в этот момент Франк опомнился и удостоил ответом товарища.

— Что именно? — произнес он с замирающим сердцем.

— Несчастный! — ответил ему приятель. — Ведь это пока еще одни слухи.

— Какие слухи? — перебил Франк с живостью и напряжением, он весь превратился в слух…

— Да это, быть может, и неверно. Говорят, будто мисс Тревор выходит замуж за Рио-Санто.

Франка будто поразило молнией, на лбу его выступил холодный пот, и Франк машинально провел по нему рукой.

— Кто же этот Рио-Санто? — спросил, наконец, Франк.

Товарищ крайне удивился вопросу:

— Неужели вы его не знаете? О нем везде говорят за границей. Особенно он известен в Швейцарии. Рио-Санто — маркиз известный, таких людей немного. Это маркиз… Извините, сэр Джеймс Ватерфильд зовет меня играть в вист: у них недостает четвертого… Я должен поспешить к ним.

Вдруг над самым ухом Франка раздался писклявый голосок виконта де Лантюр-Люса:

— Oh! bonjour mon cher ami! Вас уже сто лет нигде не видно! Я об вас частенько вспоминаю. Вчера даже говорил о вас… Ах, кому же это я говорил?.. Ах, да! Нашему милому, всеми уважаемому маркизу. Серьезно, я вспоминал с ним про вас: что это, говорю, не видать нашего доброго Персеваля. Должно быть, он все разъезжает за границей, весело ему там — ну и забыл нас. Однако вы не веселы, tres cher… Грусть скрыть невозможно… А! Теперь понимаю причину вашей тоски: я только что узнал, что Рио-Санто…

— Итак, это правда! — оборвал Франк виконта и при этом поник головою, как бы узнав печальную развязку своей участи.

— Нельзя пока выдавать это за верное, мой дорогой, но этот Рио-Санто, не шутя, обладает какими-то чарами. Он точно волшебник. Притом вам предстоит с ним неравный бой: ваши сто фунтов стерлингов годового дохода ничто пред его крезовским состоянием. Да, нет никакого сомнения, что победа останется на стороне вашего соперника!

Окончив эту тираду, виконт бросил Франка и отправился надоедать пустой болтовней другим.

Франк потерял способность воспринимать впечатления, он ничего не видел и не слышал… Вдруг кто-то подошел к нему и взял его под руку.

— На вас тяжело смотреть, сэр Франк! Вы несчастны! — сказала ему графиня Дерби с большим участием в голосе. — Вы, вероятно, уже все знаете?

— Да, миледи! Кажется, больше уж никакая весть не может поразить меня.

— Вы думаете, сэр! Нет, вы знаете далеко не все… Да, впрочем, что тут скрывать!.. Я сама страдаю. Мне бы хотелось быть вам чем-нибудь полезной в эту критическую минуту. Быть может, я могу указать вам средства к борьбе с Рио-Санто. Я жду вас завтра к себе, чтобы сообщить вам одну тайну, но тс!.. До завтра, прощайте.

Графиня так хорошо владела собой, что, когда отошла от Франка, на лице ее видна была грациозная улыбка, как будто после приятного разговора.

Кузина Франка, мисс Диана Стюарт, подозвала его к себе.

— Сядьте здесь, Франк, — сказала Диана, — я хочу поговорить с вами. Я предугадывала, что это известие жестоко поразит вас.

— Диана, вы ее подруга, вы хорошо знаете ее. Она делится с вами всеми своими мыслями. Скажите мне… — произнес Франк умоляющим голосом.

— Бедный кузен, мне очень жаль вас. Я скажу вам все, что сама знаю, но не теряйте мужества, кузен, вооружитесь терпением.

— Говорите скорее, Диана!

— Она по-прежнему любит вас. Я не понимаю, что с ней произошло. Сердце ее принадлежит целиком вам, она страдает, как и вы.

Сладкое чувство охватило измученную душу Франка, когда он услышал, что мисс Тревор по-прежнему его любит. Но скоро страдание снова завладело Франком.

— Если так, то что значит ее брак с Рио-Санто? — вскричал Франк.

— Говорят, что леди Кемпбел желает этого. Она, вероятно, успела убедить Мери и та не противится.

— Не противится, — повторил машинально Франк.

— Рио-Санто очаровал их обеих!

— Господи, опять я слышу это ненавистное для меня имя! Скажите, Диана, знакомы вы с ним? Знаете ли его?

— Знаю, — проговорила тихо мисс Стюарт, и в то же мгновение опустила глаза и покраснела.

— Познакомьте меня с ним. Я бы хотел знать, что это за человек.

— Это человек, — отвечала Диана, — который избалован счастьем. Он привык, чтобы ему все покорялось. Никакие препятствия для него не страшны. Он красив, как какой-нибудь древний греческий бог. Он богат, славен родом. Не по плечу обыкновенным людям бороться с ним. Никакой соперник не страшен ему.

— Беда ему он стал мне поперек дороги! — вскричал Франк и в ту же минуту поднялся с места. Глаза его налились кровью, на лице были написаны ненависть и ярость.

— Покажите мне его, — продолжал Франк, я должен встретиться с ним лицом к лицу.

В это самое время раздался голос слуги:

— Дон Хосе Мария-Теллес де-Аларкон, маркиз де Рио-Санто.

Франк вздрогнул при звуке титула. Он сейчас только что вызывал этого человека и вдруг он, как злой демон, в ту же секунду явился перед ним.

Странная случайность произвела на Франка особенное действие: он бросился к двери, но потом вдруг остановился там, где, как он думал, соперник пройдет к леди Кемпбел и Мери.

Вошедший Рио-Санто оказался высоким молодым человеком прекрасного сложения. Он был немного старше Франка, но принадлежал к числу тех счастливых натур, на которых лета как будто не оказывают никакого влияния. Прекрасные и тонкие черты лица его дышали таким неестественным спокойствием, которое можно встретить разве только на картинах великих итальянских художников, Античное лицо, красивые черные усы с загнутыми кверху кончиками по испанскому обычаю, такие же черные кудрявые волосы, обрамлявшие красивый высокий лоб, исполненный прямодушия и гордости, тонкие черные брови, очаровательный взор, в котором светились ум и энергия все это сразу приковывало внимание к маркизу всякого человека.

Впрочем, при более внимательном взгляде можно было заметить и особую черту — чувственность, выражавшуюся его немного толстыми губами. Эта чувственность, несмотря на присущую маркизу вежливость, говорила о заложенной в его характере несдержанности, могущей доходить до крайней степени.

Маркиз был одет в самый изящный костюм, отличавшийся вместе с тем и необыкновенною простотою. На груди у него виднелись три ордена.

Хотя Франк и отличался красотою, но можно сказать, он заметно уступал в этом маркизу Рио-Санто были правильные черты лица, а красота Франка заключалась более всего в благородстве его физиономии, в выражении ума и великодушия.

Долго вглядывался Франк в лицо маркиза. Сперва ему казалось, что он где-то видел его, но это мимолетное впечатление скоро изгладилось. Персевалю одно только бросалось в маркизе: его необыкновенная красота. Чем более Франк вглядывался в маркиза, чем более убеждался в его чудесной красоте, тем сильнее разгоралась в нем ненависть.

Между тем, Рио-Санто, шедший через залу, остановился: он отыскивал глазами леди Кемпбел и Мери. Несмотря на тот что Франк стоял в нескольких шагах от него, маркиз делал вид, что не замечает его.

— Они там, маркиз, там! — указывал виконт маркизу место, где находились тетушка и племянница: ces dames ропщут, что вас так долго нет… Ах, Персеваль, пропустите, пожалуйста.

Франк как будто и не слыхал де Лантюр-Люса, он стоял неподвижно, устремив на маркиза презрительный взгляд.

Рио-Санто вежливо поклонился Франку и отвечал добродушным тоном на его немой вызов:

— Надеюсь, сэр Франк Персеваль, что не откажете мне в удовольствии познакомиться с вами, — и в ту же минуту он сделал чуть заметный знак головою человеку, стоявшему у дверей.

Человек тотчас подошел к месту, где стояли маркиз и Франк. Это был слепой Тиррель. Он подошел к Франку и как бы ненарочно толкнул его. Маркиз сейчас же прошел дальше.

Взбешенный Франк закричал на Тирреля:

— Будьте осторожнее!

Слепой обратил к нему свои безжизненные тусклые глаза и спросил Франка мягким тоном:

— Это вы мне говорите?

— Да, я сказал это вам, сэр. Мне показалось странным, что вы толкаете…

— Что с вами, сэр Персеваль! — засмеялся виконт.

— Неужели вы хотите ссориться с этим слепым сэром, Эдмондом Маккензи?

— Виноват, извините, пожалуйста! — пробормотал Франк, стараясь найти глазами маркиза.

— Нет, сэр, виноват я перед вами, — заметил слепой.

Франк никак не мог отыскать в толпе Рио-Санто.

‘Неужели маркиз трус? — думал Франк. — Если нет, то зачем он так поспешно удалился’. Потом он продолжал вполголоса:

— Я не хотел бы, чтобы он оказался трусом. Я желаю, хочу, чтобы он был мужествен!

— Молодой джентльмен, вы скоро убедитесь в том, чего вы теперь так пламенно желаете, — произнес кто-то ироническим тоном над ухом Франка.

Франк посмотрел кругом себя, но никого не нашел, кроме одного человека, стоявшего в двух шагах и небрежно вытиравшего стекло лорнета. Франк обратился к нему и гордо спросил, что он изволил сказать?

— Ничего не говорил, — произнес флегматически доктор Мюллер ломаным английским языком.

— Позвольте, но вы сейчас сказали мне…

— Говорю вам, что я ничего не сказал, zum Teufel! — ответил сердито доктор Мюллер.

Франк должен был предположить, что ошибся.

Леди Кемпбел приняла Рио-Санто чрезвычайно радушно. Маркиз поцеловал руку мисс Тревор.

— Мери было скучно без вас, сказала леди Кемпбел, обращаясь к маркизу.

— Неужели не было другой причины скуки, мисс Тревор? — спросил маркиз, улыбаясь.

Мери в последнее время чувствовала себя очень неловко. Она совсем не понимала, что происходило с ней. В этот вечер маркиз был еще нежнее и красноречивее, чем обычно. Мисс Тревор невольно была обворожена им, хотя какое-то чувство постоянно предостерегало ее от этого. Она все время думала о бедном Франке, которого любила.

Франк наблюдал за маркизом, ни одно движение маркиза не ускользало от его зоркого глаза. Наклонился ли маркиз к Мери, посмотрела ли Мери на него, всему Франк придавал особенное значение… Сердце Франка усиленно билось в груди. Он испытывал адские муки, но, несмотря на это, не мог тронуться с места. С каким-то безумным наслаждением отдавался он этому самобичеванию.

В таком состоянии Франк пробыл довольно долго. Вдруг Рио-Санто почему-то сдвинул брови… Свет от стенных канделябров падал прямо в лицо маркиза. В одно мгновение Франку представилось, что лицо это ему знакомо. Ему вдруг вспомнилось то страшное несчастие, которое однажды случилось с ним в жизни. Человек, который был повинен в этом, походил на маркиза Рио-Санто. Правда сходство было незначительно. И едва лицо маркиза приняло обычное выражение, как сходство исчезло. Франк засомневался. Он отбросил все подозрения, тем более, что и без того у него было много мотивов питать неприязненные чувства к маркизу.

Наконец Рио-Санто встал, чтобы пройтись по залам. Франк только этого и ждал. Он, как светский человек, сумел маскировать свое волнение. С поддельным спокойствием и непринужденностью подошел он к маркизу:

— Маркиз, вы сейчас сказали, что хотели бы познакомиться.

Рио-Санто сначала не узнал его, потом пожал руку и ласково улыбнулся.

— Очень рад, сэр Франк Персеваль, — сказал он, — я с нетерпением ждал знакомства с вами. Леди Кемпбел мне говорила много хорошего. Она любит вас так нежно, как может любить только мать, а мисс Тревор относится к вам, как любящая сестра.

— А вы в силу долга считаете нужным любить то, что она любит? — спросил Франк с сарказмом, судорожно сжав руку маркиза.

Потом он продолжал с жаром:

— Моя роль здесь сделалась очень смешной. Что ж я такое теперь? Отставной жених, человек, который всем мешает… Маркиз, я люблю мисс Марию Тревор!

Маркиз не отнимал своей руки. Он оторопел сначала, но быстро оправился и продолжал более холодным тоном, но утонченно вежливо:

— Это мне было известно: леди Кемпбел сообщала мне, но я думал… мы все надеялись, что…

— Кого это разуметь под словом ‘все’? — прервал его Франк.

— Все — это я, леди Кемпбел и…

— Только! — вскричал Франк. — Больше никто! Если вы назовете третье имя, вы будете бесстыдным лжецом!

— Все — это я, леди Кемпбел и мисс Мери Тревор, — произнес маркиз протяжно с ударением на последнем имени, и в ту же минуту, высвободив свою руку, как бы невзначай приложил один палец к губам.

— Мое поведение было, не такого рода, чтобы я заслуживал вашего оскорбительного вызова, — продолжал маркиз уже мягким тоном. — Сэр Франк, я предполагал стать одним из ваших друзей, вы же решили совершенно иначе, я готов к вашим услугам.

Ни один мускул не дрогнул на лице маркиза, когда он говорил эти слова. Это было то же самое лицо, которым он очаровывал общество.

Франк только этого и ждал. Он даже покраснел от удовольствия.

— До свидания, сэр, до завтра, — сказал он. — Нам тесно обоим на свете, один должен умереть и предоставить таким образом права на счастье другому. Я благодарю Создателя, что нашел в вас мужественного человека. До завтра!..

— Вы познакомились с Франком Персевалем? — спросила с некоторым волнением в голосе леди Кемпбел, когда маркиз подсел к Мери.

— Это прелестный молодой человек, — беззаботно ответил маркиз.

Глава десятая
ЕЩЕ ТЕТУШКА

В полдень следующего дня Сюзанна отправилась по адресу, который дал ей слепец Тиррель. На Вимпольской улице она скоро нашла дом с цифрой 9 на дверях. Это был большой красивый дом с фронтоном, украшенным множеством арабесков.

Сюзанна ударила в двери медным молотком. Тотчас же дверь отворил лакей в дорогой ливрее. Не говоря ни слова, он провел ее в залу, где сидела служанка в дорогом костюме. Она, по-видимому, кого-то ждала. По костюму и элегантной фигуре ее можно было принять за госпожу.

Как только Сюзанна вошла, служанка встала и, почтительно поклонившись, проговорила по-французски:

— Я сейчас же доложу герцогине о прибытии вашего сиятельства. Не угодно ли вам будет, княгиня, обождать в гостиной?

Горничная провела Сюзанну в богато меблированную комнату и, поклонившись, вышла.

Сюзанна опустилась в мягкие кресла. Ее нисколько не удивил титул княгини. Комната была роскошно отделана, но Сюзанна не обратила на это никакого внимания: она ни о чем не думала и сидела с полузакрытыми глазами.

Сюзанна была одета в красивый, но странный костюм, купленный на деньги Тирреля. Роскошные формы ее тела заманчиво выставлялись из-под черного бархатного платья. Густые кудри были небрежно, но со вкусом закутаны в большую кружевную вуаль. Красота Сюзанны еще резче подчеркивалась ее костюмом и дневным светом.

Внимательный наблюдатель мог бы заключить, что Сюзанна способна возбудить в мужчине не только чувственность. Он бы увидел, что под холодной маской ее лица скрывается энергичная женщина, пламенная, огненная, полная живых кипучих сил, не обиженная природой и умом. Какой-нибудь случай — и вся эта масса сил выйдет наружу и развернется как пышный цветок…

Недолго пришлось ждать Сюзанне. Дверь в гостиную скоро отворилась и вошла старуха. Ее едва можно было разглядеть за множеством лент и кружев, которыми было обшито ее платье. Единственное, что выделялось в ее фигуре, это глаза. Серые, маленькие глаза как бы свидетельствовали об уме, хитрости и проницательности старухи.

Она остановилась на пороге и долго осматривала Сюзанну.

— Прекрасно! — сказала она. — Прекрасно! Только к слепым так милостива судьба, что они могут находить таких красавиц.

Старуха кашлянула и обратилась к Сюзанне.

— Mon cher enfant, — сказала она, — запомните, что я буду говорить вам. Я герцогиня де Жевре, а вы, с этого часа, вдова моего злополучного племянника, князя Филиппа де Лонгвиля, умершего во цвете лет.

— Согласна, если вы этого хотите, — отвечала Сюзанна.

— Надеюсь, вы не забудете имени вашего супруга, потерю которого вы оплакали с полгода тому назад. Итак, помните же, красавица моя, имя своего мужа — Филипп де Лонгвиль. Повторите, пожалуйста!

Сюзанна равнодушно взглянула на свою тетку и отчетливо выговорила:

— Филипп де Лонгвиль.

— Прекрасно, — сказала старуха, — поцелуйте же меня. Мой Бог, мне уже шестьдесят лет, но я никогда не встречала такой красавицы! Слушайте: я ваша тетка, вы моя племянница, значит, нам следует полюбить друг друга.

— Ах да, — продолжала герцогиня, — вот ваш герб, Сюзанн, и вас будут звать не Сюзанной, а Сюзанн.

Герцогиня надела на палец Сюзанны прекрасный массивный бриллиантовый перстень, на котором был вырезан герб.

Теперь давайте говорить о деле. Но прежде потрудитесь прочесть присланное на ваше имя письмо.

Сюзанна сломала печать и начала читать вслух:

‘Когда вы распростились с человеком, спасшим вчера вашу жизнь, вы отправились в жидовский квартал. Там вы долго оставались на печальных развалинах одного дома…’

— Это дом моего отца! — сказала с печалью Сюзанна.

‘Там наняли фиакр и вышли из него в гостиницу, которая находится в начале Регентской улицы. Здесь оставались вы ночь. С рассветом вы вышли оттуда и купили платье, которое теперь вам надо будет переменить на более приличное вашему теперешнему положению. Выйдя из магазина, вы на углу Клифордской улицы ждали человека, но он, не пришел…’

— Да, он не пришел, — со слезами проговорила Сюзанна.

‘Из Клифордской улицы вы отправились в Вимпольскую и вошли в один дом, где и теперь сидите. Знайте, что вы ничего не скроете от людей, наблюдающих за вами. Ждите! Получите приказание — повинуйтесь. Исполните приказание — молчите’.

Подписи под письмом не было.

Сюзанна бросила письмо на стол и строго взглянула на герцогиню.

— За мной шпионят, — сказала она, — к чему это? Глупо и бессмысленно грозить женщине, которая сама искала смерти!

Герцогиня де Жевре не могла выдержать взгляда Сюзанны. Ее поразила стойкость молодой девушки.

— Друг мой, — сказала она с покорностью в тоне, — вы напрасно думаете, что вам угрожают. Этого никто не делает. Вы нужны как необходимое орудие одной огромной организации, которая с вашей помощью осуществляет целый ряд гигантских планов. Взамен вам дадут богатство, окружат роскошью, удовольствиями, вас сделают счастливой.

— Меня сделают счастливой! Мне дадут счастье в жизни! — вскричала Сюзанна. — Разве они могут это сделать, когда он не любит меня!

— Вас не любит? Это невозможно, мое дитя!

— Но он меня не знает.

— Тем лучше для вас. Видите ли в чем дело. Со вчерашнего дня вы член организации, насчитывающей тысячу человек. Эта тысяча составляет одно нераздельное целое. Эта тысяча имеет громадную силу. Вы будете служить организации, а организация, в свою очередь, будет служить вам. Эта таинственная власть сделает для вас все. Со вчерашнего дня вы могущественны. То, что прежде вы считали мечтой, которой никогда не суждено исполниться, теперь может немедленно стать реальностью.

При последних словах герцогини Сюзанна встала. Лицо ее вдруг преобразилось. Бесчувственные, мрачные черты вдруг превратились в черты, полные жизни и энергии. Глаза горели огнем страсти, грудь высоко вздымалась. Это превращение Сюзанны привело старуху в восторг.

Между тем Сюзанна отрывисто вопрошала:

— Все сделается, что я хочу! О радость! Сегодняшняя мечта моя превратится в действительность…

Сюзанна подняла глаза к небу и две жемчужины скатились по ее щекам.

— Все, чего я желаю, — продолжала она, — это быть им любимой. Это моя мечта, мое высшее блаженство! Могут ли они дать мне его любовь?

Герцогиня усадила взволнованную Сюзанну.

— Для них нет ничего невозможного. Они все могут, — сказала она таинственно. Потом продолжала: — успокойтесь, все будет так, как вы хотите. Скажите, вы много плакали?

— Да, очень много!

— Теперь у вас изгладится из памяти, что такое слезы. Ну, а человек, которого вы любите, богат, знатен?

— Я полагаю, что он беден, потому что он часто брал деньги взаймы у моего отца…

— Ну, а как зовут его?

— Его имя Ленчестер, Бриан Ленчестер, — ответила Сюзанна с гордостью.

На губах старухи мелькнула легкая презрительная насмешка:

— Бриан Ленчестер! Этот бедняк, брат богатого графа Вейт-Манорского… Мой Бог, неужели из-за него вы столько плакали?

— Да, я люблю его. Я горжусь этим чувством! — выговорила Сюзанна с необыкновенной гордостью.

— Отлично, — поспешила поправиться герцогиня, — я француженка, следовательно, я люблю иногда шутить и смеяться… Пожалуйста, не сердитесь на меня, дитя мое.

— Впрочем, когда умрет граф Вейт-Манорский, Бриан Ленчестер может сделаться наследником его титулов и имуществ, — продолжала герцогиня. — Главное теперь состоит в том, чтобы вы могли видеться с ним.

— Когда, когда я его увижу? — воскликнула Сюзанна.

После некоторого размышления старуха ответила:

— Сегодня вечером.

— Сегодня вечером! Сегодня вечером! — повторяла Сюзанна, как бы стараясь узнать, верно ли она расслышала. — Вы очень добры. Благодарю, я буду теперь любить вас, — сказала она с выражением искренней радости и благодарности в голосе, и крепко пожала руку герцогине.

— Бедное мое дитя, — сказала та с сожалением, — вы его любите очень сильно. Такая любовь опасна. Можете ли вы скрыть от него что-нибудь?

— Нет, я все буду рассказывать ему.

— Вы убьете себя!

— Какая же цена мне в моей жизни?

— Поймите, вы можете таким образом погубить его!

Сюзанна помрачнела.

— Не думайте, пожалуйста, что грожу вам, моя дорогая, — объясняла старуха. — Я говорю вам только то, что есть на самом деле. Всему городу известен характер Бриана Ленчестера. Он весьма эксцентричен и отважен до самозабвения. Если вы сделаете ему только намек на организацию, остальное произойдет само собою. Он непременно будет бороться с таинственной властью, но она его сломит, как прутик.

— Я ничего не скажу ему об этом, — сказала Сюзанна.

— Если вы сделаете так, то поступите таким образом, как поступил бы каждый здравомыслящий человек на вашем месте. Можете наслаждаться благами жизни, но не вступайте в безумную борьбу, из которой вы никогда не выйдете целы. Да и что за надобность ему знать ваши тайны. Любовь вдовы князя де Лонгвиль, красавицы, двадцатилетней женщины, и вдобавок еще богатой как царица, может опьянить счастьем бедного дворянина Бриана Ленчестера.

— Я буду нема с ним как рыба, — повторила Сюзанна. — Но вы сказали, что я увижусь с ним сегодня вечером?

— Я не изменю своему обещанию, — сказала француженка и в ту же минуту позвонила горничной и спросила письменный прибор.

Она написала две записки и отдала горничной, сказав:

— Марриет, вот две записки: эту передай Джеймсу и скажи ему, чтобы он сейчас же отнес к доктору, другую отошли с Диком майору, чтоб через полчаса она была на месте! Передай Меду, чтоб в половине седьмого была подана карета княгини. Ну, а теперь можешь идти.

— Ма chere niece, — продолжала герцогиня после ухода горничной, — сегодня в Ковент-Гарденском театре немецкая опера. Вся аристократия соберется там. Переоденьтесь — мы едем в театр.

— Но вы обещали?

— Сэр Бриан Ленчестер тоже приедет в театр.

— Однако, откуда вы это знаете?

— Будьте уверены, моя милая племянница, что вы там его увидите.

Глава одиннадцатая
КАССА

В Лондоне, от угла Финчленской улицы и Корнгильской площади, в то время, когда происходили описываемые события, пролегал тесный грязный немощеный переулок. В него, Финчленскую улицу и Корнгильскую площадь выходил тремя своими сторонами громадный дом. Сторона, выходившая в переулок, была мрачного вида, в части, выступавшей на улицу, кипела промышленность, наконец, фасад на площади, великолепный снаружи, занят был в нижнем этаже двумя роскошными магазинами.

На одном из них красовалось имя Фалькстона. Это был магазин ювелирных изделий. В другом продавались всевозможные туалетные вещи: тут были и лакированные ботинки, шелковые чулки, манжеты, готовые сюртуки, фраки, пледы и т. д. Второй магазин, как видно по вывеске, принадлежал мистрисс Бертрам.

Оба магазина пользовались большой известностью и привлекали к себе многих покупателей.

Финчленская улица, довольно узкая и достаточно грязная, была как бы переходной ступенью от широкой, светлой и чистой площади к мрачному переулку. В части вышеозначенного громадного дома, выходившей на эту улицу, находилась, между прочим, меняльная лавка. В окнах ее были вделаны крепкие решетки и висели шторы, что придавало ей таинственный вид. Хозяина звали Вальтером. В соседней лавке помещался продавец и скупщик старых вещей и редкостей Практейс.

В мрачный переулок смотрели девять-десять окон большого дома. Окна были укреплены массивными железными решетками, а стекла замазаны мелом, так что любопытному глазу нельзя было высмотреть, что находилось внутри дома. Здесь помещалась контора торгового дома Эдуарда и KR.

Все соседние кумушки ломали головы над вопросом: какую торговлю вел торговый дом? И ни одна не могла добиться толку. Видели, что часто приносили туда тюки, замечали, что нередко даже повозки останавливались у дверей, тюки и пакеты исчезали в доме, но никто никогда не видал, чтобы что-нибудь из него выносили. Никто также не знал в лицо ни хозяина торгового дома, ни его компаньонов. Регулярно, раз в месяц, человек тридцать, а иногда и более, матросов входили в контору торгового дома. Единственное живое существо, которого видали, был лакей, появлявшийся иногда на пороге дома и неизменно одетый в ливрею огненного цвета.

На другой день после бала в Тревор-Гоузе матросы несколькими группами вошли в дом. Лакей, насчитав их три дюжины, запер дверь на замок и удалился.

Матросы почти все были здоровые ребята, с отчаянной наружностью. Взглянув на их физиономии, сразу можно было заметить, что большая часть их погрязла в разврате.

В числе их находились два мальчика, едва вышедшие из детского возраста.

Читатель уже знает некоторых из этих молодцов.

Тут был и здоровенный Том, толстая бочка Чарли, Патрик, лающая собака Сони, мяукающая кошка Снэль и другие сотоварищи капитана Педди, которых нет нужды здесь называть по именам. Но, странное дело, самого добрейшего капитана, в его синем застегнутом фраке и лосиных панталонах, видно не было.

Контора помещалась в громадной комнате, разделенной надвое решеткой, плотно занавешенной изнутри толстою зеленою занавесью. В решетке находились маленькие окошечки. Под одним из них виднелась надпись: ‘Касса’. Вдоль стен в комнате стояли скамьи, на которые теперь, храня глубокое молчание, усаживались матросы.

Один из них, пришедший самым последним, не находя себе места, встал в углублении окна и приложил лицо к стеклу, густо замазанному мелом. С первого взгляда могло показаться, что он намеревался соскоблить мел, а между тем указательным пальцем правой руки он с удивительной быстротой перебирал пальцы на левой, видимо, что-то высчитывая. На нем было надето, поверх синей рубашки, пальто, сшитое из грубого сукна. Грязные с заплатами и толстыми подошвами сапоги прямо бросались в глаза, потому что короткие панталоны из полосатой шерстяной материи и с разрезами внизу, по сторонам, почти не доходили до них. На голове его едва держалась старая шляпа с крошечными полями.

Он был весьма низкого роста и с широченными плечами, заключавшими в себе, по-видимому, громадную силу. Под низким, едва заметным лбом, прямо, безо всякого углубления, начинался длинный узкий орлиный или, вернее сказать, совиный нос. Бороды, в строгом смысле, у него не было, но нет подбородке и щеках висели длинные рыжеватые клочки волос. Узенький рот с тонкими, почти незаметными губами, имел по сторонам две морщинки, так что, казалось, будто человек постоянно улыбается. Во взгляде его не было определенного выражения: он был то проницателен, то лукав, то дерзок.

Прежде чем назвать этого человека, мы укажем на одну примечательную черту его костюма: в пальто, в панталонах, в жилете и даже в брюках — везде были карманы. Одно пальто имело их ровно полдюжины. Звали человека Боб Лантерн.

Матросы ждали несколько минут.

Наконец из-за зеленой занавески раздался голос:

— Все налицо?

— Все, мистер Смит, — отвечал Том Тернбулль, — который, по-видимому, стоял во главе своих товарищей.

— Все — мяу! — пропищал с гримасой маленький Снэль.

Послышался резкий и сухой звук. Отпирался тяжелый замок.

— Экой ведь я рассеянный! — донесся голос невидимого мистера Смит. — Я забыл разменять ассигнации. Николас!

Явился Николас, лакей, в ливрее огненного цвета. Он был тоже за решеткой. Конторщик подал ему пук ассигнаций:

— Ступай, разменяй сейчас же!

Николас удалился.

— Слышали вы? — тихо спросил Том тихим голосом.

— Он послал разменять.

— Слышали, как не слышать, Том. Сейчас нам принесут деньжонок.

— Чарли говорит прозорливо, — заметил Снэль. Молчи ты, проклятая крыса! — сказал грубо Чарли. — Я не нуждаюсь в твоих подтверждениях.

Том Тернбулль поднялся с места, потом, не говоря ни слова, встал на скамью и посмотрел за решетку.

— Чего ты там смотришь? — спросили товарищи. Том сошел со скамьи и, приложив к губам палец, дал знак говорить тише. Потом знаком же подозвал поближе товарищей и сказал им топотом:

— Там, за решеткой, в двух шагах от нас, стоит открытый железный ящик.

— Так что же?

— В нем нет ни серебра…

— Тем хуже!

— Ни золота…

— Еще того хуже!

— Молчать! Положу на месте первого, кто скажет еще слово! — грозно проговорил Том. Снэль тихонько встал сзади его. — Ни золота! — повторил Тернбулль. — Но знаете почему?

— Почему?

— Потому что нет места! Потому что он полон ассигнаций…

У всех заблестели глаза. Послышался смешанный ропот.

— На каждого из нас там хватит по миллиону, — продолжал Тернбулль.

Ропот усилился. В глазах у всех, обращенных за решетку, выразилась жадность.

— Терпение, друзья, терпение! — сказал мистер Смит, принявший ропот за нежелание ждать.

Конторщик продолжал сидеть за конторкой и читать ‘Таймс’. Выражения лица его нельзя было видеть, так как оно закрывалось синими очками и зеленым зонтиком.

— По миллиону! — воскликнуло разом несколько голосов.

— Товарищи! — обратился Боб Лантерн. — Нужно действовать осторожнее, не надо дурачиться. Могут произойти скверные последствия.

— Довольно тебе корчить из себя бессребреника! — прервал его Том. — Сказано тебе, что там груды ассигнаций!

— Э, о дьявольски соблазнительно! — признался Лантер облизываясь. — Если бы можно было обделать дело потихоньку, а то ведь… Капитан не придет?

— Нет, — отвечал Чарли.

— Дьявольски соблазнительно! — повторил Боб и, подойдя к решетке, слегка потряс ее.

— Потерпите немножко, друзья, потерпите еще немножко! — сказал конторщик, продолжая читать газету.

— Крепко сидит, — проворчал Боб поморщась, дьявольски крепко!

— Крепко? — повторил Том, пожав плечами. — Мы дети, что ли?

— Какие дети! — храбро воскликнул Снэль.

— Что же мы станем делать, ребята? — спросили другие.

Том не отвечал, но ринулся к решетке и с размаху хватил в нее каблуком. Решетка заколебалась, но устояла.

— Что это значит? — вскричал сердито Смит.

Том хотел повторить удар, но Боб Лантерн удержал его.

— Ты слишком много шумишь, мой милый, — сказал он.

И, по-видимому, без особых усилий он своим каблуком хватил с такой силой по замку, что тот отскочил. Потом Боб пропустил своих товарищей вперед, а сам остался несколько сзади.

Мистер Смит стоял в оборонительной позе, когда осаждавшие ворвались за решетку. Конторка его стояла на колесах. Он быстро подкатил ее к двери, намереваясь припереть ее, но было поздно.

— Не беспокойтесь, мистер Смит, — вскричал Тернбулль. — Дело уже сделано и, поэтому, если вы будете смирно вести себя, то мы поделимся с вами.

— Негодяи! — вскричал конторщик, и голос его задрожал. — Вы доберетесь до кассы только по моему трупу.

— И такая дорожка не дурна! — равнодушно отвечал Том.

Громкий смех раздался ему в одобрение.

За решеткой находилась дверь, которая вела в обширные кладовые торговой фирмы. Витая дубовая лестница открывала путь на второй этаж.

В то время, как Том, Чарли и другие отталкивали конторку, один из матросов, более смелый или более ловкий, чем другие, взобрался на конторку и крикнул:

— Мне первая доля!

— Браво, Сони! — закричала толпа.

— Да, тебе первая доля! — повторил мистер Смит, быстро выхватив из кармана пару маленьких пистолетов. Не было слышно ни шума, ни выстрела, только что-то как бы свистнуло в воздухе, и мистер Сони упал с раздробленною головою…

— О-о! Скверно! — проворчал Боб, пятясь к выходу.

Но другие не увлеклись его примером. Они стремительно бросились на конторщика и повалили его. Тернбулль вытаскивал уже из-за пазухи длинный нож…

Но вдруг случилось что-то необычное. Матросы задрожали, отпрянули за решетку и замерли там, затаив дыхание.

По витой лестнице медленно спускался человек с черной маской на лице. На последней ступени он остановился и спокойно спросил:

— Что тут за шум, мистер Смит? Мне нужен покой… Скажите, чтобы они не шумели.

— Его честь! — произнес со страхом Том. Попались! — проворчал Боб Лантерн, спрятавшись в оконном углублении.

Его честь медленно поднялся.

Мистер Смит встал и подкатил конторку на прежнее место.

— Возьмите это! — сказал он холодно, показывая на обезображенный труп Сони.

— Слушаю, мистер Смит! — почтительно ответил Тернбулль.

И как будто ровно ничего не случилось: мистер Смит снова начал читать свой ‘Таймс’ в ожидании Николаса.

— Бедняжка Сони! — сказал кто-то в толпе.

— Он так чудно лаял! — пропищал Снэль жалобным голоском.

Глава двенадцатая
ЭДУАРД

В одной из комнат, выходившей на Корнгильскую площадь и убранной с азиатской роскошью, у окна с закрытой шторой находился знакомый читателю мечтатель, которого он видел в Темпльской церкви и который возбудил тогда ревность в бедном Стефане Мак-Набе, молодом лондонском докторе.

Мечтатель лежал на бархатной кушетке и курил из длинной трубки с янтарем. У него было бледное лицо, на котором отражалось утомление вследствие ночи, проведенной без сна. Перед ним в роли пюпитра стоял маленький негр, держа в руках раскрытую книгу, на страницах которой время от времени сэр Эдуард останавливал свои рассеянно смотревшие глаза. На креслах подле него лежала черпая маска и маленький четырехствольный пистолет.

Лакей вошел в комнату и доложил, что какой-то Боб Лантерн желает сказать что-то важное его чести. Сэр Эдуард отдал приказание впустить его и сделал знак негру, чтобы тот вышел.

Вошел Боб Лантерн, согнувшись в три погибели и едва касаясь ногами роскошного ковра.

Не доходя несколько шагов до сэра Эдуарда, он смиренно остановился.

— Что тебе нужно? — спросил хозяин.

— Я пришел поклониться вашей чести, — с унижением отвечал Боб, и доложить, как вы изволили приказать, об известном вам деле.

— О каком деле? Говори коротко и ясно.

— Постараюсь, ваша честь. Разве вы изволили забыть Темпльскую церковь и хорошенькую барышню? Славная штучка!

В Темпльской церкви сэр Эдуард испытал такие сладостные ощущения, что после первых же слов Боба ему припомнилось все.

Немного помолчав, он сказал:

— Да… да! Она прелестна! Какое благочестие в глазах, какая невинность во взгляде! Сколько скромности в ее голосе! И сколько любви во всем этом!.. Да, штучка славная. — Эдуард взглянул на Лантерна: — Я тебе поручил…

— Так точно. Поэтому-то я и последовал за барышнями… Их две сестры.

— Где же она живет?

— Какие вы счастливые, ваша честь, близехонько отсюда! Вам не нужно будет и извозчика.

— Но где? — прервал с нетерпением Эдуард.

— Напротив вас, на другой стороне площади, ваша честь, — быстро отвечал Боб. — Вот там.

Боб Лантерн указал пальцем на второй этаж противоположного дома. Эдуард посмотрел в ту сторону и потом так стремительно подошел к незавершенному окну, что молодая девушка, стоящая у окна противоположного дома, не успела отойти.

— Она, это она! — сказал Эдуард, когда очаровательное видение исчезло. — Я уверен, что это она! Прекрасно, — сказал он, обратившись к Лантерну. — Ступай и скажи мистеру Смиту, чтобы он заплатил тебе.

— Для меня было бы несравненно приятнее и почетнее, — отвечал Боб с видимым смущением, получить награду из собственных рук вашей чести.

Эдуард подал ему два соверена и сделал знак удалиться.

— Да пошлет вам Господь, чего вы желаете! — проговорил Боб, низко отвешивая поклоны.

Уходя, он бормотал: ‘Сорок-то жалких шиллингов за то, что открыл ему жемчужину. Это дьявольски несправедливо. Ну я ему отплачу…’.

Эдуард же снова прилег на кушетку. Отдернув немножко шторы, он посмотрел на окна противоположного дома. Но он ошибся: очаровательное видение, замеченное в окне противоположного дома, было не прекрасной сборщицей из Темпльской церкви, а ее сестрой.

Глава тринадцатая
ПРОСЬБЫ АННЫ ПОДЕЙСТВОВАЛИ

Выросшая вдали от света Клара не растратила на мелочные, пустые прихоти своих душевных и физических сил. Поэтому, увидев Эдуарда, она, по невольному влечению сердца, сразу полюбила его полною, глубокою и восторженною любовью. Такая любовь и может быть только у тех, которые живут в уединении тихою, мирною жизнью.

Обе сестры, Клара и Анна, провели детство в Локмебене, где их отец занимал должность главного судьи. Сестры потеряли мать именно в то время, когда материнские ласки и наставления становятся особенно необходимыми. После того, еще года два или три, они пробыли у отца. Но вот в поведении судьи Мак-Ферлэна произошла разительная перемена: на все поступки его стала ложиться печать неведомого значения. В доме начали появляться незнакомые люди и, запираясь, он вел с ним нередко продолжительные беседы. Он стал уезжать, но куда и зачем — никто не знал. Около этого времени Мак-Ферлэн обратился с просьбой к сестре своей, мистрисс Мак-Наб, матери Стефана, проживавшей в Лондоне, взять его дочерей.

В то время мистрисс Мак-Наб находилась в большой горести: ее муж был убит неизвестно кем. Поэтому она обрадовалась предложению брата, приняла с распростертыми объятиями племянниц и полюбила их материнскою любовью. Всякий раз, когда братнее приезжал в Лондон, она опасалась, что он разлучит ее с дорогими девушками, но Мак-Ферлэн об этом вовсе и не думал. Во время пребывания в Лондоне он занимался исключительно своими делами.

Стефан также истинно братской любовью полюбил кузин. Когда отец его пал под ударами убийцы, он был ребенком, но в его Памяти глубоко врезались как страшная смерть отца, так и черты лица убийцы, несмотря на то, что последнего он видел только мгновение. В его воспоминании убийца остался человеком высокого роста, сильным, здоровым. Он наносил последний удар, когда с лица его упала маска: над его нахмуренными черными бровями проходила белая полоса, след от давно зажившей раны.

Стефан стал студентом медицинского факультета в Оксфордском университете. В первые годы учения у него завязалась тесная дружба с одним из своих товарищей. Молодые люди тем сильнее привязывались один к другому, что в них все было различно, если не сказать — противоположно. Один принадлежал к высшей английской аристократии, другой родился от простого гражданина. Дворянин отличался страстностью и смелостью, у недворянина характер был положительнее, спокойнее, не дававший доходить до крайности.

Другом Стефана Мак-Наба был Франк Персеваль.

В Темпльской церкви, за вечерним богослужением, в сердце Стефана произошла большая перемена, тут ему стало ясно, что любовь его к одной из кузин — любовь не братская, здесь же он понял, что такое ревность — и грустный, опечаленный вернулся домой.

В этот вечер он был приглашен на бал к лорду Тревору и обрадовался случаю войти в новый незнакомый ему свет.

Стефан родился на границе Шотландии, где у лорда Тревора находились большие поместья. Тот знал и уважал покойного отца Стефана. Поэтому, когда Стефан по окончании университета — был представлен ему, он принял его с полным радушием, обещал стать покровителем и прежде всего сам сделался пациентом молодого доктора. Как домашнего доктора, часто бывающего в доме лорда, Стефана и пригласили на бал.

В продолжение целой недели он готовился к нему, а теперь, когда наступило время бала, он не одевался и в задумчивости сидел перед камином в своей комнате.

Около девяти часов к нему вошла мать.

— Что же ты не одеваешься, Стефан? — спросила она.

— К чему! — отвечал он, — что мне делать среди надменных аристократов, которые будут смеяться надо мной, либо вовсе не обратят на меня внимания.

— Ах, Стефан, — сказала с упреком мистрисс Мак-Наб, — ты забыл, что бедного отца твоего любили и уважали все дворяне в нашем графстве. Конечно, мы не дворяне, но все-таки выше всех лондонских граждан, потому что Мак-Набы…

— Э, полноте! — прервал ее нетерпеливо Стефан.

— Что такое сегодня с тобой, сын мой? Впрочем, поступай, как знаешь. К тебе я зашла не за тем, чтобы говорить о бале, а принесла письмо. Но ведь ты не будешь его читать, потому что это пишет дворянин.

— Письмо от Франка! — вскричал радостно Стефан.

— Да, я знаю его руку, мой милый, так как его письма доставляют тебе удовольствие.

Стефан с нежностью поцеловал мать.

— Франк здесь, в Лондоне! — вскричал молодой человек, прочитав первые строки. — Бедный Франк! Несчастлив и он!

— И он? — повторила мистрисс Мак-Наб. — Но ты разве несчастлив, Стефан?

Он заставил себя улыбнуться и добрая мать, успокоенная, оставила комнату сына. Лишь только она вышла, как послышался легкий стук в дверь и нежный голос произнес:

— Очень вам благодарна, кузен.

Нужно сказать, что хорошенькая Анна в продолжение целой недели прилагала все красноречие, чтобы отговорить Стефана от бала. У нее была своя наивная ревность. Она чувствовала, как много соблазнов имеет светская женщина, по женскому инстинкту она даже угадывала то упоение, которое охватывает молодого человека, в первый раз вступающего в светский салон, полный аромата, где улыбки и взгляды пронизывают неопытное сердце… и душой молодой девушки овладевало опасение. Ведь она любила Стефана, сколько могла любить…

Итак, Стефан Мак-Наб решил не идти на бал к лорду Тревору.

Глава четырнадцатая
СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Эдуард, полежав немного на кушетке, встал и позвонил.

На зов вошел слуга негр.

— Сделай несколько ударов в гонг средней залы, — сказал Эдуард слуге.

— Много ли раз прикажете ударить?

— Пять раз.

И вслед за этим послышались отдаленные протяжные удары в медный таз.

Эдуард вышел из кабинета и направился в круглую залу, помещавшуюся в середине дома. Она была без окон и освещалась люстрой. Там, где следовало быть окнам, находилось шесть дверей, помещавшихся одна от другой на равном расстоянии. В зале стоял прекрасный камин и около него пять стульев и кресло.

Лишь только успел Эдуард опуститься в кресло, как вдруг отворились все двери. В первую дверь вошла мистрисс Бертрам, щегольски одетая дама, владевшая модным магазином на Корнгильской площади.

Несмотря на то, что давно прошли годы ее первой молодости, она все еще была замечательно хороша собой.

Вторую дверь отворил ювелир, щегольски одетый мистер Фалькстон. Вглядевшись пристальнее в его лицо, можно было заметить, что светло-русые его усы и роскошно завитые волосы были не натуральные.

Третью дверь скромно отворил меняла, мистер Вальтер. Черный парик, который был на нем, вовсе не шел к его необыкновенно белому лицу и голубым глазам, которые, впрочем, закрывались очками зеленого цвета.

Из четвертой двери показался старичок с худощавым желтым лицом, низенький, в поношенном сюртуке. Это был ростовщик Практейс, занимавший некогда должность прокурора, но впоследствии лишенный ее за проступки. Теперь же, сделавшись ростовщиком, он так вошел в свою роль, что под предлогом покупки и продажи редкостей прекрасно обделывал свои делишки.

Наконец отворилась пятая дверь и появился мистер Смит.

Вошедшие в залу вежливо и почтительно поклонились Эдуарду, который в учтивых выражениях попросил их садиться.

Эдуард вынул из кармана золотые часы, украшенные бриллиантами, и, посмотрев на них, произнес:

— Полчаса первого! Не правда ли, Фалькстон?

— Совершенно верно.

Практейс стал вытаскивать из кармана серебряные массивные часы и поправлять на них стрелки согласно времени на часах Эдуарда.

— Итак, — продолжал Эдуард, — медлить нельзя. Надо сейчас же заняться делом, а дело состоит в том, что мне необходимо иметь десять тысяч фунтов стерлингов.

— Десять тысяч! — удивленно проговорил Практейс, крепко сжав часы в руках.

— Десять тысяч! — воскликнули все.

— Десять тысяч — и нынче же вечером, и никак не позже, — энергично добавил Эдуард.

Последние слова его заставили всех задуматься.

— Сэр Вальтер, — спросил Эдуард, — можете ли вы найти мне эту сумму сейчас?

— Пожалуй можно, но…

— Что значит но?

— Пожелаете ли вы взять мою монету…

— Нет, не хочу… — ответил Эдуард. — А вы сэр, — продолжал он, обращаясь к Фалькстону, можете отсчитать мне эту сумму?

— Дела мои чересчур плохи…

— А вы, Фанни, что скажете на мое предложение? — с нетерпением спросил Эдуард госпожу Бертрам.

— К сожалению, у меня не найдется и четвертой части требуемого количества, но то, что есть — все ваше, — отвечала мистрисс Бертрам.

— Спасибо, Фанни, и за то. Я вижу, что вы по-прежнему добры и расположены ко мне. А вы что скажете, Практейс?

— Положа руку на сердце, я должен, — отвечал бывший прокурор, — прямо сказать вашей чести, что дела наши идут туго, очень туго. Скажу более — дела совсем нейдут, о чем уже заметил вашей чести и сосед мой, Фалькстон.

— В конце концов что же выходит из ваших слов?

Практейс, помолчав несколько мгновений, жалобно сказал:

— Как ни худо идут дела мои, но я все-таки предлагаю вашей чести мою бедную кассу.

— А о вас, Смит, — сказал Эдуард, — я и не говорю: мне известно ваше имущество. Но вам, господа, продолжал он, — ужели не стыдно задумываться над такой безделицей и отказывать мне в каких-нибудь десяти тысячах фунтов стерлингов!

— Десять тысяч фунтов! — вздохнув, прошептал ростовщик Практейс.

— Вы не цените моих услуг в отношении к вам, — нетерпеливо проговорил Эдуард. Вы пользуетесь безопасностью со стороны полиции. Вся знать, вся аристократия Лондона делает закупки в ваших магазинах. Смотрите, сколько я делаю для вас, а вы, после всего…

— Я уже объявила вам, что мое имущество к вашим услугам, — промолвила мистрисс Бертрам.

— Я и не говорю о вас, моя милая Фанни, но вот эти господа…

— Мы тоже не прочь! — возразил Фалькстон.

— Мы согласны, — заговорили остальные, кроме Смита.

— Вот это хорошо! — вставая, сказал Эдуард. — Я вполне полагаюсь на вас. Равным образом и вы имейте надежду на меня. Знайте, что каждая ваша беда близка мне и я всегда готов помочь вам. До свидания, Фанни!

Сделав поклон, мистрисс Бертрам удалилась.

— А у вас, Фалькстон, нет ничего нового? — спросил Эдуард.

— Совершенно ничего. И я в свою очередь осмеливаюсь спросить вас: ваша история в прошлую ночь не имела дурных последствий?

— О нет, никаких.

— И прекрасно. Кому прикажете отдать деньги?

— Конечно Фанни.

Фалькстон и Практейс вежливо откланялись.

— Плохое время! — сказал Вальтер. — Вчера заподозрили у меня до трех ассигнаций, так что невольно трусишь и опасаешься соседей.

— Уж разве что-нибудь говорят?

— Пока ничего не говорят, но нельзя не заметить той мнительности, той наблюдательности, с какою пересматривают каждую ассигнацию.

— О, чего еще тут опасаться, мой друг, — проговорил весело Эдуард. — Я вполне надеюсь на благоприятный исход наших дел.

Но эти слова нисколько не ободрили менялу. Он пожал плечами и, поклонившись Эдуарду, неторопливыми шагами вышел из залы.

Когда все удалились, Эдуард, оставшись наедине с конторщиком Смитом, тихо спросил:

— Что вы сообщите мне о нашей работе на Банковской улице?

— Я осведомляюсь об этом деле постоянно и был там даже сегодня утром. Педди кормит своего великана, точно быка на убой и тот продолжает работать за семерых, но теперь, однако, делается слабее.

— О, как тут требовалась бы быстрота действий! — заметил недовольный Эдуард.

— Это правда, — возразил Смит, — но не забудьте, что в улице около сорока футов ширины! И нашему кроту приходится рыться в двадцати футах глубины. Подождите с недельку — и великан умрет, а проход все-таки успеет пробить.

— Ах, Смит, если бы это было так!

И Эдуард встал, отставил к стене кресла и стал затягивать на руки надушенные перчатки.

— Теперь до свидания, Смит, — сказал он конторщику, постарайся, чтобы этот скупец, Практейс, позаботился сегодня же доставить мне деньги.

Эдуард отворил дверь в магазин Фалькстона. Как бы заинтересовавшийся дорогими вещами, находящимися в магазине, пробыл он там несколько минут, затем вышел из магазина и сел в великолепную коляску, запряженную двумя превосходными лошадьми, лучше которых, казалось, не было и в конюшнях маркиза Рио-Санто.

Глава пятнадцатая
БЕДНЯК-БОГАЧ

В сыром и мрачном подвале, плохо освещенном фонарем, коренастый мужчина пытался вынуть камень из стены. Видно было, что мужчина ловок и привычен в своем деле. Действительно, камень скоро уступил перед напором и повалился на пол, между тем как в стене показалось узенькое, но глубокое отверстие.

Огонь в фонаре, иногда вспыхивавший ярче обычного, обозначил фигуру Боба Лантерна, на лице которого выразилась внезапная дикая радость. Боб Лантерн быстро подошел к двери и осмотрел, насколько крепко она заперта, затем вернулся к отверстию и опустил туда обе руки. Дрожь пробежала по его телу, когда раздался звук пересыпавшегося золота. Лицо Латерна отразило высшую степень самодовольства и жадности. Сперва он с упоением дотрагивался до золота, потом судорожно хватал его, произнося непонятные звуки.

Когда прошел первый момент упоения от прикосновения к сокровищу, он достал из кармана деньги, заработанные в тот день, и положил их в отверстие.

Наступила пора выбираться из подвала. Лантерн поднял камень, вынутый из стены, и вложил его с большой осторожностью в прежнее место.

— Чрезвычайно хитра эта Темперенса, когда трезва, подумал он, — но, кажется, она вечно пьяна. Постой! Я перехитрю тебя!

Спустя несколько минут Боб Лантерн осторожно замкнул дверь и вышел опять наружу. Взглянув в окно таверны, находившейся по другую сторону улицы, он заметил там Темперенсу, которая дремала, склонив голову на стол.

— Жалко, очень жалко, что она так невоздержена! — прошептал он. — А между тем едва ли отыщешь другую женщину в пять футов и шесть дюймов ростом!

На городской башне пробило два часа. Продолжая свой путь, Лантерн скоро дошел до величественного здания, обнесенного с лицевой стороны железной решеткой. За решеткой, на крыльце, сидело несколько лакеев, о чем-то болтавших между собой.

Лантерн вступил за решетку и очутился на первой ступеньке крыльца.

— Куда ты, невежда? — вскрикнул на него худощавый жокей.

— Э! Мистер Тюлип! Ужели не узнаешь меня? Ведь я — Боб Лантерн!

— Ба! Муж мистрисс Темперенсы. Боб Лантерн! — закричали лакеи. — Что тебе нужно?

— Хочу видеть управителя, дома он?

— Дома, но он занят.

— Это ничего не значит, по старому знакомству с мистером Патерсоном я вполне надеюсь на прием с его стороны.

— Так проводи его, Тюлип, — сказал один из лакеев. И Боб Лантерн осторожно вошел за жокеем в переднюю, где стояла целая толпа бедняков, с нетерпением выжидавших случая увидеться лично с управителем Патерсоном, который, как человек деловой и, следовательно, всегда занятый, не имел привычки тотчас же удовлетворять желанию просителей.

Между тем жокей доложил Патерсону о приходе Лантерна.

— А! Лантерн! — проговорил управитель. — Введи его.

Страшный ропот и недовольство обнаружились в толпе, заметившей, что опять отдаляется разговор с управителем. Лантерна стеснили и не пропускали в кабинет.

Но Тюлип схватил половую щетку, обмочил ее в грязной воде и брызнул в толпу. Этот маневр был так удачен, что все отступили. А Боб, пользуясь этим обстоятельством, поспешно пробрался в кабинет.

— Запирай скорей дверь, — сказал управитель, — и иди сюда!

Мистер Патерсон имел слишком обыкновенную площадную физиономию, с приходом Лантерна принявшую чрезвычайно лукавое выражение.

Чтоб вступить в разговор с Бобом, он начал:

— Ты продаешь, у тебя товар… Не правда ли, плут?

На лице Латерна обозначилась наивная улыбка.

— Вы вечно шутите, мистер. Вы угадали: я продаю и вы изволите знать мой товар.

— Но, мой милый, теперь не то время. Твой товар некстати.

— Гм! — равнодушно бросил Боб. — А жаль, тем более, что товар столь редкого качества, что у меня долго не залежится, сейчас же явится покупатель.

— Что же? — прервал управитель. — Разве она хороша собою?

— Так хороша, что просто редкость!

Мистер Патерсон на минуту задумался.

— Всякий продавец свой товар хвалит, — сказал он.

— Если хотите удостовериться, не угодно ли посмотреть?

— Зачем? Совсем прискучили женщины милорду.

— В таком случае, мистер, прошу извинения, что я решился беспокоить вас.

И после низкого поклона Боб сделал шаг к двери.

Но мистер Патерсон, вместо того, чтобы задержать Лантерна, спросил его с притворною холодностью:

— А много ли ей лет?

— Семнадцать или восемнадцать — и никак не более. А уж как хороша-то! Какая свежесть, грациозность, стройность, скромность, наконец, невинность.

— А-а, — проговорил не выдержавший Патерсон, — где же ее квартира?

— Пока секрет, — отвечал Лантерн с самодовольной улыбкой. — Это вам даром не обойдется… Да что попусту об этом говорить, когда вы сказали, что наскучили женщины милорду.

— Вот что, Боб. Если ты не лжешь, если действительно красота ее не находится в противоречии с теми выражениями, в каких ты ее описываешь, то мы не прочь попробовать. Милорд, быть может, и возымеет склонность к ней.

— Об этом нечего и говорить, он будет от нее без ума!

— Подобная попытка, Боб, еще более необходима, в виду того, что, с переменою образа жизни я замечаю в милорде и перемену доверия ко мне. Вообрази, пожалуйста, любезный Боб, в прошлую неделю он так занялся отчетами по моим делам, что я был принужден дать его сиятельству самые строгие объяснения, чего прежде никогда не случалось!

— Ужели правда? — воскликнул удивленный Лантерн.

— Совершенно верно! И вот, в надежде упрочить мой пошатнувшийся кредит, я и хочу опять впутать его в прежние проделки.

— Не упускайте случая!

— Я хочу попытаться завтра же все устроить. Что же ты возьмешь за это?

— Дайте хоть тридцать золотых соверенов, — попросил Боб, сделав серьезную мину, — и вы запишете ее имя и адрес с моих слов.

— С ума что ли ты спятил, Боб! — воскликнул Патерсон. — И такую сумму за один лишь адрес.

— Нет, не за один адрес, но вместе и за имя самой очаровательной мисс, какую только можно найти во всем Лондоне.

— Но ведь целых тридцать соверенов!

— Э, пустяки! Если бы вы увидели ее, то меня, Боба, назвали бы глупцом за то, что я так дешево прошу. Вы бы не пожалели тогда ста гиней.

— Ты воображаешь, будто кроме тебя никто и не встретил бы эту мисс.

— О, если вы хотите сами искать ее, то сделайте одолжение! Но вряд ли будет удачна ваша экспедиция, направленная по обширному Лондону.

Делать было нечего. Патерсон встал и направился к бюро, между тем как Лантерн жадными глазами провожал каждый его шаг. Отперев конторку, Патерсон стал считать золотые монеты.

— Признайся, Боб! — говорил он, перебирая соверены. — Ведь очень не дешево. Ну, да что уж теперь толковать: я тебе верю. К тому же и деньги не мои. Только смотри — не обмани.

— Кажется, мистер, я еще ни разу не поступал бесчестно в отношении к вам! — с достоинством произнес Лантерн.

— Получи!

Довольный Боб опустил деньги в карман сюртука, а затем стал тихо диктовать адрес Патерсону: ‘Анна Мак-Ферлен. N 32, Корнгильская площадь, напротив Финчлэнской улицы. Кроме того, тут живут две сестры, старуха-мать или тетка… и мальчишка, вероятно, брат’.

— Молокосос-то этот к чему тут замешался? — проговорил Патерсон.

— Конечно, помеха, но ведь если будет нужно — я с ним справлюсь.

Управитель, поняв движение Лантерна, в упор посмотрел на него и притворно рассмеялся:

— Судя по обширности твоих замыслов, ты, Боб, должен быть миллионером.

— Какое тут богатство, когда при такой дороговизне в Лондоне, иногда, право, не имеешь на что купить хлеба. Когда мне опять явиться к вам, мистер?

— Приходи завтра!

Поклонившись, Боб оставил кабинет управителя.

Патерсон позвонил и под влиянием новых впечатлений приказал слуге объявить осаждавшим кабинет беднякам, что по причине усложнившихся занятий управитель откладывает прием до завтра.

Глава шестнадцатая
MORS FERRO, NOSTRA MORS!

Франк Персеваль не имел обыкновения прибавлять к собственной фамилии никаких титулов. Это происходило не из отвращения к ним, а просто из благоговейного почтения к имени своего рода, благородство и древность которого засвидетельствовала сама история. Не будучи старшим в роде, он должен был уступить, по английским законам, отцовские права и наследство своему брату, графу Фейфскому. Благородный граф, при всем желании помочь брату, не имел возможности обеспечить его, так как отцовское имение было небольшое. Притом же, граф, служа при дворе, не мог не жить на широкую ногу, ведя жизнь вельможи. Таким образом Франк должен был ограничиваться ничтожною суммою, поступившею на его долю.

Снисходительная мать, графиня Фейфская, оставшись вдовою, заметила недостаточные средства младшего сына и отдала ему часть собственного имения.

Сама она в это время жила в Шотландии с младшей двенадцатилетнею дочерью.

По отъезде матери, Франк переселился в Додлей-Гоуз, ее имение в Лондоне, и жил чрезвычайно просто, не имея ни лошадей, ни экипажей. Прислуга его состояла из ключницы и слуги, старика Джека — прямого, честного и всем сердцем преданного своему господину.

Через день после бала в Тревор-Гоузе доктор Стефан Мак-Наб пришел навестить Персеваля. Привыкнув издавна видеть молодого доктора, старик Джек уважал его, подобно своему господину, и вполне радушно провел в кабинет, попросив подождать хозяина.

— Да где же твой хозяин? Я рассчитывал застать его дома, — сказал Стефан.

— Еще утром вышел мой господин, — ответил слуга, — но не знаю куда. Надеюсь, он скоро воротится.

Доктор сел близ камина и обвел взглядом комнату.

— Все здесь в том же порядке, — проговорил он. — Вон наши любимые книги, за которыми мы вместе просиживали ночи. Вот и статуэтка герцогини Беррийской, и массивный герб рода Персевалей.

— И как интересна история герба! — заметил слуга.

— Не угодно ли, я расскажу?

— Нет, Джек, когда-нибудь после.

— Ну, хорошо! — отвечал слуга, подумав про себя: — ‘Ему и это не любопытно, видно, что не дворянин’.

Пока Стефан рассматривал украшения и редкости кабинета, все это время находился при нем и слуга.

— Ах! Что это такое? — в беспокойстве воскликнул слуга, посмотрев в один из углов кабинета. — Куда это девался ящик с пистолетами? Ведь он все время торчал здесь, на этом месте.

Тяжелое, хотя и бессознательное предчувствие поразило Стефана.

— Ах, мои батюшки! — закричал старик, хлопая руками. — И шпаги нет… Боже мой!

И лицо Джека покрылось смертною бледностью.

— В самом деле, что же это такое, наконец? — вскрикнул Стефан.

— Господин Франк ушел очень рано, — впопыхах рассказывал Джек. — Я еще спал и не видел, когда он вышел. Он захватил с собою и шпагу, и пистолеты. Это верно… иначе быть не может!

— Ты думаешь — дуэль? — живо сообразил Стефан.

— О, да! — с тяжелым вздохом прошептал старый слуга и в изнеможении опустился в кресло.

— Ужели дуэль! — размышлял Стефан, прохаживаясь по кабинету. — Вовсе непонятно! Так недавно он здесь, и — дуэль… Не может быть! Это каприз какой-нибудь, пустая ссора, которая, конечно, не поведет ни к каким дурным последствиям.

Но это предположение, по-видимому, нисколько не успокоило седого Джека.

— Полноте, господин! — сказал он, — в деле чести сэр Франк шутить не будет, и поединок для него решительная мера, а не пустая игрушка.

— О, Боже мой! — продолжал он. — Вот уже полдень, а его все нет.

И из глаз слуги брызнули слезы.

— Да рассуди сам, — сказал Стефан, старавшийся успокоить Джека. — Франк недавно прибыл сюда и, конечно, ни с кем не мог серьезно поссориться. Утешься?

— Правда, он еще ни с кем не виделся и только вчера был на балу у лорда Тревора.

— На балу у лорда Тревора! — воскликнул Стефан, и в его уме явилась роковая догадка, заставившая его произнести с отчаянием: — Маркиз Рио-Санто!

— Вы знаете, кто он? — спросил Джек.

— Маркиз Рио-Санто! — проговорил Стефан. — У них произошла встреча, но я не знаю ни времени, ни места. У кого я спрошу?

В эту минуту Стефан подошел к окну и приподнял занавеску. На улице никого не было, только с одной стороны показалась карета.

— Ах, Боже мой! — в унынии говорил Джек. — Рок решительно преследует благородный род Персевалей. Почти все они погибли жертвою поединков. И эта вечная смертельная угроза запечатлена в самом девизе их герба.

Стефан машинально поднял глаза к гербу и увидел девиз: ‘Mors ferro, nostra mors! (смерть от меча — наша смерть!)’.

И доктором Стефаном, несмотря на реальный склад его ума, овладели самые суеверные предчувствия. В красках, сгустившихся в гербе, ему виделась кровь.

— Mors ferro, nostra mors! — тихо проговорил старый слуга. — Припоминаю, с какою горечью сказал эти слова покойный граф Фейфский, идя за гробом старшего сына, погибшего на дуэли!

Карета между тем остановилась у Додлей-Гоуза. Двое незнакомых людей вышли из нее и с помощью кучера вынесли бесчувственное тело.

— Франк! — в отчаянии вскрикнул Стефан и выбежал из кабинета.

Джек бросился к окну и посмотрел вниз. Дрожь пробежала по всему его телу и он, лишившись чувств, упал на пол.

Глава семнадцатая
ДОКТОР

Когда Джек пришел в себя, он сразу вспомнил о случившемся. Ужасное несчастие, о котором он имел лишь смутное понятие, поразило его сердце, но на первых порах он не хотел верить в него. Он посмотрел на герб, на девиз и вдруг услышал чей-то голос в соседней комнате. Джек встал на колени, подполз к двери и приставил ухо к щели.

‘Что там происходит? — подумал он. — Ничего не услышишь! Хоть бы узнать, жив он или нет…’ Тут он услышал шум, подобный тому, какой происходит при трении двух кусков стали. Приподнявшись, Джек стал внимательно смотреть в замочную скважину. Он увидел кровать, выдвинутую с обычного места на середину комнаты. На кровати неподвижно лежал его господин без всяких признаков жизни. На полу валялись бинты и пропитанные кровью перевязки. У окна, в каком-то забытьи сидел Стефан Мак-Наб.

По обе стороны кровати стояли два незнакомца: у одного, одетого в черное платье, на лице было холодное, мрачное выражение, и он держал руку Франка. Другой, с засученными рукавами, вертел в запачканных кровью руках длинный металлический инструмент, который время от времени всовывал под рубашку несчастного Франка. Выражение лица второго незнакомца было также жестоко, как и первого.

Джек затаил дух, весь обратившись в зрение.

Человек в черном, похожий на доктора, продолжал ощупывать пульс Франка. Другой, казавшийся его помощником, то и дело опускал зонд в рану, щупал, выслушивал и качал с сомнением головой. Наконец он проговорил что-то, чего Джек не разобрал. Незнакомец в черном пожал плечами и странно улыбнулся.

‘Что он сказал? — подумал старый слуга. — И что означает, что тот улыбнулся? Не значит ли это, что мой господин будет спасен?’

Человек, казавшийся помощником доктора, всунул в последний раз зонд и с ледяным хладнокровием вымерял глубину раны. Старый слуга задрожал. Он тихонько нажал ручку двери, и она неслышно отворилась. Никто не заметил этого.

— Если бы еще на поллинию дальше — и артерия была бы пересечена, — тихо сказал помощник.

— На поллинии! — повторил человек в черном костюме. — Уверен ли ты, Рауль, что артерия не задета?

— Совершенно.

Помощник передал доктору окровавленный зонд и вытащил из бокового кармана пучек корпии.

Бедный Джек вздохнул с облегчением есть надежда спасти его господина.

Держа в руках корпию, помощник исподлобья посмотрел на Стефана Мак-Наба и мотнул на него головою доктору. Тот, в свою очередь, бросив взгляд в сторону молодого человека, прошептал:

— Он ничего не слышит и не видит. Делайте то, что я вам приказал!

Воцарилась совершенная тишина. Старый слуга стал смотреть с удвоенным вниманием и увидел, что помощник, засунув руку в боковой карман, вытащил оттуда небольшую хрустальную склянку и поднес ее к корпии, бросив на бесчувственного Стефана странный взгляд.

Доктор сделал нетерпеливое движение. Помощник вылил каплю жидкости на находившуюся в его руке корпию. В это самое мгновение Стефан поднял голову. Рауль задрожал и лицо его покрылось смертельной бледностью. Корпия выпала из его рук на пол, он быстро стал на нее ногою.

Подозрения, увеличивавшиеся каждую минуту в голове старого слуги, вдруг перешли в уверенность, Он вскочил, схватил висевший на стене шотландский кинжал и вбежал в комнату.

— Мистер Стефан! Вы не замечаете, что здесь происходит! — вскричал он.

— Молчи! — сказал Рауль, махнув одной рукой, а другою показывая на больного.

— Молчи ты сам, — отвечал с бешенством Джек, — окаянный! Я стоял тут, я все заметил.

Помощник машинально попятился к дверям.

— Это сумасшедший? — спросил доктор, обращаясь к Стефану. — Скажите, чтобы он вышел, иначе я снимаю с себя ответственность за жизнь сэра Франка Персеваля.

Стефан поднялся. Он смотрел то на Джека, то на Рауля, который между тем успел прийти в себя.

— Молчи, Джек! — наконец, сказал он. — А вы, доктор, ради Бога, поспешите сделать перевязку бедному Франку.

Джек стал между своим господином и доктором.

— Мистер Мак-Наб, — сказал он почтительным, но твердым голосом, — я готов делать все, что вы прикажете, потому что вы любимый друг моего господина, но клянусь всем святым, я не допущу этого человека подойти к моему господину!

— Этот старик сошел с ума, — холодно произнес доктор. — Не позволяя нам сделать перевязку, он убивает своего господина.

Капли холодного пота выступили на лбу Джека, однако он не пошевельнулся.

— Я видел, — сказал он тихим, но отчетливым голосом, — как они, эти два господина, хотели убить здесь… сейчас… когда вы тут сидели, мистер Мак-Наб… убить бесчувственного умирающего. Я видел, клянусь вам! Эти не знакомые мне люди замышляли убить Персеваля!

Стефан посмотрел на доктора глубоким проницательным взглядом.

— Слуга этот, — сказал он, — честнейший человек. Мне известно, что доктор Муре один из известнейших членов медицинского факультета, и я глубоко уважаю его познания, но этот джентльмен лучший мой друг. Извините же мне мои сомнения и позвольте мне быть вашим помощником в перевязке. Я недавно кончил курс медицины в Оксфорде.

При последних словах Стефан быстро засучил рукава.

— Остерегайтесь, мистер Стефан! — сказал старый слуга и, подойдя к нему, шепнул несколько слов на ухо.

Воспользовавшись этой минутой, Рауль быстро наклонился и поднял корпию. Потом взглянул на доктора, понял легкое движение его глаз и поспешно удалился.

— Быть не может! — вскричал Стефан, выслушав слугу.

— Быть не может? — повторил тот. — Не угодно ли я обыщу его и найду склянку.

Он обернулся и заметил, что Рауля уже нет.

— Что вы теперь скажете, — спросил он. — Поверите ли моим словам?

Стефан снова посмотрел на человека в черном костюме. Доктор Муре, скрестив на груди руки, с невозмутимым спокойствием и презрительной улыбкой смотрел на происходящее. Ему было лет около сорока. Он был высокого роста и несколько худощав. Отсутствие волос на передней части его головы увеличивало умную выразительность высокого лба. Овал лица, узкий около висков и широкий под ушами, имел ту форму, которая, как думают Лафатер и Галль, означает коварную хитрость. Вообще его лицо, заключавшее в себе что-то злое, не принадлежало к числу тех, которые с первого взгляда располагают в свою пользу и внушают доверие.

Доктор Муре имел славу одного из самых знаменитых и искуснейших докторов в Лондоне. Самая слава эта должна была отклонить всякое подозрение.

— Доктор, — сказал Стефан, который своим природным спокойствием успел победить в себе негодование, — этот честный слуга не сошел с ума. То, что он говорит правду, доказывается бегством этого негодяя.

— Не думаете ли вы обвинить меня перед судом?

— Не станем напрасно терять время. Я требую, чтобы сию же минуту вы сделали перевязку. Слышите ли?

— Сию же минуту! — повторил Муре. — Это пахнет приказанием.

— Оно и есть приказание, — с твердостью отвечал Стефан.

Доктор грозно нахмурил брови и шагнул назад. Руки его как бы случайно очутились в карманах фрака. Но это продолжалось мгновение: лицо его прояснилось и на губах заиграла едкая улыбка.

— Ну, так приготовляйте бинты и корпию, молодой мой товарищ, — сказал он с натянутой веселостью. — Я готов перевязать джентльмена.

Доктор Муре, под опытным взглядом Стефана, приложил все искусство своей хирургической практики, которая приобрела ему такую известность. Он действовал быстро, верно и, как бы намеренно не пропускал самой ничтожной подробности, предлагаемой в подобных случаях хирургией. Стефан, со всевозможной поспешностью исполняя все его приказания, не спускал глаз со всех движений доктора, на лице которого, как бы в отместку, продолжала играть насмешливая и горькая улыбка. Сзади них стоял Джек. Он еще не успокоился и держал в руках кинжал, не сводя глаз с лица Стефана. При малейшем его знаке он готовился напасть без всякого милосердия. Хотя доктор стоял к нему спиной, но он мог видеть лицо Джека, отражавшееся в зеркале напротив. Может быть, его грозная решимость и была причиною того, что все движения Муре отличались такой точностью, о которой мы упоминали выше.

По окончании перевязки на губах раненого появилась легкая краска, веки его дрогнули, глаза стали раскрываться. Джек уронил свой кинжал, теперь он видел в докторе не убийцу, но спасителя своего господина. На глазах его показались слезы.

— Да наградит вас Господь Бог! — сказал он. — И да простит он мне, если я напрасно обвинил вас!

Доктор даже не взглянул на него.

— Сэр Франк Персеваль находится теперь вне опасности, сказал он, обращаясь к Стефану. — В неопытных руках рана его была бы смертельна.

Стефан поклонился. Вынув из бумажника ассигнацию в пять фунтов стерлингов, он предложил ее доктору. Тот не принял ее, впрочем, без всякой надменности.

— Теперь мне здесь ничего не осталось делать, сказал он, взяв шляпу и трость. — Я могу надеяться, что вы не будете долее удерживать меня.

— Вы свободны, — отвечал Стефан.

Доктор слегка поклонился и пошел к двери. У порога он остановился и, опустив руки в карманы фрака, неожиданно обратился к Стефану:

— Вы сказали, что я свободен. Позвольте же заметить вам, мой молодой товарищ, что я все время, которое был здесь, был свободен. Когда-нибудь вы узнаете, что в нашем звании чрезвычайно много опасностей, и что нужно всегда предпринимать меры предосторожности.

Он вынул руки из карманов: в каждом из них оказалось по двухствольному пистолету.

— Этих правил, — продолжал он, — не преподают в Оксфордском университете, но вас научат им в Лондоне. Вы теперь понимаете, что я имел возможность выйти отсюда, когда мне было угодно и что мне нечего было опасаться тупого ножа дряхлого старичонки, но я сам не захотел уйти отсюда, не противопоставив сумасбродному подозрению реального доказательства моего благородства. Я вырвал у смерти этого джентльмена, потому что я хотел так сделать.

Он положил пистолеты обратно в карман.

— Прощайте, мой молодой товарищ! С этого времени я вам смертельный враг. Во всю свою жизнь я ни разу не забывал и не прощал оскорблений.

Захлопнув с силою дверь, доктор Муре удалился.

Стефан спокойно выслушал слова доктора и легким наклоном головы отвечал на его угрозу. Джек не слышал ничего. Став на колени у постели господина и тихо плача, он целовал его холодные руки.

Стефан тронул его слегка за плечо.

— Еще раз спрашиваю тебя, Джек: в самом ли ты деле видел, что говоришь?

— Как сейчас вижу вас! — отвечал Джек, подымаясь.

— В одной руке тот окаянный злодей держал корпию, в другой — склянку. Вы подняли голову — разбойник сунул склянку и выронил корпию, тотчас заступив ее ногой. Погодите, она должна быть еще на полу.

Джек перешел к другой стороне кровати.

— Нет, корпию, видно, успели взять, а знак-то, где она упала — есть.

— Знак? — спросил Стефан. — Где?

Джек указал на полу еще невысохшее пятно. Стефан стал на колени, чтоб ближе разглядеть этот знак. Наклонившись, он увидел, что под кроватью что-то блестит. Это была хрустальная склянка.

— А! Вот она! — вскричал старый слуга. — Это она самая!

Стефан открыл ее и приблизил к носу. Она содержала сильнейший яд.

Глава восемнадцатая
ЛЕДИ ОФЕЛИЯ

Леди Офелия Бернвуд, графиня Дерби, проспала довольно долго после бала в Тревор-Гоузе. Проснувшись, она лежала некоторое время в постели. В лице ее заметно было еще утомление, веки смыкались, но в ее пробудившемся уме вспыхивали десятки мыслей — и они совершенно прогнали сон.

Несмотря на огонь, разведенный в камине и освещавший красноватым блеском все предметы, в спальне было холодно. Но Офелии хотелось лучше зябнуть, чем выносить тот невыразимый пламень, который охватывал ее внутренность и от которого шелковое одеяло давило как бы свинцом.

Она поспешно встала, оделась без помощи служанки и бросилась в мягкую бержетку, против камина. В эту минуту раздался удар молотков в парадную дверь. В глазах Офелии блеснул луч надежды.

‘Может быть, это идет он!’ — подумала она.

Много ли прошло дней с тех пор, когда около этого самого времени раздавался подобный удар и служанка являлась докладывать ей: Милорд ожидает в гостиной. Милордом этим был маркиз Рио-Санто — тот человек, которого она пламенно любила и который теперь изменил ей.

Приятная мечта ее продолжалась недолго. ‘Вероятно, это пришел Франк Персеваль, — сказала она про себя. — Он явился на свидание, которое я ему назначила. О нет, я не могу открыть страшной тайны! Не хочу, наконец!’

Вошла служанка.

— Какой-то джентльмен просит позволения повидаться с вами, миледи. Вот его карточка.

— Это не Персеваль, — сказала Офелия, — бросив беглый взгляд на карточку, где значилось: ‘Стефан Мак-Наб’. Женни, я не принимаю! Но погоди, подними штору, здесь что-то написано карандашом.

Женни подняла штору, и графиня прочитала: ‘По поручению сэра Франка Персеваля’. ‘Что это значит?’ — подумала графиня.

— Женни, проси джентльмена в залу и дай мне одеваться, скорей! Что это означает? — повторила леди Офелия по уходе служанки. Уж не сделалось ли какое несчастье с бедным Франком?

Графиня поспешно оделась и вышла из спальни.

Стефан дожидался в зале. Обыкновенно он не отличался особенною ловкостью перед дамами, особенно знатными. На этот раз он имел пред глазами несчастное положение друга и это придало ему смелости.

— Прошу прощения, миледи, что я осмелился побеспокоить вас, — проговорил он. — Я явился к вам по поручению Франка Персеваля.

— Но почему же он не зашел сам? — спросила графиня, опускаясь на стул и приглашая Стефана последовать ее примеру.

— Франк ранен на дуэли, графиня.

— На дуэли! — воскликнула графиня.

— Да, и ранен опасно.

— Но кем?

— Он не назвал мне противника.

— И вы не подозреваете?

— Подозреваю, миледи. Я даже уверен, но я явился сюда по поручению Франка, чтобы заняться более важным делом.

— Более важным? — спросила взволнованная Офелия.

— Около двух часов тому назад, проговорил Стефан, — Франка, тяжело раненого, почти умирающего принесли в Додлей-Гоуз… и бедный мой друг едва не умер при мне жертвой убийства.

— Вы приводите меня в ужас, сэр! — воскликнула графиня. — Как, раненого… хотели убить?

— Отравить, миледи.

— Ужели вы полагаете, что противник сэра Франка… Ведь это было бы ужасно!

Стефан, немного помолчав, ответил:

— Вы правы, миледи: это было бы ужасно! Как скоро Франк пришел в себя, то в первом слове, произнесенном им, заключалось имя дорогой для него особы… потом ваше, миледи.

— Мое? Да, я знаю, на бале я пригласила сэра Франка к себе.

— Он прислал меня, миледи.

— Вас! Но я намеревался поговорить с ним об обстоятельствах, которых никому, кроме него, не могу передать.

— Я лучший друг его.

— В этом не сомневаюсь, сэр, но не могу.

— Франк сильно страдает, миледи. Он с нетерпением ждет вашего ответа.

— О Боже мой!.. Я не знаю… Слушайте…

Графиня оборвала речь: у дверей послышался легкий удар молотка.

— Он! Это он! — прошептала она в страшном волнении. — Послушайте, сэр, не оскорбляйтесь моими словами, но я не хочу, не могу никому сообщить того, что намеревалась сказать Персевалю!

Стефан поднялся.

— Я надеялся вернуться к несчастному другу с утешительной вестью, — грустно сказал он.

— Скажите ему, — вскричала графиня, — скажите ему, что он узнает все.

— Милорд! — доложила служанка, отворив дверь.

— Или нет, не передавайте ничего, — сказала графиня. Голос ее дрожал. — Я подумаю. Женни, проси милорда в будуар… Передайте сэру Франку, что я сочувствую ему в несчастии. Извините меня, сэр, но я не имею времени, меня ждут.

Стефан холодно поклонился и вышел. Сходя по лестнице, он встретился с человеком, который, заметив молодого доктора, слегка вздрогнул, надвинул шляпу на лицо и быстро прошел мимо.

Глава девятнадцатая
СВИДАНИЕ

Через минуту Рио-Санто вошел в будуар леди Офелии. Поцеловав руку графини, он нежно посмотрел на нее, Потом, опершись на спинку кресла, прошептал с любовью:

— Вчера вы были прекрасны, Офелия.

Графиня посмотрела на маркиза, и в прелестных глазах ее заискрились слезинки.

— Две недели прошло, как вы не были у меня, — сказала она с печалью.

— Мучения от этой невольной разлуки принудили меня сегодня прийти к вам. Поверьте, Офелия, я более вас вспоминаю о днях, когда мы были так счастливы. Но, миледи, судьбы своей никто не может миновать. Я должен достигнуть цели или погибнуть!

Лицо Рио-Санто выразило неукротимую, неограниченную гордость.

Несколько минут леди Офелия смотрела на него молча, затем, скрестив руки на груди, прошептала со страстью:

— О! Как сильно я люблю вас! Более, чем когда-либо! Только смерть положит конец моей любви!

— Благодарю вас, Офелия, благодарю! — отвечал маркиз, преклоняя колено. — Вы мой добрый гений, надежда моя… И я люблю и вечно будут любить вас!

Он сел на подушку к ногам Офелии, которая гладила рукою блестящие черные его кудри.

— Вы говорите правду? — произнесла она. — Скажите мне! Потому что любовь ваша, небольшой уголок вашего сердца, который я отнимаю у своей соперницы, дороже для меня жизни… дороже чести!

— Милая, дорогая Офелия! — отвечал маркиз, покрывая белую ручку графини жаркими поцелуями.

Леди Офелия не могла произнести ни слова, слезы исчезли из глаз ее, щеки пылали, роскошная грудь высоко подымалась. И в пламенном взгляде маркиза светилась истинная любовь, он весь находился под влиянием настоящей минуты. Он явился, чтобы сыграть роль, заранее разученную, и — любил на самом деле.

— О, нет, нет! — бессознательно шептала Офелия прерывающимся от волнения голосом. — Нет! Изменить ему! Никогда! Что мне за дело до страданий этих людей? Он меня любит, я не открою его тайны, не скажу ничего!

Глаза ее были полузакрыты, как будто сладкий сон охватил ее. Но маркиз не пропустил ни одного слова, бессознательно произнесенного ею. На него страшно было смотреть: брови нахмурились, губы дрожали, злобное чувство привело в трепет все его члены, на лбу показался белый след от старой раны. Он судорожно схватил руку графини и, видно, крепко сжал ее, потому что она вскрикнула.

— Что с вами, Хосе-Мария! — спросила она, заметив страшный вид маркиза.

— Миледи, — сказал он жестким голосом, — я требую от вас отчета в последних ваших словах. Мне нужно знать, кто этот человек, который сейчас мне попался на лестнице?

Леди Офелия, внезапно оторванная от сладких грез, смотрела на маркиза с ужасом.

— Я жду, — произнес он холодно.

— Чего вы требуете от меня, дон Хосе.

— Вы сейчас произносили слова об измене, тайне — я догадываюсь о ваших намерениях. — Человек, который попался мне на лестнице, — друг Франка Персеваля?

— Это правда. Он приходил ко мне по его поручению.

— По его поручению! — повторил Рио-Санто, горько улыбнувшись. — Вчера вечером вы, миледи, разговаривали с Персевалем, Разве вам неизвестно, что от меня ничто не укроется? Не желаете ли, я передам ведь ваш разговор слово в слово?

При этих словах Офелия подняла голову и проговорила с гордым спокойствием:

— Я знаю, милорд, что вы могущественны, но ваше могущество — могущество падшего ангела… и вы мне не страшны.

— Я вам не страшен, — повторил Рио-Санто глухим голосом.

Офелия несколько секунд хранила молчание.

— Я люблю вас, увы! — воскликнула она с отчаянием.

На одно мгновение на лице маркиза блеснула гордая, самодовольная улыбка, и он заговорил голосом, в котором не осталось уже и следа гнева.

— Офелия, простите мне за эту минутную вспышку, происшедшую от тайных, невыносимых страданий. Я несчастлив, в моем сердце борются две страсти и терзают меня. Во-первых, любовь к вам…

При этом графиня печально улыбнулась и подняла глаза к небу.

— Да, любовь моя к вам, — с сильным ударением повторил маркиз. — Во-вторых, мое ненасытное честолюбие. На своей дороге я встретил Персеваля и отошел в сторону. Клянусь честью, миледи, мне было жаль молодого человека, но он нанес мне оскорбление и я должен был наказать его. Мне ничего не стоило убить его без всякого сострадания, и я имел на это полнейшее право, так как, представься ему возможность, он не дал бы мне пощады. Между тем я его — только ранил.

— О, это благородно, это великодушно! Как много чистых, возвышенных чувств скрывается в вашей душе! — вскричала с жаром графиня.

— Но что пользы принесло мне мое благородство? — сказал Рио-Санто. — Вы пригласили его на свидание, он питал надежду получить от вас средство вредить мне и, как только пришел в себя, первой мыслью его было послать к вам своего друга. Вы хотите погубить меня, но за что же, Офелия? Вы желаете мстить, не принимая во внимание, что я несчастнее вас!

— Нет, милорд, — возразила графиня. — Я не желаю мстить, нет… и не хочу вредить вам. Случайно я сделалась поверенной страшной, кровавой тайны, которая свинцовой тяжестью лежит на моей совести. Я не могу без страха вспомнить об этом происшествии.

— Вы никогда не испытывали ревности, миледи? — спросил Рио-Санто вкрадчивым голосом.

— И вы еще спрашиваете меня!

— Отчего вы не хотите понять, что вспышка ревности…

— Ни слова более! — прервала его графиня. — Милорд!

Рио-Санто думал употребить ложь для оправдания себя, но ему вдруг стало стыдно, ему, смело отправлявшемуся на преступление, убийство, стало стыдно лжи! Сколько необъяснимого в природе человека!

Читатель заметил, что у маркиза с графиней, кроме любовной тайны, была еще другая, с обнаружением которой могли рухнуть все планы и предприятия Рио-Санто.

Из чувства ревности леди Офелия думала рассказать об этой тайне. Маркиз, проведав, явился к ней, чтобы отклонить беду. Убеждения его произвели на нее свое действие, потому что она пламенно любила его, но он забылся и шагнул далее, чем требовала осторожность.

Чтобы поправить сделанную ошибку, он начал говорить с большим жаром:

— Графиня, вся жизнь моя есть не что иное, как борьба любви с честолюбием, борьба самая мучительная. Пожертвовать честолюбием для меня все равно, что умереть, С другой стороны, я скорее соглашусь умереть, чем жить без вас.

— Но разве вы ее не любите?

— Кого? Мери? Бедный ребенок! Нельзя не любить его! — сказал Рио-Санто с притворным состраданием.

— Я бы хотел любить ее так, как она того заслуживает, миледи, но между ею и мною стоит ваш образ.

— О, если бы вы в самом деле любили меня, дон Хосе! Если бы я была в этом уверена! — страстно воскликнула графиня.

— Верьте, верьте, Офелия! — вскричал маркиз, воодушевленный внезапным и почти искренним чувством. Если бы я не достиг своей цели, то…

— Вы опять стали бы для меня тем же, чем были прежде, дон Хосе? — с лихорадочной живостью спросила графиня.

— Чем был прежде?! Но разве я переменился, миледи? Чем можно вас убедить? Кто знает, что случится? Излечившись от честолюбия, которое снедает меня, я, может быть, приду опять к вашим ногам.

— И может быть, — повторила задумчиво графиня, — вы принадлежали бы только мне?

— Только вам.

С этого момента графиня стала рассеянна. Все ее внимание заняла одна тайная мысль, в которой заключалась не то надежда, — не то опасение.

— Вечером я еду в Ковент-Гарден, — сказала, наконец, Офелия. — Вы поедете со мной?

— К сожалению, я приглашен в ложу леди Кемпбел, но проводить вас — с величайшим удовольствием.

— Ваше согласие неполно, милорд, однако, я принимаю его. Потрудитесь подождать, пока я оденусь.

Графиня вышла и приказала горничной готовить вечерний туалет.

Когда леди Офелия начала торопливо одеваться, то крайне изумила горничную. Как! Ее госпожа, обыкновенно так заботившаяся о вечернем туалете, сегодня так к нему невнимательна!

— Хорошо, Женни, — сказала наконец графиня, — довольно!

— Не прикажете ли убрать ваши волосы, миледи?

— Не нужно, Женни.

— Не прикажите ли приколоть хотя бы несколько цветов?

— Нет, нет! Погоди, Женни, подай мне письменный прибор.

— Миледи, вы изволили забыть, что милорд…

Офелия сделала нетерпеливое движение и Женни поспешила исполнить приказание.

— Теперь ты можешь удалиться! — сказала графиня.

Женни вышла, исподлобья и с удивлением глядя на свою госпожу.

— Это необходимо… — едва слышным голосом говорила графиня, дрожащей рукою опуская перо в чернильницу. — Он сам сказал, что если бы он не достиг цели… — Она остановилась и положила перо.

— Боже мой! Что мне делать! Я не знаю, следует ли…

Она закрыла лицо руками. Пробыв в таком положении с минуту, она схватила перо и с лихорадочной поспешностью начала писать.

— Франк даст мне честное слово, честное слово джентльмена! — продолжала она. — У меня более нету сил оставаться в таком положении: надежда, которую он подал мне своими словами, сводит меня с ума.

Сложив письмо и надписав: ‘Сэру Франку Персевалю’, — она положила его на туалет и вернулась в будуар.

— Там, на туалетном столе я оставила письмо. Отдай его тотчас же на почту, — сказала она попавшейся навстречу горничной.

Через несколько часов, когда Рио-Санто вышел из коляски у театрального подъезда и подал руку графине, к нему подошел человек, всунул в его руку бумажку и скрылся в толпе. Подымаясь за графиней по лестнице, Рио-Санто взглянул на бумажку и прочел: ‘N 3, с левой стороны. Княгиня де Лонгвиль’.

‘Какой счастливый случай!’ — сказал про себя Рио-Санто.

Глава двадцатая
ТАВЕРНА ‘ТРУБКИ И КРУЖКИ’

Немного в стороне от королевского Ковент-Гарденского театра находился узенький переулок Бефорлэнский.

В этом мрачном переулке пред открытием театра бродили толпы оборванных грязных мошенников. Переговариваясь друг с другом, бродяги заходили часто в таверну самой жалкой наружности. Над дверями ее еще держался, на заржавленном железном пруте, обломок вывески.

В первой комнате, стены которой были покрыты паутиной и грязью, находился буфет, содержавший около дюжины стаканов, самые лучшие из них имели только немножко поотбитые края. В общую комнату никто не входил, потому что она была засыпана обвалившейся с потолка штукатуркой. Чистая комната была уставлена грязными столами и стульями.

Эту таверну знали под названием ‘Трубки и Кружки’.

За полчаса до открытия театра две весьма замечательные пары вошли в чистую комнату. Первую пару составляли девушка лет тринадцати и дюжий мужчина лет под сорок, который вел свою спутницу под руку. Молодая девушка представляла собою тип тех развратных несовершеннолетних существ, которые составляют самую отвратительную язву Лондона. Худощавость ее доходила до крайности, а бледность лица худо скрывалась под слишком грубыми румянами. Глубоко впалые глаза были окаймлены синевато-бурой полосой и смотрели без всякой стыдливости. Когда она начинала говорить, рот ее искривлялся и из груди слышался глухой хрип. — Звали ее чахоточной Лу.

Наружность ее кавалера Мичела, не представляла ничего примечательного. Это был обыкновенный лондонский бродяга с красным лицом, от неумеренного употребления эля, и рыжими торчащими волосами.

Вторая пара представляла разительный контраст с первой. Ее составляли высокая женщина с грубым, бесстыдным выражением лица и мальчуган. Женщина, лет сорока, была одета в широкий мужской сюртук и женскую шляпу, ноги ее были обуты в сапоги. Звали ее Медж, она курила из коротенькой трубки. Кавалером ее был известный читателю маленький Снэль, брат чахоточной Лу, любимец капитана Педди О’Крена.

— Здравствуй, старая колдунья Пег, — сказал Снэль, с важностью джентльмена обратившись к хозяйке таверны. — Подать сюда джину! Подать эля и всего, что есть лучшего в вашей трущобе! Я угощаю сегодня!

— Сейчас, Снэлюшка, сейчас, — отвечала с поклонами хозяйка.

Такая фамильярность оскорбила молодого джентльмена.

— Я не Снэлюшка! — закричал он сердито, стукнув кулаком по трехногому столу. — Не разговаривай, а подавай джину, чертова невеста!

Пег улыбнулась, еще раз отвесила поклон и вышла.

— Хочешь пить, Лу? — спросил Снэль.

— Разумеется. Дай мне табаку, Мич.

— Мич, — продолжал Снэль, усаживаясь за стол, — так как ты жених моей сестры, то я думаю позаботиться о тебе. Кто же будет и стараться для сестры как не я, когда отец наш почти нищий?

— Не упоминай об отце, Снэль! — сказала Лу. — Он честный человек.

— Ну, ладно, ладно! Зато он и сидит без хлеба. Да дело не в этом, у меня есть хорошее местечко для Мича… А! Вот и джин явился. Прелестная Медж, не угодно ли откушать за здоровье твоего супруга.

— Моего супруга! — воскликнула Медж с изумлением, вынув изо рта трубку.

— Экой у нее здоровенный голос! — вскричал Снэль, нежно взяв соседку за подбородок. — Крикнет словно из рупора, Разве я не муж твой, моя красавица?

— А! — небрежно спросила Медж, взяв снова в зубы трубку.

— Какое же местечко ты хочешь достать мне, Снэлюшка? — спросил Мич.

— Слушай, зять, я переломаю тебе все ребра, если ты еще раз назовешь меня Снэлюшкой. Я думаю определить тебя на место… Умеешь ли ты лаять, Мич?

— Лаять?

— Да, лаять. Я вот умею мяукать. Слушай… — Снэль наклонил под стол голову и тотчас раздалось продолжительное громкое мяуканье.

Хозяйка таверны вместе со служанкой вбежала в чистую комнату с метлой, чтобы выпроводить незваного гостя.

Торжество Снэля было полное.

— Джину, колдунья Пег! — закричал он, засмеявшись. — Садись-ка поскорее на метлу свою, да тащи нам джину!

— Дай мне табаку, Мич! — еле выдавила Лу, у которой голова склонилась на бок и язык едва ворочался.

— Видел, зять, как я мастерски мяукаю! — вскричал Снэль. — А ты умеешь лаять?

— Это не даст же мне места, — сказал Мич, пожав плечами.

— Не даст? А сколько ты зарабатываешь в день?

— Два шиллинга, — дело известное.

— Ладно! А так, другими путями, сколько получишь?

— Говори тише, мальчишка!

— Я не мальчишка, сказано тебе, а бык! Сколько же ты получишь?

— Когда сколько, помаленьку живу.

— Помаленьку? — повторил Снэль, вытащив из кармана гинеи, полученные им в конторе Эдуарда и KR. — А я вот какие деньги зарабатываю, не кладя в счет посторонних доходишков.

— За то, что мяукаешь? — спросил Мич, с изумлением выпучив глаза.

— За то, что мяукаю, дорогой зять. Бесподобная Медж, я жертвую тебе один гиней.

Медж взяла две и не поблагодарила.

— А мне? — спросила Лу.

— Тебя я угощаю… Так, что же Мич?

— Я не умею лаять, Снэль.

— Нужно научиться… и будь уверен, что по моей протекции ты получишь место Сони. Он сегодня умер.

— Умер? — спросила Лу хрипло. — Джину!

— Джину, колдунья Пег! Сестру мучит жажда.

— Нужно промочить бедную слабую грудь ее. Подумай-ка, Мич, о моем предложении.

— Решено. Лаять я научусь.

На улице в некотором отдалении послышался глухой шум.

— Ага! Театр открыт! — сказал Снэль, вскочив с места. — Идем, Мич!

— Эй, Лу! — вскричал Мич. — Поднимайся, лентяйка, нужно идти работать! Поднимайся!

Чахоточная Лу открыла глаза и опять закрыла, опустив голову на стол.

— Жжет… здесь… горит! — проговорила она слабым, хриплым голосом, показывая костлявыми пальцами на впалую грудь.

Глава двадцать первая
ТАИНСТВЕННОЕ ПРИКАЗАНИЕ

Снэль и Мич торопливо вышли из таверны и вскоре приблизились к Ковент-Гарденскому театру. Здесь шумно волновалась громадная толпа народа, но только половина ее шла в театр, другую ее половину составляли воры и полицейские чиновники.

Толкотня была такая, какую трудно вообразить себе в цивилизованном городе. Воры ‘работали’ с удивительной ловкостью и смелостью. Платки и кошельки улетучивались из прорезанных карманов, часы тоже исчезали с невероятной быстротой.

В толпе находилось и несколько знакомых нам лиц.

Посмотрите! Вон в тесноте пробирается человек словно змея. Руки его работают с изумительной ловкостью. Только куда исчезают вещи, которые он берет себе? Он ничем не брезгует: шелковые или полотняные платки, часы, кошельки, даже полы фраков и сюртуков, — все он забирает и все это умеет уместить в себе. Его руки постоянно полны и свободны. Но вот полицейский, должно быть, дурно пообедавший, хватает молодца врасплох. Вор обертывается к нему с приятной улыбкой.

— А, мистер Хендкуфс, очень приятно видеть вас! — говорит он с похвальной вежливостью. — Как здоровье вашей супруги, как цветут ваши малютки? Давно собираюсь зайти к вам с гостинчиком.

Полицейский чиновник также приятно улыбается, почувствовав в своей руке соверен.

— Добрый вечер! — продолжает проныра. — Поклонитесь от меня мистрисс Хендкуфс и деточкам.

И он спокойно продолжает на минуту прерванную работу. Впрочем в Лондоне жить дорого и не без причины же Боб Лантерн приделал себе такое множество карманов.

Но кому принадлежит эта продолговатая голова, которая высится над толпою? Владелец ее — почтеннейший и добрейший капитан Педди О` Крен. Капитан сегодня гуляет. Он идет к театру с дамой под ручку, но дамы его в толпе не видно и поэтому мы не имеем пока возможности сказать читателю, кто она.

Публика мало-помалу проходила в театр, а воры торопливо зарабатывали насущный свой хлеб.

— О, Педди! О, мистер О’Крен! — послышался голос дамы капитана. — Меня давят, я задыхаюсь…

— Душно? — спросил капитан, с наслаждением вдыхая в себя свежие струи вечернего воздуха. — Мне, напротив, кажется несколько свежо. Ах, ты плут, попался… Последние слова относились к человеку, руку которого Педди поймал в своем кармане. Он стиснул ее крепко, но в тесноте не мог повернуться, чтобы взглянуть на него. — Господа, — продолжал он, обращаясь к соседям, — схватите этого негодяя. Он плохо исполняет свою работу!

Соседи его приняли во внимание собственные карманы, но никто не обратил внимание на просьбу капитана.

Кроме Лондона, кажется, нигде более не придерживаются того превосходного правила, что каждый должен заботиться прежде всего о собственной персоне.

— Мистрисс Борнет? — вскричал капитан, обращаясь к своей даме. — Потрудитесь помочь задержать мне этого негодяя.

Мистрисс Борнет хотела обернуться, но не имела сил. Между тем вор умел высвободить руку и исчез.

— Так я и знал, украли платок! — проворчал капитан.

— Я уверен, что это сделал никто другой, как разбойник Боб.

— Мистер О’Крен, — послышался голос хозяйки таверны. — Я задыхаюсь.

— Черт бы вас… то есть нет! Душа моя, за этот платок я заплатил полкроны.

— Задыхаюсь! — закричала мистрисс Борнет отчаянным голосом.

В это время они добрались до крыльца.

— Уф! — вздохнула хозяйка таверны. — Теперь легче.

— Тем лучше, Дороти, тем лучше, — отвечал капитан. — Но у меня в кармане опять рука! Этот теперь не ускользнет!

Капитан опять схватил чью-то руку и сжал ее как в железных тисках. Раздалось жалобное мяуканье и тотчас на своей руке капитан почувствовал острые зубы.

— Снэль! Проклятая кошка! — проворчал Педди, употребляя неимоверные усилия, чтобы обернуться.

— Я свихну тебе шею, если не перестанешь кусаться!

— Капитан, как вам не стыдно, — прошептал Снэль, — идти в театр без носового платка! Мне нужно вам кое-что сказать.

— Экой змееныш, до крови хватил! — проворчал Педди. — Что ты хочешь сказать мне, милый Снэль?

— Вот, капитан, в чем дело: сегодня вечером мы будем кутить. Если я вам понадоблюсь, приходите в таверну ‘Трубки и Кружки’, мы все будем там.

— Ладно, чертенок, я приду!

— А вам все-таки стыдно ходить в театр без носового платка!

Педа, и хотел ответить, но не успел, потому что он был, наконец, втолкнут вместе с мистрисс Борнет в театр. Последняя перевела дух и отняла руку от спутника, чтобы немножко оправиться. Педди хотел было уже войти в залу, как вдруг почувствовал на своих плечах две тяжелые руки и незнакомый голос произнес:

— Запрещаю тебе оборачиваться, ‘ночной джентльмен’!

Педди замер на месте. Толпа разделила его с мистрисс Борнет и он упустил ее из виду.

— Знаешь ли ты, леди Б***, любовницу герцога I***? — спросил голос.

— Знаю, милорд.

— Слушай же: если она войдет в ложу герцога, то ты сойдешь в фойе, лишь только кончится первый акт. Там тебе скажут, что нужно делать.

— Слушаю, милорд.

— Если же она войдет после первого акта, то ты сойдешь во время второго антракта. Понимаешь?

— Понимаю, милорд. Что ж мне нужно будет делать?

Незнакомец снял руки с высоких плеч капитана.

— Не могу отвечать! — проронил он.

— Педди! Мистер О’Крен! — раздался жалобный вопль в толпе.

— Сейчас, Дороти, сейчас, милый мой бочонок! — И капитан Педди вошел в залу, не дерзнув оглянуться.

Глава двадцать вторая
ЗНАКОМСТВО

Публика вошла в театр, а зевак разогнал мелкий и холодный дождь. Воров и бродяг приютили таверны, где они сбывали украденное добро торгашам, неизменно в подобных случаях откуда-то вылезающих.

В Англии почти во всех театрах устраиваются три отдельные входа. Первый назначается для среднего класса и открывается вместе с кассой. Второй — для благородных, то есть для высшего класса — открывается полчаса спустя. Здесь ворам пожива плохая, потому что в руках у грумов находятся далеко достающие и гибкие хлысты, и кроме того полицейские, столь мало заботящиеся, когда дело идет о ‘публике’ (под которой разумеется преимущественно средний класс), — здесь несколько больше заботятся о спокойствии и защите карманов милордов и леди. Несмотря на это, некоторые мошенники, — люди по большей части молодые, смелые, находчивые и ловкие, которые составляют, что называется, сок мошеннического люда — все-таки успевают пробраться к экипажам, приблизиться под каким-нибудь предлогом к джентльменам, и им иногда удается утащить батистовый платок, часы, флакон, табакерку или иную ценную или ничтожную вещь. Наконец третий вход, так называемый ‘в полцены’, назначен для низшего класса народа. Открывается он около десятого часу.

Одним из первых экипажей, подкативших к аристократическому входу, была карета леди Кемпбел. Мисс Мери и ее тетушка дошли до ложи без всяких затруднений. Первый акт был уже в половине, когда они вошли туда, театр был полон и представлял великолепное блестящее зрелище.

Чтобы рассказ наш для читателя стал яснее, мы должны объяснить положение мест наших действующих лиц.

Первая ложа, выходившая на сцену и принадлежавшая герцогу I***, была еще пуста. В соседней ложе находилась леди Кемпбел с племянницей, несколько далее была ложа княгини де Лонгвиль и ее тетки, возле них находилась ложа, закрытая шторой. С другой стороны театра, напротив ложи княгини де Лонгвиль, сидели леди Офелия и маркиз Рио-Санто. Несколько далее от них занимал ложу бледный, хандрящий, утомленный мужчина, равнодушно смотревший по сторонам и нисколько не обращавший внимания на сцену. Это был милорд, граф Вейт-Манорский, старший брат Бриана Ленчестра и господин мистера Патерсона бывшего в знакомстве с Бобом Лантерном.

Внизу, под самой ложей герцога I*** находился огромный бенуар, состоящий из двух лож, перегородка между которыми была убрана. Этот бенуар лондонская молодежь большого света окрестила названием ‘адской ложи’. В ней сидели Лантюр-Люс и некоторые другие молодые джентльмены, между которыми особенно выдавался мужчина лет около тридцати, прекрасно сложенный, высокого роста, широкоплечий. Правильные черты его лица носили ледяное выражение, свойственное английской нации. В серьезном взгляде его проглядывало неограниченное мужество, способное переходить в дерзость. Он смотрел холодно-насмешливо. Высокий круглый лоб увеличивал силу выражения его лица, которое, впрочем, смягчалось нежными, тонкими, белокурыми кудрями. Заметно было по всему, что это человек энергичный, отважный, таивший под холодной наружностью пламенное, страстное, даже пылкое сердце. Таков был Бриан Ленчестер.

Наконец не нужно забывать почтенного капитана Педди и его даму. Эта достойная пара сидела в верхней галерее. Красная, толстая мистрисс Борнет находилась в великом смущении, потому что принуждена была поддерживать одной рукой косынку, из-под которой стремились выскользнуть наружу ее массивные выпуклости. Снэль, во время разговора с капитаном на театральном крыльце, стащил у мистрисс Борнет ее брошку, благодаря которой косынка держалась. Глаза Педди были устремлены на ложу герцога I***. Он начал было питать надежду, что проведет первый антракт в приятной беседе с обожаемою хозяйкой не менее обожаемой таверны ‘Короны’, но надеждам его не довелось осуществиться. В то самое время, когда падал занавес, дверь в ложу герцога I*** с шумом распахнулась и вошла леди Б***, вся усыпанная бриллиантами.

Капитан Педди глубоко вздохнул.

— Прелестная мистрисс, — обратился он к своей соседке, — не угодно ли вам апельсинчика?

— А у вас разве он есть?

— Сию минуту я достану вам его, мистрисс, черт бы меня побрал!

И капитан поспешно вышел в коридор, но вместо буфета, где находились апельсины, он отправился в фойе. Едва только он вошел туда, как незнакомый человек загородил ему дорогу и оглядел с головы до ног.

— Капитан Педди? — произнес незнакомец отрывисто.

— Точно так, — отвечал Педди.

Тогда незнакомец своим указательным пальцем слегка прикоснулся к груди О’Крена и тихо произнес:

— ‘Ночной джентльмен’.

Капитан почтительно поклонился. Незнакомец отвел его в сторону и шепотом начал что-то говорить ему.

— Во всех ближайших тавернах есть теперь наши, — отвечал капитан, почтительно выслушав какое-то приказание незнакомца.

— Нужен человек ловкий!

— Я представлю вам настоящего угря, милорд.

Незнакомец, положив палец на губы, удалился.

— Черт побери! Ведь пришло же в голову навязать себе на шею эту проклятую бочку, мистрисс Борнет! — проворчал капитан с глубоким вздохом. — Но кого выбрать? Доброго приятеля моего, проклятого Боба, или милого чертенка Снэля?

И почесывая затылок, как человек, находящийся в нерешительности, капитан Педди вышел из театра.

Лишь только занавес упал, в зале начался глухой, общий говор.

Рио-Санто, зайдя в несколько лож, вернулся к леди Офелии. Облокотившись на спинку ее кресла, он небрежно, с равнодушным видом навел лорнет на противоположную ложу.

— Я не обманываюсь! — воскликнул он с радостным изумлением. — Это княгиня де Лонгвиль.

— Где? — спросила графиня.

— В ложе напротив нас, миледи… вы позволите мне представиться ей? Я очень хорошо знал ее в Париже.

— Какая она красавица! — невольно вырвалось у Офелии.

— Да, она славилась своей красотой в Сен-Жерменском предместье, в Париже, — проговорил Рио-Санто, оставляя ложу.

Сюзанна — княгиня де Лонгвиль в самом деле была очаровательна. Она ждала и надеялась. Как увлекало ее все это великолепие, вся эта роскошь! С каким сладостным, упоительным чувством слушала она немецкую музыку! Бриана она еще не видала, но питала надежду, что сегодня увидит его, будет говорить с ним.

Между тем графиня все смотрела на Сюзанну. Она в каждой женщине видела свою соперницу, но тем не менее не могла удержаться, чтобы еще раз не воскликнуть:

— Боже, как она прекрасна!

Дверь ложи княгини де Лонгвиль отворилась и вошел Рио-Санто. Сюзанна встретила его равнодушно: она ждала не его. Несмотря на это, ощутив проницательный, холодный взгляд вошедшего, Сюзанна почувствовала невольный страх и уважение к этому человеку, хотя его никогда не видела.

Рио-Санто не сводил глаз с мнимой княгини де Лонгвиль. В лице ее он нашел что-то знакомое. Небрежно поклонившись герцогине, Рио-Санто подошел к Сюзанне.

— Маркиз Рио-Санто, — представила его герцогиня молодой девушке.

— Я согласилась на все ваши предложения, милорд, и я надеюсь, что не обману ваших надежд.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, княгиня, — отвечал маркиз с улыбкой. — Я пришел поговорить с вами о незабвенном Париже, о Франции.

— Как вы неосторожны! — проговорила старая француженка на ухо Сюзанне.

— Я думала, что это тот, которому я должна повиноваться, — отвечала вполголоса Сюзанна.

Герцогиня отрицательно покачала головой. В глазах Сюзанны появилось сомнение. Между тем маркиз продолжал смотреть на нее.

— Удалитесь, шепнул он француженке после продолжительного молчания. — Когда я вернусь, она должна быть в ложе одна.

Он поклонился Сюзанне и вышел.

— Ма chere, — обратилась герцогиня к Сюзанне. — Мне бы весьма хотелось побыть с вами, но я чувствую себя не совсем здоровой. Я оставляю вас одну, Сюзанн. Помните, что я говорила вам: повинуйтесь каждому, будь он хоть нищий, кто произнесет известные вам два слова. Не забывайте, что вы недавно из Франции… и в особенности будьте осторожны с приходившим маркизом — он не принадлежит к числу наших.

— Увижу ли я Бриана Ленчестера? — спросила Сюзанна.

Старая француженка улыбнулась.

— Терпение, красавица моя, терпение! Вы скоро увидите его. До свиданья!

Сюзанна осталась в ложе одна.

Рио-Санто вернулся к леди Офелии, он сел рядом с ней и, по-видимому, хотел что-то сказать, но не решался… Неловкое молчание продолжалось несколько минут. Графиня заметила его смущение и, улыбнувшись, спросила:

— Что с вами, дон Хосе?

— Миледи, — отвечал Рио-Санто, заикаясь. — У меня есть к вам одна просьба… Дело самое пустое, ничтожное, но некоторым образом идущее в разрез с вашими английскими обычаями.

— Разве вы не знаете, что я не могу ни в чем отказать вам?

О, миледи! Я знаю как вы добры, отвечал маркиз, нежно пожав руку графини. — Я смело попросил бы от вас важной услуги, но есть некоторые ничтожные вещи… Выслушайте меня, графиня! Княгиня де Лонгвиль одна в Лондоне. Правда при ней находится ее тетка, герцогиня де Жевре, но слабое здоровье ее почти не позволяет ей выезжать. Да вот и сейчас, посмотрите… княгиня и теперь осталась одна. Миледи, вы весьма обязали бы меня, если бы помогли заплатить княгине долг вежливости, я бы желал представить ее вам.

— Здесь, милорд? — прервала Офелия.

— Да, если вы позволите, миледи.

— Нет, милорд, это невозможно… приличие…

— Вы отказываете мне, миледи! — сказал Рио-Санто.

В словах его слышался нежный упрек. Графиня поднялась.

— Милорд, — сказала она, — потрудитесь проводить меня. Вы представите меня княгине де Лонгвиль.

Спустя несколько минут, Рио-Санто ввел графиню в ложу Сюзанны, которая при появлении их встала и, к величайшему удивлению маркиза, приняла графиню с простою, благородною грацией.

Маркиз торжествовал. Он, казалось, приложил старание, чтобы двери лондонского большого света были открыты перед Сюзанной, и вполне достиг своей цели.

Теперь, вслед за графиней Дерби, Сюзанна смело могла войти во все аристократические дома, а иначе ей не принесло бы никакой пользы ее княжеское звание, оно представляло бы нечто вроде золотого ключа, который не подходит ни к одному замку.

В Лондоне главное — быть представленным. Это непреложное условие, первое требование, это вечная, тяжелая ось, на которой держится и вокруг которой вертится все здание английского этикета.

При взгляде на Сюзанну графиня почувствовала к ней безотчетное влечение, Сюзанна в свою очередь готова была полюбить графиню всем сердцем. Они разговаривали немного, но в каждом слове их скрывалось глубокое значение.

Время летело. Вдруг Сюзанна вспомнила о Бриане. Она опустила голову и печально вздохнула.

— Он явится скоро, — шепнули ей вдруг на ухо.

Сюзанна обернулась, но никого не увидела, только штора, закрывающая соседнюю ложу, слегка колыхалась.

Глава двадцать третья
МЕСТЬ КАПИТАНА

Тем временем почтенный капитан Педди О’Крен входил в таверну под вывескою ‘Трубки и Кружки’.

Медж сидела на том же месте, где мы оставили ее, читатель. Не снимая шляпы, она покуривала из своей коротенькой трубочки, пила джин и не говорила ни слова.

Мич, опершись на стол, утирал время от времени капли крови, медленно текшие с его лба.

Снэль пил, мяукал, пел, напускался на хозяйку, брызгал джином в лицо служанке и иногда чмокал в жесткую щеку Медж.

В одном углу танцевала чахоточная Лу, напевавшая грустную, монотонную песню. Два красные пятна резко выделялись на ее бледных щеках. Время от времени неровной походкой она подходила к столу и требовала джину.

В другом углу сидел Боб Лантерн. Перед ним стояла кружка эля с куском заплесневевшего сыра.

Приход капитана Педди О’Крена, произвел на всех сильное впечатление. Хозяйка поднялась и отправилась к нему навстречу, а Боб Лантерн поспешно сунул в карман носовой платок, в который он намеревался сморкаться.

— Здравствуй, Пег, отвратительная Мегера, дорогая хозяюшка! — произнес капитан. — Подай-ка сюда стакан ромцу!

Он сделал несколько шагов и остановился, поглядывая то на Снэля, то на Боба.

— Добрый вечер, черт меня возьми, капитан! — закричал Снэль.

— Достоуважаемый мистер О’Крен, — сказал Боб. — Честь имею свидетельствовать вам мое почтение.

‘Нет! — решил про себя Педди. — Уж лучше этого змееныша, голубчика Снэля! Мошенник Боб славный молодец, но мне самому становится жутко, как взгляну на него!’

— Эй, Снэль, комок грязи, мне нужно поговорить с тобой о деле.

— О деле? — вскричал Снэль, громко захохотав. — Слышишь ли, Медж? Слышите ли вы, Лу и Мич? Он намерен говорить со мной о деле, когда я угощаю! Как бы не так!

— После раскаешься, дружок.

— Сказано вам, капитан, что я кучу.

— Э! Неотъемлемая собственность виселицы, милый мой сынок, ты и будешь кутить. Только после!

— Разве вам неизвестно, что сегодня будет здесь побоище?

— А мне какое дело?

Взгляните на лоб Мича, моего дорогого зятя. Жалко, что Лу нахлесталась, а не то — она бы славно посмеялась. Мич и Тернбулль рассорились и вцепились один в другого. Полицейские их разняли, но они отложили потасовку только до полуночи. Как же вы хотите утащить меня отсюда?

— Но скверный выкидыш, милый мой сынок…

— Послушайте! — прервал его Снэль, осененный внезапной мыслью. — Мич добрый парень, хоть он слишком часто колотит бедную Лу. Если я отправлюсь с вами, определите вы Мича на место Сони?

— Определю, проклятый щенок.

— Честное слово?

— Честное слово!

— Слышишь, Мич? Не позволяй убить себя, и у тебя будет славное местечко. Идемте, капитан!

Педди вылил в рот стакан рому, взял Снэля за руку и вышел с ним в переулок. Боб Лантерн тихонько поднялся с места и направился вслед за ними.

Капитан отвел Снэля в самый мрачный угол переулка и внимательно огляделся. Потом начал важно говорить.

— Сын мой! Хотя ты развращен не по летам, и твоя милая душа грязнее самого грязного уголка в этом грязном переулке, несмотря на все это, тебе не давали еще никогда важного поручения. Тебе, наконец, нужно сделать себе карьеру, имя, состояние, черт тебя побери! Не до гробовой же доски тебе исправлять должность котенка! Итак, я сказал… Ты совсем сбил меня с толку, исчадие ада! Я сказал… Что я такое сказал, Снэль?

— Не знаю.

— Не знаешь… и я не знаю… Отложим речь мою до другого раза. Хочешь ли заработать десять гиней!

— Пожалуй.

— Как! Пресмыкающийся червь, возлюбленный сынок мой! Я тебе говорю о десяти гинеях, а ты отвечаешь: ‘пожалуй!’. Да известно ли тебе, нечистому созданью, голубчику моему, что на эти деньги ты можешь споить даже свою хорошенькую Медж, которая, к слову пришлось, отвратительная тварь, но дело не в этом…

Снэль не слушал, что говорил капитан. Наклонив голову в сторону, он прислушивался к другому. Он наблюдал за черной фигурой, которая медленно подвигалась, прижимаясь к деревянному забору.

— Что ж ты молчишь, адская кочерга? — спросил капитан.

— Это Боб, — шепнул Снэль. — Экой любопытный!

— Ты или пьян, или спятил с умишка, — сказал Педди. — Какой тут Боб?

— Вон он… — отвечал Снэль.

— Где? — с невольной дрожью спросил капитан.

Снэль показал на приближавшегося человека.

— Это Боб? — спросил тихо капитан. — Надо признаться, что он и ночью, как и днем, похож на грязную кучу. Что касается до тебя, милый чертенок Снэль, ты настоящая кошка! Разве я мог вообразить, что эта змея, Боб, добрый наш товарищ, приползет сюда. Станем говорить тише… пускай идет… я ему отплачу. Итак, ты сказал, что с удовольствием заработал бы десять гиней?

— Еще с большим удовольствием пятнадцать гиней, капитан.

— Ну, ладно, пятнадцать, так пятнадцать, тявка! Я торговаться не люблю. Штука очень простая. Ступай и купи себе сейчас же полный джентльменский костюм. Упрячь в него свое грязное тело и отправляйся в театр, в фойе. Понимаешь?

— Понимаю… Боб в шагах тридцати от нас.

— Хорошо. В фойе подойдет к тебе джентльмен и дотронется до твоей руки так…

— Но как узнает меня этот джентльмен?

— Экой я рассеянный! Забыл сказать, чтобы ты прицепил себе желтую ленточку.

— Хорошо. Боб в двадцати шагах.

— Пускай ползет. Этот джентльмен скажет, что тебе нужно делать и ты сделаешь. Вот тебе пять гиней на костюм, и еще пять, чтобы прибавить тебе смелости, чертов внучек! Остальные пять получишь после.

— Хорошо. Боб в десяти шагах.

— В десяти шагах, говоришь ты, — проворчал капитан, — тем лучше!

Возвысив голос, он продолжал:

— Да, Снэль, умных людей надувают почаще, чем дураков. Вот хоть бы взять скверного Боба, которого мы все почитаем и любим: Темперенс его обманывает, а он любит ее как дурак!

Боб внезапно остановился. Снэль захихикал.

Капитан продолжал:

— А ведь жалко, право жалко! Боб — мошенник, олицетворенная помойная яма, но добрый малый. А, между тем, жена его, которую вдобавок он любит, связалась с этим Томом Тернбуллем.

— Что это? — вскричал капитан. — Тут кто-то есть! Нас кто-то подслушивает!

И, схватив свою палку обеими руками, Педди начал что есть сил тузить ею Боба.

Снэль хохотал во все горло. Боб пустился наутек.

— Вперед подумает воровать у меня носовые платки! — торжествовал Педди.

Но месть его зашла дальше, чем он думал. Боб не ощутил ударов палки по своим бокам, другой удар, удар в самое сердце жестоко поразил его.

— Темперенса! — воскликнул он, отошедши от того места, где находился капитан со Снэлем: — Том Тернбулл! О, я им отомщу!

Глава двадцать четвертая
ЭТО ОН!!

Второй акт ‘Волшебного стрелка’ близился к концу.

Рио-Санто хотевший тотчас ввести Сюзанну в аристократический кружок, привел в ее ложу одного вслед за другим, кавалера Анджело Бембо, сэра Ватерфильда, доктора Мюллера, майора Боруэма, Лантюр-Люса и прочих.

Сюзанна принимая их, вела себя так, как будто все детство ее протекло в одном из аристократических пансионов, где молодых девушек учили ‘держаться прямо и вести себя скромно!’ Она мало говорила — была грустна, но говорила увлекательно, так что леди Офелия заметила в ее речах не только нечто странное, но и пленительное. Несомненно, что прелесть французского языка, которым Сюзанна владела в совершенстве, была тому причиною.

Сюзанна, разговаривая с графиней, вдруг почувствовала, как что-то ударило ей в сердце, и в то же время в коридоре раздались шаги. Девушка умолкла. Шаги были ей очень знакомы.

— Это он! — сказал таинственный голос над ухом Сюзанны. — Будьте счастливы и осторожны!

Дверь распахнулась. Вошел Бриан Ленчестер. Он учтиво раскланялся, был отрекомендован княгине, сказал ей несколько слов и заговорил с графиней. Сюзанна жадно глядела на него, не исподлобья, как молодые пансионерки, но прямо, открыто, не скрывая страсти.

— Вы были вчерашний день на вечере в Тревор-Гоузе? — спросила графиня Бриана.

— Нет, миледи, — отвечал он. — Несмотря на прелесть этого вечера, я не мог кинуть своего дела. Я продавал серные спички у дома брата.

— Бедный граф! — воскликнула графиня, невольно усмехаясь при словах Бриана, которые тот сказал совершенно серьезно. — Вы жестоки к нему! Но ведь не всю же ночь занимались вы продажей?

— Нет, миледи, лишь до одиннадцати часов, да к тому же со мной случилась маленькая неприятность. Управляющий моего брата, Патерсон, велел отколотить меня за то, что я не хотел сойти с крыльца. Один из слуг милорда графа Вейт-Манора, моего старшего брата, дал мне дюжину порядочных колотушек!

— Что вы! — вскричала графиня. — Щеки Сюзанны невольно покрылись ярким румянцем.

— Это совершенно верно, миледи, — отвечал Бриан.

— Что же сделали вы?

— К несчастью я не настолько богат, чтобы дать этому лакею более пяти фунтов стерлингов.

— Неужели это за побои, сэр?!

— Я с радостью заплатил бы за них сто гиней, миледи. О! Вы можете быть совершенно уверены, что милорду — моему брату — плохо спалось прошлую ночь! Свидетелями наносимых мне ударов были некоторые прохожие и сегодня я подал прошение. Дело будет иметь большой интерес! Брат, прибитый лакеем брата…

Глаза Ленчестера заблестели. Сюзанна поняла лишь одно, что Бриан несчастлив. Она кипела негодованием при мысли об обиде, нанесенной человеку, стоявшему в ее глазах выше всех людей. Она желала бы утешить его, залечить рану Ленчестера своею любовью. Он хотел уже уходить. Сердце молодой девушки сжалось: когда-то увидятся они опять? Дверь ложи снова отворилась. Вошел молодой человек. Бриан, прошедший уже к выходу, воротился и сел позади Сюзанны.

В то время как графиня разговаривала с новоприбывшим, Бриан устремил на Сюзанну неподвижный взор, возымевший на нее могучее воздействие. Она осознала вдруг себя рабой этого человека.

Молодой человек, говоривший с графиней, как бы нечаянно повернулся к Сюзанне спиной и таким образом отделил ее совершенно от леди Офелии, с которой вел живой разговор.

— Как вы чудно хороши, княгиня! — сказал, наконец, Бриан своим тихим и грустным голосом. К чему увидел я вас? — Он умолк и схватил руку Сюзанны, которая не отнимала ее.

— Очень легко может быть, что меня обманули, — продолжал он. В этом случае я заранее прошу простить мою дерзость. Мне передали, то вы любите меня, княгиня?

— Вас не обманули, — отвечала Сюзанна.

Неожиданность ответа поразила Бриана. Он невольно потупил глаза. Когда он поднял их, слезинки катились по щекам красавицы.

— Вы любите меня, — шептал Бриан задыхающимся голосом, но знаете ли вы меня? Знакома ли вам странная жизнь моя? Нет, княгиня, я не люблю вас, я не хочу делать это… Это было бы жестоко…

Сюзанна взглянула на него и легкая улыбка озарила ее лицо.

— Вы полюбите меня! О вы будете любить меня! Я чувствую это, я это знаю. Тон вашего голоса яснее ваших слов.

Бриан молчал, с восторгом созерцая это милое создание и упиваясь страстью, горевшею в полуопущенных глазах Сюзанны.

— Да, я буду любить вас! — сказал он, наконец, тихим прочувствованным голосом. — Я буду весь принадлежать вам! Некоторые говорят, что я полоумный, я и сам думаю так иной раз. Постойте!

Бриан сказал последнее слово резко, отрывисто. Его глаза, устремленные на прелестное личико Сюзанны, обратились теперь на другую сторону залы с выражением горечи и негодования. Он встретил скучное и безжизненное лицо своего брата, графа Вейт-Манора.

— Княгиня, — хладнокровно сказал он, — если через 10 минут вы по-прежнему будете любить меня, то я буду любить вас во веки.

Он встал, поклонился и быстро вышел. Вскоре ушел и молодой человек, разговаривавший с Офелией.

Ленчестер быстро сбежал с лестницы и очутился на улице.

— Джон! — закричал он.

К нему тотчас подбежал лакей.

— Ящик и кафтан! — сказал Бриан, поспешно стягивая франтовский фрак. Потом он надел кафтан белого цвета, фартук, перекинул через голову ремень от ящика, поданный ему Джоном, и также быстро воротился в театр.

Глава двадцать пятая
БРАТЬЯ

Бриан Ленчестер был младший сын Юза Ленчестера, графа Вейт-Манорского.

Когда он был еще очень молодым человеком, то оказался в ложном, неприятном положении, которое часто бывает в Англии достоянием младших сыновей знатных семейств. Воспитанный почти в придворной роскоши он, после смерти отца, получил свою крошечную долю из всего громадного наследства. А брат его, по неизменным правилам закона, наследовал все титулы и девять десятых отцовского имущества. Старший становился знатным и богатым, а младший — чуть ли не бедняком.

Граф Вейт-Манорский и не помышлял о том, как бы улучшить положение своего младшего брата, а Бриан, не задумываясь о будущем, проматывал свою скудную долю.

Один случай почти совершенно разорил его: его брат или вернее управляющий последнего, повел с Брианом процесс, и так как у него были слишком ограниченные средства, чтобы поддерживать его, он проиграл. Братья никогда особенно не любили друг друга, а этот случай окончательно ожесточил Бриана. Он дал клятву, что вечно будет поддерживать войну с братом. Оружие, которое было избрано Ленчестером, было странно, но он умел так ловко владеть им, что граф горько каялся в том, что ожесточил против себя человека, защищаемого покровительством аристократии.

Чтобы избежать мести брата, граф обещал ему сумму, сначала умеренную, потом большую. Бриан ничего не хотел слушать, требуя половины всего капитала. Граф отказывался. Текла страшная борьба слабого с сильным, в которой верх находился на стороне слабого. С графом сделался сплин и он стал несчастнейшим человеком. И удивительная вещь, в этой борьбе союзниками Бриана были именно те, кто по природе и закону, должны были быть самыми злейшими его врагами. Это были юные лорды, в близком будущем долженствующие попасть в то же положение, в каком находился граф Вейт-Манор и сэр Ленчестер. Но они не видали ничего, кроме смешного в ведении дела последнего. Они не понимали, что каждая из шуток его была страшным ударом старшему, ударом, наносимым опоре закона. Чем удивительнее были нападения Бриана, тем более приходил в восторг grand-monde.

Весь gentle folk восхищался, читая например в ‘Таймсе’ известие такого рода:

‘Вчерашний день, благородный граф В… М… совершая поездку в лодке по Темзе, узнал в одном из гребцов своего брата, сэра Б… А.

Мы слышали, что граф закрыл лицо, чтобы не видеть родного брата и приказал тотчас же плыть к берегу.

Как чуден век, в котором мы живем…’, и прочее и прочее. Или:

‘В прошедшее воскресенье, в туманный, холодный вечер, несколько прохожих видели сэра Б… Л… распростертого на каменных, холодных плитах крыльца своего брата, графа В… M. Люди, которым мы имеем основание верить, говорят, что граф отдал приказ своим слугам выгнать своего несчастного брата’, и так далее.

Могучий, сильный лорд не смел никуда показать носа. Он гулял лишь по пустынным местам, где надеялся не видеть своего мучителя. Но Бриан, казалось, со всеми был в заговоре. Граф всюду встречал его холодное, насмехающееся лицо. Бриан, напротив, был даже модным человеком, его принимали во всяком доме, его всюду звали.

Глава двадцать шестая
EXCENTRIC-MAN*)**

Занавес падал во второй раз, когда Бриан Ленчестер появился в зале в платье продавца пирожков. Весь театр глухо заговорил. Слышался сдержанный смех,

— Купите, господа, купите! — покрикивал Бриан, расхаживая между рядами кресел. — Покупайте пирожки и конфеты, угощайте ваших дам!

Покупали лишь те, кто не знал Бриана и не понимал его поступков. Вот он приблизился к ‘адской ложе’, оттуда полились громкие ‘браво’ и рукоплескания. Бриан еще раз монотонно, не улыбнувшись, повторил свою просьбу. Молодые люди кинулись покупать, и ящик Бриана опустел бы в ту же минуту, если б он не закрыл его и не сказал:

— Довольно, довольно, мои господа, надо ведь оставить что-нибудь для тех… — И сказав это, он повернулся к ложе графа Вейт-Манора, не подозревавшего бурю, готовую разразиться над его головой.

— Прелесть что такое, чудо! — картавил Лантюр-Люс. — Точь в точь как в Париже продают лакомства, только гризеткам! Прелесть, очарование! Жаль только, что я не могу видеть, как вы пойдете к тем ложам. У меня кто-то срезал лорнетку!

Молодой французик еще трещал, когда Бриан уже подходил к ложам. Везде смеялись, когда он появлялся. Все время, как он проходил, все любопытно и поощрительно следили за ним, так что когда он подошел к ложе Вейт-Манора, тысячи взоров впились в братьев.

— Что они, черт бы их драл, таращут глаза на этого шелопая в белом фартуке? — говорил капитан мистрисс Борнет.

— Не хотите ли вы запретить им смотреть? — сердито отвечала хозяйка корчмы. — Разве вы не видите, что все кавалеры покупают конфеты дамам, а вы хоть и обещали, да не покупаете апельсина.

— Ну хорошо, хорошо, прелестная Дороти, клянусь всеми чертями, вы…

— Что я?

Капитан съел дюжину ругательств и промолчал.

Бриан Ленчестер остановился перед роскошной ложей Вейт-Манора. Он молча постоял с полминуты, думая, что одно его присутствие обратит на него внимание брата. Но граф сидел скучный, полусонный, с закрытыми глазами, и дремал.

Бриан поднял ящик и постучался. Граф нетерпеливо взглянул вниз, и, когда взгляд его упал на Бриана, затрепетал. Лицо его стало зелено, в мертвых глазах зажглась жизнь и губы задрожали.

Водворилась глубокая тишина.

— Милорд, брат мой! — ясно и звучно сказал Бриан.

— Купите немного конфет у сына отца вашего, чтобы он мог купить себе хлеба!

Из ‘адской ложи’ опять понеслись рукоплескания. Весь партер последовал за нею, а в райке зрители, не зная ради чего, стали кричать: ‘браво’! Педди, в простоте своей, зарычал своим грубым голосом:

— Ай да ловко!

Лорд Вейт-Манор, из-за которого происходил весь шум и на которого рушились все эти насмешки, был неподвижен.

— Ну что же милорд, брат мой? — продолжал Ленчестер.

Все притихли, слышен был лишь гнусливый голос Лантюр-Люса, говоривший:

— Ей Богу, мои дорогие, я дорого бы дал за лорнет — не шутя!

Граф ничего не сказал, с ненавистью взглянул на брата и опустил завесы ложи.

В это время внизу, в райке, поднялся шум. Был десятый час время, когда можно войти в театр, заплатив лишь полцены.

Бриан, воспользовавшись суматохой, удалился и через несколько времени появился опять в своем модном костюме. Шум почти утих, как вдруг из одной ложи первого яруса послышался женский крик, крик страха и ужаса… Все взоры, устремленные на графа, переменили свое направление в другую сторону.

В ложе герцога I*** леди Б*** бросилась с ужасом к двери ложи, где показалось бледное, кроткое лицо Тирреля, которого свет знал под именем Эдмонда Маккензи.

Глава двадцать седьмая
МРАЧНАЯ ЛОЖА

В середине второго акта, в фойе, расхаживал молодой человек, одетый по последней моде и как видно старавшийся подражать приемам светских молодых людей. Он не выпускал изо рта зубного перышка, глядел всем в глаза, кашлял, сморкался. Но никто не обращал на него внимания, хотя у него в петлице виднелась желтая ленточка.

Снэль не хотел более ждать, его так и тянуло в корчму, где веселилась прелестная Медж. К тому же он не мог даже мяукнуть, чтобы хоть немного рассмеяться. Он подошел к буфету и потребовал джину.

— Джину нет!

— Эля!?

— Тоже нет.

Ему подали мороженого. В то время как Снэль разглядывал поданное, не зная как взяться за него, к нему приблизился мужчина и, взяв его за руку, сказал:

— Следуй за мною!

— Что? Как? — протяжно спросил Снэль, задрав голову. — Да известно ли вам с кем имеете вы счастье говорить?

Неизвестный насупил брови, но это ничуть не испугало Снэля.

— Что угодно вам от меня? — продолжал он. — Я вас знать не знаю, ведать не ведаю, черт меня побери! Как выражается почтеннейший капитан О’Крен, мой друг.

— Отъявленный плут! — промолвил неизвестный, улыбаясь Снэлю. — Потом подошел к нему и сказал на ухо: — Ночной джентльмен!

— Давно бы так! — важно ответил Снэль. — А то ведь вы понимаете меня, милорд, не могу же я идти с первым попавшимся, который скажет мне иди за мной!

— Верно, как тебя зовут?

— Снэль, милорд. А вас как?

— Ты хочешь знать мое имя? — улыбнулся незнакомец. — Тебе нет до него дела, пойдем со мной.

Оба покинули фойе, когда был антракт и зрители выходили из залы. Они еле протиснулись сквозь густую толпу и остановились близ ложи, в которой сидели леди Офелия и княгиня Лонгвилль. Незнакомец постучался особенным манером, двери отворились и он впихнул Снэля в ложу. Дверь тотчас же заперли. Ни один луч освещенного зала не проникал в эту ложу.

Несколько времени все молчало. Снэль начал дрожать.

— Ты трепещешь, ‘дитя семейства’, — произнес кто-то глухо. — Если ты принадлежишь к трусам, то удались отсюда!

— Нет, милорд, вы ошибаетесь, я не трус, — отвечал Снэль. — Только в темноте как-то мрачно на душе. Что же должен я делать?

— Ты должен молчать!

Кто-то схватил Снэля за руку и подвел к самой занавеси, в которой открылось крошечное отверстие.

— Приложи глаз к этой дыре, — сказал голос.

Снэль исполнил это. Глаз его, привыкший к темноте, был ослеплен ярким светом зала.

— Посмотри на ту сторону, в первую ложу, — сказал невидимка, подождав, чтобы глаз Снэля попривык к свету. — Что ты видишь?

— Вижу нарядную леди, в платье из атласа, залитую бриллиантами.

— Видишь ли ты руки этой дамы?

— Одну вижу.

— Которую?

— Подождите, милорд, позвольте подумать… Правую… нет! Левую. Она опирается этой рукой на бархатный барьер ложи… ой! Какие кольца! Вот подарить бы моей Меджи хотя одно!..

— Молчи!.. Не замечаешь ли ты между перстнями хотя бы один, который блестел бы более других.

— Да, милорд, как же!.. Вижу один, он блестит, как солнце!

— Отойди!

Невидимка закрыла отверстие. Снэль снова очутился во мраке. Его руку крепко сжали и голос сказал: Итак на левой руке, на безымянном пальце. Запомнишь?

— Запомню, милорд.

— Теперь иди сюда.

Его оттолкнули к правой стороне ложи. Завеса приподнялась и образовала еле заметную щель внизу. Яркий свет разогнал мрак, но в тот же момент две сильные руки сжали голову Снэля, так что он не мог повернуться назад.

— Посмотри направо. Что ты видишь?

— Плечи женщины, милорд. Чудные плечи, милорд!

— Тс! Лица не видать?

— Не вижу.

— Подожди.

Руки повернули голову Снэля, который зашептал:

— Вижу, милорд! Вижу! Что это такое? Это лицо мне известно…

— Молчи!

Завеса упала. Руки освободили голову Снэля и он отряхнулся, как мокрая собака. ‘Где видел я эту даму?’, — размышлял Снэль. — Что я за дурак! Она очень похожа на Сюзанну, прислужницу в корчме ‘Короны’. Я покажу ее капитану вот он будет хохотать-то!

— Теперь можешь уйти, — сказал голос. — Повернись к выходу и не оглядывайся.

Дверь отворилась. Снэля вытолкнули. Незнакомец, подведший его к ложе, ожидал в коридоре.

— Ну вот и я! — сказал Снэль, ободрившись при свете. — Как странно проводят время эти лорды! Зачем идут в театр? Пусть они сойдут лучше в какой-нибудь подвал, там они увидят все тоже!

— Не сыпь попусту слова, мальчишка!

— Ого! Мальчишка… Я теперь молодой человек. Да что тут, впрочем, скажите мне лишь одно: не ‘его ли честь’ сидит в этой ложе?

— Что это такое ‘его честь’?

— Это тот хозяин, который платит.

— Его там нет.

— Ну так я не сожалею, что пробыл в темноте. Я желал бы взглянуть лишь на его честь.

— Его видели уже многие, против его желания, — сказал мрачно незнакомец. — Но эти не проговорятся.

— Им заткнули рот?

Незнакомец утвердительно мотнул головой.

— Гинеями? — спросил Снэль.

— Нет, не гинеями, — отвечал неизвестный, и вынул из-под плаща маленький кинжальчик чудной работы.

— Помнишь ли ты хорошо все, что видел?

— Помню, милорд.

— Ну, так слушай!

Неизвестный отвел Снэля в сторону и шепнул ему что-то на ухо.

— Понимаю! — отвечал Снэль. Еще бы да не понять.

— Остерегайся! — сказал ему незнакомец. — Это дело важное.

— Не пугайте меня, Бога ради, я знаю очень хорошо, что должен делать.

— Так не забудь — когда кончишь дело, иди в эту дверь. Здесь выйдешь за кулисы, я буду ждать тебя там.

Снэль и незнакомец пошли коридором к ложе леди Б***. В тот же момент кто-то тихо вышел из мрачной ложи и последовал за ними. В ложе остались четыре человека. Они, приложив глаза к отверстиям завесы, внимательно смотрели на ложу герцога I***. Из залы вовсе нельзя было видеть этих отверстий, но, несмотря на то, полицейский комиссар подозревал в ней что-то недоброе. Он отослал одного из полицейских присматривать за нею.

В то время, когда черный народ шумя и крича наполнял залу, Снэль и незнакомец стояли у входа в ложу герцога I***.

— Ну, принимайся за дело! — сказал незнакомец, толкнув Снэля, и пропал.

Снэль вошел в ложу леди Б***.

— Сударыня, — сказал он, почтительно кланяясь, — герцог поручил мне передать вам вот это письмо.

Он отдал письмо. Леди Б*** протянула руку, но в тот момент, когда пальцы ее брали бумагу, Снэль с несказанной смелостью и неподражаемой ловкостью сорвал с пальца драгоценный перстень! Леди Б***, ошеломленная дерзким поступком, на первых порах не могла ничего сказать. Между тем Снэль отворял уже дверь. С криком ужаса и отчаяния она бросилась вслед за похитителем, но в самых дверях встретила или, вернее, наткнулась на бедного слепого, Эдмонда Маккензи.

— Пустите меня, сэр, пустите, — кричала она. — Держите вора!

Бедный слепой с удовольствием бы пропустил леди, но как бы случайно, когда она кидалась направо, он — тоже, она налево и он туда же, одним словом этот бедный человек нехотя не пропускал могущественную леди.

— Этот перстень принадлежит не мне! — кричала она. — Герцог дал мне его на сбережение, его цена 20 000 фунтов стерлингов! Поймайте вора! На помощь! — Она с трудом втолкнула слепого в ложу, а сама побежала по коридору.

Сэр Эдмонд, не понимая от чего происходит вся эта суматоха, обвел залу своим рассеянным взором. Он случайно взглянул на мрачную ложу и чуть заметно кивнул головой.

Тем временем Снэль был уже на другом конце театра и входил в ложу княгини Лонгвиль. Графиня, с большим вниманием смотрела на ложу, откуда слышался крик, и не заметила прибывшего. Последний чуть-чуть дотронулся до плеч Сюзанны и шепнул ей на ухо:

— Ночной джентльмен!

Сюзанна вздрогнула и обернулась.

— ‘Его честь’ приказали сохранить вам эту вещицу, — сказал Снэль с улыбкой, подавая ей что-то завернутое в бумажку.

Сюзанна взяла вещь и сунула ее за корсет. Снэль ушел.

Театр быстро узнал о дерзком воровстве.

— Знаю, знаю! — вскричал комиссар, приставив палец ко лбу.

Бедная леди Б*** вздохнула свободнее. Она начинала питать надежду.

Комиссар, взяв с собою толпу полицейских, пошел к таинственной ложе и расставил помощников.

— Будьте внимательны! — сказал он. — Это наверное отчаянная шайка. Вы готовы?

— Готовы, — плотно стиснувшись, отвечали полицейские.

Комиссар отворил ложу и храбро вошел в нее, затем приподнял завесу… Свет ярким лучом ворвался в ложу. Там никого не было.

Глава двадцать восьмая
ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Когда граф Вейт-Манор воротился домой, то заперся в библиотеке. Он был ужасно бледен, смотрел тусклым, блуждающим взором, как человек, близкий к безумию.

Он бросился в кресло, кинул шляпу на пол и зарыдал. Смех толпы не переставал еще раздаваться в его ушах. Оскорбления, получаемые им, не влекли за собою ни возмездия закона, ни презрения людей! Совсем напротив, при каждом ударе свет улыбался и поощрял обидчика!

Графу Вейт-Манору перевалило уже за четвертый десяток. Он немного походил на брата, но выражение его лица было иным нежели брата. Грубые, развратные страсти отражались в его взоре. И действительно он долго вел порочную жизнь. В 1825-м году оратор из народа дал ему название поросенка. Лучшего определения нельзя было подыскать человеку, все пороки которого имели материальный характер. Он обольщал женщин золотом, и соучастниками его преступлений были такие люди, как Патерсон и Боб Лантерн. Очень легко угадать, что совесть и раскаяние не были ему знакомы. Милосердный Бог послал ему сплин, тяжелый, неизлечимый сплин. Все способности графа замерли, душевная дремота овладела им и, только удары брата выводили его время от времени из тягостной апатии!

Пробыв в таком положении минут десять, граф Вейт-Манор стремительно вскочил. Лицо его, покрытое прежде смертельной бледностью, побагровело теперь. Он позвонил так яростно, что тесьма звонка, оторвавшись, осталась в руках его.

— Позвать Патерсона, мошенника Патерсона! Подлого Патерсона! — бешено кричал граф вошедшему слуге. — Позвать его сейчас же, сию секунду!

— Верно Бриан еще что-нибудь выкинул! — шептал лакей, бросившись к квартире управителя.

Патерсон был в лучшем расположении духа. Все время после обеда он трудился для своего господина. Побывал у мистрис Мак-Наб, прикрываясь каким-то пустейшим делом и ему удалось увидать мисс Анну Мак-Фэрлен. Он был ослеплен ее красотой. Патерсон поспешил к господину и приятная улыбка озаряла его лицо, когда он вошел в кабинет лорда.

Граф стоял на прежнем месте. Рот его был полуоткрыт, губы трепетали, глаза устремлены в одну точку. Патерсон униженно поклонился, и, к несчастью, не заметил выражения лица своего господина.

— Милорд, — сказал он, — я торжествую…

Несчастный не кончил. Удар кулаком поразил его в живот и оттолкнул к стене. Патерсон застонал и обхватил живот руками.

— К черту отсюда! — заорал, задыхаясь, граф. — Ты всему причиной, негодяй! Как смел ты затевать процесс! Кто дал тебе позволение бить брата моего?! А?! Теперь он мстит мне! — Лорд опять сел на кресло.

— Но, ведь, милорд… — унижено заикнулся управляющий.

— Молчи разбойник, подлец, изменник! — кричал лорд. — Вон отсюда! Убирайся сейчас же! Я не желаю, чтобы ты еще дышал здесь. Завтрашний день ты можешь придти или прислать за наворованным тобою у меня! Я не хочу, чтобы ты спал еще раз под кровлею моего дома! — Лорд опустил голову на руки. — Ты причина того, что он сделается моим убийцею! — глухо продолжал граф. — А он убьет меня! Ступай вон!

Патерсон повиновался. Он вошел в свою квартиру, накинул пальто и вышел на улицу.

Ночь была холодна и туманна.

— Он выгнал меня! — ворчал Патерсон, шатаясь по улицам. — Выгнал в тот момент, когда я пекся об его удовольствиях. О, милорд! Вы дорого поплатитесь за это! Выгнал, когда мне оставалось лишь только пять лет, чтобы обеспечить себя на всю остальную жизнь! Только пять лет! Я составил себе план… О, я буду мстить! Нет, Патерсон, успокойся, лучше постарайся воротить себе место, частенько выходил я сухим из воды… Посмотрим, что-то будет теперь!

Таким образом он незаметно дошел до Корнгильской площади и, почувствовал усталость, присел на тумбу возле запертого магазина ювелира Фалькстона.

Глава двадцать девятая
БЕДНАЯ КЛАРА

Напротив магазина ювелира, на другой стороне узкой площади, во втором этаже опрятного белого домика горел огонек, мерцая сквозь лиловые занавески.

Это дом мистрисс Мак-Наб, а огонек горит в спальне дочерей Энджуса Мак-Ферлэна.

Была полночь.

Клара спала. Миленькая головка ее лежала на белой, полненькой ручке, выбившейся из-под одеяла. Она неровно дышала и время от времени тихий ропот вырывался из груди ее.

Анна сидела в постели. Она не погасила еще свечей, не зажгла ночника, хотя, в это время обыкновенно уже давно спала. Казалось, она ждала кого-то. При малейшем шорохе она вздрагивала и прислушивалась, а временами, складывала руки свои, как будто для молитвы.

Стефан Мак-Наб ушел с раннего утра из дому и не возвращался. Никто не знал, куда он отправился и какое-то несказанное предчувствие мучило сердце девушки. Она бросала по временам взгляд на спавшую сестру, завидуя сну или желая ее разбудить, чтобы поделиться опасениями. Но Клара спала, бредя какими-то невнятными словами и когда она в волнении поворачивала к свече лицо свое, то можно было заметить капли пота, покрывавшего разгоревшее лицо ее.

— Ах, бедная сестра! Которую уже ночь она мучится… Но где же он? Пошли его, Господи, поскорее.

Два могучие удара раздались у входа.

Анна спрыгнула с постели, побежала к дверям, приотворила их и посмотрела на лестницу, где уже была мистрисс Мак-Наб. Она тоже не могла заснуть и встретила Стефана в то же время, когда горничная отперла.

Стефан был грустен.

Анну, в ее легком, ночном платье, пробирал холод, она дрожала, но не отходила от двери. Она усиленно старалась расслышать что-нибудь, но сердце ее так билось, кровь так шумела в ушах, что она могла услыхать лишь имя Персеваля, и оханье Стефановой матери. Анна все еще продолжала стоять у двери, потому что знала, что Стефан пройдет мимо ее комнатки и она думала сказать ему ‘покойной ночи’.

Но надежда ее не исполнилась. Стефан поцеловал мать и произнес одно имя… имя Клары!

В глазках Анны заблистали слезы.

— Клара! — грустно прошептала она. — А обо мне он и не помянул.

Выходная дверь затворилась.

Мистрисс Мак-Наб пошла в свою комнату, говоря чуть слышно:

— Стефан добрый честный человек… Ах, бедный господин Франк!

Анна захлопнула дверь. Сердце ее вновь отяжелело. Подойдя к кровати, девушка заметила, что Клара мучилась тяжелым сновидением.

— Клара, а Клара! — будила Анна.

— Стефан! О, Стефан! — говорила во сне Клара. — Спаси меня!

Анна зарыдала, ее слезы потоком полились из глаз.

— Боже, и она любит его! — проговорила она… и поцеловала сестру.

Клара проснулась, осмотрелась со страхом и обняла Анну, через силу улыбавшуюся.

— Это ты, спасибо? Я видела что-то ужасное во сне. Как велика любовь моя к тебе, Анна, и как приятно видеть тебя после такого сна, тяжкого, но приятного. Он был здесь… Обнимал меня… Я не сопротивлялась… Он влек меня…

— Кто? — спросила Анна, еле сдерживая готовые разразиться рыдания. — Стефан?

Клара покачала головой.

— Нет, — отвечала она. — Стефан хотел только защищать меня.

— От кого?

Клара внимательно взглянула на сестру и выражение лица ее вдруг переменилось.

— Не знаю, — прошептала она. — Что такое я сказала? Я говорила спросонья.

— Ты что-то сказала о Стефане, сестра.

— Да… верно… слушай-ка, Анна!

Она призвала сестру к себе и покрыла ее лицо поцелуями.

— Я угадала твой секрет, — сказала она. Ты влюблена в него. Ну, тем лучше! Папа пишет в последнем письме, что он скоро приедет сюда. Мы увидим его. Я буду говорить с ним, Анна. Счастье сойдет к тебе!

— Так ты не любишь его! — воскликнула Анна, и радостная улыбка светилась сквозь ее слезы.

— Я… я никого не люблю, сестра, — живо сказала Клара.

— Я полагала…

— Как пробирает тебя дрожь! Ложись поскорее, бедная сестра. Что за счастье будет для меня, когда ты будешь супругой доброго и бравого Стефана!

А Патерсон все еще сидел на тумбе, дрожа от холода, в наихудшем расположении духа и не зная, на что решиться. Скрип двери, затворенной Стефаном, прервал его неприятные мысли. Он встал, потянулся и зевнул.

— Где же это я? — говорил он, осматриваясь вокруг. Он узнал Корнгильскую площадь и взор его упал на свет дома мистрисс Мак-Наб. Грусть его рассеялась этим зрелищем, он хлопнул себя по лбу и, радостно усмехнувшись, сказал:

— Вот пустяки! К чему беспокойство! Завтра все дело будет исправлено. Но как бы это уладить? Развязать только мошну, а охотники налетят сами!

Патерсон кликнул фиакр и приказал ехать в Бефорлэнский переулок.

Глава тридцатая
БУРКЕР

В кабаке ‘Трубки и Кружки’ царствовало гробовое молчание, только слабый огонек мерцал сквозь щели неплотно закрытых ставней. Но внутренность его представляла страшный беспорядок. На полу валялись битые кружки и поломанные стулья. Грязный пол был облит кровью, а в углу лежали два изувеченные тела, все показывало, что недавно здесь происходила ужасная сцена, побоище не на жизнь, а на смерть. А теперь лишь легкий шепот двух человек прерывал невозмутимую тишину. Один из них сидел на столе, другой — на стуле. Первый был еще очень молодой человек, но с геркулесовыми формами. Круглое, книзу утолщенное лицо похоже было на морду бульдога. То был буркер [буркер — английский разбойник, убивающий людей и продающий их трупы докторам для изучения анатомии] Томас Бишон. Другой был Боб Лантерн.

— Дышат еще! — сказал Боб, прислушиваясь к предсмертному хрипу несчастных жертв.

— Не много проживут! — прорычал буркер. — Если не оба, так уж один будет мой непременно завтрашний день.

— Но вы хотели мне что-то сказать, сэр Бишон? Потрудитесь поскорей, ибо в той каморке ждет меня какой-то господин.

— Хорош господин, который шляется по таким кабакам и водит дела с тобою! Запри покрепче дверь, чтобы ему нельзя было подслушивать за нами.

Боб исполнил приказание.

— Не могу сказать, смог ли бы я предложить другому то, что собираюсь предложить тебе. Такие дела еще ни разу не встречались в моей практике. Ну, да у тебя, Боб, нет ни души, ни совести, лишь бы только получше заплатили.

— А хорошо заплатят, сэр Бишон? — прервал Боб и глаза его заблестели.

Надо, видишь ли, украсть молоденькую… Это неприятно, черт возьми! Похитить молоденькую девушку и передать ее живую для исследований доктору, имя которого тебе нет дела знать!

— А какая цена? — спросил опять Боб.

— Девушка должна быть не моложе семнадцати и не старше двадцати лет, хорошо сложенная, без всяких недостатков.

— Будет найдена, будет! — вскричал Боб и в третий раз спросил о цене.

— Знаю, что сыщешь, порождение ада… Нет это не в моем характере, я бы не мог… живую девушку к этому кровопийце, доктору Муре… Нет, я не в состоянии!

— Так это для доктора Муре, — сказал Боб. — А сколько он даст?

— Сто фунтов… Хоть бы тысячу давали, я бы не взял. Что за гадость!

— Ладно! — вскричал Боб. — По рукам!

Буркер попятился с отвращением.

— Вам неугодно? — ухмыляясь, спросил Боб. — Что же, как будет угодно вашей чести! Вам известна дорогая жизнь Лондона… А водица с вами?

Бишон протянул Бобу фляжку, которую тот сунул в карман.

— Ладно! Не буду просить у вас задатку, мистер Бишон. Завтра девушка будет доставлена.

— Чтоб тебе провалиться, — вскричал буркер, удаляясь.

Глава тридцать первая
ЕЩЕ ОДНО ДЕЛЬЦЕ

— Сто фунтов! — ворчал Боб по уходе буркера. — Да, это не скоро раздобудешь. Я достану ему молоденькую девушку, что живет в доме на Корнгильской площади. Что за благодать это создание! Ну, да что же? Доктор полелеет ее и не сразу, а мало-помалу будет убивать, без всяких страданий. Но каким образом заманить ее? А! Я знаю, что Энджус Мак-Ферлэн — отец ее и этого для меня достаточно!.. Ах, да я и позабыл, что меня ждут.

Боб пошел в комнатку, где был прилавок. Там сидел какой-то мужчина, завернувшийся в плащ.

— Что вы желаете, сударь, я к вашим услугам? — поклонившись, сказал Боб.

— Мы одни?

— Как есть одни. Господин, с которым я сейчас вел разговор, ушел.

Незнакомец снял плащ.

— Мистер Патерсон! — воскликнул Боб. — Что это значит?

— Случилось большое несчастье для меня, — отвечал бывший управитель. — Надо, наконец, избавиться от навязчивого Бриана, честнейший Боб!

— Когда вашей чести будет угодно. Только я предупреждаю вас, что дешево за это взять нельзя… с Ленчестером шутки плохи. Ах, какая жалость, что господин, с которым я разговаривал, ушел. Это его специальность…

— Гм! — произнес со страхом Патерсон.

— Да, — рассеянно отвечал Боб, — это господин Бишон, буркер… чай слыхали?

Управляющий невольно затрясся, узнав, что совсем недавно был в обществе человека, при имени которого приходил в трепет весь Лондон.

— Теперь вам нечего бояться, — сказал, ухмыляясь, Боб, — ведь он ушел. Впрочем, я скажу вам, что Бишон имеет добрейшую душу: я сейчас совершенно убедился в этом. Ни с того, ни с сего подарил мне сто фунтов. Ей-ей! А это для меня много значит…

— Слушай же дело, бравый Боб, — с нетерпением прервал его управляющий. Не знаю хорошо, что сделал Бриан опять, только милорд приехал из театра в страшном гневе! Я было заикнулся о нашем предприятии, знаешь, о красавице с Корнгильской площади…

— Анне Мак-Ферлэн? Еще бы, я ее отлично знаю… Только что думал о ней.

— Она чудо, как хороша! — воскликнул управляющий. — Я увидал ее. Что за глазки, Боб! Что за губки! Что за цвет личика!

— Да, сказать по правде, таких красавиц маловато. Милорд, конечно, обрадовался?

— Милорд… нет, подожди еще! Он не захотел даже слушать меня. Милорд выругал меня…

— Что вы?! — удивленно вскричал Боб.

— Милорд поколотил меня!!

— Поколотил!! Да, неужели правда?!

— Милорд выгнал меня!!!

— Выгнал вас, мистер?!!

— Да, так-таки и выгнал!

— Ага! Вас прогнали? — холодно и дерзко произнес Боб, нагло смотря на Патерсона. — Стало быть вы теперь не управляющий более у милорда?..

— Ничего не значит, — сказал Патерсон. — У меня ведь есть золото. Недаром же управлял я пятнадцать лет делами графа Вейт-Манорского.

— Да, да, — сказал Боб, — это правда. Что же будет угодно вашей чести?

— Я нуждаюсь в твоей помощи, славный Боб, Я в полной уверенности, что молоденькая понравится милорду. Раздобудь мне ее.

— Трудновато, ваша честь, — отвечал Боб, почесывая затылок.

— Раздобудь мне ее непременно! Завтра вечером доставь мне ее, никак не позже!

— Но представьте только себе, мистер…

— Не хочу ничего слышать. Я торговаться не намерен. Если ты доставишь мне ее к завтрашнему вечеру, то получишь двести фунтов!

— Двести фунтов! — протяжно, с жадностью проговорил Боб.

— Двести фунтов! Если ты не согласишься, то я подыщу себе кого-нибудь другого.

— Дьявольски соблазнительно!

— Так как же?

Пожалуйте 50 фунтов задатку, ваша честь, и ручаюсь вам честным словом благородного человека, что завтра, не позже десяти часов вечера, молоденькая девушка будет в вашем распоряжении.

Патерсон вынул пять бумажек, по десяти фунтов каждая, и передал их Бобу.

— У крыльца, до десяти часов, слуга мой будет ждать тебя. Только смотри, не обмани!

— Приготовляйте остальные сто пятьдесят фунтов!

— Какова птица! — сказал Боб, оставшись один. — Важничает, как какой-нибудь лорд! Ну, да хорошо, когда придет время, когда я буду джентльменом и когда Темперенсу будут величать сударыней.

Он вдруг прервал свой монолог и ударив себя по лбу, глухо сказал:

— Темперенса! Темперенса! Ты проводишь меня! Подлый Тернбулль получил уже свою мзду. Я подговорил Мича, я лишился несколько крон, чтобы напоить его. И он боролся, как дикий зверь. Хорошо пришлось и Тому! Вон они валяются оба, Мич стонет еще. Тернбулль молчит… Не околел ли он? Тернбулль! Том Тернбулль! Молчит! А вот я заставлю тебя говорить — и, подойдя к телам, лежавшим в стороне, Боб ударил сапогом несчастного. — Тернбулль чуть слышно застонал.

— Как бы он не опомнился, — продолжал Боб, вытаскивая из-за пазухи нож. — Нет, я не буду трогать его… Здесь страшно, темно…

Несколько минут спустя Боб шел по грязному переулку и по временам отрывисто говорил:

— Две! Одна для доктора, другая для милорда! Что за прекрасная семья.

Глава тридцать вторая
ЧИСТИЛИЩЕ ^[*]

[*] — Чистилище — это убежище больных воров и семей сосланных и казненных преступников, их содержит общество воров Лондона.

Леди Б*** не могла сомкнуть глаз целую ночь. Рано утром ей подали два письма. Содержание первого было таково:

‘Милостивая государыня!

Имею честь послать вам при сем двадцать тысяч фунтов стерлингов, Мне известно, что этим же утром вы можете получить за эту сумму обратно кольцо. Я согласен лучше лишить себя денег, чем столь драгоценной вещи.

Вы, сударыня, лично ни в чем не виновны — это одно лишь несчастие. Прошу вас по-прежнему быть моим искренним и преданным другом’.

Письмо было анонимное, но леди Б*** поняла от кого оно.

Распечатав второе, она прочла следующее:

‘Милостивая государыня!

Мы вправе думать, по известному всем благородству герцога I***, что он исполнит свое обещание и пришлет вам сегодня утром двадцать тысяч фунтов.

Потрудитесь, милостивая государыня, сесть с этими деньгами в карету, которая ждет уже вас у подъезда вашего дома. Садитесь и поезжайте одни к собору святого Павла. Если вы промаркируете хотя бы одним лишь часом, то кольцо будет уже на пути в Брейтон и мы окажемся не в состоянии воротить его из Франции, куда мы его отправляем’.

Это письмо было также без подписи.

Леди Б*** позвонила, поспешно оделась и, взяв с собою ларчик, в котором герцог прислал деньги, вышла на улицу. В некотором отдалении от подъезда стояла карета. Лакей, не говоря ни слова, отпер дверцы. Леди Б*** на мгновение остановилась, но вспомнив о письме герцога, быстро села в карету. Кучер вскочил на козлы и, не спрашивая о направлении пути, тронул лошадей.

Оставшись одна в карете, леди Б*** почувствовала невыразимое чувство опасности. Она ехала к людям, ремесло которых было воровство. Бог весть, не отнимут ли у нее и громадную сумму, которую она везла с собою?

Проехав некоторое расстояние, карета вдруг стала.

Леди Б*** не успела оглянуться, как дверцы кареты отворились опять, и к ней с быстротой кошки вскочила низенькая, худая старуха, в платье из атласа, на вате. Карета тотчас же поехала дальше.

— Простите, respeitabile signora*), я вдова графа К***, вы, eccelenza**), можете быть вполне уверены во мне.

— Куда вы меня везете? — еле выговорила леди Б***.

— Беру Бога в свидетели, signora iilustissime***), что я готова поплатиться жизнью, чтобы услужить вам.

— Но я спрашиваю вас, куда мы едем? — повторила леди Б***.

— Клянусь тенью моего покойного супруга, что я предана вам всем сердцем! — И с этими словами старуха поцеловала руку леди Б***.

Леди думала, что эта женщина или жестоко насмехается над нею или она сошла с ума. Она хотела посмотреть в окно, чтобы узнать, по крайней мере, где она находится, но старуха спустила красные, непроницаемые шторы и закрыла оба окна. Молодая женщина со страхом села. Средь белого дня, в многолюдном городе, она была во власти того общества, рассказы о делах которого так часто наполняли ее сердце ужасом. Отчаянным движением она хотела поднять штору. Костлявая рука старухи остановила ее.

— Сеньора, — сказала она. — Я намеренно спустила шторы, чтобы никто не мог видеть вас в этом чудном экипаже. Бог весть, что могут сказать.

— Пустите меня! — вскричала леди, стараясь высвободиться из жестких рук старухи.

— Вам угодно выйти? — холодно сказала старуха. — Я не смею удерживать вас далее… Прощайте, eccelenza!

Леди Б***, пораженная холодностью старухи, опустилась опять на сиденье. Она обернулась назад — ларца с деньгами как не бывало…

— О, мой Боже! — проговорила она, закрыв лицо руками.

Карета ехала довольно быстро среди шума, наполняющего Лондон с утра до вечера. Это длилось долго. Но вот, мало-помалу, гул этот стал утихать и, наконец, совершенно прекратился.

Карета остановилась. Леди Б*** слышала только вой ветра, гулявшего в поле.

— Кто там? — послышался голос.

— Ночной джентльмен, — отвечал кучер.

Послышался стук и вслед за тем карета поехала по деревянной настилке. По глухому стуку колес можно было догадаться, что карета въехала под каменный свод.

— Пожалуйте мне вашу ручку, signora, — проговорила старушка, отворяя дверцы. — А вот и ларчик ваш, signora serenissime, я спрятала его на всякий случай. Пожалуйте сюда, сюда, signora!

Пересилив боязнь, леди Б*** пошла за старухой и через некоторое время вошла в светлые сени. Послышался большой шум и стук. Леди оглянулась — за нею, вместо двери, через которую она вошла, была гладкая стена. Последовав за старухой далее, леди Б*** вошла в узенький коридор, в конце которого слышался неясный гул. Воздух совершенно изменился: вместо сырости, как в первой комнате, здесь теплый воздух, переполненный миазмами, охватил ее.

Это зловоние поразило даму высшего круга. Она остановилась, не будучи в состоянии сделать даже шаг.

— Что с вами, ваша милость, — воскликнула старушка, tin piccolo disgusto!*)..? Ничего. Понятно, что этот воздух тяжел для вас, но что же делать, сеньора? Сказав это, она поднесла к носу леди пузырек с одеколоном.

Леди Б***, не говоря ни слова, решилась вполне покориться этой старухе. Страшная бледность покрывала ее щеки. Шум рос… В конце коридора отворилась дверь.

С леди Б*** чуть не сделалось дурно. То, что ей привелось увидеть и услышать, нельзя описать. Читатель с отвращением кинул бы нашу книгу под стол, если б мы стали передавать мельчайшие подробности ужасной сцены! Леди Б*** была в большой, квадратной комнате. По стенам, на грязной соломе, в страшном беспорядке лежали мужчины и женщины, молодые и старые, все оборванцы самой отталкивающей наружности. Мужчин было меньше и вид их казалось менее отвратителен, может быть и потому, что падение женщины ужаснее унижения мужчины.

И все это шумело, кричало, бранилось, сыпало проклятиями. В одном углу комнаты стояло около полдюжины железных печей, которые топились, наполняя воздух парами каменного угля, к которым примешивались еще запах мяса, жарившегося на углях, испарения пива, портера, рома, джина, табачный дым… И ни одного окна для освежения воздуха, еще более зараженного нечестивым дыханием более сотни этих дурных созданий! Только одно отверстие вверху проливало свет на эту грязную картину.

При появлении леди Б*** и старухи в комнате поднялся страшный шум. Несколько женщин, еле прикрытых лохмотьями, затолпились вокруг них и сальными пальцами трогали ее чудное, шелковое платье. Дети дергали ценную шаль.

— Тихо! — крикнула спутница. — Тихо, или я покажу вам, как…

Толпа грубым смехом отвечала на угрозы старухи. Леди Б*** готова была упасть в обморок, она ничего не видела и не слышала. Толпа кинулась к ней, но в тот же момент ужасный рев произвел на них волшебное действие.

— Тише, помойные ямы! Тише, милые друзья мои! — кричал громовой голос, подобно звукам огромного органа, наполнявший всю комнату. — Черт бы вас побрал! Если сейчас же вы не уйметесь, то сегодня не будет вам джину!

Подобно испуганным псам, мужчины и женщины заняли опять свои места. Леди Б*** была невольно испугана необыкновенным голосом, не походившим вовсе на голос человека. Она обратилась в ту сторону, откуда выходили звуки, и заметила отверстие акустической трубы.

— Что, не говорила ли я вам? — закричала худощавая старушонка. — Замолчали, чертовы дети! — Потом она подошла к отверстию акустической трубы и, привстав, закричала в нее:

— Слу-ша-а-ай!

— Слушаю! — отвечал тот же голос.

— Графиня К*** просит повидаться для переговоров с одним из джентльменов, но лишь с одним. Я привела с собою богатую леди и милорды не имеют нужды показываться!

— Хорошо! — отвечал голос.

Через несколько минут, возле самой трубы образовалась дверь. Леди Б*** пошла за старухой в открывшийся темный коридор и, пройдя через три дубовые двери, окованные железом, очутилась в опрятной, светлой комнате.

— Я думала, что приходит уже мой конец! — сказала леди, вздыхая свободнее и сжимая руки. — О! Как ужасно все это!

— Да, правда, — прервала старушка, — местечко не совсем приятное. Это наше чистилище, но успокойтесь, миледи, мы воротимся другим путем. Теперь же потрудитесь следовать за мной.

Миновав светлую, красивую галерею, леди Б*** вступила в обширный зал, меблированный с некоторой роскошью. В середине его стоял стол, покрытый ковром вместо сукна. На кем лежали книги и бумаги. Кругом стола в строгом порядке стояли красивые и удобные кресла.

За столом восседал мужчина в синем сюртуке и лосиных брюках — почтенный капитан Педди О’Крен.

— Здорово, Мадлен, — сказал он старухе. — Здравствуй, самка фигляра, милая подруга моя.

— Фу! — воскликнула старушка, оскорбленная бессовестным приемом капитана. Вы, друг мой, не умеете обращаться с дамами!

— Лжешь, лжешь, лукавая кошка, голубка моя, — прервал ее капитан и, обращаясь к леди, продолжал:

— Потрудитесь сесть, сударыня… черт меня возьми, если я недостойным образом уважаю прекрасный пол… Не обращайте внимание на эту ведьму, она лучшая приятельница моя. Прошу присесть, миледи! Садись и ты, лукавая плясунья, и поговорим о делах. Что вам угодно?

— Мистер О’Крен, — с презрением ответила старуха, как бы желая отомстить ему за его грубости, — вы знаете, что нам угодно. Делайте ваше дело и не забывайте с кем говорите!

— Не про себя ли ты уже говоришь, Мадлен! — вскричал капитан с удивлением.

— Потрудитесь объясниться сами, сеньора, — холодно и с досадой сказала старуха, — я не буду разговаривать с этим наглым грубияном.

— Грубияном! Что ты! Да я тебе сейчас докажу, что умею обходиться с дамами высшего круга… Сударыня, побеседуемте по-приятельски… Вы пожаловали сюда за пустой вещичкой — перстнем.

— Экая пустая вещичка в полмиллиона!

— С тобою не говорят, проклятая трескушка! Итак, вы пожаловали за кольцом, которое у вас взяли на подержание в Ковент-Гарденском театре. Кольцо это у меня в кармане. Если я вру, то пусть черт вертит меня на том свете, как кубарь!

— Вот выкуп за него, — прервала его леди Б***, подавая шкатулку. — Здесь ровно 20000 фунтов, сэр!

— Слышишь, Мадлен, миледи назвала меня сэром! Вот это доказывает, что я умею обращаться с дамами! Так вы сказали, миледи, что в этом ларце 20000 фунтов! Это чертовски лестно! И, надев на свой длинный, узкий нос очки, капитан начал считать.

— Двадцать тысяч, — проворчал он наконец, — все сполна! Миледи, вот ваш перстень!

— Погодите, — воскликнула старуха, — и вырвала перстень из руки Педди, — я сама хочу отдать его сеньоре.

— Что вы делаете? — с волнением сказала леди Б***.

— Пожалуйста, не извольте беспокоиться, многоуважаемая сеньора, я отдам вам ваш перстень, когда буду прощаться с вами.

— Это уже до меня не касается, равнодушно сказал капитан, делитесь между собой, как вам угодно. До свидания миледи. Прощай, Мадлен, коварная кошка!

Не говоря ни слова, старушонка взяла леди Б*** за руку, вышла с ней в сени и тут остановилась.

— Позвольте, eccelenza, пришпилить к вашей шляпке вуаль. Это маленькая, но необходимая предосторожность.

— Делайте, что хотите, только выведите меня поскорее отсюда.

Старуха вынула вуаль на подкладке из шелковой материи и пришпилила его к шляпке леди Б***. Они сошли с лестницы и через несколько минут леди, следуя за старухой, очутилась в карете, которая привезла их сюда. Старуха отшпилила вуаль и спустила занавески у окон.

Прошел добрый час, во время которого старуха трещала что есть мочи, леди же Б*** не слушала, будучи погружена в другие мысли. Когда карета остановилась, старуха подняла шторы и сказала:

— Сеньора, вы у подъезда вашего дома. А вот и ваше кольцо!

Леди Б*** вдруг опомнилась, живо схватила драгоценную вещь и, без помощи лакея, подававшего ей руку, взбежала по ступенькам лестницы.

— Addio, signora, addio! — кричала ей графиня К***.

Карета быстро уехала и через несколько минут стояла на Вимпольской улице, перед домом N 9.

— Велите сию минуту заложить мне карету, — сказала старуха лакею, вышедшему из дома, чтобы высадить ее. — Где племянница?

— Княжна в своей спальне, с одним молодым человеком.

— А-а!..

Глава тридцать третья
ТЕМНАЯ КОМНАТА

Старуха или графиня де К***, или герцогиня де Жевре, или Мадлен, как звал ее Педди, быстро взбежала по лестнице к комнатам княжны де Лонгвилль, но, вместо того, чтобы дойти до верху, она свернула на повороте лестницы в потаенный ход, в конце которого была темная каморка с замазанным черной краскою окном, выходившим в спальню княжны де Лонгвилль. В краске было процарапано несколько отверстий. Старуха приложила глаз к одному из них и увидела Бриана Ленчестера и Сюзанну, сидящих на диване.

— Прекрасно! — проворчала она, потирая руки.

— Тише! — произнес чей-то голос в темноте.

— Вы уже здесь, милорд! Ну, что поделывают наши голубочки?

— Молчат, вздыхают и смотрят друг на друга.

— Умное препровождение времени, — возразила старуха, улыбаясь.

Действительно Бриан и Сюзанна уже долго сидели вместе, но едва сказали несколько слов. Бриан был задумчив, как бы боясь начинавшейся любви. Сюзанна — счастлива и доверчива, она позабыла все свои мучения и всем сердцем отдалась блаженной минуте.

— Ведь вы видели мой вчерашний поступок, — выговорил, наконец, Бриан, — вы прочли меня насквозь и все еще любите меня!

— Будь вы монарх или нищий, честный человек или преступник, я не перестану любить вас, — отвечала Сюзанна, — а без вашей любви я умру!

— Я люблю вас! О, я всем сердцем люблю вас! — воскликнул Бриан с пылом, противоречащим его всегдашней холодности. — Я желал бы не любить вас, я ведь беден. Я вступил в борьбу, исход которой ни в каком случае не будет благополучен для меня. Я несчастен!

— Бриан, вы честны, у вас благородная душа!

— Мы будем несчастливы, Сюзанна, и я буду причиной. Эта мысль убивает меня! Послушайте, княжна, вы знаете жизнь мою, видите, с каким оружием нападаю я на злейшего врага, на родного брата. Теперь я открою вам тайну, единственную покуда тайну мою.

Старая француженка и милорд внимательно прислушивались.

— Я обеднел, — продолжал Бриан, — до такой степени, что средства мои равны средствам нищего.

— Но ведь я не бедна, — робко прервала его Сюзанна.

Ленчестер сжал ее руку и продолжал:

— Я беден, но живу, как следует жить молодому человеку, хотя мне давно уже перестали верить в долг. Вам одной открою я тайну моего существования. Каждый месяц неизвестный покровитель присылает мне сто фунтов… Как милостыню! И, странно, я получил в первый раз эти деньги в тот момент, когда прожил последнее и не знал, что мне делать?

Последние слова были произнесены Брианом тихо и с оттенком грусти.

— Бриан, — сказала Сюзанна с умоляющим взором, — не грустите! О Боже! Если бы жизнью моей могла я возвратить вам счастье, страдания не были бы более известны вам! — Она взяла руки Ленчестера и судорожно прижала их к груди. — Увы, — продолжала она, — чем утешу я вас? Я отдам вам всю любовь мою, и лишь одну частицу сердца той щедрой руке, которая…

— Молчите во имя Бога! — прервал ее Ленчестер, нахмурившись. — Я выдал вам тайну… не говорите о ней даже мне! Разве неведомо вам, в каком положении находится дворянин, когда ему подают милостыню?!

— Простите меня, — кротко ответила Сюзанна, опустив глаза. — Я нанесла вам оскорбление, но вы улыбаетесь… О, благодарю! Тысячу раз благодарю!..

— Вы видите, — произнес Бриан. — Мы не будем счастливы!

— Нет! Послушайте! — воскликнула вдруг Сюзанна с радостью. — Вы не будете более терпеть нужду! Я сильна… О Бриан, впервые счастлива я от своего богатства… Вы открылись мне!.. Я хочу сообщить вам также и мою тайну!..

— Тиррель, надо воспрепятствовать ей! — сказала француженка своему другу.

— Бегите скорее, Мадлен, бегите! — задыхающимся шепотом произнес Тиррель. — Она не должна выдавать… — И в тот же момент он выхватывает из-под себя стул и сильно ударяет им об пол.

Сюзанна, спутавшись непонятного шума, поднялась вместе с Брианом.

— Что это значит? — подозрительно спросил Ленчестер.

Герцогиня де Жевре, вошедшая в комнату, помешала ей ответить.

— Дорогая племянница! — сказала она, поклонившись Бриану. — Карета ждет нас у подъезда.

Сюзанна кинула печальный взгляд на Ленчестера, который тут же распрощался и вышел.

— Вам известно, ma chere belle, — сказала старуха по уходе Бриана, — чего от вас требуют? Надо молчать до времени, молчать непременно, в противном случае вы лишитесь ваших покровителей, и сам сэр Бриан Ленчестер…

— Зачем примешиваете вы его? — гордо прервала ее Сюзанна.

— Не сердитесь, пожалуйста, душа моя… Я хочу лишь сказать, что сам сэр Бриан лишится своих ста фунтов.

— Как! — бледнея, воскликнула Сюзанна. Вам известно?

— О, мне все известно! — полушутливо, полусерьезно отвечала старуха и, набросив шаль на плечи Сюзанны, сошла с ней по лестнице.

— На Кэстль-Стрит, — крикнула герцогиня, садясь в карету.

На Кэстль-Стрит жил Франк Персеваль.

Глава тридцать четвертая
ИЗМЕНА

Лорд Тревор получил анонимное письмо, сильно расстроившее его. ‘Бедная Мери! — говорил он сам себе, гуляя по тенистым аллеям своего маленького садика — от Франка я не мог ожидать ничего такого! Впрочем, разве возможно поверить анонимному письму? Нет, нельзя, положительно нельзя!’ Однако он все же перечитал письмо. — ‘Я видел, — продолжал он говорить про себя, что Франк третьего дня был задумчив, рассеян. Бедная Мери! Э! Чушь! Кто говорит правду, тот не надевает маски, а кто не подписывает письма, тот клеветник!’

Леди Кемпбел подошла к своему брату.

— Джеймс, я хочу сказать вам два слова, — начала она.

— Что вы желаете? — спросил лорд Тревор с нетерпением.

— Бракосочетание Мери…

— Оставьте меня в покое! — вскричал лорд. — И не напоминайте мне об этом негодяе Франке, его поступок непростителен! Неприличен в высшей степени, миледи!

— Почему, милый брат?

— Почему? Прошу вас, не защищайте его! Я не хочу ничего слышать! Я задыхаюсь от оскорбления!

— Но, милорд…

— Не хочу ничего слышать!

— Но поймите, милый брат!

— Я не могу понять, как у вас хватает духу защищать Персеваля.

— Но я не защищаю его, милорд!

— Так это другое дело! Зачем же толкуете вы мне о свободе?

Леди Кемпбел никак не предполагала, что все примет такой удачный оборот.

— Милорд, — отвечала она с таинственностью, — это тайна!

— Не люблю я вообще тайн, миледи.

— Дурное поведение Франка, о котором вы говорите, должно быть наказано.

— Наказано? Полноте! Если пораскинуть умом немного, так бедный Франк не…

— Ах, милорд! Вы в одно и то же время защищаете и обвиняете Франка Персеваля. Я сама люблю и почитаю его…

— Глупости! Он не достоин ни того, ни другого!

— Да, да, — отвечала леди Кемпбел с улыбкой, — но, чтобы не терять драгоценное время, я объясню вам все дело в нескольких словах. Маркиз Рио-Санто просит руки вашей дочери, милорд.

— Слишком много требует! Я отказываю маркизу в руке моей дочери.

— Но вы не рассудили, милый брат…

— Нечего рассуждать!

— Но, по крайней мере…

— Глупости!

— Спросите вашу дочь!

— К чему! — нахмурился старик.

— Приличие требует этого! — отвечала леди Кемпбел. — К тому же, Бог весть…

— Я не могу понять вас, сударыня.

— Что бы вы сказали, если бы дочь ваша любила маркиза?

Лорд Тревор попятился назад. Жилы на лбу его раздулись, кулаки конвульсивно сжались.

— Дочь моя, миледи… — задыхающимся голосом повторил он, — Мери Тревор… Этого быть не может!

— А между тем это факт, милостивый государь!

— Вот что! Знаете ли… я вызову Рио-Санто на поединок. Знаете ли вы это?

Лорд Тревор был один из тех честных, бравых людей, для которых не сдержать данного слова считалось невозможным. Одно лишь в глазах его могло оправдать измену Мери — измена самого Франка. Но он уже не обвинял Франка. Из строгого прокурора он сделался его ревностнейшим защитником. Не желая продолжать разговор, он обругал сестру и расстался с ней.

Тем временем в спальне леди Кемпбел сидел Рио-Санто и ждал. Она рассказала ему все, как было.

— Итак, мне не остается более ничего, как удалиться отсюда навсегда, — с оттенком грусти произнес маркиз.

— Не теряйте надежды! Подождите немного.

— Подождать! — сказал маркиз с иронией. — Не могу, сударыня. Я люблю мисс Тревор чистою, искреннею любовью, но она не принимает ее.

— Не она, а отец ее! Он сознается в своем заблуждении. Подождите минутку, милорд! Умоляю вас именем Мери, которая любит вас.

— О, если бы так, — с глубоким вздохом произнес Рио-Санто.

Если бы вы знали это верно, то что бы вы сделали?

— Что бы я сделал, миледи! — с воодушевлением воскликнул маркиз. — Бог свидетель, что я жил бы лишь для счастья мисс Мери! Скажите, миледи, может ли мисс Тревор делить свою любовь?

— Что сказали вы, милорд?

— Франк Персеваль обманывает вашу племянницу, он влюблен в другую девушку дивной красоты…

— Да, маркиз, это правда, — сказала леди Кемпбел, — но…

— Я понял вас, миледи. Вы хотите сказать, какой мужчина не был влюблен в своей жизни? Я также… — Рио-Санто умолк и, грустно посмотрев на леди Кемпбел, продолжал: — Да, я также был влюблен, но как увидел мисс Тревор, мое сердце стало принадлежать лишь ей! Персеваль привез эту девушку сам из Франции, в то же время, когда я приехал в Лондон, чтобы обручиться с Мери.

— Так он привез ее из Франции!

— Да, вы, миледи, раз уже видели ее. Сэр Франк воротился третьего дня. Вчера, впервые в столице, появилась княжна де Лонгвилль!

— Ах, правда! — воскликнула леди Кемпбел. — Не та ли это дивная красотка, что вы показали нам вчера?

— Да, это она.

— О, Франк, Франк! Вот этого я никак не могла ожидать от него, но теперь уже поздно пенять, а надо делать дело. Именем моей племянницы, благодарю вас, милорд! Я сейчас же иду к брату, чтобы рассказать. Подождите минутку, милорд, я вполне уверена, что моя вторая просьба будет успешнее.

Лорд Джеймс все еще гулял по аллеям садика, когда слуга доложил ему, что его дочь мисс Мери желает переговорить с ним. Лорд Тревор застал дочь бледной, расстроенной. Она горько плакала, закрыв лицо ладонями. Леди Кемпбел суетилась, стараясь утешить ее.

— Видите, милорд, вот что наделал ваш Франк! — воскликнула она. — Он наглым образом обманывает Мери, он любит другую!

— Знаю, знаю, — равнодушно отвечал лорд, сминая письмо, которое все еще вертел в руках.

— Племянница моя не любит его более, — продолжала тетка.

— Кто это вам сказал? — спросила Мери, гордо подняв голову.

Слезы не текли более из глаз ее, раскрасневшихся от плача и блиставших лихорадочным огнем.

— Я не перестала любить его, — продолжала она, — я долго заблуждалась, со мною случилось несчастие, но теперь!

— Бедная! — с чувством сострадания сказала леди Кемпбел, — ведь это горячечный бред.

Лорд Тревор знаком руки заставил ее замолчать.

— Теперь хотят взвести на него низкую клевету! — продолжала Мери. — Говорят, будто он влюблен в другую женщину. О Боже мой! Как это ужасно! Взводить клевету на раненого, на умирающего человека!

— Раненого, умирающего? Что это такое! — удивленно спросил лорд Тревор.

— Франк Персеваль дрался на поединке, — запинаясь, смущенным голосом сказала леди Кемпбел.

— Мне хочется его видеть, отец! — продолжала Мери. — Свозите меня к нему. Я хочу уличить клеветников! О, мой Франк! Мой честный Франк!

Лорд Тревор вызвал слугу.

— Карету мне! — приказал он. — Поскорей! Успокойся, Мери, я сам поеду навестить Персеваля.

— Я с вами также!

— Ты? — Лорд посмотрел на сестру. — Здесь что-то кроется… — пробормотал он сквозь зубы. — Оденься, Мери, мы поедем вместе.

Мери с благодарностью поцеловала отцовскую руку.

Леди Кемпбел пробормотала что-то о приличии и, воротившись к Рио-Санто, рассказала ему вторичное поражение. Но маркиз был совершенно спокоен.

— Я подожду здесь лорда Тревора. Когда он вернется, мы увидим, кто победил, — сказал он с коварной улыбкой.

Глава тридцать пятая
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Экипаж лорда Тревора подъезжал к Додлей-Гоузу, у которого уже стояла карета княжны де Лонгвилль.

— Идите, идите! — говорила герцогиня де Жевре племяннице, увидав карету Тревора, Идите по этой лестнице. Там наверху вы постучите, вам отопрет человек, который укажет вам дальнейший ход действия.

Сюзанна беспрекословно повиновалась. Герцогиня уехала. В ту же минуту подъехала карета лорда Тревора. Мери заметила Сюзанну и крепко прижалась к отцу.

— Отец! — задыхаясь, проговорила она. Кто эта, женщина?

— Какая?

Мери показала на Сюзанну, всходившую по лестнице.

— Ах, дьявол! — заворчал лорд. — Ты хочешь знать, кто эта женщина? Я ее не знаю.

— А я знаю! — тихо произнесла Мери, бледнея и дрожа всем телом.

Отец раскаивался, что согласился взять ее.

— Подожди тревожиться! — сказал он, стараясь казаться спокойным.

Потом прибавил:

— О, Франк, изверг, варвар!

— Я не тревожусь, отец, — отвечала Мери, — ничуть, но карета стала — выходите!

— Милая дочь! — возразил отец твердо, но с лаской.

— Я поступил опрометчиво, мне не надо было брать тебя с собою. Побудь здесь, Мери, я пойду к Франку один.

— Я всегда повиновалась вам, мой отец, — отвечала Мери, — но теперь, именем Бога, прошу вас, исполните мою просьбу! Обещайте передать мне… Она на минуту замолчала. — Обещайте передать мне все по чистой правде!

— Обещаю, — ответил лорд.

— Дайте честное слово!

— Даю!

Глава тридцать шестая
ТОРЖЕСТВО РИО-САНТО

У постели Франка Персеваля сидел бедный слепой, Эдмонд Маккензи. Стефан, не покидавший одра больного, воспользовался услугой доброго сэра Эдмонда и ушел, чтобы повидаться со своей матерью.

Франк был в забытьи. Старик Джек работал в сенях и, услыхав стук в дверь, пошел отворять!

— Здесь живет сэр Франк Персеваль? — спросила Сюзанна.

— Его нельзя видеть, сударыня, — отвечал Джек.

— Да, он болен, — возразила Сюзанна, с неохотою повторяя заученную фразу. — Я знаю это и пришла по просьбе Мак-Наба. Он догадался, что поступил необдуманно, поручив больного человека слепцу.

— Какая добрая душа у мистера Стефана! — произнес старый Джек. — Извините, мисс, вы верно одна из сестер мистера Стефана. Или, может быть, вы дочка сэра Энджуса Мак-Ферлэна. Потрудитесь пожаловать, сударыня, и да благословит вас Господь за участие, принимаемое вами в болезни моего господина!

Сюзанна спешно вошла в дом и встретила слепого Тирреля. Хотя она впервые видела его днем, она тотчас же узнала его. Неподвижный взгляд его упал на Сюзанну.

— Кто здесь? — тихо спросил он.

— Та, которую вы ждете, — отвечала Сюзанна.

— Дочь моя, — сказал он, беря ее за руку, — сделай то, что я тебе прикажу или ты погибла навеки!

— Постоянные угрозы! — воскликнула Сюзанна.

— Угрозы идут теперь к месту, ибо ты счастлива, — возразил слепой с добродушной улыбкой. — Теперь незачем тебе бросаться в Темзу… Кстати, ты поступила сегодня опрометчиво, ты чуть не погубила себя и Ленчестера.

— Что?! — воскликнула Сюзанна с ужасом. — И вы знаете это?

— Мне все известно! Берегись же и будь осмотрительнее. Тише!

У входа постучали. Тиррель толкнул Сюзанну к постели.

— Сейчас сюда придет мужчина, — тихо сказал он ей. — Как только он появится на пороге, ты сделаешь, что тебе приказано.

Лорд Тревор вошел и, увидав Сюзанну, остановился, как пораженный громом!

— Делай, что приказано! — шепнул Тиррель.

Сюзанна страшно побледнела и не двигалась.

— Делай же или Ленчестер будет навсегда потерян для тебя.

Слезы полились из глаз Сюзанны. Она наклонилась и поцеловала лоб Персеваля.

Жалобно застонал лорд Джеймс.

— Кто здесь? — спросил слепой.

Ответа не было. Лорд Тревор опрометью кинулся вон.

— Теперь свободна, можешь идти, — шепнул Тиррель Сюзанне. — Благодарю тебя.

Сюзанна ушла.

Поцелуй ее пробудил Франка. Ему, как бы в бреду, предстало строгое лицо лорда Тревора и прелестное личико девушки. Но когда он совсем пришел в сознание, то увидел у своей головы доброго сэра Эдмонда.

— Что это такое? — произнес он тихим голосом. — Мне казалось, что сюда приходил Тревор и какая-то молоденькая девушка. Только не моя Мери.

— Милый Франк, — ответил Эдмонд Маккензи, — я слышал сам чьи-то шаги по комнате, но ведь вам известно, что я лишен зрения.

— Позовите, пожалуйста, Джека, сэр! — прервал его Персеваль.

Старый слуга вошел.

— Кто был здесь? — с беспокойством спросил Франк.

— Разве вы не узнали его? А я думал, чтобы это могло статься с лордом Тревором, что он пошел отсюда такой злой!

— Лорд Тревор? — перебил его Франк.

— Так точно, сударь. Он сейчас ушел, сказав, что нога его не переступит более этот порог.

— Что ты? — с беспокойством спросил Франк.

— Да и молоденькая барышня-то ушла не совсем довольная.

— Какая барышня? Про кого говоришь ты?

— Про кузину мистера Стефана.

— А! — успокоился Франк Персеваль.

— А вот и сам мистер Стефан.

Стефан вошел в комнату. Его кузины были дома. Они не выходили со двора.

— Боже мой! — произнес Франк. — Что же это такое. Сюда приходила девушка, лорд Тревор видел ее… и сказал… Он не мог говорить дальше и в бесчувствии опустился на подушки.

— Кто же была эта женщина? — ворчал старый Джек, — сэр Эдмонд… О, Боже, ведь он не видит!

Стефан терялся в предположениях. Что это за женщина? Кем послана? Не второй ли это акт трагедии, разыгрываемой доктором Муре и помощником его Раулеем?

— Сэр Маккензи, — наконец, сказал он. — Франк пришел в себя. Простите, мне нужно переговорить с ним один на один.

— Я уйду, мистер Мак-Наб, — отвечал слепец. — Я хотел услужить вам, — сказал он так искренне грустно, что тронул душу Стефану до слез, — но сегодня, как почти всегда, мое присутствие более принесло вреда, чем пользы. Да оградит вас Бог от подобного бедствия, мистер Мак-Наб?

Стефан молча сжал его руку. Старый Джек вывел сэра Эдмонда и нанял ему фиакр.

Глава тридцать седьмая
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

Когда Франк пришел в чувство, по сторонам его кровати находились Стефан и леди Офелия.

— Друг мой, — сказал Стефан, щупая его пульс, — вы еще очень слабы, и я, как доктор, не позволил бы вам разговаривать о таких вещах, которые могут произвести на вас сильное впечатление. Но здесь идет речь о счастьи или несчастьи всей вашей жизни: доктор должен дать место другу. Слушайте же, вы сделались предметом ужасного заговора.

— Да, вспоминаю, жалобным тоном произнес Франк. — Следовательно это был только один сон?

— Нет, — возразил Стефан. — То, что вы видели, происходило в действительности. Теперь меж вами и леди Тревор лежит пропасть.

— Отец ее… Моя последняя надежда! — проговорил Персеваль.

— Крепитесь друг. Разве из слов моих не можете вы понять, что у меня есть еще шанс помочь вам? Графиня Дерби здесь, она вам обо всем расскажет…

— Нет, сэр, нет! — воскликнула леди Офелия. — Нет, не могу, эта тайна принадлежит не мне. Умоляю вас, позвольте мне уйти.

Стефан с выражением упрека посмотрел на нее.

— Неужели вы пришли сюда затем, чтобы любоваться мучениями Франка, — сказал он с иронией.

Упрек этот возымел действие. Графиня села к постели Франка и сказала доктору:

— Сэр, мне хочется переговорить с Франком Персевалем. Прошу вас, оставьте нас наедине.

Стефан дал принять больному лекарства и вышел, поклонившись графине. Леди Офелия до мельчайших подробностей рассказала историю, в которой часто упоминалось имя маркиза Рио-Санто.

Франк слушал с большим вниманием. Казалось, это возвращало ему силы.

— И этот зверь просит руку Мери! — вскричал он, когда графиня кончила свой рассказ.

Офелия взяла его за руку. Из глаз ее текли слезы.

— Франк, — тихо сказала она, — вы властны теперь над маркизом, не употребляйте же власть во вред ему. Не забывайте вашего обещания и, что он любим мною.

Последние слова были произнесены графиней с усилием. Щеки ее покрылись ярким румянцем и, не дожидаясь ответа, она встала и вышла.

— Стефан, — воскликнул Франк, — скорее чернил, лист бумаги! Позовите Джека. Еще не все пропало! Хочу испытать последнее!

Джек тотчас же принес чернила, перо и бумагу.

— Вы продиктуете мне, Франк? — спросил Стефан.

— Нет, друг мой, — вскричал Франк, горячясь все более, — я хочу испытать судьбу, это последняя надежда для меня, если и это не удастся, я пропал!

Когда Франк кончил писать, то отдал письмо Джеку и сказал:

— В собственные руки лорда Тревора! Понимаешь?

— Понимаю, сэр!

— Будь, что будет. Пробейся силой, если не пустят!

— Я не ворочусь прежде, чем сам отдам это письмо лорду, — ответил Джек и вышел.

Глава тридцать восьмая
ПИСЬМО

Лорд в страшном гневе воротился к экипажу. Он не хотел сначала ничего говорить, но Мери напомнила ему о данном обещании и честном слове.

— Да, я видел, видел своими глазами! — в исступлении кричал лорд. — Франк подло изменил тебе, дочь моя!

Мери была уже приготовлена, но, несмотря на это, слова отца пронзили ее в самое сердце. Она упала в подушки кареты и не сказала ни слова. Лишь изредка из груди ее вырывался глубокий вздох.

В гостиной их ждали леди Кемпбел и маркиз.

— Милорд, — сказал лорд Тревор, обращаясь к Рио-Санто, — я отказал вам в руке моей дочери этим утром, ибо она была еще прежде обещана другому. Но этот другой, которого, откровенно сказать, я люблю более вас, маркиз, изменил моей дочери и своему обещанию. Следовательно… лорд Джеймс Тревор остановился.

— Не правду ли я вам говорила, маркиз? — воскликнула леди Кемпбел. Мой брат старый служака, выражения которого подчас бывают очень странны, но вы видите, наконец, что он дает согласие.

— Нет еще, подождите! Дочь моя свободна, я позволяю ей самой выбрать себе супруга. Да будет благословение Божие над нею!

Мери молча сидела возле тетки.

— Так как же душа моя? — спросила тетка.

Мери поглядела на нее. Невольная дрожь пробежала по всему телу девушки и она заплакала.

— О, — воскликнула она, — как велика была любовь моя! Тетя, — прибавила она, опуская голову на руки леди Кемпбел, — уверьте меня что я разлюбила его!

Смущение леди Кемпбел было слишком ясно. Лицо Рио-Санто омрачилось.

— Мери, — тихо сказал он, наклоняясь к молодой девушке, — неужто я впадал в заблуждение? Вы не любите меня?!

Мисс Тревор поднялась и дала ему руку. Рио-Санто схватил ее и со всем пылом страсти прижал к своим губам.

Прошедшее потеряно для меня, с усилием сказала она, я хочу любить лишь вас, милорд. Я желаю!

— Слава тебе, Господи! Наконец! — радостно целуя племянницу, воскликнула леди Кемпбел.

Лорд Тревор взял руку Мери и соединил ее с рукою маркиза.

— Мэри согласна, милорд. С этой минуты рука ее принадлежит вам!

В смежной зале послышался шум. Слуги лорда не впускали в зал человека, рвавшегося туда насильно.

— Дай мне письмо, — говорил лакей, — я отдам его милорду.

— Я сам хочу отдать! — решительным голосом отвечал кто-то.

Дверь отворилась и старый Джек, расталкивая слуг, ворвался в зал. Он еле переводил дух.

Лорд Тревор тотчас же узнал его и повернулся к нему спиною.

— Вот письмо вам, милорд, — сказал старый слуга, — от моего господина.

— Но заметив, что лорд не хочет даже удостоить его взглядом, продолжал:

— Возьмите же, милорд, во имя Бога прошу вас! Господин мой при смерти!

— Знать не хочу твоего господина, так и скажи ему! — ответил Тревор со строгостью.

Рио-Санто заметно побледнел, увидав старого слугу, но слова лорда Джеймса успокоили его.

— Сжальтесь, милорд! — умоляющим голосом, еще раз сказал слуга.

Лорд Тревор схватил письмо и разорвал в клочки. Замешательство Джека длилось недолго. Поглядев на лорда с упреком, он медленно и с грустью произнес:

— А это была его последняя надежда! Теперь ему остается умереть!

Глава тридцать девятая
ШОТЛАНДЕЦ

С самого утра по Корнгильской площади прохаживался человек в костюме шотландских горных племен. Это был, вероятно, какой-нибудь несчастный, недавно приехавший в Лондон и блуждающий в лабиринте громадной столицы. Он был, видимо, сильно озабочен и, время от времени, с нетерпением топал ногою, не сводя глаз с дома мистрисс Мак-Наб.

Около трех часов мистер Стефан, оставив при страждущем услужливого сэра Эдмонда, пошел навестить мать. Шотландец, увидав его, тотчас же свернул на Финчлендскую улицу.

— Только этого недоставало! — в сердцах проворчал он. — Теперь еще этот сосуля воротился! Вот тебе на! Уже скоро смеркнется, а я ни черта не сделал!

Таким образом прошел час. Дверь белого домика снова отворилась и Стефан с матерью появился на пороге.

Глаза шотландца радостно заблестели, он с удовольствием потирал руки. Когда Стефан с матерью скрылись из виду, шотландец подошел к двери и постучал.

— Что тебе? — спросила горничная, отпирая дверь.

— Я послан от моего господина с поклоном к барышням, — отвечал шотландец с твердостью.

— От какого господина?

— От какого! — повторил он. — Знамо от какого! Наш лорд Энджус Мак-Ферлэн, помещик Крьювского замка!

Девушки, слыша последние слова шотландца, выскочили на лестницу. Ему это только и нужно было. Зверская радость на минуту осветила его лицо. Вы, читатель, несмотря на странный костюм этого человека, вероятно узнали в нём Боба Лантерна?

— Папаша! — воскликнула Клара, — посланный от папаши! Бетси, веди его к нам!

— Ах, Господи! — радостно произнес Боб, оставаясь один с девушками. — Как вы, сударыни, похорошели! Какие вы большие-то стали! Моя добрая Эффи совсем не узнала бы вас, хоть и выкормила вас обеих!

— Эффи! — отвечала Анна. — Кормилица наша! Разве ты ее муж, мызник Дункан Аид?

— Муж нашей Эффи! — воскликнула Клара.

— Понятно, сударыни, — наивно отвечал Боб, — вы, верно, еще не позабыли мою Эффи, ее песни? Помните рыбацкую песню?

— Еще бы не помнить! — сказала Анна. — О, мы ясно помним нашу дорогую Шотландию!

— Но ты совсем изменился, Дункан! — с удивлением сказала Клара.

Боб вытер слезы.

— Ах, как я счастлив, что вижу вас! — глубоко вздыхая, сказал он. — Как будет рада моя старая жена!

— А как поживает твоя дочка, Эльсбэт?

— Эльсбэт?! — горестно проговорил Боб. — Бедная! Скоро будет с полгода, как она лежит в могиле.

Он опять вытер слезы и продолжал:

— Но я пришел к вам не попусту! Ваш батюшка ждет вас.

— Батюшка! — прервала его Клара. — Как, разве он тоже приехал? Где же он? Увидим ли мы его?

— Когда вам только угодно будет. Только… — Боб с осторожностью огляделся, — одни ли мы?

— Что за осторожность! К чему это, — с удивлением спросила Клара.

— Вот что, сударыньки, ваш папенька не любит, чтобы его долго расспрашивали. Он сказал мне только: остерегайся! Я и остерегаюсь. Больше ничего. — Боб, говоря это, сделал наивную физиономию.

— Так где же папаша? — разом спросили обе девушки.

Боб еще раз оглянулся вокруг и, подойдя поближе, шепнул им:

— Он в Лондоне. Дела заставили его жить инкогнито, он ожидает вас! Но тише! Дело идет о свободе, даже о его жизни!

Девушки невольно ахнули.

— Ради Бога, успокойтесь. Минут через десять я пришлю коляску… Будьте же готовы.

— Его жизнь в опасности, — проговорила Клара.

— Это ведь только предположение, но я знаю, что дела нашего лорда не в порядке! Однако до свидания, молодые барышни! Вы сами порасспросите вашего батюшку! Во всяком случае, через десять минут коляска будет у подъезда, только никому ничего не надо говорить. Никому!

Боб приложил палец ко рту. Потом лицо его прояснилось и он, поклонившись молодым девушкам, вышел.

Анна и Клара молча смотрели друг на друга.

— Какая перемена в нем! — заметила, наконец Клара.

— Но ведь мы так давно не видели его, — отвечала Анна.

— Он был гораздо выше и не толст.

— Дункан показался тебе ниже, потому что он пополнел, — ответила опять Анна. — Ах, как мы счастливы, мы увидим папу!

— Да, это правда, но тогда у Дункана не было такого странного выражения глаз.

— Ax, бедная Эльсбэт! — вздыхая, воскликнула Анна. — Как не хочется умирать в такую пору жизни!

— Да, бедная Эльсбэт! — машинально проговорила за ней Клара. — Но верно ли, что этот человек точно Дункан Лид?

Анна улыбнулась.

— Скорее, сестрица, — сказала она, — нас верно уже ждет коляска.

Клара не двигалась с места. Анна приблизилась и прижалась к ней.

— Клара, — с нежностью произнесла она, — нас ждет папаша, а разве ты позабыла, что вчера обещала мне сказать ему кое о чем?

— Я всегда предусмотрительна, — сказала Клара, целуя сестру, но теперь я вижу свою ошибку. Добрый старый Дункан от души бы посмеялся, если бы узнал, за кого я его приняла.

— За кого же, сестра?

— Ах, вздор! — отвечала ей Клара с веселым видом.

— Одевайся же поскорее, Анна, мы потолкуем с папой о Стефане, не так ли? Ты будешь очень счастлива. Стефан будет любить тебя, у тебя такое доброе сердце, сестра! С того времени, как последняя надежда пропала для меня, я молю Бога только о тебе.

Клара умолкла. Улыбка сбежала с лица Анны, она грустно взглянула на сестру.

— Надежда покинула тебя! — повторила она. — Ты не хочешь откровенно признаться мне.

— Не хочу быть откровенной? — воскликнула Клара.

— Мне нет причин сторониться тебя. Только тот, кто любит, может иметь тайны, а я не люблю никого.

Молодые девушки оделись. Клара взяла охотничьи перчатки, а Анна — шитый кисет для отца, и потом, незамеченные никем, они вышли из дома.

Глава сороковая
ПЕЧАЛЬНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ

Спустя полчаса коляска, в которой сидели молодые девушки, подвезла их к меблированным комнатам мистера Груффа, с которым читатель уже знаком.

Мистер и мистрисс Груфф были несомненно созданы один для другого, если принять во внимание, что закон противоположностей есть правитель мира. Мистер Груфф был низенький, краснощекий, толстый господин, с рыжими баками, всегда угрюмый и грубый. Мистрисс же Груфф была высокая, желтая женщина, постоянно улыбавшаяся. Она ругалась лишь с супругом, а его лицо просветлялось лишь для жены.

Почтенная чета вышла встретить молодых девушек.

— Вы, кажется, дочки уважаемого лорд? — спросил хозяин. — Пожалуйте, сударыни, мы сейчас покажем вам его номер.

— Как счастлив отец, имеющий таких чудных дочерей, — с улыбкой воскликнула хозяйка. — Пожалуйте, пожалуйте, мисс, я сама проведу вас.

Сестры пошли за хозяйкой в большую комнату в первом этаже, пыльные окна которой смотрели на Темзу.

Посреди комнаты стоял большой стол, а на нем три прибора.

— Ваш батюшка только что ушел, — любезно сказала мистрисс Груфф. — У него так много дел! Но он скоро воротится!

— Ничего, мы подождем! — сказала Клара.

Анна с боязнью смотрела вокруг.

Мистрисс Груфф почтительно поклонилась и вышла. Сойдя вниз, она встретила мужа, разговаривавшего с Бобом Лантерном, Тот успел уже переменить свой костюм.

— Мистрисс, — сказал он входящей Груфф, — поручаю вам этих девушек, посмотрите за ними.

— Здесь присмотр одинаков за всеми! — грубо отрезал хозяин.

— Милый мой, — с лаской сказала жена, обращаясь к нему, — не говори так! А ваши пташки, мистер Боб, будут целы и невредимы. Пожалуйста не беспокойтесь! А вы захватили водицу с собой?

Боб передал хозяйке флакон, данный ему буркером Бишопом и с улыбкой сказал:

— Не больше трех капель, мистрисс, не больше и не меньше!

— Хорошо, хорошо, мистер Боб.

— Я подплыву на лодке к люку, — продолжал Лантерн, — смотрите же, мистер, спускайте потише. Я должен доставить товар в целости и невредимости, говоря словами мошенника Патерсона.

Анна и Клара, между тем, болтали. Сначала об отце, потом перешли на Стефана. Время проходило. Ветер завывал в трубе. Уличный шум, по временам, долетал до их слуха. То крики матросов, то гул экипажей прерывали общую тишину. Молодые девушки скучали.

Их номер был довольно велик. Большая постель с занавесками, дюжина другая стульев, сервированный стол и старое бюро — вот вся его меблировка.

Становилось темно.

— Клара, — тихо проговорила Анна, — ты ведь правду говорила, что человек тот вовсе не походил на нашего Дункана!

— А ты смеялась над моей мнительностью! — улыбаясь, сказала Клара.

— Я не знаю, но Дункан всегда глядел прямо, а не исподлобья. Выйдем отсюда, Клара!

— Но папа сейчас приедет, — отвечала Клара, — не тревожься, Анна!

— Мне страшно, Кларочка! Мне очень страшно!

В это время дверь отворилась и мистрисс Груфф вошла, неся большую миску супа. За ней шел ее толстый муж с лампою в одной руке и с кружкой эля — в другой.

— Вам вероятно скучно, сударыни, — с улыбкой сказала хозяйка. — И правда, уважаемый лорд что-то запоздал. Это очень странно.

— Странно! — повторил хозяин.

— Милый мой, — ласково сказала мистрисс Груфф, — поставь лампу и эль на стол и выйди.

Муж скоро исполнил приказание жены.

— Успокойтесь, барышни, — весело воскликнула хозяйка, — ваш папенька верно скоро будет, а вы закусите тем временем. Чай, проголодались, голубушки!

Клара отрицательно покачала головой.

— Так выпейте эля, мисс! — продолжала мистрисс Груфф, наливая стаканы. — Батюшка ваш очень уважает его, отведайте, мисс.

— Мы лучше дождемся папу! — ответила Клара с твердостью.

— Как вам заблагорассудится, — ответила хозяйка, широко улыбаясь. Но смею уверить вас, эль — прелесть что такое! — Мистрисс Груфф откланялась и удалилась, но за дверьми приложила глаз к замочному отверстию и стала наблюдать.

Страх и опасения Анны были несколько рассеяны ласкою хозяйки. Она совершенно успокоилась, но зато беспокойство перешло к Кларе. Она не верила лести хозяйки.

— Зачем так холодно обошлась ты с этой славной женщиной? — спросила ее Анна. — Она очень любезна и вежлива, я не дрожу более. Теперь я без боязни могу ожидать до полуночи таким образом.

— До полуночи! — с ужасом повторила Клара. — Помилуй Бог! Разве ты не заметила, какой странный взгляд у этой мистрисс?

— Странный? О нет, по мне она даже чересчур любезна…

— Улыбка ее продрала меня по коже, как мороз, — произнесла Клара чуть слышно.

— А на меня, напротив, эта улыбка произвела успокаивающее действие… но как бледно твое лицо? Ты беспокоишься? Что с тобою? Бедная Анна с трепетом нагнулась к сестре. — Я было совсем успокоилась, а ты снова напугала меня.

Клара взглянула на сестру и, с трудом улыбаясь, сказала:

— Папенька скоро будет.

— О да, наш папа! Наш добрый, любимый папа. Мы скоро увидимся с ним. Будем говорить с ним…

— О Стефан? — Яркий румянец покрыл щеки Анны.

— Твое счастье будет велико, Анна! — воскликнула Клара. Но что же это делает наш папа?

Последние слова были сказаны с большим беспокойством в голосе. Анна нагнулась к своей сестре. Клара же, заметив ее страх, взяла Анну за руки и, успокаивая, говорила:

— Ах, какая же ты трусиха? Я хотела только испробовать, как это подействует на тебя. Я не понимаю, какая опасность может грозить нам здесь? Как горячи твои руки!

— Да, я с удовольствием выпила бы стакан воды, — отвечала Анна, — но заметив налитый эль, она воскликнула: — Клара, выпьем по стакану эля за здоровье папы!.. — и сразу выпила полстакана.

За дверью послышался шорох.

— Чудный эль! — продолжала Анна, что же ты стоишь, Клара? Ведь это за здоровье дорогого папы!

Клара поднесла стакан ко рту. За дверью ясно раздались поспешно удалявшиеся шаги. Мистрисс Груфф опрометью кинулась вниз.

Глава сорок первая
НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ

— Обе выпили! Обе выпили! — вскричала хозяйка, дернув за руку своего мужа, который храпел перед камином.

— Что такое? Что произошло? — спросил, протирая заспанные глаза, мистер Груфф.

— Что произошло, негодный пустой мешок, что произошло? — передразнивала почтенная хозяйка своего супруга. Да вот что произошло: дочки лорда напились водочки мастера Боба.

— Напились, мой друг?

— Напились, и терпеливо будут поджидать своего папашу, который между тем охотится теперь себе где-нибудь в шотландских горах.

— Охотиться теперь уже поздно.

— Поздно не поздно, но штука-то в том, что в то время, как дочки ждут отца, его надо искать в двухстах милях от…

С шумом растворившаяся дверь прервала слова хозяйки. Мужчина, закутанный в шотландский плащ вошел в комнату.

Мистрисс Груфф опустилась на скамью.

— Лорд! — с ужасом прошептала она. — Сам дьявол принес его сюда!

Человек, который так неожиданно вошел в гостиницу, был, по-видимому, лет пятидесяти пяти. Бледное лицо его ясно носило на себе следы целого ряда неизлечимых страданий, жестоких мучений и борьбы диких, необузданных страстей.

Вид он имел озабоченный и печальный, но печаль его не принадлежала к числу тех, которые являются вследствие случайной неприятности и которые улетучивается при первом радостном луче, это была печаль постоянная, следствие продолжительных и беспрерывных горестей.

Большие, прекрасные его глаза лежали в глубоких впадинах, на лоб, покрытый морщинами, ниспадали редкие, серебристые волосы, рот, прекрасно очерченный, оканчивался по обеим сторонам глубокими морщинами верными знаками страданий, горестей и глубокого уныния.

В характере искусных лгунов — старание как можно ближе подходить к истине. Верный этому принципу Боб Лантерн завлек молодых девушек, несчастных сестер, именно в ту самую гостиницу, где имел обыкновение — во время своего приезда в Лондон — останавливаться Энджус Мак-Ферлэн. Неожиданное его появление поразило хозяйку гостиницы невыразимым страхом, а ее супруг бессмысленными глазами уставился на гостя и нервно теребил свои рыжие бакенбарды.

Мак-Ферлэн не заметил смущения своих хозяев, он поспешно сбросил с себя плащ и подошел к камину.

— Я устал, — сказал он, — приготовьте мою комнату.

— Вашу комнату! — повторил мистер Груфф. — Признаться, лорд Мак-Ферлэн, сегодня я не ожидал вашу милость, право, не ожидал!

— А что? Разве комната моя занята?

— Занята? Благодарение Богу, в нашей гостинице не одна только комната. Комната вашей милости…

— Друг мой, не болтай! — оборвала его супруга, которая тем временем успела прийти в себя и уже улыбалась. — Ах, какой сюрприз вы нам сделали. Как ваше здоровье? Какие новости?

— Я нездоров, — холодно отвечал гость, — и не имею никаких новостей. Приготовьте же поскорее мою комнату!

— Извольте видеть, — отвечала хозяйка, — мы имеем маленький промысел, и комната ваша завалена теперь тюками.

— Уберите их! — перебил нетерпеливо Мак-Ферлэн.

— В нашей гостинице имеются и другие комнаты, — сердито проворчал хозяин.

— Друг мой, — сказала жена, — я уже просила тебя, чтобы ты помолчал. Кажется, его милость имеет полное право выбирать для себя ту комнату, которая ему нравится. Подождите немножко, лорд Мак-Ферлэн. Через какие-нибудь полчаса все будет готово. Не прикажите ли подать вам пока покушать?

— Я буду ужинать в своей комнате, — отвечал лорд.

— Постарайтесь поскорее очистить ее!

— Весь дом наш к вашим услугам, сэр, — возразила с непоколебимой любезностью хозяйка. — Сию минуту все будет готово!

Проходя мимо мужа, она шепнула ему: ‘Займи его здесь, а когда услышишь мой кашель, приходи наверх’.

Хозяйка вышла из комнаты. Энджус Мак-Ферлэн опустился на табурет против камина.

— Сегодня чертовски холодно, — заговорил мистер Груфф, который помнил приказание жены занять постояльца. — Чертовски холодно! Ваша милость, может быть, на это возразите, что теперь такое уж время. Конечно, это совершенная правда, но ведь нужно и то сказать, что и холод холоду рознь. Гм… Иногда ведь и зимами бывает тепло, даже, можно сказать, очень тепло… Не прикажете ли табачку, мистер Мак-Ферлэн?

Он протянул лорду руку с табакеркой и тут только заметил, что тот совсем не слушал его. Мак-Ферлэн сидел, сложив руки на коленях. Голова его опустилась на грудь, глаза были неподвижно устремлены на густой дым, подымавшийся от каменного угля и вылетавший в трубу. На его лице теперь было еще более мрачное выражение, брови нахмурились, грудь тяжело подымалась.

— Мак-Наб! Мак-Наб! — проговорил он, наконец, задыхающимся голосом. Бедный мой брат! Судьба решила: своею кровью я должен отплатить за тебя! Но мне нужна твердость, чтобы нанести удар. О, почему я так его люблю!

Глава сорок вторая
СОН СЕСТЕР

Между тем мистрисс Груфф опять приложила глаз к замочной скважине той комнаты, в которой находились молодые девушки. Едва только они успели выпить эля, как водица Боба, подлитая в него, начала оказывать свое действие. Водица эта была ничто иное, как сильные сонные капли.

Какое-то невыразимо приятное ощущение стало проникать в сердца девушек. Анна тихим голосом стала напевать шотландскую песню, Клара по обыкновению погрузилась в мечты и в первый раз луч надежды проник в ее душу. Потом обеим сестрам представилось, что пол начал качаться под ногами их, как корабль, плывущий по легким волнам моря.

Анна, счастливо улыбаясь, закрыла глаза.

Клара вдруг побледнела и стала противиться одолевавшему сну. Страшное подозрение блеснуло в ее уме. Употребив необыкновенные усилия, она встала. Грудь ее подымалась высоко, глаза горели. Она, как воинственная амазонка, готова была сразиться с невидимым, неизвестным врагом.

Но напряжение еще более ослабило ее и ее взгляд случайно упал на Анну, которая, все еще улыбаясь, уже опустила прелестную головку на спинку кресла. При взгляде на нее как бы электрический удар поразил Клару. Обессиленная, она опустилась в кресло и заплакала.

— Бедная Анна! — произнесла она едва слышным голосом.

— Я уж давно, давно люблю его… сказала Анна, не открывая глаз и не переставая улыбаться, — давно уже, Клара!

— Отец! Отец! — вскричала Клара, преодолевая тяжелый сон, мало-помалу овладевавший ею. — Защитите, спасите дочь вашу! Пусть я погибну, но спасите Анну!

— Благодарю, благодарю вас, папа, — говорила Анна, протягивая вперед руку. — Мое счастье будет вашей наградой. Стефан любит меня, а я… я… завтра моя свадьба, он узнает, как я его люблю!

Клара не могла больше плакать. Каждое слово сестры вонзалось в ее сердце, как нож. Она не хотела терять надежды, считая боязнь свою неосновательной, но действие опиума на ее сестру, Анну, было до того очевидно, что не позволило ей долее сомневаться. Сама она продолжала сопротивляться, но тоже была уже почти побеждена. Более сильный враг подавлял ее.

Анна сделала рукою легкое движение и пропела слабым, едва слышным голосом несколько стихов Шотландской песни. Это придало новые силы Кларе: она поднялась с места и сделала шаг к дверям, но в эту самую минуту, ключ, находившийся снаружи, повернулся и замок щелкнул.

— Заперли! — сказала она бесчувственным тоном, как будто бы это обстоятельство не произвело на нее никакого впечатления. Ее колени подгибались и, едва передвигая ноги, она подошла к окну с намерением открыть его. Она употребила самые отчаянные усилия, но без успеха и с безнадежностью опустила руки.

— Как Клара рада моему счастью, — шептала Анна.

— Добрая Клара! Мне бы хотелось, чтобы и она полюбила кого-нибудь, она так прелестна!

При этих словах кровь застыла в жилах старшей сестры. В уме ее мелькнула новая мысль и мысль эта была убийственна.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнула она, упав на колени. — Я больше никогда не увижу его, а он любил меня!

До сих пор Клара страшилась смерти только за Анну, но теперь присоединилось собственное отчаяние, что увеличило ее и без того сильные страдания. Теперь место любви к сестре заступила любовь к незнакомцу, любовь молодая, пылкая. К нему теперь направились все ее мысли, она рыдала, пронзительный крик вырвался из глубины души молодой девушки.

Анна между тем продолжала улыбаться, уста ее едва внятно шептали слова любви и счастья. Услышав крик молодой девушки, мистрисс Груфф, стоявшая все время у двери, испугалась, чтобы вопли Клары не достигли ушей лорда. Поэтому поспешно сбежав с лестницы и остановившись на пороге, она сделала знак мужу, который быстро подошел к ней.

— Возьми скрипку, — сказала она шепотом.

— Скрипку, мой дружок? — спросил с изумлением мистер Груфф.

— Молчи! Бери скрипку, сказано тебе.

Со второго этажа послышался жалобный вопль. Мистер Груфф смекнул в чем дело, схватил запыленную скрипку, висевшую на стене и провел смычком по струнам.

— Мне послышался крик, — сказал Энджус Мак-Ферлэн, которого внезапный шум вывел из размышлений.

— Еще минуточку подождите, — отвечала хозяйка, — через пять минут комната ваша будет готова.

И резкие, фальшивые звуки скрипки заглушили последний вопль несчастной Клары. Неодолимый сон сковывал ее члены.

— Эдуард! — шептали ее уста. — Эдуард! Я люблю тебя! О! Ты даже не будешь знать, что я умираю, любя тебя!

Она на коленях доползла до кресла, на котором спала Анна с блаженной улыбкой на устах.

— Боже мой! За что ты караешь нас! — прошептала Клара и положила голову на колени Анны!

— Стефан! Мой милый Стефан! — сказала Анна, обвив прелестными руками шею сестры своей. — Как Господь милостив и как мы счастливы с тобой! Молодые девушки были неподвижны.

Глава сорок третья
ЭНДЖУС МАК-ФЕРЛЭН

Мистрисс Груфф осторожно отворила дверь и вошла в комнату, Убедившись, что девушки спали, она вернулась на лестницу и кашлянула. Невыносимый писк скрипки утих и мистер Груфф появился на лестнице.

— Готово? — спросил он тихим голосом.

— Молчи! — по привычке возразила супруга. — Что лорд?

— Да что, бредит наяву. О, — воскликнул он с непритворным состраданием, войдя в комнату и увидев положение сестер. — О! Бедные ангелочки, жалко мне их, жена…

— Молчи! — сердито отвечала хозяйка. — Засвети, фонарь! Послала же мне судьба такого мужа, — продолжала она, — разжалобиться вздумал! Ведь двадцать фунтов стерлингов не щепки, разве ты этого не понимаешь, пустая твоя башка? Не рассуждай, олух!.. За грехи, видно, послал мне тебя Господь!

Мистер Груфф между тем отворил окно. Снаружи висел фонарь. Груфф поставил в него зажженный огарок свечки, который бросил на стену яркий желтый свет. Этот фонарь был тот самый, о котором, если помнит читатель, капитан Педди и его товарищи говорили в самом начале нашего рассказа, когда плыл в ночную экспедицию по Темзе.

— Отсюда видна ложа Боба, — сказал мистер Груфф, затворяя окно. — Он чует добычу и минут через пять подъедет сюда.

— Вот видно дельного человека! — возразила хозяйка, бросив презрительный взгляд на супруга. — Вот бы ты с кого брал пример. Да где тебе?

Мистер Груфф не слушал, что говорила ему супруга. Он подошел поближе к спящим молодым девушкам и с состраданьем посмотрел на них.

— В жизнь свою я много сделал худого, — ворчал он, но, черт меня возьми, тяжело отдать таких хорошеньких детей в руки палача Боба.

— Молчи! — закричала хозяйка с раскрасневшимся от злости лицом. — Кто дал тебе позволение рассуждать? Ступай вниз, взгляни, что делает лорд, и принеси мне оттуда рюмку джина.

Мистер Груфф покорно повиновался, но, спускаясь с лестницы, невольно подумал, не угостить ли когда-нибудь и свою супругу водицей Боба, только в двойной порции, чтобы этой милой женщине никогда не проснуться.

Когда он вернулся с джином, над самой головой его зазвенел колокольчик.

— Это Боб, — сказала хозяйка. — Живей, принимайся за дело!

Прежде всего они вдвоем отнесли стол к стене. Далее Груфф, зацепив крючком веревку с петлей на конце, пропущенную через блок вдоль одной из балок, поддерживавших потолок, притянул ее к полу. Жена его тем временем разостлала на полу две постельные простыни. Потом вместе с мужем завернула Клару в одну из них и поднесла ее к веревке.

На том самом месте, где обыкновенно стоял стол, находилось вделанное в пол железное кольцо. Мистер Груфф ухватился за это кольцо и потянул с силой.

Заржавевшие петли заскрипели и открылся тяжелый люк, внизу которого было черно, только слышен был небольшой плеск воды о сваи.

— Кто тут? — спросил хозяин тихим голосом.

— Товарищ! — отвечал снизу Боб Лантерн.

Блок завертелся и тюк с бедной Кларой опустился в черное отверстие.

— Тише, тише! — сказал Боб с беспокойством. — Вы, чего доброго, изуродуете ее! Это которая?

— Почем я знаю, которая! — сердито отвечал Груфф.

— Разве не все равно, которая бы ни была!

— Тише же, дьявол тебя побери! Теперь принимайтесь за другую!

Блок опять завертелся и веревка снова поднялась. Мистрисс Груфф тем временем успела завернуть Анну, но когда она стала, вместе с мужем, опускать ее в мешок, послышались чьи-то шаги и на пороге показался мрачный лорд Энджус Мак-Ферлен.

Пораженная страхом, мистрисс Груфф выпустила из рук свою добычу и головка Анны свесилась из мешка. Длинные распущенные ее волосы касались пола.

Мак-Фэрлена привело в эту комнату не какое-либо, зародившееся в нем подозрение, или любопытство, а просто он зашел в нее по привычке, так как всегда занимал эту комнату.

— Оставьте меня одного! — сказал он, входя.

Как ни струсила мистрисс Груфф, она все-таки догадалась стать между лордом и Анной.

— Мы спустим вот последний тюк, ваша милость, — отвечала она с улыбкой, — и тотчас уйдем. — Опускай веревку, опускай! — сказала она, обратившись к мужу, который стоял в остолбенении.

— Прикажите нанять для меня коляску, — продолжал лорд, ничего не замечая и медленными шагами подходя к хозяйке, — я хочу ехать повидаться с дочерьми.

— Как они будут рады вам! — хватило духу сказать хозяйке. — Опускай же веревку, проклятый болван! — прибавила она тихим голосом, обратившись к своему супругу.

Но тот не двинул пальцем. Хотя он был отчаянный злодей, но далеко уступал в этом своей супруге, Присутствие отца, дочерей которого приносили в жертву злодею, поражало его ужасом.

Между тем лорд все подходил к хозяйке. Единственная свеча, поставленная на столе, освещала комнату, бросала свет прямо на лицо Анны. Еще только шаг и Энджус увидит свою дочь. Лицо мистера Груффа было покрыто бледностью, как лицо мертвеца.

В эту критическую минуту хозяйка быстро схватилась за веревку и дернула за колокольчик. Лорд невольно поднял голову. Мистрисс Груфф, улучив мгновение, бросилась к столу и погасила свечку, но страшный крик лорда служил доказательством, что действие мистрисс было недостаточно быстро. В то самое время, когда она бросилась к свечке, взгляд Энджуса упал на лицо своей дочери. Хотя это продолжалось всего секунду, он увидел ее, бледную и висевшую над черным отверстием. Он почувствовал в сердце своем острую, невыносимую боль, колена его подгибались и он готов был упасть.

— Не видение ли это? — произнес он, сделав шаг не к Анне, но к двери, чтобы бежать в Корнчилль и защитить своих дочерей от опасности, предвестником которой могло служить показавшееся ему видение.

Между тем мистрисс Груфф, как женщина энергичная и находчивая, выхватила веревку из рук едва дышавшего от страха супруга. Спустя минуту, Анна тяжело упала на дно лодки.

— Черт вас возьми, — заворчал Боб, понимая, что наверху происходило что-то необыкновенное. — Бросают, словно тюк тряпок!

— Греби! — с живостью крикнула ему хозяйка. И тяжелый люк со стуком захлопнулся.

Стук этот заставил Мак-Фэрлена вздрогнуть.

— Моя дочь! — вскричал он, бросившись к люку. — Я видел мою дочь!

— Вашу дочь! — повторила хозяйка, принужденно засмеявшись. — Слышишь ли, Груфф, лорд видел здесь свою дочь.

— Лорд видел здесь свою дочь, — бессознательно повторил мистер Груфф.

— Огня! — закричал повелительно Мак-Ферлэн, ощупывая пол. — Огня, сейчас!

— С удовольствием. Не на что сердиться.

Мистрисс Груфф взяла со стола свечку и зажгла от фонаря, горевшего в коридоре. Лорд обвел вокруг себя глазами и крепко сжал лоб своими руками.

Хозяйка улыбнулась и сказала нежным голосом:

— Внизу вы заснули, должно быть, вам приснилось что-нибудь нехорошее.

— Я видел! — вскричал Мак-Фэрлен. — Да, да… Я видел, она была здесь, бледная, мертвая, может быть!

Он протянул руку к тому месту, где видел Анну и заметил что-то белое. Это был батистовый платок, на одном из углов которого были вышиты буквы К.М.Ф.

Лорд выпрямил, из глаз его засверкали молнии, а из груди вырвался грозный крик.

— И Клара! — вскричал он глухим голосом. — Обе!..

— В глазах лорда сверкала такая угроза, что мистрисс Груфф пустилась со всех ног бежать из комнаты, захлопнув за собою дверь и оставив супруга одного с Мак-Ферлэном. Последний схватил его за шиворот и бросил на пол.

— Пощадите! — захрипел хозяин.

— Живы ли они? — с усилием произнес Энджус.

— Живы, ваша милость, клянусь вам! Они выпили только несколько капель опиуму.

Глубокий вздох облегчил грудь лорда.

— Слушай, — сказал он, — если ты солжешь, я убью тебя, как собаку. Куда их везут?

— Не знаю, клянусь, я не знаю! — отвечал Груфф.

Мак-Ферлэн подтащил его к окну, отворил и вперил глаза в Темзу.

— На этой лодке? — спросил он, указав на лодку, которая плыла на небольшом расстоянии.

Мистер Груфф сделал головой утвердительный знак. Лорд быстро вскочил на окно и бросился в Темзу.

Глава сорок четвертая
ОТЕЦ И ПОХИТИТЕЛЬ

Мистер Груфф медленно поднялся, отряхнул пыль, в которой было запачкано его платье и потянулся.

— Ну, благодарение Богу! — проворчал он. — А я уж думал, что настал конец моей жизни!

Он облокотился на окно и продолжал:

— Боб дорого бы заплатил, чтобы я предостерег его лаем. Да что я, пес что ли какой? Я даже, признаться, очень рад, что девушки могут спастись. Славно! Облака расступились, светит луна.

— А ведь догонит! — ворчал Груфф. — Экой молодец плавать. Плохо придется Бобу, да так и следует.

— Что так и следует, балбес? — раздался за ним резкий голос супруги.

— Ах, ты здесь?

— Да, я здесь, негодный заяц! Великолепный муж. Лорд изрубил бы меня в куски, а ты бы и не тронулся с места!

— Как ты можешь это говорить!

— Молчи!.. Или нет, отвечай! Куда девался старый дурак?

— Бросился в воду.

— Топиться?

— Может быть, — нерешительно отвечал Груфф.

— Слава Богу! — продолжала хозяйка, приблизившись к окну. — Темза в этом месте глубоконька. Кто это там плывет? Отвечай или горе тебе!

— Кажется… Я не знаю… Может быть это и лорд, — отвечал неохотно мистер Груфф.

— Лорд! — вскричала хозяйка, сделавшись бледной от бешенства и ужаса. — А там чья лодка? Боба?

— Да.

— И ты тут молчишь? Ты не сделал ему предостережения, несчастный! — заревела мистрисс Груфф, и ее когти впились в физиономию супруга. — Сейчас же дай ему знать, что есть опасность! Сию же минуту!

В первый раз в жизни мистер Груфф хотел оказать сопротивление своей супруги, но передумал. Лицо мистрисс Груфф, освещенное желтоватым светом фонаря, выражало токую злобу, что дрожь невольно пробежала по всему телу Груффа. ‘Завтра, — проворчал он про себя, она отравит меня. Лучше уж послушаться’.

И, погасив фонарь, он высунулся из окна. Послышался сердитый лай.

— Давно бы так! — вскричала хозяйка с отвратительным смехом. — Поцелуй меня, толстяк. Едва ли во всем Лондоне найдутся такие два бульдога, которые умели бы так хорошо лаять. Теперь Боб знает об опасности и старому лорду придется плохо.

Луна освещала Темзу. Из окна гостиницы ясно виднелись лодка Боба Лантерна и плывший Мак-Ферлэн. Последний не обратил ни малейшего внимания на лай: разве мало собак в Лондоне.

Не то Боб. При первых же звуках знакомого лая он улегся на дно лодки.

— Что бы это значило? — ворчал он про себя. Кругом, кажется, все спокойно и тихо. Не видать ни одной полицейской лодки. Должно быть это лаял какой-нибудь бульдог. В это время он посмотрел на гостиницу: желтого света не было видно, значит, опасность была. Боб немножко приподнялся и внимательно осмотрелся.

— Черт побери, ничего не видать! — проворчал он.

Боб устремил свои, змеиные глаза на что-то черное, медленно подплывавшее к его лодке.

— О-го! — продолжал он, успокоившись. — Это человек… Ну, не беда, с ним справлюсь. Эк ведь плывет! Эк плывет!

Боб пополз по дну лодки к тому краю, с которого приближался пловец, и нечаянно задел рукой за Клару, которая застонала.

— Тысяча чертей! — проворчал Лантерн. — Тут еще другая беда. Их плохо усыпили, чего доброго, проснуться, да подымут визг.

Свежий вечерний воздух стал уже обнаруживать свое действие на Клару, которая выпила эля весьма немного. Мало-помалу она начала приходить в себя.

Боб лежал без движений и не сводил глаз с незнакомца, который плыл теперь в десяти шагах.

Луна осветила лицо пловца и Боб узнал лорда.

— Вот нежданный и незваный гость! — произнес он довольно равнодушно. С ним надо держать ухо остро. Если я с первого разу промахнусь, то мне придется плохо.

Боб пощупал, за пазухой ли его нож и, убедившись, что он тут, схватился за весло.

— Папаша! — произнесла слабым голосом Клара.

— Сейчас, сейчас, голубушка, — отвечал шепотом Боб, — мы сейчас встретим твоего папашу.

Мак-Ферлэн находился от лодки в трех шагах. Вдруг Лантерн вскочил, взмахнул веслом и лорд исчез под водой.

— Кончено! — проговорил Боб, положив на место весло и потирая весело руки. — Я очень доволен, что дело обошлось без ножа… Ведь я некогда ел его хлеб.

Не успел Боб договорить, как лодка пошатнулась. Он оглянулся и увидел человека, который всползал на нее. Он глухо вскрикнул, схватился за нож и через мгновение отец и похититель стояли один против другого.

Несмотря на быстроту движения Боба, Мак-Ферлэн успел уклониться от удара веслом и нырнул.

Лантерн держал в руках нож, лорд — шотландский кинжал. Оба были сильны: один был отец другому придавала силы жадность к деньгам.

— Уходи, — сказал Мак-Ферлэн, — мой кинжал длиннее твоего ножа, но дочери мои живы… Я слышал голос Клары… Уходи… я не хочу твоей крови.

Первой мыслью Боба была готовность воспользоваться позволеньем лорда, но потом жадность взяла верх над трусостью. Страсть к деньгам подавляла все остальные страсти в его грязной душе.

— Я не умею плавать, — отвечал он иронически.

— Уходи! — повторил Мак-Ферлэн грозно, голос его дрожал.

— Послушайте! — сказал Боб. — Дело можно сладить… — и с быстротой тигра он кинулся на Мак-Ферлэна, направив свой нож прямо в сердце, но лорд ловко отразил удар. Началась молчаливая борьба. Спустя минуту Боб Лантерн покачнулся, получив по горлу удар кинжалом. Мак-Ферлэн упер колено в его грудь, и уже поднял руку, чтобы нанести удар… В эту самую минуту Клара проснулась.

— Папаша! — воскликнула она.

Лорд невольно обернул голову. Боб Лантерн воспользовался этим движением. Нечеловеческим усилием он высвободился из-под колена Энджуса и не отыскивая ножа, который он уронил из рук во время борьбы, схватил лорда за горло и сжал, как в железных тисках.

Клара закрыла лицо руками и громкий крик вырвался из ее груди. Мак-Ферлэн глухо хрипел. Боб раза три ударил его головой о лодку и перебросил через борт бесчувственное тело в Темзу.

— Теперь не опомнится! — проворчал Боб, едва дыша от напряжения, и быстрее хватаясь за весла. — Посмотрим, что делается с моими красотками.

Обе девушки лежали на прежних местах, на дне лодки. Анна не просыпалась. Клара лишилась чувств.

Глава сорок пятая
ОБЕ ПОГИБЛИ!

За обширными, великолепными садами Букингемского дворца расположен красивый, симметрично разбитый сквер, который окружают великолепные здания, где живет английская знать, как в Париже в Сен-Жерменском предместье. Это место носит название Бельграф Сквэра.

Огромнейшее и самое великолепное из этих зданий занимал Дон Хосе-Мария-Теллес де-Аларкон, маркиз де Рио-Санто. Внутренность жилища не соответствовала его наружному виду, но и превосходила все, что может придумать самое причудливое воображение. Здесь Рио-Санто принимал высшую аристократию Лондона.

Было около восьми часов вечера. В одной из небольших комнат роскошного дома, находившейся в задней его части и освещенной лампой с матовым абажуром, лежал на голубом бархатном диване молодой человек, небрежно гладивший одной рукой прекрасную собаку испанской породы. По комнате взад и вперед ходил слепец Тиррель. Ни тот, ни другой не говорили ни слова, будучи погружены каждый в свою думу.

Вдруг собака поднялась и с радостным визгом бросилась к двери, откуда появился Рио-Санто с доктором Муре. Лицо маркиза было бледно.

— Тише, Ловели, тише! — сказал маркиз, легонько оттолкнув собаку, которая, не привыкнув к такому неласковому обращению, поджала хвост и улеглась на ковре.

— Здравствуй, Анджело! — сказал маркиз, дружески пожав обе руки молодому человеку, лежавшему на диване. — Спустись вниз, прибавил он тихо, — и достань из потаенного ящика кареты десять тысяч фунтов стерлингов.

Анджело поклонился и вышел.

— Какие новости, Эдмонд? — обратился маркиз к слепому. — Извините, доктор, прошу садиться, я сейчас буду к вашим услугам.

— Я пришел узнать, — отвечал слепой, — удалась ли моя выдумка?

— Вы дорогой человек, сэр Эдмонд, — отвечал холодно маркиз. — Все удалось как нельзя лучше и вы можете получить сто гиней у моего кассира.

— Это еще не всё, милорд. Мне нужно поговорить с вами о молодой жидовке, Сюзанне.

— О Сюзанне? — прервал его мягко маркиз, как будто это имя задело его за сердце.

Слепой не мог удержаться от улыбки, но как бы поняв гордый и строгий взгляд, брошенный на него маркизом Рио-Санто, он почтительно продолжал:

— Эта молодая девушка очаровательна, умна и с полным успехом может выполнить роль, которую взяла на себя. Но она любит и я боюсь…

— Кого она любит? — быстро прервал маркиз.

— Бриана Ленчестера.

— Счастливец! — произнес Рио-Санто, между тем как слепой Тиррель провел рукой по рту, чтобы скрыть появившуюся на нем улыбку.

— Не разлучайте их, — продолжал маркиз, — но имейте над ними строгий надзор.

Слепой отвесил низкий поклон и удалился. Рио-Санто прилег на кушетку и сделал знак доктору, который почтительно приблизился.

— Ну, что? Как вы ее нашли? — спросил маркиз.

— Плохо, милорд, плохо, — отвечал доктор, покачав головой, — мне известно только одно лекарство.

— Какое?

— Счастье.

— Но разве вы полагаете, — спросил маркиз, — что со мной она не будет иметь счастья?

— Позвольте говорить откровенно, милорд?

— Говорите.

— Мисс Мери Тревор питает любовь к молодому Франку Персевалю. Любовь ее страстная, пламенная… и теперь, умирая…

— Умирая! — вскричал, побледнев, Рио-Санто.

— Да, умирая, милорд, впрочем два или три месяца она может еще протянуть.

— Это ужасно! — воскликнул Рио-Санто с досадой и горечью. — Зачем я узнал ее?

— Мисс Мери, — продолжал невозмутимым голосом доктор, дышит только Персевалем. Любовь эта и поддерживает, и убивает ее. Отмените вашу свадьбу, откажитесь от ее руки.

— Это невозможно! Брак необходим для осуществления моих планов.

— Мне это хорошо известно, и потому…

— Ужели же нет никакой надежды?

— Позвольте же мне договорить, милорд, Третьего дня я намеревался употребить средство.

— Какое?

— Я намеревался отравить Франка Персеваля, отвечал доктор с невозмутимым спокойствием.

— Вы намеревались… — с негодованием вскричал маркиз, вскочив с места.

— Отравить Франка Персеваля, — хладнокровно повторил доктор.

— Я поручил вам, доктор, — начал после краткого молчания строгим голосом Рио-Санто, — спасти Персеваля. А вы вместо этого намеревались отравить его, не приняв во внимание, что подобное дело навлекло бы на меня ужасные подозрения. Берегитесь, сэр, чтобы я не заставил раскаяться вас в такой дерзости.

— Э, милорд! — воскликнул Муре, сделав нетерпеливое движение. — Я знаю, что вы могущественны, но интересы нашего общества требуют, чтобы состоялся ваш брак с дочерью лорда Тревора. Кроме того, милорд, я такой же ночной джентльмен, как и вы!

— Как я? — презрительно повторил маркиз.

— Как вы, милорд.

Рио-Санто, бросив на доктора пристальный взгляд, резко сказал:

— Клянусь, доктор, что если бы вы успели отравить Персеваля, я приказал бы вас повесить.

Доктора бросило в дрожь.

— Но вы не успели, — продолжал маркиз, опускаясь на кушетку, — и я вас прощаю. Теперь отвечайте на мой вопрос: есть ли надежда спасти Мери?

— Надежда есть, милорд, — почтительно отвечал доктор. — Нужно прежде всего найти место зла, а потом уже действовать. Чтобы достигнуть всего, я искусственным образом вызову на молодой девушке, одних лет с мисс Тревор, те же самые признаки, которые характеризуют ее болезнь…

— Но это ужасно! — воскликнул с отвращением маркиз.

— Потом я начну производить опыты…

— Но ведь эти опыты могут убить ее!

— Я сам думаю, что ей не вынести опытов и она умрет.

— После ужасной пытки! В страшных мученьях!

— Да, милорд.

— Поищите, доктор, другого средства.

— Я буду искать, но тем временем болезнь мисс Тревор разовьется.

Рио-Санто закрыл лицо руками.

— Прикажете мне оставить вас? — спросил холодно доктор.

— Спасите Мери! — произнес едва слышно Рио-Санто.

Доктор направился к выходу.

— Доктор! — вскричал ему вслед маркиз. — Я озолочу вас. Спасите Мери, не убивая невинной девушки!

— Постараюсь, милорд, — отвечал Муре.

Рио-Санто остался в комнате один. Усталый он опустил голову на подушку кушетки. В уме его кружились тысячи мыслей, но сон овладел им.

Протяжный бой стенных часов разбудил его, пробило полночь. Он быстро вскочил с кушетки, хотел ступить, но наткнулся на тело человека, который без чувств лежал на ковре. Это был не злоумышленник, потому что красивый Ловели не лаял, но с жалобным визгом лизал его лицо. Рио-Санто наклонился: лицо незнакомца было в крови. Маркиз узнал черты незнакомца.

— Энджус, Энджус! Брат мой!

Лорд лежал неподвижно. Маркиз поднял его с ковра и положил на кушетку.

— Энджус, Энджус! — восклицал он.

Мак-Ферлэн открыл глаза, поглядел кругом и прошептал:

— Обе! Боже мой! Обе погибли!..

Глава сорок шестая
КАМЕЛИЯ

Прошла неделя после тех происшествий, которые рассказаны нами в конце первой части.

Сюзанна сидела в своей гостиной с Брианом Ленчестером. Она была счастлива, потому что тот, кого она любила, был с ней.

Бриан сидел задумавшись, в руках своих он держал роскошную камелию. У влюбленной четы произошла небольшая размолвка по поводу камелии, которую Бриан накануне взял у Сюзанны.

— Миледи, — говорил Бриан, — вчера я лишил вас цветка, который был для вас дорог. Все оттенки его запечатлелись в моем сердце. Сегодня я весь день употребил на то, чтобы найти подобный… — и Ленчестер подал ей камелию.

— Я всегда буду носить ее с собой, — отвечала Сюзанна, поцеловав цветок и открыв маленький медальон, висевший у нее на шее.

— Как! — вскричал Бриан с грустью в голосе и задержав руку молодой девушки. — Вы думаете заменить им прежний?

— Я их буду одинаково любить, милорд.

— Одинаково, — медленно повторил Бриан, — и когда-нибудь… тот бросит его, как я вчера бросил засохший цветок, который вы хранили как память. Не так ли, миледи?

Сюзанна опустила глаза и покраснела.

— Как память о мужчине! — прибавил Ленчестер тихо.

— Да, милорд, — спокойно отвечала Сюзанна. Бриан отнял руку. Сюзанна положила цветок в медальон и закрыла его.

— Благородного, прекрасного мужчину, которого я пламенно любила.

— Но кто же этот счастливец? — спросил Бриан, нахмурившись.

— Вы, милорд.

За черным стеклом находилась маленькая, темная каморка, где сидела герцогиня де Жевре и подслушивала. Такое занятие крайне наскучило старой француженке, так как подслушивать было нечего. Она сидела на мягкой скамейке. Темнота действовала неприятно на глаза, так что она вынуждена была их зажмурить. Вскоре разговор молодых людей стал плохо доходить до ее ушей и герцогиня заснула в сон в ту самую минуту, когда Сюзанна сказала:

— Вы, милорд.

— Возможно ли! — вскричал с восторгом Бриан Ленчестер, в то же время он бросил удивленный взгляд на молодую девушку и продолжал: — но, миледи, во Франции я никогда не был…

Сюзанна побледнела, она хотела что-то сказать, но голос не слушался ее.

— Вы не могли меня знать, — прибавил Бриан.

— Я знала вас… — едва слышно произнесла княгиня де Лонгвиль.

— Но когда, как, где? — быстро спросил Ленчестер.

Сюзанна, бледная, не отвечала ничего, устремив глаза на медальон.

— Княгиня, — сказал Бриан после краткого молчания, — у всякого свои тайны и я не имею никакого права требовать от вас откровенности. Вы сказали, что любите меня, это много… даже более, нежели я заслуживаю, следовательно, прошу простить мои нескромные вопросы.

— Бриан, вы жестоки! — сказала, с горечью прерывая его, Сюзанна.

— …Нескромные вопросы, — холодно продолжал Ленчестер, — на которые я не имею никакого права.

— Милорд, — сказала, поднимаясь со своего места Сюзанна, — не продолжайте более. Я не заслуживаю ваших насмешек… Нам грозит большая опасность.

— Опасность? Я не понимаю вас, княгиня.

— Я не княгиня, милорд! Выслушайте меня. Если бы я была в самом деле княгиней, я была бы уже вашей женой, если бы у меня было знатное происхождение и богатство, то я давно принадлежала бы вам.

Бриан невольно поднялся и смотрел на княгиню с величайшим удивлением.

— Выслушайте! — продолжала она с живостью. Выслушайте и после не обвиняйте меня за те несчастья, которые постигнут нас! Я не княгиня. Я слепое орудие в могущественных руках. Я Сюзанна, милорд, дочь Измаила Спенсера, дочь жида, который прошлой осенью был повешен.

Бриан сделал шаг назад в ужасе.

— Измаила Спенсера! — проговорил он. — Ростовщика Измаила Спенсера!

— Да, ростовщика, производителя фальшивых векселей и вора, Измаила Спенсера.

Громко и с усилием произнеся последние слова, Сюзанна без чувств упала на диван. Бриан смотрел на нее с мертвой бледностью в лице.

Настала глубокая тишина.

— Ничего! — произнесла, наконец, Сюзанна, осматриваясь с боязнью, — ничего! Они не запрещают мне говорить. Они не могли слышать моих слов! О, милорд! — прибавила она, кинувшись к Бриану, я открою вам всю свою душу. Вы не знаете, они сказали мне: ‘Каждое нескромное слово отзовется на Бриане Ленчестере’, и я молчала, милорд.

Ленчестер бросил проницательный взгляд на молодую девушку.

— Сюзанна, — сказал он, — отвечайте скорее, могу ли я еще любить вас. Сию же минуту я должен или просить у ног ваших прощения, или расстаться с вами на веки.

Сюзанна молчала. Она видела, что будущность, любовь и все надежды ее были в опасности и зависели от одного слова.

— Отвечайте, — повторил Бриан.

— Милорд, — отвечала молодая девушка, — я бедна и отец мой был повешен.

Потом она подняла голову и поглядела на своего судью.

— Сюзанна! — воскликнул он с отчаянием. — Я люблю вас, люблю вас более, чем когда-либо. Что мне до того, что вы бедны! Я сам ничего не имею… Какое мне дело до вашего отца! Я хочу знать вас, только вас! Что вы такое? Зачем носите титул княгини? Откуда берутся у вас эти наряды, которые так идут вам? По какому праву обитаете вы в этих великолепных комнатах?

— Бриан! — вскричала Сюзанна. — Мне нельзя говорить. Ваши вопросы приводят меня в ужас. Я люблю вас и кроме вас никого никогда не любила.

— Миледи, — возразил Ленчестер тихим голосом, — у меня было сомнение… Я не желал верить, я надеялся, но теперь все кончено? Достаточно было одного вашего слова, чтобы рассеять все мои сомнения.

— Боже мой! — вскричала с отчаянием Сюзанна. — Не осуждайте меня, заклинаю вас именем вашей матери. Я решилась принять не принадлежащее мне имя и всю окружающую меня роскошь, только для того, чтобы жить… Искуситель удержал меня на краю могилы и я решилась подчиниться всему, потому что хотела жить, чтобы любить вас!

Бриан ничего не понимал, но голос и слезы Сюзанны проникали в самое его сердце.

— Бриан! — вскричала вдруг Сюзанна. — Я достойна вас!

— Правда ли это? — спросил Бриан, стремительно бросаясь к ней.

— Разделяют меня с вами только казнь моего отца и расстояние, существующее между дочерью жида и дворянином, — произнесла Сюзанна.

Но Бриан был уже возле нее. Сердце девушки опять наполнилось радостной надеждой и она продолжала:

— Для меня неясны ни ваши вопросы, ни ваши сомнения.

— Довольно, Сюзанна! — вскричал Ленчестер. Забудьте мои подозрения! Люди слабы и злы. Те, которые думают о себе, что они стоят выше предрассудков не что иное, как малодушные гордецы… Мне следовало упасть к ногам вашим, когда вы мне сказали: ‘Я не княгиня’. Мне следовало благодарить вас за то, что из любви ко мне вы захотели подвергнуться опасности, которую называете ужасной. О, Сюзанна! Вы не сердитесь на меня?

В ответ Сюзанна посмотрела на него взглядом, исполненным бесконечной любви.

— Могу ли я сердиться на вас, — сказала она. — Когда вы сказали, что любите меня…

Бриан хотел что-то отвечать, но она остановила его и тихо продолжала:

— Нам следует спешить. Я хочу передать вам всю мою жизнь, и тогда вы увидите, достойна ли я вас!

Сюзанна взяла за руку Бриана, прижала ее к своему сердцу и начала рассказ.

Глава сорок седьмая
ИСТОРИЯ СЮЗАННЫ

За домом моего отца находился маленький садик с двенадцатью прекрасными дубами. Кроме них в нем ничего не росло, Будучи еще очень маленькой, я часто играла в этом садике, но одна, всегда только одна. Иногда с глазами, полными слез, я из окна смотрела на детей, резвившихся на улице. Я часто была в слезах, потому что безвыходно жила в великолепном доме моего отца, где вся прислуга состояла из служанки Темперенсы, пьяной с утра до вечера, и старого слуги, Ровоама, который был нем.

Темперенсе строго запрещалось разговаривать со мною и, я помню, одно время отец мой хотел убить ее за то, что она, будучи в обыкновенном своем пьяном состоянии, начала рассказывать мне о каком-то жестоком и сердитом лорде, который покинул свою дочь и о бедной женщине, которая проливала слезы о потерянной дочери. Этот рассказ живо сохранился в моей памяти.

Ровоам прислуживал за столом. Он был совершенным рабом моего отца, который часто на нем вымещал свой гнев.

— Вы, милорд, знали моего отца, потому что я часто видела вас в нашем доме. Но когда я была еще ребенком, Измаил Спенсер был человек молодой. Я не могу вспомнить о нем без ужаса. Мне все представляется, что я и теперь еще вижу проницательные его глаза, устремленные на меня с выражением необъяснимой насмешки. Он меня не любил, но я была к нему привязана. Темперенсу я любила и весьма жалела бедного Ровоама.

Нередко в продолжение нескольких дней я не видала своего отца. Все это время он находился на другой половине дома, куда проникать мне было строго запрещено. Между тем Темперенса, по своему обыкновению, предавалась пьянству. Ровоам все что-то вырезывал на маленьких кусочках дерева, а я играла в саду со своей ланью, моей миленькой Корой, которую подарил мне отец.

‘Вот для тебя, Сюзи, подруга, — сказал он мне: — она будет жить в этом садике’.

При этом на меня напала грусть. Бедная лань, может быть, еще вчера бегала на свободе, а теперь она принуждена жить в заключении! Когда мой отец удалился из сада, Кора, приблизившись ко мне, легла у моих ног. Долгое время я просидела с ней и в продолжение всей следующей ночи мне снилось, будто бегаю по прелестному саду с молоденькими девочками, моими ровесницами!

Сюзанна на минуту замолкла. Бриан, с немым изумлением слушавший ее рассказ, воспользовался остановкой и спросил:

— Неужели вы не знали своей матери, Сюзанна?

— Не знала, — отвечала грустно девушка. — Иногда отец говорил мне об ней, учил ненавидеть ее!

— Ненавидеть свою мать! — повторил Бриан. — Это ужасно!

Сюзанна продолжала:

— Мне следует рассказать вам, Бриан, одно таинственное обстоятельство. Темперенса и мой отец уверяли меня, что мне это приснилось, но я не верила, потому что видела это слишком ясно. Дело происходило вечером. Отец не показывался уже дня два. Я заснула в своей комнатке, но не крепко, так как легкий шум разбудил меня. Раскрывши глаза, я увидела женщину, сзади которой стояла Темперенса. О, милорд, как прекрасна была эта женщина и какая доброта выражалась на прелестном ее лице!

— Незнакомая женщина, — продолжала Сюзанна, — смотрела на меня глазами, полными слез.

— Как она мила! — произнесла она и радостным, и грустным голосом.

— Она вся в вас, миледи! — отвечала Темперенса.

В это время послышался шум шагов в коридоре, который вел к моей комнатке.

— Уходите, миледи, ради Бога уходите! — вскричала, побледнев, Темперенса.

Незнакомка хотела удалиться, но вдруг остановилась, кинулась ко мне и судорожно прижала меня к своему сердцу. Я не могу передать вам, милорд того, что чувствовала я в это время. Моя душа рвалась к незнакомке, в глазах появились слезы…

— Это была ваша мать, миледи, — воскликнул Ленчестер, — ваша мать, которую насильно разлучили с вами. До этих пор я употреблял жизнь свою на мщение, но с этого времени она принадлежит вам, и если только есть какая-либо возможность отыскать вашу мать, Сюзанна, я найду ее?

— Да услышит вас Господь, Бриан, — отвечала Сюзанна с благодарностью, — но, увы, я уже давно потеряла надежду. Слушайте далее.

У меня вырвался крик и я протянула ручонки к очаровательному видению, но напрасно. Когда я раскрыла глаза, то очутилась в темноте, только по коридору слышались поспешно удалявшиеся шаги. Вдруг раздался гневный голос моего отца. Я не могла понять его слов, потому что, как я потом узнала, он говорил с Темперенсой по-ирландски. Темперенса отвечала дрожащим голосом. Мой отец в бешенстве кинулся на нее и комната огласилась жалобным криком бедной женщины. Когда Ровоам принес свечи, я увидела, что Темперенса лежит на полу с окровавленным лицом. Я хотела подойти к ней, но Измаил грубо оттолкнул меня.

— Ты хорошо спала, Сюзи? — спросил он.

— Я не спала, — отвечала я, — и видела.

— Ты еще будешь иметь время рассказать мне, что ты видела во сне, — сказал Измаил, сделав особенное ударение на последнем слове. Впрочем ты очень умно делаешь, что хочешь рассказать мне, что видела во сне. Советую тебе так всегда делать, а иначе я убью твою лань.

Эта угроза возбудила в моем маленьком сердце негодование. Я любила Кору всей душой и она одна на свете меня любила. В первый раз я дерзнула пристально посмотреть на отца и, хотя он сдвинул брови, это не испугало меня.

— Если вы захотите убить Кору, я сумею защитить ее, — отвечала я.

— Ладно, ладно, — сказал он с улыбкой и погладив меня по щеке, — если ты будешь защищать свою лань, то я убью тебя!

— Изверг! — невольно воскликнул Бриан.

— Его нет в живых, сказала тихим голосом Сюзанна, — и он был мой отец.

Когда он оставил комнату, я подошла к Темперенсе.

— Джину! — закричала она хриплым голосом и, достав из кармана склянку, с жадностью начала пить из нее, а потом затянула какую-то песню. Я спрашивала ее о прекрасной леди, которая прижимала меня к сердцу, но на все мои вопросы она отвечала только смехом, и валяясь на полу отрывисто говорила:

— Жид меня колотит, пускай колотит, только бы не отнимал джину. Какое мне дело до колотушек, когда есть у меня джин!

Итак, я ничего не могла добиться. Шли дни за днями, проходили недели, месяцы, годы. Я росла и, как говорил Измаил, хорошела. В моей жизни не происходило перемен. Отец мой стал отлучаться все чаще и чаще. Моей единственной радостью была Кора. О, милорд, если бы вы знали, как она меня любила! Если я была весела, она бегала и резвилась около меня. Если на меня нападала грусть, она ложилась у моих ног, не сводила с меня глаз и время от времени жалобно стонала. Бедная Кора! Она не перенесла неволи, Она худела, потому что высокая стена отделяла ее от горизонта, от обширных лесов, в которых она родилась и жила.

Однажды поутру, когда я пришла в сад, моя бедная лань лежала на траве, она едва дышала. Я поняла ее страдания, стала возле нее на колени и горько заплакала. Кора подняла немножко голову, посмотрела на меня еще раз… Голова ее опять упала на траву и уже более не подымалась. Меня насилу оттащили от единственной моей подруги, мне хотелось умереть рядом с ней! Вечером какой-то человек, которого Темперенса называла Бобом, унес труп моей бедной Коры. Когда я увидела, что он взвалил лань на плечи, понес ее, из груди моей вырвался невольный крик и я лишилась чувств. Когда воротилось ко мне сознание, у моей кровати стоял Измаил с доктором.

— Ее надо беречь, — говорил доктор, она сильно расстроена. Ей нужны воздух, свобода, удовольствия, или…

— Не ошибаетесь ли вы, доктор? — спросил мой отец. — Мне кажется, это маленькая горесть, которая пройдет, когда я куплю для нее другую лань.

Доктор отрицательно покачал головой и взяв из хрустального стакана полузавядшую герань, сказал:

— Цветам и детям необходимо солнце, вот растение, которое завтра совсем завянет… Поверьте мне, мистер, что если вы не дадите легким вашей дочери свежего воздуха, то она завянет, подобно этому цветку.

Доктор поклонился и вышел.

Я притворилась спящей. Пробыв еще несколько минут у моей кровати, Измаил удалился.

Глава сорок восьмая
МЕДАЛЬОН
Продолжение рассказа Сюзанны

Рано утром на другой день меня усадили в карету, в которой я ехала в течение целого дня. К вечеру, когда уже стало темно, карета подъехала к какому-то большому дому и остановилась. Меня уложили спать. На другой день меня разбудили светлые, блестящие лучи восходящего солнца. Я поспешно соскочила с постели и подбежала к окну. На глазах моих показались слезы, милорд, когда я увидела перед собой обширный горизонт, леса, озеро, горы! Все это освещалось солнечными лучами, которые осыпали предметы золотистой пылью. О, как это было чудно! Я даже забыла Кору и плакала от радости.

То место, в котором я поселилась, находилось далеко от Лондона, но ни того, где оно лежит, ни того, как называется я не знаю. Мне позволено было выходить, но я не смела говорить ни с кем, кроме Темперенсы. Она и Ровоам не оставляли меня одну ни на миг и становились непреодолимой преградой между мною и добрыми крестьянами, которые, когда встречались со мной, ласково кланялись. Мой отец остался в Лондоне.

На свободе и чистом воздухе физические силы мои быстро развились. Я выучилась ездить верхом, плавать, и Ровоам нередко приходил в изумление от той смелости и ловкости, с которыми я владела ружьем.

— Мне недавно стало известно, милорд, что подобные вещи не совсем приличны молодой девушке… Я постараюсь забыть их, Бриан.

— Ничего не забывайте, Сюзанна, — вскричал Ленчестер. — Все в вас меня приводит в восхищение и мы будем счастливы, если вы любите меня.

— Люблю ли я вас! — произнесла Сюзанна, крепко сжав руку Бриана. — О милорд! Одному Богу известно, как я вам предана, но вы сами убедитесь, когда узнаете, какое сильное влияние вы имели на мою судьбу.

При наступлении осени, от Измаила пришло приказание возвратиться в Лондон. Увидев меня, он отступил с изумлением.

— Как ты выросла и похорошела! — вскричал он невольно. — Доктор не ошибся, Сюзанна, тебя теперь уже нельзя считать за ребенка. Любишь ли ты наряды! По глазам твоим видно, что ты любишь их! От меня ты ни в чем не встретишь отказа, ты будешь счастлива!

Я невольно задумалась над словами Измаила, но ненадолго. Темперенса в тот вечер, убирая мои волосы, отличалась особенной веселостью.

— Мисс Сюзанна, — сказала она смеясь, — мне поручено поцеловать вас… Ха, ха, ха! В обе щеки… Вот так!.. И повесить вам на шею эту штучку.

Не успела я ответить, как она поцеловала меня в обе щеки и повесила на мою шею медальон на шелковом шнурке, вот этот самый.

— Откуда это? — спросила я. — Кто тебе поручил.

— Тс!.. — прервала Темперенса. — Это секрет…

— Ради Бога, Темперенса, скажи мне, от кого ты получила эту хорошенькую вещицу?

— От феи, — отвечала она, громко засмеявшись, — от феи, которая очень бы желала увидать вас.

Больше я ничего не могла добиться от Темперенсы. Я все смотрела на медальон и так задумалась над ним, что не заметила, как ко мне подошел Измаил. Он слегка, ударил меня по плечу, я вздрогнула и быстро спрятала медальон на груди.

— Ого! — вскричал он с насмешкой. — Вы, мисс Сюзи, как кажется, уже имеете тайны… Покажи мне сию минуту, что ты скрываешь!

— О, милорд, хотя вы и имели дела с моим отцом, но вы не знаете его повелительного голоса! Одно воспоминание об этом голосе приводит меня в ужас! Бриан, — прибавила Сюзанна тихо и придвинувшись к Ленчестеру, — я недавно слышала опять этот голос. Тот, который купил у меня мою жизнь, заговорил со мной на прошлой неделе голосом Измаила. Этого человека я знаю под именем Тирреля, леди Офелия называет его сэром Эдмондом Маккензи.

— Сэр Эдмонд Маккензи! — удивился Бриан.

— Не думайте, что мне только так показалось, — продолжала Сюзанна. — О нет, это был его голос.

— Но, Сюзанна, вы забываете, что Измаил умер.

— Вы думаете, что мне только так показалось?

— Может быть…

Сюзанна, закрыв руками лицо, на минуту замолчала.

— Я должна была повиноваться приказанию отца, — продолжала снова молодая девушка.

Едва он бросил взгляд на герб и имя, выгравированные на медальоне, на лице его показался гнев.

— Негодная Темперенса! — проворчал он. — Я не могу больше надеяться на нее, я ее проучу!

Измаил внимательно рассмотрел медальон и нажал пружину, которой я прежде не заметила… Медальон открылся. Измаил взял из него маленький локон волос и клочок бумажки. Волосы полетели в камин и в то же мгновение вспыхнули. Потом, обратившись к бумажке, отец мой прочел вслух: ‘Сюзанне, когда она выучится читать’.

— Ха, ха, ха! Это чрезвычайно мило! — вскричал Измаил со смехом. — Жалко, что ты еще не знаешь первых букв азбуки.

— Я выучусь читать, — сказала я, — отдайте мне эту записку, она прислана мне.

Измаил бросил на меня грозный взгляд и, не говоря ни слова, начал читать записку. Она была маленькая, но, вероятно, в ней много было сказано, потому что отец мой долго читал ее, и время от времени с презрением пожимал плечами. Наконец он окончил чтение и бумажка полетела в камин. Я кинулась, чтобы вырвать ее из огня, но Измаил схватил мою руку и со злорадной улыбкой держал ее до тех пор, пока пепел не улетел в трубу. У меня полились слезы, милорд. Отец не обратил на них никакого внимания. Он вынул из кармана ножичек и стал соскабливать герб и имя, выгравированное на медальоне.

— Что вы делаете? — вскричала я.

— Уничтожаю имя, которое тут нацарапано. Это пустяки, на которые не стоит обращать внимания.

— Боже мой! — воскликнула я, рыдая. — Вы счищаете имя женщины, которая принимает во мне участие, которая любит меня.

— Для чего тебе нужно знать это имя? Если будешь умна, так я сам скажу тебе его после, когда-нибудь, впрочем года через три-четыре ты, дочь моя, будешь десятками считать людей, которые будут любить тебя. Ты будешь очень счастлива, Сюзи! Каждый будет домогаться одного твоего взгляда, одной улыбки… Но, дочь моя, остерегайся двух зол: гордости и легкомыслия. Гордость, называемая дураками добродетелью, будет заставлять тебя презирать лесть, легкомыслие, называемое в свете голосом сердца, посоветует тебе полюбить какого-нибудь молоденького джентльмена, у которого сладкий голосок и приятная улыбка. Остерегайся, Сюзанна! Призвание женщины есть без сомнения любить и принадлежать мужчине, но ее обязанность делать выбор… Не из сотни одного, но из тысячи сотню, самых богатых и щедрых… Впрочем придет время, ты поймешь это лучше! А теперь до свидания, вот тебе твоя игрушка!

— Это ужасно! — произнес Бриан с величайшим негодованием. — Сюзанна, этот человек, это чудовище не мог быть вашим отцом! Много есть вещей, которых нельзя объяснить, но их можно чувствовать. Что этот медальон прислала вам ваша мать, я в этом уверен, что Измаил — не отец вам, я в этом убежден.

— Нет, Бриан, — грустно отвечала Сюзанна, — вы ошибаетесь. Измаил был мой отец, но не будем говорить об этом. Слушайте далее.

Едва Измаил от меня вышел, в соседней комнате раздался крик Темперенсы. Отец мой бил ее за то, что она осмелилась передать мне медальон. С этого дня я ее никогда больше не видала. Когда я проснулась на другое утро, я увидела у моей кровати незнакомую мне женщину, которая нанята была на место Темперенсы.

С этого дня моя жизнь стала другая. Незнакомая женщина убрала мою голову и надела на меня дорогое платье. Мне было хотелось спросить, для чего это, но она ни слова не знала по-английски и говорила на непонятном мне языке. Окончив мой туалет, она подвела меня к зеркалу. Я не узнавала себя и в первый раз у меня явилось противоречивое ощущение женщины: желание блеснуть и желание поставить непреодолимую преграду между собою и нескромными взглядами толпы.

Немного спустя пришел отец и повел меня в великолепные покои бельэтажа, в которых я еще никогда не бывала. Там находилось множество картин, фортепиано, арфа, несколько книг и красивых альбомов. В картинках заключались мифологические сюжеты, в альбомах… О, милорд! При одном воспоминании об этих рисунках у меня является негодование, хотя в то время я решительно ничего не поняла и более восхищалась красивыми рамками картин и великолепными переплетами альбомов, чем самыми картинами и рисунками. Милорд, несмотря на то, что Измаил употребил все свои старания, чтобы развратить меня, мой ум и мое сердце. Господь спас меня. Сначала защитила меня молодость, а потом… потом я увидела вас и вы стали моим ангелом хранителем, моим защитником от всего дурного.

Отец вышел, оставив меня на несколько минут одну, потом он вернулся с человеком, который должен был учить меня танцам. После танцев шли уроки музыки, чтения, письма, итальянского, французского и немецкого языков. Мои учителя все были единоверцы моего отца, только из различных стран. Я успевала быстро, что радовало моего отца, который в то же время продолжал внушать мне свои гнусные правила, не производившие, однако, на меня того влияния, которого он ожидал. Между тем я не презирала порока, так как не имела понятия о том, что такое добродетель, и я равнодушно выслушивала обыкновенные наставления Измаила. Прошел год и я хорошо знала языки, которым меня учили, пела, играла на фортепьяно, на арфе и умела танцевать.

Глава сорок девятая
НЕМОЙ
Продолжение рассказа Сюзанны

Однажды вечером, когда я кончила уроки, ко мне зашел отец.

— Сюзанна, — сказал он, ты давно не видела Ровоама, ему хочется повидаться с тобой.

В продолжение целого года я уже не видела Ровоама, нашего слепого слуги. Мне вспомнилась его прежняя привязанность ко мне и я с радостью приняла предложение отца. Он провел меня через все комнаты бельэтажа и в темном проходе отворил маленькую, потаенную дверь. Мы очутились в узком коридоре и, пройдя шагов десять в совершенном мраке, стали подниматься по крутой лестнице наверх. Измаил отворил дверь и мы вступили в обширную комнату, похожую на мастерскую, в которой находилось множество странных и разнообразных вещей. По левую руку лежали в порядке на большом столе разные костюмы, тут были мундиры военные и полицейские, придворные платья, куртки и блузы простого народа. Возле стола стоял туалет, на нем находились помадные банки, склянки, парики, накладные усы и бороды, сделанные с удивительным искусством. Далее, в ящике находилось множество разных слесарных инструментов, еще далее виднелись кинжалы разных форм и величины, пистолеты и кистени. Я проходила мимо всех этих вещей и они не возбуждали во мне ничего, кроме любопытства…

На другом конце этой обширной мастерской находилась маленькая деревянная перегородка. За ней сидел Ровоам. Какая разительная перемена произошла с ним с тех пор, как я его видела! Бледных, впалых щек его и подбородка давно не касалась бритва, длинные волосы в беспорядке падали на плечи. Он казался больным, дряхлым, истомленным, полоумным стариком.

Когда мы вошли, он не узнал меня. Но потом на его лице появилась радостная улыбка. Он ласково кивнул мне головой.

— Отчего тебя не видно, добрый Ровоам? — спросила я.

В ответ на это он бросил на отца моего взгляд, в котором выражалась боязнь, вынужденная покорность и — ненависть.

— Что же, Ровоам, — сказал ему отец, — ты не узнаешь Сюзи.

Немой сидел у стола, на котором лежали продолговатые исписанные бумажки, граверные инструменты, печати, чернила разных цветов и кусочки дерева, о которых я уже говорила. Ровоам по приказанию моего отца подделывал для него векселя главнейших лондонских торговых фирм, или вернее сказать, он учился подделывать их. Он трудился с утра до вечера, исправлял гравюры, переделывал печати и старался копировать почерки и подписи важнейших банкиров, а между тем сам он не умел даже подписать своего имени! За малейшую ошибку, за всякую неудачную подделку несчастный подвергался немилосердным побоям Измаила. Вот причина, почему у Ровоама была такая худоба, бледность и такой вид дряхлого старика.

Я подала ему руку. Он поцеловал ее и показал рукой за окном на видневшееся голубое небо. Бедняжка Ровоам! Увидев движение немого, Измаил презрительно пожал плечами и сказал:

— Полно-ка, Ровоам, делать глупости. Покажи-ка мне лучше свою работу.

Ровоам вынул из ящика, спрятанного за столом целый пакет векселей. Отец мой начал со вниманием их рассматривать, между тем как бедный немой с невыразимой боязнью следил за каждым оттенком на его лице. Измаил вдруг остановился на одном векселе, он рассматривал его долго и особенно внимательно.

— Великолепно, Ровоам! — промолвил он наконец.

— Подпись Пибльса и сыновей — совершенство! За это тебе дадут сегодня вечером рюмку водки. Ты скоро вполне овладеешь делом, — продолжал отец мой, отложив в сторону около полудюжины векселей и подав остальные немому: — еще несколько месяцев старательного, неусыпного труда и ты достигнешь совершенства. Ну, прощай! Пойдем, Сюзи.

— До свиданья, Ровоам, — сказала я немому, — я буду заходить к тебе.

Ровоам склонил голову и положил руку на сердце.

— Я замечаю, Сюзи, — говорил мне отец, когда мы возвратились в бельэтаж, — что ты жалеешь немого. Напрасно! Пойми, что свет так устроен: сильный владычествует над слабым и эксплуатирует его, сколько возможно. Сострадание — вещь нехорошая и бесполезная. Кроме того, Ровоам мой раб. Впрочем оставим это. Смотри Сюзанна, не говори никому о том, что ты сегодня видела, в противном случае — я погиб.

Я до сих пор не могу объяснить преданности немого к моему отцу. Он имел под руками орудия, которыми он мог бы защищаться против Измаила, но ему никогда не могло прийти и в голову сделать это. Когда мы путешествовали по Франции, Италии, на Востоке, у Ровоама была тысяча средств бежать, но он и не подумал об этом. Его рабство было некоторым образом добровольное. Власть моего отца над ним: была абсолютна.

Глава пятидесятая
ОДНА ИЗ ТАЙН ЖИДА
Продолжение рассказа Сюзанны

В Лондоне мы прожили еще с полгода. Я часто заходила к несчастному немому. Однажды я нашла его несколько веселее обыкновенного, вероятно отец мой остался доволен его работой. Когда я вошла в комнату, он взял мою руку и подвел меня к туалету. Здесь он достал одну из банок, которые там стояли, и попросил меня знаками, чтобы я закрыла глаза. Нужно сказать вам, милорд, что Ровоам имел смуглое, чрезвычайно выразительное лицо, волосы и борода его были черны, как крылья ворона.

Спустя две минуты, Ровоам дотронулся до моей руки, я открыла глаза и в страхе сделала шаг назад. Поверите ли, милорд, я не узнала бедного немого. С ним произошла волшебная перемена. Вместо смуглого лицо его приняло бледный цвет… похожий на цвет лица Сэра Эдмонда Маккензи… лучшего сравнения я не могу приискать.

— Опять Эдмонд Маккензи! — с удивлением произнес Бриан.

В глазах немого, продолжала Сусанна, не было того блеска, какой они обыкновенно имели, вместо черных волос по плечам его рассыпались белые, льняные кудри. С этой переменой ясное выражение его лица сделалось мягче, стало почти незаметно.

— Это изумительно! — вскричал Бриан, в голове которого засела странная мысль. — Но продолжайте, Сюзанна, я надеюсь, что сегодня напишется последняя глава фантастической повести вашей жизни. Вы займете в свете то место, которого достойны и, если это только может зависеть от меня, то вы будете счастливы.

В благодарность за эти слова, Сюзанна посмотрела на Бриана взглядом, в котором выражалась неизъяснимо нежная любовь. Промолчав несколько мгновений, она продолжала.

Мое изумление доставило наивную радость бедному Ровоаму и он знаками старался объяснить мне, что в банке заключалась вся тайна его метаморфозы. Вдруг он вздрогнул и со страхом оглянулся на дверь. Измаил стоял на пороге.

— Это что такое? — спросил он, нахмурив брови.

— Это, по моей просьбе, Ровоам… — начала я.

— Морочь, Сюзи, морочь, — ласково сказал Измаил, — это очень хорошо. Что же ты краснеешь? А ты, немой черт, — продолжал он, дернув за волосы немого. В таком виде ты кажешься еще уродливее, не бойся, животное! Я сам думал показать Сюзанне когда-нибудь свой секрет, за который многие дорого бы дали, да дело теперь не в этом. Покажи мне свою работу, наше дело подходит к концу и нам скоро нужно будет ехать. Хочешь ли быть пажом Сюзанны? В ответ Ровоам улыбнулся. Ко мне одной он был искренно привязан.

Спустя несколько дней мы отправились во Францию. Мне в первый раз пришлось увидеть безграничное море и я поняла величие Господа! От Измаила это не укрылось, и он стал еще более богохульствовать, но все его усилия развратить мою душу остались безуспешными. Я была создана для того, чтобы любить творца вселенной!

Я не буду много говорить относительно нашего путешествия по Франции, по Италии и на Востоке. Заграницей мы пробыли четыре года. Главная цель этого путешествия для моего отца состояла в том, чтобы обратить фальшивьте векселя в наличные деньги. Он успел в этом, и вы, вероятно, слышали о том волнении, которое овладело Лондонской биржей, когда туда дошли слухи об этом преступном подвиге. На моего отца не пало ни малейшее подозрение, а он пустил в обращение фальшивых векселей более, чем на пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Глава пятьдесят первая
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Продолжение рассказа Сюзанны

Наконец мы вернулись в Лондон. Я стала взрослой девушкой и Измаил считал меня зрелой для своих гнусных замыслов: он хотел продать меня. Когда Сюзанна произносила последние слова, грудь ее высоко поднялась, щеки побелели и черные глаза бросали молнии.

Не знаю, продолжала она, на что бы я решилась, если бы тогда проникла в замыслы Измаила. Но я была слишком неопытна. Когда же он объяснил, чего хотел от меня, я обладала уже непобедимой силой: я любила вас.

Когда мы возвратились в Лондон, первой заботой моего отца было возобновление роскошного игорного дома в Лейчестер-Сквере.

Я, как и прежде, оставалась в доме одна. Я помню, это происходило весной. На деревьях появилась уже зелень. Увлекшись неясными мечтами, которые наполняют ум молодых девушек, я прогуливалась по саду. Вдруг в передней послышался шум. В переднюю вошел мужчина, это были вы, милорд. Лакей моего отца загородил вам дорогу… Вы не рассердились, лицо ваше сохранило спокойную гордость. Несмотря на то, когда вы произнесли несколько повелительных слов, лакеи почтительно расступились. Это показалось мне удивительным, потому что мне не раз приходилось быть свидетельницей их дерзости. Когда вы вошли в контору Измаила, я стала к окну, чтобы видеть вас, не будучи замеченной. Когда вы ушли, в грудь мою запала грусть, я плакала. С этого дня судьба моего сердца была решена, — я полюбила вас навеки.

С тех пор, Бриан, я не имела покоя ни днем, ни ночью. Вы представлялись мне наяву и во сне… Я потом долго не видала вас, — однако все ждала. Во второй раз я увидала вас в парке. Я издали отличила вас в толпе джентльменов, наполнявших аллеи и мое сердце рвалось к вам. Вы тогда ехали на красивой, арабской лошади, на груди у вас была камелия, тот самый цветок, милорд, который я, как драгоценность, хранила в медальоне. При быстром повороте лошади камелия упала, вы не обратили на это внимания. Я подняла ее.

Между тем устройство игорного дома было кончено. В нем было множество комнат. Часть главной залы отделялась широким занавесом, и высокой, крепкой балюстрадой. Измаил придумал театральный эффект, чтобы лучше привлечь к себе самую знатную и богатую лондонскую публику.

Глава пятьдесят вторая
СИРЕНА
Продолжение рассказа Сюзанны

Однажды вечером отец взял меня с собой в игорный дом. Когда я вошла в залу, то теплый воздух и шум разговоров так сильно подействовали на мои нервы, что я невольно со страхом прижалась к отцу.

— Ничего, — сказал он, — не бойся. Тебя никто не видит, нас скрывает занавес. Сядь, Сюзи, за фортепьяно и пой.

Нужно было повиноваться. Я села и, отдохнув минуту, коснулась пальцами до клавишей. За занавесом раздался ропот неудовольствия.

— Эй, Спенсер, — крикнул кто-то из игроков, — уволь нас от концерта. Это довольно глупая затея.

— Играй и пой, Сюзи, — сказал мне отец.

Я начала петь сначала без всякого чувства и методически, точно занималась с учителем пения, но скоро увлеклась и в страстных звуках вылила всю свою душу. Я не помнила, где я находилась, не видела окружающих меня предметов, я пела для себя.

— Хорошо, хорошо, превосходно прелестно, Сюзи! — сказал тихим голосом Измаил, когда я кончила, и в то же мгновение гром рукоплесканий раздался в зале, за занавесом.

— Браво, браво! — кричали игроки. — Это Малибран!

— Это помолодевшая Каталани!

— Это Паста!

— Я вас уверяю, tres chers, — произнес тоненький голосок, — что это Гризи… О! Вы не имеете понятия, что такое Гризи, кроме шуток…

— Отец мой весело улыбался и потирал свои руки.

— Милорды, — сказал он громким голосом. — Это не Малибран, не Каталани, не Паста и не Гризи!

— Кто же это, мистер Спенсер?

— Это Сирена, милорды.

По зале пронесся глухой, общий говор, который вскоре превратился в громкие восклицания. Игрокам хотелось меня видеть и они требовали, чтобы Измаил открыл занавес.

— Милорды, для меня весьма прискорбно, что я должен отказать вам, но вы не увидите Сирены.

— Я даю сто фунтов стерлингов, чтобы видеть ее! — вскричал кто-то за занавесом.

— Пятьсот! — сказал другой голос.

— Чудесно! — говорил мой отец с радостью потирая руки. — Моя выдумка великолепна!

— Тысячу фунтов! — закричал кто-то.

— Невозможно, милорды, — отвечал Измаил, — тем более, что Сирены уже нет здесь.

— Когда же мы снова ее услышим?

— Завтра, милорды.

С этими словами отец мой взял меня за руку и увел с собою домой. На другой день, в зале игорного дома не было достаточно места для помещения публики, привлеченной любопытством.

Я опять начала петь. Слушатели опрокинули балюстраду, отдернули занавес, но меня уже не было: Измаил успел увести меня. Такая таинственность возбуждала крайне любопытство лордов. Молва обо мне разошлась по всему Лондону.

Сюзанна, сказал мне однажды отец, ты будешь счастлива. Я желаю, чтобы между лордами, которые тебе рукоплещут каждый вечер, ты избрала одного…

Я не могла понять его слов, несмотря на то они подействовали на меня неприятным, тягостным образом. В этот вечер отец мой приказал мне нарядиться с особенной роскошью. Я повиновалась и мы отправились в игорный дом. По шуму за занавесом можно было заключить, что народу было столько, сколько могла вместить зала.

— Ступай сюда, Сюзи, — сказал Измаил, — подводя меня к маленькому, едва заметному отверстию в занавеске. — Приложи глаз к этому отверстию, вот так, не бойся, тебя никто не увидит, смотри и выбирай!

— Выбирать? Я не понимаю вас… — сказала я.

— Довольно, — отвечал он, сдвинув брови и топнув ногой, — ты должна понять меня или горе тебе! Смотри и слушай!

И приложив глаз к другому отверстию в занавеске, Измаил начал вычислять мне богатства и титулы самых знатных из находившихся в зале господ. После каждого объяснения он обращался ко мне и спрашивал, нравится ли мне тот, о котором он мне говорил, я ничего не отвечала и он переходил к следующему. Я не отнимала глаз от отверстия, потому что в этой блестящей толпе надеялась найти вас, милорд.

— Вот он, вот он! — быстро вскричал Измаил, дотронувшись до моей руки. — Смотри, Сюзи направо.

— Я взглянула туда… Вы, милорд, вошли в залу.

— Я! — вскричал Бриан с удивлением.

— Вы, милорд, но, увы, Измаил указывал не на вас.

— О! — воскликнула я, обернувшись к нему. — Не надсмехаетесь ли вы надо мной?

— Нет, — отвечал Измаил, пристально посмотрев на меня, но разве ты его знаешь?

— Знаю ли я его! — вскричала я с радостными слезами на глазах.

— Э! Да это великолепно! — проговорил отец. — Однако надо признаться, молодые девушки обладают иногда крайне странным вкусом! Кому бы могло прийти в голову? Пойду, приведу сюда его сиятельство.

Он направился к двери, но у порога остановился как бы в раздумьи и, вернувшись ко мне, спросил:

— Однако, мисс Сюзи, не выходит ли тут недоразумения? Я тебе говорю о высоком князе, сейчас вошедшем в залу, грудь которого увешена орденами.

Я с ужасом взглянула на отца и не будучи в силах произнеси ни одного слова, обратилась к нему с умоляющим взглядом.

— Ага, — сказал он, нахмурив брови, — теперь мне понятно, тут произошло недоразумение. О ком ты говорила, Сюзи?

— О Бриане Ленчестере, — отвечала я.

— О Бриане! — вскричал отец с резким смехом. — Ха, ха, ха! Это чрезвычайно любопытно! Но разве тебе не известно, что он не имеет ни одного пенни за душой? Полно-ка заниматься глупостями и приготовься-ка лучше принять его сиятельство.

— Что за дело до меня этому сиятельству? — спросила я с негодованием.

— Это он тебе сам скажет, — отвечал Измаил с приятной улыбкой.

— Я не хочу видеть его, не желаю говорить с ним!

— Ты должна! — произнес он грозным, повелительным голосом. — Я сию минуту приведу его.

— Я не хочу видеть его! — повторила я, собрав последние силы, которые придавало мне ваше присутствие, Бриан.

Я почувствовала, что пальцы Измаила как бы впились в мою руку, в глазах его сверкал дикий пламень, он приблизил лицо свое к моему.

— Знаешь ли ты, — проговорил он задыхающимся от бешенства голосом, — что ты принадлежишь мне, мне и больше никому. Знаешь ли ты, что я могу убить тебя? Но я этого не сделаю — я продам тебя! Слышишь? Продам. Не сопротивляйся или я поступлю с тобой, как поступил с Темперенсой, как поступаю с немым!

Бриан, вы были тут, и ваше присутствие придавало мне неимоверную твердость и силу. Я тогда была уже вашей всей душей и потому я не устрашилась последних угроз Измаила.

— Вы можете убить меня, — отвечала я, — но не принудите согласиться на ваши требования.

— Так я же убью тебя! — вскричал он в припадке страшной, зверской ярости. — Я убью тебя. Не вдруг, а постепенно, ты умрешь в невыразимых мучениях… Какой демон внушил тебе сопротивление, несчастная!

— Он вытер платком пену, выступившую на его губах, прошелся по комнате и с принужденной улыбкой подошел ко мне:

— У меня самого так же мало благоразумия, как и у вас, мисс Сюзи, сказал он, стараясь казаться хладнокровным это смешно! Слушай, мы оба не правы, поговорим спокойно, я требую от тебя пустяков, почему ты не соглашаешься?

— Вы желаете отдать меня одному, тогда как я хочу принадлежать другому.

— Ты хочешь! — повторил он, едва сдерживая бешенство. — Но ты забываешь, что я твой отец?

— Я помню это.

— Значит, ты должна повиноваться!

— Не хочу.

Измаил судорожно сжал кулаки и прошелся по комнате.

— Мисс Сюзанна, — сказал он холодно и с насмешкой, ты очень добродетельная девушка. Это тем лучше для князя, который через десять минут будет здесь. До свиданья, мисс Сюзанна! — И он поспешно вышел.

Я хотела кричать, но не имела сил, хотела бежать — ноги отказались служить мне… Я еще раз взглянула в отверстие. Измаил приблизился к князю и шепнул ему на ухо. Князь улыбнулся и взгляд его обратился к занавесу, это спасло меня, милорд! Я вскочила, выбежала из комнаты, так как двери не были заперты и спустя минуту была уже на улице. Я бежала до тех пор, пока не упала, лишившись чувств, на холодную мостовую.

Куда мне идти? Я не знала. Легкое бальное платье не могло защитить меня от пронизывающего холода, я была одна, в незнакомом месте, ночью… Однако я была счастлива, что спаслась от угрожавшей мне опасности. Счастье мое было так велико, что я даже забыла, что не имела никакого пристанища в Лондоне и что завтра же я подвергнусь страшному гневу Измаила! Я все забыла! Позвав извозчика, я приказала отвести себя в Гудменс-Фильдс, где, как вам известно, находился дом моего отца.

— Как! — вскричал Бриан. — Вы поехали в дом этого чудовища?

— Я уже говорила вам, — продолжала Сюзанна, — что не думала ни о чем, не думала о будущем. Когда я приехала домой, Измаила еще не было там. Вместо того, чтобы отправиться в свою комнату, я прямо пошла к Ровоаму, Он спал на полу. Когда я дотронулась до него, он вскочил и знаками выразил изумление, что я так поздно пришла к нему. Я передала ему все. Брови немого сдвинулись, кулаки его судорожно сжались. Он подумал с минуты, потом, взяв меня за руку, указал мне углубление в стене, за перегородкой. Я поняла его мысль и спряталась в это углубление. Ровоам опустился на пол и впал в глубокую задумчивость.

Около одиннадцати часов утра послышались шаги Измаила. Я прижалась к уголку, а Ровоам сел на свое место и принялся за работу. Измаил вошел.

— Досадно! — ворчал он, запирая дверь. — Досадно! Князь требует, чтобы я возвратил ему задаток. Держи карман! Не в моих привычках возвращать! Ты, немой черт, — продолжал он, обратившись к Ровоаму, — скопируй мне этот вексель, да смотри, не испорти оригинала, или я выбью из тебя твою душонку!

Ровоам трясся, как в лихорадке. Он искал ножика и не мог найти, ему не удавалось очинить пера. Измаил между тем ходил взад и вперед по комнате. Молчание продолжалось около четверти и часа.

— Скоро ли ты кончишь? — обратился отец к Ровоаму, подойдя к столу.

Стул, на котором сидел немой задрожал и я поняла, что Ровоам сделал ошибку.

— Негодяй! — вскричал в бешенстве Измаил. — Я предупреждал тебя беречь вексель! О, ты дорого заплатишь мне за это!

Вот что произошло. Отец мой приказал Ровоаму срисовать подпись князя, для того, конечно, чтобы при случае употребить ее в дело. Но бедный немой совершенно растерялся и копируя подпись, проводил по ней не обыкновенным, назначенным для этой цели, инструментом, но острой граверной иголкой, которая и прорезала бумагу.

На Измаила было страшно смотреть. Глаза его налились кровью, в лице его было судорожное движение, губы раскрылись и изо рта смотрел ряд сжатых, скрежетавших зубов. Мне пришло в голову, что пришел конец для немого, который был неподвижен, как статуя. Только капли холодного пота, катившиеся по лбу его давали знать, что в нем еще сохранилась жизнь.

Пробыв с минуту перед своей жертвой, как бы намереваясь растерзать ее собственными руками, Измаил бросился к стене, схватил висевшую на ней плеть со свинцом и в ту же минуту стул Ровоама задрожал. Я зажмурила глаза, я слышала, как сыпались удары на спину несчастного… О, что я чувствовала, милорд!

Вдруг дикий, неестественный крик вылетел из груди несчастного. Глаза мои невольно открылись. Один прыжок — и Ровоам стоял перед своим мучителем. Страшная борьба завязалась между ними, только слышно было глухое хрипение немого и свист плети. Спустя минуты две Измаил лежал на полу. Ровоам сжал ему горло, уперся одним коленом в грудь и оскалив длинные, белые зубы, дико смеялся. Другою свободной рукой немой схватил со стены длинную веревку и крепко связал моему отцу руки и ноги.

Все это я видела, милорд, и не могла шелохнуться. Ужас сковал все мои члены, мне представлялось, что мне снится страшный, фантастический сон.

Глава пятьдесят третья
ПРИГОВОР
Продолжение рассказа Сюзанны

Связав Измаила, Ровоам испустил дикий крик, ринулся к двери и исчез. Прошло несколько минут и он вернулся в сопровождении полицейского чиновника и двух констеблей. Едва переступив порог комнаты, немой с судорожной живостью стал указывать на все подозрительные вещи, которые находились в мастерской моего отца. Полицейский чиновник, шедший за ним, был невысокого роста, худощавый. На носу у него были тяжелые серебряные очки. Окинув быстрым взглядом всю комнату, он сел на стул около связанного Измаила, которого Ровоам вытащил на середину комнаты.

— Как ваше драгоценное здоровье, мистер Спенсер, — сказал чиновник. — Мы с вами старые знакомые! По правде сказать, вы затеяли плохую игру. Доказательства налицо, мое дело только запечатать эту комнатку, в которой вы успели собрать коллекцию самых интересных вещей! А потом я попрошу вас за мной в тюрьму, мистер Спенсер. Развяжите ему ноги, — продолжал он обратившись к констеблям, — а руки оставьте связанными!

Между тем немой вывел меня из-за перегородки. Измаил, при моем появлении, бросил на Ровоама страшный взгляд, но не сказал ни слова.

— Что это за девушка? — спросил полицейский чиновник. — Говори немой, что это за девушка? Ты молчишь… в тюрьму ее!

Констебли приблизились было ко мне, но Ровоам загородил им дорогу и показывал им что-то знаками.

— Что он размахивает, как телеграф, сказал чиновник. — Я готов прозакладывать голову, что знаки его что-нибудь да выражают. Объясняйся, приятель, толковее.

Ровоам взял мою руку и приложил к своему сердцу.

— А-га! Вот штука-то в чем, — сказал чиновник. — Это другое дело, только… я все еще маленько тут не пойму…

— Неужели вы не понимаете, что он желает сказать вам, что эта девушка — его дочь? — сказал Измаил, небрежно пожав плечами.

— Чувствительно вас благодарю, мистер Спенсер, теперь я понял, теперь я раскусил, что эта девушка дочка немого, — так ведь? А поэтому мы не имеем никакого права арестовывать ее.

Мы оставили мастерскую. Констебли повели моего отца. Чиновник запер дверь и приложил к ней печать. Что ожидало Измаила, этого я еще не знала. Его невозмутимое спокойствие и в особенности шутки арестовавшего его чиновника, не позволяли и мысли прийти в голову, что дело шло о жизни моего отца. Его увели. Я осталась дома с немым и, побежденная усталостью, опустилась на диван, где пролежала несколько минут в забытьи. Раскрыв снова глаза, я увидела Ровоама, в невыразимом волнении расхаживавшего по комнате. Лицо его вместо дикой радости выражало теперь глубокое раскаяние. Он бил себя кулаком в грудь и плакал, как маленький ребенок. Как я уже говорила вам, с моим отцом его связывали какие-то таинственные узы, разорвать которые могло только крайнее бешенство. Когда он пришел в себя, он горько раскаивался в своем поступке и плакал.

Когда он увидел, что я очнулась, он бросился ко мне и ударяя по карманам, наполненным золотой, повлек меня к двери. Я не сопротивлялась, что могло удержать меня в этом доме?

Герцогиня де Жевре, наконец, проснулась. Она с ужасом глядела в темноту, протерла глаза и все вспомнила.

— Ну, — проворчала она с досадой, — нечего сказать, хороша я! Сколько проспала, пожалуй, часа два будет. Племянница моя Бог знает что насказала этому взбалмошному Ленчестеру. Надо благодарить Бога, что еще здесь нет плута Тирреля!

Кто-то сильно сжал ее руку.

— Плут Тиррель здесь! — сказал шепотом слепой.

По коже герцогини прошел мороз и она едва не закричала. Тиррель зажал ей рот.

— Вы здесь, милорд! Клянусь вам…

Молчи! Ты хорошо сделала, Мадлен, что уснула, потому что речь здесь шла о таких вещах, о которых тебе незачем и знать.

— Милорд, простите…

— Да молчи же, глупая! Неужели могло прийти тебе в голову, что я сержусь на тебя? Теперь мне не до тебя. Не мешай мне слушать и спи себе, пожалуй, сколько хочешь.

Слуга подал свечи в гостиную, где сидели Бриан и Сюзанна.

Моя история подходит к концу, продолжала Сюзанна. Ровоам нанял небольшую квартирку, близ Ньюгейтской тюрьмы, куда посажен был мой отец. Ровоам захватил с собой весьма значительные деньги, большую часть которых употреблял на то, чтобы смягчить участь Измаила. Бедный немой горько раскаивался, казалось, он жалел о времени своего рабства и готов был своей жизнью спасти мучителя, который обращался с ним, как зверь, в продолжение стольких лет.

Я не могу сказать, сколько дней мы прожили в нашей маленькой квартирке. Однажды к нам явились полицейские и повели нас в Ольд-Бейлей. В судебной зале нас заставили поцеловать книгу, которой я ни разу не видала в доме моего отца — Библию, милорд. Нас стали допрашивать. На все вопросы, которые задавали Ровоаму, он делал отрицательные знаки. Я же подтверждала все обвинения, не понимая знаков, которые делал мне бедный немой. Когда кончился допрос, я инстинктивно посмотрела на скамью обвиняемых, где теперь сидел мой отец. Он с улыбкой кивнул мне головой. Лицо его выражало совершенное спокойствие.

Когда стали читать обвинительный акт, то я узнала, что, кроме подделки векселей, отец мой занимался грабежом и разбоем. Не правда ли, милорд, это ужасно! Обвинитель закончил свою речь обращением к судьям, энергично настаивая, чтобы был произнесен смертный приговор.

После обвинителя поднялся со своего места защитник Измаила. Это был молодой человек, свеженький, румяный.

— Молодой человек, — обратился к нему Измаил с некоторой дерзостью, — я вполне уверен, что вы скажете прекрасную речь, но, право, не имею нужды в вашей защите и не понимаю, зачем попусту терять нам драгоценное время.

— Смирно! — вскричал ольдерман, ударив молотком по столу.

Адвокат не ответил ничего Измаилу, но, обратившись к судьям, начал свою речь, в полной уверенности, что он фактически докажет невиновность обвиняемого. Эти слова обрадовали меня, у меня явилась надежда. Но она скоро меня оставила. Молодой адвокат говорил почти два часа сряду, но совсем не о деле моего отца. Он описал несчастия народа Израильского в Египте, жестокость фараонов. Потом, говоря о подделках, он силился доказать, что гравировка на дереве изобретена в 15 столетии и что книгопечатание некогда заменялось письмом. По окончании его речи в публике пронесся одобрительный шепот. Все находили, что речь молодого адвоката была прекрасна, родные его плакали от радости.

Наступило молчание. Судьи совещались между собой шепотом и, наконец, один из них поднялся и произнес смертный приговор. В то же время родные и знакомые молодого адвоката обнимали и целовали его, поздравляя с блистательным началом. Не правда ли, милорд, это смешно и вместе с тем грустно? Отец мой выслушал приговор с изумительным спокойствием. Из груди Ровоама вырвался глухой вопль. Спустя два дня неизвестный человек принес мне записку следующего содержания:

‘Мне хотелось сделать тебя счастливой, Сюзанна. Если бы не помешал глупый Ровоам, лондонская знать воздвигла бы Сирене трон со ступенями из чистого золота. Теперь все рушилось. Впрочем, кому известно, что нас ожидает в будущем? Скажи Ровоаму, чтобы он попросил ко мне сегодня же доктора Муре, и чтобы последний захватил с собой кинжал. Приходи, Сюзанна, в четверг, рано утром, в Ольд-Бейлей, приходи непременно! Это моя воля, последняя моя воля. Ты будешь свидетельницей чудного зрелища, чтобы и Ровоам пришел вместе с тобой, скажи ему, чтобы он наблюдал за малейшими моими движениями. Он будет мне нужен. До свиданья, Сюзи, ты хороша собою, следовательно, когда захочешь, будешь богата. Советую тебе захотеть поскорее’.

Когда я прочла письмо Ровоаму, лицо его приняло радостное выражение, у него явилась надежда спасти Измаила.

Глава пятьдесят четвертая
КАЗНЬ
Продолжение рассказа Сюзанны

Накануне того дня, который отец мой обозначил в своем письме, Ровоам разбудил меня в полночь. Я быстро оделась. Мы вышли из дома. На широкой, мрачной Ольд-Бейлейской улице не было видно ни души. Только сверху слышался тихий говор, Я подняла голову, но сначала не могла ничего различить. Когда же глаза мои привыкли к темноте, я увидела у окон множество дам и мужчин, на крышах находились слуги и служанки, из слуховых окон выглядывали головы детей.

Все эти люди чего-то ждали. Места были откуплены за дорогую цену. У всех лица были веселые. Простой народ затягивал обыкновенные песенки, леди и джентльмены разговаривали и шутили.

Около часу на площадку, близ которой я остановилась с Ровоамом, пришла толпа рабочих. Началась суматоха: бросали доски, вколачивали гвозди. При каждом ударе молотка бедный немой вздрагивал всем телом. Я все еще не могла ничего понять, хотя свинцовая тяжесть давила мою грудь. Я не могла дать себе отчета в том, что происходило вокруг меня, между тем на площадку все более и более валило народу, я слышала, как окружающие завидовали нашему месту!

Стало светать и я скоро увидела перед собой черную массу эшафота, на котором была построена виселица, плотников уже не было. Направо и налево колыхалась толпа, нетерпеливо жаловавшаяся на холод и медленность, с которой шло время.

Утро было серое, туманное. На часах пробило половина восьмого. Воцарилась мертвая тишина, прерываемая только погребальным колокольным звоном. В то же время два человека, одетые в черное, поставили на эшафоте какой-то длинный ящик. Прошло еще несколько минут и ворота тюрьмы растворились. Толпа удвоила внимание.

Из ворот показался священник с Библией в руках. За ним шел Измаил. Лицо его было покрыто бледностью, но оно не выражало ни беспокойства, ни страха. Твердым шагом он поднялся на лестницу и остановился на помосте. Руки его были связаны крепкой веревкой, конец которой был обвит вокруг голой его шеи.

— Вот он, вот он! Экой разбойник! Говорят, он ел людей живьем, — раздались голоса в толпе.

В то же самое время над моей головой, у окна бельэтажа, какая-то дама, одетая в, богатую шубу, навела на Измаила лорнет и произнесла довольно громким голосом: ‘…Какие у него славные плечи’.

Заметив черный ящик, свой гроб, отец мой с презрением оттолкнул его ногой и гордым взглядом окинул толпу.

— Экой закоренелый злодей! — послышался голос.

— Какие у него чудесные формы! — произнесла дама.

Священник без всякого внимания стал читать что-то из Библии. Измаил не слушал его. Вдруг — я не заметила откуда — очутились сзади осужденного палачи. На соседней колокольне все еще продолжал раздаваться погребальный звон. Глаза толпы были с жадным любопытством прикованы к эшафоту. Я заметила, что взгляд моего отца устремился на окно одного дома, и он сделал едва заметное движение головой. Потом глаза его стали искать кого-то в толпе, они остановились на нас и на лице его выразилась дикая радость, когда он заметил Ровоама, который, рыдая, простирал к нему руки. Увидев меня, отец ласково кивнул мне.

Палач принес лестницу и приставил ее к виселице, поднявшись по ней, он привязал конец веревки, обвитой вокруг шеи Измаила. Осталось только выдернуть гвоздь, поддерживавший люк, на котором стоял приговоренный.

Прекратились все разговоры, воцарилась глубокая тишина, слышно было только тяжелое дыхание тысячи любопытных зрителей. В это самое время лучи солнца, пробившись сквозь туман залили красноватым светом верхушки домов, к которым было обращено лицо моего отца, он вздрогнул. Лицо его выразило на минуту грусть, он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на солнце, но оно скрывалось еще за высокими стенами Ньюгейтской тюрьмы. Измаил склонил голову.

— Не унывай! — раздался чей-то громкий, протяжный голос.

Взгляды всех обратились в ту сторону, откуда послышался голос, отец мой гордо поднял голову и дал знак Ровоаму. Не медля ни минуты немой бросился к эшафоту, свалил с ног полицейских и очутился подле моего отца. Веревки, вероятно, раньше подрезанные, упали с рук его. Изумленная толпа, забыв всю свою ненависть к тому, которого она за несколько минут клеймила названием закоренелого злодея, рукоплескала и прежний голос повторил: ‘Не унывай!’

Движение Ровоама было столь стремительно, что никто не успел остановить его. Палач в ужасе не мог тронуться с места, и потом со страхом сбежал с эшафота. Мне кажется, милорд, что мой отец мог бы спастись, потому что непостоянная толпа теперь обратила всю свою ненависть на полицию.

Но о бегстве он не думал. Он не для этой цели призвал Ровоама. В ту самую минуту, когда веревки спали с его рук, Измаил выхватил из-за пазухи коротенький кинжал, который, вероятно, принес ему доктор Муре, и вонзил его в грудь немого. Ровоам пал мертвый между отцом и палачом!

Измаил повернулся в ту сторону, откуда дважды слышался ободряющий возглас, и подняв над головой окровавленный кинжал, воскликнул торжествующим голосом:

— Благодарю, милорд!

В толпе раздался крик ужаса.

На часах церковной башни пробило восемь часов. Палач, руководимый более привычкой, чем размышлением, придавил пружину, люк опустился, веревка натянулась и Измаил по пояс исчез в отверстии, которое открылось под его ногами… лицо его искривилось, но вскоре все мускулы пришли в прежнее положение, натянутая веревка колебалась и на конце ее болтался безжизненный труп. Это было ужасно, милорд! У меня подогнулись колена. Я закрыла глаза и больше ничего не видала и не слыхала…

Старая француженка за темной перегородкой тряслась от ужаса. Тиррель шептал какие-то невнятные слова и как бы инстинктивно поднес руку к шее.

— Да, я поверю, что это было ужасное зрелище! — прошептал он. — Веревка на шее… Мадлен, можешь ли ты вообразить, как это больно?

— Нет, — отвечала она, невольно усмехнувшись, — не могу! А вы, милорд?

— Я? — произнес Тиррель задыхающимся голосом.

— Я… О, Мадлен, я поверю, что это ужасное зрелище, — труп, болтающийся на веревке!

Глава пятьдесят пятая
ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА СЮЗАННЫ

Когда вернулось ко мне сознание, Бриан, продолжала Сюзанна! — солнце стояло уже высоко на небе. Мрачного эшафота не было, толпа рассеялась. Сначала я подумала, что все это был сон, ужасный сон, но скоро я совсем пришла в себя и малейшие обстоятельства кровавой сцены живо воскресли в моем воспоминании. Теперь я была одна на свете, на свете, которого вовсе не знала. Я вернулась в свою квартиру и в продолжение нескольких дней не выходила из своей комнатки.

Однажды хозяйка потребовала за квартиру денег. Денег у меня не было, и меня выгнали из дома.

Куда идти? У меня не было ни знакомых, ни приюта. Я целый день бродила по громадному городу. К вечеру я почувствовала голод. В голове была тяжесть. Мутные глаза невольно закрывались. Меня не держали ноги, и я готова была упасть, как кто-то схватил меня за руки и поддержал. От неожиданности и изумления у меня раскрылись глаза. Подле меня стояли две молодые девушки и с ними молодой джентльмен, немногим старше их, который вел их под руку. Я никогда не забуду, милорд, прелестных лиц этих девушек. Невозможно передать, сколько доброты было у них во взгляде! Сколько сострадательности выражали их очаровательные личики!

— Что такое с этой девушкой? — спросила одна из них ласковым голосом.

— Она умирает с голода! — сказал молодой джентльмен, внимательно посмотрев на меня.

— С голоду! — с ужасом повторили молодые девушки.

Старшая обняла меня одной рукой, на глазах младшей показались слезы.

— О, возьмите ее с собой, к нам! — воскликнули они обе вместе.

Молодой джентльмен с прежним вниманием продолжал смотреть на меня. На его лице отражалась доброта, но эта доброта соединялась с осторожностью, обдуманностью, которые не всегда бывают у людей его возраста.

— Нет, нельзя, Анна, — сказал он, — нельзя Клара! Нам нельзя взять с собой этой девушки! Но мы имеем возможность, и наша обязанность помочь ей. — Сказав это, он вынул из кармана две золотые монеты и положил их мне в руку.

— Мало этого! — вскричали молодые девушки, и в одно мгновение два их кошелька очутились в кармане моего передника.

После этого я никогда более не видала этих двух ангелов, но в моем сердце запечатлелись их прелестные лица и их имена, и я прошу Бога, чтобы он доставил мне возможность когда-нибудь отплатить им за все добро, которое они для меня сделали!

На эти деньги я купила хлеба и нашла приют. Но деньги у меня опять все вышли. Что мне оставалось делать? Я сделалась уличной певицей и пела у дверей одной таверны. На деньги, которые бросали мне прохожие, я покупала себе хлеба. Но так как около меня на улице собиралась толпа, то полиция запретила мне петь.

Тогда-то, Бриан, в первый раз мне засела в голову мысль покончить с собой. У меня не было решительно никакой светлой точки в будущем, никакой надежды, я решилась умереть и пошла к Темзе. По дороге, от усталости и истощения, я упала на крылечко какой-то таверны. Хозяйка хотела сначала прогнать меня, но, увидев мое красивое лицо, взяла меня к себе в услужение.

Далее Сюзанна рассказала о той ужасной жизни, которую принуждена была вести в таверне, где исполняла самые грубые работы и ежеминутно переносила брань и укоры от злой хозяйки. Она дошла до того воскресного вечера, когда мистрисс Борнет ударила ее в лицо.

— Я опять пошла к Темзе, — продолжала она, — но в ту самую минуту, когда я готовилась броситься в реку, удержал меня слепой Тиррель.

— О-го! — произнесла француженка, удвоив внимание.

Тиррель молчал, наставив ухо.

— Я еще прежде замечала, что глаза слепого с особенным вниманием останавливались на мне. Еще тогда его лицо поражало меня, но в ту самую минуту, когда он остановил меня, свет из ближайшего окна пал на его лицо и мне показалось…

Герцогиня наклонила вперед голову, вытянув шею, чтобы лучше расслышать слова Сюзанны, но в то же мгновение руки слепца зажали ей уши.

— Мне показалось, что предо мной стоит тень моего отца, — произнесла Сюзанна, невольно содрогнувшись.

— Все это странно! — сказал Бриан задумчиво. — Тут заключается какая-то тайна, которую я открою.

Тиррель презрительно пожал плечами и разжал уши герцогини де Жевре.

Сюзанна передала о своем прибытии в Вимполь-Стрит, о той роскоши, которой ее окружали, и об угрозах, которые ей делали. Она не забыла и о сцене, разыгранной около постели Персеваля и упомянула даже о таинственном пароле ‘ночной джентльмен’.

По окончании рассказа Сюзанна обратилась к Ленчестеру, устремила на него свои черные глаза и тихо сказала:

— Теперь, милорд, вам известна вся моя жизнь, Я открыла вам всю свою душу, скажите теперь, смею ли я еще любить вас?

Бриан не отвечал. Из прекрасных глаз красавицы покатились слезы.

— Милорд, — произнесла она, — я жду.

Ленчестер вздрогнул и страстно прильнул своими губами к руке Сюзанны.

— Сюзанна, — сказал он с почтительной нежностью, — тот, кому вы дарите вашу любовь, должен гордиться ею перед целым светом. Вы много страдали и хотя были в самой смуте порока, но вашего чистого сердца он не запятнал своим грязным прикосновением. О, Господь дал вам столь же прекрасные душевные качества как и физические!

Бриан преклонил одно колено и продолжал:

— Хотите ли стать женою Ленчестера?

— Хочу ли я, милорд! — произнесла Сюзанна, не находя слов для выражения своей радости.

— Идемте, — вскричал Бриан, — в этом доме вам не следует оставаться ни одной минуты. Вы знакомы с графиней Дерби, она даст вам приют до тех пор, пока я не получу права быть единственным вашим покровителем и защитником. Идемте!

— Я готова, — отвечала Сюзанна с невыразимым восторгом.

В это мгновение дверь растворилась и на пороге показался слепой Тиррель. Сзади него следовали четыре человека с решительными и отчаянными лицами.

— Милорд, — обратился к Ленчестеру слепой, — в этот дом вы вошли одни, одни вы и оставите его.

Сюзанна в страхе схватила руку Бриана, он нежно отклонил ее. Глаза его бросали молнии, лицо приняло грозное выражение и он как бы вызывал своих врагов на бой. Однако он овладел своим негодованием и произнес спокойным голосом:

— Хорошо, сэр Эдмонд, я выйду один. До свидания, миледи.

Он поспешно вышел из дома и прямо отправился в полицейское бюро. Переговорив несколько минут с Брианом, полицейский комиссар дал ему констебля и несколько человек полицейских.

Спустя полчаса констебль стучался у дома под N 9-м в Вимполь-Стрит и требовал именем короля, чтобы ему отворили.

— Да спасет Господь его Величество! — отвечал насмешливый голос из окна первого этажа. Окно закрылось. Спустя минуту отворилась дверь.

Приняв необходимые предосторожности, полиция вошла в дом. Никто не выходил к ним навстречу. В комнатах все было в беспорядке, как бы после быстрого, внезапного отъезда: шкафы открыты, мебель сдвинута со своих мест. Полиция обшарила весь дом от чердаков до погребов. Нигде не оказалось ни хозяина, ни прислуги.

Дом был совершенно пуст.

ЧАСТЬ II
Львиная пасть

Глава первая
НА ВОЛОС ОТ СМЕРТИ

Утренний свет пробивался в ставни небольшого домика. В это время маркиз Рио-Санто вставал с постели. Позади его кабинета была маленькая комната, которую хозяин меблировал не так роскошно, как другие комнаты своего великолепного дома, но зато с комфортом. В простенке висел портрет какой-то женщины. Против портрета находилась кровать, с которой доносилось лихорадочное дыхание больного. Первые лучи восходящего солнца проникали через занавески, и при них тускнел свет стоявшей на столе лампы.

Около постели, в кресле, сидел Рио-Санто. Когда лампа вспыхивала, в глубине постели можно было различить бледное и исхудалое лицо больного, который не спал. Глубоко ввалившиеся глаза его то блестели, то становились безжизненными. Бледный и видимо утомленный Рио-Санто беспокойно поглядывал на больного. На часах было семь утра.

— Еще одна бессонная ночь после праздного дня, — пробормотал Рио-Санто. — Да, этот человек прав… Он убьет меня!

Больной судорожно зашевелился и Рио-Санто помочил ему лицо прохладной водой и уксусом.

— Обе… обе! — простонал больной.

— Обе! — печально проговорил и Рио-Санто, жадно впиваясь глазами в лицо больного. — Шесть дней я только и слышу эти слова, и не могу понять их смысла! Целые пятнадцать лет я не тратил напрасно ни одного часу, а теперь бездействую седьмой день, теперь, когда каждый день моей жизни стоит года! Бедный Энджус! Он страдает и я обязан заботиться о нем, потому что он брат той, которую я и по прошествии стольких лет не могу забыть! И за двадцать четыре часа свободы я отдал бы с радостью весь остаток жизни! Есть же счастливцы на свете, которые могут идти к цели, гордо подняв голову, не скрываясь! Сколько преград пришлось мне преодолеть на своем пути! Как много жизни истратил я на удовлетворение своих низких страстей. Да, мне необходимо идти вперед, и вот человек, который останавливает меня, когда я так близок к цели… Человек, который мне почти так же близок, как брат, при виде которого меня мучают угрызения совести, который знает все мои тайны!

— Видел, видел! — глухо вскрикнул Мак-Ферлэн. — Кровавая рана… и таинственный голос шепнул мне: ‘Он должен погибнуть от твоей руки!’

— Погибнуть от твоей руки? — глухо повторил Рио-Санто. — Какая ужасная казнь, но я не смел бы жаловаться.

Потом все смолкло. Дневной свет все более и более заменял свет лампы.

— Дункан! — вдруг закричал Мак-Ферлэн. — Дункан! Скорей моего вороного коня, мне нужно за реку, в Лондон. Я должен убить Ферджуса О’Брина. Он убил моего брата, Мак-Наба.

— Я оседлаю тебе коня, — кротко ответил Рио-Санто, — но не забывай того, что и Ферджус О`Брин тебе брат.

— Правда, — произнес вздрогнувший больной, — твоя правда, и у меня не будет ни брата, ни… Великий Боже! Обе, обе!.. — И голова больного тяжело повалилась на подушки. Минуту спустя больной с насмешкой заговорил опять: — Рио-Санто! Знаю я его… ложь! Какой это Рио-Санто? Это Ферджус, разбойник, убийца. Я когда-то любил его и потому щажу, но не всегда же я буду так малодушен. Я послушаюсь таинственного голоса… Моего коня, Дункан! — Рио-Санто грустно слушал бред и не решался отойти от постели Мак-Ферлэна: никто не должен был знать его тайн.

Мак-Ферлэн привстал на постели. Его сморщенное лицо и блуждающие глаза вызывали страх. Рио-Санто засучил рукава и запахнул свой бархатный халат, как бы приготовляясь к горячей борьбе.

Мак-Ферлэн тихо запел. Его глаза вдруг налились кровью, и он судорожно вцепился костлявыми пальцами в одеяло, на губах у него выступила пена и он весь задрожал…

Рио-Санто все это было знакомо. Уже шесть дней ему по нескольку раз в день приходилось оставаться с Мак-Ферлэном, чтоб помешать ему выскочить из окна за воображаемым похитителем. Рио-Санто, измученный продолжительной бессонницей, равно как и борьбой с человеком, сила которого удесятерялась горячкой, чувствовал, что и ему скоро изменят последние силы.

Вдруг Мак-Ферлэн захрипел и яростно сбросил одеяло.

— Вот, вот они! — вскричал он. — Обе… В лодке… Я догоню их!

И он бросился к окну. Рио-Санто удалось остановить его. Со страшным воплем Мак-Ферлэн впился ногтями в его шею. Началась отчаянная борьба. Наконец Рио-Санто повалил Мак-Ферлэна на постель. Но в ту самую минуту, когда он надеялся перевести дух, Мак-Ферлэн с диким криком схватил его за горло и все сильнее и сильнее сдавливал его. Обессилевший Рио-Санто прошептал:

— Мария!

Мак-Ферлэн вздрогнул и опустил руки.

— Мария! — глухо повторил он. — Кто здесь говорит о Марии.

Рио-Санто лежал бездыханный. Мак-Ферлэн, увидев его, отстранился и гневно вскричал:

— Ферджус О’Брин!.. Я убил его… Опять этот призрак… — И с выражением ужаса на лице он отвернулся. В глаза ему бросился портрет, висевший между окон.

— Мария! — тихо шептал он. — Моя добрая Мария… Она не видит и не обнимет своего старика брата. Да, я уже стар, а она еще как хороша и молода, назло всем страданиям.

Больным овладела сильная дрожь, и он, с видом шалившего ребенка, стал подвигаться к постели, умоляя:

— Прости же меня, милая Мария, прости, не сердись, я лягу… Я хотел найти воды… Зачем не оседлали коня? Мне так хотелось увидеть детей и убить Ферджуса О’Брина, убийцу моего брата.

Тут он опять увидел Рио-Санто и бросился на постель, закрывая лицо руками.

— Великий Боже, — глухо бормотал он. — Опять это ужасное видение!

Глубокая тишина воцарилась комнате.

Глава вторая
СЕРЕНЬКИЙ ДОМИК

Немного времени спустя в тихо растворившихся дверях появилось бледное лицо доктора Муре.

Не успел он переступить порог, как на противоположном конце комнаты щелкнул замок и вбежал Анджело Бембо. Доктор Муре едва успел закрыть потайную дверь. Вслед за Бембо вбежал Ловели и с громким лаем бросился к потайной двери. Полаяв около нее, пес закружился вокруг лежащего Рио-Санто, обнюхивая его с жалобным визгом. Бембо бросился к маркизу.

— Синьор! — боязливо шептал он. — Ради Бога! Что с вами? Ответьте мне. Вы приказали не входить в эту комнату, но я день и ночь не отходил от двери… И зачем я отошел на одну минуту?

Им овладело отчаяние. Он был молод и отличался способностью чувствовать сильно и глубоко. Он любил Рио-Санто и искренно был ему предан, потому что сумел отгадать кое-что из тайных замыслов Рио-Санто, представлявшемуся ему идеалом всего прекрасного, благородного и великого.

Правда Бембо знал о сношениях Рио-Санто с той грязной и отвратительной толпой, которая составляла большую ‘лондонскую семью’ и которую Бембо презирал и ненавидел всей душой, но это нисколько не подрывало его глубокого уважения к маркизу. Толпа представлялась Бембо ничем иным, как орудием, правда грязным и неприятным, но в то же время и необходимым для осуществления замыслов Рио-Санто.

Теперь необходимо объяснить появление Энджуса Мак-Ферлэна в доме маркиза Рио-Санто. Когда Боб Лантерн спихнул Мак-Ферлэна в воду, тот, хотя и не опомнился вполне, но благодаря нескольким, как бы машинальным движениям, всплыл на поверхность. Скоро он совсем пришел в себя и осмотрелся.

Лодка Боба Лантерна к тому времени причалила к берегу. Здесь была приготовлена карета, запряженная парой лошадей. С помощью кучера Боб Лантерн перенес в нее молодых девушек, сел с ними сам — и карета тронулась.

Когда Мак-Ферлэн приплыл к берегу, то задрожал от ужаса, припомнив ясно все, что случилось. Его горе увеличивалось пониманием того, что он опоздал и не мог ничего сделать. На Темзе не было ни одной лодки. Он сразу же решил отправиться к маркизу Рио-Санто, с которым был очень близок. Мак-Ферлэн отлично знал расположение комнат в доме Рио-Санто и сумел пробраться до самого кабинета, где измученный повалился без чувств к ногам маркиза, успев назвать имена своих дочерей.

С этого-то вечера Рио-Санто запирался у себя, никуда не выходил сам и никого не принимал.

С этого же вечера и кавалер Анджело Бембо не отходил от дверей той комнаты, в которой лежал больной. Он уже не раз слышал оттуда дикие крики. Однажды они были настолько страшны и их сопровождал такой шум, что Бембо не вытерпел и решился нарушить приказание Рио-Санто не входить в комнату. Здесь он увидел непонятную борьбу маркиза с каким-то ужасным существом, представлявшим собой что-то вроде живого трупа, который длинными и костлявыми руками с бешеной силой схватил маркиза.

Бембо едва удержался, чтобы ни броситься на помощь маркизу, но так как он хладнокровно и спокойно встречал нападения этого человека, то Бембо успокоился. Потом, не желая против воли маркиза проникать в его тайны, Бембо так тихо вышел, что тот вовсе и не заметил его присутствия. Затем Бембо не раз бывал свидетелем борьбы маркиза с Мак-Ферлэном и терялся в догадках, что это за человек. Но выходить из коридора он не решался.

В конце коридора находилось окно, выходившее на соседний двор, обнесенный высоким забором. Среди двора стоял небольшой серенький домик, пользовавшийся в квартале дурной славой. Люди, проходившие мимо домика поздно вечером, рассказывали о шумных ночных оргиях и поражавших их жалобных женских криках, которые они из него слышали, Серенький домик уже несколько лет оставался без жильцов. Состарившийся хозяин его, вероятно, потерял прежнюю охоту к развратной жизни.

Мимоходом скажем, что домик как будто нарочно предназначался для разгульных удовольствий: только из некоторых окон дома маркиза Рио-Санто нескромному глазу можно было заглянуть во внутренность домика.

Однажды утром солнце, более обыкновенного ясное и светлое, рассеяло вечно окутывающий Лондон густой непроницаемый туман. Бембо сидел на окне в коридоре и рассеянно посматривал кругом. Вдруг на лице его выразилось глубокое изумление: в одной из комнат домика он заметил спящую молодую девушку.

Она была прелестна. Бембо был молод. С сожалением отвернулся он от окна и решил не глядеть в ту сторону.

Молодая девушка спала беспокойным сном. На бледном и утомленном ее лице легко замечались усталость и грусть. Это была Анна.

А серенький домик принадлежал графу Вейт-Манору.

Глава третья
СЛУГА И ГОСПОДИН

Два дня тому назад несчастная девушка проснулась в этом домике, в комнате, из окна которой был виден только задний фасад дома маркиза Рио-Санто и несколько ветвей полузавядших деревьев. Два дня как она не видела Клары, своей доброй тети и Стефана!

Большие великолепные зеркала и роскошная мебель составляли убранство комнаты. Над кроватью висели прекрасные шелковые занавесы, отливавшие в несколько цветов. Драгоценные материи и ткани были разложены на софе, а на туалете лежали разные драгоценные безделушки.

Но бедную Анну нисколько не занимала окружавшая ее роскошь. Ею владел один безотчетный страх — и когда входили прислуживавшие ей женщины, и когда она оставалась одна. При воспоминании о Кларе и Стефане она много и долго плакала. Она горячо молилась Богу за этих драгоценных для нее существ. Одна молитва только и подкрепляла ее.

После этого утра и кавалер Бембо частенько посматривал в окошко из коридора. Он еще не мот защищать свое сердце от внезапных и нечаянных впечатлений. Ни разу в жизни никого глубоко не любивший, он всеми силами горячей души привязался к маркизу. Но теперь его сердцем овладело что-то трепетное, томительное и неясное… Он полюбил.

Однажды в сумерки кавалер усмотрел нечто странное в окне серенького домика. Анна спала. Через отворившуюся дверь в комнату вошли двое людей. У одного в руках была свеча. Другой, закутанный в теплый плед, шел следом. На лице первого выразилось удивление, когда он рассмотрел Анну. Анджело впился глазами в обоих и жадно следил за всеми их движениями.

В комнате же, куда вошли Патерсон и граф Вейт-Манор, произошло следующее. Управляющий заговорил первый:

— Милорд, это, право, сокровище! И вы здесь так безопасны.

Граф с печальным видом покачал головой в ответ и, показывая на окно, сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы в эти окна были вделаны не проволочные сетки, а крепкая железная решетка.

Патерсона изумили эти слова и он спросил:

— Ради чего, ваше сиятельство?

— Чтобы вместо глупенькой девочки запереть в эту комнату сына моего отца! И клянусь, я бы не выпустил его отсюда живым!

В голосе графа слышалась непреклонная энергия.

— Опять этот проклятый Бриан! — промелькнуло в голове управляющего.

— Рассветает!.. — вяло произнес граф. — Иди со мной, Патерсон! На крыльце, быть может, уже поджидает меня мой смертельный враг. Идем!

Граф сильно побледнел и скорыми шагами направился к двери.

— Но ради Господа, хоть посмотрите на нее, милорд! — воскликнул управляющий, причем в его голосе слышалось отчаяние. — Ручки! Волосы! Есть ли на свете еще такая прелестная талия? А цвет лица! Цветок, настоящая роза!

Люди, в обязанности которых входит доставление наложниц в гарем всемогущих сластолюбцев, всегда по необходимости пылкие поэты.

Граф машинально повернулся к Анне и, вооружившись лорнетом, с тупым равнодушием евнуха стал рассматривать прелестную девушку.

— Не дурна, — лениво проговорил он, — но в другой раз, после, Патерсон, в другой раз.

И оба вышли из комнаты.

Бембо едва дышал: он понял все. Ему сделалось легко, когда эти люди ушли. Закутанный человек с лорнетом на глазах был ему теперь ненавистен. Воображение и ум Бембо заработали, придумывая средства освободить молодую девушку, ставшею, как ему казалось, жертвой самых гнусных замыслов.

Глава четвертая
СТРАЖ ГРАФА ВЕЙТ-МАНОРА

Прошли два дня. Бембо сидел у окна в коридоре. Анна спала. Дверь в ее комнату отворилась и вошли люди, которых Бембо уже видел.

Патерсон молча подошел к кровати и снял с Анны одеяло. Протянув руки, он, по-видимому, готовился поднять Анну. Лоб Бембо оросился холодным потом. Но граф Вейт-Манор повелительным знаком остановил Патерсона, который с почтительным поклоном вышел. Граф, наклонившись, поднял с пола какую-то бумажку, которая упала на пол, когда Патерсон снимал с Анны одеяло.

Неодолимая сила тянула Бембо в этот дом, где, как он был убежден, готово было совершиться ужасное преступление. Лишь боязнь оставить одного маркиза Рио-Санто сдерживала Бембо. Он бросился к двери и заглянул в замочную скважину. Рио-Санто сидел в кресле, а больной спокойно лежал.

В комнате Анны между тем происходило следующее. Без внимания бросив на стол попавшуюся ему бумажку, граф рассеянно смотрел на Анну.

— О! Если бы она полюбила меня… — сказал он тихо.

Немного спустя в его голосе послышались горечь и раздражение:

— Полюбить меня! Я богат и знатен, был молод. Слышал я, как говорили, что я и хорош собою, но кто любил меня? Единственная женщина на свете, которую я любил, обожал, которой дал имя, отдал сердце, все, обманывала меня! Я не мог назвать ее дочь моею дочерью, и, прогнав от себя мать, прогнал и ребенка.

Бледное, усталое лицо графа исказилось неприятной улыбкой.

Он продолжал:

— Шестнадцать лет тому назад я отдал ребенка этому бессердечно-безжалостному человеку, который каменной стеной стал между матерью и дочерью. Она страдает, плачет, горюет, тем лучше!

При этом его глаза упали на Анну.

— И она была молода и счастлива, когда я увидел ее в первый раз. Я похитил ее. Я, лорд Вейт-Манор, предлагал руку дочери ничтожного ирландца. И она не полюбила меня, а предпочла мне какого-то презренного нищего. И почему я не встретил этого несчастного и не раздавил его как червя!

Граф судорожно заломил руки назад. Лицо его побагровело от прилившей крови. Сильное волнение овладело им, и он, сделав несколько шагов по комнате, остановился у стола.

— К чему вспоминать о прошедшем! — проговорил он, наливая себе вина. — Эта девушка прекрасна и, по крайней мере, теперь мой почтеннейший братец не отравит предстоящего мне удовольствия!

Он с шумом поставил на стол пустой стакан. Анна проснулась, вскочила и вскрикнула от ужаса. Но граф уже не представлял никакой опасности. Глаза его опять упали на бумажку, бывшую ранее в его руках. Он машинально развернул ее и прочел. Побледневшее лицо его судорожно искривилось и, заскрежетав зубами, он поднял кверху сжатые кулаки.

— Опять! — яростно прохрипел он. — Опять он!

На бумажке было написано: ‘Прелестно, милорд! Я наблюдаю за вашими любовными похождениями. Бриан Ленчестер’.

Нам известно, что Бриану Ленчестеру было вовсе не до того, чтобы наблюдать за братом. И записка эта была уже давно подброшена в комнату, предназначенную (Бриан знал это) для любовных удовольствий графа. Но граф ничего этого не знал и ему сейчас же представилось, что Бриан где-нибудь близко, что все слуги и Патерсон изменили ему, и он окружен врагами. В изнеможении граф Вейт-Манор опустился на стул. Анна испуганно смотрела на графа, не смея пошевелиться.

Вдруг граф громко позвал к себе Патерсона. Тот вошел в комнату.

— Поди сюда! — закричал граф, хватая со стола графин с вином.

Патерсон догадался и бросился к двери. Граф пустил в него графином, который разлетелся вдребезги о дверь.

Анна закрыла глаза.

— Поди же сюда! — крикнул опять граф.

— Ну, да, как бы не так! Подожду, когда свалишься! — пробормотал Патерсон.

Через минуту граф катался по полу в конвульсиях.

Анджело Бембо не видел этого. Он бросился в свою комнату и схватил пистолеты. Сбежав вниз, он заглянул в замочную скважину. Рио-Санто с беспокойством стоял подле постели больного, ожидая, очевидно, кризиса.

Но образ Анны заполнил сознание Бембо.

— Успею! — мелькнуло у него в голове, и он бросился вниз по лестнице. Едва Анджело выскочил на двор, как увидел, что его помощь совсем не нужна: в карету, стоявшую у подъезда серенького домика, укладывали графа Вейт-Манора.

Глава пятая
КОВАРНЫЙ ЗАМЫСЕЛ

Отсутствие Анджело продолжалось всего несколько минут. Вбежав в коридор, он прежде всего увидел Ловели, которая с жалобным воем царапалась в дверь кабинета, Анджело, не размышляя, бросился туда. Собрав все силы, он поднял маркиза и перенес его в кабинет.

— Скорее за доктором! — кричал он.

— Муре здесь.

Бембо сильно нахмурился: он заметил беспорядок на столе и в бумагах маркиза, некоторые ящики не были даже задвинуты.

Муре спокойно осмотрел бесчувственного маркиза: пощупал пульс, шею, живот.

— Подите вон! — приказал он слугам.

Слуги молча вышли.

— Синьор, — обратился Муре к Анджело, — я люблю быть с моими пациентами наедине.

— Но, доктор.

— Время очень дорого, синьор.

— Скажите же по крайней мере есть ли надежда?

— Я молчу, синьор.

Вспыхнувший Бембо едва удержался от резкого ответа, однако, направился к двери.

— Синьор! — остановил его доктор, — мне очень мешает собака, возьмите ее, пожалуйста, отсюда.

Ловели не сводила глаз с доктора. Как бы отгадав намерения Бембо, собака бросилась было под стол, но юноша успел поймать ее за ошейник и утащил за собой.

Доктор повернул ключ в замке, как только Бембо затворил дверь. С торжествующей улыбкой доктор возвратился к Рио-Санто.

— Потух, наконец, этот гордый, всесильный взгляд, столько раз заставлявший трепетать меня самого, говорил он. Да, без тебя, Рио-Санто, я был бы первым, я бы управлял той всемогущей общиной, которая составляет ‘большую семью’. И вот твоя жизнь в моих руках! Слышишь ли, Рио-Санто, в моих руках, и я отказываюсь помогать тебе! Я произношу твой смертный приговор. Еще четверть часа и Эдуард, глава и отец ‘большой семьи’, будет безжизненным трупом. ‘Вашу честь’ поглотит земля! Но его тайна? От кого я узнаю ее? Я должен узнать его великую цель.

В дверь постучали.

— Ради самого Господа, — умолял Бембо, — сжальтесь, синьор, над моим беспокойством. Я жду.

— Ждите! — холодно ответил доктор и, не торопясь, направился к противоположной двери.

Теперь самое время будет рассказать о ‘большой лондонской семье’. Это хорошо известное лондонской полиции общество имеет три класса, высший, средний и низший. Члены первого — ‘лорды’, второго — ‘джентльмены’, третьего — ‘просто люди’. Во главе всего общества стоит ‘отец’, которого ‘люди’ называют ‘его честь’ или каким-нибудь собственным именем, которое меняется, смотря по обстоятельствам. Около 1811 года ‘его честь’ назывался Джеком, пока не открылось, что это лондонский палач Джек Кеч.

Скоро начался ряд Эдуардов. В нынешнем, 1844-ом году ‘отец’ большой семьи именовался ‘мандарином’.

Число членов ‘большой семьи’ чрезвычайно увеличилось около 183*.. года при одном из Эдуардов. Бесчисленные кражи и похищения, в том числе кража коронных бриллиантов, навели страх на весь Лондон.

Случайным образом ‘лорды’ узнали, что их ‘отец’ — не вор. Сделайся это известно джентльменам и ‘людям’, то, без сомнения, они потребовали бы смены начальника. Но ‘лорды’ смолчали, тем более, что и сами не постигали замыслов своего ‘отца’.

Для всех ‘лордов’ Рио-Санто оставался загадкой. К чему он стремился? Чего домогался? Тайну Рио-Санто особенно пытались постичь Тиррель и доктор Муре. Первому приходилось исполнять некоторые непонятные поручения маркиза. Так, например, Рио-Санто поручил ему ежемесячно выплачивать по сотне фунтов стерлингов Бриану Ленчестеру, который не принадлежал к ‘большой семье’ и не имел никаких особых сношений с маркизом.

У Муре, как доктора, было больше шансов проникнуть в тайны, но, несмотря на все старания, это ему никак не удавалось. Любопытство просто пожирало доктора в те шесть дней, когда Рио-Санто нигде не показывался. Узнав от прислуги, что маркиз не входил даже в свой кабинет, Муре тайком пробрался туда и перерыл все бумаги, которые только ему попались на глаза. Но увы! Он ничего не мог разобрать и понять, так как многие из них были исписаны какими-то странными и непонятными знаками. Доктор не мог скрыть изумления, когда ему попались бумаги на турецком и китайском языках. Неужели маркиз сносился с Китаем и Турцией? Неужели и там были у него агенты? Уважение доктора к Рио-Санто сильно увеличилось, но тайна ‘отца большой семьи’ осталась по-прежнему непроницаемой.

Известное нам обстоятельство прервало поиски доктора. Одолеваемый желанием их продолжить, доктор, пользуясь состоянием, в котором находился Рио-Санто, вошел в комнату больного. Им овладело крайнее удивление, когда его глазам представился висевший на стене женский портрет.

— Что бы это значило? — шептал он. — Да, точно, это она. В этой комнате портрет графини Вейт-Манор! Ничего не понимаю… Неужели Рио-Санто? Но невозможно, нет еще и году, как он здесь! Но это еще что такое? Человек!

Доктору бросилась в глаза исхудавшая нога Энджуса, с которой сползло одеяло. Доктор подошел к постели. Энджус Мак-Ферлэн лежал лицом к стене. Муре пощупал у него пульс.

— Горячка! — прошептал он. — И почему меня не позвали раньше? Однако лицо мне знакомо. Не знаю, где и когда, но я видел этого человека. Он умрет непременно, если ему не подать, помощи. Впрочем, мне-то что за дело. Мак-Ферлэн повернулся лицом к нему.

— Как жарко! — простонал он. — Какая горячая вода! Луна красная… Все горит!

Невольно Муре опять взял руку больного.

— Что за натура! — пробормотал он, щупая пульс. — Оставить его без помощи, а то выздоровеет.

— Исчезли, обе исчезли! — закричал больной.

— Еще два-три кризиса, и он выздоровеет! — шептал Муре. — Удивительно, право!

— Моего вороного коня, Дункан! Седлай его, Дункан! — громко и звучно закричал Мак-Ферлэн. — Я поеду в Лондон и убью его.

— Кого? — невольно спросил Муре.

— Коня, скорей! — повелительно кричал Мак-Ферлэн.

При этом он вскочил с постели. Муре нисколько не испугался ни дикого вида, ни яростного движения больного: Муре был доктор.

Таинственный голос опять приказывает мне убить Ферджуса О’Брина… Ho как трудно сделать… Бедная моя сестра, бедная Мария… Но все равно. Я убью его! Он убил Мак-Наба, моего брата!

— Мак-Наб! — с удивлением повторил доктор. — Это имя мне знакомо!

— Кто имел дерзость сказать мне, что его теперь зовут Рио-Санто? — продолжал больной. — Ты, Дункан?

Вздрогнувший при имени Маркиза Муре еще внимательнее наблюдал за больным.

— Рио-Санто! — захохотал больной. — Седлай моего коня, Дункан! Я еду, наконец, в Лондон и исполню приказание голоса.

— Итак, Рио-Санто — убийца, — тихо сказал Муре, желая направить ход мыслей больного на старую тему.

При этих словах больной вздрогнул и, подозрительно посмотрев на доктора, сказал:

— Это ложь! Что вам нужно?

На минуту к Мак-Ферлэну возвратилось сознание. Но такие минуты были редки. Проворчав что-то и погрозив доктору кулаком, больной бросился в постель и накрылся одеялом.

Глава шестая
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

— Уф! — заговорил опять больной. — Как холодна вода. Она зеленая, отчего это? Как холодно!

Больным овладела лихорадочная дрожь, потом он запел шотландскую балладу, но мало-помалу стих, и голос его передавал только неясный ропот.

Муре стоял несколько минут молча.

— Маркиз! — вскричал он, ударив себя по лбу. — Я и забыл о нем. Жив ли он еще?

Муре обернулся и в то же мгновение его кто-то крепко схватил за руку. Доктором овладел невыразимый ужас, колени у него подогнулись. Перед ним стоял Рио-Санто. Посмотрев ему в лицо, Муре заметил несомненные признаки частного мозгового расстройства. Доктор осознал всю опасность своего положения и решился убить врага, пока тот был еще в его власти.

Рио-Санто совершенно овладел собой, одни только мускулы языка были поражены временным параличом. Но маркиз отличался удивительным присутствием духа и мужеством, которые не покидали его даже и при физических страданиях. Засучив рукав своего халата, Рио-Санто выразительным жестом указал доктору на налившуюся кровью вену. Под властью спокойного взгляда Муре невольно вынул из кармана ланцет и поднес его к руке Рио-Санто. Тот остановил его пристальным взглядом.

Муре понял и, не сказав ни слова, кольнул себя ланцетом в руку. Рио-Санто одобрительно кивнул головой. Через минуту из его руки полилась кровь.

— Довольно! — через несколько секунд сказал Рио-Санто.

Муре задрожал при звуках этого голоса. Рио-Санто был жив! Опять его могущественному голосу будет повиноваться все! И Муре сам невольно возвратил ему способность повелевать и наказывать! Однако Муре смог скрыть, страх и ограничился лишь тем, что невольно опустил глаза к полу.

Лицо Рио-Санто мало-помалу оживлялось и принимало обычный вид. Из его руки продолжала еще течь кровь, так как Муре, обуреваемый боязнью, забыл остановить ее.

— Довольно же, наконец! — повторил Рио-Санто, нахмурившись и прижав руку к сердцу. — Вы опять хотите убить меня?

Муре остановил кровь и сложил руки на груди, ожидая приговора.

— Подвиньте мне кресло, — приказал маркиз.

В кресле Рио-Санто сидел несколько минут неподвижно, потом заговорил:

— Благодарю вас, доктор, что вы нарушили тайну этого убежища. Теперь я по крайней мере знаю, что мой больной вне опасности. Ведь вы, доктор, кажется, сказали, что он выздоровеет?

— Да, милорд.

— Еще, доктор, я благодарю вас за то, что вы раскрыли мне свою душу.

— Вы слышали?

— Да, доктор, все. Вы завидуете мне, желаете проникнуть в мои тайны.

— О, милорд!

Тон доктора Муре был умоляющий.

— Не просите, доктор, — тихо продолжал Рио-Санто. — Я вовсе не сержусь на вас. Только мне кажется, что ваша зависть не совсем благоразумна, потому что моя тайна не из тех, которые угадываются. Моя тайна похожа на бумаги, испещренные непонятными знаками. Они и были в ваших руках, но вы оказались не в состоянии понять и разобрать их.

В последних словах Рио-Санто слышалось такое глубокое презрение, от которого ненависть просто заклокотала в груди доктора.

— Доктор, — продолжал Рио-Санто прежним тихим тоном, от чего его презрение становилось выразительнее, — благодарю вас и за то, что вы не убили меня.

Муре невольно сделал шаг назад. Последние слова поразили доктора как бы ударом кнута. Его погибель была ему ясна.

— Для меня смерть была бы ужасна, — продолжал Рио-Санто, особенно теперь. Но повторяю, я не сержусь на вас. Подложите мне подушку под ноги, доктор. Простите, что злоупотребляю вашей услужливостью. Пожалуйста, потрудитесь сказать Анджело, что вы спасли мне жизнь и он простит вам вашу грубость. Который теперь час?

— Десять, милорд.

— Время дорого, а я еще слаб, необходимо отдохнуть по крайней мере полдня, — продолжал маркиз как бы про себя. Потрудитесь, доктор, сказать моим людям, чтобы приготовили карету к четырем часам. Сами же, доктор, воротитесь ко мне. Мне еще нужно поговорить с вами.

Муре пошел исполнять желание маркиза. Но едва переступив порог двери, он с ненавистью произнес:

— Посчитаемся еще, маркиз!

Бембо, едва завидев доктора на пороге, бросился к нему.

— Ради Бога, что с маркизом?

— Маркиз вне опасности, синьор.

— Вне опасности? — с радостью воскликнул Бембо.

— Извините, меня, доктор, что я плохо думал о вас, вы искусный доктор и благородный человек. Ради Бога извините меня и будьте уверены в моей вечной вам преданности.

Доктор раскланялся и холодно пожал руку Бембо.

— Я мог бы сделать и больше, — двусмысленно заметил он, — но обстоятельства были таковы.

— Можно мне видеть маркиза? — спросил Бембо.

— Нет еще. Но маркиз просил меня передать вам, чтобы к четырем часам была приготовлена карета, вы отправитесь вместе с ним.

— Маркиз выезжает! — вспыхнул от радости Бембо.

— О, доктор! Я удивляюсь и поклоняюсь вашему искусству: вы совершили чудо!

— Право напрасно, — ответил Муре, качая головой.

— Всем на свете управляет случай, и только глупцы не умеют им пользоваться.

Глава седьмая
ЛИЦЕМЕРНЫЙ ДРУГ

После разговора с Бембо Муре возвратился к маркизу. Рио-Санто уже засыпал, но проснулся от его шагов.

— Вот уже седьмой деньг как я ничего не делаю, — заговорил он. — Нет ли чего нового на свете, доктор?

— Ваше продолжительное уединение вызвало всеобщее удивление и ропот некоторых членов нашей семьи. Я прошу вас думать обо мне, что вам угодно, милорд, но верьте моему глубокому убеждению: безрассудны те, кто думает о возможности борьбы с вами.

— Вы рассудительный человек, доктор, — ответил Рио-Санто.

— Кто Богу не грешен, милорд? О себе скажу, что я безрассуден вдвойне: во-первых, хотел убить вас…

— И, во-вторых, не убили, — добавил Рио-Санто.

— Да, во-вторых, что не убил вас, милорд, — спокойно ответил доктор.

— Что же делать, доктор, — небрежно продолжал Рио-Санто, — придется подождать другого случая. Но мне некогда заниматься и думать о вас и… я по-прежнему буду полагаться на вас.

— Это доверие, милорд… начал было Муре, которому пришла вдруг охота изобразить из себя кающегося грешника.

— Нет, это не доверие, — прервал его Рио-Санто. — При малейшем подозрении я уничтожу вас — берегитесь, доктор.

— Милорд! — вскричал Муре, не покидая своей роли. — Одно доброе слово в настоящую минуту и я — до гроба ваш вернейший и преданнейший раб.

Рио-Санто презрительно улыбнулся.

Поняв, что он не сможет обмануть маркиза, доктор Муре сбросил маску. Спокойная улыбка заиграла у него на губах и без всякого притворства он холодно сказал:

— Хорошо, милорд, я буду остерегаться, я ваше покорное орудие и вместе с тем ваш враг.

— Довольно! — повелительно прервал Рио-Санто. — Не будем терять время, потолкуем о деле… Впрочем еще одно слово. Быть может, случай когда-нибудь предаст меня беззащитного в ваши руки. Тогда имейте в виду следующее: если бы вы сегодня убили меня, то уже вечером валялись на соломе в Ньюгейтской тюрьме. Вы отлично знаете, что я никогда не лгу. И помните: между вами и эшафотом только одно — моя воля.

— Милорд! — ответил Муре, стараясь казаться спокойным. Между мною и эшафотом лежит целая пропасть, заставить перешагнуть которую бессильно все ваше могущество.

— У лорда Шерифа, — сказал маркиз, — находится запечатанный пакет, в котором содержится ваш приговор. Не удивляйтесь, доктор: все ‘ночные лорды’ находятся в моей власти.

— Что ж в пакете?

— Неопровержимые доказательства самых серьезных ваших преступлений.

— Почему же лорд Шериф до сих пор не распечатал пакет?

— Этого я не желаю говорить. Притом, я хотел бы только предостеречь вас.

— Но…

— Довольно. Потолкуем о деле. Что мисс Тревор?

Доктор Муре долго не мог собраться с мыслями, чтобы ответить на последний вопрос. Все что говорил маркиз, казалось крайне невероятным, но доктор невольно верил его словам. Он чувствовал себя обезоруженным убийцей, змеей без жала.

— Я вас спрашиваю, доктор, что мисс Тревор? — повторил вопрос маркиз.

Не могу вам сказать ничего утешительного, милорд. Вчера мною было начато лечение, которое, без сомнения должно было спасти ее, но вчера же с ней случился ужасный переворот. И прежде чем мне можно будет переменить лечение, необходимо сделать опыты над другою. Мисс Мери сейчас в опасности как нельзя более.

— Мне необходимо видеть ее, — проговорил маркиз.

— Нет, милорд. Для нее всего необходимей покой. Вчерашний день крайне подорвал ее слабый организм.

— Что же именно случилось?

— Очень многое, милорд. И, право, я сожалею, что не мне пришлось приложить корпию к ранам Персеваля.

— А! Итак, Персеваль…

— Здоровехонек, милорд. Если бы не ваше великодушие, милорд, то он давно бы отправился к праотцам. Ей Богу, милорд, великодушие прекрасная вещь, но…

— Пожалуйста, поскорее к делу.

— Виноват, милорд, я и забыл, что вам необходим отдых. Вот положение дела: болезнь мисс Тревор переменила свое направление. Первые опыты над другою теперь совершенно напрасны.

— Над другою? Что это значит? — повторил Рио-Санто.

— Я говорю о прелестной девушке, милорд?

В голосе Муре послышался дикий энтузиазм и восхищение.

— Какая сила! — восклицал он. — Сколько прелести, грации и нежности в ее формах, в которых соединилось все прекрасное на свете. Может ли быть что выше удовольствия вонзить скальпель в нежное эластичное тело, разорвать все до последних суставов, изучить все таинственные нити, связывавшие это прекрасное существо. Простите меня милорд, я увлекся и забыл, что вы не доктор. Я говорю о той молодой девушке, над которой я произвожу опыты и которую же мы намерены умертвить ради спасения мисс Мери.

Муре с особенным ударением произнес слово ‘мы’, радуясь возможности сделать маркиза участником своей жестокости.

— Она молода и прекрасна? — грустно спросил Рио-Санто.

— Да, милорд.

— Вы дали обещание щадить ее.

— Да, милорд. Но я не предвидел дурного оборота болезни мисс Тревор. Притом я заплатил за эту девушку сто фунтов, так должна же она пригодиться на что-нибудь серьезное. Наконец, говоря откровенно, я-таки порядком уже и попортил ее.

Рио-Санто с отвращением отвернулся.

— Я принужден был, — продолжал Муре, — заставлять ее голодать и держать в темноте.

Маркиза бросило в холодный пот.

— Довольно, довольно? — порывисто проговорил он.

— Вы просто бесчеловечны, доктор. Заклинаю вас, пощадите несчастную жертву.

— Вы очень взволнованы милорд, — хладнокровно ответил Муре, пощупав пульс маркиза. — Успокойтесь. Вам необходим покой. Завтра или уже сегодня вечером я расскажу вам все подробно, а теперь мне необходимо оставить вас одного.

И Муре, поклонившись, поспешно вышел.

Глава восьмая
ШРАМ НА ЛБУ

Франк Персеваль и Стефан Мак-Наб с нетерпением ожидали старика Джека, которого они отправили к лорду Тревору.

Возвратившись, тот остановился у дверей, не смея подойти к своему господину.

— Ответ? — нетерпеливо вскричал Франк.

С выражением печали на лице Джек молчал.

Ты не передал письма? — с чувством спросил Стефан.

— Передал, — тихо ответил Джек.

— Где же ответ? — Персеваль бессильно опустился на подушки.

— Да, отвечай же, наконец, — гневно воскликнул Стефан, — какой ответ?

— Ответ? — вскричал Джек, воспламеняясь негодованием. Тревор имел смелость разорвать письмо Персеваля, не читая его.

Франк застонал.

Стефан не отходил от постели больного друга. У него даже не было времени повидаться с матерью. Собственное горе увеличило отчаяние, в которое его приводила болезнь Франка. Вместо прежней апатии Стефаном овладела борьба разнородных страстей: он любил, ревновал и страдал.

Было около полуночи. Франк спал очень беспокойно, тревожно и часто стонал во сне. Старик Джек ворочался в углу. Позади постели на столе горела лампа, свет которой озарял герб Персевалей и портрет давно умершей сестры Франка мисс Гарриет.

Тревожные мысли Стефана о больном друге скоро приняли другое направление. В голове его возник образ Клары. Вследствие странного стечения обстоятельств или вследствие горячей ревности воображение его рисовало Клару в Темпльской церкви с пламенно-страстным взором, обращенным на незнакомца-мечтателя.

Желание вспомнить, где и когда он его видел, вдруг овладело Стефаном. Он поразился внезапно пришедшей мыслью. Незнакомец выглядел молодым, а с того дня прошло целых пятнадцать лет.

— Невозможно! Не может быть! — прошептал он. Правда, сходство поразительное, но недостает…

— Шрам! — закричал вдруг Персеваль. — У него на лбу шрам, я видел…

— Шрам! — повторил Стефан. — О да, я помню.

— На покрасневшем лбу белая полоска.

— Вверх от левой брови, — невольно перебил Стефан.

— Да, да, от левой брови вверх, — повторил Франк.

— Франк! — вскрикнул Стефан. Вы знаете его? Ради Бога, о ком вы говорите?

Но Франк в изнеможении уже опустился на подушки.

— Как это странно! — проговорил Мак-Наб.

Им овладело лихорадочное возбуждение. Обычно спокойный и рассудительный, молодой доктор совсем растерялся от непонятных слов Франка. Быть может это полнейшая случайность горячечного бреда? Но Франк слишком ясно и точно описал этот шрам! Где и когда Франк мог его видеть? Стефан терялся в догадках. Он хотел было расспросить друга, но тот заснул, и Стефану было жалко лишать его минутного успокоения. Однако он более и более убеждался в истине своего предположения и повторял:

— Это он! Это он.

Всю ночь Мак-Наб не сомкнул глаз. На рассвете у крыльца кто-то сильно постучал. Было около семи часов. Старик Джек сказал Стефану, что его спрашивает какая-то женщина от его матери. Дав ему некоторые наставления относительно Франка, Стефан сошел вниз.

— Что случилось, Бесси? — спросил он.

— Что случилось? — жалобно повторила Бесси. — Ax, мистер Мак-Наб! И не говорите… беда. Пожалуйте скорее домой. Ваша матушка ужасно горюет!

— Бесси, ради Бога, что случилось? — беспокойно спрашивал Стефан. — Отвечай же, Бесси!

— И не говорите, мистер! Бедняжки! Во всем Сити не было таких красавиц. Ах ты, Боже мой!

Стефан, поняв, что он ничего не добьется, выбежал на улицу и, вскочив на первого попавшегося извозчика, отправился на Корнгильскую улицу.

Глава девятая
НЕОБХОДИМО ДЕЙСТВОВАТЬ

Бедная мистрисс Мак-Наб почти сходила с ума. Всю ночь она не смыкала глаз, дожидаясь племянниц. С горьким плачем она рассказала все Стефану. Молодой человек молча выслушал ее. Потом громко зарыдал, закрыв лицо руками. Мать, обливаясь слезами, сказала прерывающимся голосом:

— После Бога ты единственная у меня надежда, Стефан!

При этих словах к Стефану возвратилась его спокойная энергия. Действительная жизнь овладела всеми силами его ума и воли. Он почувствовал себя способным, чтобы приняться за выполнение тяжелой задачи.

— Надейтесь на Бога и положитесь на меня, матушка, — успокаивал он мать.

Но ни Стефан, ни его мать не знали, что, опасаясь гнева своих господ, служанка Бесси утаила, что она впустила в дом незнакомца, и на их расспросы ответила только, что барышни ушли, не сказав ей ни слова.

Прежде всего Стефан направился к полицейскому комиссару. Всю дорогу он раздумывал о том, куда могли деваться молодые девушки. Мысль его почему-то остановилась на незнакомце-мечтателе. Но зачем ему похищать обеих сестер? Притом Клара любила его, а не он ее. Более ужасная догадка временами овладевала его умом: быть может, молодые девушки попали в руки буркера.

У комиссара Стефан рассказал все дело и просил тотчас же начать поиски.

— Да, да, дело важное, — заговорил комиссар. Мистер Кросс, потрудитесь записать требование мистера Мак-Наба. Это очень, очень важное дело. Правда, у нас их такое множество. Потрудитесь зайти через две недели.

— Две недели! — изумленно воскликнул Стефан. — Но господа…

— Извините меня, мне некогда… Ваш покорный слуга.

— Нельзя ли…

— Ничего нельзя, мистер.

— Я согласен вознаградить.

— А!.. Вознаградить. Потрудитесь об этом переговорить с мистером Кроссом. Я крайне занят, у меня просто кружится голова. Ваш покорный слуга.

Мистер Кросс — это длинное и худое писарское существо, с угловатым, некрасивым лицом, окаймленным густыми, встрепанными баками. Вежливо поклонившись Стефану, он пригласил его в соседнюю комнату.

— Извольте видеть, — начал он, — все эти поиски стоят крайне дорого. Прошу присесть. Вы изволили сказать о похищении двух молодых девушек. Позвольте спросить, они хороши собой?

— Это зачем же вам?

Не сердитесь, я слышал, вы очень подробно описали их, но, право, этого мало. Я могу отлично, например, описать вам красного Ферджуса, понимаете, Жевиотдельского разбойника, и что же выйдет? Что он как две капли воды похож на…

— Но ради же Господа! Не будем терять времени. Они обе красавицы.

— Гм! Так это станет дорогонько, мистер, очень дорогонько…

— Я и не думаю торговаться, мистер.

— Очень, очень благородно с вашей стороны. Будь они дурны собой дня через четыре они были бы выброшены на улицу. Но красавицы… хе, хе! Совсем другое дело!

Стефаном овладевала досада и отвращение.

— Ах, мистер, вам обойдется это очень, очень дорого.

— Но могу ли я, по крайней мере, быть уверен…

— В нашей готовности послужить вам? О, будьте уверены!

— Поиски будут по всему Лондону, не так ли?

— О, Лондон так громаден! — Мистер Кросс вздохнул.

— Но вы найдете их! Я плачу пятьдесят, сто фунтов, сколько хотите!

— Я вижу, что вы понимаете и представляете все предстоящие трудности, — ответил писарь, приятно и довольно улыбаясь. — Будьте уверены, что мы употребим все силы. Но не угодно ли вам будет пожаловать на первые издержки.

Стефан молча выложил на стол несколько пятифунтовых ассигнаций.

— Уверяю вас, вы останетесь нами довольны, — говорил мистер Кросс, провожая Стефана.

Надежды наполнили сердце Стефана, когда он вышел из полицейской конторы. На воздухе он скоро успокоился. ‘Можно ли полагаться на уверения и обнадеживания жадных и алчных людей? — подумал он. — Нет, нет и нет’.

Однако необходимо и действовать. Бедные девушки, где бы они ни были, конечно, ожидали защитника и избавителя. Но что делать? Что предпринять? Куда направиться?

Глава десятая
ДО ЧЕГО ДОВОДИТ НИЩЕТА

Едва Стефан сделал несколько шагов, как ему бросилась в глаза дощечка на двери: ‘Контора мистера Бишона’. Стефан невольно побледнел от пришедшей ему в голову мысли. Как доктору, Стефану не раз приходилось слышать имя мистера Бишона, торговавшего человеческим мясом. Полиция видела в ужасном торге необходимое зло и потому смотрела сквозь пальцы.

Стефан хотел бежать, но непреодолимая, таинственная сила тянула его к громадному дому. Однако он долго не решался позвонить.

С другой стороны улицы за всеми движениями Стефана жадно следил нищий лет сорока, в лохмотьях черного фрака. Все лондонские нищие отличаются от джентльменов только изношенностью костюма. На лице нищего выражалось отчаяние крайней бедности. В Лондоне для того, чтобы иметь возможность умереть с голоду, необходимо быть честным человеком, так как всякий порок может составить доходную статью.

После некоторых колебаний нищий подошел к Стефану и тихо попросил:

— Милорд. Одно слово.

— Что тебе? — Стефан быстро обернулся.

— О, милорд, не гневайтесь, — продолжал нищий, выговаривая слова с ирландским акцентом. — Хочу вам сказать, что я могу взять вполовину дешевле, чем мистер Бишон.

Стефан попятился назад.

— Разве ты продаешь трупы?

— Да, милорд, — печально ответил нищий.

У Стефана защемило сердце, и он с боязнью спросил:

— Нет ли у тебя трупа молодой девушки?

Нищий очень грустно посмотрел на него и ответил:

— Понимаю. Нет, милорд, я не убийца.

— Так ты крадешь трупы из могил, — с сожалением спросил Стефан.

— Избави меня Бог, я католик.

— Но что же ты мне предлагаешь?

— Труп, который через час будет вашим.

— Но где же ты возьмешь его?

— О, не заботьтесь об этом. Я имею человека на примете.

— Живого?

— Полумертвого, — печально ответил нищий.

— И ты хочешь убить его?

— Что делать.

— Но по какому же праву, несчастный?

— По праву собственности. Я предлагаю вам самого себя, милорд.

Стефан с искренним состраданием посмотрел на него, забыв на минуту о собственном несчастьи.

— Как твое имя? — спросил он, вынимая кошелек.

— О, милорд, вы согласны купить меня! — с радостью воскликнул нищий. — О, как вы добры! Доннор Ардег, вот мое имя. Нас, ирландцев, влечет в Лондон, воздух которого так убийствен для нас. У меня была жена, были дети. Старший попал в матросы, второй отправился в Ботани-бей за украденную в аптеке склянку, в которой заключалось лекарство для его больной матери. Жена умерла, остальных детей я пристроил на фабрику. Они убежали оттуда и заразились гнилым лондонским воздухом. Теперь позорят мое имя! — Бедняк едва сдерживал слезы, но продолжал:

— Теперь у меня осталась маленькая девочка. Умирает с голоду. Я хочу продать себя. Ведь добрые люди сжалятся над ней, когда я умру. О, милорд! Я давно хочу сделать это, но Бишон находит, что я слишком стар и худ, но это он лжет. За два фунта стерлингов мой сосед, мелочной торговец, берет мою дочь к себе. Прибавьте к этой сумме еще десять шиллингов, милорд. Пять шиллингов на крест на могилу моей жены, а еще пять шиллингов… Впрочем, я готов отказаться от этих пяти шиллингов, если вам угодно, милорд, но я так давно голодаю, что с большим удовольствием закусил бы хорошенько перед смертью.

Стефан слушал молча эту исповедь страшной нищеты. Доннору представилось, что его требования кажутся слишком большими, а потому он со вздохом продолжал:

— Извольте, милорд, я откажусь от этих пяти шиллингов, я могу умереть и голодный. Но, ради Бога, не торгуйтесь. Если вы лишите меня еще пяти шиллингов, то дочь моя не будет иметь возможности найти могилу своей матери и поклониться ее праху!

На глазах Стефана заблестели слезы.

— Поди, купи себе хлеба, — сказал он, вкладывая ему в руку золотой. — Купи платье твоей дочери и потом приходи ко мне.

— Этого мало, милорд. Еще фунт стерлингов и пять шиллингов, — умолял Доннор.

— Будешь мне полезен, получишь и еще более, — отрывисто проговорил Стефан. — Приходи сегодня же на Корнгильскую площадь, в дом Мак-Наба.

Доннор ушел, даже не поблагодарив Стефана. Бедняк не мог и представить себе, чтобы кто-нибудь согласился дать ему денег даром.

Глава одиннадцатая
ТОРГОВЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ МЯСОМ

Стефан позвонил к мистеру Бишону. Дверь отворил парадный лакей. Он ввел Стефана в богато, но безвкусно убранную гостиную, украшенную плохонькими гравюрами. По столам и стульям в беспорядке были разбросаны фехтовальные перчатки, рапиры, хлысты, трубки и несколько номеров The Crois’a, — листка, посвященного охоте, скачкам, кулачным боям и всевозможным excentricity.

— Как прикажете доложить? — спросил лакей Стефана.

Стефан сказал свое имя. Минуту спустя лакей возвратился и пригласил Стефана следовать за собой.

Буркер Бишон в атласном халате и с малиновой шапочкой на голове развалился на бархатном диване. Обои стен и вся мебель комнаты были из ярко-красного бархата, от чего лицо хозяина принимало апоплексический вид. Возле хозяина лежала большая рыжая шотландская собака.

Бишон держал в зубах длинную турецкую трубку, из которой он пускал клубы дыма, принимавшего в воздухе красноватый оттенок.

— Ну-с! — начал Бишон при входе Стефана, не вставая с места. — Мистер Мак-Наб! Я вас не знаю. Что вам от меня нужно?

— А я вас знаю, — спокойно ответил Стефан, — и пришел взглянуть на трупы.

— На трупы! — с хохотом вскрикнул Бишон. — В таком случае потрудитесь взглянуть на себя. Вы так бледны, что даже красный бархат моих стен не нарумянивает вас. Еще раз: что вам нужно?

— А я еще раз повторяю, что пришел к вам взглянуть на трупы.

— Ах, черт возьми! — вскричал Бишон, схватывая за грудь молодого доктора. Не полицейский ли крючок!

Собака заворчала и, оскалив зубы, приготовилась броситься на Стефана. Тот к счастью, не потерял хладнокровия.

— Я не полицейский, — спокойно ответил он. — А вы так грубо обращаетесь со своими покупателями, что совсем отобьете охоту обращаться к вам. Впрочем в Лондоне и помимо вас можно достать труп.

— Полицейский давно бы струсил, — проворчал Бишон, отпуская Стефана. — А вы не трусливы, мистер. Это мне нравится. Но какой же черт велит вам толковать о каких-то трупах мне, честному торговцу элем, портером, джином и прочими напитками. Еще раз: что вам от меня нужно?

Вместо ответа Стефан подал ему свою карточку.

Бишон взглянул на нее:

— А! Это другое дело. Вы доктор, в таком случае мы можем поговорить и серьезно. Но не прикажете ли стакан грогу, элю, портвейну?

— Благодарю вас.

— Не хотите? — с недовольным лицом спросил Бишон, усаживаясь опять на диван. — Рюмку джину? И этого не хотите? Как вам угодно, а я, извините меня, выпью рюмочку.

И Бишон налил себе большую рюмку джину, который в этой комнате также принял красный цвет. Казалось, он пьет кровь.

— Что же вам угодно? — спросил он.

— Я уже сказал вам, что я хочу купить…

Стефан произнес эти слова с видимым усилием.

Он чувствовал, что наступает решительная минута, когда он в товаре буркера найдет, быть может, трупы несчастных молодых девушек.

— Понимаю, понимаю! — продолжал буркер. — Но я бы хотел знать, в каком роде вам угодно?

— Объяснять будет долго — я выберу.

— Дело! Однако вам как будто не совсем-то по себе! Ха, ха! Мне вспоминаются те темные, ужасные ночи, когда со страхом и трепетом мне приходилось приниматься за лопату на погосте. Бррр… страшно! Ну теперь-то, слава Богу, я хозяин, и знаю, что ночи назначены для того, чтобы есть, пить и спать.

Говоря это, Бишон привязал своего пса к кольцу, укрепленному в стене.

— Необходимая предосторожность, — объяснил он.

— Этот пес настоящий людоед, мистер Мак-Наб. Проглотить руку или ногу ему нипочем, а так труп ни к черту не годится!

— Поторопитесь, пожалуйста, — просил Стефан, которого одолевало отвращение.

— Сейчас, сейчас, мистер!

С этими словами Бишон придавил хрустальную ручку в стене возле дивана. Небольшая часть стены беззвучно отодвинулась, причем образовалось мрачное, темное отверстие, откуда пахнуло сыростью и гнилью.

Бишон, придерживаясь за перила, стал спускаться по узенькой крутой лестнице. Стефан следовал за ним.

— Не бойтесь, — успокаивал Бишон, — опасности нет, лестница прочная и крепкая. Вы выбрали славный денек. Я только что получил новенького товара.

— Разве у вас только выкопанные трупы? — остановился Стефан.

— Хе, хе! — усмехнулся Бишон отвратительной улыбкой. — Быть может есть и другие. Посмотрите сами. Мимоходом сказать, на меня очень клевещут, мистер. Ни одна кошка и собака не околеет без того, чтобы не говорили, что убил ее я. Вздор и ложь! Так, пожалуй, и полиция откроет глаза на нас. Она толкует, что смотрит на нашу торговлю, как на вещь, в которой польза науки соединяется с пользой человечества. Какая ложь! Польза для кармана полицейских, и все! Но вот мы и пришли, наконец. Пожалуйте, мистер.

Через отворенную дверь Стефан вступил в большую залу со сводами, которая освещалась лампами. По стенам стояли большие мраморные столы. Белый цвет стен, освещенных лампами, отражался от бледных неподвижных трупов. Среди залы с курильницы поднимался густой дым.

Все трупы были вымыты, их члены выпрямлены, волосы расчесаны. Молодая девушка, которая, по мнению всех ее родных, покоилась мирным сном, лежала тут на мраморном столе. Святотатственная рука сорвала с нее девственное покрывало. Далее лежал старик, во всей наготе выставляя ужасающее действие всепожирающего времени на тело человека…

Всех столов было десять, и все были заняты.

Бишон побледнел как смерть, едва затворил за собою дверь, и слова замерли у него на губах. Похолодевшею рукою он коснулся руки Стефана.

— Как здесь все бледно! — говорил он. — А там все красно. Я нарочно окружил себя красным, иначе мне все кажутся мертвецами. Выбирайте, пожалуйста, поскорее! Дьявольское ремесло!

Стефан осмотрел все трупы и лицо его сияло искренней радостью. Он сложил руки на груди, и из глубины души воскликнул:

— О, Великий Боже! Благодарю Тебя!

— Мне представляется, что все эти негодяи шевелятся, — ворчал буркер. — Право досадно, что я не взял с собой джину. Смейтесь, смейтесь, дурачье, скальте зубы! Я не боюсь вас, вы мои, и я продаю вас. Да, продаю, назло полиции и всем шпионам. Видите ли вы эту пружину, мистер Мак-Наб? Стоит мне нажать ее, и все эти столы исчезнут, и вместо них появятся… как бы вы думали, что? Ни в чем не повинные бочки с элем и портером… Что же вы, мистер?

— Я кончил, мистер.

Стефан умирал от желания поскорее выбраться отсюда.

— Кончили… Так идемте же, идемте скорей! Быть может вы думаете, что я боюсь, — рассуждал Бишон, поднимаясь по лестнице. — Нет, нисколько! Я только сожалел, что не взял с собою джину, а то что бы мне!

— Ну-с, что же? — спросил он, задвигая за собой дверь в кабинет.

Стефан ответил, что ни один из трупов не годится для тех опытов, которые он намерен делать.

— Жаль, право жаль, — говорил Бишон. — Впрочем, прошу вас не забывать меня. Появится нужда, пожалуйте. При случае мы принимаем и заказы.

Стефан раскланялся и вышел, с удовольствием вдыхая в себя чистый уличный воздух.

Глава двенадцатая
НЕСЧАСТНЫЙ ОТЕЦ

Когда Стефан возвратился домой, Бесси сейчас же сказала ему о дожидавшемся незнакомце, который говорил о барышнях. Стефан поспешил в залу, где увидел Доннора. На лице Стефана выразилось разочарование, когда он узнал нищего, и с недовольным видом спросил:

— Что тебе надо?

— Я купил дочке платья. Мой сосед, которому я сказал о вашей милости и обещал прислать остальные деньги, принял ее к себе… Я закусил… теперь, мистер, извольте располагать мною, — грустно сказал несчастный.

— Хорошо, хорошо, — рассеянно ответил Стефан, — я посмотрю, быть может, ты и пригодишься мне.

— Не откладывайте, милорд, прошу вас, настойчиво и решительно настаивал нищий. Теперь моя дочь обеспечена, голод не мучает меня, я не томлюсь. Неудивительно, что мне хочется еще пожить. Ведь, помните, мне только сорок лет. Лучше скорее кончить. Потрудитесь назначить мне род смерти.

Стефан изумленно смотрел на него.

— Вручите мне остальные двадцать пять шиллингов и покажите, как пройти в лабораторию. К вечеру все окончится.

— Напрасно ты так толкуешь, — невольно улыбнулся Стефан, — мне не нужна твоя смерть. Мне сказали, что ты говорил о барышнях?

Доннор изумился в свою очередь.

— Вам не нужна моя смерть! — воскликнул он. — Итак мои надежды не обманули меня! Когда я узнал, что вы живете в одном доме с моими благодетельницами-барышнями, которые так часто помогали мне…

— Так ты знаешь их? — с живостью прервал Стефан.

— Знаю ли я их! Мне сказали, что их похитили. О, мой Бог! Узнали ли вы что-нибудь?

Стефан печально покачал головой.

— Так я найду их! — с жаром воскликнул Доннор. — Если бы даже они попали в когти этого тысячеголового демона, который зовется ‘большой семьей’ — я вырву их. О, для вас, за этих ангелов, я пожертвую всем, решусь на все.

— Благодарю тебя, Доннор, благодарю. Но что же ты можешь сделать?

— Что могу сделать? Не знаю, мистер, но, клянусь, употреблю все усилия.

В голосе бедняка слышалось выражение самой искренней привязанности.

— Вы, мистер Мак-Наб, — продолжал он, — прикрыли горькую наготу моей несчастной, но невинной дочери, вы дали мне обещание украсить крестом могилу моей жены. Благодаря вам и сам я имел возможность испытать наслаждение, которого давно не испытывал. За все это я отдавал в ваше распоряжение свое бедное тело. Но вы отказались от него. Все равно, мистер! Жизнь моя всецело принадлежит вам. Одни вы в целом Лондоне да прекрасные, добрые барышни имели сожаление и сострадание к бедному ирландцу!

Стефан пожал руку бедняку и они простились.

В Вич-Стрит, налево от церкви святого Клеменса находится так называемый ‘шекспировский’ трактир — сборище всех лондонских воров и мошенников. Несмотря на это, трактир отличался сравнительной чистотой и приличной обстановкой.

Для лондонской полиции было бы большим ударом, если бы вследствие каких-то обстоятельств этот трактир вдруг закрылся, ибо он был неистощимым рудником, где она черпала пищу для чрева судей и без большого труда приобретала славу ревностной, бдительной и неутомимой.

В лондонских трактирах нет большой общей залы, а устроены какие-то маленькие клетушки, вроде лошадиных стойл. В одной из таких клетушек малютка Снелль, одетый джентльменом, играл в вист с Томом Тернбуллем и двумя детьми ‘большой семьи’. Голова Тернбулля была перевязана, и, кроме этого, не осталось никаких других следов кровавого побоища, происшедшего в таверне ‘Трубки и Кружки’. Толстяк Мич еще не высвободился из рук хирурга.

В другой клетушке, стоя перед зеркалом, прибиралась и прихорашивалась при помощи белил и румян Лу. Бледность и изнуренность молодой девушки при дневном свете были ужасные. Как только она поднимала вверх руки, в груди ее раздавалось жалобное хрипение, а потом кашель. Перед ней стоял джин и она напевала какую-то песенку.

Снелль, очень важничавший в своем джентльменском костюме, не переставал играть в вист. И, несмотря на отчаянное плутовство партнеров, постоянно выигрывал.

— Три туза! — говорил он, мешая карты. — Запишите-ка семь, Том. Эх, как подумаешь, что вы, Тернбулль, чуть-чуть не убили моего зятя, а мы с вами все-таки живем по-приятельски! Да и то сказать, что мне за дело до Мича, черт его побери совсем.

— Бедный Мич! — вздохнула Лу. — Вот уже целых два дня, как он не бил меня!

— Пей, Лу! И не мешай нам играть… Том, припиши-ка еще два… Знаете ли, господа, что мне рассказывала Медж? Престранную вещь! Будто бы ‘ночные лорды’ купили Саундерса, знаете, того самого, которого прозвали Слоном. И будто бы затем, чтобы он подкопался под алмазный кабинет. Право, отлично! Только работы очень много! — вскричал Снелль.

— Будет тебе молоть разный вздор! Смотри-ка лучше в карты, — сказал, насупившись, Тернбулль.

— Как будто невозможно играть и разговаривать, — важно возразил Снелль. — Посмотри-ка на джентльменов в клубе: разве они играют хоть один роббер без разговоров! Однако говорят, что Саундерс может работать за десятерых?

— Да, таких, как ты, улитка, — проворчал Том.

— Ну да, как я или вы. Разница, мне кажется, небольшая. Только…

— Смотри же в карты, чертенок! Требуют пик.

— Убью, Том… Хожу с треф… Капитан Педди наблюдает за Слоном…

— Но что будет толку во всем этом? Положим, украдут алмазы, нам-то что будет пользы? — вступился толстяк Чарли.

— Джину! — вскрикнула Лу с кашлем, отирая кровь на губах. — Жжет, горит в груди, джину!

В эту минуту растворилась дверь и в комнату вошел Доннор Ардег.

— Ба… — удивился Снелль. — Отец! Кланяйся же, Лу, видишь отец! Тернбулль, долой шляпу!

Все игроки подняли головы и изумленно смотрели на нищего.

— Это твой отец, Снелль? — спрашивал Том, приподнимая шляпу. — Мое почтение.

Чарли также кивнул головой.

— Да, это мой отец, — говорил Снелль, — мой честный отец, который не откажется распить с нами по стаканчику джина.

Доннор подошел к игрокам и в изнеможении опустился на стул. С немым изумлением смотрел он на Снелля, который почтительно, но и не смешавшись, говорил с отцом, подавая ему стакан джина.

— Не хочу, — грустно сказал ирландец. — Какое на тебе славное платье, Снелль!

— О да, дедди (тятя), я весьма доволен моим портным, шьет превосходно! — с поразительным хладнокровием ответил Снелль. — Однако дедди, очень нехорошо, что вы вовсе не бережете себя, право нехорошо, — прибавил он с самым хладнокровным и фамильярным видом.

— Будет, Снелль, — печально ответил Доннор, — я за делом… Но где Лу?

— Лу? Здесь. Куда же она подевалась? Я говорил ей, что вы идете… А, понял! Оставьте ее, дедди, она верно пьяна. Ей это здорово помогает, знаете, для больной-то груди. Однако куда же она запропастилась?

— Лу исчезла.

— Ну, это нехорошо! — с упреком в голосе продолжал Снелль. — Не ждал я от нее. Должно сохранять почтение к родителям!

— Оставь, Снелль! Мне нужно переговорить с тобою о деле, — прервал Доннор.

— Нет-нет, сестре нужно сделать выговор. Так не годится.

Глухой, с трудом сдерживаемый кашель прервал его.

— Ну вот, так и есть, — сказал Снелль. — Валяется где-нибудь в углу.

— Но какой ужасный кашель, — проговорил Доннор, невольно поднимаясь с места.

— Да, скверный кашель, — подтвердил Снелль. Один только джин и помогает ей немного.

Говоря это, Снелль вытащил из-за перегородки чахоточную Лу, которая сопротивлялась из всех сил, ибо в ней еще сохранился стыд перед отцом, которого она любила.

— Ну же, не дурачься, Лу, поклонись отцу!

Несчастная закрыла лицо руками, по которому текли крупные слезы. Сердце бедного Доннора разрывалось на части. ‘Она похожа на мою бедную жену’, — подумалось Доннору и, привстав, он поцеловал в лоб несчастную Лу.

— Да помилует тебя, дочь моя, Господь Бог, — тихо сказал он.

— О я, право, люблю вас, дедди, — всхлипывала Лу.

— Когда я вспомню о вас, я всегда плачу. Но джин мне необходим, нужно же залить пламень в груди.

— Черт возьми, мне уже надоедает эта плаксивая сцена, — недовольно проговорил Чарли.

— Молчи, Чарли, — сказал Тернбулль. — Отец очень добрый человек, не нужно обижать его.

— Будет, дедди, вы заставили расплакаться и меня! — кричал Снелль, который в самом деле всхлипывал, сам не зная отчего. — Джентльмену стыдно плакать, нужно веселиться.

Сказав это, Снелль мяукнул так естественно, что глаза всех невольно обратились на него. Но сам он, встретив взор отца, невольно опустил глаза.

— Ну вот вы какой, дедди, с вами и пошутить нельзя.

— Мне нужно поговорить с тобой, Снелль, — сказал Доннор.

— Поговорить? Наедине? Что ж, слышите, господа, — обратился Снелль к своим собеседникам. — Отцу угодно поговорить со мною о семейных делах. Вы знаете, я у него старший сын, следовательно, и наследник.

— Не беспокойтесь, мистер Снелль, мы подождем вас, — важно сказал Том.

— Впрочем и я сейчас вернусь, — сказал Снелль, направляясь за отцом в дальний угол.

Тернбулль тасовал карты.

— Будь я отцом этих двух гадин, — говорил он серьезно, — и притом честным человеком, клянусь, я собственными бы руками задуши их!

— Ну, Лу-то вряд ли еще протянет месяц, а Снеллю близехонько до виселицы, — проворчал Чарли.

Глава тринадцатая
ПОХИЩЕНИЕ

Прошло три дня, а Стефан все еще не имел никаких известий о молодых девушках.

Доннор напрасно рыскал по Лондону, разузнавал, расспрашивал — все напрасно. Снелль ничем не мог ему помочь, потому что никому в ‘семье’ ничего не было известно. Ежедневно вечером Доннор являлся к Стефану с безуспешных поисков.

На третий день вечером Стефан отправился в Додлей-Гауз.

— Ну, что нового, мой друг? — спросил его Франк.

— Ничего, — печально ответил Стефан.

— Бедный! Как я хотел пособить тебе в поисках!

— Ты полагаешь, мне можно будет встать завтра?

— Может быть, — ответил Стефан, пощупав у него пульс. — Ты теперь почти совсем здоров, так что я могу обратиться к тебе с важными вопросами.

И Стефан рассказал ему об овладевших им мрачных мыслях в ту бессонную ночь, которую он провел около его постели, о своей любви к Кларе, о своей ревности к незнакомцу-мечтателю, и о сходстве того с убийцей отца.

— Для полного сходства недоставало только одного, — прибавил он. — Но ты, Франк, своим бредом решил все мои сомнения.

— Я? Но как же? — спросил Франк.

— Я припоминал черту, особенно отличавшую убийцу, и ты тоже вспомнил о ней. Ты сказал ‘шрам’.

— Шрам?! — вскричал Франк и сильно побледнел.

— Затем ты точно описал этот шрам.

— Но, скажи мне, — прервал Франк, — произносил я имя маркиза Рио-Санто?

— Нет, — ответил изумившийся в свою очередь Стефан. — Но, следовательно, ты знаешь о чем я говорю?

— Да, мой друг, знаю! — с грустью ответил Франк.

— Несчастная сестра!

Взгляд, которым он посмотрел на портрет сестры, и его слова были так грустны, что Стефан замолчал, сожалея, что пробудил в душе друга горькие воспоминания.

И он не ошибся. Его слова разбередили еще более ужасную рану, чем та, которую Франку нанесла шпага маркиза.

— Ты единственный мой друг, — вдруг начал Франк, протягивая руку Стефану, — и тебе я открою мою тайну. Пододвинься сюда. Ты не знаешь ведь, от чего умерла моя сестра, Гарриет? Тебе одному, Мак-Наб, открою. Слушай.

— Это было, — начал Франк свой рассказ, — два года тому назад. Гарриет нежно полюбила Генриха Доттона, лорда Шербурна, и стала его счастливой невестой. В начале июля мы отправились в Шотландию к матушке. Мы переправились за границу. Вечер, помнится, был очаровательный, ровно в десять часов мы въехали в Аннан.

Но Гарриет просила ехать далее. Я не спорил, потому что надеялся переночевать у твоего дяди, Мак-Ферлэна, в Локмебене. Переменили лошадей. Ты знаешь, что за прелестное местоположение между Аннаном и Локмебеном. Нас очаровывали прелестные виды, которые приобретали еще более прелести от яркого лунного освещения.

Вдруг наш экипаж ударился о дерево, брошенное поперек дороги, и опрокинулся. К счастью, мы не ушиблись. Однако это дерево казалось очень подозрительным, и я хотел поскорее уехать отсюда, но ямщик решительно отказался, уверяя, что экипаж сломан.

Было поздно, и Гарриет начинала дрожать от ночного холода. На мой вопрос ямщик сказал, что в окрестностях нет никакого другого жилья, кроме дома Рендель Грема…

— Рендель Грема? — вскрикнул Стефан.

— Ты знаешь этот дом, Стефан?

— Знаю ли я? Там был убит мой отец…

— Дом Рендель Грема, ты знаешь, — продолжал Франк, — отделен от дороги густой дубовой рощей и лежит между поросшими кустарниками и пригорками, за одним из которых лежат развалины старого Крьюсского аббатства. Было уже далеко за полночь, когда мы пришли к дому. Гарриет тоскливо жалась ко мне. Мною самим овладели какие-то печальные предчувствия и беспокойство.

Ямщик постучал в дверь.

— Кто там? — отозвался чей-то голос.

— Я, мистер Смит, — ответил ямщик, — с лордом и молодой леди, у которых на дороге сломался экипаж.

— Но ты-то кто?

— Ямщик Сони, по прозвищу Лаяльщик, мистер Смит.

Дверь отворилась. Мистер Смит, закрытый зеленым наглазником, принял нас холодно.

— Вы не католики? — спросил он нас, прежде, чем пригласил войти.

— Нет, сэр.

— Слава Богу! Прошу вас. Это ваша законная супруга? — спросил он, показывая на Гарриет.

— Моя сестра, сэр.

— А!.. — проворчал мистер Смит и кликнул служанку: — Мадлен, приготовь две особые комнаты.

— Позвольте мне не расставаться с сестрой, потому что она очень слаба, — попросил я.

— Фи, молодой человек! — строго и недовольно произнес мистер Смит. Но если вам не угодно подчиняться правилам моего дома, то не хотите ли переночевать на открытом воздухе.

После легкого ужина нас отвели в две соседние одна с другой комнаты, которые разделялись тоненькой перегородкой. Я слышал, как Гарриет разделась и легла, пожелав мне доброй ночи. Меня одолевала усталость и, не раздеваясь, я бросился на постель и тут же заснул тем легким и беспокойным сном, когда чувства сохраняют способность воспринимать все впечатления.

Я забыл затворить окно в своей комнате и едва закрыл глаза, как мне послышался разговор.

— Она очень хороша, — говорил голос Смита.

— Это правда, — ответил другой голос, — но все же это не герцогиня***, для которой именно и было брошено дерево поперек дороги! Ловили волка, а попался кролик!

Она очень хороша, а ‘его честь’ в замке, настаивал Смит.

— Знаю. ‘Его честь’ не откажется и от этой… Но в коляске герцогини мы должны были найти пять тысяч фунтов, а здесь не нашли ни гроша.

— Что ж делать? Впрочем это к лучшему. Видите, однако, дерева мало, потому что и эта дрянная колясченка осталась цела. Герцогиня не ушла еще от нас!

Я слышал все сквозь сон. Но мне казалось, что это во сне. Однако мне сделалось страшно, и я встал и подошел к окну. Никого не заметив и успокоившись, я в изнеможении опять повалился на постель. Спал я спокойно. Вдруг в комнате Гарриет послышался шум, и я проснулся. Когда я вполне овладел сознанием, все стихло. Я сильно забеспокоился. Подойдя к заколоченной двери, я стал прислушиваться. Все было тихо.

— Гарриет! — тихо позвал я. — Тишина!

— Гарриет! Гарриет! — позвал я несколько раз и громко. — Ответа не было.

Глава четырнадцатая
ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Мною овладел невыразимый ужас. Я кричал, звал, стучал кулаками в дверь — никто не откликался.

— Они убили ее! — с отчаянием подумал я и, собравшись с силами, сорвал замок и вбежал в комнату сестры.

Луна освещала пустую постель Гарриет — ее похитили. Ошеломленный этим открытием, я несколько минут стоял неподвижно. Вдруг мне бросилась в глаза маленькая дверь, за кроватью.

Стефан вскочил и крепко сжал руки Франка, вскрикнув:

— Я знаю эту дверь, Франк, знаю! Но продолжай, скоро ты узнаешь и мою тайну.

— Я бросился к двери, — продолжал Франк, — за ней находилась узкая и крутая гранитная лестница, с высокими ступенями…

— Вот как! — вскричал Стефан. — Странно! Мне же за этой дверью представилась высокая каменная стена.

— Нет, там была лестница, — возразил Франк. Впрочем, я не от тебя первого слышу об этой стене, но слушай далее. От самого порога начиналась лестница, которая показалась мне очень длинной, пока я не ступил на пол сырого подземелья. Меня окружал непроницаемый мрак, только где-то вдали мелькал огонек, освещавший нескольких человек, несших что-то белое. Я был убежден, что это похитители Гарриет, и без колебаний бросился за ними вдогонку. Я бежал долго, вытянув вперед руки, чтобы не удариться в стену. Скоро я догнал этих людей настолько, что имел возможность сосчитать их и убедиться в том, что они действительно несли женщину. Я все бежал. Эти люди вырисовывались яснее и яснее. Вдруг они остановились. Я видел, как от них отделился один человек и стал отпирать какую-то дверь. Минуту спустя и огонь, и люди — все исчезло.

— Нет слов, Стефан, чтобы выразить ужас и отчаяние, которые овладели мной. Куда идти? Что делать? Несмотря на то, что я бежал как угорелый, я все-таки заметил, что по бокам того прохода, по которому я бежал, было множество других. Я понял, что был в настоящем лабиринте. Погибель казалась мне неминуемой, и я в отчаянии упал на колени. Я расплакался как ребенок. Но моим страданиям еще не суждено было кончиться. В ту минуту, когда я с отчаянием думал о смерти, в отдалении послышались тихие шаги и тихое пение. Я вскочил и прижался к стене, чтобы пропустить мимо себя шедшего человека, в котором признал ямщика Сони. Я последовал за ним. Вдруг скрипнула дверь, и пения не стало слышно. Я опять остался один, но все-таки, хотя и очень осторожно, подвигался вперед. Вдруг руки уперлись в дверь, которая отворилась от моего толчка. Громкое пение, шум и говор послышались мне.

Глава пятнадцатая
ТАЙНА ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Блеск тысячи свечей ослепил мои глаза, и я невольно вскрикнул. Я очутился в громадной зале, в глуби которой гремел целый оркестр музыкантов.

Среди залы был накрыт громадный, длинный стол, уставленный бутылками и кушаньями. Вокруг стола в разных позах сидело человек сорок, одетых в длинные капуцины, и все с большими, густыми бородами, закрывавшими лица. Подле каждого из них сидело по одной, едва прикрытой, женщине, в соблазнительной позе, с открытыми грудями, распущенными волосами, с бриллиантами и цветами на головах. Вся компания пребывала в каком-то нечеловеческом веселье. Мужчины разговаривали, смеялись, пели, женщины весело улыбались и посмеивались, опустив голову на грудь или колена своих кавалеров. Все это пило, громко чокаясь стаканами… Оркестр гремел…

Пораженный, я и не заметил, как на меня вдруг бросились несколько человек, схватили, в одну минуту связали и бросили в угол на кучу подушек, так что я невольно присутствовал при оргии.

Но вот мои глаза отыскали и остановились на том, кто показался мне начальником буйной толпы. Он сидел на самом краю стола, на почетном кресле, которое было выше и больше остальных. Мне в жизни не приходилось видеть более красивого — что я говорю! — более прекрасного лица. Глаза, то томные и задумчивые, то гневно-грозные, обладали непонятным могуществом. Когда он улыбался, все присутствовавшие невольно становились радостнее, веселее. К нему относились с особенной почтительностью и уважением и называли не иначе как ‘его честь’.

У него на коленях лежала молодая девушка, совсем не похожая на остальных. В ее длинных, распущенных русых волосах не было ни бриллиантов, ни цветов, и простой белый пеньюар пленительными складками облегал ее роскошный стан, Она пила вино из одного стакана с ‘его честью’. Вся кровь застыла в моих жилах, когда я увидел молодую красавицу. Я узнавал в этой страстно ласкавшей бандита молодой вакханке…

— О, друг! — прервал Стефан. — Я понимаю, ты узнал твою сестру. Но кто посмеет, кто может обвинить ее?

— Никто! — тихо и с удивительным спокойствием ответил Франк. — Никто, кроме меня одного!

Стефан с ужасом посмотрел на Франка. Но тот спокойно продолжал:

— На меня не обращали никакого внимания. Оргия разгоралась, становилась все шумнее, все отчаяннее.

‘Его честью’, видимо, одолевали животные страсти. Ежеминутно он подносил к губам молодой девушки хрустальный бокал. В его глазах выражалось пламенное желание… Но ее лица я все еще не видал.

Вдруг она с бокалом в руке встала и громко произнесла:

— Генрих! Мой возлюбленный Генрих! За твое здоровье!

— О, какая ужасная минута, Стефан! Я узнал сестру и понял все. Ее слова были откровением для меня. В припадке безумия она принимала бандита за своего любимого жениха, доброго, славного, благородного Генриха. Я громко вскрикнул, но шумное чоканье бокалов и рюмок заглушило мой крик, только один из бандитов услышал его и хлопнул меня салфеткой по лицу. Зверская ярость овладела мною. Нечеловеческим усилием я разорвал связывавшую веревку и скатился с подушек, на которые меня бросили.

— Пожалуй, что ему нужно будет зажать рот, — заговорили подле меня.

— Нет, о ради Бога, нет! — умолял я. — Ради Бога, оставьте меня. Быть может, если сестра увидит или услышит меня, она придет в себя!

— Этого-то мы и не хотим!

С этими словами меня опять связали и завязали рот салфеткой. Мне невозможно было ни кричать, ни пошевельнуться. Из разговоров всех присутствовавших я понял, что это была община разбойников. Ее постоянным местопребыванием был Лондон, но она разветвлялась далеко и за границу. Развалины Крьюсского аббатства служили ей местом безопасных оргий и убежищем в случае опасности. ‘Его честь’ долго жил за границей, но теперь приехал в Лондон, чтобы осуществить широкие и дерзкие планы. Эта оргия была последней, и завтра вся шайка, получив необходимые инструкции, должна была рассеяться бесследно.

Все, что я рассказываю, Стефан, может тебе казаться невероятным, невозможным, но, тем не менее, это горькая истина, непреложность которой засвидетельствована могилой несчастной.

Несколько времени ‘его честь’ небрежно слушал речи присутствовавших, потом встал и величественно поклонился всему обществу.

— Милорды и джентльмены! — с улыбкой заговорил он. — Всему свое время. Целую неделю мы только и делали, что спорили, рассуждали, решали. Будем же теперь веселиться!

— Да здравствует Ферджус! Виват, Ферджус! — закричали все с таким шумом, что, казалось, задрожали столетние стены монастыря.

В ту же минуту, по знаку, данному ‘его честью’, оркестр загремел вальс. Несколько пар тут же поднялись с мест и закружились по зале. Скоро все, исключая ‘его чести’ с моей сестрой, быстро кружились по зале. Глаза мои едва могли следить за танцующими. Лица женщин бледнели, глаза мужчин блестели и воспламенялись огнем страсти.

‘Его честь’ обнимал молодую девушку, но вот он наклонился к ней и поцеловал, потом приподнял ее и сошел с нею с возвышения, где стояло его кресло. Несчастная сестра улыбалась. Ее улыбка раздирала мне сердце. ‘Его честь’ присоединился с сестрой к толпе вальсировавших, ряды которых стали редеть, так что Гарриет скоро осталась с ним одна… О, Стефан! Как я его ненавижу!

Одобрительный ропот послышался между смотревшими на них. В самом деле пара была очаровательно-прелестна. Гарриет, видимо, ослабевала, она опустила голову на плечо своего кавалера, который тотчас же остановился и опустил ее на диван. Что-то резко скрипнуло, и все свечи быстро погасли.

Наступил глубокий мрак. Оркестр умолк. Я рванулся так отчаянно, что веревки глубоко врезались в мое тело. Господь сжалился надо мной, и я лишился чувств.

— Бедный мой друг! — проговорил Стефан.

Франк замолчал. Потом он поднял голову, дико осмотрелся кругом и глухим голосом продолжал:

— Стефан, мой друг, не забудь, что это была дочь Персевалей… Клянись, что эта тайна умрет с тобой!

— О, Франк! Неужели ты можешь сомневаться!

— Нет, нет! — возразил Персеваль. — Пожалей меня, я и сам не знаю, что говорю. Слушай далее.

— Не знаю, сколько времени я был без чувств. Я опомнился, когда в залу вошли несколько человек с факелами в руках, и осветили отвратительную картину разврата. Моя несчастная сестра без сознания лежала на диване. Перед ней в глубокой задумчивости стоял ‘его честь’. — Он вздрогнул, услышав шум, который произвели вошедшие люди.

Поцеловав несчастную девушку в лоб и прикрыв ее шелковым покрывалом, он выпрямился и грозным голосом крикнул:

— Пора вставать, джентльмены! Вставайте!

Все немедленно поднялись. Женщины исчезли, как будто их и не было. Музыканты тоже скрылись.

— Милорды и джентльмены! — заговорил ‘его честь’. — Минута нашей разлуки наступила. Вами и вашей деятельностью я доволен. Теперь около года я должен пробыть на материке Европы. Через год я возвращусь к вам, друзья мои. До тех пор поступайте каждый сообразно полученным инструкциям.

Все поклонились.

— Экипажи готовы?

— Ожидают за развалинами, ‘ваша честь’.

— Итак, до приятного свидания, милорды!

Все направились к дверям. Но один человек бросился к начальнику и, указывая на меня, спросил:

— Что делать с ним?

— Это брат молодой девушки! — с заметной грустью проговорил ‘его честь’.

— Прикажете? — Жест, которым сопровождались эти слова, был очень выразителен.

— К чему бесполезное убийство?

— Не совсем бесполезное, милорд. Я надеюсь, что со мною согласятся…

— Мне не нужно ничье согласие, — гордо и звонко отчеканил ‘его честь’, обводя всех глазами.

— Но он может погубить нас!

— Правда! Правда! — послышались голоса в толпе.

— Милорды и джентльмены! — заговорил ‘его честь’, стараясь говорить спокойно. — Вы отлично знаете, что наше убежище слишком хорошо скрыто, чтобы ему могла угрожать хоть какая-нибудь опасность. Потом, я люблю эту бедную девушку, а он ей брат!

— Однако, милорд, — раздался в толпе грубый голос, — вам угодно жертвовать нашей безопасностью ради своих любовных удовольствий!

— О, Стефан! — если бы ты видел, как вдруг изменился ‘его честь’. Его спокойно-прекрасное лицо перекосилось, губы задрожали, в глазах загорелся огонь, лоб раскраснелся и на нем резко обозначился белый шрам…

— Вверх от левой брови? — прервал Стефан.

— Да, — ответил Франк. — Ты помнишь то, что я говорил в бреду?

Глава шестнадцатая
УБИЙЦА ОТЦА СТЕФАНА

— Я помню то, что я видел, Франк, — говорил Мак-Наб. — Я помню убийцу моего отца. Это он! Послушай теперь меня, Франк. Сам доскажешь после. Ты знаешь, что один человек причинил нам обоим столько горести и страдания! Но эта черта, которую сам Господь запечатлел у него на лбу, будет нашей путеводной звездой на пути к отмщению!

— Слушай, Франк! Я еще был ребенком. Отец мой спал в той же комнате, о которой ты говорил, а моя кроватка стояла в углу. Через дверь, из которой ты спустился в подземелье, вдруг вошли двое в масках. Один из них стал завязывать мне рот платком. Я проснулся. У другого в руках были два кинжала, и он пошел прямо к постели отца и громко позвал его. Отец проснулся и вскрикнул.

— Не кричи, Мак-Наб, — сказал человек с кинжалами, — это я.

— О’Брин! — произнес мой отец. — Впрочем, я знал, что рисковал жизнью!

— Встань, Мак-Наб! Ты хорошо знаешь, что я не убийца. Вставай, вот два кинжала!

Отец медленно встал. О’Брин подал ему кинжал. Началась борьба — безмолвная, непродолжительная. Отец упал. О’Брин наклонился пред ним и маска упала у него с лица. О, Франк! Он быстро надел ее, но я видел его лицо и оно так глубоко врезалось в моей памяти, что я не забуду его никогда. На лбу, покрасневшем от напряжения, ясно обозначился белый шрам.

— Ребенок видел вас, милорд! — сказал его товарищ, замахиваясь на меня ножом.

Но О’Брин удержал его руку и, наклонившись, надо мной, очень жалостливо произнес:

— Бедный ребенок! Видит Бог, что я готов был на многое, чтобы иметь возможность пощадить твоего отца, но он стоял на моем пути.

Оба выскочили в окно. Я закричал, и ко мне сбежал весь дом. Я кричал и указывал на дверь в стене. Ее отворили, но за ней возвышалась поросшая мхом вековая стена.

— Итак, Стефан, — вскричал Франк, — ни малейшего сомнения, что это один и тот же человек, имя которого я знаю.

— Скажи его! — прервал Стефан.

— Подожди, дай мне кончить мой рассказ.

Глава семнадцатая
СМЕРТЬ ГАРРИЕТ

Гнев ‘его чести’ произвел магическое действие. Все вдруг стихли и почтительно отступили от него.

— Я хочу, — твердо и решительно сказал он, — чтобы этот юноша не испытал никакого вреда.

Никто не возразил ни слова.

— Милорды и джентльмены! — продолжал он, успокаиваясь. — Вы можете удалиться.

Все молча и почтительно стали расходиться.

— Доктор, — обратился ‘его честь’ к человеку, требовавшему моей смерти, — дайте несколько капель опия девушке. Она очень мила и достойна любви. Мне очень жаль ее.

Доктор молча исполнил его желание.

— Теперь сделайте то же и с ее братом, — задумчиво продолжал ‘его честь’.

— Вы согласитесь выпить несколько капель опия? — обратился ко мне доктор.

Я жадно схватился за стакан, который он держал в руках, и залпом выпил.

— Клянусь всем святым, — вскричал я, обращаясь к ‘его чести’, — что я благодарю вас за спасение моей жизни единственно потому, что надеюсь и жажду отомстить вам! О, будьте уверены, я всегда узнаю вас, где бы и когда бы я ни встретил вас!

— Слышите, милорд! — сказал доктор.

— Слышу.

‘Его честь’ подошел ко мне и, внимательно смотря на меня, сказал:

— И я узнаю вас и, если это будет возможно, поберегу вас.

— Да, Стефан, он сдержал свое слово. Моя жизнь была в его руках и он не убил меня!

— Когда? В понедельник? — вскричал Стефан.

— Да, и вот рана, которую он нанес мне! — ответил Франк, указывая на грудь.

— Рио-Санто! — вскричал Мак-Наб. — Итак, я не ошибался! Я не знаю этого человека, но не сомневаюсь — это он. Подивись, Персеваль, сходству нашей судьбы. Тот же самый человек, который стал между тобою и мисс Тревор — он же отнимает у меня сердце Клары!

— Возможно ли это! — вскричал Франк.

Стефан быстро направился к двери.

— Куда ты? — остановил его Франк.

— Пойду и вызову на дуэль маркиза Рио-Санто. Клянусь, она будет смертельна! Прощай!

— Остановись! — с упреком сказал Франк.

— Но пойми, что до сих пор у меня нет никаких известий о Кларе.

Франк сбросил одеяло и, прежде чем Стефан мог остановить его, был на ногах.

— Смотри, Стефан! — кричал он. — Смотри! Я здоров, бодр и силен.

— О, моя Гарриет! — продолжал он, смотря на портрет сестры. — Ты на небе… там прощают. Но на земле… здесь мстят! О, мой Стефан! Ты знаешь, как она была прекрасна, и сколько я плакал!

— Доктор развязал веревки, которыми я был связан, — продолжил Франк свой рассказ, — и вышел вместе с ‘его честью’. Я на коленях дополз до сестры и приподнял с лица покрывало. Несчастная нежно улыбалась во сне, произнося имя Генриха Доттона. Бедная сестра! Но и на меня стал действовать опий…

Мы подъезжали уже к замку матери, когда я очнулся. Гарриет еще спала. Мы перенесли ее в замок, и я сказал матери, что Гарриет заболела в дороге.

— Милый Франк! — сказала мне Гарриет, едва придя в себя. — Я все помню, все. Я должна умереть.

И она сдержала свое слово, несчастная! Осенью, я вместе с плачущей матерью преклонил колена перед трупом несчастной сестры!

На другой день, по прибытии в замок, я написал к главному судье, твоему дяде. Я подробно рассказал ему все, умолчав только о позоре несчастной сестры. Твой дядя ответил мне очень уклончиво, называя мой рассказ невероятным и невозможным. Я, однако, настаивал. Предпринято было, по моим настояниям, следствие, и приступили к обыску, который с самого начала закончился неудачей, так как лестницы, о которой я говорил, не нашли совсем. За дверью была стена, древность которой оспаривать было бы чистым безумием, а все окрестные жители поклялись, что никогда ничего и не слыхали о подземельи.

— Франк! — вскричал Мак-Наб. — Нам необходимо действовать. Покажи мне твой пульс… Вот так, отлично!

И Стефан вдруг позвонил. На пороге вырос Джек.

— Помоги одеться твоему барину.

— Что ты хочешь делать? — изумленно спросил Франк.

— Я еще сам не знаю. Но прежде всего нам необходимо поехать к леди Офелии, — ответил Стефан.

Глава восемнадцатая
МИСС МЕРИ

В Тревор-Гаузе собрались гости.

Лорд Джемс играл в вист. Молодежь, в числе которой недоставало только маркиза Рио-Санто и кавалера Анджело Бембо, окружала леди Кемпбел. Мисс Мери разговаривала, отдалившись от остального общества, со своей подругой, Дианой Стюарт.

Эти две молодые девушки поражали резким контрастом. Ослепительная свежесть и здоровье Дианы затемняли благородную, аристократическую красоту Мери. Бледное лицо последней выражало столько же страдания, сколько его выражалось и в погасших глазах! От Дианы же так и блестело жизнью, здоровьем, счастьем, как будто ее лицо и было создано для того лишь, чтобы прелестно и весело улыбаться.

— Мери! — с участием и нежностью говорила Диана.

Отчего ты не хочешь довериться мне? Разве ты забыла нашу клятву делиться всем, горем и радостью, друг с другом. Разве ты разлюбила меня?

— Нет, Диана, я люблю тебя больше, чем прежде. И у меня, право, нет никаких секретов.

— Но почему же ты так побледнела? Отчего не улыбаешься?

— А прежде-то я разве улыбалась?

— Да, улыбалась и была счастлива.

— Счастлива! — повторила Мери, опуская голову. — Не помню.

Последние слова Мери произнесла с таким явным отчаянием, что слезы невольно навернулись на глазах Дианы.

— Мери, не будь же ты так печальна! — вздохнула она. — Вспомни наши мечты о будущем, вспомни, как мы были счастливы.

— Это были одни мечты!

— Которые могут осуществиться. Франк возвратился.

— Не напоминай мне, пожалуйста, о Франке.

— Но отчего же, Мери? Разве ты его не любишь?

— Нет. — И Мери с принужденной улыбкой отвернулась в сторону. — Неужели ты не знаешь? — продолжала она. — Я люблю маркиза Рио-Санто.

— И ты! — вскричала Диана. — О, берегись, берегись, моя милая, моя бедная Мери! Я сама едва не полюбила его.

Диана раскраснелась и замолчала.

— Но я ведь люблю по-своему, — весело и со смехом продолжала она. — А ты действительно любишь его, Мери? Я, право, счастлива от уверенности, что ты шутишь.

— Я не шучу, Диана. Я просто лгу. — В голосе Мери слышалась какая-то горечь.

— Ты лжешь! — изумленно спросила Диана.

— Я страдаю, — жалобно, едва сдерживая слезы, произнесла Мери.

— Я это хорошо вижу, Мери.

Диана обняла подругу:

— Будь же по крайней мере откровеннее со мною. Ты еще любишь Франка?

— Я — невеста маркиза Рио-Санто.

— Так это правда? Бедный Франк!

— Ты слышишь? — вскричала вдруг Мери, схватив руку подруги и со страхом прислушиваясь к шуму подъезжавшего экипажа. — Это, быть может, он!

— Он! Кто?

Он! О, если бы ты знала, как я боюсь его! Тетушка уверяет, что я люблю его. Может быть! Диана, послушай меня, не люби никогда… слышишь, не люби! Любовь выучит тебя плакать, сотрет с твоего лица белизну и румянец, танцами ты будешь утомляться, пение будет надоедать тебе, а ночью… О, Диана, не люби никогда!

Мери печально замолкла. Мисс Стюарт грустно смотрела на нее. Молчание продолжалось несколько минут.

Диана заговорила первая:

— Но скажи мне: прежде, когда ты любила Франка, ты не страдала так?

Лицо невесты маркиза Рио-Санто осветилось счастьем при этих словах.

— Прежде! — проговорила она. — Я никогда не могла дождаться его прихода! И как невыносимо тянулось время, когда его не было, и как быстро летело оно, когда он был со мной! Я вслушивалась в его слова, всматривалась в его глаза. Но это не любовь, Диана, тетушка объяснила мне все это. Я испытывала тогда чувство, полное блаженства, счастья, а любовь, говорит тетушка, страдание, мучение, пытка. Итак, ты сама видишь, Диана, что я люблю маркиза Рио-Санто.

Последние слова Мери произнесла с мрачностью отчаяния, но и с убеждением.

— Но ты не поняла твою тетю, милая Мери, — вскричала Диана. — Я вижу, что ты любишь Франка и больше, чем когда-либо!

— Диана, — печально ответила Мери, — мы слишком молоды и неопытны, мы не можем понять этого, тетя лучше нас знает. Диана! — сказала она вдруг. Ты не знаешь, как хороша и прекрасна та женщина, которая похитила у меня сердце Франка!

— Что? — воскликнула с удивлением Диана. — Теперь я понимаю: Франка оклеветали!

— Я видела сама.

— Ты видела? Ты ошибаешься, Мери! Я кузина Франка Персеваля и должна за него заступиться! Теперь я все понимаю и открою тебе правду, ты убедишься наконец.

— К чему? — прервала ее Мери с тихой грустью. — Все равно я скоро умру.

— Графиня Дерби! — вдруг доложил слуга.

Леди Офелия вошла в залу. Пока в Лондоне не появился маркиз Рио-Санто, леди Офелия и леди Кемпбел находились в самых дружеских отношениях. Но встречи Офелии с маркизом разорвали их дружбу. Офелия поняла скоро, что не Мери, а ее тетка настоящая соперница, и перестала замечать леди Кемпбел. Впрочем, их взаимное нерасположение стало проявляться более всего в том, что они перестали видеться друг с другом, исключая тех случаев, когда им приходилось встречаться по требованиям светского этикета.

Отсюда становится понятным, что ее неожиданный приезд произвел некоторое впечатление на гостей лорда Джемса. Все мужчины невольно поднялись со своих мест, тогда как сестра лорда Джемса с улыбающимся и ласковым лицом направилась к нежданной гостье навстречу.

Лицо леди Офелии было бледно, и вся она выглядела несколько странно.

— Где же мисс Тревор? — спросила она, раскланявшись со всеми, и как бы беспокойно осматриваясь кругом. — Здорова ли она?

Мери стояла перед нею.

— Ах, Боже мой! Какая я рассеянная! Но как вы переменились, милая Мери! — продолжала она.

Мери поцеловала Офелию и покраснела.

Леди Офелия хорошо видела, что любезность к ней леди Кемпбел далеко не искренняя, и скоро стала откланиваться. Распростившись с лордом и его сестрой, графиня быстро подошла к Мери, поцеловала ее и быстро вышла. Мери тихо вскрикнула… Диана быстро схватила у нее с колен записку, которую положила ей леди Офелия.

Тетушка подозрительно поглядывала на племянницу, но Диана успела спрятать записку. Записка была от Франка.

Несколько минут спустя обе девушки вышли в другую комнату и Мери прочитала записку. Франк умолял ее приехать завтра к его кузине, Диане Стюарт.

Две слезинки покатились из глаз молодой девушки. Она передала записку подруге, говоря:

— Ты завтра увидишь Персеваля, милая Диана. Скажи ему, что я… счастлива.

— Как? Ты хочешь отказать Франку… Но вспомни, как он страдает! — вскричала Диана.

— Но разве я меньше страдаю? — возразила Мери.

— Не забудь же, Диана, сказать ему, что я счастлива. Пусть только тогда, когда я буду в земле, узнает он, как много я страдала!

— Бедная Мери! Пожалей ты свое несчастное сердце и завтра приходи ко мне, хоть простишься с Франком.

— О, ты не видала ее, ты не знаешь, как она хороша! Нет, нет, я не пойду!

В голосе Мери слышалась страстная ревность.

Глава девятнадцатая
БОЛЕЗНЬ МЕРИ

На другой день, еще прежде назначенного часа, Франк был у Дианы. Она передала ему печальное известие, но при последнем слове дверь вдруг отворилась и вошла Мери.

— Здравствуй, милая Диана, — спокойно заговорила она, подавая одну руку Франку, а другую Диане. Здравствуйте, любезный Франк. Я вовсе не желала, чтобы вы могли думать, что у меня дурное и злое сердце.

Она была в легком белом платье. Бледное, страдальческое, но прекрасное лицо ее окаймляли длинные русые локоны, которые отливали золотом и роскошно вились по плечам и шее. Она была прекрасна, но красота ее, казалось, уже не принадлежала жизни.

Мери с улыбкой смотрела на Франка, лицо которого выражало глубокую грусть.

— Диана, что ты так печальна? — продолжала Мери.

— И вы молчите, Франк? Отчего же вы не говорите, что любите меня?

Диана не выдержала и, чтобы скрыть навернувшиеся слезы, подошла к роялю и взяла несколько аккордов. От неожиданных звуков Мери вздрогнула и вдруг холодно спросила Франка:

— Что вам угодно от меня, милорд?

— Мери, милая Мери! — умоляющим голосом заговорил Франк. — Я люблю вас и никого больше, никого и никогда не любил! Выслушайте меня… мое оправдание…

— Милорд! — возразила Мери, стараясь казаться холодной. — Вы удивляете меня! Вы хотите оправдываться? Но разве я обвиняла вас, милорд? Зачем вспоминать о том, что прошло, что мы забыли оба?

— Нет, Мери, я не забыл! Это прошлое, о котором вы забыли, будет для меня самым драгоценным воспоминанием. Боже! Вы в самом деле перестали любить меня? Неужели это правда, неужели это возможно?

— Это правда, милорд.

— И вы можете говорить так спокойно?

— Могу и должна… Я невеста маркиза Рио-Санто, милорд!

Франк несколько минут молчал, но потом твердо заговорил:

— Я забуду о себе, мисс Мери, я не буду ни просить, ни жаловаться. Я также, если вам угодно, постараюсь забыть прошлое. Но скажите мне, кто может отнять у меня право любить вас, боготворить вас, заботиться и болеть душой за ваше счастье и стараться отклонить нависшую над вами опасность.

— Я вас не понимаю, милорд.

— Не ждите от меня жалоб или упреков. Вы страдаете, бедная Мери, я знаю и понимаю это.

— О, Франк! Ослепленная на минуту, я едва не воротилась к вам… Но между нами стала женщина и, клянусь, как она хороша!.. И вот теперь я невеста маркиза Рио-Санто.

— О, Мери, какая ужасная ошибка! Никогда мое сердце не принадлежало никому, кроме вас, и я могу оправдать себя.

— Оправдайте! — едва слышно проговорила Мери.

— О, Мери! — страстно проговорил Франк. — Я любил, люблю и вечно буду любить только вас!

— Однако эта женщина?

— Я не знаю ее, Мери, и не понимаю, что это за коварный заговор, жертвою которого я сделался и кто ее приставил к моей постели.

— Но кто же? Бога ради, убедите меня…

— Кто? Вероятно это нужно было тому, кто хотел отравить меня, раненого, умирающего. Тому, вероятно, кому желательна моя смерть или мое несчастье.

— О, мой Боже! Они хотели убить вас, мой благородный Франк! И я подозревала вас!

Вдруг голос ее прервался, и лицо опять приняло мрачно-отчаянное выражение.

— Но теперь я невеста маркиза Рио-Санто, — сказала она вдруг, — и не должна верить вам.

— Мери, поклянитесь мне, что вы сохраните тайну, которую я скажу вам, и выслушайте меня. Мне доверила ее леди Офелия, чтобы спасти вас.

— Клянусь.

Франк обхватил рукой талию молодой девушки и продолжал:

— Вы знаете, что графиня должна была выйти замуж за маркиза Рио-Санто?

— Я знаю, что она любит его.

— Помните вы молодого Вебера, иностранца, который приехал в Лондон вместе с Рио-Санто?

— Помню. Это тот, который отправился в Индию.

— Нет, Мери, Вебер просто убит.

— Убит! — с ужасом повторила Мери.

— Он был молод, богат, знатен. Он страстно полюбил графиню Дерби. Узнав, что она выходит замуж за маркиза Рио-Санто, он написал ей, умоляя не делать этой ошибки. Он просил позволения видеть ее, чтобы рассказать о каких-то опасностях и тайнах. ‘Если я не получу вашего ответа, миледи, — писал он, — то завтра в одиннадцать часов утра я буду у вас’. Графиня не придала значения письму, но вечером, хватившись письма, в котором был указан адрес Вебера, она нигде не могла его найти, и провела в беспокойстве бессонную ночь.

Мери побледнела. Сердце ее сильно билось.

— В десять часов утра у ней был уже маркиз, который принес с собой две шпаги и умолял позволить ему, вместо нее, принять Вебера. Графиня не могла не уступить и согласилась. Неизвестно, о чем они говорили, но скоро в комнате, где они были, зазвучали шпаги. Графиня бросилась в комнату. Перед трупом Вебера скрестив руки на груди стоял маркиз.

— Вы убили его! — вскричала графиня.

— Да, он хотел стать между нами.

— Слышите, Мери? — с беспокойством вскричал Франк, заметив, что глаза ее были неподвижны, и она вся как бы онемела.

— Мери, что с вами?

Ответа не было.

— Диана! — вскричал Франк. — Мери плохо, помогите!

Диана бросилась к нему.

— Мери, Мери! — звала она. — Боже! Что с ней?

За дверью послышался какой-то шум. Диана бросилась к двери и столкнулась с леди Кемпбел.

— Мери и Франк! — со злобой и негодованием сказала леди Кемпбел. — Давно ли, мисс Стюарт, дом вашей матери стал местом для подобных свиданий?

— Миледи, теперь не время… — начала было покрасневшая Диана.

— Мисс Диана, — сухо прервала ее тетка, — ваше поведение неприлично и низко.

Диана была не в состоянии сдерживаться более.

— Миледи! — вскричала она. — Недавно еще Франк спрашивал меня, что это за бессердечный палач, который доводит Мери до такого состояния, теперь я могу ответить ему.

— А! Это она! — с ненавистью проговорил Франк.

Леди Кемпбел гордо посмотрела на него и обращаясь к Мери, заговорила:

— Пойдем, Мери, пойдем, мое дитя, тебе неприлично быть в этом доме.

И взяв ее за руку, она тут только поняла, в каком состоянии была Мери. Она громко вскрикнула и упала в кресло, франк подошел к ней и сказал с упреком:

— Миледи! Когда я оставил ее, она дышала жизнью, здоровьем, счастьем. Да, она была счастлива! А теперь она умирает!..

Глава двадцатая
МУРЕ СТАВИТ ДИАГНОЗ

Леди Кемпбел потребовала, чтобы позвали доктора Муре. Тот явился скоро и сразу понял, в чем дело. На лице его не выразилось ни изумления, ни беспокойства. Он придвинул себе кресло и несколько минут рассматривал Мери. Потом приблизил свою щеку к губам Мери. Легкое, холодное, едва заметное дыхание коснулось его щеки.

— Так и есть! — почти с удовольствием заговорил он. — Миледи, горчицы, таз и воды!

Когда приказание его было исполнено, он пустил кровь из руки Мери. Несколько капель крови упало в таз.

— Так и есть! — продолжал со все возраставшим жаром Муре. — Странное, таинственное, редкое состояние, представляющее все признаки смерти… Спирту, миледи, опия!

Муре налил несколько капель опия на губы Мери и приложил к ее ногам горячую горчицу. Напрасно, Мери даже не пошевелилась. Муре с крайним любопытством рассматривал ее.

— Есть ли надежда, доктор? — умоляющим голосом спросила леди Кемпбел.

— Прикажите приготовить постель, — ответил он не оборачиваясь, — жесткую, наклонную. Я думал, миледи, что это истерика, но нет, это каталепсия! — вскрикнул он будто восторженным голосом. — Странное, редкое, таинственное явление, имеющее все признаки смерти. Первый случай моей двадцатилетней практики! О счастье!..

— Сумасшедший! — вскрикнула Диана.

Муре вздрогнул.

— Миледи, — с упреком проговорил он, — люди науки не всегда знакомы со светскими законами. И это им простительно. Ничего удивительного, что иной раз они высказывают мысли, за которые невежды клеймят их именем сумасшедших. Но они умеют презирать обиды, точно также, как и прощать невежеству.

Диана покраснела и извинилась. Мери перенесли на постель. Муре осторожно закрыл ей глаза, но едва он отнял руку, как глаза раскрылись сами собой.

— Миледи, — спрашивал он, — скажите пожалуйста, что предшествовало и, по всей вероятности, произвело этот обморок?

— Так это обморок?

— Смерть — ни что иное как бесконечно длящийся обморок, миледи. И позвольте мне повторить вам, что мне необходимо знать…

— Я ничего не знаю, доктор. Нужно спросить мисс Стюарт.

— Она разговаривала с Франком Персевалем, ответила мисс Стюарт.

— А!.. — протянул Муре.

— С самого начала она была в каком-то странном состоянии.

— Не было ли особой причины ей прийти сюда?

— Она получила от Франка записку, — едва слышно ответила Диана.

— Какой срам! — вскричала леди Кемпбел.

— А! — с иронией воскликнул доктор. — Сэр Франк Персеваль раненько выздоровел.

Через несколько минут он уже откланивался.

— Но неужели же вы уйдете, не обнадежив нас? — воскликнула леди Кемпбел.

— Мисс Тревор жива, — холодно ответил Муре. — Я сейчас пришлю помощника, а вечером заеду сам. До свидания.

Приехав домой, Муре сейчас же позвал к себе Раулея.

— Ну что же наша птичка? — спросил Муре.

— Сидит в клетке.

— Диета?

— Через день пол-унции хлеба.

— В темноте?

— В полнейшей. Однако очень крепка! Давно бы нужно протянуть ноги, а она все еще живет. Впрочем порядком-таки добрал я ее — кожа да кости… Ну, а спать-то более десяти минут не следует никак.

Раулей посмотрел на часы и продолжал:

— Ах, черт меня возьми, заболтался я с вами, а она услаждается сном тринадцатую минуту. Разбужу ее!

Минуту спустя послышался какой-то рев, за которым следовал крик испуга.

Глава двадцать первая
ЗВЕРСТВА РАУЛЕЯ

С тех пор, как Клара попала в руки доктора Муре, прошло пять дней. Она очнулась в совершеннейшем мраке, комнате, куда поместил ее Муре. Мало-помалу она вспомнила случившееся с ней.

— Батюшка! — вскрикнула она. — Я видела его. Анна? Где ты?

И она стала шарить кругом, но напрасно.

— Боже, они убили ее! Но где же я? Мрак, тишина… Жива ли я сама… Неужели они убили и меня… Так это смерть! Вечная, глубокая ночь, мертвая тишина… я в могиле! Боже! Долго ли мне так страдать?

Клару охватил смертельный холод. Но преодолев свой ужас, она вдруг вскочила и, протянув вперед руки, сделала два шага. Руки ее уперлись во что-то мягкое, уступчивое. Она бросилась в другую сторону, но и там встретила то же самое.

Стены этой комнаты были обиты клеенкой с войлоком, так что ни малейший шум снаружи не мог достигнуть ее слуха, а ее крики быть услышаны за стенами.

Желание свободы, света, воздуха, движения овладело Кларой. Она закричала — ни малейшего отзвука. Охваченная бешенством, она ударила головой в стену — мягкая подушка подалась от удара. С воплем упала она на пол и стала молиться.

Время, однако, шло, но ничего не менялось. Вскоре к ее страданиям присоединились еще муки голода. Вряд ли что может сравниться с этой ужасной пыткой, которой подвергали несчастную, беспомощную жертву ‘во имя науки и общей пользы человечества’.

А на третьи сутки с ней начались нервные припадки, ею овладевал бред. Ей мерещилась то засыпающая Анна, то бледное лицо отца, то прелестное лицо мечтателя Эдуарда… Несчастная успела полюбить его всеми силами души!

Она стала терять сознание, слабость постепенно разливалась по всем ее членам, пока она не забылась совсем.

Тогда дверь тихо отворилась и на пороге появилась желтая, зверская фигура Раулея, со свечкой в руке и с ящиком под мышкой.

— Ну, стоило ли платить столько денег, — ворчал он. Правда, девчонка славная, но все же дорого. Впрочем, не мое дело. Однако здесь скучно, маловато развлечений. Но женщины, где хотите, сумеют найти себе их. Прибегнут к обморокам — вот и развлечение!

С этими словами он поднес к носу Клары склянку со спиртом. Клара с легким стоном судорожно пошевелилась. Раулей быстро закрыл ей глаза.

— Не хотите ли покушать, мое дитя? — спросил он.

Клара не ответила.

— Молчание — знак согласия. Впрочем, верно и проголодалась. Не хотите ли хлебца, мое дитя?

Раулей снял платок с глаз Клары и опять поднес склянку к ее носу, но быстро задул свечу, как только она стала открывать глаза.

— Свет! Я видела свет! — воскликнула несчастная.

Ей ответил стук затворившейся двери.

Глава двадцать вторая
НОВЫЕ ПЫТКИ

Раулей шел в свою комнату и раздумывал:

— Пожалуй она не найдет хлеба на столе, а доктор приказал беречь ее.

Войдя к себе в комнату, он приподнял в углу небольшой люк и кротко проговорил:

— Мое дитя! У ног твоих немного хлеба, поищи и найдешь. Господь да хранит тебя!

На Клару это произвело действие, которого совсем не ожидал Раулей. Набожная и склонная к мистицизму Клара приняла Раулея за голос свыше. Горько раскаиваясь в своем отчаянии, она бросилась на колени и стала молиться. Поев хлеба, она почувствовала себя подкрепленной и спокойно заснула. Когда она проснулась, то обнаружила себя на постели со спущенными занавесками, сквозь которые она видела свет и какого-то мужчину, сидевшего за книгой.

— О, Боже! Как я страдаю! — простонала она.

— Та, та, та… Страдать изволите! — усмехнулся Раулей, закрывая книгу. — Ну что ж? У нас свой доктор, да еще какой!

— Хлеба! Ради Бога, дайте хлеба.

— Та, та, та… Хлебца! Нельзя-с, хлеб очень дорог.

С лампой в руке Раулей подошел к постели. Клара закрыла глаза.

— А крепка! — усмехнулся Раулей.

Губы Клары посинели и она потеряла сознание.

— Ай, кризис! Позвать доктора.

Доктор Муре всю ночь не отходил от Клары.

— Что же теперь делать с ней? — спросил его Раулей.

— Необходимы новые припадки. Я очень доволен, этой ночью я получил драгоценные сведения.

— Перенеси ее опять в комнатку, Раулей, — продолжал он. — Ее будет клонить сон. Но по временам ты ее буди.

Для Клары началась новая пытка. Ей необходим был, после нервных припадков, крепкий, глубокий сон, но Раулей аккуратно, каждые десять минут, будил ее. Через три дня она была уже в состоянии, необходимом для опытов Муре. Ее крепкий организм совсем расстроился, но нервная восприимчивость, раздражаемая постоянным пробуждением ото сна, была близка к чисто эпилептическому состоянию.

Между тем болезнь Мери внезапно переменилась, что несказанно озадачило Муре. Не имея возможности ввергнуть Клару в каталептическое состояние, он оставил ее в полном распоряжении Раулея.

С Мери же Муре не знал, что делать.

— Ну что Клара? — спросил Муре.

— Нужно ковать железо, пока горячо, но оно уже начинает холодеть.

— Есть признаки?

— Да. А завтра будет новый — она умрет.

— Но жива еще?

— Как будто. Она в обмороке.

Муре схватил его за руку и тихо сказал:

— Поди, приготовь большой вольтов столб.

Раулей изумленно посмотрел на него.

Глава двадцать третья
МАРКИЗ ВЫНУЖДЕН ДЕЙСТВОВАТЬ

В четыре часа Бембо разбудил маркиза Рио-Санто, спавшего в комнате Энджуса.

— Это ты, Бембо? — проговорил маркиз. — Ах, как я устал.

— Отдохните еще, маркиз. Дело поспеет и завтра. Оно велико.

Бембо говорил с искренним участием.

— Великое дело? — ласково переспросил Рио-Санто.

— Однако у тебя проницательный глаз, Бембо, как у ревнивой женщины. Никогда не расспрашиваешь, а угадываешь. Тебя и не видно, когда ты не нужен, а в опасности ты появляешься в одну минуту.

— Клянусь, — воскликнул Бембо, — что в том чувстве, которое заставляло наблюдать за вами, не было и тени простого любопытства.

— Разве я сомневаюсь? Я все слышал и все знаю. У тебя очень благородное сердце, Анджело.

Рио-Санто с чувством пожал ему руку.

— А ты счастливец, Анджело, — продолжал он. — Господь любит тебя. И у тебя нет кровавых воспоминаний…

Анджело с почтением слушал.

— О! — продолжал маркиз. — Не страшна мне смерть, но я не хочу умереть, не достигнув цели.

Он отвечал этими словами как бы на собственные мысли.

— Если бы кто другой, Анджело, знал только половину того, что знаешь ты, я убил бы его. Мои тайны — из тех, которые должны покоиться под могильным камнем. Но ты мой единственный друг.

— Благодарю, милорд, благодарю! — воскликнул Анджело с горячей признательностью. — Но ради Бога, дайте и мне долю в ваших опасностях. Не откажите просьбе. Я хочу или умереть, или победить вместе с вами!

— Синьор Анджело Бембо! — торжественно ответил маркиз. — Я недаром называю вас моим другом, вы пойдете со мной рядом.

Анджело с жаром поцеловал руку маркиза.

— Анджело, сегодня ты поедешь со мной, ты мне нужен. Позови Эреба.

Рио-Санто с трудом приподнялся с кресла, когда Анджело вышел, и подошел к постели Энджуса. Тот крепко спал. Маркиз смотрел на него, пока в соседней комнате не послышался шум.

Это был Эреб, маленький негр маркиза.

— Пить! — тихо сказал маркиз.

Эреб снял с шеи маленький ключик и отпер им небольшой резной ящик. Из него он вынул маленькую рюмочку и до половины опорожненный графин.

Налив в рюмку воды, он капнул туда две капли из графина: вода зашипела и приняла золотистый оттенок.

— Хорошо! Дай одеться, — приказал маркиз, принимая от него рюмку.

Выпив его содержимое, он ушел в соседнюю комнату. Когда Рио-Санто вышел оттуда, его нельзя было узнать: глаза горели ярким огнем, бледные щеки покрылись румянцем, стан выпрямился, поступь была тверда. Анджело смотрел на него с суеверным изумлением.

Через четверть часа карета маркиза подъехала к дому графини Дерби.

— Анджело, я скоро вернусь, — сказал маркиз.

Графиня Дерби была одна в комнате. Ее печальные мысли рассеялись, когда ей доложили о маркизе. Сначала она с радостью бросилась к двери, но потом ее вдруг объял ужас, ибо она вспомнила о том, что она открыла Персевалю. Быть может, она совершенно погубила этого человека, которого так любила.

В отчаянии она упала в кресло. Рио-Санто вошел и взял ее дрожавшую руку. Смущение леди Офелии передалось и ему. С беспокойством он посмотрел на хозяйку дома. Та не вынесла его взгляда. Рио-Санто нахмурился. Заметив, что она плакала, он холодно поцеловал ее и пошел к двери.

— Милорд! — вскрикнула она умоляющим голосом.

— Не уходите!

Рио-Санто остановился и вдруг нежно посмотрел на нее:

— Вы раскаиваетесь. Я верю, миледи. Вы хотели дорогой ценой искупить вашу нескромность.

— Ценою моей крови, милорд! — умоляла леди Офелия.

— Верю, бедная моя Офелия. Вы добры и любите меня… Я знаю, что ваше раскаяние искренно, но того, что сделано — не воротишь.

— Вы знаете все?

— Я ничего не знал, миледи, совсем ничего. Вы сами сказали мне все. Прежде вы встречали меня так весело, были так счастливы. А сегодня я вижу слезы!.. Но это большое несчастие, миледи.

— Как! Разве опасность угрожает вашей жизни?

— Моя жизнь! — грустно сказал маркиз. — Что моя жизнь? Разве не довольно Вебера?

Глаза графини мигом высохли.

— О, милорд! — вскрикнула она. — Я не хочу, не желаю понимать ваших слов!

— Однако вы их хорошо понимаете, миледи. Вашей нескромностью вы погубили не меня, но другого.

— О, сжальтесь, милорд! Умоляю вас, сжальтесь над ним!

Леди Офелия опустилась на колени перед маркизом. Тот поднял ее и посадил рядом с собой.

— Бедная Офелия! — сказал он. — Сколько горя и страданий принесла вам моя любовь. Я же люблю вас еще больше! И я готов исполнить вашу просьбу. Ну-с, садитесь и пишите сэру Франку.

Офелия с готовностью исполнила его желание. Рио-Санто стал за ее креслом и продиктовал: ‘Завтра вечером, в девять часов, я жду вас в карете перед Сен-Джемским театром, на углу Декской улицы’.

— Теперь подпишите. Завтра вы отправите туда ваш экипаж. Сами останетесь дома, а я буду ждать сэра Франка.

Офелия посмотрела на него с беспокойством.

— Клянусь вам, дорогая Офелия, продолжал маркиз, поняв значение ее взгляда, — клянусь, я пощажу его жизнь. Запечатайте письмо.

И маркиз, посмотрев на часы, взялся за шляпу.

— У меня крайне важное дело, — продолжал он, — мне необходимо уехать. Вы колеблетесь. Но знайте, что это единственное средство спасти жизнь сэру Франку Персевалю.

Простившись с леди Офелией, Рио-Санто воротился к Анджело.

— На Корнгильскую площадь, к магазину Фалькстона, — приказал маркиз кучеру.

— Анджело, ты говорил об опасностях, они наступили.

— Тем лучше, милорд! — глаза Бембо сверкали.

— Бембо! Не вверяй никогда своих тайн женщине. Мой план еще не вполне созрел, но, несмотря на это, женская нескромность принуждает меня действовать прежде времени.

— Я не расстанусь с вами, милорд!

— Я знаю это, Анджело, и благодарю.

Маркиз замолчал. Карета остановилась там, где он приказал. Лицо маркиза вдруг сделалось грустным.

— Итак, Анджело, — сказал он, — ты сделался моим адъютантом.

— Располагайте мною, милорд, я жду ваших приказаний.

— Распорядись, чтобы сегодня вечером все ‘ночные лорды’ собрались в Вейт-Чепльском доме. Через два часа я приеду туда сам. К вечеру ты доставишь мне сведения о банковском проходе.

— Исполню, милорд.

— До свиданья!

Маркиз завернул за угол, ко входу в контору Эдуарда и KR. Карета осталась ждать около магазина Фалькстона, а Анджело уехал на извозчике.

Глава двадцать четвертая
ПИСЬМО

В доме Эдуарда и KR нигде не видно было огня. Малютка Эреб, соскочивший с запяток, когда карета остановилась, отворял уже маркизу дверь в контору.

— Позвони один раз в гонг средней залы, — приказал ему маркиз и вошел в круглую залу без окон. Едва послышался удар в гонг, появилась Фанни.

Несомненно, мистрисс Бертрам была когда-то красавицей. И теперь еще, назло всем злоупотреблениям удовольствиями, ее лицо было выразительно. Во всех ее движениях просвечивалась упоительная нега. Но красота и грация как бы подавлялись апатией.

Она когда-то любила и сама была любима маркизом Рио-Санто. Ее нисколько не удивила и не поразила перемена, произошедшая в маркизе относительно нее. Она даже не огорчилась. Но с этих пор она заглушила в себе голос пламенной страсти, прервала знакомство со всеми и дышала лишь одной безгранично-беспредельной преданностью к маркизу.

В руках у нее находился красивый ящик.

— Есть письма? — нетерпеливо спросил маркиз.

— Много, милорд.

Фанни села рядом с ним и раскрыла ящик. Маркиз заглянул в него. Там находилось около двадцати писем. Одному из них — в грубом, сером конверте, с ирландской почтовой печатью — он чрезвычайно обрадовался. По мере того, как он его читал, лицо Рио-Санто оживлялось радостью.

— Десять тысяч! — вскрикнул он. — Десять тысяч храбрецов!

Им овладел неистовый энтузиазм. Он еще раз перечитал письмо, прежде чем взять другое.

— Боже мой! — вскричал он, едва распечатав следующее письмо. — Они здесь в Лондоне! А я еще не готов!.. Потерял целые шесть дней!

Маркиз просмотрел все письма. Он хотел уже встать, когда Фанни подняла с полу еще одно, оброненное им, письмо.

— Вот еще письмо, милорд.

Маркиз поцеловал руку, в которой она держала письмо.

— Мой добрый гений, — с благодарностью проговорил он, принимая письмо. — Вы бережете и храните мои тайны, даже и не пытаясь проникнуть в них. Благодарю вас.

Фанни хотела улыбнуться, но вместо улыбки на глазах у ней показались слезы. Фанни не могла забыть прошлого. Рио-Санто сосредоточенно прочитал письмо и вдруг нетерпеливо скомкал его.

— Пустые слова! — с досадой и неудовольствием проговорил он. — Умный человек, но адвокат. Пусть его ждет, я же буду действовать!

Глава двадцать пятая
АНДЖЕЛО ПРОВЕРЯЕТ РАБОТУ

В Банковской улице, против самого банка, стоял маленький чистенький беленький домик. В нижнем этаже его находилась красиво и удобно обставленная лавочка, принадлежавшая, по-видимому, члену общества умеренности, потому что в лавочке продавалась исключительно шипучая содовая вода. Покупателей не было. Мрачно холодный и важный вид хозяина или, лучше сказать, хозяев — за конторкой постоянно менялись два человека — отталкивал покупателей. Только тогда, когда хозяев в лавочке не было, покупатели изредка осмеливались перекинуться веселым словцом с долговязым приказчиком-ирландцем.

За конторкой в эту минуту стоял один из хозяев, человек очень почтенной наружности. Вооружив глаза зелеными очками, он внимательно читал Библию.

Колокольчик громко зазвенел, когда Анджело вошел в лавку.

— Что вам угодно?

— Мистер Эдуард прислал меня к вам, майор.

— Тс! Я здесь не майор, а мистер Смит.

И хозяин быстро захлопнул книгу.

— Я пришел, мистер Смит узнать, как идет работа?

— Да тише же ради Бога, синьор! Работа, слава Богу, близится к концу.

— Милорду угодно знать определеннее.

— Я исполню волю милорда.

Мистер Смит громко позвонил. Послышались тяжелые шаги.

— Скорее же, приказчик, скорей! — прокричал мистер Смит.

— Тысячи чертей и дьяволов! Иду, иду! Какой это черт так захотел воды! — послышался грубый голос.

— Ну, не ругайся! — проворчал Смит.

— Ваша правда, мистер, или пусть я пригожусь чертям на ростбиф!

На пороге показалась длинная фигура добрейшего и почтеннейшего капитана Педди О`Крена в длинном переднике.

— Что вам угодно, хозяин?

— Этому джентльмену нужно переговорить с тобой.

— Очень рад, черт возьми? Что вам угодно, мистер?

Бембо повторил вопрос.

С важным видом Педди ответил:

— Следовательно, я могу объявить именем самого сатаны, что я, черт меня побери, вовсе не приказчик какой-то глупейшей лавчонки, чтоб ей не было ни дна, не покрышки, а капитан Педди О’Крен, чтоб мне сейчас же провалиться!

— Коротко и ясно, капитан, — сказал мистер Смит.

— Коротко и ясно, ах, черт возьми! Хорошо, я буду отвечать.

— Мне некогда, — сказал Бембо, и с нетерпением топнул ногой.

— Так бы и сказали, сэр! Дело идет понемногу, изволите видеть! Дублин построен, правду сказать, не в один день, а до банка черт знает как далеко. Саундерс, по правде, отъявленный дурак, но все-таки малый славный. Работает добросовестно, но и напивается также добросовестно, проклятая скотина!

— Но проход?

— Проход, то есть желоб или эта проклятая подземная труба! У нас под ногами, сэр!

— Я могу видеть?

— Отчего же нет?

— Вы как думаете, мистер Смит?

— По поручению ‘его чести’, мистер, — ответил мистер Смит.

— Экая дьявольщина!

Педди почтительно приподнял шляпу.

— Итак, ваш покорнейший слуга, — продолжал он.

— Извольте видеть — дыра почти просверлена и, если эта проклятая выдумка, компас, не врет, то нам очень и очень недалеко до проклятых банковых сундуков. Пора! А то эта добрая скотина, Саундерс, уже почти околевает, бедняга. И то сказать: уж девятый месяц, как он безвыходно под землей и поглощает безмерное количество зелена вина! Черт бы нас всех побрал! То есть не вас, мистер Смит, не вас, почтеннейший джентльмен, да и не меня, по правде сказать. Вам угодно спуститься в эту проклятую дыру?..

— Да, чтобы дать верный отчет милорду.

И Бембо спустился за капитаном в подвал. Педди отодвинул в самом тесном углу бочку. Тут начинался проход, который вырыл Саундерс.

Глава двадцать шестая
ТАЙНЫЙ ПОДКОП

В 183* году, в Эстлейском цирке выступал клоун по имени Саундерс-Масс, прозванный Слоном за необычную силу. Это был тяжелый и бестолковый великан, в котором физическая сила подавила все

умственные и нравственные силы. Вдруг Саундерс исчез неизвестно куда, что глубоко опечалило всех любителей цирка.

Между тем Саундерс очутился в приятном обществе капитана Педди и потреблял чрезмерное количество джина. Саундерс кутил три дня. На четвертый почтенный Педди вручил ему лом, другие инструменты и поставил на работу. Чтобы понять всю трудность задуманного предприятия, необходимо вспомнить, что требовалось вырыть целый коридор в рост капитана Педди и в ширину самого Саундерса. А последний проходил только там, где могли стать рядом два человека.

Сначала работа подвигалась медленно: великану запретили трудиться слишком усердно из осторожности. Когда Саундерс выбрался за черту дома, работа пошла несравненно быстрее, великан и сам уже привыкал к ней.

Саундерс не выходил из-под земли, он, впрочем, и не жаловался на это, так как его кувшин с джином никогда не опорожнялся.

Притом Педди сумел вполне подчинить его себе, так что великан слепо ему верил и покорялся.

Восемь часов в сутки Саундерс работал, а остальные шестнадцать ел, пил, курил и спал. Однако продолжительный покой, прерываемый тяжелой мускульной работой, вместе с сырым нездоровым воздухом, сильно подрывал его здоровье. Но он работал усердно, ввиду обещанной награды, обеспечивавшей его на всю жизнь.

Бембо не мог поверить, что видит работу одного человека. Широкий длинный коридор, на сорок футов ниже поверхности земли, освещенный лампами, представился его глазам.

— Ничего не слышно! — сказал он. — Верно он спит или отдыхает.

— Спит! Как бы не так! Если бы он спал, так храпел бы на весь коридор. Прислушайтесь хорошенько, сэр. Вон он, собачий сын, мой приятель. И черт знает, что ему за охота кряхтеть? А вот его постель и бутылка.

— Посмотрите, посмотрите, сэр, — продолжал Педди, прижимаясь к стене и пропуская Анджело. — Вот он, Саундерс-Слон, величайший и толстейший негодяй трех соединенных королевств!

Перед глазами Бембо возникла глыба, которая, кряхтя, поднимала и опускала руки. Даже не глянув на подошедших людей, Саундерс спокойно продолжал работу. Земля, которую он отрывал, падала в большой ящик, откуда он рассыпал ее по небольшим бочонкам. А ночью вырытую землю отвозили. Позади ящика стоял стол с картой, компасом и ватерпасом.

Бембо онемел от изумления при виде этой колоссальной массы в образе человека. Саундерс был наг по пояс. Свет от лампы падал на его дюжие плечи с напрягавшимися мускулами. Анджело с любопытством, смешанным с боязнью, осматривал громаду.

Педди просто наслаждался изумлением Анджело.

— Что, сэр? Как вам нравится мой малютка? — В голосе его слышалось наслаждение барышника, показывавшего редкую лошадь.

Удивительно, прошептал Бембо. Он роет совсем без шума.

— Точно в пудинге копается, не правда ли? Пусть меня на Темзе схватит морская болезнь, если вы найдете еще одного такого молодца?

— Он, кажется, очень устал.

— Сейчас кончит.

В эту минуту висевшие подле часы пробили одиннадцать. Слон тотчас же опустил лом и вздохнул с очевидным удовольствием. Когда он оглянулся, Бембо чуть не вскрикнул от изумления, увидев вялую, страждущую, бесстрастную физиономию великана, который почтительно поклонился. На его лице показалась добродушная улыбка и он стыдливо опустил глаза.

Педди подал ему громадный стакан джину, который Саундерс опорожнил разом.

— Славно, мистер Педди! Ей Богу славно!

— Еще бы не славно! — ласково ответил ему капитан.

— Насмотрелись, сэр?

Анджело сострадательно покачал головой. Педди принял это за согласие и обратился к Слону:

— Теперь иди спать, дружок. Спи хорошенько, чтоб тебя черти побрали! Спокойной ночи!

Саундерс поклонился и исчез.

Минуту спустя он уже храпел.

— Что же сделано? — спросил Анджело.

— Много, мистер. Мы, моряки, отлично считаем. Извольте видеть, мистер, мы в двенадцати футах от казны. — И Педди с удовольствием щелкнул по грязной, исписанной цифрами бумажке.

Глава двадцать седьмая
ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ ФУНТОВ СТЕРЛИНГОВ

Через полчаса Анджело уже входил в залу, где леди Б*** вручала как-то капитану Педди шкатулку с деньгами. Кругом стола, среди комнаты, сидело человек двадцать. Почти все они занимали почетное положение в обществе. Правда некоторые из них вышли в свет под ложными именами и титулами. На самом почетном месте сидели Рио-Санто с доктором Муре, Лица были почти все знакомые читателям: слепой сэр Эдмонд Маккензи, мистер Смит, сэр Ватерфильд, доктор Мюллер, бриллиантщик Фалькстон…

Когда Бембо вошел в залу, Мерьлью что-то с жаром толковал. Это был очень молодой человек, свеженький и розовый. Он занимал должность помощника казначея в банке.

— Да, господа, — восклицал он, — кому же и знать, как не мне. В сундуках банка около двадцати пяти миллионов фунтов стерлингов.

Радостный ропот покрыл его голос.

— Поскольку же достанется каждому из нас? — послышался голос.

— Все зависит от верности деления, — улыбнулся кассир.

— Сэр Вильям, — прервал Рио-Санто, — потрудитесь сказать нам, сколько там банковых билетов?

— Мне кажется, что этого и знать-то не стоит, милорд, это пустые лоскутки, как только не станет обеспечения.

— Я спрашиваю вас, сэр, — холодно повторил маркиз, — на какую сумму там банковых билетов?

— Вдвое больше, чем наличные суммы.

В эту минуту к маркизу подошел Бембо.

— Милорды! — вскричал маркиз, выслушав Бембо.

— Мы близки к цели. Завтра мы проникнем в банк!

Ему ответили громким ‘ура’.

— Но необходимы некоторые предосторожности и, надеюсь, милорды, вы позволите распорядиться.

— О, конечно, конечно!

— Сэр Вильям, потрудитесь дать нам точнейшие сведения, а в особенности укажите место и точную сумму банковских билетов, которыми вы пренебрегаете, — продолжал маркиз.

— Но если банк будет разорен.

— Потрудитесь, сэр, исполнить, что приказывают.

— Что же касается до полиции, — обратился он к лордам, — то будьте спокойны: наши люди поднимут шум в разных концах Лондона, так что вся вооруженная сила города будет занята этим. Не удивляйтесь, поэтому я и созвал всю ‘семью’.

Муре бросил на него быстрый, проницательный взгляд: ему казалось, что маркиз что-то утаивает. Тиррель пристально посмотрел на доктора и едва заметно мигнул мутными глазами.

Ночные лорды разошлись.

— Анджело, ты свободен в эту ночь и завтра, а послезавтра — принадлежишь мне, сказал маркиз, прощаясь.

— Я всегда ваш, — ответил с поклоном Анджело.

Глава двадцать восьмая
ПРИВИДЕНИЕ

Простившись с маркизом, Анджело бросился к окну в коридоре. Анна, бледная и печальная, находилась еще в сереньком домике.

— Эту ночь и завтра! — прошептал Анджело. — А послезавтра я должен забыть ее! Но если в это время? О, нет! Я спасу ее, мою первую и последнюю любовь!

Ночь была светлая и ясная, на улице стояла глубокая тишина, прерываемая только стуком запоздавшей кареты. Бембо очутился на дворе со свертком в руках. Бросив сверток на балкон соседнего домика, Бембо прислушался, не разбудил ли он кого? Потом по водосточной трубе взобрался туда и спустил веревочную лестницу. Выдавив стекло и отогнув решетку, Бембо пробрался в комнату. Проснувшаяся Анна вскрикнула было от испуга, но затем вдруг бросилась в объятия Бембо, радостно крича:

— Стефан! О, мой Стефан! Вы здесь!

Бембо задрожал: одно слово разрушало все его надежды, все его упование.

— Я столько Молилась, продолжала Анна, и Господь услышал мои молитвы! Я знала, что вы придете спасти меня!

Наконец она рассмотрела лицо Бембо и бросилась в противоположный угол комнаты. Бембо с сжавшимся сердцем остался на месте.

— Стефан! — тихо повторял он. — Но где же он? Отчего не придет спасти ее? О, Боже! Как бы я ее любил!

Анною между тем все больше и больше овладевал ужас при виде смотревшего на нее незнакомца. Она вдруг упала на колени и умоляющим голосом произнесла:

— О, умоляю вас, сжальтесь надо мной, сжальтесь!

Бембо вздрогнул при этих словах, его сердце охватили жалость и сострадание. ‘Да, я возвращу ее этому Стефану, — думал он. — Буду молить его об ее счастье. Может его любовь будет так же велика, как моя’.

— Успокойтесь и не бойтесь, — нежно проговорил он. — Мои намерения добрые, я пришел, чтобы спасти вас. Я пришел от него! — принудил он себя прибавить еще.

— От Стефана! О, Боже! — вскричала Анна. В ней не было заметно и тени недоверия.

— Да, от Стефана! — едва слышно повторил Бембо.

Анна радостно бросилась к нему, улыбаясь сквозь слезы. Анджело отвернулся.

— Вы пришли за мною, — лепетала она. — О! Как я буду благодарна вам!

Трудно описать страдания Бембо, но он продолжал свою великодушную игру.

— Идемте, — сказал он, — Стефан ждет! — И взяв Анну к себе на руки, он помог ей вылезти через окно на крышу.

Бембо спускался с Анной по веревочной лестнице, когда в доме маркиза неожиданно стукнуло окно… Бембо не остановился. Вдруг Анна задрожала у него в руках.

— О, Боже! — вскрикнула она. — Посмотрите… Привидение…

Бембо не мог оглянуться назад, а Анна не отводила глаз от того привидения, которое, как ей казалось, спускалось по дереву. В ту самую минуту, когда Бембо ступил на мостовую, привидение соскочило со стены на противоположную сторону улицы.

Бембо стоял в нерешительности. Привидение вдруг запело шотландскую балладу, от которой Анна вздрогнула. Увидав отца, она вырвалась из рук Бембо. Энджус узнал ее и бросился к ней, но вдруг остановился, вскрикнув: ‘Умершие преследуют меня!’ В отчаянии Анна продолжала звать его, он же, не обращая внимания на стоны дочери, вдруг оттолкнул ее так, что она без чувств упала на мостовую, и с криком: ‘Обе погибли, обе!’ скрылся за углом.

Глава двадцать девятая
СЮЗАННА И КЛАРА

Доктор Муре и Тиррель состояли в дружественных отношениях. Дома их находились рядом, и кроме общего хода имели потаенный коридор, о котором знали только они и их друзья. Этот-то коридор и был причиной неудачи Бриана Ленчестера, когда он вздумал привести сюда полицию. Доктора Муре целый день не было дома, а Раулей хлопотал около Клары, которую необходимо было покормить.

Соединявший оба дома коридор проходил рядом с кабинетом доктора Муре. Сюзанне не приходило и в голову, что она была уже в другом доме.

В кабинете Муре Тиррель тихо и таинственно поучал герцогиню:

— Отправляйся в Вейт-Чепльский дом, Мадлен, и передай кому следует, что мой дом окружен полицией. Я и сам пошел бы, но мне нужно уговорить Бриана, чтобы тот не вздумал болтать с неприятными гостями.

— Грустно расставаться с моим маленьким и красивым домиком, где я устроилась так уютно, — вздохнула старая француженка.

— Не беспокойся, может быть, завтра же мы будем иметь дом красивее и удобнее этого, сказал ей Тиррель. Но только прошу тебя идти скорее, так как времени остается мало.

Герцогиня покосилась на Сюзанну.

— Куда же мы денем ее? — спросила она.

— Под замок, понятное дело.

— Ну иди! Я займусь Брианом. — И Тиррель вышел.

Герцогиня подошла к Сюзанне.

— Ах, моя милая, как вы неосторожны! Но теперь уже не воротишь. Я постараюсь помочь вам и поправить дело.

Она пошла было к двери, но вдруг остановилась и заговорила опять:

— Я и забыла, что уйду надолго, и совсем было заставила вас голодать, но я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали поужинать.

Сюзанна отказалась от ужина совсем.

— О, я вас понимаю, моя милая, — лепетала старуха.

— Горе сильнее голода, но все-таки цыпленок и рюмка вина дело вовсе не лишнее?

И герцогиня ушла. Немного спустя, она вернулась. За ней грум нес целый поднос, уставленный кушаньями. Пожелав Сюзанне с аппетитом поужинать, она ушла, заперев за собою дверь.

Оставшись одна, Сюзанна опять предалась мыслям. Неизъяснимый страх обуял ее. Она вспомнила угрозы Тирреля, которые должны были посыпаться на Бриана. Она бранила себя за неосторожность и каждую минуту силы все более и более покидали ее, наконец, она зарыдала.

— О Боже мой! Я погубила Бриана!

Как бы в ответ на ее восклицания она услышала стон из другой комнаты. Она тихо встала и прислушалась. Стон усиливался. Сюзанна оглядела всю комнату и увидела маленькую, полурастворенную дверь. Она взяла свечу и, озираясь вокруг, тихо вошла в соседнюю комнату. В ней стояла кровать, закрытая занавесью. Она подошла, отдернула занавеску и увидела лежащую Клару. Не зная, как выразить свою радость, она упала на колени и, скрестив руки, благодарила Бога. Клара проснулась и была поражена таким милым видением.

— Если я не ошибаюсь, — сказала Сюзанна тихо, — это вы, вы, которую я до сих пор не забыла, и которую мое сердце никогда не сможет забыть.

Мисс Мак-Ферлэн изумилась, услыхав такие слова.

— Вы меня, конечно, не можете помнить, — объяснила Сюзанна. — Это понятно! Но я вас не забыла. Я всегда молюсь за вас и за вашу милую и кроткую сестру Анну.

— Я вас не знаю, кто вы! — спросила утомленная Клара.

— Это правда, вы не знаете моего имени и не полюбопытствовали узнать, когда увидели меня, умиравшую от голода и холода.

— Я, встретила вас, умиравшую от голода, — вспомнила Клара, — и вот теперь я сама умираю от голода.

— Вы умираете от голода, возможно ли это? — Сюзанна побежала в свою комнату и принесла ей ужин.

— Теперь, — сказала Сюзанна, — я прощаю этой старухе все, за то, что она помогла мне помочь вам.

И, приподняв больную с постели, она поддерживала ее пока Клара с жадностью ела.

— Как я рада, — воскликнула Сюзанна, — что могу вас хоть чем-нибудь отблагодарить за ваше внимание, которое вы оказывали мне, когда я была без куска хлеба.

— Благодарю и вас, — ответила Клара, — и очень жалею, что вы не можете долго оставаться со мною, и, как только вы удалитесь, они уморят меня.

Сюзанна как бы пробудилась в эту минуту, только теперь она вспомнила о положении мисс Мак-Ферлэн, и не могла понять, отчего эта девушка умирала здесь от голода.

— Милая Клара, — спросила вдруг Сюзанна, — почему мисс Мак-Ферлэн переносит такие страдания в богатом доме?

— Причины их мы обе не понимаем.

— Как, они вас мучают без причины? Я не допущу этого, я защищу вас. — Но вдруг она умолкла, заметив быструю перемену на лице Клары. Не успев расспросить Клару о причине такой перемены, она вдруг услыхала мужские голоса. Она обернулась и увидела человека, который с яростью смотрел на остатки обеда.

— Как вам не стыдно, миледи, лезть не в свои дела, — с досадой ворчал Раулей. — Что скажет теперь доктор?

Сюзанна, не обращая внимания на слова помощника-отравителя, стояла перед постелью и злобно поглядывала на Раулея.

— Что вы глядите так злобно? — ворчал Раулей, удаляясь в другой угол, и про себя добавил: ‘Не думает ли она, что я боюсь ее? Да нет, у меня есть капли, которые подействуют уже через несколько минут. Но все-таки как бы удалить ее от нас’.

К величайшему неудовольствию Раулея его желание не могло исполниться: в это время вошел доктор Муре.

— Что это значит? — спросил он у Раулея, показывая глазами на леди.

Ее привел сюда сэр Эдмонд через потаенный коридор, — отвечал Раулей.

— Я приказываю вам увести ее отсюда и удалиться самому.

— Нет, я не выйду отсюда, — отвечала твердо Сюзанна.

Доктор Муре пришел, чтоб совершить страшный опыт, но при Сюзанне это было невозможно.

Глава тридцатая
ЖИД С ДОЧЕРЬЮ

Боясь, что Сюзанна уступит просьбе доктора, бедная Клара приподнялась и тихо проговорила:

— Умоляю вас, не покидайте меня, не дайте мне умереть здесь с голоду.

— Оставить вас! — вскричала Сюзанна. — Это невозможно, никакие просьбы, никакие угрозы не заставят меня вас покинуть.

— Какова женщина! — вскричал Раулей. — Я вам приказываю удалиться отсюда или вы меня еще узнаете, — бешено закричал Муре.

— Я знаю, что вы изверг, что вы хотите убить ее, но я не допущу этого, — смело сказала Сюзанна.

В это время явился слепец Эдмонд Маккензи. Его никто не заметил и он, остановившись у порога, не мог понять, что происходит. Решительный ответ Сюзанны заставил его задрожать.

— Я прошу вас немедленно удалиться, если вам не надоело жить.

— Я вам опять повторяю, что не оставлю ее одну, — вскричала Сюзанна.

Опустив руки в карманы, доктор ходил по комнате и придумывал, как удалить Сюзанну, но, когда ему на глаза попался Раулей, он диким голосом закричал:

— Вон! Я уже несколько раз это повторял.

Раулей поспешил выйти. Оставшись один, Муре с бешенством бросился к Сюзанне, но слепец оттолкнул его.

— Как ты смеешь меня останавливать? — вскричал Муре.

— Не сметь убивать эту женщину! — закричал в ответ Тиррель.

— А кто мне запретит?

— По двум причинам не смеете вы убивать ее. Первая та, что Рио-Санто велел мне ее беречь.

— Как? — удивился доктор.

— А мы должны беспрекословно исполнять волю Рио-Санто, — заметил слепец.

— Но она знает мою тайну и выдаст меня, — возразил доктор.

— Не беспокойся, — отвечал Тиррель, — я вполне уверен, что она не выдаст твоей тайны.

— Но кто же поручится мне в этом?

— Я поручусь тебе — она дочь моя, дочь Измаила Спенсера.

Сюзанна, услыхав эти слова, вскрикнула и упала без чувств.

Глава тридцать первая
МАРКИЗ РИО-САНТО

За двадцать лет до описанных происшествий, в Лондоне, в Сен-Джильском квартале проживала бедная семья, состоявшая из отца, матери и двоих детей. Глава семьи носил имя О’Брина. Ирландский дворянин, предки которого были не без известности, христиан О’Брин попал мало-помалу в число арендаторов одного протестанта-лорда, в руках которого находилось имение его предков.

Трудно представить себе что-нибудь более достойное сожаления, чем жизнь ирландских арендаторов. Однако Христиан О’Брин своими усиленными трудами и заботами вел сравнительно безбедное существование, так что мог еще дать сыну хорошее образование. У него сохранился небольшой клочок собственной земли, остаток бывшего имения, который много помогал ему в трудной жизни.

Но в одно прекрасное время управляющему лорда пришло в голову оттягать у него и этот, последний, остаток. Начался процесс, в результате которого несчастный О’Брин лишился и этого клочка поземельной собственности. Лорд-землевладелец, взбесившийся дерзостью ничтожного арендатора, дерзнувшего вести процесс с его сиятельством, лишил его и аренды.

Что же оставалось несчастному О’Брину? Смерть, или Лондон. Семья заставила выбрать последнее. Он поселился в Сен-Джильском квартале, нищета и грязь которого приобрели всемирную известность.

В каждом большом городе есть свой уголок, где находят прибежище нищета со своими неизбежными спутниками — голодом, пороками, преступлениями. Но ни один город в свете не может поравняться в этом отношении с Лондоном, этим громадным чудовищем оборотной стороны человеческого прогресса и цивилизации. Знаменитая улица Офевр и Сент-Марсельское предместье Парижа не заражают по крайней мере своими миазмами благородной части города. В Лондоне все перемешано и перепутано. Везде циничная и отвратительная нищета имеет случай позавидовать безумной роскоши и богатству, которые, как нарочно, лезут в глаза. На каждом шагу великолепнейшие улицы, со своими магазинами, газом, грозными полисменами, соединяются грязными и темными переулками, где опасно ходить. Всюду на тротуарах богатая, беззаботная толпа, а на грязной мостовой коченеющий от голода и холода старик или ребенок!

Но самое ужасное и позорное это соседство аристократического Гольборна с Сен-Джильским кварталом, который в устах бездомной и бесприютной, но остроумной толпы невольных евангельских птиц получил имя Новой Ирландии! Всевозможные на свете пороки и преступления соединялись здесь. Человек забывал о Боге, небе, аде и приходил в состояние скотского отупения и зверства.

А рядом чванная и гордая знать!

Уверяют, что теперь, в 1845 году, Сен-Джиль далеко не тот, что был в 1820 году! Боже! Что же было тогда?!

Здесь-то и поселился Христиан О’Брин в надежде найти себе средство к жизни. Но увы! Все его надежды скоро разлетелись в пух и прах. Отчаянье овладело им.

Мистрисс О’Брин, кроткая и добрая женщина, ничего не знавшая кроме семьи, нежно любила детей и совершенно подчинялась воле мужа.

Единственным утешением горькой доли О’Брина была шестнадцатилетняя дочь Елизавета, красивая и умная девушка, умевшая разгонять хмурые морщины на лице отца.

Странный решительный характер сына сильно тревожил Христиана О’Брина. Восемнадцатилетний Ферджус О’Брин отличался удивительной, поразительной красотой. Едва ли во всем Лондоне можно было сыскать еще такое идеально прекрасное лицо. Ум, сильная воля, решительность, гордость, прелестность и мягкость все соединилось в этом лице, очаровательному облику которого могла позавидовать любая красавица.

Прежде Ферджус помогал отцу в сельских занятиях. В Лондоне он поступил в громадную типографию Болдериуса и Мунка. Ферджус работал неутомимо и был почти единственной опорой семьи, так как Елизавета зарабатывала немного. В свободные часы вниманием Ферджуса овладевали книги, которые он доставал в типографии.

Старики при первой возможности старались отложить хоть немного денег, питая себя надеждой скопить необходимую сумму, чтобы возвратиться в милую им Ирландию. Там надеялись они выдать свою Бетси (сокращенное Елизавета) за какого-нибудь фермера, тогда как Ферджус, который, по-видимому, если и был на что-нибудь годен, то не иначе как в чем-нибудь книжном, остался бы в Лондоне.

Но деньги скапливались медленно. Тоска по родине, эта смертельная болезнь несчастных ирландцев, овладела О`Брином. Жена его также стала заметно чахнуть.

Ферджус работал еще усиленнее, еще неутомимей. Но мрачное отчаяние не позволяло старику заметить, какое сокровище доброты, мужественной силы и сыновней преданности заключалось в сердце его сына. О’Брин возненавидел Англию, в которой удерживала его роковая необходимость. Ненависть росла вместе с тоской по родине. Ненависть к Англии часто вырывалась наружу в красноречивых, хотя и безрассудных жалобах, которые глубоко западали в сердце страстного Ферджуса. Он молча выслушивал жалобы отца, но молнии гнева и страсти сверкали в его необыкновенно кротких глазах.

Среди общего уныния одна Бетси сохраняла свою веселость. С каждым днем она все раньше уходила в магазин относить работу, а потом занималась собой и своей наружностью. Кокетливость стала очень заметна в ней.

Ферджус сильно и нежно любил сестру. Раз, возвратившись из типографии, Ферджус не нашел ее дома. Мистрисс О`Брин едва сдерживала рыдания, Христиан разражался проклятиями против Англии, похитившей у него дочь. Так прошло время до самого утра. Бетси исчезла.

Ферджус был очень мрачен. Едва начался рассвет, он молча поцеловал родителей и пошел искать Бетси. Вечером он вернулся усталый и измученный. Расспрашивать его не стали. Отец с трудом повернул к нему голову. Он уже умирал.

— Англия отняла у меня все! — простонал он. — Хлеб и дочь!

Мрачный и бледный Ферджус по-прежнему молчал.

— Хищники и убийцы! — вдруг бешено закричал отец, и голова его бессильно откинулась на подушку. Собрав последние силы, он прохрипел:

— Я умираю, Ферджус. Сестра твоя обесчещена. Ненависть и мщение Англии!

Эти слова поразили Ферджуса.

С диким воплем кинулась его мать на охладевавшее тело мужа. Потом перестала плакать, и с отчаянным спокойствием подняла одеяло и улеглась рядом с мужем. Двадцать лет она жила только его любовью, его жизнью…

Ферджус молился, закрыв лицо руками. Вдруг он вздрогнул при неожиданных словах матери:

— Сын мой. Твой отец умер, — тихо роптала она. — Сестра обесчещена. Я не разлучусь с отцом и буду молиться за сестру. Прости!

Ферджус не мог этого больше вынести и залился слезами.

Глава тридцать вторая
ДРУЖБА И ЛЮБОВЬ

Был уже день, когда Ферджус опомнился. В комнате царила тишина. Позор и смерть разъединили мирную семью. ‘Ненависть и мщение Англии!’ — послышался Ферджусу таинственный голос.

Краска покрыла бледные щеки Ферджуса, в глазах блеснул недобрый огонек. В нем виделась уже сознательная ненависть взрослого мужа. Он тихо и торжественно подошел к постели и перекрестился:

— Батюшка! Я клянусь исполнить твою волю. — И тихо вышел из комнаты за священником.

Есть минуты, значение которых в человеческой жизни равно целым годам. Оставшись совершенно один, Ферджус уже не мог быть пылким юношей, но стал сильным и мужественным мужчиной, всем существованием которого овладела одна идея, одна цель. Тяжелая жизнь начиналась для него — ребенок желал борьбы с гигантом!

Часто гулял он, печальный и задумчивый, по извилистым аллеям Сен-Джильского парка, поражая и изумляя изысканных леди. Никому неизвестный, печальный, одинокий, всегда в трауре, он скоро возбудил романтическое участие леди, которым порядком-таки успел надоесть слащавый тон привычных джентльменов. Знатнейшие леди не могли иногда удержаться от желания бросить на интересного незнакомца взгляд более чем человеческого участия. Женщины так любят таинственность, особенно когда она облекается в прелестную форму красоты.

Но сам Ферджус ни на кого не обращал внимания. Только однажды, на прогулке, он вышел из своей обычной задумчивости. Он услышал знакомый голос. Из окошка великолепного экипажа с гербами выглянула головка. Ферджус побледнел и едва не лишился чувств. Потом бросился за экипажем, в котором ехала Бетси с таким-то мужчиной. Но вдруг остановился… Разве этот человек не был только частицей того великого беспощадного врага, которого указал ему отец? Обуреваемый жаждой мщения, он и не знал хорошенько, чего же хочет.

Но и самый опытный глаз не мог бы прочесть того, что творилось в его душе. Он вел ту простую трудовую жизнь, которая выпадает на долю бедняков, проживающих личным трудом. Недоставало только любви, но скоро явилась и она.

Этот роман должен был служить вступлением к очень серьезной истории. Одним весенним вечером Ферджус возвращался домой с кладбища. Маленький кабриолет ударился возле него об тумбу, сломав колесо. Испуганная лошадь понесла. Из кабриолета послышался женский голос, молящий о помощи. Ферджус бросился к лошади и схватил ее под уздцы. Она задрожала, закусив удила, и остановилась.

Из кабриолета выскочил молодой человек.

— Успокойся, Мери! — говорил он. — Не бойся и выходи скорее! Нельзя будет долго удерживать лошадь.

Мери не ответила. Лошадь действительно рванулась, но Ферджус не пошевелился. К нему выбежал на помощь грум из соседнего дома. Ферджус передал ему лошадь и быстро пошел прочь.

— Милостивый государь! — закричал ему джентльмен, выскочивший из кабриолета. — С порядочными людьми так не поступают! Вы видите, Мери в обмороке. Дайте мне возможность поблагодарить вас!

— Не за что, мистер! — ответил Ферджус, не останавливаясь.

— Вот как! Впрочем все англичане таковы! Бог с вами! Я хотел только пожать руку, которая спасла мою Мери — вот и все!

Слышавшаяся в этих словах искренность, а также шотландский выговор незнакомца, заставили Ферджуса остановиться. Англичанину он ни за что на свете не согласился бы пожать руку. Теперь он воротился, и в первый раз, после смерти отца, улыбка осветила его лицо.

Шотландец бросился к нему на шею и с жаром поцеловал его.

— Простите меня, мистер, простите! — говорил он.

— У вас доброе сердце, а я так люблю Мери! Теперь я вас не выпущу, пока вы не выпьете со мной добрый стакан хорошего вина за чье хотите здоровье, Но помогите мне высадить сестру.

Он отстегнул фартук кабриолета и бережно взял за руку начинавшую приходить в себя молодую девушку. Ферджус помог ему и через несколько минут в первый раз после смерти отца переступил порог чужого дома.

Мери уложили на диван. Шотландец обратился к Ферджусу:

— Мы, шотландцы, не большие краснобаи, мистер. Мое имя Энджус Мак-Ферлэн, я сын шотландского фермера. Если когда-нибудь вам понадобится другой человек…

— Мистер, я не заслуживаю…

— Будет вам, мистер, церемониться. Готов поклясться, что не знаю никого, кто бы мог остановить на всем скаку этого маленького бесенка Тоби. Дункан! Вина и стаканы. Позови Мак-Наба.

Энджус выглядел здоровым тридцатилетним мужчиной с веселым, смелым и открытым лицом. Вошедший в комнату Мак-Наб представлял полнейшую противоположность Энджусу. Умное лицо его отличалось спокойною строгостью.

Мак-Наб был женат на старшей сестре Энджуса. Вежливая холодность, с которой он приветствовал Ферджуса, привела последнего в себя. Сказав несколько слов, он стал уже раскланиваться, когда вдруг Мери подошла к ним. Ферджус невольно остановился.

Мери взяла стакан и, налив себе немного вина, сказала:

— Позвольте и мне выпить за здоровье тех, кого вы любите.

Ферджус побледнел. Горестные воспоминания овладели им.

— Мисс! — заговорил он дрожащим голосом. — Они умерли, те, кого я любил… Я никого больше не люблю… то есть, не знаю… быть может… За ваше здоровье, мисс!

И он схватил стакан с подноса. Лицо его все вспыхнуло, но глаза опустились вниз. Он с трудом переводил дыхание.

Мак-Наб нахмурился. Мери покраснела и потупила глазки. Мак-Ферлэн громко засмеялся:

— Славно, право, славно! Но, по правде, я еще не видывал такого красавца, как вы, мистер О’Брин… А посмотрел бы ты, Мак-Наб, как мой Тони опустил перед ним голову! Я надеюсь, мистер О’Брин, что вы не забудете нас и завернете как-нибудь навестить.

Ферджус поднял глаза на Мери и, сказав едва слышно ‘буду’, поспешно ушел. Как часты были его бессонные ночи после смерти отца, так была бессонна и эта ночь, но совсем по другой причине. Ферджус влюбился. Он надеялся было побороть это новое для него чувство, но напрасно. Жажда мести замолкла. Умом, сердцем, волей Ферджуса овладела первая глубокая и страстная любовь. Между Ферджусом вчерашним и Ферджусом сегодняшним легла непреодолимая пропасть.

Глава тридцать третья
ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ

Утром Мак-Ферлэн был уже у О’Брина, к которому его влекла явная симпатия. Ферджус радостно принял дружбу Мак-Ферлэна. Скоро новые друзья сделались неразлучными.

Мери также была не в состоянии противиться чувству, которое влекло ее к Ферджусу. Она тоже полюбила его.

Ферджус скоро был посвящен во все тайны друга, сам же открыл ему только один секрет — любовь к Мери.

Так прошло несколько недель. Мак-Наб был по-прежнему холодно вежлив с Ферджусом. В доме у них бывал еще один человек, Годфрей Ленчестер, который только и ждал смерти своего старика-отца, чтобы сделаться графом Вейт-Манором.

Тяжебный процесс привел Энджуса с Мак-Набом в Лондон. Дело было о довольно значительном участке земли, который у отца Энджуса хотел оттягать мировой судья Думфрийского графства. Отец Энджуса ни за что не хотел уступить своего родового имения. Но судья был богат и имел в Лондоне сильных покровителей. Потому Энджус с Мак-Набом и должны были отправиться в Лондон, чтобы вблизи следить за ходом процесса.

Мак-Наб сам был адвокат и до тонкости знал все крючкотворства английского суда. Он понимал необходимость равного оружия в борьбе и потому решился заручиться чьим-нибудь высоким покровительством. Он нашел случай представиться старику графу Вейт-Манору, доброму и великодушному вельможе. Мак-Наб изложил ему все подробности дела и получил обещание помочь. После того, естественно, нельзя было уклониться от чести принимать у себя старшего сына его сиятельства.

Годфрей Ленчестер был представлен Энджусу и Мери. Первый сносил его посещения довольно равнодушно, а последняя чувствовала к нему откровенную неприязнь. Тридцатилетний мужчина, с довольно красивыми чертами лица, он производил отталкивающее впечатление красными пятнами на лице, следствием неумеренного поклонения Бахусу, и очевидным британским эгоизмом.

Некоторое время спустя Ферджус решился просить руки Мери. Мак-Наб не хотел об этом даже и слышать. Но Энджус, к которому плачущая Мери бросилась на шею, поклялся ей, что она будет женою О’Брина. Их обручили.

Ферджус и Годфрей чувствовали сильную антипатию друг к другу. Первый угощал презрительным невниманием и молчанием, второй — дерзкими взглядами, улыбками, движениями, словами. Встречались они довольно часто, но Ферджус, избегая ссор, всегда брался за шляпу, когда являлся наследник важного лорда.

На другой день после обручения Ферджуса и Мери Энджус должен был по делам отправиться в Шотландию. Ферджус не застал Энджуса дома и остался в зале дожидаться его. При появлении Годфрея, сильно расстроенного и, видимо, разгневанного, Ферджус взялся за шляпу.

— Право, отлично, — грубо сказал Ленчестер, — что молодец не дожидается, пока его выгонят!

Ферджус остановился и пристально посмотрел на него.

Годфрей с притворною беспечностью развалился на диване.

— Вы говорите обо мне, сэр? — спросил Ферджус.

— Мне кажется, молодой человек.

Ферджус покраснел, но остался спокойным.

— Мне кажется, сэр, что нам лучше бы выйти на улицу, чтобы окончить разговор.

Годфрей не тронулся.

— Надеюсь, что вы наглы, но не трус, сэр. Ступайте, молодой человек, я иду за вами.

Годфрей улыбнулся.

Глава тридцать четвертая
КУЛАЧНЫЙ БОЙ

На улице Ферджус хотел что-то сказать.

— Дальше, — прервал его Годфрей, — за угол.

Годфрей сошел с тротуара на улицу и стал в боевую позицию, причем ясно обрисовались его здоровое сложение и мускулы.

Кулачный бой в Лондоне — наука как простого народа, так и аристократов. Потому на лицах останавливавшихся прохожих выражалось только обычное любопытство.

Годфрей насмешливо сказал:

— Я готов к вашим услугам, мистер О’Брин, если вы здесь желаете продолжать разговор.

— Мне угодно получить удовлетворение в вашей грубой дерзости, сэр, — спокойно ответил Ферджус.

— С удовольствием, молодой человек, с удовольствием. Я надеюсь, вы останетесь довольны. Но поговорим прежде: вы любите мисс Мак-Ферлэн — это мне не нравится. Мне кажется, что и мисс Мак-Ферлэн любит вас — это мне нравится еще менее. Наконец, говорят, вы женитесь это, право, мне вовсе не нравится.

— Да, я женюсь на мисс Мак-Ферлэн, — твердо ответил Ферджус.

— Ошибаетесь, потому что прежде я вам переломаю бока, — грубо возразил Годфрей.

Кровь ударила Ферджусу в голову.

— Сэр, — закричал он, — вы раскаетесь.

Он не кончил, потому что нобльмен неожиданно ударил его в грудь, так что Ферджус упал наземь. Годфрей опять стоял в боевой позиции и самодовольно посматривал на всех.

Ферджус поднялся и со слепою яростью, заставившей его забыть всякую осторожность, бросился на Годфрея. Согнутая рука последнего неожиданно выпрямилась и Ферджус вторично повалился на землю. Никто не бросился ему на помощь, раздалось только несколько одобрительных восклицаний по адресу Годфрея.

Годфрей поступал очень низко, действуя так с человеком, совершенно незнакомым с правилами кулачного боя, но в Лондоне слава — в силе, благородство — в богатстве!

Ферджус лежал как мертвый. Наконец он встал. Лицо его было смертельно бледно, в глазах горел мрачный огонек. Он пристально смотрел на своего противника и с опущенными руками, без всякой осторожности, стал медленно подходить к Годфрею. Любопытство зрителей удвоилось. Неосторожность Ферджуса поражала всех. Было почти несомненно, что бой кончится смертью Ферджуса.

Годфрей сосредоточил все свое внимание на груди Ферджуса. В третий раз благородный нобльмен ударил в грудь Ферджуса — глухо и страшно прозвучал этот удар. В ту же минуту он другим кулаком ударил его в лоб, по которому потекли струйки алой крови.

Но к общему удивлению Ферджус не упал, не отступил, даже не пошатнулся.

Все невольно вскрикнули при виде Ферджуса — бледного, страшного, с кровавой звездочкой на лбу, неподвижно стоявшего перед своим противником. Сам Годфрей, уверенный в силе своего последнего удара, забыл стать опять в оборонительное положение, это основное правило кулачного боя. Но когда он заметил ошибку, было уже поздно. Ферджус словно железными тисками схватил его за руки, Годфрей побледнел. Жаркое дыхание О’Брина жгло его, мрачный и грозный взгляд ужасал. Попытка высвободить руки была совершенно напрасна. Годфрей понял, что гибель неизбежна. Толпа затаила дыхание. Изредка только слышались крики полисменов, которые пытались пробраться через живую стену зрителей.

Ферджус был ужасен. На благородных чертах лица появилась дикая и непримиримая ненависть. Он закинул руки Годфрея за спину, быстро опустил их и изо всех сил обхватил Годфрея, ноги которого подкосились. Все видели, как страшно исказилось лицо благородного нобльмена, слышали, как захрустели его кости. Ферджус несколько минут продержал его в железных объятиях и потом выпустил. Безжизненная масса повалилась на мостовую.

— Умер, умер! — завопила толпа и потеснилась ближе, чтобы увериться.

Теперь только полисменам удалось пробраться в середину толпы. Ленчестер лежал неподвижно. Ферджус стоял, прислонившись к фонарю, готовый лишиться чувств.

Все это происходило среди белого дня и множества свидетелей.

Глава тридцать пятая
ПОЖИЗНЕННАЯ ССЫЛКА

Через месяц Ферджус О’Брин предстал перед уголовным судом по обвинению в умышленном нападении на почтенную особу Годфрея Ленчестера, наследника графа Вейт-Манора. Весь месяц Ферджус был в тюрьме.

Доктора не ручались за жизнь Годфрея, но он выздоровел. Жажда мщения обуревала его. Пригласили всех законников, чтобы погубить несчастного Ферджуса. Этим почтеннейшим людям было хорошо известно, что Лондон кишел людьми, для которых лжесвидетельство сделалось ремеслом. И благородные лорды снизошли до вполне достойного их дела — переговоров с отъявленными негодяями.

И вот Ферджус имел случай не верить своим ушам, когда целая толпа утверждала перед судом, что он с оружием в руках напал на благородную особу благородного сына благородного лорда.

— Ложь! Клевета! — не мог сдержать он яростного крика.

— Замолчите! — приказал президент.

Ввели последнего и главного свидетеля с отвратительной физиономией мошенника. Природа, наверно, была в самом дурном настроении духа при создании этого существа, одарив его физиономию выражением всевозможных пороков. Неровными шагами вошел он в залу заседания суда и поклонился всем — президенту, судьям, присяжным, писарям, адвокатам, даже констеблю, который привел его.

— О, почтенные и уважаемые лорды! — заговорил он заискивающим голосом. — Клянусь, я буду говорить правду, одну чистую правду. Высокоуважаемым судьям угодно было приговорить меня вчера к ссылке за безделицу, дюжину платков, но я не жалуюсь, достопочтеннейшие лорды! В Лондоне жизнь ужасно дорога, а там, за морем я, быть может, найду себе честный труд! Итак, высокоблагородные судьи, я не имею ни малейшего побуждения говорить неправду. Я давно знаю этого отъявленного злодея Ферджуса О`Брина.

Ферджус хотел было возразить, но ему не дали.

— О, достопочтенные лорды, — продолжал нищий, — прикажите замолчать этому разбойнику! Какую черную душу нужно иметь, чтобы решиться посягнуть на жизнь достопочтеннейшего лорда! Я отлично знаю Ферджуса О’Брина. Он жил в Сен-Джильском квартале с отцом, таким же разбойником.

— Негодяй! — загремел Ферджус.

— Прикажите ему замолчать, господа судьи. Итак, он жил в Сен-Джильском квартале с отцом, матерью, сестрою нищего. Но лорд Алан пожелал ее сделать богатой, теперь она барыня в шелку и бархате.

Ферджус глухо застонал.

— И не раз этот молодчик сулил мне золотые горы за то, чтобы я отправил на тот свет благородного наследника высокопочтенного лорда.

— Клянусь, — прервал Ферджус, — я никогда в жизни не говорил с этим извергом.

— Молчать! — крикнул констебль.

— Он врет, высокопочтенные лорды, нагло врет. Он говорил со мною. Это также верно, как и то, что мое имя Боб Лантерн. Он давно замышлял это, высокопочтенные лорды, давно.

Боб Лантерн воротился на свое место, перемигнувшись с адвокатом Годфрея. Тот покровительственно кивнул ему головой.

Ферджуса приговорили к ссылке на всю жизнь. В тюрьме он заболел сильной горячкой, которая лишила его сознания. Через несколько недель он пришел в себя на понтоне, направлявшемся в Австралию. Ферджус опомнился на висячей койке около окна, к которому он лежал спиною и потому не мог представить себе, где он находится. Притом первое представившееся ему лицо заставило его еще более сомневаться в действительности. Это было лицо лжесвидетеля нищего.

— О, Боже! Неужели я сошел с ума? — простонал Ферджус.

— О, нет, наш красавчик! — ответил Боб. — У вас была маленькая горячка и бред, недель шесть.

Ферджус с таким отвращением взглянул на Боба и так презрительно отвернулся, что Боб все понял, но нисколько не обиделся.

— О, красавчик, понимаю, вы вспоминаете суд.

— Суд? — машинально повторил Ферджус и вдруг вспомнил все.

— А, помню! — бешено вскрикнул он и хотел было вскочить с койки, но Боб прехладнокровно удержал его.

— Понимаю, красавчик, понимаю, но зачем сердиться. Вам необходимо спокойствие. Уже две недели, как я неуклонно исполняю все наставления мистера Муре, помощника понтонного хирурга.

— Как! Разве мы на понтоне?

— О, на самом прекрасном в мире. Его только что выкрасили и высмолили, просто прелесть, как он блестит! Но не в этом дело! Право двухнедельные неусыпные заботы стоят того, чтобы простить маленькую шутку. Ну, ну, не сердитесь. Да и что же прикажете делать? В Лондоне жить так дорого! Сын лорда обещал фунт стерлингов.

— И за фунт стерлингов ты продал меня?

— Что же делать? Я пытался получить больше, но Патерсон, управляющий лорда, такой скряга… Но я и не совсем врал, мой красавчик. Я ведь действительно знал вашего почтеннейшего родителя, и вашу матушку, и вашу сестрицу. Не раз, спаси их Господи, они подавали мне милостыню, когда я притворялся немым. Хе, хе, хе! Держу пари, что и вы сами помните бедного немого. Право, прекрасное ремесло, мистер О’Брин!

Ферджус был еще очень слаб. Гнев еще более обессилил его и он не понимал слов нищего.

Боб заметил это и продолжал:

— Послушайте меня, красавчик. Я всегда готов услужить, тем более когда мне самому это ничего не стоит. С вами, впрочем, я уже в расчете, Вы поймете, когда хватитесь своего кошелька. Мы на понтоне ‘Кумберленд’ через несколько дней мы будем на Бейшипе, который повезет нас в Новый Южный Валлис. Уйти оттуда нет никаких средств, но пока еще мы на рейде. Вы слышите?

Ферджус кивнул головой. Послышались шаги и голоса.

— Идут! — продолжал Боб. — Меня сменят, и потому вот в чем вкратце дело. Нашим товарищам неприятна морская болезнь. Тут за вашей койкой готовится лазейка. Если не согласитесь заодно с ними, то промешаете, а кто мешает…

Боб сделал выразительный жест.

— Итак, нужно притвориться, что вы с ними. Когда они увидят, что вы пришли в себя, они скажут вам — запомните хорошенько ночной джентльмен. Это затем, чтобы узнать, добрый ли вы малый. Отвечайте, не колеблясь: сын семьи, и спите спокойно, не думая ни о чем.

Вечером толпы осужденных заполнили трюм. Возле койки Ферджуса поместился рыжий молодец с простоватой и добродушной физиономией. Настала ночь. Все осужденные, после казенной молитвы, разлеглись по койкам. Минуту спустя явился капитан, сопровождаемый лейтенантом и лекарем.

Лекарь Муре был молодой человек, подававший большие надежды. Капитан остановился у койки Ферджуса и Муре пощупал у него пульс.

— Он говорил?

— Говорил, ваша честь, — ответил Боб с простодушным видом. — Много болтал о каких-то красотках, печеном картофеле с элем…

— В бреду, — заметил капитан.

Муре сделал знак долговязому парню, который тотчас подошел.

— Ты слышал, что он говорил?

— О, я терпеть не могу подслушивать, что болтают эти бездельники, — ответил Педди О’Крен.

— Он был в полном сознании, спасительный кризис.

— Тем лучше, одним больше, — ответил капитан.

Лейтенант в это время осматривал понтон. Муре не отходил от койки Ферджуса, и офицер не видел эту часть борта.

Наконец все удалились. Фельдшер принес для Ферджуса лекарство.

Глава тридцать шестая
ПОБЕГ С СУДНА

Ферджус не спал. Он был в забытьи, но сознавал все происходящее вокруг. Ему вдруг послышался звук цепей на койке его здоровенного соседа, в котором не было ничего необычного.

Однако Педди О`Крен закричал:

— Джек! Ты самый беспокойный из всех мошенников. А я, право, знаю много вашей братии, Джек. Послушай, перестань, а то я тебе обещаю двадцать пять линьков.

Звук цепей слышался, однако, все яснее и яснее. Вдруг долговязый парень перебросил на койку Джека какую-то блестящую вещь. Джек поймал ее на лету и соскользнул с койки.

Ферджус не шевелился, когда Джек дополз до его койки и целый час слышал около себя звуки пилы, которою действовали со всевозможной осторожностью.

На палубе раздался свисток подшкипера. В один миг Джек очутился у себя на койке и длинная рука долговязого парня схватила блестящую вещь.

В люк спустились четыре матроса на смену.

— Том, дружище, рекомендую тебе этого отъявленного негодяя Джека Оливера, говорил Педди О’Крен. — Если он будет шевелиться, напомни ему, что я обещал ему двадцать пять линьков. Спокойной ночи, Том, чтоб тебе провалиться.

Следующую ночь все повторилось. Таким образом дело шло несколько недель. Ферджус поправлялся. Отвратительный и противный Боб не показывался.

Каждую ночь Джек и Рендель Грем поочередно пилили борт у его изголовья.

Рендель Грем — шотландец тридцати лет — был бледный, рыжий, с голубыми большими глазами на выкате, и поражал умом и железной волей.

Педди О’Крен стоял однажды на часах, а Джек пилил. Вдруг, обезумев от радости, он закричал:

— Педди! Рендель! Роберт! Отверстие готово.

— Хорошо, — равнодушно ответил Рендель. Не мешай спать.

— Джек, мошенник! — закричал Педди, со всего размаху ударив линьком по одеялу, под которым не было Джека.

— Проклятая кукушка, — ругался он. — Не может спать без того, чтобы не болтать разного вздору и чепухи!

— Он говорил о каком-то отверстии, — заявил один из сторожей.

Педди другой раз поласкал линьком пустую койку.

— Ты прав, Бриджвель, ты прав. Пожалуй, в самом деле он говорил.

— Они, быть может, проделали где-нибудь лазейку, чтобы убежать.

— Очень возможно, Бриджвель, очень… Чтоб тебе подавиться… Только, дружище, смотри-ка лучше за собой, а то плутишка уже стянул у тебя платок.

Джек был уже в койке, когда Бриджвель сунулся за платком.

На другой день все прошло спокойно. Между тем ночью решили бежать.

Боб Лантерн появился опять:

— А, вы славно поправились, красавчик. Спасибо Муре, славный доктор.

Боб пригнулся к уху Ферджуса и шепнул:

— В следующую ночь вы скажете пароль и вас не убьют, А не убьют — уйдете с понтона!

— Уйти! Увидеть Мери! Поквитаться с врагом!

Боб сразу ушел. Ферджус сел у борта и смотрел вдаль. Любовь и жажда мщения овладели его сердцем. Любовь была первая и последняя, а потому глубокая… Но сильна была и ненависть, ожесточенная последними событиями. Он задумался. Между тем вокруг него собралась целая толпа. Ближе всех к нему были Рендель Грем и Джек Оливер. Последний прятал нож.

— Этот красавчик не очень-то говорлив, — сказал Том Джеку, — попроси его подать голосок!

Ферджус встал и хотел уйти. Но Рендель схватил его, Джек встал перед ним.

— Стой, иначе ты погиб! — сказал Джек. — Вздумаешь кричать — смерть! Посмотрим-ка, ночной джентльмен, умеешь ли ты говорить по-хорошему?

Ферджус напрасно старался вспомнить слова Боба.

— Молчит! — сказал Том. — За дело, Джек.

Оливер нахмурился, но Рендель шепнул что-то на ухо Ферджуса.

— Сын семьи, — быстро ответил он.

Оливер спрятал нож.

— Вот тебе и на! — ругнулся Том.

— Эй, вы, что там столпились, — закричал Педди О’Крен. — Не миновать вам линьков, негодяи.

Все разбрелись. Ферджус хотел было поблагодарить своего избавителя, но Рендель хладнокровно отвернулся от него, и ушел.

Настала ночь. С коек вдруг вскочили четыре ссыльных и спокойно связали сторожей, которые сами дали веревки.

— О, черт вас возьми! — ругался Педди, когда ему связывали руки. — И надеюсь, это исполнится, чтоб мне лопнуть. Но семья у меня в долгу теперь. Стягивай крепче, гнусная тварь. Ну же, мерзавцы, убирайтесь, скорей, мои голубчики! Там ждет лодка.

Связанные часовые стали валяться по полу, чтобы вымазать куртки.

Тридцать осужденных были уже в лодке. На понтоне остались только больные, Ферджус и Рендель.

— Ну же, висельники, живей, провалиться б вам совсем, — торопил Педди.

Рендель вдруг остановил Ферджуса и сказал:

— Любовь и мщение заставляют вас бежать?

— Откуда вы знаете?

— В бреду вы высказали мне все, по счастью, мне одному. Мери Мак Ферлэн — жена Годфрея Ленчестера.

Ферджус задрожал.

— Это правда?

— Сущая, я земляк благородного Энджуса. Итак, довольно о любви. А для ненависти нужны силы, нужно много-много денег. В Лондоне вас ожидает нищета.

— Торопитесь, окаянные! — ругался Педди.

Ферджус потянулся к отверстию, но Рендель остановил.

— А вы сами? — вдруг спросил О’Брин.

— Я остаюсь. Я хочу сделаться богатейшим человеком во всем Лондоне.

— Как это возможно?

— Там, где собирают отчаяннейших людей трех соединенных королевств.

Ферджус задумался.

— Вот черти, бесово отродье, — ворчал Педди. — Да убирайтесь скорее, проклятое хамово отродье!

— Много таких людей в Ботани-бее, как вы? — вдруг спросил Ферджус.

— Много.

Ферджус молча закрыл отверстие и пошел к своей койке.

— Олухи! — проворчал О’Крен.

Глава тридцать седьмая
ССЫЛЬНЫЕ

Ссылочный корабль ‘Фан-Димен’ приближался к месту своего назначения.

Все четверо матросов были жестоко наказаны. Но долговязому Педди О’Крену досталось меньше всех, так как он очень энергично доказывал, что своим красноречием он удержал Ренделя, Ферджуса и других, которые, мимоходом сказать, и не умели плавать.

Ферджус заметно поправился: ему не трудно было сблизиться с Ренделем, в котором он заметил врожденный ум, гордость и не знавшую препятствий волю.

Рендель из сострадания спас Ферджуса и последний в первое время совершенно повиновался ему. Но могущественное влияние красоты, ума и силы характера сделали то, что скоро Рендель совершенно подчинился новому другу.

Наконец ‘Фан-Димен’ бросил якорь в гавани Сиднея. После обычных казенных церемоний капитан с офицерами направился к берегу, а оттуда к ‘Фан-Димену’ поплыло множество лодок с мужчинами, женщинами, детьми. Прибытие новых ссыльных всегда приятно для поселенцев. На этот раз особенную радость производило то, что на ‘Фан-Димене’ были женщины, выписанные из Лондона богатейшими дамами Сиднея и Параматы.

Через несколько дней губернатор делал смотр новоприбывшим ссыльным. Потом явились различные промышленники и стали вербовать рабочих между ссыльными, давая подписку строго наблюдать за ними. Разумеется, эти промышленники прибыли сюда такими же ссыльными, но освободились и были зачислены в граждане по разным обстоятельствам.

Рендель и Ферджус были отправлены в Парамату. Они жили дружно и сообща продумывали средства к исполнению своих планов.

В Парамате на одной шерстяной фабрике была замечательная работница Мадлен Вольф. В списках она значилась под именем Магдалины де Лу, и все считали ее француженкой. Она сызмальства жила в Лондоне и играла там роль большой львицы. Она не была красавицей, но обладала способностью привлекать к себе самые холодные сердца и развязывать туго завязанные кошельки. Она разорила не одного банкира прежде, чем попала в Новый Южный Валлис.

Семья лишилась одного из полезнейших своих членов. Мадлен в Сиднее употребила все силы, чтобы освободиться от работы и преуспела в этом. Какой-то богач из освобожденных ссыльных взял ее под свое покровительство.

Но годы шли и покровитель бросил Мадлен. Ее отправили на фабрику, где нужно было работать. Она убежала, но ее поймали и отправили в самую отдаленную от Сиднея колонию. Она попыталась возмутить своих товарищей — тогда ее шею украсили железным ожерельем и спустили в рудники.

Мадлен было невозможно узнать, когда она возвратилась оттуда. Она сильно постарела, хотя ее сердце, ум и воля как будто и не знали, что такое время. Она стала прилежно работать, чтобы опять не попасть в рудники, но деятельно вынашивала планы против тех, кого она считала своими преследователями.

Во время прибытия Ренделя и Ферджуса в Сидней, Мадлен Вольф играла там довольно видную роль. Она находилась в сношениях со всеми членами семьи. Ей было известно убежище Смита, стрелявшего в губернатора, была она в сношениях с Ватерфильдом, который подрывал всех торговцев мясом.

На этой-то женщине и порешил жениться Рендель Грем.

Глава тридцать восьмая
ОТЧАЯННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Наконец все было приготовлено к побегу. Однажды темной ночью четверо мужчин и одна женщина спешно шли к морскому берегу. Это были Ферджус, Мадлен, Рендель, Смит и Ватерфильд.

— Где наши люди? — спросил вдруг Ферджус.

— В пятистах шагах отсюда, — ответила Мадлен.

Ферджус задумался.

— Друзья, я намерен овладеть корветом, — сказал он вдруг.

Ватерфильд громко расхохотался, Смит пожал плечами, а Мадлен захлопала в ладоши.

— Объяснитесь, О’Брин! — беспокойно сказал Рендель.

— Самонадеянность — большой порок, — усмехнулся Смит.

— Рендель, позови наших людей, — спокойно отозвался Ферджус.

Рендель молча повиновался.

— До свидания, господа, — сказал Ватерфильд, откланиваясь.

— С Богом, обойдемся и без тебя. Но через несколько часов мы будем господствовать на море, — ответил Ферджус.

Ватерфильд остановился и задумался. Рендель возвратился с тридцатью здоровеннейшими молодцами.

— Ты уверен в этих людях? — тихо спросил Ферджус.

— Как в самом себе.

— Собери их в кружок.

Ссыльные окружили О’Брина.

— Друзья! Двадцать пять минут на размышление. Через четверть часа сюда прибудет лодка за тридцатью рекрутами, которые обещаны капитану вон того судна. Рекруты должны быть пьяны. Вы согласны притвориться пьяными, чтобы таким образом попасть на корвет?

— Зачем?

— Чтобы потом им овладеть!

— А, понял! — вскричал Ватерфильд. — Ура, нашему капитану!

Ссыльные, спрятав оружие, в беспорядке легли на песок.

Через несколько минут к берегу подплыла лодка.

— Го-о! — крикнули с нее.

— Го-о! — ответил Рендель.

— Кто здесь?

— А вы кто?

— Мичман с корвета ‘Церера’.

— А я англичанин, с поклоном к вашему капитану.

— А еще с чем?

— Известно с чем.

Мичман соскочил на берег.

— А мы уж и не ждали вас, — сказал мичман.

— Опоздали немного.

— Сколько их?

— Тридцать, как обещано.

— Ах, Боже! Как они пьяны!

— Тем лучше! Сваливай их в лодку.

— Вы отправитесь с нами за деньгами, — обратился мичман к Ренделю.

— Конечно. Тем более, что моей жене давно хочется посмотреть корабль вблизи.

— Они-то все пригодятся, а кой черт делать с бабой! — проворчал шкипер.

Мичман мигнул ему и лодка поплыла к кораблю.

Начало светать, когда ссыльных втащили на корвет. Капитан счел рекрутов.

— А это что за люди? — сказал он, указывая на Ферджуса с товарищами.

— Им вы должны заплатить сто фунтов стерлингов, — ответил Рендель.

— Ладно! — Зачем вы привезли сюда эту сволочь? — крикнул он мичману.

Мичман шепнул ему что-то на ухо.

— Ха, ха, ха! Славно!

На палубе было человек сорок матросов.

— Не пора ли? — шепнул Ватерфильд.

Ферджус молчал. Он был очень бледен.

— Пора! — сказал Рендель.

Ферджус молчал.

— О, Брин! Вы боитесь?

— Нет, я стыжусь вероломства.

— Посадите этих людей в трюм, — вдруг приказал капитан, указывая на Ферджуса и его товарищей.

Ферджус покраснел. Теперь он должен был защищаться, а не подло нападать.

— Не подходите! — закричал он.

Но лейтенант подходил к нему.

— За мной, друзья! — крикнул Ферджус, выхватывая пистолет.

Лейтенант повалился, пробитый пулей, но успел ударить Ферджуса кортиком. Шрам от этой раны остался у Ферджуса на лбу на всю жизнь.

Все ссыльные с криком вскочили и бросились на матросов. Завязалась кровавая драка. Скоро офицеры были перебиты, часть, матросов также. Другая часть спаслась в трюме и оттуда вступила в переговоры с победителями. Наконец матросы сдались.

Глава тридцать девятая
К НОВОЙ ЦЕЛИ

На Индийском море появился отчаянный корсар, ловко ускользавший от крейсеров. На корме его стояло: ‘Лукавый’. Долго этот корабль сбивал с толку всех французов и англичан.

Это был фрегат ‘Церера’, захваченный Ферджусом.

Прошло полтора года. Ферджус вполне овладел умами и душами своих подчиненных. Изучив Азию, Ферджус направился к берегам Америки. На пути он пристал к острову Святой Елены. Там Ферджус выдал себя за капитана англо-азиатской компании и получил позволение высадиться на остров.

Рано утром он отправился в Лонгвуд и возвратился только поздно вечером, с сияющим радостью лицом, и на все запросы отвечал одной фразой:

— Я видел его!..

Четыре часа он наслаждался беседою с гигантом, побежденным судьбою, Четыре часа внимал он его лаконично-красноречивым словам…

В туманное ноябрьское утро красивый морской бриг пристал к берегам Шотландии.

Матросы выстроились на палубе при приближении двух человек. Это были Ферджус и Рендель Грем. Они сошли в лодку, которая через полчаса пристала в полумили от Думорриса.

— До свидания, мы еще увидимся, — сказал Ферджус матросам, выходя из лодки.

Педди О’Крен, бывший в числе гребцов, разинул рот от удивления и мог только пробормотать:

— Да сохранит вас Господь, капитан!

Ферджус кивнул ему головой. Лодка отчалила.

На берегу Ферджус и Грем пошли по тропинке, извивавшейся между кустарником. Взобравшись на холм, они остановились. На горизонте белели паруса брига. Ферджус грустно вздохнул:

— Еще немного и он исчезнет из глаз. Первое действие кончилось, каково-то будет второе? Четыре года я стремлюсь…

— Но теперь вы богаты, как… как не знаю кто. Я бы на вашем месте отправился в Лондон и подавил бы вашего врага богатством и роскошью.

— Я забыл о нем, — спокойно ответил Ферджус.

— Так я и думал! Странный вы человек, О’Брин! Я не знаю ваших тайн, но…

— Мои цели могли измениться, — перебил Ферджус.

— Тем лучше.

— Быть может.

При этом Ферджус повернулся в сторону Англии. Рендель смотрел на него с почтительным любопытством.

— Не будем мешкать, — сказал он, — до Крьюсского монастыря еще миль восемь.

Ферджус молча пошел за ним, а потом спросил:

— Неужели это подземелье действительно никому неизвестно?

— Я могу утверждать только, что в мое время оно не было известно решительно никому, так что я не попал бы на понтоны, если бы предпочел его горам. Подземелье имеет два входа, не видимые никому: первый — из парадной залы Крьюсского замка, второй — в стене дома моего отца, при взгляде на которую все констебли трех соединенных королевств охотно присягнут, что там никогда не было, нет и не может быть никакого прохода. Древность замка восходит ко временам Альфреда Великого.

— И велико это подземелье?

— Отец мой более десяти раз блуждал в нем, когда искал скрытые там сокровища.

— Быть может, он открыл кому-нибудь существование подземелья?

— Я уже сказал, что он искал там клад.

Настала ночь. Путники вышли на широкую дорогу.

— Вот, — сказал Рендель, — за лесом и дом моего отца.

Скоро послышался собачий лай.

— А! Наш старый Биль умер, — проговорил Рендель.

— Это не его лай!

Голос Ренделя задрожал, когда он бросился к двери дома и дернул за скобу.

— Заперта! Мой отец никогда не запирался.

Он постучал.

— Старый Рендель Грем? — спросил он в растворившееся окно.

— Два года как умер.

— Я хотел озолотить старика! — простонал Рендель.

— Но, увы, в нашем доме чужие! Ферджус, я одинок.

Ферджус с чувством пожал ему руку.

— Да, да, мистер О’Брин! Мы все умрем, но все-таки жаль. Наш дом принадлежит Мак-Набу…

— Мак-Набу?

— Это его голос. Говорят, он честный человек, но не предложил пристанища путникам.

— Куда же мы теперь?

— Куда? Останемся здесь, где умер мой отец. Я провожу вас к Мак-Ферлэну, а сам возвращусь сюда.

Немного спустя Рендель привел Ферджуса к ферме. Дверь была отперта и О’Брин вошел.

Глава сороковая
СВИДАНИЕ ПОСЛЕ ДОЛГОЙ РАЗЛУКИ

В общей зале за накрытым столом ужинали две прелестные девочки и молодая женщина. Подле камина стоял бледный пожилой мужчина с измученным лицом и блуждающими глазами.

— Мак-Ферлэн? — спросил О’Брин.

Мужчина посмотрел на него.

— Это мой муж, — ответила молодая женщина, указывая на мужчину.

— В этих местах нет другого Энджуса Мак-Ферлэна?

— Один я, и тот лишний, — мрачно ответил мужчина. — Теперь не узнают Мак-Ферлэна! А он помнит еще своих друзей, хотя и забыл их имена. Ваше имя?

— Энджус Мак-Ферлэн? Возможно ли? Но как он изменился?

— Ваше имя?

Глаза Энджуса заблестели радостью, когда Ферджус назвал себя.

— О’Брин! Как я рад! Жена, обними моего и твоего брата! Дети, радуйтесь!

Мистрисс Мак-Ферлэн подвела обеих девочек к Ферджусу со словами:

— Клара! Анна! — поцелуйте же друга вашего отца.

Клара покраснела и подставила щеку. Анна с улыбкой убежала.

— Будем веселиться! Жена, есть еще французское вино? Пошли за Мак-Набом!

— Хорошо, Энджус, — ответила жена.

Ферджус остановил ее:

— Вы забыли, Энджус, что Мак-Наб не любит меня?

— Да… но за что?

— Он предпочел мне Годфрея Ленчестера.

— Вейт-Манора! — вскрикнул Мак-Ферлэн, падая в кресло. — Зачем вы напоминаете мне о Вейт-Маноре! Уйди, жена! Мы поговорим о Вейт-Маноре.

Мистрисс Мак-Ферлэн принесла вино и вышла с детьми.

Мак-Ферлэн в эти четыре года постарел лет на пятнадцать. Открытое и веселое лицо его стало мрачным, волосы поседели, лоб покрылся морщинами.

Ферджус грустно посмотрел на него.

— Я надеялся найти вас счастливым, Энджус, — сказал он.

— Я счастлив теперь, когда вижу вас, О’Брин! Как я страдал и бесился, когда узнал о вашем несчастье! Моего Ферджуса обвинили! Мак-Наб очень виноват! Но обними меня, брат, и скажи, что по-прежнему любишь меня! О, как ты молод и как хорош, Ферджус, — продолжал он. — Мери очень, очень любила тебя!

— Не надо говорить о ней, — тихо сказал Ферджус.

— Вина! Где стакан? Пей, Ферджус, пей!

Мах-Ферлэн залпом опорожнил стакан.

— Пей, Ферджус, пей! Десять несчастий, О’Брин отняли землю… Отец умер… Несчастная Мери!

— Она графиня Вейт-Манор.

— Да, была…

— Умерла?

— У ней дочь, потому не может умереть.

Глава сорок первая
ПИСЬМО МЕРИ, ГРАФИНИ ВЕЙТ-МАНОР

Энджус вынул из ящика бюро письмо, открыл его:

— Вот последнее письмо моей сестры и с тех пор я ее уже не видал в Лондоне.

Ферджус взял письмо и, начав читать, заметил, что во многих местах слова были истерты следами слез. Он недоумевал, чьи были эти слезы? Графини Вейт-Манор или Энджуса. Содержание же было следующее:

‘Узнав из твоего письма, что ты думаешь ехать в Лондон, чтоб защитить меня от врагов, сердце мое наполнилось радостью, и тут я сказала себе, что ты один, мой милый Энджус, любишь меня. Я думала, что мы опять будем жить с тобою и я опять буду так счастлива, но, увы, мечты не сбылись. В тот день, когда я получила твое письмо, я ушла из дома, чтобы ты не нашел меня… О, милый Энджус! Прости меня! Ведь ты знаешь, как я тебя люблю, поверь мне — одна крайность заставила меня так поступить. Я вынуждена была это сделать из любви к моей дочери.

Милорд грозит мне мщением! Но ты знаешь, милый Энджус, что он разлучил меня с дочерью, кроме того, он внушает ей преступные мысли…’

Ферджус, остановившись, довольно громко произнес:

— Бедная Мери!

Энджус ничего не возражал, глаза его были устремлены на пол.

‘Человек, имеющий власть над моей дочерью, смеется надо мной и требует денег за ласковое обращение с несчастным ребенком. Я не знаю, как благодарить великодушного незнакомца Смитфильдского рынка, благодаря которому я остаюсь еще в Лондоне подле дочери. Бессердечный мучитель требует денег и не позволяет даже во время сна поцеловать дочь. Я поставлена перед необходимостью скрываться от тебя, потому что ты захочешь отомстить за меня, а это погубит мою дочь.

Теперь, мой дорогой Энджус, у меня есть надежда, сладкая надежда! За моею дочерью присматривает немой и бедная женщина, у которой, кажется, доброе сердце. Я, быть может, упрошу или подкуплю ее. Она позволит мне взглянуть на Сюзанну, поцеловать ее. О, какое счастье! Не правда ли, Энджус, ты согласишься со мной, что эта надежда оправдывает мое бегство, Я еще могу быть счастлива!’

Ферджус печально сложил письмо.

— Нужно спасти ее! — сказал он.

Мак-Ферлэн молча покачал головой.

— Надо отомстить! — вскрикнул он. — Я знаю, кто угрожает ей. — Вейт-Манор… Пей друг! Пей, О’Брин! Ты еще не все знаешь.

Энджус был бледен.

— Налей себе сам, — продолжал он, принуждая себя улыбнуться, у меня дрожат руки. Налей и мне. Хочешь знать, что было на Смитфильдском рынке? Года три тому назад, в газетах толковали о беглецах из Ботани-бея, в том числе и о тебе. Сестра забеременела немного спустя. В журналах опять заговорили о беглецах и кто-то распустил слухи о твоих прежних отношениях с Мери, и что ты видишься с ней. Вейт-Манор с жадностью собирал всю эту клевету. Когда Мери родила, он долго рассматривал ребенка и с угрозами кричал, что он похож на тебя.

— На меня!

— Да. Не забывай, как тебя любила Мери. Ужасные подозрения овладели Годфреем и он отнял ребенка у матери. Бедная сестра поправилась и напрасно просила, умоляла, чтобы ей показали ребенка, так что она стала думать, будто он умер. Наконец, Годфрей явился к ней, Патерсон нес за ним колыбель. Она была счастлива!.. Но Годфрей грубо остановил ее и сказал:

— Миледи! Это ваше, но не мое дитя.

Мери изумленно и испуганно посмотрела на него.

— Смейте сказать мне, — с яростью продолжал он, — что это дитя не похоже на него!

— На кого, Бога ради?

— На Ферджуса О’Брина, конечно.

— На Ферджуса! — вскрикнула Мери с радостью.

— Это погубило ее, потому что Годфрей принял это за признание. — Он побледнел от ярости.

— Милорд, пощадите ваше дитя! — умоляла Мери, пав на колени.

Годфрей злобно улыбнулся.

— Мое дитя? — с горькой иронией повторил он. — Мне кажется, что я был бы вашим рабом, если бы этот ребенок был мой.

Сестра стала было клясться в невиновности, но Годфрей грубо прервал ее:

— Посмотрите на ребенка, миледи, посмотрите и насмотритесь хорошенько, потому что вы видите его в последний раз.

Мери просила, плакала, умоляла, обнимала колена своего мучителя. Вейт-Манору эта унизительная сцена доставляла удовольствие, он старался продлить ее. Наконец, по его знаку, Патерсон унес ребенка.

Мери почти без чувств упала на кровать. Вейт-Манор грубо приказал ей встать. Она повиновалась и пошла за ним.

Глава сорок вторая
ЖЕНЩИНА В ТРИ ШИЛЛИНГА

Когда они вышли на двор, Патерсон подал Годфрею веревку.

Энджус замолчал.

— Продолжай, мой друг, что он сделал?

— Что сделал? О, если бы я был там!

Мак-Ферлэн глухо застонал.

Мери стояла перед Вейт-Манором, бледная, трепещущая, беззащитная. Он насильно поставил ее на колени на крыльце. Потом… потом накинул ей веревку на шею и громко спросил:

— Кто из вас хочет купить эту женщину?

Никто из собранных на дворе слуг не откликнулся.

Энджус едва сдерживал гнев при этом воспоминании. О’Брин невольно встал.

— О!.. Теперь я клянусь мстить этому человеку, беспощадно мстить…

— Благодарю, друг!

— Никакого сомнения, — продолжал Энджус, — что Вейт-Манор сам не верил своим словам. Но его бесило то, что она не забыла тебя. Чтобы удовлетворить безумный гнев, он решил прибегнуть к старинному обычаю, который может существовать только в одной Англии. Он хотел продать ее, обвинение в неверности давало ему право.

— Кто хочет купить эту женщину? — повторил Вейт-Манор.

Никто не ответил. Мери, бледная, стояла на коленях.

— Прочь же с дороги! Я продам ее на рынке, — гневно зарычал он.

Годфрей повел сестру на Смитфильдский рынок. Вокруг него собралась толпа. Зрелище для нее было любопытное!

— Эта женщина продается, — кричал он. — Три шиллинга!

И вдруг из толпы раздался громкий и звучный голос:

— Я покупаю эту женщину. Пропустите.

Это был молодой человек в платье скотника. Годфрей смутился при виде его и хотел уйти. Но тот остановил. В Лондоне я узнал после, что это был Бриан Ленчестер, младший брат Годфрея. Бриан вырвал веревку из рук Годфрея и, поддерживая одной рукой плачущую и обессилевшую Мери, другой рукой бросил Годфрею в лицо горсть медных монет со словами:

— Вот ваши деньги, благородный граф Вейт-Манор!

Громкие возгласы всей толпы одобрили поступок молодого человека.

Вейт-Манор стоял как пораженный громом. Народ расступился перед мнимым скотником, сомкнулся вокруг Бриана, лицо которого исказилось от бессильной ярости.

— Но Мери, Мери?

— Бриан усадил ее в карету и отвез к одной доброй старушке. Он не богат, но, несмотря на это, часто помогал моей бедной сестре. Да благословит его Бог! Остальное ты знаешь.

— Мщение, мщение и мщение!.. Теперь выслушай, Энджус, и мою тайну. Тебе открою ее первому.

Глава сорок третья
БРАТЬЯ

Читателям известно, что поиски Бриана Ленчестера на Вимпольской улице были совершенно напрасны.

Спустя полчаса, к дому Вейт-Манора подъехала наемная коляска, из которой вышел Бриан Ленчестер, Он позвонил. Отворивший ему грум невольно попятился назад.

— Доложи его сиятельству, графу Вейт-Манору, — с повелительным спокойствием приказал Бриан, — что Бриан Ленчестер желает видеть его сиятельство.

Грум был в нерешительности. Однако повиновался, когда Бриан повторил приказание.

Немного спустя Бриана ввели в приемную. Он опустился в кресло и одна мысль завладела его умом. Могущественный неприятель оспаривал у него Сюзанну и он должен был еще найти ее.

Давно уже Бриан не был в доме своих предков. Его охватило какое-то новое чувство. Он с уважением взглянул на портреты гордых предков, вспомнил, как его отец, умирая, соединил руки братьев, вспомнил полные любви и кротости слова матери. Пожалуй, что Бриан и раскаивался…

В комнату, опираясь на руку Патерсона, вошел граф Вейт-Манор, Бриан встал и почтительно поклонился. Граф постарался с искренним радушием ответить.

Братья молча стояли друг перед другом. Бриан был спокоен, Вейт-Манор стоял с выражением ласковой покорности и добродушия. Страждущий вид графа произвел глубокое впечатление на Бриана, он начинал глубоко раскаиваться, готов был протянуть ему руку. Но взгляд ненависти, промелькнувший на лице графа, удержал Ленчестера. Он сделался холоден.

Вид брата произвел на Вейт-Манора сильное впечатление, — но какое же!.. Сила, красота и молодость Бриана привели графа в бешенство. Он употреблял все силы, чтобы скрыть это чувство. Он думал, что брат нарочно пришел, чтобы сосчитать дни, оставшиеся до вступления во владение огромным Вейт-Манорским имением. Он придумывал средство, чтобы лишить его наследства, но не находил ничего другого, кроме убийства. Правда, граф видел, как угасает его жизнь и что он близок к могиле. Вейт-Манор начал разговор первым:

— Что вам угодно, мой милый брат? — спросил он с суровым лицом. — Не для того ли вы пришли, чтобы любоваться на успехи той пытки, которой меня подвергаете? Ну радуйтесь, я близок к могиле.

— Напрасно так думаете, — возразил Ленчестер, — я пришел осведомиться о вашем здоровье и уверяю вас, что болезнь ваша меня огорчает. Вы возводите клевету на меня, вы забыли, как провели вашу молодость, а, между тем, обвиняете меня в вашей болезни.

— Змея очень мала, так что ее можно раздавить ногою, но между тем она жалит очень больно, ответил граф.

Бриан побледнел, услыхав такие слова, граф же раскаивался, что сказал лишнее и проговорил со смущением:

— Извините, я, может быть, сказал вам не совсем то, но мне кажется, между братьями не нужно взвешивать каждое слово.

Желая скрыть смущение, Вейт-Манор сделал знак Патерсону, чтобы тот подал кресло.

— Садитесь, брат, пожалуйста, и также мне позвольте сесть. Мы с вами очень редко видимся, а потому позвольте узнать причину вашего посещения.

— Я пришел переговорить без свидетелей и жду, когда все уйдут.

Вейт-Манор колебался. Он сознавал свою слабость и заметный страх выразился на его лице.

— Остаться одним? — сказал он. — Но Патерсон, мой верный друг, никогда не отлучается от меня.

— Милорд, дело по которому я пришел, очень важно для вас и для меня, и поэтому присутствие лакея нам будет мешать.

Подумав несколько минут, граф встал без чьей-либо помощи и пошел к дверям, сказав:

— Следуй за мной, Патерсон. А вы, Бриан, подождите немного, я возвращусь, и тогда мы останемся одни.

Глава сорок четвертая
СДАЧА

Несколько минут спустя, граф вернулся, и вместо того, чтобы расположиться рядом, сел за круглым столом и положил на него два пистолета.

— Не удивляйтесь, Бриан, эти пистолеты показывают, что мы будем говорить серьезно. Я вас ненавижу — это вам известно, и считаю вас способным на все — тоже известно, и поэтому я взял двух немых свидетелей, которые хорошо заменят Патерсона. Говорите.

— Ах, милорд! — улыбаясь сказал Бриан. — Дон-Кихот, сражавшийся с крыльями мельницы, и тот был рассудительнее вас. Неужели вы не понимаете, что я был бы счастлив, если бы был убит вами?

— Я вас не понимаю, — с недоумением ответил граф.

— Ну все равно, милорд. Согласитесь сами, пистолеты не могут защищать вас от моих нападок, если вы не согласитесь на мир.

— Как? — вскричал граф с радостью. — Вы хотите мириться и отказаться от преследований.

— Я сжалился над вами, милорд, во мне заговорил голос родства. Я устал поражать врага, не умеющего защищаться, устал обижать человека, который носит благородное имя моего отца.

— А! — проговорил Вейт-Манор. — Вы довольно резко предлагаете мне мир.

— Я повторяю, еще раз, милорд, что раскаиваюсь в том, что навлек на вас унижение.

Презрительное сострадание брата оскорбляло Вейт-Манора, руки его дрожали, он бросал свирепые взгляды на пистолеты.

— Теперь понимаю, — сказал он после некоторого молчания, вы по привычке оскорбляете меня и притом в последний раз.

— Вы ошибаетесь, милорд, — равнодушно ответил Ленчестер. — Я пришел не оскорблять вас, а только открываю крайность, до которой вы дошли.

— Вы поступаете как покупатель, порицающий товар, чтоб купить его за малую цену, — возразил граф.

— Нет, — ответил Ленчестер, — я порицаю, чтобы получить огромную плату.

— Не пришли ли вы торговаться со мною?

— Я с вами торговаться… возможно ли, милорд? Наши предки собирали дань с пленных.

— Позвольте мне сделать небольшое замечание?

— Сделайте милость, милорд. Я слушаю вас.

— Вы очень любезны, — ответил граф, стараясь придать своим словам насмешливое выражение. — Изволите видеть, сэр, что я несчастлив, даже очень несчастлив, но, согласитесь, вы несчастливее меня и я понимаю, для чего вы предлагаете мне мир. Вам кажется, что я не тороплюсь умирать, но уверяю вас, что я проживу долее вас. Вы желаете моей смерти для того, чтобы скорей расплатиться с долгами. Но не так, мой друг, вы поступаете, вам не угрозами бы, а скорей просьбой надо уговорить меня на мир.

— Все, что вы сказали, справедливо отчасти. Действительно я беден, но не имею долгов.

— Вы вероятно живете трудом, милорд? — В голосе графа слышалась насмешка.

— Меня не учили ничего делать, милорд.

— Однако.

— К величайшему удовольствию вашего сиятельства, да, милорд, но не в кредит, мне подают милостыню.

— Как! Вы позорите мое имя и выпрашиваете милостыню?

— Смею заметить вашему сиятельству, что нищенство запрещено даже младшим братьям членов парламента, для которых было бы нужно сделать исключение. Я не прошу милостыни, которую притом мне дают так. Но приступим к делу, милорд. Я с миром, если вам угодно.

— Смотря по условиям.

— Условиям? — Бриан не ждал этого.

— Сколько вам нужно денег, милорд?

— Мне нужно позволение вашего сиятельства пользоваться казною вашего сиятельства, как мне вздумается.

Вейт-Манор принял это, очевидно, за шутку.

— Но это значит, вы хотите все мое состояние?

— Да, ваше сиятельство, если понадобится. Может быть и меньше. Но не подумайте, пожалуйста, милорд, чтобы я хотел вас принудить. Хотя ваше прошедшее…

— Мое прошедшее — жизнь дворянина, так что вы напрасно надеетесь испугать меня.

— Нет, бойтесь, милорд! У вас жена, несчастная страдалица, уже позабытая светом. Дочь, таинственная судьба которой известна одному Богу…

— Вы осмеливаетесь думать, что…

— Ничего милорд! Выслушайте маленькую повесть. Мне думается, что есть некоторое сходство… У вас есть портрет графини Вейт-Манор? — вдруг спросил Бриан.

— Что за вопрос?

— Мне показалось, что молодая девушка похожа…

— Какая девушка?

— Мною любимая девушка, которую похитили, ваше сиятельство, а вы поможете мне сыскать ее.

— Довольно шутить, милорд.

— Прошу извинения вашего сиятельства.

— Итак, я прошу позволение вашего сиятельства на право пользования казною вашего сиятельства.

— Ваши шутки так неуместны, что мне не следовало бы и слушать, но они забавны. Зачем вам моя казна?

— Для отыскания девушки.

— Не думаете ли вы, что я соглашусь отдать мою казну в пользу какой-то неизвестной особы?

— Да, милорд. Я люблю… вы не смеетесь? Тем лучше. Да, я люблю страстно, готов отдать мою жизнь.

Вейт-Манор молчал, но в глазах у него светилась коварная радость. Бриан, замечтавшись о Сюзанне, не заметил этого.

— О да, я люблю ее! — страстно продолжал Бриан.

— Я неспособен теперь даже ненавидеть.

— Да, видно, что вы любите, — холодно прервал граф.

— Пламенно! Но вы понимаете, милорд?

Граф не мог более сдерживаться и, разгорячась, заговорил:

— Понимаю, сэр, понимаю. Итак, вы пламенно любите! Прекрасно! И вы смеете требовать мое состояние? Давай, или убью тебя? Хе, хе, хе!.. Вы не понимаете, что наши роли переменились? Не видите, что теперь сильнее я?

Лицо графа налилось кровью.

— И вы сами приходите ко мне открыть вашу слабую сторону? Право, тысячу гиней тому, кто принес бы мне такую весть. Влюбленные боятся смерти.

— Итак, пистолеты — небесполезная вещь теперь, — усмехнулся Вейт-Манор, хватая пистолеты со стола.

Глава сорок пятая
‘БРАТ, СЖАЛЬСЯ!’

Бриан встал.

— Милорд, ваши угрозы недостойны дворянина. Угодно вам согласиться на мое желание? Да или нет?

— Нет, нет и нет! Я вам предлагаю уйти отсюда или я прикажу выгнать. Я застрелю вас как вора, если вы не уйдете сейчас же.

— А я прошу ваше сиятельство исполнить ваши слова, — холодно поклонился Бриан.

И он стал медленно подходить к графу, не сводя с него пристального взгляда.

Вейт-Манор поднял пистолет. Его подмывало желание спустить курок, но очевидно было и то, что он этого боялся.

— Не подходите! Не подходите!

Бриан подошел к нему и положил руку на плечо. Граф в изнеможении опустился в кресло.

— Вы сейчас убедитесь, милорд, боюсь ли я смерти?

Бриан взял пистолеты из рук графа и положил на стол.

— Вы совершенно напрасно обрадовались тому, что я люблю, — продолжал Бриан. — Теперь мне необходимо спешить, и я не дам вам покоя. Я хочу быть богатым, понимаете, я хочу!

— Вы хотите!

— Хочу!

Граф опустил голову, услышав такой решительный ответ Бриана.

— Хочу, милорд! — повторил Бриан. — Я хочу, чтобы любимая мною женщина могла пользоваться роскошью и удобствами жизни, потому что красотою она выше всех женщин! Милорд! Мы имели одного отца. Вы один воспользовались нашим общим достоянием. Теперь и моя очередь… Не бойтесь, милорд, я вовсе не хочу попасть на скамью уголовного суда. Но не знаете ли вы такого закона, который запрещал бы англичанину выброситься в окно и разбить себе голову, милорд?

Граф бессмысленно смотрел на Бриана, подошедшего к окну.

— Слышите, милорд? На улице шумит народ. Как он обрадуется даровому зрелищу!

Бриан схватился за задвижку.

— Ради Бога, что вы хотите делать?

— Не вставайте, милорд! Я хочу богатства ради нее. Час тому назад у меня похитили эту девушку. Итак, мне нужно золото. Вы отказываете мне, я хочу мстить.

Бриан отворил окно.

— Берегитесь, сэр! — вскричал Вейт-Манор. — Берегитесь, если вы намерены оскорбить меня перед этой глупой толпой!

Бриан встал на стул.

— Вы изволили не понять меня, ваше сиятельство. Я скажу только одно слово, но не имя вашего сиятельства. Еще раз, вы согласны?

— Нет.

— Уверяю вас, что вы не один раз раскаетесь в жестоком отказе. Итак, прощайте!

Бриан стал у окна и с грустью проговорил:

— Сколько народа там, и я уверен, что все, находящиеся здесь, знают о нашей вражде.

— Наконец я дождусь конца этой комедии! Угроза, не приводимая в исполнение, придает нам, трусам, смелость, — с усмешкой сказал Вейт-Манор.

— Милорд, — холодно ответил Ленчестер, — я ищу места, где бы вернее мог разбить себе голову.

Делайте все, что вам угодно, сказал граф, опускаясь в кресло.

— Благодарю, милорд. Но я говорил уже вам, что падение мое не удивит никого, все знают наши отношения друг к другу.

— Но кто же осмелится обвинять меня? — спросил Вейт-Манор.

— Все, милорд, потому что в истине слов умирающего никто не усомнится.

— Боже милостивый! — вскричал граф, поняв намерение брата. — Это низкое зло, Бриан!

— Почему же? Вы хотели меня застрелить? Я уверяю вас, что не присоединю никакого оскорбления вашему сиятельству, но, наконец, я выбрал место и вы, вероятно, мое восклицание услышите снизу. — И он сделал движение, будто хотел броситься вниз.

— Подождите! — вскричал Вейт-Манор. — Какое восклицание?

— Я скажу: ‘Сжалься, брат!’

Крупные капли пота катились по вискам Вейт-Манора, и он упал на колени.

— Сжалься! — с отчаянием произнес он. — Сжалься!

Вейт-Манор понял, что на него падало бы обвинение.

Бриан спустился на пол и помог брату встать. Пошли оба к столу, где Вейт-Манор подписал свое имя внизу листа бумаги.

— Ну вот, — слабым голосом сказал он, — довольны ли вы?

— Милорд! Я желал бы, чтобы вы сами написали добровольную уступку, — отвечал Бриан.

Вейт-Манор дрожащей рукой начал писать. Но в это время дверь тихо растворилась и Патерсон, никем не замеченный, положил на стол лоскуток бумаги на котором было написано чье-то имя. Едва граф прочитал бумажку, как с ужасом отодвинул кресло от стола и прошептал:

— Неужели мертвые восстают из могил? Или уж я лишился ума?

— Человек, написавший свое имя, желает вас видеть и переговорить с вами, — сказал Патерсон.

— Боже мой! Он здесь! — вскричал Вейт-Манор, — но я видел смерть этого человека… Простите, я сейчас кончу этот акт.

Потом он обратился к управляющему и спросил:

— Где же этот человек?

— В кабинете, милорд.

Граф тотчас же вышел и не возвращался более получасу. Ленчестер подошел к столу, чтобы взглянуть, что брат написал, но в это время взгляд его упал на бумажку, принесенную Патерсоном. Там было написано имя Измаила Спенсера! Им овладело изумление. Неясные подозрения, пробужденные рассказом Сюзанны, представились ему, он хотел бежать в ту комнату, куда ушел граф, но было поздно: граф шел ему навстречу с радостным видом.

— Извините, что заставил вас ждать, любезный брат.

Глава сорок шестая
ПОВЕШЕННЫЙ

Но вот что происходило в кабинете. Граф отправился туда в большом смущении. Патерсон следовал за ним. Человек, дожидавшийся его, желал переговорить с графом без свидетелей и поэтому велел удалиться Патерсону. Патерсон находился в затруднении: он не знал, оставить ему его господина или нет. Вид этого человека до того его пугал, что он с трудом решился выйти из комнаты.

— Вы, вероятно, не ожидали меня, — сказал незнакомец.

— Спенсер! Неужели это вы! — едва проговорил лорд.

— Я, милорд.

Вейт-Манор оглядел его с ног до головы.

— Это я, Измаил Спенсер, покорный ваш слуга, я жив и здоровехонек, как будто бы никогда не был повешен! — возразил незнакомец.

— Но… — начал было лорд.

— Но… — садясь возле кресла графа, прервал его.

— Спенсер, с тех пор, как меня повесили, я сделался для всех каким-то зверем. Хотя в этом нет ничего удивительного. Доктор Муре явился ко мне в темницу, и на шее у горла сделал мне небольшое отверстие, просунув в негр гусиное перышко. Это называют, кажется, фаринготомией. И когда веревка сдавила мне горло, я дышал через перышко.

— А что же с нею? — спросил граф.

— С нею? О ней я расскажу в другой раз, так как эта большая история, а теперь мне некогда.

— Скажите мне, жива ли она?

— У нее было хорошее здоровье, но ведь цветку недолго завянуть. В другой раз поговорим поподробнее.

— Она умерла, Измаил?

— Вы очень любопытны, Вейт-Манор. Повторяю вам, что я пришел переговорить о деле, более важном.

— Но скажите мне одно слово! — просил граф.

— Умерла… — начал Измаил.

Граф вздохнул, как будто бы тяжесть спала с груди его.

— А, может, и нет, — смеясь сказал Измаил, — но все-таки поговорим о деле, милорд. Вот уже более года, как я считаюсь порядочным человеком, и если бы вы не жили монахом, то во всякой гостиной встретились бы со мною, где я известен под именем Эдмонда Маккензи, имевшего несчастие лишиться зрения… Ах, я забыл вам сказать, что я слеп, — и вдруг глаза его сделались мутны и неподвижны.

— Жаль вас, милый Спенсер, жаль, — сказал Вейт-Манор.

— Вы ошибаетесь, не Спенсер, а сэр Маккензи, — весело ответил он и придал глазам прежнюю подвижность. Что касается вашего сострадания, то я не желаю его. Моя болезнь не помешала увидеть в вас ту перемену, которая произошла с последнего нашего свидания.

— Стало быть, вы не слепы?

— Совсем нет. Мне нужна была маска — но все-таки вы очень изменились, милорд.

— Я много страдал! — грустно ответил граф.

— Знаю, и готов держать пари, что Бриан…

— Ах, Спенсер! Ты произнес имя моего палача! Он здесь, он ждет меня!

Спенсер весело пожимал руки.

— А!.. Он здесь!

— Ты знаешь все несчастия моей жизни, Измаил, но не знаешь последнее, которое нанес мне Бриан, — он разорил меня!

— Как разорил?

— Он нечестным образом заставил подписать меня бумагу, вследствие которой он будет наследником еще при моей жизни, — произнес плачевно граф.

Спенсер свободнее вздохнул.

— Только-то?

— Но чего же более? Я разорен.

— Я пришел сюда, чтобы переговорить с вами о Ленчестере. Прежде всего, чтобы не терять напрасно времени, я не требую от вас ни свидетельства, ни акта, а только четыре тысячи фунтов стерлингов наличными — золотом, серебром или билетами.

— Зачем тебе?

— Чтоб поместить Бриана Лен честера в дом сумасшедших.

Граф пожал плечами.

— Поверьте, что это не шутка, — ответил жид. — Велите принести деньги и я все объясню.

Вейт-Манор, желая испытать последнее средство, позвонил. Явился Патерсон, которому было велено принести шкатулку с деньгами.

Глава сорок седьмая
ПЕРЕМЕНА В ВЕЙТ-МАНОРЕ

Оставшись наедине с графом, Спенсер сказал:

— Любого человека, хоть он и находится в полном разуме, можно поместить в дом сумасшедших.

Лицо Вейт-Манора прояснилось:

— Я верю, но это требует больших хлопот.

— Без хлопот сделать ничего нельзя, но хлопоты отстранены, а времени нужно — всего один час.

— Но подумали ли вы об этом?

— Думаю, думал, а теперь хочу действовать, и вот он уже на дороге в Бедлем.

— Он находится сейчас у меня в приемной! — сказал Вейт-Манор, не поняв метафоры.

Улыбка явилась на лице жида.

— Приемная ваша служит станцией в Бедлем, — сказал он. — Я не беру своих слов назад. Ленчестер уже объявлен сумасшедшим.

— Но какие доказательства?

— Вся его прошедшая жизнь и ваши доказательства.

— Но надеешься ли ты на успех?

— Вполне уверен.

Вейт-Манор быстро встал.

— Тогда надо действовать! Требовать его ареста, — радостно вскричал он.

— Успокойтесь, милорд. С вашей стороны исполнено все, что следовало. По вашему приказанию двенадцать полисменов ждут Бриана у вашего крыльца.

— По моему приказанию? — с испугом проговорил лорд.

— Я позволил себе маленькую вольность в таких затруднительных обстоятельствах. Вам уже известно, что я прекрасно повторяю почерк чужой руки. Рука же ваша мне давно знакома. Поэтому я написал свидетельство от вашего имени о безумии Бриана, а во избежание неприятностей, могущих произойти от этого, я поспешил принять меры к его аресту.

— Великолепно! — вскричал граф, схватив с жаром руку Измаила. — Теперь он не уйдет. О, мой спаситель! Я увеличу сумму!

— Благодарю, милорд. Но советую вам идти в приемную и не задерживать Бриана, а то полисменам скучно ждать.

Граф вернулся в приемную. Ленчестер, не дав ему окончить начатой фразы, вскричал:

— У вас Спенсер! Вы видели его!

— Я… Видел ли я его… Но человек, имя которого вы сейчас произносите, повешен.

Ленчестер схватил бумажку со стола и подал ее молча графу.

— Это верно, — в смущении проговорил тот, я видел жида Измаила Спенсера.

— Какие сношения вы имеете, ваша светлость, с таким негодяем?

— Не желаю давать вам отчета в своих действиях! — проговорил граф, желая скрыть смущение под предлогом оскорбленного самолюбия.

— Я считаю необходимым, милорд, повторить вопрос.

— Но я не желаю и не буду отвечать, — возразил граф, — впрочем, я согласен открыть вам истину, потому что не нахожу в ней ничего предосудительного. Я принимаю участие в человеке, который спасся от…

— Замолчите, милорд! Я не верю вашим словам, — прервал Бриан, — вы забыли то изумление на вашем, лице, когда вы прочли записку.

Лорд сжал губы.

— Вы можете обратиться к Спенсеру с этими вопросами, потому что я уверен, что вы его скоро увидите, — вскричал он, увлеченный гневом.

— Ваши слова похожи на угрозу, — сказал Бриан.

— На угрозу? — сказал Вейт-Манор, приняв добродушный вид. — Вы знаете, что мне нечего угрожать, но что вы увидитесь со Спенсером, так я это потому сказал, что он ждет вас на улице.

— Кого он ждет?

— Никого… Он ждет, когда вы уйдете, и тогда он возвратится сюда, потому что я прервал разговор с ним, чтобы поскорее вас отпустить.

— Благодарю за внимание, и прошу вас окончить акт, потому что не желаю заставлять ждать Спенсера.

Граф исполнил желание Бриана, написал условие.

— Брат, — сказал граф с насмешкой, — надеюсь, вы не употребите во зло то преимущество, которое имеете надо мною, и что это будет последнее мщение?

— Это будет зависеть от вас.

— До свидания, милый брат!

Бриан поклонился и вышел из приемной. Граф пошел к окну и быстро открыл его.

Глава сорок восьмая
В БЕДЛЕМ!

Бриан медленно сходил с крыльца. Невдалеке стоял слепец Тиррель, за ним полисмены и карета. Заметив все это с первого взгляда, Ленчестер быстро подошел к Тиррелю и, взяв его за воротник, закричал полисменам:

— Я требую немедленного ареста этого человека!

— Ну, исполняйте вашу обязанность, — обратился Тиррель к полицейскому.

— Погодите, не торопитесь, — сказал тот. — Скажите, Бриан, а почему вы требуете ареста Эдмонда Маккензи?

— Послушаем, что он скажет, — заметил доктор, выглядывавший из кареты.

— Позвольте прежде узнать, по какому праву вы задаете мне этот вопрос? — спросил Бриан.

— Он говорит вполне благоразумно, — вскричал доктор.

— Я полицейский чиновник, — отвечал Бриану констебль.

— А если так, то я должен сказать вам, что человек, называющийся Эдмондом Маккензи, негодяй и принадлежит к шайке воров.

— Вы слышите? — заметил Тиррель.

— Да, он сумасшедший! — сказал доктор.

Полисмены окружили Бриана.

— У вас есть доказательства? — спросил констебль.

— Мне, кажется, ваша обязанность арестовать, — ответил Ленчестер, — а доказательства представляются в суд, а не в полицию.

— Ах, черт возьми! — закричал доктор, — он верно не сумасшедший.

— Во всяком случае, — продолжал Бриан, — этот человек принадлежит суду, он хитростью спасся от казни. Он был повешен.

Смех Тирреля и полицейских прервал Ленчестера.

— Теперь нет сомнения, что он сумасшедший, — вскричал доктор.

— Исполняйте же вашу обязанность, — закричал констебль.

Полисмены бросились было к Бриану, но он отбежал на крыльцо и стал защищаться. Одни полисмены были отброшены им с лестницы, а другие, озадаченные его решительным видом, не торопились подходить. Тиррель их ободрял, а доктор, следивший за всем, только удивлялся:

— Молодец! Как ловко он справляется! А что, быть может, он и не сумасшедший.

Тем не менее нападавшим удалось прижать Ленчестера на крыльце к двери и они ждали удобного мгновения, чтобы напасть.

— Вы великолепно распорядились, милорд, — кричал Вейт-Манору Бриан, и если вам не удалось ничего сделать, так вы не виноваты. Я же клянусь, что не останусь у вас в долгу.

Тиррель стоял неподвижно, опустив правую руку за жилет, В это время дверь дома Вейт-Манора отворилась и кто-то схватил Ленчестера за ногу и повалил его, Полисмены кинулись на Бриана и связали. Человек, поваливший его, был Патерсон.

Тиррель вынул руку из кармана жилета. Если бы не вмешался Патерсон, то Бриан познакомился бы с кинжалом Тирреля. Лен честера посадили в карету, констебль сел около него и закричал кучеру:

— В Бедлем!

Странный голос, сопровождаемый смехом, послышался из окна дома Вейт-Манора:

— В Бедлем! В Бедлем!

Карета скоро скрылась из виду.

Тиррель и Патерсон взошли к графу, а тот в припадке кружился по зале, напевая:

— ‘В Бедлем! В Бедлем!’

Кто, спросил Тиррель управителя, кроме Бриана, наследник графа Вейт-Манора?

— Двоюродный брат его сиятельства Муррай Инверней-Кэстль, — отвечал Патерсон.

— За ту услугу, которую вы оказали мне, я вам дам добрый совет: ступайте к Мурраю и постарайтесь заслужить его расположение, потому что граф Вейт-Манор отправится в Бедлем завтра, а Бриан не возвратится.

— Но как же это можно? — закричал Патерсон.

Но Тиррель не успел ответить, так как граф упал на ковер, крича:

— В Бедлем! В Бедлем! В Бедлем!

Глава сорок девятая
ПРИВИДЕНИЕ

Франк Персеваль и Стефан сидели в кабинете Франка. Первая их попытка бороться с маркизом Рио-Санто имела печальный результат.

Ежедневно Франк слышал в доме леди Стюарт, что Мери не приходила еще в себя.

— Я писал в Локмебен, и сам не знаю зачем. Безрассудно бы было надеяться.

— Это большое несчастие, Франк. И можно ли было ожидать?

— Ну хоть бы какой-нибудь след! Ничего!

На лестнице послышался шум.

— Кажется Джек, — сказал Франк.

Стефан стал прислушиваться.

— Да, это он. Дай Бог, чтобы с хорошими вестями!

Персеваль был уже на лестнице и торопил старика.

— Сейчас, сейчас, — говорил Джек, — выходя наверх.

— Что нового? — нетерпеливо торопил Франк.

— Два письма к вашей чести.

Франк схватил письма. Джек последовал было за ним, но вдруг остановился при виде скелетов, стоявших в кабинете. Джек не трусил перед живыми людьми, но скелеты наводили на него суеверный ужас. Вдруг что-то страшное, имевшее человеческие формы, с хрипом проскользнуло мимо.

Старик не смог даже вскрикнуть. Ноги у него подкосились и он бессильно прислонился к стене. Привидение исчезло в комнате двух сестер.

— Джек! — крикнул Франк.

Дрожавший Джек не шевелился.

— Джек!

Франк отворил дверь из кабинета. Он не заметил, в каком состоянии был старик и, схватив его за руку, втащил в кабинет.

Старик трясся как в лихорадке.

— Что с тобой? — спрашивал Франк.

— Ничего, ваша честь, только там что-то недоброе…

Франк с досадой топнул ногой. В первый раз старый Джек оставил без внимания гнев своего господина и отвернулся от ненавистных ему скелетов.

— Ты верно видел кого-нибудь? — приставал Франк.

— Видел, ваша честь, — ответил Джек, только и думавший о привидении.

— Что же тебе сказали?

— К счастью, ничего. Если бы он заговорил со мной, я умер бы на месте.

— Что это значит? — вскричал Франк.

И он вслух прочитал несколько строчек из письма:

‘Сама я не могу отойти от постели больной, но не могу не поделиться с вами радостью… Я поручила подателю этого письма…’

— Ах, простите, ваша честь, — вскричал Джек. — Вы говорите о горничной мисс Стюарт, а я думал…

Джек опять прислушался. Ему послышался тихий стон.

— Послушайте, — говорил он. — Не пускайте его сюда.

— Да ты пьян, Джек, — с досадой вскричал Франк.

Джек покраснел от обиды:

— Нет, ваша честь, но в этом доме непристойно быть христианину, — Франк и Стефан переглянулись друг с другом.

— Друг мой, Джек! Что с тобой? Ты знаешь, как я томлюсь и страдаю, — умолял Франк.

— Сейчас скажу. Да и чего я буду бояться. — Джек покосился на скелеты. — Горничная мисс Дианы хотела непременно видеться с вами. Она сказала мне: ‘Скажи, что мисс Мери сделала движение’.

— Движение!

— Да, она пошевелилась, но мисс Стюарт боится, что ей это только показалось.

— Вот мне так не показалось! — вдруг закричал он, отскочив от двери.

Явственный и жалобный стон был услышан всеми ими.

Стефан встал. Но все утихло.

— Что еще? — спрашивал Франк.

— Неужели же вы не слышали? Разве это человеческий голос?

— Да говори же, несчастный, что ты еще знаешь? — кричал Франк.

— Ничего. Ах нет, виноват, — глаза мисс Мери обратились к другой стороне. — Господи, это верно перед моею смертью. Простите меня… Доктора мисс Тревор не было дома, послали за другим, который сказал, что новый припадок… — Джек не мог договорить и упал на колени.

За дверью раздался дикий протяжный болезненный вопль. Потом чей-то тихий голос запел знакомую Стефану шотландскую балладу.

Кровь застыла в жилах Джека. Ему казалось, что все скелеты протянули к нему руки. Он пустился бежать со всех ног.

Глава пятидесятая
ГДЕ ЖЕ МОИ ДОЧЕРИ?

Франк и Стефан бросились в другую комнату. Между кроватями обеих сестер стоял какой-то человек. Это был Энджус в мокром платье и с мокрыми волосами. Увидев Франка и Стефана, он глухо вскрикнул:

— Обе!

Он был в полном сознании. Стефан с изумлением смотрел на него. Франк никогда не видел Энджуса.

— Я отдал моих дочерей, сестер, — говорил он. — Но где же они? Слышишь, Стефан, я пришел за ними. Позови твою мать.

Стефан знаком попросил Франка выйти, но тот не понял.

— Скажи ей, Стефан, что два года я не видел моих дочерей. Клара прекрасна, Анна похожа на мою бедную Эми… Иди, иди, Стефан. Быть не может, чтобы их похитили, когда ты так спокоен!

— Моя мать нездорова, и ваши упреки убьют ее.

— А! Она нездорова! А я здоров? Она видела их в лодке? Разве… Совесть твердит ей: это Божие наказание?

— Друг мой! — решительно сказал Стефан Франку.

Ты не можешь и не должен оставаться здесь. Те подозрения, которые у тебя есть, обязывают тебя не слушать исповедь несчастного отца. Если он и виновен, то в моем доме неприкосновенен.

Франк сильно покраснел.

— Прости меня, Стефан… Воспоминание о бедной сестре… Прости, я уйду.

И Франк вышел с письмом Дианы в руке. Другое же письмо, которое отдал ему Джек, он положил в карман и совершенно забыл о нем. Это было письмо леди Офелии, написанное со слов Рио-Санто, где она назначала ему свидание в девять часов. Теперь уже была половина десятого.

— Мак-Ферлэн, мы одни, — сказал Стефан дяде. — Говорите.

Энджус пристально смотрел на него.

— Что мне говорить? — сказал он. Мак-Наб, ты похож на отца. Но только по наружности. Твой отец никогда бы не покинул девушек, вверенных его попечениям.

— Вы огорчаете меня незаслуженным упреком, дядя! Я люблю Анну, Клару же я люблю больше себя самого. Но ради Бога, что с ними?

— Что с ними? А что сделалось с твоим отцом, Стефан? Я видел их в лодке и не мог спасти.

Бледное лицо Энджуса сделалось багрово-красным. Он показал Стефану рану, которую Боб нанес ему веслом.

— Я состарился, жаловался Энджус. — Я видел похитителя и не мог победить его.

— Похитителя? — прервал Стефан.

— Я знаю его. Я знаю много негодяев, Стефан. Господь наказывает меня!

Он замолчал и горько заплакал. Потом встал и твердо сказал:

— Пойду к Ферджусу.

— К Ферджусу! — повторил машинально Стефан.

— Да, к нему. Он могуществен и любит меня. Я с ним разделаюсь после, когда он возвратит мне дочерей, если они живы. Сегодня я видел призрак Анны.

— Где, Бога ради, где?

— Не знаю. Но точно также, как я видел Мак-Наба перед его смертью.

— Смотри, смотри! — вдруг закричал Энджус, показывая пальцем. — Я вижу Ферджуса. Он умирает!

Энджус вскочил. Стефан хотел было пощупать у него пульс, но он оттолкнул его.

— Я устал, — слабо проговорил он.

— Дядюшка! Сжальтесь. Одно только слово!

Энджус закрыл глаза и лишился чувств. Стефан воспользовался этим, чтобы перевязать ему раны. Через полчаса Энджус пришел в себя.

— Дядюшка, успокойтесь, ради Бога, говорил Стефан. — Мы употребим все средства, чтобы найти ваших дочерей и надеюсь…

— Они умерли! — вздохнул Энджус.

— Они живы, Мак-Ферлэн. Вы напрасно упрекнули меня в беспечности. Я обыскал весь Лондон. Ведь Клара должна была быть моей женой…

— Любит ли она тебя? — вдруг спросил Энджус.

Стефан вздохнул.

— Я знаю, что между нею и одним человеком есть таинственная связь…

— Таинственная связь?

Связь, которую невозможно понять… Что-то необъяснимое… Этот человек могуществен!

— И ты думаешь, что он похитил ее. — Голос Энджуса был ровен и спокоен.

— Да.

— И Анну? Неужели обеих?

— Я так думаю, — ответил Стефан после раздумья.

Энджус нахмурился.

— И ты знаешь его имя?

Стефан утвердительно кивнул головой.

Энджус вскочил и с глубочайшим презрением смотрел на Стефана.

— Мак-Наб адвокат, — заговорил он, — но у него было благородное сердце. Отчего же так низок его сын? Я поручил вашей матери моих дочерей, — с негодованием перебил он хотевшего говорить Стефана. — Одна из них ваша невеста. Вы знаете имя похитителя и спокойно сидите дома.

— Дядюшка! Вы не знаете…

— Вы боитесь вызвать на дуэль…

— Дядюшка, нужно прежде выслушать, а потом осуждать, — сурово заговорил Стефан. — Я хотел бороться, клянусь. Не мужества недостает мне. Но этот человек так силен, а я так слаб. Кто обратит внимание на обвинение на богатейшего вельможи трех соединенных королевств со стороны неизвестного? Вы улыбаетесь, смеетесь, думаете: ‘Отчего бы не разделаться самому?’ Да, я ходил к нему, но меня не впустили, вызывал письменно — мне не ответили.

— Но кто же этот человек?

— Маркиз Рио-Санто, — ответил Стефан, не спуская глаз с дяди.

Лицо Энджуса посинело, губы задрожали.

Стефан понял все. Энджус упал на кровать.

— Не может быть! — засомневался он. — Не может быть! Неужели Ферджус мог решиться обесчестить дочерей Мак-Ферлэна? Нет, я не позволю, чтобы на него клеветали, нет! Клянусь, Стефан, не будь ты сыном моей сестры, я жестоко наказал бы тебя за клевету на Ферджуса О’Брина.

— Вам, быть может, угодно, чтобы я не забывал уважения, с которым должен отнестись к убийце моего отца, — с насмешкой ответил Стефан.

— Правда! — вздрогнул Энджус. — Но почему же ты думаешь, что маркиз Рио-Санто похитил моих дочерей?

— Я убежден в этом.

Энджус задумался.

— Не может быть, я знаю его. Ферджус так любит Мак-Ферлэна… Не может быть!

— Но знал ли он, что Клара и Анна — дочери Марк-Ферлэна?

— Правда, Стефан, правда. Я могу мстить О’Брину, но ненавидеть его… Это выше моих сил…

В глазах Энджуса стояли слезы.

— Нет, Мак-Ферлэн, — вскричал Стефан. Вы будете ненавидеть его, но мстить… это мое дело!

— Молчи, племянник, молчи. О, мои дети! Я верю тебе, Стефан. Они были прелестны. О, Стефан! Я хочу мстить, мстить!

Энджус закрыл лицо руками и долго молчал. Потом с грозным спокойствием заговорил:

— Ты прав, Стефан, маркиз Рио-Санто страшный противник. Твое обвинение осталось бы без внимания, но мое поразит его как громом небесным… У тебя есть друзья?

— Один.

— Есть верные люди?

— Я могу найти.

— Мы будем действовать.

— Хорошо. Только не здесь, Мак-Ферлэн. Моей матери нужен покой.

— Хорошо, идем.

Они отправились к Франку Персевалю. Франк только что возвратился домой вне себя от радости. Диана Стюарт сказала ему то, чего недоговорил старый Джек — Мери оживала. Энджус, Стефан и Франк всю ночь провели вместе. Утром Доннор привел человек двадцать. Они получили деньги и приказания.

В пять часов вечера они группами собрались вокруг дома маркиза Рио-Санто. Стефан и Франк встали за углом, Энджус вошел в дом маркиза.

Глава пятьдесят первая
СПАСЕНИЕ АННЫ

Анна лишилась чувств, когда Энджус оттолкнул ее, приняв за привидение. Анджело принужден был бесчувственную девушку отнести к себе. Анна очнулась у него в комнате и изумленно осмотрелась, сначала испуганно, но скоро на губах у нее заиграла улыбка. Она не замечала Бембо, который сидел в углу. Бедный, он был счастлив. Он спас, берег ее!

Анна пробормотала что-то, опустила голову на подушку и спокойно уснула.

Наступили сумерки. Анна встала, пошла к зеркалу, где увидела Бембо и улыбнулась.

— Я не боюсь вас, вы добрый, — тихо сказала она. — Вы не сделаете мне зла. Теперь я отдохнула. Далеко до Корнгильской улицы?

— Я провожу вас к вашей матери, — Бембо был очень печален.

— У меня нет матери, но меня ждет сестра, бедная тетушка, бедный Стефан. Пойдемте скорее.

— Куда? На Корнгильскую площадь?

— Как? Вы не знаете?

Бембо покраснел.

— Вы говорили, что вас прислал Стефан?

— Я вам солгал. — В голосе Бембо послышались слезы и мольба.

На лице Анны выразилось изумление, но ни капли страха.

— Вы не знаете Стефана? Но откуда вы меня знаете?

Горько было Бембо возвращаться к действительности.

— Я даже не знаю вашего имени, — ответил он.

— Анна… Вы не забудете?

— Никогда! — Бембо печально опустил голову.

— Скажите теперь, как зовут вас? Я часто буду говорить о вас с Кларой и Стефаном.

Анджело едва слышно сказал свое имя.

— Я тоже никогда не забуду, — серьезно сказала Анна. — Оно так же прелестно, как… — Она покраснела.

— Проводите меня. Как вас полюбит Клара! И Стефан! Вы будете часто приходить к нам, не так ли?

Бембо грустно покачал головой и молча пошел к двери.

— Как! Вы не хотите прийти к нам? А, понимаю. Вы добры и потому спасли меня, как спасли бы и всякую другую. Идемте же скорей, я не хочу обременять вас своим присутствием.

Анджело не мог более сдерживать свои чувства.

— Мисс, — заговорил он, взяв ее за руку, — вот уже неделя, как я живу только вами и для вас. Я вас люблю и потому сегодня вижу вас в последний раз.

— Вы меня любите, Анджело! О, как я счастлива!

— Вы не поняли меня, мисс.

— Я не понимаю одного: отчего, если вы меня любите, то не хотите видеть?

— Чтобы перестать любить вас.

— Я начинаю понимать, — шептала Анна. — Да, Анджело, я люблю Стефана и потому могу любить вас только как сестра.

Она говорила рассеянно, будто сомневаясь в чем-то.

— Но нет, я уверена. Я люблю его. Проводите меня.

Всю дорогу они не проронили ни слова. Бембо помог ей выйти из экипажа. У крыльца она остановилась.

— Прощайте, мисс!

— Прощайте.

На глазах у ней выступили слезы и ею опять овладела какая-то нерешительность.

— Прощайте, прощайте! — И она быстро исчезла в дверях.

Было около десяти часов вечера.

Мистрисс Мак-Наб сидела одна. Не будем стараться описать радость их свидания.

Глава пятьдесят вторая
ОТСТАВКА ДОКТОРУ МУРЕ

Тиррель сидел у Муре в кабинете. Муре писал, а Тиррель пил чай.

— Доктор, — говорил Тиррель, — право я не могу без ужаса глотать то, что приносит Раулей. Так и кажется, что глотаешь яд. Однако вы еще не поделились вашим мнением о моей истории с Ленчестером.

— Придумано ловко, но мне не до того. Что мы будем делать с молодыми девушками?

— Отправим их в Кронский замок, с Мадлен. Через год они возвратятся в Лондон развязными и развеселыми девицами. А ваше свидание с маркизом?

Муре нахмурился.

— Я сделал, что мог.

— Что же вы могли?

— Ничего! Впрочем, к чему смерть этого человека?

Разговор был, очевидно, неприятен доктору.

— Понимаю, доктор, понимаю. Но узнаем же мы когда-нибудь его тайну!

— Его тайну… — заговорил было Муре со сверкающими глазами, но в дверях появился Раулей с письмом.

Муре прочитал письмо и с досадой скомкал его в руках, сердито указав Раулею на дверь.

— Что нового, доктор? — спросил Тиррель.

— Сам черт вмешивается в это дело, — с яростью ответил Муре. — Слушайте. Вы разделите, доктор, нашу радость: ужасная болезнь мисс Мери как будто проходит. Так как вас не было дома, то мы послали за мистером Гартвелем, доктором.

— Гартвель! — вскричал Муре. — Педант! Шарлатан! Невежа!

— Осел! — спокойно проворчал Тиррель.

Оскорбленное самолюбие помешало Муре заметить саркастическую усмешку на губах Тирреля.

— Осел! — бешено возопил Муре. — Но продолжим. На чем я остановился. Да, вот. ‘Мистером Гартвелем’. Нелестная рекомендация ума и вкуса леди Стюарт, что она имеет его домашним доктором… ‘Он приехал тотчас же’… Еще бы! Когда нет никакого дела. Очень успешно повел лечение. Милая Мери оживает. Господь сжалился над нами, послав нам доброго мистера Гартвеля. Добрый мистер Гартвель! Хорошо пользоваться плодами моего лечения!

— Тут и приписка, — указал Тиррель.

‘P.S. Вы понимаете, доктор, что теперь нет нужды отрывать вас от важных ваших занятий: мисс Мери может обойтись без вашей помощи’.

Муре с бешенством изорвал письмо.

— Отставка! — проговорил Тиррель.

— Неужели глупая баба могла думать, что я поеду к ней после такого письма? Ужасно просто! Редкая, единственная, полнейшая каталепсия — и кончается как глупейший обморок!

— Кажется, эта девушка невеста маркиза?

— Да. Но я готов поклясться, что она не поправится. Каталепсия, кончающаяся как простая мигрень?! Дурак Гартвель будет хвастаться, что вылечил каталепсию!

Глава пятьдесят третья
ВАЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ

— Черт вас возьми! — кричал кто-то за дверью. — Плешивый болван, почтеннейший сэр, говорят вам ночной джентльмен!

— Та, та, та! — отвечал Раулей.

— Гром и молния! Наладил: та, та, та! Что это такое? Объясните вы мне это, госпожа вонючая банка, почтеннейшая аптекарская пиявка. Чтоб вас вздернули на виселицу! Говорят вам ночной джентльмен!

Обе половинки дверей с шумом распахнулись и в комнату влетел Раулей с банкой в руке и растянулся на полу. За ним появилась фигура почтеннейшего капитана Педди О’Крена.

— Что за шум? — сердито спросил Муре.

— Честь имею салютовать вам, милорд! Капитан Педди О`Крен. Шум? Всякий другой на моем месте размозжил бы эту плешивую голову!

Взглядом победителя Педди окинул валявшегося на полу. Раулея.

— Что нового? — спросил было Тиррель.

— Как? — закричал Муре. — Переговоры с этим нахалом? Вон отсюда!

— Прощайте, чтоб вам подавиться, — ответил Педди, нахмурившись.

— Постойте, — вмешался Тиррель. — У него, верно, важные новости. Не мешайте мне, доктор. Что нового, Педди?

Педди остановился.

— Я пришел не за тем, чтобы иметь неудовольствие смотреть на желтую физиономию этого почтенного лорда. — Когда жизнь надоест мне, тогда я попрошу его отправить меня на тот свет. Это его дело…

— Довольно, капитан, — строго заметил Тиррель.

— Не будем терять время, милорд. Я готов говорить с вами, хотя вы и очень похожи на одного жида, которого повесили на моих глазах. Вы не зовете джентльмена нахалом, не гоните вон, чтоб провалиться вам, ему, мне, всем.

Тиррель нетерпеливо топнул ногой.

— Гром и молния, милорд. Если не ошибаюсь, вы изволите гневаться?

— Мне кажется, что вы пожаловали сюда по делу. Что нового? — спрашиваю я.

— Да, я по делу, по-чертовски важному делу, милорд.

— По какому же делу? — спросил вдруг и Муре.

— Вашей чести не стоит говорить с нахалом, милорд. Смит, отвратительнейший фарисей, но которого я душевно уважаю, послал меня с известиями к ‘его чести’, — обратился Педди к Тиррелю.

— С какими? — с живостью спросил Муре.

Педди вместо ответа схватил Раулея за плечи и без церемонии вытолкнул за дверь.

Все ‘ночные лорды’ с нетерпением ждали окончания работы, которая должна была обогатить их банковскими деньгами. В прошлую ночь Слон добрался до цели и повалился без чувств. Педди напрасно пытался донести его до постели. Все, что он мог сделать, это поставить около него огромную кружку с джином.

Тиррель и Муре принялись писать письма, когда Педди кончил.

— Любезнейший, — сказал ему Муре, — потрудитесь отнести это письмо по адресу к маркизу Рио-Санто.

— Куда угодно… Но с чего вы взяли, что я любезнейший? И почище вас люди звали меня, как следует — капитаном. Честь имею кланяться.

Через полчаса вышли и Муре с Тиррелем.

Глава пятьдесят четвертая
СПАСЕНИЕ КЛАРЫ

Через несколько минут Сюзанна ввела в кабинет Клару. Та очень изменилась, похудела. На лице ее и на всем теле были видны следы той ужасной пытки, которой она подвергалась. Сюзанна с нежностью любящей сестры поддерживала и ободряла ее.

— Не унывайте, моя дорогая, — заговорила она. — Вы скоро, скоро поправитесь. Знаете ли, мы теперь одни, они заперли нас. Но я знаю, как отсюда выйти. Сядьте, дорогая Клара, и отдохните.

Клара опустилась в кресло и тихо заговорила:

— Я видела его. Как я была счастлива тогда! Пришла Анна — и он на коленях перед ней. Я много страдала тогда! Но я люблю Анну и не скажу ей, что она убила меня.

— Конечно, вы и должны любить Анну, — успокаивала Сюзанна. — Все эти тяжелые и печальные воспоминания не более, как сновидение. Забудьте их. Скоро вы будете свободны.

— Я видела его, — с трепетом продолжала Клара. — Я знаю длинную историю. Мне рассказывала ее моя кормилица. Молодая Бланка любила Бертрана…

Клара опустила голову и замолчала.

— Что же дальше, милая Клара?

— Дальше? — Клара смотрела вдаль. — Все знают конец этой истории. Бланка любила сына лорда. Она любила так горячо, что… — Голова у нее склонилась на грудь и руки похолодели.

Сюзанна всячески старалась утешить бедную страдалицу. Клара бросилась к ней на шею.

— Пойдемте, вас ждет Анна.

— Анна! Бог знает, что с ней! Но может быть мы и найдем ее.

Сюзанна подвела ее к задней стене, где стояла кушетка с красивой драпировкой, и надавила розетку. Перед ней растворилась потаенная дверь, которая вела в Вимпольстритский дом. Там Сюзанна знала все входы и выходы.

— Мы спасены! — вскричала молодая девушка, и довела Клару до крыльца.

Через полчаса они были на Корнгильской площади перед белым домиком с зелеными ставнями.

— Как часто я искала этот домик, — сказала Сюзанна со слезами на глазах. — Теперь я не забуду к нему дороги!

Она постучалась. Ей отворила Анна. Сюзанна поцеловала ее и сказала:

— Ваша сестра там!

— Моя сестра! Клара! — вскричала Анна.

Глава пятьдесят пятая
ИУДА

В кабинете маркиза Рио-Санто сидели Ватерфильд, Рендель и Бембо. В углу устроился задумчивый Энджус.

— Синьор, — заговорил Ватерфильд, — обращаясь к Бембо, — скажите, пожалуйста, почему маркиз заставляет так долго ждать?

Бембо молчал.

— Синьор, потрудитесь же ответить на мой вопрос.

— Тише, нам вовсе не до ссор, — вмешался Рендель.

— Рио-Санто идет.

В кабинет вошел маркиз. Он остановился на пороге и, увидев Энджуса, пошел прямо к нему.

— Благодарю, Энджус, — сказал он, — что ты пришел. Мне было бы очень грустно, если бы ты не пришел принять участия в деле, тайну которого я давно тебе поверил.

— Давно, глухим голосом ответил Энджус. Пятнадцать лет тому назад, на Лидской ферме.

Рио-Санто отдал ждавшим его нужные приказания и остался наедине с Энджусом.

Затем положил в карманы пару маленьких пистолетов, а за жилет спрятал небольшой кинжал.

Бледный Энджус нетвердыми шагами подошел к окну и растворил его.

— Ты нездоров, Энджус? — заботливо спросил маркиз.

— Да, О’Брин, я нездоров. Если бы ты знал, как я тебя еще люблю! — Энджус схватился руками за голову и зарыдал. — Боже мой, Боже мой! Я не могу… Тайный голос…

— Опять! — прервал маркиз. — Опять бред!

— Бред! — повторил Энджус с блуждающими глазами. — Ферджус! Ради Бога, заклинаю тебя, не выходи из дома!

Рио-Санто подумал, что Энджус страшится опасностей, ожидавших его.

— Чего мне бояться? Суждено умереть, так умрем вместе!

Рио-Санто подошел к окну. Энджус с рыданием бросился к нему на шею. Несколько человек, бродивших вокруг дома, стали сходиться в кучки.

Едва обняв маркиза, Энджус вдруг отскочил от него, как будто наступил на змею. Лицо его приняло дикое выражение.

— Иуда! Иуда! — вскричал он. — Поцелуем предал брата.

Маркиз не расслышал последних слов и позвонил.

— Заложить кабриолет, и скорей, — приказал он слуге.

Когда Рио-Санто появился на крыльце с Энджусом, лошадь нетерпеливо ржала и била копытами.

— Садись, Энджус!

Тот не шевельнулся.

— Садись же, Энджус, — повторил маркиз, подходя к лошади.

— Нет, нет, нет! — вскрикнул Энджус, пятясь назад.

Рио-Санто пристально посмотрел на него.

— Что с тобой, Энджус? Ты не хочешь?

— Воротись, Ферджус, Бога ради, воротись! Если бы ты знал! Воротись, я все расскажу тебе!

— Оставайся, если хочешь, а мои минуты сочтены.

Маркиз стал на подножку. Энджус одним прыжком очутился возле маркиза.

— Так гони же, гони! Не жалей, говорят тебе, гони вскачь!

Только тут маркиз обратил внимание на странных людей. Смутное подозрение овладело им.

— Гони же лошадь, говорят тебе, Ферджус!

Энджус дрожал всем телом.

— Милорд, милорд! — подбежал грум. — Они вооружены, я видел…

— Да, да, Ферджус, — прервал Энджус. Гони, раздави этих людей!

— Ну, Клара, добрая моя Клара! — говорил маркиз, беря в руки вожжи.

Лошадь выпрямила голову и навострила уши.

— Вперед, моя Клара! — Маркиз дернул вожжами и лошадь понеслась.

— Клара! Клара! — повторял Энджус. — А! Я и позабыл… А где моя Клара, Ферджус О’Брин?.. — Он вскочил и вырвал вожжи из рук маркиза. Лошадь остановилась и стала пятиться.

Глава пятьдесят шестая
ДОННОР УПЛАЧИВАЕТ ДОЛГ

Неизвестные люди окружили кабриолет.

— Ага, Ферджус! — дико кричал Энджус. — Где моя Клара? Где моя Анна?

Энджус, с выступившей на губах пеной, дрожал от ярости. Рио-Санто ничего не понимал. Лошадь держали под уздцы.

Маркиз слегка оттолкнул Энджуса и заговорил спокойно и громко:

— Господа! Я Дон Хосе-Мария Пеллес де-Аларкон, маркиз де Рио-Санто, испанский гранд. Если вы дворяне, то пустите мою лошадь, а завтра я прошу вас пожаловать ко мне для объяснений. Против же злонамеренных людей я имею оружие.

Франк и Стефан стали по сторонам кабриолета.

— Я не считаю нужным говорить о моем имени и звании, — сказал Франк, — потому что недавно еще имел случай познакомиться с маркизом Рио-Санто.

— Сэр Франк Персеваль! — с горечью ответил маркиз. — Люди, обязанные нам жизнью, всегда становятся злейшими врагами. Что вам угодно, сэр?

— Удовлетворения, сэр. Я брат Гарриеты Персеваль! — прибавил он шепотом.

— И отвергнутый жених мисс Мери Тревор! — с насмешкой ответил маркиз. — Я не имел чести знать вашу сестру, сэр.

— И, не зная ее, погубили.

В голосе Франка выражалось столько ненависти, что маркиз невольно вздрогнул.

— А я сын Мак-Наба, — схватывая маркиза за руку, — сказал Стефан.

Рио-Санто задрожал.

— О, бедный мой брат! Бедный Мак-Наб! — простонал Энджус.

— Сэр! — холодно сказал Стефан. — Я уверен, что вы потрудитесь сойти сами и избавите нас от необходимости употребить насилие!

Вся прислуга маркиза была из англичан и потому, столпившись на крыльце, равнодушно смотрела на происходившую сцену.

— Молчи, племянник! — вдруг закричал Энджус. — Ты не то говоришь. Когда дело дойдет до ненависти, ты спроси меня… Он убил твоего отца. Он погубил моих дочерей!

— Я! — с изумлением воскликнул маркиз.

— Клару, Анну… обеих! О, я не умею говорить, но умею действовать. И он с яростью бросился на маркиза.

Франк и Стефан стали разнимать их. Лицо маркиза было нахмурено и при свете уличных фонарей на покрасневшем его лбу ясно выступила белая полоска.

— Шрам! — в один голос вскрикнули Франк и Стефан.

Но маркиз быстро выбросил из кабриолета Энджуса и закричал:

— Прочь с дороги!

Никто не тронулся. Раздались два выстрела, двое упали.

— Вперед, моя добрая Клара, вперед!

Лошадь понесла.

— Сто гиней, кто остановит! — закричал Стефан.

Из толпы вышел Доннор.

— Я в долгу еще у вас, ваша честь. У лорда превосходная лошадь, но недалеко улица загорожена. Ваша честь, если лошадь задавит меня, не покиньте моей дочки!

Действительно, маркиз воротился, и Доннор повис на оглоблях. Лошадь споткнулась было, потом успела оправиться, но через несколько шагов рухнула мертвой на землю. Доннор распорол ей живот.

Рио-Санто вылетел из кабриолета, но прежде, чем его окружили, успел вскочить и вынуть кинжал. Стефан и Франк бросились на него.

— Двое на одного! Благородно!

Вдруг где-то вдали послышался неясный гул, похожий на волненье моря. Рио-Санто прислушался. Радость ясно выразилась на его лице. А шум увеличивался.

— Целая толпа на одного, — проговорил он. — Это хваленая лондонская предусмотрительность! Я сдаюсь, но только дворянину, сэру Франку Персевалю.

И он спокойно пошел с Франком и Стефаном. Он понимал причину шума. Но эту причину знал и Энджус Мак-Ферлэн.

— Стойте! — вдруг крикнул он.

Рио-Санто побледнел.

Повернули в другую сторону. Маркиз противился, но напрасно. У него исчезла всякая надежда на спасение. Через полчаса Рио-Санто был в руках полиции.

На улицах между тем собралась толпа, но она только бродила и шумела. Ожидаемого сигнала подать было уже некому. Пошел снег. Озябшая толпа стала расходиться.

В десять часов лавка мистера Смита была окружена солдатами. ‘Дети семьи’ разбежались.

В полночь весь город спокойно спал. Только дюжина каменщиков работала, закрывая вырытый проход.

Глава пятьдесят седьмая
НЕОЖИДАННЫЕ НОВОСТИ

Передав Клару Анне, Сюзанна вечером отправилась к графине Дерби. Офелия была грустна и очень обрадовалась, увидя Сюзанну.

— А я думала, что вы меня совсем забыли! — сказала она.

— Что вы так бледны и так грустны, графиня?

— Нездоровится мне. Потом я расскажу вам. Но что это с вами-то, милая Сюзанна?

— Это еще пока тайна. Вы скоро узнаете все. Когда я буду женой Бриана.

Графиня обняла ее.

— Какая радость! — воскликнула она. — Бриан славный, благородный, добрый. О, ваше счастье с ним несомненно!

Сюзанна находилась в затруднении.

— Миледи, — сказала она. — Я еще не могу вам сказать всего, но я принуждена просить у вас убежища.

— Убежища! А герцогиня де Жевре?

Сюзанна замолкла. Графиня раскаивалась в своем восклицании.

— Благодарю вас, Сюзанна, что вы не усомнились обратиться прямо ко мне.

— Я надеялась на вашу доброту. Кроме того…

— Кроме того?

— Я два дня не видела Бриана, — покраснела Сюзанна.

Графиня молча позвонила.

— Письменный прибор! — приказала она вошедшей служанке.

— Я напишу ему, что вы здесь, — обратилась она к Сюзанне. — Вот обрадуется!

Но через полчаса Дженни воротилась с нераспечатанным письмом.

— Что это значит?

— Бриан Ленчестер третьи сутки не возвращается домой и неизвестно, где он.

Сюзанна едва не упала без чувств.

На другой день у графини был с визитом виконт де Лантюр-Люс. Графиня была рада случаю послушать новости, а главное поразузнать о Бриане.

— Что нового? — спросила графиня.

— Великое множество, графиня!

— Ну-с, виконт, какие же? — перебила графиня, когда виконт вздумал было рассыпаться в любезностях.

— Множество. Прежде всего, мисс Мери Тревор поправляется.

— Она была нездорова?

— А вы не знали? Тем лучше. Мисс Тревор впала в каталепсию.

— Каталепсию?

— Да-с, каталепсию! Настоящую каталепсию! Муре утверждал, что она не поправится. Вздор! Она поправляется.

— Какое счастье! Бедная Мери!

— У вас, графиня, ангельское сердце! Но это еще не конец. Все были уверены, что Мери влюблена в маркиза Рио-Санто. Но это неправда, она любит сэра Франка Персеваля.

— И это добрая весть!

Леди Кемпбел выходит из себя! Но главная новость — это Бриан.

Сюзанна вздрогнула.

— Что же? — спросила графиня.

— Обстоятельство невероятное. Бриан сошел с ума!

Сюзанна побледнела.

— Это невозможно! — вскричала графиня.

— И я говорил это. Однако пришлось увериться.

— На чем же основывается обвинение?

— На прошлой жизни Бриана и на словах графа Вейт-Манора.

— И на чем другом? — спросила Сюзанна.

— Ни на чем…

— Где же он теперь? — спросила графиня.

— В сумасшедшем доме.

Сюзанна побледнела еще более.

Лантюр-Люс пробыл еще несколько времени и ушел.

— Офелия, — вскричала Сюзанна. — Тут, наверное, что-нибудь кроется! Я найду его!

— Но, Сюзанна, вы даже не знаете… Подождите…

— Ждать! О, ни за что!

Сюзанна напрасно справлялась в нескольких больницах. В Джемс Парке ей сказали, что есть человек с именем Ленчестера и просили подождать. Она села у решетки сада, где прогуливались и Наполеон, и Лютер, и Луна, и Египетская мумия…

Через несколько минут сторожа привели старика с болезненным и злобным выражением лица.

— Вы, миледи, желали видеть лорда?

— Нет, мистер, нет… Это ошибка.

Вдруг старик вырвался и схватил ее за руку. Стали подходить испуганные сторожа. Малейшее обстоятельство могло погубить Сюзанну.

— Нет! Она не дочь моя? — говорил старик. — Я стал бы очень добрым, если бы Бог дал мне ребенка!

— Не подходите! — закричал он на сторожей. Патерсон! Веревку! Дитя не мое!

— Смотрите, смотрите! Она молода и хороша! Я же состарился! Несправедливо. Она изменила! Мщение! Кто хочет купить эту женщину?

Наполеон. Лютер, Мумия и Луна важно стояли подле и смотрели.

Сторожа успели схватить старика.

— Уведите этого безумного! — приказал Наполеон, нюхая табак.

Сумасшедшие разошлись.

Глава пятьдесят восьмая
ОСВОБОЖДЕНИЕ БРИАНА

Целые три дня поиски были напрасны. Сюзанна томилась. На четвертый день радостная Офелия вбежала к ней со словами:

— Наконец-то я узнала.

— Где же он, Бога ради?

— В Бедлеме.

— О, как я вам благодарна!

— Погодите. Очень трудно спасти его!..

Сюзанна повалилась к ее ногам.

— Погодите! — вдруг вскрикнула Офелия. — Я была дружна с леди Б***. Она мне не откажет.

— Но что она может?

— А герцог Г**? Потерпите, Сюзанна, через полчаса я ворочусь.

Сюзанна ждала, то наслаждаясь надеждой, то томясь отчаянием.

— Радость! Сюзанна, радость! — кричала воротившаяся графиня.

Сюзанна не могла ничего выговорить.

— Вот письмо, Сюзанна! Поезжайте в Бедлем. Тут просьба министра освободить Бриана.

В Бедлеме три доктора заседали за круглым столом.

Директор оканчивал:

— Итак, джентльмены, безумие доказано. Все заставляет меня заключить: сэр Бриан Ленчестер…

— Письмо господину директору, — просунул в дверь голову сторож.

— Хорошо. Итак, заключаю…

— Леди говорит, что это очень важное письмо.

— Хорошо. Итак, заключаю…

— От министра…

— А! От министра? Извините меня, господа?

Директор прочитал письмо.

— Я сейчас буду, — обратился он к сторожу.

— Но возвратимся к нашему заключению, господа. Итак, я заключаю: сэр Бриан Ленчестер находится в полном разуме.

— Что вы изволили сказать?

— Мое убеждение, господа.

Оба доктора молча поклонились ему.

Бриан был заперт в клетке, как бешеный зверь! Возможно ли описать то, что он почувствовал, получив опять свободу? Он схватил Сюзанну за руку и, не говоря ни слова, увлек ее.

— Невежа, забыл даже поблагодарить меня! — проворчал директор.

В карете Бриан долго смотрел на Сюзанну и сказал:

— Благодарю, благодарю!

— Не благодарите, Бриан! Не я ли была причиной.

— Это правда. Но я свободен и рассчитаюсь с ними! Скажите мне, куда скрылся Тиррель?

— О, ради Бога, остерегайтесь его!

— Я должен его видеть!

Сюзанна сказала адрес Муре. Карета остановилась около его дома.

— Миледи! Подождите меня здесь. Если же я не возвращусь через полчаса, то знайте, что я отомстил.

Глава пятьдесят девятая
СМЕРТЬ ЛУ

Несколько минут спустя Бриан вошел в дом доктора, Раулей встретил его любезно.

— Прошу вас сесть, милорд, — сказал он с необыкновенной любезностью, — а я сейчас пойду за доктором.

— Не беспокойтесь, — ответил Ленчестер.

— Почему же? Та, та, та! Что же вам надо?

— Я прошу вас сказать Тиррелю, что один человек желает с ним переговорить!

— Кто это мистер Тиррель? — спросил Раулей.

— Тиррель или Спенсер, это все равно.

— Спенсер? Но я не знаю его. Ах, виноват! Это тот самый Спенсер, который года два назад купил аптеку.

— Но мне говорить много некогда, мистер! — вскричал Бриан. — Под каким бы именем он не скрывался, но я хочу его видеть.

— Зачем вы желаете меня видеть, — спросил Тиррель, входя в комнату.

Бриан обернулся. Тиррель узнал его и со страхом отступил.

— А! — произнес он. — Везде неудача!

— Я имею за вами долг, мистер Измаил, — вскричал Бриан.

— Сосчитаемся, милорд. Но что вам угодно?

— Прошу вас сказать мне имя отца Сюзанны.

— Еще что?

— Я требую от вас, чтобы вы сказали.

— Вот этого не скажу, — спокойно ответил жид.

— Опасайся меня, Измаил!

Жид презрительно покачал головой.

— Я лучше советую вам опасаться меня, — ответил он дерзко. — Вы помните, что если захочу, то не выпущу вас.

— О! Я давно это знал, и потому принял меры.

— Но послушайте, милорд, даром ведь я не открою этой тайны.

— Не беспокойтесь, я заплачу вам.

— Неоткуда, милорд! Рука, дававшая вам золото, теперь в цепях.

— Вы знаете!

— Знаю, милорд, и все-таки этой тайны не продам. Но вас ожидает громадное состояние, так как ваш братец, Вейт-Манор, сошел с ума.

— Что!

Тиррель расхохотался.

— Вам жалко? Но вы потрудились, кажется, много для этого.

Бриан опустил голову перед укором собственной совести.

— Быть может, вам желательно знать причины недуга вашего сиятельного братца? Представьте себе, что он беспрестанно видит перед собой вас и это сводит его с ума.

— Замолчи!

— Надо сознаться: вы прекрасно вели дело.

— Замолчи же, говорят тебе! Имя отца Сюзанны?

— Мало ли чего хотелось бы нам знать! Мне, например, очень бы приятно было узнать ту волшебницу-фею, которая освободила вас из Бедлема. — Спенсер говорил спокойно и хладнокровно.

— Спенсер! Трудно дважды избежать виселицы!

— Вполне согласен, милорд.

— Дай слово, что я сейчас же отправлюсь в полицию, если ты не скажешь мне имени Сюзанны.

— Но кто, милорд, сказал вам, что вы выйдете отсюда?

— В таком случае, готовься на виселицу.

Тиррель смотрел на него спокойно.

— Не смею противиться более, милорд. Будьте добры, присядьте, и я открою вам. Милорд, — продолжал Тиррель, — через вас повесили. Вы причиной того, что я не миллионер теперь. Вы украли у меня Сюзанну, мое незаменимое сокровище. Но у меня, милорд, есть средство отомстить вам за все. Вам угодно знать, имя отца Сюзанны? Хе, хе, хе! Неужели вы его не знаете?

Лицо Тирреля светилось адскою радостью и зверским торжеством. Сердце Бриана сжалось.

— Не знаю, нет, не знаю!

— Неправда, милорд! Вы догадались… И вы не ошиблись! Она дочь его, и вы не можете жениться на ней!

Бриан тихо пошел к двери.

— Есть, впрочем, средство, милорд, — кричал вслед ему Тиррель. — Закон Моисея позволяет дяде жениться на племяннице.

Сюзанна вскрикнула, когда к ней подбежал расстроенный Бриан.

— Миледи! Сюзанна!.. Я не могу ехать с вами… Прощайте.

Вечером Сюзанна получила следующую записку:

‘Я не должен видеть вас более, Сюзанна, потому что я брат вашего отца и люблю вас. Забудьте меня. Вас я уже не забуду и постараюсь отыскать вашу мать. Бриан’.

Сюзанна упала без чувств.

В одной из стойл уже описанной нами таверны сидел Педди О’Крен за кружкой джина. За перегородкой находились Снелль, Медж, Лу и Мич. Еще далее сидел Боб с Темперенсой, а в самом углу — Доннор.

— А славная была бы пожива, — говорил Снелль. — Мое место было из первых. Мич, мой зятюшка, налей-ка джину Лу, она дышит тяжело.

Лу взяла стакан, но он вывалился у нее из рук и разбился.

— Умрет кто-нибудь! — сказал Мич.

— Вздор! Другой стакан на мой счет, — ответил Снелль.

Лу приподнялась на локтях, кашлянула и застонала.

— Посмотри-ка, мое сокровище, — говорил Темперенсе Боб, — до чего доводит злоупотребление джином.

— Ну, ну, милашка, налей-ка мне еще стаканчик.

Лу открыла глаза.

— Больно! Как больно! — прохрипела она. — Пресвятая Богородица, помилуй меня!

Доннор невольно подошел к ней.

— Открой рот, сестра, — сказал Снелль.

Но она вдруг вскочила и с вытаращенными глазами стала кружиться по комнате, крича:

— Пить! Пить!

Доннор со слезами смотрел на нее.

— Здравствуй, дедди, — закричал Снелль. — Медж, кланяйся же своему тестю.

Капитан Педди выставил из-за перегородки голову и закричал:

— Гадкий дьяволенок! Ты начал какую-то историю.

— Сейчас, сейчас, долговязое чучело, почтеннейший капитан! Я должен был бежать, когда нагрянули солдаты. Вдруг какое-то оборванное страшилище смотрит на Темзу и напевает какую-то шотландскую песенку. ‘Смотри, смотри! — закричало вдруг это страшилище. — Видишь? Вот Груфф с женой. Клара и Анна! Они, они! Ферджус, мой дорогой Ферджус!..’ Кругом никого не было.

— Что же дальше?

— Дальше? Я чуточку струсил сначала, но потом смело смотрел ему в глаза. А он вот дуралей-то, как завоет, как зарыдает! ‘Умерли!’ — закричал вдруг и бух в воду… Вода была чересчур холодна, я и подумал: пускай тонет дурак, если охота есть! С четверть часа он плыл как чурбан, не шевеля ни руками, ни ногами… Тише, тише — я не видел и не слышал ничего.

— А Груфф?

— Я пошел в гостиницу Груффа. Там никого. Подле люка кровь — вот и все.

— Жалко! Славные были ребята!

Лу мучилась на полу в страшных корчах.

— Горит! Жжет! — хрипела она. — Бога ради, погасите огонь! Вот здесь!

Доннор опустился перед ней на колени.

— Ничего, дедди! — говорил Снелль. — Это пройдет! Нужно джину!

— Дедди, дедди! Господь сжалился надо Мной и послал вас сюда! Загасите огонь!

— Выпей джину, Лу!

Девушка отрицательно покачала головой:

— Дедди! Как я рада, что вы здесь! Ах, дайте мне вашу руку, вот так. Как хорошо, не жжет больше. Как мне хорошо! Я… — Она замолчала, глаза у нее закрылись.

Доннор заплакал и поцеловал ее в лоб.

— Что, дедди?

— Она умерла…

Он поднял дочь и со своей ношей вышел из таверны.

— Вот до чего доводит неумеренность, — говорил Боб.

— Да, мой Бобчик, я также умру, если ты не прикажешь еще бутылку джина, — ответила Темперанса.

— Медж! — говорил Снелль. — Мужчине стыдно плакать, но Лу мне сестра. Бе… бе… бедная Лу!

Снелль отвернулся.

На улице послышался сильны шум. Все ‘члены семьи’ невольно вскочили. Дверь растворилась от сильного, яростного толчка, и вошел Тернбулль.

— Приговор произнесен!

— Какой! — закричал Педди.

Все окружили Тома, который с горестью опустился на скамью.

— Я только сейчас узнал, — проговорил он, наконец.

— Но если бы я мог спасти его.

— Он приговорен? — спросил Педди.

— К смерти.

Глава шестидесятая
БЕГСТВО РИО-САНТО

Но семья не дремала, решившись спасти Ферджуса О’Брина. Своими происками семья успела приставить своего человека для надзора за осужденным. Это был Рендель Грем, за которого поручились некоторые из судей. Накануне казни тюремный сторож перерыл и пересмотрел все в тюрьме.

— Готовы ли вы милорд? — спросил Рендель, когда сторож ушел.

— Готов.

Грем выбросил в окно серебряную монету. Послышалось продолжительное мяуканье.

— Они ждут. Нужно разлучаться. Вспоминайте иногда о бедном Ренделе. Клянусь, для родного отца не сделал бы.

— Я буду помнить о вас, как о лучшем и единственном друге. К чему такая печаль, я уверен — мы увидимся.

Рендель покачал головой.

— Нет, Брик-Нек (Головоломка) мне не знаком. Впрочем, зачем унывать? Кто знает…

— Неужели Брик-Нек так опасен?

— Думаю. Лестница в шестьдесят ступеней, почти перпендикулярная, а под ней стена каменного дома… Днем я бы не решился, ночью не видно! За дело Ферджус?

— Разве нет другой дороги?

— Нет.

Маркиз закрыл лицо руками. Рендель снял с него цепи.

— Благодарю, — сказал маркиз. — Не ради себя я принимаю ваше самопожертвование. За дело!

Рендель развернул шелковую веревку, которая была обвита вокруг его тела, и привязал ее к толстому гвоздю. Решетка давно уже была подпилена.

Рендель был вполне спокоен. Он хорошо понимал опасность спуска с Брик-Нека, тем более на лошади, но его преданность Ферджусу была сильнее. Он хотел отвлечь на себя внимание часовых.

Прикрепив веревку, Рендель протянул руку маркизу.

— До свидания! Не забывайте меня!

Через минуту он был уже за окном.

— Кто идет? — спросил часовой.

Рендель не ответил, а бросился к тому месту, где ждал Снелль с оседланной лошадью.

— Беглец! — громко закричал часовой.

Казалось, все камни мостовой обратились в полисменов при этом восклицании часового. За Ренделем погнались множество солдат и полисменов. Стрелой долетел он до Брик-Нека. Лошадь остановилась. Он ударил ее. Всадник и лошадь исчезли.

Полисмены в ужасе остановились: слышно было как копыта лошади стучали по первым ступеням… Потом что-то тяжело упало и все стихло.

Полисмены с фонарями осторожно стали спускаться с Брик-Нека. С первых ступеней кровь. Внизу изуродованный труп лошади. Но следов, хотя бы малейших следов всадника — нигде.

Полисмены удивленно переглядывались и стали искать на соседних улицах.

Рио-Санто в это время беспрепятственно спустился из окна. Ползком добрался он до угла, где ждали его члены семьи и какая-то женщина в черном.

— Я здесь, синьор, — тихо сказал Бембо, выводя оседланную лошадь.

Рио-Санто обнял его и вскочил на лошадь:

— До свидания, Анджело! Мы еще увидимся.

Женщина бросилась и схватилась за гриву лошади.

— Офелия?

— Нет.

— Кто же вы?

— Клара Мак-Ферлэн.

— Что вам угодно, мисс?

— Я не могу жить без вас. Куда вы, туда и я.

— Кто идет? — крикнул часовой.

— Спешите, милорд.

Рио-Санто наклонился, поднял девушку и ускакал.

— Кто идет? — грозно закричал часовой.

Было начало марта. Недалеко от Крьюсского замка, на траве лежала молодая девушка. Возле, на коленях, стоял мужчина.

— Клара! Ради Бога, что с вами?

Молодая девушка открыла глаза и радостно улыбнулась. Она узнавала Шотландию.

— Так, так, — шептала она. — Лидская ферма. Там мы будем счастливы, Эдуард. Мы будем там одни, не правда ли, Эдуард? Слышишь, совершенно одни! Я не хочу, чтобы Анна была с нами.

— Да, милая, мы будем одни.

Но увы! Действие опытов Муре было слишком сильно. Несчастная Клара помешалась.

Она затрепетала и с ужасом закричала:

— Сжальтесь, сжальтесь! Вы говорите, что мы будем одни? Но зачем же она здесь. Сжальтесь. Она не может вас любить так, как я. Сжальтесь.

— Клара! Милая Клара!

— А! Вы отталкиваете меня! — с отчаянием закричала она. — Вы любите ее. О берегитесь. Здесь Бланка убила Бертрана. Оставьте ее. А, вы насмехаетесь над бедной Кларой.

Дикое бешенство блеснуло у ней в глазах. Она приподнялась и взяла пистолет, лежавший на траве. Движение было быстро и тут же эхо разнесло звук выстрела. Маркиз упал.

Клара вскочила, дико вскрикнула и исчезла между деревьями. На траве остался труп Ферджуса О’Брина.

Глава шестьдесят первая
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Графиня Дерби навсегда поселилась во Франции.

Мери Тревор выздоровела и теперь леди Манор, так как супруг ее, сэр Франк Персеваль, получил титул и имение своего умершего брата. Энджус Мак-Ферлэн утонул в Темзе.

Бедная Клара поселилась с Анной и Стефаном в Крьюсском замке. Клара долго не поправлялась. Теперь она жена Стефана.

Скоро к ним присоединилась Сюзанна со своей матерью, графиней Вейт-Манор. Графиня Вейт-Манор была несказанно счастлива и благодарна Бриану, который соединил ее с дочерью. Своими жаркими поцелуями она не раз осушала слезы, навертывавшиеся на глазах Сюзанны при воспоминании о том, кого она так горячо любила.

Анна долго горевала, пока к ним не приехал благородный иностранец. Теперь она счастливая мистрисс Бембо.

Бриан в настоящее время один из лучших ораторов Англии. Он долго не мог утешиться.

Виконт Лантюр-Люс женился на писательнице, которая надоедает ему своими многословными произведениями, Он очень несчастлив — без шуток.

Буркер Бишон торгует по-прежнему.

Рендель каким-то чудом спасся и не верит, что Ферджус умер, и все ждет его.

Тиррель пропал без вести.

Мистер Смит и Ватерфильд погибли в тюрьме.

Раулей отправился прямо в ад, прихлебнув нечаянно как-то яду.

Педди — таможенный досмотрщик. Снелль — полисмен.

Граф Вейт-Манор умер в Джемс Парке.

Доктор Муре попал в клетку беснующихся сумасшедших.

Боб Лантерн и Темперанса там же.

Леди Кемпбел занимается сватовством в сумасшедшем доме.

В проходе к банковским кладовым нашли скелет и огромную кружку, Антикварии перессорились из-за этого скелета и кружки, и напечатали длинные рассуждения в Times, толкуя о временах Юлия Цезаря и великанах, населявших Англию в древности.

— Гром и молния! — вскричал капитан Педди, прочитав ученую статью. — Дорота, мой толстый купидон, смотри-ка, как врут господа ученые! Это же труп Саундерса и его кружка! Чтоб им подавиться своей ученой галиматьей!

Поль Анри Феваль

Лондонские тайныLes Mystres de Londres, 1843

ЧАСТЬ I В трущобах

Глава первая ТАВЕРНА ‘КОРОНЫ’

Глава вторая НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Глава третья СЛЕПОЙ И КРАСАВИЦА

Глава четвертая МЕЧТАТЕЛЬ

Глава пятая ОПАСНОСТЬ

Глава шестая МИСС МЕРИ

Глава седьмая МАРКИЗ

Глава восьмая В ТРЕВОР-ГОУЗЕ ДАВАЛИ БАЛ

Глава девятая БРОШЕННАЯ ПЕРЧАТКА

Глава десятая ЕЩЕ ТЕТУШКА

Глава одиннадцатая КАССА

Глава двенадцатая ЭДУАРД

Глава тринадцатая ПРОСЬБЫ АННЫ ПОДЕЙСТВОВАЛИ

Глава четырнадцатая СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Глава пятнадцатая БЕДНЯК-БОГАЧ

Глава шестнадцатая MORS FERRO, NOSTRA MORS!

Глава семнадцатая ДОКТОР

Глава восемнадцатая ЛЕДИ ОФЕЛИЯ

Глава девятнадцатая СВИДАНИЕ

Глава двадцатая ТАВЕРНА ‘ТРУБКИ И КРУЖКИ’

Глава двадцать первая ТАИНСТВЕННОЕ ПРИКАЗАНИЕ

Глава двадцать вторая ЗНАКОМСТВО

Глава двадцать третья МЕСТЬ КАПИТАНА

Глава двадцать четвертая ЭТО ОН!!

Глава двадцать пятая БРАТЬЯ

Глава двадцать шестая EXCENTRIC-MAN***)

Глава двадцать седьмая МРАЧНАЯ ЛОЖА

Глава двадцать восьмая ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Глава двадцать девятая БЕДНАЯ КЛАРА

Глава тридцатая БУРКЕР

Глава тридцать первая ЕЩЕ ОДНО ДЕЛЬЦЕ

Глава тридцать вторая ЧИСТИЛИЩЕ [*]

Глава тридцать третья ТЕМНАЯ КОМНАТА

Глава тридцать четвертая ИЗМЕНА

Глава тридцать пятая НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Глава тридцать шестая ТОРЖЕСТВО РИО-САНТО

Глава тридцать седьмая ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

Глава тридцать восьмая ПИСЬМО

Глава тридцать девятая ШОТЛАНДЕЦ

Глава сороковая ПЕЧАЛЬНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ

Глава сорок первая НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ

Глава сорок вторая СОН СЕСТЕР

Глава сорок третья ЭНДЖУС МАК-ФЕРЛЭН

Глава сорок четвертая ОТЕЦ И ПОХИТИТЕЛЬ

Глава сорок пятая ОБЕ ПОГИБЛИ!

Глава сорок шестая КАМЕЛИЯ

Глава сорок седьмая ИСТОРИЯ СЮЗАННЫ

Глава сорок восьмая МЕДАЛЬОН Продолжение рассказа Сюзанны

Глава сорок девятая НЕМОЙ Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятидесятая ОДНА ИЗ ТАЙН ЖИДА Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят первая ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят вторая СИРЕНА Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят третья ПРИГОВОР Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят четвертая КАЗНЬ Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят пятая ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА СЮЗАННЫ

ЧАСТЬ II Львиная пасть

Глава первая НА ВОЛОС ОТ СМЕРТИ

Глава вторая СЕРЕНЬКИЙ ДОМИК

Глава третья СЛУГА И ГОСПОДИН

Глава четвертая СТРАЖ ГРАФА ВЕЙТ-МАНОРА

Глава пятая КОВАРНЫЙ ЗАМЫСЕЛ

Глава шестая УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Глава седьмая ЛИЦЕМЕРНЫЙ ДРУГ

Глава восьмая ШРАМ НА ЛБУ

Глава девятая НЕОБХОДИМО ДЕЙСТВОВАТЬ

Глава десятая ДО ЧЕГО ДОВОДИТ НИЩЕТА

Глава одиннадцатая ТОРГОВЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ МЯСОМ

Глава двенадцатая НЕСЧАСТНЫЙ ОТЕЦ

Глава тринадцатая ПОХИЩЕНИЕ

Глава четырнадцатая ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Глава пятнадцатая ТАЙНА ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Глава шестнадцатая УБИЙЦА ОТЦА СТЕФАНА

Глава семнадцатая СМЕРТЬ ГАРРИЕТ

Глава восемнадцатая МИСС МЕРИ

Глава девятнадцатая БОЛЕЗНЬ МЕРИ

Глава двадцатая МУРЕ СТАВИТ ДИАГНОЗ

Глава двадцать первая ЗВЕРСТВА РАУЛЕЯ

Лондонские тайны
Les Mystres de Londres, 1843

ЧАСТЬ I
В трущобах

Глава первая
ТАВЕРНА ‘КОРОНЫ’

Глава вторая
НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Глава третья
СЛЕПОЙ И КРАСАВИЦА

Глава четвертая
МЕЧТАТЕЛЬ

Глава пятая
ОПАСНОСТЬ

Глава шестая
МИСС МЕРИ

Глава седьмая
МАРКИЗ

Глава восьмая
В ТРЕВОР-ГОУЗЕ ДАВАЛИ БАЛ

Глава девятая
БРОШЕННАЯ ПЕРЧАТКА

Глава десятая
ЕЩЕ ТЕТУШКА

Глава одиннадцатая
КАССА

Глава двенадцатая
ЭДУАРД

Глава тринадцатая
ПРОСЬБЫ АННЫ ПОДЕЙСТВОВАЛИ

Глава четырнадцатая
СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Глава пятнадцатая
БЕДНЯК-БОГАЧ

Глава шестнадцатая
MORS FERRO, NOSTRA MORS!

Глава семнадцатая
ДОКТОР

Глава восемнадцатая
ЛЕДИ ОФЕЛИЯ

Глава девятнадцатая
СВИДАНИЕ

Глава двадцатая
ТАВЕРНА ‘ТРУБКИ И КРУЖКИ’

Глава двадцать первая
ТАИНСТВЕННОЕ ПРИКАЗАНИЕ

Глава двадцать вторая
ЗНАКОМСТВО

Глава двадцать третья
МЕСТЬ КАПИТАНА

Глава двадцать четвертая
ЭТО ОН!!

Глава двадцать пятая
БРАТЬЯ

Глава двадцать шестая
EXCENTRIC-MAN*)**

Глава двадцать седьмая
МРАЧНАЯ ЛОЖА

Глава двадцать восьмая
ДОЧЬ ВИСЕЛЬНИКА

Глава двадцать девятая
БЕДНАЯ КЛАРА

Глава тридцатая
БУРКЕР

Глава тридцать первая
ЕЩЕ ОДНО ДЕЛЬЦЕ

Глава тридцать вторая
ЧИСТИЛИЩЕ ^[*]

Глава тридцать третья
ТЕМНАЯ КОМНАТА

Глава тридцать четвертая
ИЗМЕНА

Глава тридцать пятая
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Глава тридцать шестая
ТОРЖЕСТВО РИО-САНТО

Глава тридцать седьмая
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

Глава тридцать восьмая
ПИСЬМО

Глава тридцать девятая
ШОТЛАНДЕЦ

Глава сороковая
ПЕЧАЛЬНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ

Глава сорок первая
НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ

Глава сорок вторая
СОН СЕСТЕР

Глава сорок третья
ЭНДЖУС МАК-ФЕРЛЭН

Глава сорок четвертая
ОТЕЦ И ПОХИТИТЕЛЬ

Глава сорок пятая
ОБЕ ПОГИБЛИ!

Глава сорок шестая
КАМЕЛИЯ

Глава сорок седьмая
ИСТОРИЯ СЮЗАННЫ

Глава сорок восьмая
МЕДАЛЬОН
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава сорок девятая
НЕМОЙ
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятидесятая
ОДНА ИЗ ТАЙН ЖИДА
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят первая
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят вторая
СИРЕНА
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят третья
ПРИГОВОР
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят четвертая
КАЗНЬ
Продолжение рассказа Сюзанны

Глава пятьдесят пятая
ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА СЮЗАННЫ

ЧАСТЬ II
Львиная пасть

Глава первая
НА ВОЛОС ОТ СМЕРТИ

Глава вторая
СЕРЕНЬКИЙ ДОМИК

Глава третья
СЛУГА И ГОСПОДИН

Глава четвертая
СТРАЖ ГРАФА ВЕЙТ-МАНОРА

Глава пятая
КОВАРНЫЙ ЗАМЫСЕЛ

Глава шестая
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Глава седьмая
ЛИЦЕМЕРНЫЙ ДРУГ

Глава восьмая
ШРАМ НА ЛБУ

Глава девятая
НЕОБХОДИМО ДЕЙСТВОВАТЬ

Глава десятая
ДО ЧЕГО ДОВОДИТ НИЩЕТА

Глава одиннадцатая
ТОРГОВЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ МЯСОМ

Глава двенадцатая
НЕСЧАСТНЫЙ ОТЕЦ

Глава тринадцатая
ПОХИЩЕНИЕ

Глава четырнадцатая
ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Глава пятнадцатая
ТАЙНА ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Глава шестнадцатая
УБИЙЦА ОТЦА СТЕФАНА

Глава семнадцатая
СМЕРТЬ ГАРРИЕТ

Глава восемнадцатая
МИСС МЕРИ

Глава девятнадцатая
БОЛЕЗНЬ МЕРИ

Глава двадцатая
МУРЕ СТАВИТ ДИАГНОЗ

Глава двадцать первая
ЗВЕРСТВА РАУЛЕЯ

Глава двадцать вторая
НОВЫЕ ПЫТКИ