Лизбет
Лизбет
Лизбет, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1888
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Киплинг — Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
Томский государственный университет, Томск, 2010.
Перевод:X. Ныдро (он же Аполлон Ксаверьевич Ордынский)
В оригинале: R. Kipling ‘Lispeth’, 1888.
Перевод опубликован в ‘Сибирском вестнике’. 1903. No 197. — 3 сент. С. 2-3.
Распознаваниеи проверка орфографии: Хемингуэй старик и море анализ (Анализ повести ‘Старик и море’ Э. Хемингуэя)
Она была дочь индуса Соноо и жены его Жидег.
Когда однажды им не удался сбор маиса и, кроме этого, влюбленная чета медведей вытоптала целую десятину индейской конопли, посеянной ими в долине Сулей, около Котгара, они приняли христианство и передали в котгарскую миссию на воспитание свою пятинедельную девочку. Местный пастор окрестил ее именем Елизаветы, в туземном же наречии ‘pahari’ имя это передалось на Лизбет.
Под влиянием ли христианства, по милости ли туземных богов, Лизбет вышла чрезвычайно красивой девушкой, а известно, что если индуска красива, то уже красавица в настоящем значении этого слова, на которую посмотреть каждый сочтет себе за удовольствие. Лизбет обладала чертами лица чисто греческими, которые так охотно изображаются художниками, но которые редко встречаются у нынешних женщин. Тело её было цвета слоновой кости, рост большой, чудные, ослепительные глаза, оттененные длинными ресницами, сочные коралловые губки. Кроме этого она была отлично сложена и очень сильная. Если бы она не напяливала разные цветные материи, называемые нарядом культурных женщин и если бы встретили ее полунагую в горах, то вы непременно приняли бы за богиню Диану, отправившуюся на охоту. Недоставало бы только этой богине лука и стрел, да верных псов.
Лизбет достаточно ознакомилась с догмами христианства, хотя они с большим трудом усваивались её понятиями. Туземное население возненавидело ее, считая ее ‘memsahib’ (‘барышней’), а также и за то, что она наряжалась и часто умывалась. В населении же английском она слыла под именем прелестного цветка котгарской миссии.
Когда она вышла из детского возраста, жена пастора, заведовавшая хозяйством миссии, не знала, что с нею делать: ей казалось как-то не приличным заставлять эту красавицу мыть полы и посуду и чистить кастрюли. Лизбет была приставлена к детям в пасторате, она присматривала за ними и, посещая вместе с ними школу, выучилась читать и писать. Она читала все книги, какие попадались ей в руки, и, как заколдованная царевна в сказке, с каждым днем делалась красивее. Жена пастора советовала ей поступить бонною в какое-либо английское семейство, но Лизбет ни за что не хотела идти в услужение и была очень довольна настоящим положением в миссии. Когда навещали миссию какие-либо незнакомые люди, она запиралась в своей комнатке и очень боялась, чтобы ее не увезли в город или в другое место незнаемого мира.
Когда ей исполнилось 17 лет, она начала совершать прогулки, прогуливалась она не так, как это обыкновенно делают английские мисс — полверсты вперед и полверсты обратно. Нет! Она заходила далеко от пастората, именно к горе Норкунде и даже далее.
Однажды она явилась с такой отдаленной прогулки в сумерки, нечто тяжелое притащила с собою в гостиницу и бережно опустила свою ношу на диван. Жена пастора, сладко дремавшая в креслах, проснулась.
‘Что это такое?’ — спросила она.
‘Это мой муж, — отвечала Лизбет, ничуть не стесняясь. — Я нашла его на дороге в Багги. Мы с ним встретились там, в горах. Он упал вниз головою и ушибся чуть не до смерти. Насилу я довела его сюда. Теперь с ним сделался обморок, он потерял, кажется, сознание от потери крови. Но он не умрет, я буду ухаживать за ним, а когда он выздоровеет, господин пастор нас обвенчает.
Первый раз Лизбет заговорила о замужестве, и жена пастора была просто ошеломлена такой неожиданностью. Между тем надобно было поспешить с помощью больному. Его уложили в постель в отдельной комнате и пастор, знакомый с медициной, сделал ему перевязку и привел кое-как в чувство. Лизбет и пастору высказала свое матримониальное намерение.
Пастор со своей супругой строго осудили неприличие её поведения, она выслушала их спокойно, но осталась при своем. Нелегко приходится христианству переделывать природные инстинкты Дальнего Востока, например — любовь мужчины или женщины с первого взгляда, с первой встречи, без колебаний, без рассуждений, без оглядки. Лизбет, встретив мужчину, который ей понравился, как еще никто не нравился, не находила необходимости таиться с овладевшим ею чувством, она не соглашалась на требования пастора и его жены держать себя подальше от больного и решилась неотступно ухаживать ‘за своим будущим мужем’, впредь до окончательного его выздоровления. Что прикажете с нею делать?.. Побились, побились с её упорством пастор и его супруга, наконец, махнули рукой. После двух недель, проведенных в горячке и бреду, незнакомец пришел в сознание.
Оказалось, что это был молодой турист-естествоиспытатель, он собирал коллекции бабочек и растений, прибыл из Дегра Доу в окрестности Сейнли, но погнался за незнакомым цветком, поскользнулся с крутого утеса и чуть не размозжил себе голову. Проводники его, вероятно, испугались и сбежали, забрав с собою его багаж. Но их можно будет разыскать. Он поблагодарил пастора и его жену за их доброту и гостеприимство, а Лизбет за его спасение. Не слишком он торопился возвратиться в Сейнлу, да и силы его медленно возрождались. Лизбет не слушала увещаний пастора и его жены и не отставала от больного. Это их беспокоило, но под час и забавляла их ее чисто ребяческая наивность. Они тайно предупредили молодого человека о её на него видах. Он посмеялся над этой чисто гималайской идиллией и объяснил, что он помолвлен уже в Англии с любимой девицей. Затем он дал честное слово пастору и его жене, что по отношению к влюбленной в него Лизбет он будет сдержан. Это не мешало ему беседовать по целым часам и шутить с нею, на её страстные речи отвечал такими же, и, наконец, делать с нею небольшие прогулки, когда силы его значительно уже восстановились. Детская доверчивость и наивность бедной индуски больше его забавляли, чем заставляли задумываться о последствиях…
Наконец, англичанин совсем оправился и начал собираться в Сейнлу. Лизбет сильно опечалилась предстоящей разлукой с человеком, которого полюбила всей душой. Нужно знать, что жена пастора и сам он, очень добрые и жалостливые люди, упросили англичанина не огорчать бедную девушку объявлением, что у него имеется уже невеста.
‘Лизбет до того привязалась к вам в продолжение вашей болезни, до того свыклась с мыслью, что вы будете её мужем, что это известие просто убьет ее, — говорили они англичанину. — Пускай она останется в своем роковом заблуждении, а там время мало-помалу вылечит ее от этой блажи. Уверьте ее, что вы возвратитесь и женитесь на ней. Это такой невинный ребенок, что всему поверит’.
Лизбет взялась сама проводить англичанина через окрестные горные кряжи, так как местность была ей знакома, и вывести его на дорогу к Сейнле. И англичанин, следуя совету пастора и его жены, во весь путь уверял Лизбет в своей взаимности и клялся возвратиться скоро к ней. Лизбет заставила его чуть не сотню раз повторить свои уверения и обещания.
На вершине Норкунды она долго простояла, провожая глазами милого, пока он не исчез в отдалении. Возвратясь в Котгар, она отерла на глазах слезы и с полной уверенностью сказала жене пастора: ‘Он придет, непременно придет и женится на мне. Он только поехал уведомить об этом своих родных’.
‘Разумеется, приедет и женится на тебе, — отвечала жена пастора, стараясь выдать на лице своем одобрительную улыбку. — Не о чем тебе, дитя мое, печалиться’.
Прошло два месяца в напрасном ожидании возвращения милого, и Лизбет начала беспокоиться. Жена пастора принялась ей объяснять, что Англия не так близко, что страна та находится за многими морями. <...> Лизбет часто играла им, когда была маленькая. Теперь она каждый вечер сидела над ним и не раз орошала его слезами. Она старалась отыскать ближайший путь, по которому должен следовать её милый, она не знала ничего о пароходном движении. А этот милый вовсе не думал о возвращении в Индию, а тем более о женитьбе на красивой дикарке. Он, вероятно, забыл о ней, так как в изданном им в том же году описании своего путешествия по Индии он даже не упомянул о приключении с ним в горах, ни о своем опасном падении с крутого утеса, ни о спасении его туземной девушкой.
По прошествии трех месяцев крайнее нетерпение овладело Лизбет. Она чуть не каждый день бегала на гору Норкунду и по возвращении становилась рассеянной, желчной, раздражительной.
Вдруг она как будто успокоилась и видимо повеселела. Причиной этой перемены было то, что сю вдруг овладела, словно по наитию, несомненная уверенность, что милый непременно приедет и что беспокоиться на счет этого вовсе не следует. Жена же пастора подумала, что Лизбет знала безумие своего увлечения, а потому нашла это время самым удобным, чтобы открыть ей глаза на горькую истину и тем окончательно возвратить ее самой себе. Войдя однажды вдвоем с нею в зал, она сперва намеком старалась ей внушить, что англичанин, навряд ли женится на ней, навряд ли возвратится в Индию.
Затем объявила прямо, что у него в Англии осталась невеста, с которою он, вероятно, уже и обвенчался. Если же он не говорил ей об этом и не отвергал ей ласк, то это делал из человеколюбия, не желая огорчить ту, которой обязан был своим спасением. Он же со своей стороны не мог разделить того чувства, которое он внушал, так как у него была уже невеста.
‘Он клялся мне своим богом, что любит одну меня и что непременно женится на мне, — возразила ей Лизбет. — Да ведь вы сами с достопочтенным супругом своим поддерживали меня в этой уверенности, а теперь говорите совершенно другое. Вы шутите, добавила она, чуть не плача. Признайтесь, вы шутите! Не мучьте меня!’
‘Дитя мое! Мы это делали, чтобы не огорчать тебя. Ты так была увлечена, что никакие увещевания на тебя не подействовали бы, — продолжала жена пастора. — Мы принуждены были потакать тебе в надежде, что ты со временем одумаешься’.
Лизбет замолчала, опустив голову. Потом вдруг вскочила со стула и, устремив на жену пастора исполненный упрека и негодования взгляд, проговорила, тяжело дыша: ‘Выходит, что он и вы с достопочтенным вашим супругом бессовестно передо мною лгали, обманывали меня’.
Жена пастора поникла головой и не имела ничего для ответа. Постояв с минуту, Лизбет ушла в свою комнату и через несколько минут возвратилась в зал, она там сбросила свое нарядное платье и явилась в национальном костюме своего племени, состоявшем из куска цветной бумажной материи, едва прикрывающей чудные её формы. Длинные волосы её были распущены и связаны назад в пучок черной лентой, как обыкновенно их носят туземки.
‘Я возвращаюсь к своим, — произнесла она твердо и решительно жене пастора, не могшей еще оправиться от смущения. — Вы во мне убили христианку, Елизавету, осталась Лизбет — язычница, дочь старика Соноо и жены его Жадег, поклонница бога Тирка-Дэви. Прощайте!’
И прежде чем жена пастора пришла в себя от поразившей ее неожиданности и оскорбления, Лизбет убежала из Котгара и больше в нем не появлялась. Она всей душой привязалась к своему родному племени, бедному, простому и добродушному ‘pahari’ и этим, как будто, хотела загладить свое отступничество.
‘Какое непостоянство у этих язычников! — заметила жена пастора, рассказывая приехавшей знакомой даме о поступке. — Я всегда подозревала в этой девочке прежнюю склонность к язычеству’.
Между тем, Лизбет была обращена в христианку на пятой лишь неделе после рождения, когда еще не могла иметь никакого понятия о богах, каких бы то ни было.
После побега своего из миссии Лизбет долго не думала над своей судьбой и вышла замуж за простого дровосека. Она не забывает ни английского языка, ни истории своей первой несчастной любви. Она часто рассказывает ее своим приятельницам.
Красота её после замужества начала быстро увядать и теперь, смотря на эту сморщенную, сгорбленную старушку, нельзя поверить, что эта бывшая Лизбет, которую во всей округе англичане не называли иначе, как ‘прелестным цветком котгарской миссии’.