Н. И. Костомаров
Н. И. Костомаров
Ливонская война
Ливонская война
Нападение Ивана Васильевича Тройного на Ливонию и падение ливонского ордена
Нападение Ивана Васильевича Тройного на Ливонию и падение ливонского ордена
Ливонская война, Костомаров Николай Иванович, Год: 1885
Время на прочтение: 106 минут(ы)
Успех распространения Московского государства на востоке повлек московскую политику в тех же видах на запад, привычка к расширению пределов Московской земли, возникшая еще при Калите, в продолжение двух веков счастливо удовлетворялась захватом сначала русских земель, а потом огромного пространства восточного материка. Каждая удача возбуждала надежды и новые стремления. Прежние исторические отношения к соседям давали этим стремлениям поводы и поддержку. Собранная московскими князьями Русь начала разделываться с теми врагами, которые томили ее и делали ей зло в прежние века. Москва, покоривши Новгород и Псков, наследовала от них прежние ихполитические отношения и усвоила себе право продолжать и оканчивать начатые им дела и споры, восстановлять потерянное достоинство русского мира. От этого, как только Москве посчастливилось на востоке, она обратилась на двух соседей, имевших некогда столкновения с Новгородом и Псковом, — на Швецию и Ливонию. Александр Невский, остановивший в XIII веке покушение этих соседей на независимость северных русских земель, как бы завешал окончательное дело начатых побед грядущим временам, когда Русь окрепнет и усилится. Недаром митрополит Макарий, приветствуя Иоанна после казанских побед, припомнил, как Бог пособил Александру латын победить*.
______________________
* Никон, летоп. VII. 174.
______________________
При Иоанне Русь как будто вспомнила XIII век и покусилась расправиться с немецким племенем за его древнее недоброжелательство. Дела со Швециею и Ливониею были возобновлены Москвою, принявшею их в том виде, в каком последний раз вели их северные народоправные земли. Со Швециею у Новгорода вражда притихла с половины XIV века. Вражда Ливонии со Псковом неистово продолжалась до последних времен псковской независимости. О процессе со Швециею оставались охладевшие воспоминания, процесс с Ливониею еще не успел покрыться историческою плесенью. Сообразно этому, при Иване Васильевиче дело со Швециею началось и кончилось скоро, с Ливониею оно загорелось и превратилось в свирепый пожар, стоивший Русской земле многих потерь, которые принудили ее отложить еще на долгое время окончательную развязку.
Соседи думали, что Московия возвышается им не на добро. Они предвидели, что древние недоумения оживятся. Пока Московия, выброшенная из семьи христианских цивилизованных обществ, расправлялась с своими восточными врагами, она не была опасна Западу, но беда от Московии казалась неизбежна, если эта Московия усвоит западные приемы политики и войны, а между тем склонность к захвату, окрепшая в расширении пределов государства на восток, станет существом московской политики и московских понятий. Правило, какими средствами государство основывается, такими и держится, прилагаться должно было и к ней, история подтверждала везде и всегда справедливость этого правила. Так смотрели на Московское государство соседи, и в видах самосохранения они не желали, чтоб эта держава познакомилась с плодами западного образования, им казалось, она прежде всего должна была воспользоваться ими назло тех, от которых получит их. Притом же у немцев в отношении к русскому миру образовались уже давно эгоистические привычки. И Ливония и Ганза1 умышленно не допускали же северные общины до равенства с собою в цивилизации, немцы издавна препятствовали русским знакомиться с европейскою техникою, немцам было выгодно держать Русь, так сказать, в черном теле. Что немцы и шведы наблюдали в старину по отношению к Новгороду и Пскову, то стали показывать теперь по отношению к Московской державе. Оттого и Густав-Ваза, как только узнал, что англичане открыли путь по Северному морю к Двине и стали привозить разные товары в Московию, испугался и писал, что обогащение России и ее возвышение будет пагубно соседям*. Об этом знали в Москве. Пограничные споры, и прежде очень частые, в то время послужили поводом к открытой вражде. Тогдашние границы между Русью и Швециею были определены еще в XIV веке. Река Сестра была пределом. Шведские пограничные жители нарушали эту границу: косили сено на русских землях, пахали там нивы и толковали, что границею должна служить не эта река Сестра, а другая — Сестрия. Эти пограничные недоразумения выразились рядом взаимных пограничных пакостей. Русские нападали на нивы и села за рекою Сестрою, а шведы на русских поселян. Шведы посадили на кол одного сына боярского, толпа шведских удальцов разорила важские погосты и напала на монастырь Св. Николая в Печенге**, и таким образом, коснулась святыни, а оскорбление святыни было уже достаточным поводом к войне между государствами. Новгородский наместник князь Димитрий Палецкий по этому поводу отправил в Стокгольм Никиту Кузьмина. Его сочли там шпионом и задержали***. За это Иван Васильевич приказал новгородскому воеводе князю Ногтеву действовать со шведами по-неприятельски. Новгородцы захватили вооруженною рукою места, принадлежавшие шведам или считаемые ими за свои. Шведы новгородцев разбили. Успех этот ободрил шведское правительство.
______________________
* Дал. III. 344, 351,360.
** У Карамзина примеч. 450 сс. на д. III в. 1. л. 1 — 56.
*** Дал. 354.
______________________
В сентябре 1555 года адмирал Яков Багге вызвался пред Густавом взять Орешек*. Из Выборга отправились шведы двумя путями: по сухопутному пошли конные и пешие, а по Неве поплыли воины на судах. Так осадили они Орешек и держали его в осаде три недели. Московским воеводою был какой-то Петр. Пока ратные люди, сидевшие в Орешке держались в осаде и отбивались от шведов, московское войско, под начальством князя Ногтева, Шереметьева и Плещеева, подошло на выручку Орешка и ударило на осаждавших, шведы дали отпор: передовой полк русский не устоял. Битва кончилась тем, что с обеих сторон пало человек по пяти или по шести**. В декабре царь снарядил большое войско под главным начальством князя Петра Михайловича Щенятева, в войске должны были находиться и новоприсоединенные астраханские татары со своим царевичем Кайбулою Ахкубековичем. Но прежде открытия действий царь велел новгородскому воеводе Димитрию Палецкому написать в Выборг грамоту на имя короля, в этой грамоте предлагалось королю: пусть он либо сам прибудет на рубеж, либо пришлет лучших людей своих и те привели бы виноватых, которые затеяли раздор, а русские бояре приведут тех русских, которые окажутся виновными в нарушении мира. Срок назначался на праздник Рождества***. Шведский король искал тогда помощи у Ливонского ордена. Но тогда в самой Ливонии происходили внутренние смуты****. На собрании городов в Вольмаре посланник короля Густава представлял, что если Ливония ему не поможет, то он должен будет уступить Москве и это отразится пагубно на Ливонии. Узнают ливонцы, что значит допустить Москве усилиться, да уже поздно будет. Ревельский синдик Клодт сильно держал тогда сторону короля. Однако дело покончилось в Ливонии для него неблагоприятно. Ниенстет***** говорит, что ему просто отказали. По известию другого современника******, ливонцы дали обещание шведскому королю помогать против москвитян, но не сдержали обещания. Шведский король, введенный в обман ливонцами, начал войну и понес потери, потому что ливонцы его обманули. Надежда на Ливонию и была причиною, что Швеция дала московскому правительству неуступчивый ответ. Выборгский наместник отписал на письмо новгородского наместника, что Багге напал на Орешек своевольно, при этом он заметил, что русские воеводы от него дрогнули. Про съезд он не упомянул ничего. Такой ответ показал русским, что шведы не думают уступать и намерены вступить в войну. Воеводы русские были вправе идти с оружием в Шведскую землю. Они пошли на Выборг. На дороге они послали отряд к городку Кинодепи, шведы сами сожгли этот городок и ушли, русские за ушедшими отправили погоню и пошли на Выборг, через какое жилое место они ни проходили, то место сожигали. Внезапно застигнутые жители разбежались, только уже под самым Выборгом, за пять верст от города, напал на русских шведский отряд, сначала, неожиданно ударивши на передовой полк, смяли было русских, но сейчас же русские оправились, сами шведы попятились и стали в оборонительное положение между скалами. Тут царевич астраханский Кайбула прижал их со своими татарами, а Иван Борисович Шереметев зашел им сзади от города Выборга и ударил на них. Шведы, стесненные с двух сторон, были разбиты и разбежались. Русские гнались за ними до самого Выборга и много наловили в плен королевских дворян. После того все русское войско стало около Выборга и начало стрелять по городу. Три дня шла стрельба, на четвертый русские услышали, что из Стокгольма отправлены против них войска. Воеводы, впору узнавши об этом, отправили навстречу шведским силам отряд. За сто верст от Выборга, при Латрецком озере русские напали на шведов врасплох, — шведы не предполагали встретить неприятеля. Русские их разбили. Победители распустили свои отряды по окрестностям: они разорили край по обеим сторонам реки Боксы. Этим, однако, русские подорвали свои силы, и те, которые продолжали стоять под Выборгом, не могли взять города. Только и могли удовольствоваться русские военачальники тем, что русские и татары, гоняясь во все стороны, ловили пленных и приводили их в лагерь. Было их такое изобилие, что мужчину продавали по гривне, а девку по пяти алтын. Успех войны измерялся вредом, какой причинит войско неприятельской земле: от этого русские хоть Выборга не взяли, а все-таки считали себя победителями, потому что много наделали пакостей в шведской земле. Иван Васильевич прислал в Новгород своего дядю, боярина Михаила Васильевича Глинского. Глинский написал шведскому королю надменное письмо, московский царь принимал тон победителя с побежденным. Последовал ответ, что король пришлет послов для переговоров, а русский царь пусть даст им на проезд опасную грамоту. Грамоту опасную послали. Прибыли шведские большие послы (архиепископ упсальский, епископ абовский и два государственных сановника)*******. При переговорах с ними бояре, говоря от имени своего царя, унижали короля Густава Они нарочно делали сравнение королевского рода с знатными людьми в Московской земле и отдавали последним преимущество********.
______________________
* Дал. 354.
** Никон, летоп. 249.
*** Если, — писал наместник, — ты, король Густав, не прибудешь и бояр своих не пришлешь, то кровь старых и молодых прольется от тебя, Густава короля, и твоих державцев, а не от нашего справедливого государя, ни как от наместников его’… (Никон, лет. 253).
**** Grefenthal. Mon. Liv. V. 116.
***** Monum. Liv. II. 42.
****** Grefenthal, ibid. V. 116.
******* Шведск. Д. Арх. иностр. дел, 1, 18, 34, 49.
******** II ‘Князь Федор Даирович и то Ибреима царя казанского внук, а князь Михаил Кисло и князь Михаил Горбатой и то суздальские князья от корени государей русских, князь Юрьи Михайлович Булгаков и то королю литовскому брат в четвертом колене, а ныне князь Михаил Васильевич Глинский и то был недавно, князя Михаила Львовича в немецких землях знали многие, а Олексей Данилович Плещеев и то известные государевы бояре родов за тридцать и более… а про государя вашего, в розсуд вам скажем, а не в укор, которого он роду и как животиною торговал и в Свейскую землю пришел, то недавно ся деяло всем ведомо…’
______________________
С утверждением единовластия возвышалось значение государя, но вместе с тем поглощенные Москвою русские и инородные земли передавали ей потомков своих прежних правителей: потерявши власть, какую имели предки, потомки тщеславились, однако, воспоминаниями о них и, сделавшись слугами Московского государства, измеряли важностью происхождения свое место в службе московскому престолу. Царь согласился оставить прежний рубеж между русскими и шведскими владениями, но свое согласие приписывал своей милости.
Ливония, страна слабая, с открытыми от Руси границами, гораздо более Швеции, имела поводов страшиться возвышения Московии. Еще в 1539 году епископ дерптский сослал неведомо куды пушечного мастера за то, что тот хотел ехать в Москву служить царю*. Подобное опасение высказалось еше резче делом Иоанна Шлитта в 1549 году, — делом, которое припомнило Ливонии московское правительство со временем. Рассказывают об этом согласно ливонские историки Геннинг и Грефенталь**. Служа у великого князя московского, этот человек, саксонец по происхождению, взялся доставить в Московию на службу разных полезных людей из Германии: художников, ремесленников и особенно знающих военное искусство. Император Карл V принял его ласково и позволил ему в Германии набирать желающих ехать в Россию. Тут была, между прочим, и задняя цель — водворить католичество в Руси, уже об отце Ивана Грозного было на Западе такое мнение, будто бы он был склонен признать папское главенство и соединиться с Западною церковью. Паспорт, данный Гансу Шлитту, выражался так: ‘Мы благословили и дозволили упомянутому Гансу Шлитту, по силе этого писания, во всей нашей империи и во всех наших наследственных княжествах, землях и волостях искать и приглашать разных лиц, как-то: докторов, магистров всех свободных искусств, литейщиков, мастеров горного дела, золотых дел мастеров, матросов, плотников, каменщиков, особенно же умеющих красиво строить церкви, копачей колодцев, бумажных мастеров и лекарей, и заключать с ними условия для поездки к великому князю русскому ни от кого невозбранно, во уважение к просьбам, обращенным к нам и к нашим предшественникам отцом нынешнего великого князя — блаженной памяти великим князем Васильем Ивановичем и нынешним великим князем. Сверх того, дозволяем это и потому, что нам подлинно известно, что как отец, бывший великий князь, желал, так и сын, настоящий великий князь, желает покориться латынской церкви. Но право это дается нами с тем, чтоб Ганс Шлитт, под видом доставки набранных людей в Московское государство, не обратился с ними в Турцию, Татарию и вообще в какую-нибудь неверную землю, дабы неверные не научились искусствам и не употребляли бы их против нас’. Гиарн*** говорит, что Шлитт от имени царя обещал войну с турками: царь даст для того субсидии на двадцать лет и употребит на военные издержки пошлины и некоторые в своем государстве доходы. Император виделся с Шлиттом в Аугсбурге и там 31 января 1548 года дал ему позволение. Шлитт собрал, по известиям ливонских историков, триста разных художников****, а по бумагам кенигсбергского архива сто двадцать три (что справедливее)***** постройщиков церквей и крепостей, оружейных мастеров, литейщиков, живописцев, ваятелей и других ремесленников да четырех богословов, о последних предполагалось, что они должны были научать великого князя и его бояр латинской вере и богослужению. С ними он прибыл в Любек. Тут, по наущению ливонцев, его задержали, а ливонские города послали к императору представление о том, как опасно допускать в Московию ученых людей. Из грамоты императора Карла V****** видно, что любечане его задержали под предлогом старого долга, сделанного им еще прежде своего предприятия, его держали в тюрьме два года, несмотря на то что сами кредиторы соглашались его отпустить, он убежал из тюрьмы, но его догнали в городе Расеборге и опять хотели посадить в тюрьму, однако на этот раз он представил за себя поруку, — его обязали явиться к суду. Император не одобрял поступка любечан и подтверждал Шлитту право свободно ехать далее, особенно в том внимании, что великий князь московский нуждается в ученых людях как для утверждения истинной веры, так и для защиты своего государства от неверных*******. Но Шлитт все-таки не достиг цели. Пришлось ему проезжать через Ливонию. Рыцари вместе с советами городов задержали его снова и отправили к императору просьбу упразднить дарованное Шлитту позволение во внимание к опасности, которая грозит всему христианству. На этот раз доводы их у императора были уважены, — последовал такого рода декрет к гермейстеру ордена: ‘Сим повелеваем твоему благочестию, невзирая ни на какие наши паспорта, не пропускать никого едущего из нашей священной империи в Москву и другие земли и нации и задерживать, всякого, кто станет туда проникать с нашими паспортами, а равным образом и Ганса Шлитта со всеми его бумагами, которые он взял от нас, о чем известить нас или, в случае отсутствия нашего, нашего любезного брата и дожидаться нашего о том решения’. Лукавое намерение москвитян распалось в прах, говорит Гиарн. По известию, сохранившемуся у Грефенталя, один из мастеров, которых вез Шлитт, мейстер Ганс, пушечный мастер, с паспортом, написанным по-немецки и по-русски, хотел после этого пробраться в Русь в 1551 году, но в городке Шваненборге посажен в тюрьму. Ему удалось бежать из тюрьмы, однако шваненборгский гауптманн Марк Грефентален дал знать по почте в пограничный городок Мариенбург тамошнему амтману Иоганну Бутлеру. Ганс схвачен за две мили до русской границы, возвращен назад в Шваненборг, и там ему отрубили голову. У него нашли теорию его искусства, которая оказалась плоха и никуда не годна.
______________________
* Акты Истор., I, 204.
** Gref. Mon. Liv. 38. Henn. Script, rer., lib. 213-214.
*** Monum. ant. Liv., I, 201.
**** Hiarn. Monum. ant., Liv. I, 203 — Gadebusch. Livl. Jahrb. 389.
***** Карамз. VIII, прим. 206.
****** В Hist. Russ. Mon. I, 135-136.
******* Illustrissima Celsitudo sua non solum doctis verum etiam omnis generis rerumque expertis hominlbus tam ad instituendam orthodoxam religionem, quam eadem adversus incredulos Scythas, Turcas, aliosque christiani nominis hostes defendendam, atque ita retinerdam opus habeat. (Hist. Russ. Monum. I, 136).
______________________
Итак, были уж причины нерасположения к Ливонии, нужен был только предлог, чтоб начать войну. Он в свое время и представился. В 1550 году было отправлено в Москву посольство от дерптского епископа. Поводом к нему было то, что пятидесятилетнее перемирие, заключенное когда-то с Московским государством гермейстером Ливонского ордена Плеттенбергом, истекло: дерптский епископ послал просить продолжения. Царь согласился продолжить перемирие на пять Лет и жаловался, что ливонцы протестанты, обращаясь неуважительно с католическими церквами, разоряли и русские церкви, находившиеся в землях ордена. Царь требовал, чтоб все разрушенные церкви были непременно восстановлены, чтобы православным людям было предоставлено свободное отправление религии, чтоб Ливонский орден не препятствовал свободному обращению Московской земли с европейскими странами по торговле и ремеслам. Сверх того заметили в Москве, что дерптское епископство исстари платило великим князьям дань во Пскове и следует продолжать этот старый обычай*.
______________________
* Grefenth., 113.
______________________
После того пять лет минуло. Епископ дерптский Иодек фон Реке, посылавший к Иоанну в 1550 году, удалился из Ливонии. Человек благоразумный и практический, он сообразил, что возраставшее Московское государство скоро накинется на Ливонию, а в Ливонии средства самозащищения становились все слабее, да слабее, и рассудил он лучше всего самому воспользоваться, чем можно и убежать от зла. Епископ родом был вестфалец, Ливония была ему чужая. Он заложил епископские имения, собрал порядочную сумму денег и ушел в свою Вестфалию. Он первый показал пример другим, увидим, что ему последуют и другие сановники в Ливонии. Один современник, вспоминая этот поступок дерптского епископа, говорит в своем сатирическом стихотворении: ‘Наши деньги пошли в Вестфалию по суху и по воде, там им было привольнее, чем дома. Там господа наши построили себе богатые дома, крытые черепицами, а прежде у них в нашей земле были дома, крытые соломою. Вестфалия обогатилась, а Ливония погибла’. На место его поступил другой такой же иноземец из монастыря Фалькенау — аббат Герман фон Везель. По известию Гиарна, это был человек ограниченный, бесхарактерный, при котором всякий из окружавших мог делать что хотел*. А между тем московский государь уже и Казань покорил, и Астрахань, и шведов проучил, только за Ливониею была очередь. Пятилетняя отсрочка оканчивалась. 6 января 1554 года на земском сейме в Вольмаре епископ и гермейстер порешили послать в Москву посольство**. Предварительно были отправлены два гонца спросит: примут ли посольство? Одним из гонцов был историк Ниенстет. ‘Мы пробыли семь недель в Москве, — говорит он, — нас прекрасно угощали и благополучно отпустили назад в Ливонию’***. За ними поехали в Москву настоящие послы. От гермейстера поехал Иоган Бокгорст да Отто Гротгузен, от дерптского епископа — Вальтер Врангель да Дидрих Кафер. Едучи по дороге к царской столице, немцы заметили, что в Московской земле что-то готовится и замыслы московской политики обращаются на Запад. На каждых четырех или пяти милях видели они недавно отстроенные ямские дворы с огромными помещениями для лошадей, еще более озадачили их целые обозы саней, тянувшихся к западной границе, на санях везли провиант, порох, свинец. Они приехали в Москву в мае 1554 года. Их приняли ласково. Царь поручил вести с ними переговоры Адашеву и дьяку Михайлову****. На этих переговорах послы предложили возобновить перемирие еще на пятьдесят лет. Москвичи именем царя своего сказали, что мир может состояться только тогда, когда царю выплатят должную дань. Послы изумились и сказали, что ни о какой дани никогда прежде не было речи. ‘Ливонская земля, — сказали им, — извечная отчина великих князей, и ливонцы должны платить дань’. ‘Ливония никогда не была покорена русскими, — сказали немцы, — дань можно брать только победителям с побежденных, а известно, что ливонцы в прежние времена вели большие войны с русскими и мир заключали, следовательно, были независимы от русских, и в прежних мирных условиях никогда не поминалось о дани*****. Тогда бояре показали им договор с Плеттенбергом и говорили: ‘По прежним нашим крестным целованиям постановлено было платить дань великому государю нашему, до сих пор государь по своему долготерпению не требовал ее, а как ни гермейстер, ни все ливонцы знать не хотят о ней, — так теперь государь не станет постановлять мира, пока вы не исполните крестного целования вашего и не выплатите дани за все годы, в которые вы ее не платили’. Послы были так поражены этой неожиданностью, что, по выражению современника, не знали, что им отвечать, и только могли сказать: ‘Мы в старых наших писаниях не находили, чтоб великому князю платилась дань, и просим, чтоб все оставалось по-прежнему, а перемирие продолжим’.
______________________
* Monum. ant., 1,205.
** Hiarn. 205.
*** Mon. Liv., II, 43.
**** Ник. лет., 215.
***** Russ., 47.
______________________
‘Чудно вы говорите, — отвечали им, — неужели вы не знаете, что ваши праотцы пришли из-за моря в Ливонию и заняли эту землю силою, и много крови за нее проливалось, и, не хотя большого кровопролития, прародители великого государя дозволили им на многие века жить в Ливонии, с тем чтоб они за то платили исправно дань? Предки ваши на своем обещании были неисправны и не делали того, что следовало, теперь же вы должны представить полную дань за прежние годы, а если не дадите охотою, то государь возьмет силою’.
Послы стали божиться, что не знают, в чем состояла эта дань.
— Так-то, — сказали им, — вы помните и соблюдаете то, что сами написали и своими печатьми запечатали! Целые сто лет и больше вы и не подумали об этом и не постарались, чтоб потомки ваши с их детьми жили спокойно! Если же вы теперь вовсе этого не знаете, то мы вам скажем, что с каждого ливонского человека каждый год надобно платить по гривне московской, или по десяти денег.
Послы потребовали, чтоб им доказали по бумагам и по актам с печатьми, действительно ли в древности была платима дань*.
______________________
* Russ., 48.
______________________
Бояре уверяли, что в бумагах и актах действительно значится, что дерптское епископство платило дань, но именно в каком размере, этого не могли ясно указать*. У послов, говорит Ниенстет**, чуть глаза изо лба не выскочили, у них не было насчет этого вопроса никакого наказа, нельзя было им просить и о сбавке количества требуемой дани, тогда значило бы, что они признают за Московским государством право получать какую-то дань. Они могли сказать только так: ‘Мы не получили никакого наказа при нашем отправлении, власти наши не поручали нам об этом переговориться с великим князем’.
______________________
* Ibid
** Monum. Liv., II, 44.
______________________
Они просили отсрочить этот вопрос, пока получат о том более определительные сведения.
Но с московской стороны не поддались на такую увертку.
— Что это? — сказали им бояре от лица царя и великого князя, — или вы считаете нас детьми, что так говорите? Вы знаете хорошо все дело и должны уверить нас, что дань будет заплачена через два года по приговору мейстера и епископа. А чтоб вы не отвечали пред ними, если они не согласятся, то великий государь пошлет своих послов с грамотами, пусть мейстер и епископ отрежут те печати, которые вы приложите к договору, а вместо них привесят свои.
Тогда послы рассудили, что таким условием они могут избавиться от ответственности пред своими, и согласились. Царь приказал новгородскому наместнику князю Димитрию Палец-кому закончить с ними договор.
Кроме вопроса о дани, возбудило тогда и другие русское правительство. Во время введения реформации в Ливонии, как упомянуто, фанатики протестантские пропагандисты, по своему обычаю, разрушая римско-католическую святыню церквей, не пощадили и православную. Таким образом, в Дерпте, Риге и Ревеле разрушены были русские церкви, содержимые для торговцев, приезжавших туда*. Это оскорбление святыни подавало русскому государю благовидный предлог вступиться за религию своего народа. Кроме того, были недоразумения между немцами и русскими торговцами из Новгорода и Пскова. Русское правительство выставило тогда на вид послам все, к чему могло придраться, и составило перемирный договор как можно выгоднее для России, и притом в таком смысле, что Ливония уже представлялась страной, зависимой до известной степени от верховной власти царя. Послы, утешая себя оговоркою, что договор будет иметь силу только тогда, когда уполномочившие их власти привесят к нему свои печати, ничему не противоречили. Относительно дани постановлено только об одном Дерпте с его волостью, что епископ в продолжение трех лет соберет дань по немецкой гривне с двора за все недоимочные годы и впредь будет платить постоянно, каждый год**, а в случае он этого не исполнит, то гермейстер, архиепископ рижский, все епископы и весь орден должны принять на себя обязанность взыскания дани и отсылки к царю. Русским гостям предоставляется свободная торговля, товары их не следовало ценить (schatzen) и брать с них пошлин, исключая пошлины с веса, таким образом, не следовало крепко сжимать воск, чтоб не уменьшить веса, русские купцы имели право нанимать фурманов под товары в Ливонии, и с них не следовало брать пошлин за проезд. Не следовало воспрещать русскому ездить по какому угодно пути и не ставить ему в вину, если он своротит с дороги, надлежало русские церкви в Ливонии восстановить, русский конец в Дерпте и земли, принадлежащие церквам, отдать гостям новгородским и псковским. Ливония обязана была пропускать в Русь и из Руси всех иностранцев, едущих по делам в Москву и на службу к московскому государю, и немецкие чиновники не должны с них брать никаких пошлин за проезд. Равномерно дозволялся немецким купцам и послам въезд в земли Новогородскую и Псковскую, в случае споров и недоразумений не следовало арестовывать и грабить произвольно торговцев: надлежало вести их на суд пред выборных с обеих сторон судей, которые имели бы свои заседания на пограничных пунктах — в Ивангороде и Нарве. По договору, ливонцы обязывались не сноситься с польским королем и литовским великим князем***. Вот это-то последнее условие уже ставило Ливонию в вассальное отношение к царю, уже подрывало ее независимость.
______________________
* ‘Habebat id temporis magnus Moscoviae dux Dorpati, Rigae et Rivaliae templum, ubi Moscoviticae gentis negotiatores diebus dominicis suo more cultum divinurn per?gare consueverant. Non tulit LutHerana factio, ut RulHenorum et Moscovitaram templum illaesum evaderet, sed in eodem fervore immo furore illud se proripiunt, et pene a fundamentis universam aedificii molem subvertunt’. (Bredenb. 7).
** ‘und wath deme lofw Key. undt grothf. Iw. Wasiliew. aller Russen syen Tinss van Dorpt, und olde achterstendige uth aller dorptiscHen beholdinge van islickem ho uede eyne duitzcHe margck, Hefft upgelecht up des Bischops sele, des schall de Bischop undersocken den Tinss ut aller siner holdinde edder wath van oldings gewesen iss, und schall dan loffw. Key. thoschicken in dem drudden iare diesses, und voruth schall de Bischop densuluigen tinss geven alle Jahr ane vortoch na dem olden und na der Crutzkussinge, und so de Bischop den Tinss nicht worde undersoken, so schall de meister tho lyfflandt Ertzbischop und ander Biss. und gantz lifflandt na dissem fredebreue und na der Crutzkussinge Densuluigen Tmss suluen undersocken. Mon. V. 510’.
***…’Tho dem koninge van palen und grothf. tho lettowen nicht thotreden mith keynerley sacke’.. 509.
______________________
Послы, согласившись, были отпущены в Новгород и там заключили подробный договор на таких точно основаниях с наместником новгородским князем Дмитрием Федоровичем Палецким, с ним участвовали и печати свои приложили псковский наместник, бояре новгородские и купеческие старосты (Алексей Дмитриевич Зырков и Иван Вурзунов).
Перемирие заключено на пятнадцать лет. Послы приложили руки и привесили печати, повторяя свою оговорку: что договор получит силу тогда, когда вместо них приложат руки и привесят печати мейстер ливонский, архиепископ рижский и епископ дерптский*.
______________________
* Mon. Liv.,V, 515.
______________________
Такой решительный тон московское правительство приняло в отношении к Ливонии именно потому, что знало, как мало способна была эта страна защищать себя. Ливонский летописец. Руссов описывает тогдашнее ливонское общество изнеженным и растленным. Правда, в глазах сурового протестанта принимает предосудительное значение вообще веселость нравов, он ставит жителям в вину то, что они были охотники до пиров, танцев и увеселений.
Но вместе с этим неразлучна была лень, которая обессиливала общество и зарождала в нем гнилость и разложение. Между высшим классом и простым народом была ничем не наполняемая бездна. Владельцы — пришельцы в Ливонской земле, немцы по происхождению, господа и поработители, поселяне-туземцы — порабощенные, забитые, бессильные и покорные дворянству, но в душе питавшие к нему закоренелую ненависть. Они не только не имели побуждения защищать своих владельцев, но всегда были готовы променять одних господ на других, когда бы явились эти другие господа с претензиею заменить над народом власть прежних немцев. В рыцарях угас уже воинственный фанатизм, гражданский смысл не заменил его — ему неоткуда было развиться, общество ливонское и в самом зародыше построено было не на гражданской почве. Всегда почти с военным сословием бывает такая судьба: как скоро воинственный дух в нем угасает, оно редко организуется само собою в гражданское, а скорее разлагается, личные эгоистические побуждения берут в нем верх над сознанием общего добра. Рыцари потеряли прежнее призвание распространять веру, уже в продолжение полутора столетий не было речи ни о войне с неверными, ни о проповеди веры посредством священного меча. Насильно поработивши крещеных ливов, эстов и латышей, рыцари и духовные власти стали себе жить-поживать привольно, роскошно, на счет трудов побежденных, получали с своих земель хорошие доходы, даровый труд облегчал им издержки. Города процветали, потому что управляли торговлею Севера и обращали в свою выгоду торговлю с русскими. Духовенство мало могло иметь гражданской привязанности к краю. Высшие духовные сановники были по большей части уроженцы Германии, приезжали на свои епископства как на временную должность и думали единственно о том, чтоб хорошо пожить и уехать назад, на родину, когда надоест им в Ливонии. Вообще и дворянин, и духовный в Ливонии, немцы по происхождению, старались жить каждый для себя в свое удовольствие. Народ был покорен: опасности внешние не угрожали им, а потому потребность взаимной защиты не соединяла там немцев. Всем легко доставались способы хорошей жизни, и мало было поводов держаться друг друга. Развращение и изнеженность нравов естественно должны были водвориться там, где рыцари земли Ливонской, по древнему обету, должны были оставаться неженатыми: при ослаблении прежнего фанатизма эта безженность должна была переродиться в разврат, за неимением жен рыцари держали любовниц, меняли их, бросали по вдохновению*.
______________________
* … ‘Yan eren Concubinen auerst ys nichts thoseggende, derm dat was under en keine schande, wenn seine Concubine eine tydtlanck by sick gehat, hebben se de beraden, unde eine ander frissche wedde thogelecht’ (Russow. 39).
______________________
Епископ или прелат свою любовницу, когда она ему надоедала, пристраивал за какого-нибудь бедняка и давал за нею в приданое мельницу или кусок земли: таких охотников находилось всегда много, сам же пастырь душ брал себе свежую. Пример дворян и пастырей, по сказанию ливонского историка, действовал заразительно и на городской класс, семейные связи считались ни во что, казалось нипочем бросить жену или передать другому, многие из горожан не стесняли себя брачными узами, а держали открыто любовниц, оставляли их, брали других, по множеству незаконных детей, терялось различие между законным и незаконным рождением. Иные не держали любовниц, а довольствовались обществом женщин веселого поведения, а таких женщин было большое изобилие (Meyerschen und Modtgeurschen). Долгий мир, не прерываемый в Ливонии с Вальтера Плеттенберга пятьдесят лет, отучил целое поколение от опасностей войны, от необходимости взаимной защиты, от важных общественных целей. Пока еще католицизм был живее, он кое-как скреплял разнообразное общество, наплывшее в чужую страну из Германии. Но проникло туда протестантство и ускорило разложение этого общества. Почва для протестантства здесь была как нельзя более приготовлена. Фанатизм, которым и создалось, и держалось безжизненное, полумонашеское общество рыцарей, царствовал здесь некогда со всеми своими уродствами. Теперь он охладел, и при прежнем недостатке духовной религиозной неразвитости, при материализме способов благочестия наступило равнодушие к религии: католичество стало для ливонца тяжелою уздою, которую сбросить он всегда был готов, как только представлялся благовидный предлог. От этого протестантство нашло себе в Ливонии много прозелитов, в городах бюргеры принимали лютеранство, монахи бросали свои монастыри и делались светскими. Дворянство, в сущности будучи еще невежественнее, менее было религиозно, чем бюргеры, хотя долее держалось наружного католичества. Погруженное в свое материальное житье-бытье, дворянство не препятствовало распространению нового учения, для каждого, в сущности, было мало дела до того, как верит его сосед. Что касается до народа, то для него было все равно, будут ли его считать католическим или каким-нибудь другим, он не имел никакого понятия о вере, которую исповедовал. Предков его крестили насильно мечом и огнем, в его народной истории предания христианства не светились чем-нибудь отрадным: его господа и пастыри довольствовались тем, что крестили его, а о научении его в истинах христианской веры не думали вовсе. Протестантство принималось в Ливонии не потому, чтоб религиозное чувство и смысл требовали обновления, а потому, что при малом значении сущности религии и при равнодушии к благочестию оно льстило материализму, в Ливонии протестантские проповедники также мало, исключая немногих, отличались сами нравственностью, подобно католическим, и держали у себя любовниц, суперинтендентов не было в этой земле, проповедники жили по своей воле, проводили время в том, что разъезжали от одного владельца к другому, из одного прихода в другой, где им устраивали пиры, пастор бражничал с гуляками, и, если не уступал другим в питье, о нем говорили: ‘Вот прекрасный проповедник’. Оставался ли простой народ в католичестве или принимал протестантство, на деле он все-таки не выходил из загрубелого состояния. Для простого народа протестантский проповедник был лучше католического только потому, что менее последнего требовал от него исполнения религиозных обязанностей. Эсты и ливы, сохраняя по преданию заветные, хотя лишенные уже религиозного значения, обычаи языческих праотцев, не имели ни к чему благочестия, да и не видели его ни у дворян, ни у горожан. Браков между ними почти не было, говорит историк*.
______________________
* Russ., 48.
______________________
Когда их укоряли за это, они говорили, что таков обычай их отцов, и притом ссылались на примеры господ и духовных. Говорили даже, что господа потакали этому и начали смотреть вообще на крестьянских детей как на незаконных, чтобы при случае распоряжаться достоянием их с соблюдением законных форм. Никто не любил ходить в церковь. В городах принявшие протестантство бюргеры не сделались охотниками слушать проповеди, особенно когда и пасторы не любили тратить время на краснословие. Единственно, чем выражалась религиозность, это были праздники, — тогда ничего не работали, ходили из двора во двор, пьянствовали и веселились. Бароны, дворяне, обеспеченные легко достающимися доходами, только в том и проводили время, что охотились, пировали да ездили от одного к другому в гости. Дворянская свадьба, крестины в дворянском доме служили предлогом огромных съездов и пиров, продолжавшихся по таким поводам несколько недель. Летом местом увеселений были ярмарки. Со дня Михайлова, осенью, когда обыкновенно ландреины давали плату своим господам за землю, наступало время съездов и пиров, тут испивалось пиво такими чашами, что в них можно было детей крестить. Опоражнивая эти чаши, один за другим гуляки хвастались тем, кто в силах всех перепить: такой молодец был героем пира. Эти осенние празднества тянулись до самого Рождества. Тут случались и драки, и убийства: без этого при пьянстве и веселость не веселость. В городах такое же разгулье. Праздники Пасхи, Пятидесятницы, Рождества Христова проводили в шумном веселии. Между Пасхою и Пятидесятницею отправлялся с шумными обрядами и танцами праздник городских гильдий: каждая гильдия выбирала на год себе в так называемые короли того, кто попадал лучше других в цель. На Троицын день праздновался веселый maygreuen. Каждое воскресенье летом по поводу стрельбы в цель собирался народ — тут пьянство, и волокитство, и драки. В ночь на Иванов день вся Ливония освещалась потешными огнями, шумное веселье охватывало и дворцы, и деревни. Зимою, на Святках, праздновалась ёлка, вокруг нее собирался народ на игры и пляски, шла шумная попойка. Так проводили время ливонцы. Ливонские женщины приобрели везде репутацию веселых, доступных, сластолюбивых. Современные любители прекрасного пола смотрели на Ливонию как на обетованную землю.
С принятием протестантства положение простого народа не только не облегчилось, но делалось нестерпимее. Роскошь, хвастовство, обжорство истощили доходы дворянства, нуждаясь в увеличении средств, оно безжалостно налегало на порабощенных поселян. Туземец привык видеть немца не иначе как с бичом в руках над своею шеею. Замотавшись, запутавшись в делах своих, немец добывал себе средства вывернуться и продолжалпрежнюю комфортную жизнь, вымогая у бедного крестьянина ударами бичей и разными муками лишнюю против прежней пропорцию хлеба, кур, меда. И в то время, когда у дворян и горожан на их празднествах разливалось бочками пиво, бедные чухны и латыши питались скудным толокном и, в случае неурожая, грызли древесную кору да корешки*.
______________________
* Bredenb., 10.
______________________
Ко всему этому, ливонские владельцы жили между собою в несогласии, и всегда такие несогласия, проявляясь своеволиями разного рода, отзывались на крестьянах отягчением их горькой участи. Надобно вообще заметить, что при веселости образа жизни, при распущенности нравов в характере ливонских немцев было много зверского, жестокого, несострадательного. Памятниками тогдашних нравов могут, между прочим, служить скелеты замурованных заживо людей, находимые во многих местах Ливонии. Так, в 1774 году в Риге, в церкви Св. Иакова, нашли внутри стены скелет мужчины в сидячем положении в шелковой одежде, в бархатной шапочке, вышитой серебром. Одежда его показывает, что это было значительное лицо, а покрой одежды XVI века. В 1775 году на Эзеле в Аренсбургском замке нашли также скелет в сидячем положении, перед ним на маленьком столике сосуд для питья и следы хлеба. Во многих старых зданиях были находимы разные замурованные скелеты в замках — гапсальском, вейсенштейнском, асском, находили в стенах скелеты не только взрослых, но и детей, в рижском замке под землею нашли целую яму с детскими костями, а под воротами Иакова, в земле, склеп, где был скелет с тяжелыми цепями на руках и на ногах*.
______________________
* Happel. Nord. Miscellan. XIX. 573-576. XXII, 506-507.
______________________
Такие черты тогдашних нравов составляли условия, неблагоприятные для защиты Ливонии в случае нападения сильного неприятеля. И неудивительно, что по вступлении русских войск в Ливонию чернь приставала к царю. В Московщине это предвидели и ловко вели дело, поймали в сети послов тем, что заставили их согласиться заключить договор, послы думали только о себе и не помышляли о последствиях для отечества и потому были довольны каким бы то ни было средством, лишь бы лично самим казаться правыми и чистыми и, возвратившись домой, иметь возможность отделаться от своих, когда на них посыпятся обвинения, а в самом деле они-то и запутали свое отечество на будущее время. Московские бояре это понимали и потому так сильно домогались, чтоб договор был заключен непременно с этими самыми послами. Если б у москвичей в этом случае не было приготовленного плана и задней мысли, то они легко могли бы заключить этот договор и после, через своих послов, которые, как они и сами говорили, все равно должны же были ехать в Ливонию ради окончательного утверждения того же договора. Но москвичи рассчитывали, что гораздо лучше будет, если московские послы явятся в Ливонии тогда, когда уже дело вполовину будет сделано в Москве, московским послам тогда будет на чем твердо упереться. Так-то ливонские послы и попали впросак.
Послов не слишком благодарили в Дерпте за такой договор. Дерптский епископ сейчас дал знать рижскому архиепископу и гермейстеру: Ливония пришла в ужас, тем более когда в договоре было сказано, что в случае если дерптский епископ не будет платить дани, то вся Ливония отвечает за это и должна принудить дерптского епископа к исполнению договора, то есть к платежу. Архиепископ рижский* к 13 января 1555 года собрал депутатов от духовных и светских властей на сейм в Лемсаль — рассуждать о таком важном деле: следует ли признать за Дерптом обязанность платить дань московскому государю или же надлежит воспротивиться этому общими силами? Не знаем, что выдумал этот сейм, но после него дело еще более запутывалось. Ливонии представлялся способ действовать взаимно со Швециею против России.
______________________
* Monum.,V, 515.
______________________
Сами ливонцы прежде побуждали Швецию. Но когда война со Швецией действительно вспыхнула, уже мы видели, как помогла Швеции Ливония, а по словам Гиарна*, гермейстер рассуждал тогда, что для Ливонии будет хорошо, если два соседних государства станут между собою воевать, таким образом, Москва забудет свои притязания и оставит Ливонию в покое. Расчет был самый неудачный и отозвался гибельно для страны, для которой гермейстер надеялся достичь выгод из ссоры соседей. Москва заключила мир со Швециею и свободно обратилась на Ливонию. В это время, к большому удовольствию Москвы, в Ливонии сталось междоусобие. Вот с чего оно зачалось. Гермейстеры всегда хотели иметь полновластие в стране как над светскими, так и над духовными сановниками. Но духовные, то есть архиепископы и епископы, старались удержаться независимыми от ордена, от этого в истории Ливонии были нередки столкновения светских властей с духовными, особенно у гермейстера с рижским архиепископом. Держать в подчинении последнего гермейстеру было тем труднее, когда сам архиепископ или был по происхождению сыном какого-нибудь владетельного дома, или пользовался сильным внешним покровительством**. Еще в 1530 году архиепископ Томас Шоннинг (сам сын местного бургомистра) назначил своим коадъютором маркграфа бранденбургского Вильгельма. От этого начались длинные распри и недоразумения. По смерти Томаса в 1539 году Вильгельм вступил в полное управление архиепископством. Водворение реформации усилило недоразумения и несогласия ордена с архиепископом. Вильгельм не отличался фанатизмом и с терпимостью сносил распространение реформации, он требовал единственно, чтоб отступившие к лютеранству имения не выходили из-под его светской зависимости. По связям и родству Вильгельм был слишком силен для того, чтоб гермейстер мог тогда быть первым в Ливонии. Что касается до взгляда дворян и горожан на этот вопрос, то с распространением реформации вообще и у тех и у других развивалось стремление, чтоб и духовные сановники, и сам гермейстер были сколько возможно менее значительны. В 1546 году на Вольмарском сейме постановлено***, чтоб архиепископы, епископы и гермейстеры отнюдь не назначали себе коадъюторов из германских владетелей, и если бы кто впоследствии поступил вопреки этому постановлению, то капитулы, рыцари, города и все подчиненные обязаны не оказывать тому повиновения и подавать помощь против него. Сам Вильгельм подписал это постановление, потому что был в стесненных обстоятельствах, в явном раздоре с городом Ригою. Но после, когда уже со стороны Московского государства были заявленыпритязания, грозившие войною, тот же архиепископ убедил капитул пригласить коадъютором Христиана, принца мекленбургского, с тем чтоб он был ему преемником в архиепископском сане. Этот поступок, противный постановлению Вольмарского сейма 1546 года, оправдывался тем благовидным предлогом, что тогда Ливонии угрожала опасность от Московии и в таком положении необходимо иметь сильную поддержку, а следовательно, поставить на архиепископское достоинство лицо с важными связями будет полезно для общей защиты. Гермейстер собрал земский сейм в Вендене, объявил поступок архиепископа противозаконным и послал своего новопоставленного командора динабургского Готгардта Кетлера в Германию набирать войска для войны с архиепископом. Поднялось междоусобие. Ландмаршал Яспер фон-Минстер, раздражившись тем, что не его, а командора феллинского Вильгельма Фирстемберга сделали коадъютором гермейстера, пристал к архиепископу****. Город Рига, город Дерпт, дерптский епископ и некоторые духовные власти держались стороны ордена. Под Кокенгузеном архиепископ и его нареченный коадъютор Христиан были взяты в плен, гермейстер посадил их в замок, но за них заступился польский король. Вильгельм был племянник Сигизмунда-Августа, да притом в Ливонии тогда убили польского гонца Лонского*****. Было, таким образом, два предлога ко вступлению польских и литовских войск в Ливонию.
______________________
* Monum. Liv., I, 206.
** Monum. Liv., V, VII.
*** Grefenth.,Mon.,V, 115.
**** Гиарн, Mon. Liv. I. 206.
***** Henn. Script, rer. Liv. II, 211-220.
______________________
В таком запутанном положении находились дела Ливонии, когда в Дерпт прибыл в июне 1556 года московский посланец Келарь Терпигорев, человек упрямый и хитрый (ein troziger verwogener Mann)*. Московское правительство часто выбирало людей для поручений, применяясь к их характеру. Здесь, кажется, оно поступило именно так. По обыкновению, посол привозил подарки. Келарь Терпигорев вез дерптскому епископу очень странные подарки: было у него три вещи — шелковая епанча, две гончих собаки да узорами вышитое сукно. Как будто бы этими подарками хотели сказать: как хотите, так и смекайте! ‘И на разные способы толковали об этих подарках ливонцы’, — говорит современник**.
______________________
* Russ., 48.
** Russ., 49.
______________________
Посла поместили в доме какого-то Андрея Ваттермана, на рынке. На другой день позвали его на аудиенцию в замок: там уже епископ собрал ландратов (земских чиновников) и комиссию из епископского и городского советов*. Тут же сидели писаря.
______________________
* Ibid. Nyenst., 45.
______________________
Посол сказал:
‘Царь и великий князь всея Русии Иван Васильевич приказал спросить о здоровье епископа и гермейстера. Присылали вы к нам в Москву послов ваших к царю и великому князю всея Русии и просили продолжить мир, и государь, царь и великий князь их пожаловал, мир им дал, а они поднесли государю за своею печатью грамоту, которую государь им приказал написать с тем, что после епископ и гермейстер печать послов отрежут, а привесят свои печати — епископскую и гермейстерскую. Приказал мне государь недолго здесь оставаться’.
Епископ поблагодарил его, изъявил свое удовольствие о царском здоровье и отпустил посла в его помещение. Посол, чтобы поторопить немцев к решению, повторил еще: ‘Если мне скоро не будет ответа, то я уеду без вашего ответа, ждать не стану’.
Начались толки в совете. Многие увидали, что послы поступили опрометчиво и тем завязали узелок Ливонии.
‘Господа! — сказал один из членов совета, Якоб Краббе, — если мы привесим свои печати к этому договору и обяжемся платить дань, то пойдем в неволю с нашими женами и детьми либо землю нашу разорят и выжгут’*.
______________________
* Nyenst., 46.
______________________
На многих навела уныние эта речь. Дерптский бюргермейстер Генк сказал: ‘По моему мнению, тут и толковать не о чем, что постановили и припечатали, то и должны мы исполнять, а иначе московитяне силой нас заставят исполнить’*.
______________________
* Russ., 49.
______________________
Но тогда канцлер епископа Юрген Гольцшир встал с места и сказал:
‘Господин бюргермейстер! Вы можете лучше рассуждать о льне и козлиных шкурах, чем о таких предметах. Московский государь — тиран и может с нашей землею такую штуку пошутить и такой вред ей нанести, что мы теперь и предвидеть всего не в силах. Я думаю, мы должны привесить свои печати и обязаться платить дань, но на самом деле не будем платить ее никогда.
Московский царь — мужик и не поймет, как мы внесем дело в имперскую камеру, все, что здесь постановится, там уничтожится*. Позовем опять московского посла, прикажем оратору прочесть вслух нашу протестацию, а потом прикажем написать ее в том смысле, что мы без согласия римского императора не вправе обязаться платежем дани, и поэтому оратор протестует во имя его императорского величества, как верховного ленного государя Ливонской страны, против такой невыносимой, насильно вымогаемой на нас дани. Затем внесем наш протест к его величеству римскому императору. А меж тем, насколько это в нашей власти, мы согласимся приложить наши печати к грамоте и отдадим ее московскому послу’.
______________________
* Russ., 49.
______________________
Совет показался удачным, потому что был хитер. Немедленно же послали с почтою к императору просьбу отправить к московскому царю посольство и отвратить грозящее Ливонской земле зло.
Терпигорева снова призвали и отдали ему договорную грамоту с новыми печатями, приложенными вместо посольских. Вслед за тем оратор прочел пред ним свою протестацию, а писаря стали ее записывать.
— Что это один говорит и что это другие записывают? — спросил Терпигорев толмача.
Толмач объяснил ему:
— А какое дело моему государю до императора? — сказал Терпигорев сердито. — Дали мне грамоту — довольно, не станете государю дани платить — сам соберет*.
______________________
* Nyenst., 49.
______________________
Кладя в карман грамоту, Терпигорев с насмешкою сказал: ‘Этого маленького ребенка надобно кормить калачом и поить молоком, вырастет, заговорит — много добра принесет нашему царю! Смотрите, — прибавил он, обращаясь к бюргермейстеру (Иоганну Дорстельману), — припасайте, дерптские советники, денег, а то ребенок как вырастет, так денег потребует!’
Этот насмешливый тон раздражил было советников. ‘Мы, — говорили некоторые, — припечатали Ливонию московскому царю! Лучше сто талеров потратить на войну с московитянами, чем один талер дани заплатить!’
Но Юрген Гольцшир успокаивал их:
— Только дело дойдет до императорской камеры — император поставит московитян в границы!*
______________________
* Russ., 49.
______________________
Терпигорев, пришедши на свою квартиру, провожаемый немецкими гоф-юнкерами, еще раз сострил к досаде немцев. Отдавая своему подьячему или слуге грамоту, он сказал:
— Смотри ж ты у меня, береги этого теленка, чтоб он вырос велик и разжирел*.
______________________
* Nyenst., 46.
______________________
Московитяне в глазах немцев завернули своего теленка в шелковую ткань и уложили в обитый сукном ящик.
Немцы угощали посла почтительно и щедро: давали ему и рыбу, и дичину, и яйца, и коренья, и вином поили, и присылали к нему двух своих для беседы. Терпигорев казался доволен и благодарил за хлеб-соль. Но после обеда пожелал он еще раз поговорить об одном деле в совете. Ему назначили новую аудиенцию на другой день. Он явился на эту аудиенцию в назначенное время. Прежде чем стали толковать с ним о деле, угостили его лакомствами в особой комнате, а потом уже пригласили в ревентер — залу совета. Терпигорев вошел туда не один, но с каким-то русским.
‘В вашей земле, на псковской дороге, — стал он говорить, — у этого человека убили брата, притом у него, как он сказывает, отняли столько сот талеров. Он уже епископу жаловался, а по крестному целованию меж нами, если в Руси или в Ливонии кто будет убит разбойниками, то вся околица того места, где убийство станется, либо заплатит ближним убитого столько, сколько стоят пограбленные животы, либо убийцу выдаст. Вот уже долго он просит у епископа управы и не получает ее, пошлите же ваших людей с ним вместе к епископу, пусть епископ велит выдать ему деньги, а я скажу государю, что вы, совет дерптский и все ваши люди, поступаете во всем по праву — по крестному целованию’.
Совет послал одного господина к епископу вместе с русским истцом. Посланные возвратились и принесли известие, что епископ желает пособить русскому, но люди той околицы, где случилось убийство, живут за много миль от Дерпта, нужно будет этих людей выписать сюда, а на это время надобно будет подождать.
Терпигорев обратился тогда к совету с такою просьбою:
— Ждать мне долго нельзя. Пусть совет будет так добр, отдаст теперь же деньги русскому истцу, а с тех получит, кто платить обязан.
— У нас нет в наличности столько денег, — отвечали советники.
— Если бы вы, — сказал посол, — хотели оказать русскому человеку это добро, то могли бы это сделать, мне известно, что у вас под ратушей стоят двенадцать бочек золота.
Некоторые засмеялись. Иоганн Дорстельман, бюргермейстер, сказал:
— Может быть, там и есть деньги, да ключей нет у нас: одни у города Риги, другие у города Ревеля: без их воли нельзя притронуться к этому золоту.
Терпигорев не стал более настаивать и сказал:
— Ну, так напоминайте же епископу, чтоб из ваших грамот и печатей вышло вам добро а это будет тогда, когда вы дань заплатите, иначе станется вам несчастие великое!
С этими словами он простился и уехал*.
______________________
* Nyenst., 48.
______________________
Через год следовало платить, ибо два года со времени заключения договора послами в Новгороде уже истекли. На следующий, 1557 год орден показал свое бессилие перед польским королем. Когда, отмщая за своего гонца и требуя освобождения рижского архиепископа и его коадъютора, Сигизмунд-Август объявил войну, Ливонию пришли защищать чужеземные войска, а сами ливонцы до того отвыкли от военного быта, что смотрели как на редкость на пришедшее к ним войско в вооружении и удивлялись непривычному для них барабанному бою*.
______________________
* Russow, 50.
______________________
Скоро увидел орден, что нет возможности бороться с Сигизмундом-Августом, и уступил ему, задержанные духовные были выпущены. Христиан признан коадъютором, гермейстер явился в Вильно принести покорность королю*. Эти события подавали русским надежду, что дела в Ливонии пойдут для них как нельзя лучше, а для ордена как нельзя хуже. Но зато после примирения с Сигизмундом-Августом гермейстер заключил или, лучше сказать, возобновил старинный союз с Польшею и Литвой: обе стороны обязывались действовать взаимно в случае нападения общего их прирожденного врага — московского государя**.
______________________
* Russow. 50. Henning, 220.
** Mon., V, 220.
______________________
Это было новое раздражение Москвы и новый предлог ей прицепиться к Ливонии.
Дерптский епископ и совет перерывали старые свои книги и акты, чтоб отыскать в них, какую это дань требует московский царь. Они нашли только, что действительно в древние времена те ливонские жители, что проживали на черте, пограничной со Псковскою землею, пользовались правом ставить в лесу на Псковской земле борти, за это они должны были платить Пскову что-то такое. Да сверх того отыскали еще в старых бумагах, что когда-то, в древности, город Дерпт давал в церковь Живоначальной Троицы во Псков каждогодний дар, и все-таки не могли решить, что это было такое: платилось ли это за пользование тем, что принадлежало как собственность Св. Троице, или же то было не более как благочестивое приношение, от частого повторения ставшее обычаем. Во всяком случае, в дерптских архивах более ничего другого не оказалось вроде дани, а то, что там нашли, не казалось им такого рода данью, какой требовал царь*.
______________________
* Russ., 52.
______________________
И вот в марте 1557 года отправили в Москву послов Гергардта Флемминга, Валентина Мельхиора и Генриха Винтера* (по русским летописям, Валентина, да Мелхел, да писаря Гануса) просить, чтоб царь сложил дань по гривне с человека. Но в Москве казалось уже несвоевременным вдаваться в археологические изыскания о дани, там сочли достаточным довольствоваться одним последним договором. Он сам по себе составлял уже неоспоримый документ, дань должна быть платима по силе этого договора, все равно, справедливо или несправедливо попала она в этот договор. Те же доверенные, которые переговаривались и прежде, окольничий Алексей Адашев и дьяк Михайлов, сказали послам: ‘По перемирным грамотам и по нашему челобитью государь на вас дань положил, и послы ваши крест целовали, и бискуп юрьевский крест целовал пред послом наместника новгородского Келарем Терпигоревым — платить дань по гривне с человека опричь церковных людей! Как же вы теперь просите сложить дань? Третий год исходит, а вы не исправились в своем целовании, так знайте же, что государь сам будет собирать дань на мейстере и на всей Ливонской земле’**.
______________________
* Bredenb., 5.
** Летоп. Львов. V, 168.
______________________
И послы уехали обратно, они не удостоились даже быть у государя. Бреденбах* говорит, будто бы тогда царь пригласил их и через переводчика укорял в том, что они заслужили гнев Божий за то, что оставили прежнее благочестие, разоряли церкви и изгоняли священнослужителей.
______________________
* De bello.liv., 17.
______________________
Вслед за тем московское правительство запретило ездить в Ливонскую землю русским торговцам, позволило, однако, приезжать в Русскую землю немцам, вероятно потому, что трудно было различить, кто был из Ливонии, кто из других стран Германии, а русское правительство не хотело ссориться с другими иноземцами.
В ноябре вслед за тем последовало грозное объявление войны. Царь обращался в своей грамоте к гермейстеру, к рижскому архиепископу, к дерптскому епископу и ко всей Ливонии, припомнил прежние условия договора, обязательство платить дань, не сноситься с поляками, возобновить русские церкви, ссылался на крестное целование, на утверждение договора пред Терпигоревым, на неоднократные увещания, которые им делались из милосердия, ради пощады крови христианской, в заключение говорилось в грамоте: ‘И так как вы божественный закон и всякую истину оставили, не помышляете о крестном целовании и презираете нашу милость и милосердие, то мы рассудили, при помощи Божией, ради нашей правды и вашей неправды, оказанной к великому Кресту, мстить вам и наказать вас за ваши беззакония. И если, по воле Божией, с обеих сторон кровь прольется, то не по нашей вине, а по вашей неправде то станется. Мы, христианский государь, не радуемся о пролитии невинной крови — ни христианской, ни неверной. Познайте вашу неправду. Мы извещаем вас о нашей великой и могущественной силе сею грамотою нашею, которою объявляем вам войну’*.
______________________
* Bredenb., Hist. Ruth, script. 1.6. Russ. Script, rer. liv. 52.
______________________
Грамота эта прислана в Ливонию в ноябре 1557 года. Она там наделала суматохи, страху. Гермейстер собрал сейм в Вендене. Ясно было, что никакие увертки не помогут. Надобно платить дань*. Выбрали двух послов (по Руссову, дворянина дерптского округа Клауза Франке и Элерта Крузе**, по Фабрицию — Иоанна Таубе и Элегарда Краузе***, по русским летописям — от гермейстера Клатус да Томос да Мельхер, а от бискупа юрьевского Елерт да Христофор да Влас Века****). Эти послы прибыли в начале зимы в Москву. Алексей Адашев и дьяк Михайлов, как и прежде, были назначены в ответ к ливонским послам.
______________________
* Fabric. Script, rer. liv., 2, 467.
** Russ., 52.
*** Script, rer. liv., 2, 467.
**** Никонов., 264. Львов., V, 190.
______________________
Послы изъявили готовность платить дань, но хлопотали: нельзя ли вместо поголовной дани брать определенными суммами. Бояре уступили в последнем и договорились с ними на том, чтоб не брать поголовной дани, как постановлено в договоре, а заплатить за прежние недоимки и за настоящий трехлетний долг валовую сумму, по русским летописям — сорок пять тысяч* талеров, а по Руссову** — сорок тысяч. Впредь епископство дерптское обязывалось каждый год выплачивать по 1000 венгерских золотых беспереводно. Но, когда царь потребовал от них денег, они сказали, что у них их нет. ‘Так вы только хотите изволочить дело, — так говорили русские, обличая их***. — Что же, вы нас дураками считаете, что ли. Ступайте ж себе домой, а царь сам пойдет собирать дань****’.
______________________
* * ‘За прошлые залоги и за нынешний подъем полпятадесят ефимков, а московская осмнадцать тысяч рублев’. Никоновск., 294. Львовск., 191.
** Russow, 52.
*** Никоновск., 294.
**** Russow, 52.
______________________
Русские купцы имели свои выгоды от торговли с Ливонией, им не хотелось войны, и они предложили дать ливонским послам взаймы требуемую царем сумму, но царь запретил своим подданным давать деньги ливонским послам* под смертною казнью. Послы соглашались остаться сами в Москве заложниками до тех пор, пока будут присланы из Ливонии деньги. Московское правительство не позволило и этого**: Москве было приятно, что Ливония оказалась несостоятельною, представлялась возможность не только взять с нее значительную сумму денег, но и самую страну покорить. Послы поневоле должны были ехать с печальным известием, что вслед за ними пойдут ратные люди московского государя разорять Ливонию. Фабриций прибавляет, что на прощанье им подали за обедом пустые блюда, — за то, что они приехали с пустыми руками***.
______________________
* Hiarn, Monum. Liv. I, 212.
** Russow, 52.
*** Fabric, 467.
______________________
Часто пред великими несчастиями записываются в летописях таинственные явления и предзнаменования. И в Ливонии пред нашествием московской рати было подобное. За год пред тем показалась на северном небе огромная комета с длинным хвостом. Бог показывал этим будущую свою кару, говорит летописец, следуя верованию века*. Явился в Ливонию странный человек, назывался он Юрген. Откуда он был, никто не мог допроситься у него. Знали только, что появился он из Верхней Германии и пришел в Ливонию через Пруссию и Польшу. В жестокий мороз ходил он бос, без штанов, в одной блузе, по плечам у него скатывались длинные волосы. Его босые ноги сохраняли странную теплоту: снег таял у него под подошвами. Он не принимал ни платья, ни обуви, когда добрые люди давали ему, не брал он также даром ни пищи, ни какой бы то ни было подачки, но охотно соглашался работать и получать пищу за свою работу, работал он так, что в один день мог сделать то, чего другой не сделает в четыре дня. Поселяне смотрели на него как на чудо. Во время работы он останавливался, целый час лежал, припавши к земле, и молился, чтобы с новою силою приниматься за работу. Он ходил в церковь, а когда к нему обращались священники, то называл их лицемерами. ‘Зачем ты ходишь по Ливонии? — спрашивали его’. ‘Меня Бог послал возвестить ливонцам наказание за их подлость, роскошь и праздность’, — отвечал он. Перед нашествием московитян он исчез без вести**.
______________________
* Nyenst., Monum. Liv. II, 48.
** Russow, 51.
______________________
22 января войско великорусское вторглось в Ливонию и пошло гулять по ней по разным направлениям. Начальником войска был Шиг-Алей, бывший царь казанский. Все войско состояло более из татар и черкесов*, чем из природных русских. Отпора не давали ливонцы. Русские делали какой хотели вред безоружным и беззащитным жителям, прошли на полтораста верст в длину параллельно с литовским рубежом и в ширину на сто верст разными отрядами. Укрепленных мест не трогали, а нападали на малые посады, сожигали их, жителей одних убивали, других в плен брали. Прогулявшись по Ливонии**, отряды соединились с главным войском, которое под начальством Шиг-Алея шло к Дерпту. Они взяли без затруднений город Костер (на восток от Дерпта — Koster). Там не нашли ни одного человека: все разбежалось. Отсюда они подошли к Дерпту. Из Дерпта выслали было против них отряд человек в пятьсот, но этот отряд был разбит наголову. Простояв три дня у Дерпта, русские опять разошлись отрядами: одни пошли к югу по рижской, другие — по колыванской (ревельской) дороге. Сам Шиг-Алей пошел за реку Омовжу, к морю. Из Раковора (Везенберга) и Муки (Фалькенау) вышли было ливонские отряды и были разбиты. Русские пожгли посады городов Муки (Фалькенау), Лаиса, Аспилуса (Эйсикул), Поркела (Пиркельн). Сам Шиг-Алей, идя по направлению к морю, потом поворотил вправо к Ругодиву (Нарва). Окрестности Ругодива были уже выжжены и опустошены князем Шестуновым,который выходил из Иван города. Потери в этих русских отрядах были чрезвычайно малы***. Другие отряды воротились к Нейгаузену и вошли во Псковскую область****. Более всех была опустошена Дерптская провинция: это значило, что за неисправность в платеже дани государь послал своих людей собирать с нее дань. Ратные люди сожигали села, деревни и посады дотла, истребляли хлеб в скирдах и амбарах, загоняли скот в загоны и там его сожигали, малых детей, моложе десяти лет, прокалывали копьями и втыкали на плетни, не щадили и тех, которые были старее двадцати лет, терзали их страшными муками, например: связавши, насыпали им на бока порох и зажигали его, других обмазывали горячею смолой и зажигали, беременным женщинам вырезывали утробы и вытаскивали из них младенцев, красивых женщин насиловали, иных из них после того уводили с собою и продавали друг другу, других замучивали затейливыми способами, как, например, обрезывали им сосцы, привешивали к деревьям и расстреливали стрелами, у детей вырывали сердца, вешали на деревья и стреляли в них из лука. В плен брали обыкновенно только юношей и девиц, от десяти до двенадцати лет от роду.
______________________
* ‘И отпустили наперед себе воеводу князя Василия Ивановича Борбошина, да князя Юрья Петровича Репнина, да Данила Федоровича Адашева, да с ними же отпустили татары Уразлы князя Канборова, да Епара мурзу Ибачева, да Кепичь мурзу Салнаглычова, да с ними же головы с детьми боярскими, и головы с казанскими татары и новокрещеныи, и черкас пятигорских, княжь Ивановых и княжь Васильевых людей черкасских князей, и стрелцов и Козаков… и татар, и черкас, и мордву’. Никон, лет. VII, 297, 298.
** … ‘Воевали девять ден, а пришли на сидячие люди, а у Нового городка (Нейгаузен), и Керекепи (Киремпе) и у городка Ялыста (Мариенбург allucksnessbans), да у городка у Курслова, да у Бабяя-городка (Ульцен Вибина), посады пожгли и людей побили многих, и полону бесчисленно множество поимали’. Никон, лет., 297.
*** ‘Дал Бог, везде немцев побивали, а государевых людей побили под Курсловым в воротех Ивана Ивановича Клепика Шеина, да в загонех и в иных местех пяти сынов боярских, да стрелцов десяти человек, да трех татаринов, да боярских человек с пятнадцать, а иные люди дал Бог все здоровы, а немецкую землю повоевали и выжгли, и людей побили во многих местах, полону и богатства множество поимали’. Никон., VII, 299.
**** Debelloliv. 18.
______________________
Все такие злодеяния делались только над жителями немецкого происхождения. Испуганные толпы бежали в укрепленные города. В Дерпте набилось их так много, что нечего было им есть, негде было поместиться. Толпы скрывались в городских рвах. Зимняя стужа была в тот год чрезвычайная Многие без пристанища замерзали, многие погибли от голода. В это время московские ратные люди подошли к Дерпту и, увидевши, что во рвах скрывается народ, бросились было на него и стали убивать. Жители, запершись в замке, не смели подать помощи несчастным, а только стреляли по московским воинам со стен. После трех дней, как сказано выше, русские ушли. Неотрадна была судьба тех, которые уцелели в этой бойне и могли выползти изо рва живьем: они узнали, что сожжены их дома в близких деревнях, откуда они приехали в Дерпт, хлеб, скот, все имущество истреблено, ни пристанища от стужи, ни куска хлеба, и пришлось им погибать мукою, более продолжительною, чем от московского оружия*. Руссов рассказывает при этом, что во время нашествия московских людей множество рыцарей собралось в Ревеле к одному барону на свадьбу. Этот барон хвастался, что он сделает гостям такой праздник, что дети будут вспоминать о нем. ‘Но вышло, — замечает летописец, — что настало вместо праздника такое горе, о котором дети наших детей будут вспоминать с ужасом’.
______________________
* De bello Livon. 18. Thom. Hiarn Monum. Liv. I, 212. Russow, Script, rerliv. I, 53. Nyest. Monum. Ant. Liv. II, 48.
______________________
Ни гермейстер, ни епископ не выходили на войну. Ливония была безотпорна, в течение сорока дней могли в ней безнаказанно свирепствовать московские люди с полным презрением к немцам. Курбский, бывший тогда в сторожевом полку в войске, говорит: ‘Мы воевали целый месяц и нигде не пришлось нам биться. Вошли мы в их землю от Пскова, воевали вдоль миль на сорок по Ливонской земле и вышли здоровы из их земли в Иван-город и принесли с собою много корыстей’*.
______________________
* Вот как рассуждает Курбский о нравственных причинах, доведших ливонское общество до таких бед: ‘Понеже там земля зело богатая и жители в ней быша так горды зело, иже и веры христианские отступили, и обычаев, и дел добрых праотцев своих поудалились и ринулись все к широкому и пространному пути, сиречь к пьянству многому и невоздержанию, и ко долгому спанью, и ленивству, к неправдам и кровопролитию междоусобному, яко есть обычай презлых ради догматов, таковым и делам последовати. И сих ради мню, и не попустил им Бог быти в покою и, в долготу дней владети отчизнами своими’. Курбский, I, 69.
______________________
Шиг-Алей, воротившись из Ливонии, получил приказание приостановить военные действия и послал к дерптскому епископу написанное к ливонцам воззвание. Оно было сочинено в таком смысле: ‘Вы, ливонцы, не исполняли обета своего и долга перед государем, царем всея Руси, и за то государь царь всея Руси послал на вас рать свою. Случилась было война и кровопролитие. Вы, ливонцы, сами своею неправдою навели это горе на свою землю. Вы ничего не сделаете против царской силы. Итак, если хотите, чтоб ваша земля не была в разорении, советую вам, посылайте скорее посольство с обещанными деньгами к государю, поклонитесь ему и просите у него милости, а я, со всеми воеводами, князьями, стану просить государя, чтобы он не велел проливать в Ливонии человеческой крови’*.
______________________
* Russow, 53.
______________________
Уже ливонцы и без того были готовы откупиться деньгами от беды, они испытали, что увертками нельзя отделаться от московского государя, и заступничество императора, на которого иные так было рассчитывали, не заслонило их от московской и татарской рати.
По получении письма Шиг-Алея епископ снесся с гермейстером, и в Вендене в Великий пост собрался чрезвычайный сейм. Сначала бароны разногласили и спорили. Одни говорили: ‘Соберем войско и после Пасхи, как откроется весна, пойдем опустошать Московскую землю, отомстим за пролитие нашей невинной крови. Наши отцы обращали в бегство этих варваров, и теперь они не так сильны, чтоб нельзя было их победить и одолеть’.
Но другие говорили: ‘Если мы будем воевать, то война повлечет нас к издержкам и тратам: враг силен, купленный несправедливый мир лучше справедливой войны. Лучше соберем талеров тысяч шестьдесят и пошлем царю, это еще не такая потеря, чтоб не могла вознаградиться во время мира и тишины’.
Тогда на небе страшно блистала комета, наводила она страх своею продолговатою метлою и зловещими мертвящими лучами. Мнение в пользу мира одержало верх*.
______________________
* Bredenb., 19.
______________________
Но денег достать было не так легко. Орден недавно потратился в междоусобной войне с архиепископом, а потом в войне с поляками. Архиепископ не мог собрать доходов со своих имений. Казна дерптского епископа была подорвана его предшественником, который не только увез с собой то, что было в наличности, но еще заложил епископские имения. Города взялись тогда выручать Ливонию из беды*. Ревель, Рига и Дерпт сделали складчину и собрали, по известию Руссова, 40 000 талеров**, а по известию Ниенстета — 60 000. Последнее сказание должно быть вероятнее, потому что Ниенстет был при этом действующим лицом. ‘Город Дерпт дал 10000 — я сам считал эти деньги, — говорит Ниенстет, — таким образом, было тогда по записке вложено всего-навсе 60 000 талеров: я сам находился при этом, а мой тесть, бургомистр Дитмар Майер, дал от себя 500 талеров’***.