В. Г. Короленко
Литературный фондъ.
(1859—1909 г.)
Литературный фонд, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1909
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.
Томъ пятый
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
8 ноября 1909 г. ‘Литературный фондъ’ праздновалъ свой полувковой юбилей.
Пять десятилтій — это въ условіяхъ русской жизни срокъ для общественнаго учрежденія очень долгій, для учрежденія же, связаннаго съ литературой, — тмъ боле. У насъ теперь много говорятъ о ‘неприкосновенности личности’. Правда, только говорятъ. Кажется, стоило бы хоть ‘только поговорить’ о неприкосновенности общественныхъ учрежденій. Каждое общественное начинаніе у насъ на Руси рождается съ зародышемъ смертельной болзни. Въ каждомъ устав, подлежащемъ утвержденію, непремнно присутствуетъ статья: общество можетъ быть закрыто (безъ суда и разслдованія, въ порядк административнаго усмотрнія) губернаторомъ или градоначальникомъ, или министромъ, а то иной разъ и просто-на-просто любымъ полиціймейстеромъ. Да, въ сущности, пожалуй, и всегда судьба каждаго общественнаго начинанія зависитъ отъ господина полиціймейстера, докладывающаго по начальству. Безъ всхъ этихъ обывательскихъ затй полиціи много спокойне… А закрыть такъ легко.
Мудрено ли, что у насъ нтъ сколько-нибудь устоявшихся, прочныхъ, хотя бы даже и совершенно нейтральныхъ въ политическомъ смысл культурныхъ учрежденій. Сколько у нихъ шансовъ для скоропостижной смерти отъ ‘неизвстныхъ’ или малоизвстныхъ причинъ. Стоитъ одинъ разъ избрать составъ правленія, скажемъ, — нсколько неосторожный… Правленіе сдлало, допустимъ, дйствительно нетактичный шагъ и — кончено: общества нтъ. Подобно сарацину въ одной старой баллад, оно, подъ бурнымъ натискомъ какого-нибудь ретиваго административнаго рыцаря, теряетъ свою голову ране, чмъ успваетъ это замтить. Правленіе не успваетъ даже собрать общаго собранія для обсужденія своихъ дйствій, какъ ужъ собирать приходится разв для похоронъ. Это одна возможность (и при томъ самая рдкая): дйствительная ошибка одного изъ многихъ смняющихся правленій. Но вдь есть и другія, гораздо боле распространенныя. Кром неудачнаго состава выборныхъ правленій, можетъ вдь случиться и неудачный составъ мстной администраціи. Такъ часто встрчаются слишкомъ ретивые, склонные къ превышенію власти, а то, — скажемъ по человчеству, — и просто неумные губернаторы. Почудится такому господину ‘что-нибудь этакое подозрительное’ или не понравится личный составъ общества… Есть параграфъ, дающій ему власть пресчь предвидимую опасность. Онъ съ легкимъ сердцемъ и прескаетъ. Даромъ, что его предшественникъ не только не считалъ данное общество вредоноснымъ, но даже поощрялъ его ‘полезную дятельность’. Можетъ быть и замститель тоже только пожметъ плечами, узнавъ о дйствительныхъ мотивахъ закрытія. Но… нельзя же колебать престижъ власти, отмняя ‘законное распоряженіе’ уважаемаго предшественника. И вотъ просвтительнаго, благотворительнаго или иного частнаго начинанія какъ не бывало…
Да, пятьдесятъ лтъ существованія для учрежденія частнаго почина, да еще обслуживающаго нужды русской печати — событіе, несомннно, очень рдкое, можно даже сказать, единственное въ своемъ род. Не мудрено, что торжественное общее собраніе, посвященное этому юбилею, въ Александровскомъ зал городской думы привлекло сочувственное вниманіе и общества, и печати. На эстрад публика видла, между прочимъ, М. М. Стасюлевича, живого свидтеля перваго общаго собранія Литературнаго фонда, происходившаго ровно 50 лтъ назадъ. Его встртили теплымъ привтомъ, на него смотрли съ сочувственнымъ интересомъ, какъ на живую связь между нашимъ временемъ и литературой 40-хъ и 50-хъ годовъ… Но долголтіе самаго фонда гораздо боле замчательно. Пятьдесятъ лтъ! И только одинъ разъ фондъ опасно хворалъ и былъ близокъ къ закрытію…
Исторія юбиляра обстоятельно изложена въ интересномъ ‘Очерк дятельности Литературнаго фонда за 50 лтъ’, составленномъ А. А. Корниловымъ. Характерно, что прототипомъ для нашего фонда послужилъ англійскій ‘Literary fund’, а иниціаторомъ явился англоманъ А. B. Дружининъ. И составитель историческаго очерка, который я цитирую, и С. А. Венгеровъ, давшій въ собраніи яркую характеристику Дружинина, отмчаютъ, что онъ былъ несомннный ‘консерваторъ’, но консерваторъ во вкус англійскаго тори, т. е. приверженецъ правового порядка и парламентарій. А русскій парламентарій въ николаевское время, это, конечно, консерваторъ боле чмъ сомнительный. Къ Дружинину примкнули: И. С. Тургеневъ, К. Д. Кавелинъ, П. В. Анненковъ, Н. Г. Чернышевскій, А. B. Никитенко, А. А. Краевскій, С. С. Дудышкинъ, А. Д. Галаховъ, А. П. Заблоцкій-Десятовскій, Е. П. Ковалевскій и др. Въ біографіи Л. Н. Толстого, изданной г. Бирюковымъ, есть выдержка изъ дневника: въ январ 1857 года Левъ Николаевичъ отмтилъ: ‘писалъ уставъ Литературнаго фонда у Дружинина’. Хотя уставъ фактически составленъ былъ Кавелинымъ и Заблоцкимъ-Десятовскимъ, но изъ этой выдержки видно, что Л. Н. Толстой принималъ въ учредительскихъ дйствіяхъ непосредственное участіе.
Средняя линія, проходящая черезъ эти имена иниціаторовъ фонда, — характерна для настроенія русской печати того времени. Здсь цензоръ Никитенко встртился съ радикаломъ Чернышевскимъ въ присутствіи Кавелина, Анненкова, Тургенева. Впослдствіи въ комитет или въ состав членовъ фонда участвовали: . М. Достоевскій, А. . Писемскій, И. А. Гончаровъ, М. E. Салтыковъ, H. А. Некрасовъ, H. К. Михайловскій… Нтъ сомннія, что, если бы при основаніи фонда были еще живы Жуковскій, Пушкинъ, Гоголь — ихъ имена были бы въ списк учредителей, какъ нтъ также сомннія, что въ немъ, наврное, не было бы Булгарина.
Въ очерк А. А. Корнилова есть интересныя черты, характеризующія тогдашнее общество и правительство въ ихъ отношеніяхъ къ литератур. Фондъ былъ дломъ литературы, а литература признавалась дломъ общества. Высокопоставленныя лица являлись въ числ первыхъ жертвователей. Министры считали нужнымъ ‘оказывать возможное содйствіе’, въ провинціи вечера, устраиваемые въ пользу фонда, разсматривались, какъ дло благонамренное и похвальное. Былъ даже въ 1860 году случай, что такой вечеръ устроили… кадеты Воронежскаго кадетскаго корпуса, и директоръ, генералъ-майоръ Ватаци, препровождая комитету собранные на вечер 154 рубля, отмчалъ въ препроводительной бумаг, что кадеты устроили вечеръ по собственной иниціатив…
Да, времена мняются… Что сказали бы ныншніе генералъ-майоры, если бы въ какомъ-нибудь кадетскомъ корпус возникла подобная иниціатива!
Другая черта, быть можетъ, не мене любопытная. Литературный фондъ прежнихъ годовъ охотно приходилъ на помощь декабристамъ. Такъ, по ходатайству М. И. Семевскаго, было выдано крупное пособіе М. А. Бестужеву (на возвращеніе въ Россію), нсколько разъ выдавалось пособіе барону А. В. Штейнгелю, а по смерти — его дтямъ, вдова Вильгельма Кюхельбекера, жившая въ Иркутск, получала продолжительное пособіе по 180 рублей и т. д.
Это, конечно, вполн понятно: эти декабристы принимали участье въ литератур. Интересно, однако, что никому тогда не приходило въ голову винить комитетъ фонда въ ‘тенденціозной поддержк неблагонамренныхъ лицъ’. Даже боле: ходатайство о пособіи Бестужеву было поддержано генералъ-губернаторомъ Восточной Сибири гр. H. H. Муравьевымъ-Амурскимъ, а о пособіи вдов Кюхельбекера хлопоталъ другой генералъ-губернаторъ, М. С. Корсаковъ. Очевидло, тогдашніе ‘правители’ понимали, что литературныя заслуги и вытекающія изъ нихъ права не должны быть смшиваемы съ такъ называемыми ‘правами состоянія’ и что для признанія этихъ правъ нтъ надобности въ участковомъ свидтельств о благонадежности. Декабристы совершили ‘тяжкое преступленіе’ съ точки зрнія государства и по приговору суда былл лишены соотвтственныхъ правъ. Но тогдашнее государство еще не посягало на мысль и совсть общества и его учрежденій. Сочувствіе къ людямъ, уже понесшихъ кару за свои убжденія, не считалось преступленіемъ. Офиціальное лишеніе ‘всхъ особенныхъ лично и по состоянію присвоенныхъ правъ’ кончалось у предловъ, гд начинались права ума и совсти. Писатель оставался писателемъ для писателей и образованнаго общества. И Муравьевъ-Амурскій, вроятно, съ удивленіемъ узналъ бы, что черезъ полъ-столтія литературное учрежденіе будетъ закрыто за помощь, оказанную амнистированному, какъ и Бестужевъ, писателю и ученому, платившему, вдобавокъ, взносы въ это общество взаимопомощи. А между тмъ такая именно ‘административная неожиданность’ постигла на нашихъ глазахъ ‘кассу взаимопомощи литераторовъ и ученыхъ’, существовавшую при Литературномъ фонд. Да, на разстояніи этого полустолтія измнилось очень многое, и образъ Муравьева-Амурскаго изъ дали временъ удивленно переглядывается съ современнымъ намъ г. Крыжановскимъ…
Я не имю въ виду въ настоящей замтк возстановлять передъ читателемъ подробную исторію Литературнаго фонда, отсылая интересующихся къ работ г-на Коринова, которой желаю широкаго распространенія. Русскому обществу не мшаетъ познакомиться съ исторіей и характеромъ этого учрежденія, которые, къ сожалнію, не достаточно извстны даже многимъ писателямъ. Отсюда, между прочимъ, частыя, можно даже сказать, постоянныя нападки на дятельность фонда, которыя раздаются въ самой печати.
Организація фонда сложилась нсколько своеобразно. Духъ англомана Дружинина наложилъ на нее свой неизгладимый отпечатокъ. Можно бы, конечно, придумать уставъ раціональне и лучше. Но едва ли можно было изобрсти организацію боле жизненную, которая, съ одной стороны, обезпечивала бы сохраненіе самаго общества въ условіяхъ той предубжденности къ литератур, какой все больше проникались административныя сферы, а съ другой — охраняло бы достоинство этой литературы, которой фондъ являлся долго единственнымъ офиціальнымъ представителемъ.
По уставу членами фонда могутъ быть и писатели, и сочувствующіе его задачамъ люди изъ общества. Но въ комитетъ, завдующій длами общества, избираются только писатели. Члены фонда баллотируются на общихъ собраніяхъ. Общее собраніе лишь избираетъ комитетъ и провряетъ правильность его дйствій при помощи выборной ревизіонной комиссіи, а также даетъ руководящія общія указанія, устанавливающія направленіе дятельности комитета. Всего въ комитет 12 членовъ. Избираются они на три года, при чемъ комитетъ обновляется частично. Ежегодно выбываютъ четыре члена по очереди и на ихъ мсто въ годичномъ собраніи избираются новые. Выборы эти до извстной степени ограничены: собраніе выбираетъ четырехъ членовъ изъ восьми каидидатовъ, намченныхъ самимъ комитетомъ. Этотъ способъ избранія, принятый также въ англійскомъ фонд, вноситъ въ учрежденіе струю нкотораго консерватизма. Благодаря, именно, вліянію комитета на вьгборы составъ его отъ начала до конца сохранилъ одинаковый характеръ и въ общемъ представлялъ какъ бы среднюю линію русской печати, которая всегда была въ огромномъ большинств прогрессивна. И если за комитетскимъ столомъ часто встрчались люди, которые въ литератур шли разными дорогами и порой вели другъ съ другомъ рзкую полемику, то все же до конца въ ихъ сред не было Булгариныхъ, какъ не бы о ихъ и вначал. Въ этомъ и только въ этомъ смысл Литературный фондъ сохраняетъ свою ‘односторонность’. Впрочемъ, пособіе много разъ получали и современные Булгарины…
Можно много сказать по поводу несовершенства самаго устава, который и вызывалъ уже въ русской печати живую принципіальную критику. Г. Корниловъ приводитъ примръ Григорія Захаровича Елисева, который сначала нападалъ на самую организацію фонда, считая ее недостаточно демократической и раціональной, но впослдствіи, присмотрвшись ближе къ долголтней практик учрежденія, совершенно измнилъ отношеніе къ нему и завщалъ фонду свое имущество. Очень можетъ быть, что современемъ, когда измнятся острыя условія, въ которыхъ протекаеть все существованіе русской печати, — этимъ принципіальнымъ возраженіямъ противъ ‘не вполн раціональнаго’ устава суждено будетъ возобновиться съ большимъ успхомъ. А пока характерно все-таки, что теоретическая критика искреннихъ людей (г. Корниловъ приводитъ еще кампанію противъ основъ фонда, со стороны г-на Г. Градовскаго) склонилась передъ безукоризненной на практик ‘традиціей’ англоманскаго учрежденія на русской почв.
Нельзя, къ сожалнію, того же сказать о нападкахъ, идущихъ со стороны ретроградной части печати. Отъ времени до времени въ ней выдвигается рядъ обвиненій уже не принципіальнаго, а чисто личнаго свойства противъ состава комитета. Такъ, шесть лтъ назадъ {Писано въ 1909 году.} фонду пришлось возражать противъ фактическихъ искаженій, допущенныхъ въ этомъ отношеніи княземъ Мещерскимъ и подхваченныхъ родственными ‘Гражданину’ органами. Не касаясь здсь всхъ этихъ обвиненій, укажемъ на одну ихъ черту: опровергнутыя по пунктамъ съ категоричностью, не оставляющей никакихъ сомнній, — они затмъ повторяются вновь цликомъ, съ настойчивостью, достойной лучшаго дла.
И, между прочимъ, каждый разъ на сцену выдвигается легенда о . М. Достоевскомъ. Какъ извстно, Достоевскій не принадлежалъ къ ‘либераламъ’, и его публицистическіе взгляды давали поводъ даже князю Мещерскому говорить о немъ, какъ о своемъ единомышленник: ‘мы, люди мыслящіе и пишущіе во-едино’ (хотя это, къ счастью, крупное недоразумніе). Отсюда антагонисты фонда заключаютъ, что фондъ очевидно долженъ былъ отказать Достоевскому въ пособіи.
Басню эту кн. Мещерскій впервые пустилъ еще лтъ 15 назадъ. Фонду порой трудно бываетъ опровергнуть подобныя обвиненія, когда они длаются въ общей форм. Для этого пришлось бы опубликовать имена лицъ, получающихъ отъ него пособія, на что онъ не иметъ права по уставу. Въ данномъ случа облыжное указаніе имло конкретную форму, и фонду ничего не стоило возстановить фактъ: Достоевскому не только не было отказано ни въ одной его просьб, но, наоборотъ, два раза разршалась ссуда въ 1500 рублей на поздку за границу для лченія, при чемъ комитетъ, въ виду серьезности обстоятельствъ и исключительныхъ заслугъ ‘не либеральнаго’ писателя, взялъ на себя отвтственность нарушить уставъ: по уставу члены комитета сами не могутъ пользоваться пособіями ни въ какой форм, а Достоевскій былъ тогда членомъ комитета и секретаремъ его… Это вызвало въ свое время замчаніе ревизіонной комиссіи по поводу нарушенія устава, но, конечно, это одно изъ тхъ ‘нарушеній’, которыя исторія фонда ему въ вину не поставитъ.
Интересно, однако, что, опровергнутая разъ, басня черезъ нсколько лтъ была повторена опять и при томъ… тмъ же кн. Мещерскимъ. Н. К. Михайловскій незадолго до своей смерти писалъ по этому поводу {‘P. Богатство’, октябрь 1903.}: ‘Девять лтъ назадъ кн. Мещерскій впервые пустилъ клевету, которую нын все въ томъ же свойственномъ ему грубо шутовскомъ тон повторяетъ. Какъ тогда, такъ и теперь комитетъ фонда представилъ свое объясненіе, сдержанность и фактическую обоснованность котораго читатели, конечно, оцнили. Спрашивается, что длать комитету, если, спустя нкоторое время, кн. Мещерскому опять вздумается бросить въ него своей клеветой. Неужели учрежденію, членами комитета и ревизіонной комиссіи котораго въ теченіе полувковой дятельности перебывали такіе представители литературы и науки, какъ Тургеневъ, Гончаровъ, Григоровичъ, Костомаровъ, Бекетовъ, Бестужевъ-Рюминъ, Тютчевъ, Кавелинъ, Некрасовъ, Салтыковъ (мы теперь должны прибавить имя самого Михайловскаго), неужели ему придется еще разъ парировать грязные намеки и обвиненія!’…
Къ сожалнію, пришлось. И именно къ пятидесятилтнему юбилею уже не кн. Мещерскій въ ‘Гражданин’, а извстный г. В. В. Розановъ въ ‘Новомъ Времони’ не усомнился съ легкимъ сердцемъ выдвинуть вновь старую, давно убитую легенду объ отказ Достоевскому. Г. Розановъ, конечно, не кн. Мещерскій, и дло свое длаетъ нсколько тоньше, хотя едва ли опрятне. Кром указанія на то, что ‘фондъ ничмъ не помогъ . М. Достоевскому — хотя и функціонировалъ въ его время’ и что ‘это историческій укоръ на его памяти’ (хороша, не правда ли, исторія г. Розанова!) — онъ рисуетъ картину, которая должна вызвать въ читател негодованіе противъ ныншняго комитета. Почти одновременно съ тмъ, какъ г. Розановъ прочелъ въ газетахъ о готовящемся празднованіи 50-лтія Литературнаго фонда, онъ получилъ письмо, очень печально рисующее положеніе одного стараго писателя. ‘Лишившись заработковъ (въ такой-то газет), бдняга NN. совершенно палъ духомъ и впалъ въ какую-то прострацію: ему кажется, что въ его жизни все рухнуло, что ему грозитъ нищета, что онъ всми забытъ и заброшенъ, и понятно, что при такомъ положеніи перо валится у него изъ рукъ’…
‘Вс вещи становятся понятны въ обстановк своихъ подробностей, — продолжаетъ г. Розановъ.— Я вспомнилъ бдную, но до рдкости культурную квартиру этого писателя. Самъ хорошаго дворянскаго рода, великій поклонникъ императора Александра II въ его реформаціонную пору, онъ все оставилъ (?) для шутливаго разсказа и водевиля, а въ часы досуга бродилъ по Александринскому рынку и мало по малу собралъ рдчайшіе портреты нашихъ писателей… Все это можно было разсматривать, какъ въ музе’…
‘И вотъ не стало теперь возможности хранить даже ‘музей’: нечмъ затопить его’…
Да, картина очень печальная и, къ сожалнію, слишкомъ знакомая въ писательской сред во вс времена, а особенно въ наше время, когда положеніе печати стало мене устойчино, чмъ во времена самой тяжелой реакціи. Органы печати и въ столицахъ, и въ провинціи по разнымъ причинамъ гибнутъ одни за другими, и десятки, сотни работниковъ выкидываются подобнымъ же образомъ на улицу… Фондъ ли, однако, виноватъ въ этомъ тяжкомъ положеніи многихъ литературныхъ тружениковъ?
Какъ будто нарочно, чтобы оттнить всю тенденціозную несостоятельность этого обвиненія, г. Розановъ въ той же стать даетъ лирическій образчикъ въ другомъ, уже не обличительномъ, а хвалительномъ род: ‘Объ Академическомъ фонд (фондъ Императора Николая II) приходилось слышать много добраго: онъ помогаетъ дятельно, молча, безъ шума и огласки’ {‘Нов. Вр.’, 22 окт. 1909 г., No 12074.}…
Это, конечно, очень интересно. Мы тоже не слышали ничего дурного объ Академическомъ фонд. Но… что, если бы кто-нибудь пожелалъ ту же печальную исторію ‘квартирки-музея’ примнить съ обличительными цлями къ фонду Академическому? Тому самому, который работаетъ ‘безъ шума’, между прочимъ, и оттого, что ему не приходится ни собирать общихъ собраній по уставу, ни устраивать спектакли и чтенія для усиленія своихъ средствъ. Средства эти, какъ извстно, отпускаются ежегодно въ количеств 50 тысячъ изъ государственнаго казначейства. 50 тысячъ — это гораздо больше того, чмъ ежегодно располагаетъ Литературный фондъ… И все-таки ‘квартирку-музей’ отапливать оказалось нечмъ ‘не смотря на то, что Академическій фондъ уже дйствовалъ въ то время’, и все-таки десятки тружениковъ печати нуждаются, выселяются изъ квартиръ, впадаютъ въ уныніе, голодаютъ. И все-таки у писателей нтъ обезпеченной старости, и передъ многими, очень многими стоитъ страшный призракъ нищеты и голода ‘подъ старость лтъ’… Что если бы на этомъ основаніи кто-нибудь обрушился на Академическій фондъ, выдумалъ бы что-нибудь въ род легенды о Достоевскомъ, а затмъ прибавилъ: ‘А вотъ о Литературномъ фонд мы слышали много хорошаго’… Это былъ бы какъ разъ тотъ же пріемъ господина Розанова, только повернутый обличительной стороной къ учрежденію титулованному, а хвалебной къ обществу частной иниціативы.
Дло, очевидно, не въ томъ, что одно (частное) учрежденіе работаетъ хуже другого (титулованнаго), а въ томъ, во-первыхъ, что оба они еще слишкомъ слабы въ борьб съ огромной нуждой… А во-вторыхъ, при условьяхъ, когда порой одинъ росчеркъ административнаго усмотрнія можетъ сразу ухудшить положеніе всей печати, когда не только газета, но и цлое профессіональное общество взаимопомощи можетъ быть уничтожено даже безъ предварительныхъ справокъ, по недоразумнію, — то вс усилія благотворительныхъ учрежденій не въ состояніи исправить послдствія одного такого удара…
Впрочемъ, это уже область печальныхъ трюизмовъ, очевидныхъ и безъ дальнйшихъ объясненій… И противъ этого всякая благотворительность безсильна.
Это не мшаетъ, конечно, привтствовать скромное литературное учрежденіе съ его хорошей старой традиціей, которое честно и съ истиннымъ безпристрастіемъ длаетъ, что можетъ, предоставляя охочимъ людямъ отъ времени до времени подновлять все ту же старую клевету…
1909 г.