Литературный альбомъ.
Литературный альбомъ.
‘Измаилъ-бей’ Лермонтова.
‘Измаилъ-бей’ Лермонтова.
‘Нива’, No 16, 1875
Литературный альбом, Лермонтов Михаил Юрьевич, Год: 1875
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Эта восточная повсть, какъ назвалъ поэтъ свое произведеніе, написана Лермонтовымъ еще въ юнкерской школ (1832 г.), когда онъ былъ извстенъ лишь товарищамъ — и то преимущественно шаловливыми стихотвореніями, въ род ‘Уланши’ и т. п. Въ то время, вслдствіе небольшой студенческой исторіи онъ только что былъ исключенъ изъ Московскаго университета, гд оставилъ по себ память, какъ о неуклюжемъ и самолюбивомъ шестнадцатилтнемъ мальчик, котораго встрчали на уединенныхъ прогулкахъ съ Байрономъ подъ мышкой и который, безпрестанно влюбляясь, рисовался своимъ байронизмомъ передъ предметами своей юношеской страсти. Трудно найдти, даже въ тогдашнемъ період, поэму, гд бы въ цломъ сильне чувствовалось это вліяніе Байрона, чмъ въ ‘Измаилъ-бе’. Но тмъ поразительне пробивается будущій великій талантъ въ нкоторыхъ отрывкахъ и поэтическихъ отступленіяхъ, которыми преисполнена поэма. Чмъ-то недтскимъ ветъ отъ стиховъ:
Кто рано брошенъ былъ судьбою
Межь образованныхъ людей,
И какъ они, съ своей рукою,
Не отдавалъ души своей,
Тотъ пылкой женщины пристрастье
Не почитаетъ ужъ за счастье,
Тотъ съ сердцемъ дикимъ и простымъ
И съ чувствомъ нкогда святымъ
Шутитъ боится…
Или дале:
Такіе люди въ жизни свтской
Почти всегда причина зла:
Какой-то робостію дтской
Ихъ отзываются дла.
И обольстить они не смѣ,ютъ,
И вовсе кинуть не умютъ,
И часто думаютъ они,
Что ихъ излечитъ край далекій,
Пустыня, видъ горы высокой,
Иль тнь долины одинокой.
Но ожиданье ихъ напрасно:
Душ все вншнее подвластно.
Таковъ отчасти самъ герой поэмы, этотъ Измаилъ-бей, почти съ дтства отосланный отцомъ въ Россію и воспитанный вдали отъ родныхъ горъ Кавказа и лазурнаго свода съ его орлами. Байроническія черты проглядываютъ въ каждомъ штрих характера молодаго горца, возвращающагося наконецъ на родину съ ненавистью въ душ къ своему пріемному отечеству и ко всему европейскому. Читатель, конечно, помнитъ, какъ остановись на перепуть въ лезгинской сакл, Измаилъ очаровываетъ собою дочь хозяина, красавицу Зару — и оттолкнувъ ея предложеніе любви, какъ-бы изъ состраданія пытается ея утшить:
Не обвиняй меня такъ строго!
Скажи, чего ты хочешь — слезъ?
Я ихъ имлъ когда-то мною:
Ихъ міръ изъ зависти унесъ!
Но не ршусь судьбы мятежной
Я раздлить съ душею нжной,
Свободный, рабъ иль властелинъ,
Пускай погибну я одинъ!
Все что меня хоть мало любитъ
За мною вслдъ увлечено,
Мое дыханье радость губитъ,
Щадить — мн власти не дано!
Я въ жертву счастье долженъ принести,
О, не жалй о томъ!.. Прости! прости!
Какой чисто-байроническій антитезъ герою поэмы представляетъ братъ его, этотъ умный князь, лукавый Росламбекъ, который во время долгой отлучки Измаила на сверъ,
Склонялся передъ русскими смиренно,
И между тмъ съ отважною толпой
Станицы разорялъ во тьм ночной,
И возвратясь въ аулъ, на пиръ кровавый
Онъ плнниковъ дрожащихъ приводилъ
И уврялъ ихъ въ дружб, и шутилъ,
И головы рубилъ имъ для забавы…
Понятно, что, по возвращеніи Измаила, такимъ двумъ характерамъ невозможно было ужиться въ одномъ аул. Рыцарь-Измаилъ увлекъ пылкихъ горцевъ такъ же скоро, какъ очаровалъ невинную Зару — и Росламбэкъ затаилъ глубоко на сердц зависть и злобу на брата. Первое столкновеніе между соперниками произошло на войн во время совта, созваннаго Росламбэкомъ, гд
Онъ говоритъ: ‘въ тиши ночной
‘Мы нападемъ на ихъ отряды,
‘Какъ упадаютъ водопады
‘Въ долину сонную весной…
‘Погибнутъ молча наши гости,
‘И ихъ разбросанныя кости,
‘Добыча врановъ и волковъ,
‘Сгніютъ лишенныя гробовъ.
‘Межъ тмъ съ боязнію лукавой
‘Начнемъ о мир договоръ,
‘И въ тайн местію кровавой
‘Омоемъ долгій нашъ позоръ’.
Согласны вс на подвигъ ратный,
Но не согласенъ Измаилъ,
Взмахнулъ онъ шашкою булатной
И шумно съ мста онъ вскочилъ,
Окинулъ вмигъ летучимъ взглядомъ
Онъ узденей, сидвшихъ рядомъ,
И, опустивши свой булатъ,
Такъ отвчаетъ брату братъ:
‘Я видлъ, видть кровь люблю,
‘Хочу, чтобъ мною пораженный
‘Зналъ руку грозную мою!
‘Какъ ты, я русскихъ ненавижу,
‘И даже боле чмъ ты,
‘Но подъ покровомъ темноты
‘Я чести князя не унижу!
‘Иную месть родной стран,
‘Иную славу надо мн!..
И поединка ожидали
Межъ братьевъ молча уздени,
Не смли тронуться они.
Онъ вышелъ — вс еще молчали.
Но не такое испытаніе предстояло еще Измаилу. Однажды ночью, когда онъ, разведя сторожевой огонь, лежалъ вдали отъ своихъ приверженцевъ, является къ нему русскій офицеръ, въ блой фуражк, печальный, блдный и худой, словно выходецъ съ того свта. Заблудясь въ горахъ и потерявъ своихъ казаковъ, которыхъ убили черкесы, онъ полагается на честь горца и проситъ у него гостепріимства и защиты. Измаилъ общаетъ ему то и другое. Завязывается бесда, но почти съ первыхъ словъ, русскій объявляетъ ему, что онъ на Кавказ съ единственною цлью отыскать князя Измаила и снять его голову или сложить свою… И какая мастерская характеристика другой стороны обреченнаго князя въ разсказ его гостя:
‘Ты знаешь врно, что служилъ
‘Въ россійскомъ войск Измаилъ,
‘Но недовольный между нами
‘Родными бредилъ онъ полями,
‘И все черкесъ въ немъ виднъ былъ.
‘Въ пирахъ и битвахъ отличался
‘Онъ передъ всми! Томный взглядъ
‘Восточной нгой отзывался:
‘Для нашихъ женщинъ въ немъ былъ ядъ!
‘Воспламенивъ воображенье,
‘Повелвалъ онъ безъ труда,
‘И за проступокъ наслажденье
‘Не почиталъ онъ никогда.
‘Не знаю, было то презрнье
‘Къ законамъ стороны чужой,
‘Или испорченныя чувства…
‘Любовью женщинъ, ихъ тоской
‘Онъ веселился какъ игрой,
‘Но избжать его искусства
‘Не удалося ни одной!..
…’Въ то время Измаилъ случайно
‘Невсту увидалъ мою,
‘И страстью запылалъ онъ тайно.
‘Межъ тмъ какъ въ дальнемъ я краю
‘Искалъ въ бояхъ конца иль славы,—
‘Сластолюбивый и лукавый,
‘Онъ сердце двы молодой
‘Опуталъ стью роковой.
‘Какъ онъ умлъ слезой притворной
‘Къ себ довренность вселять,
‘Насмшкой скромность побждать,
‘И, побждая, видъ покорный
‘Хранить — иль весь огонь страстей
‘Мгновенно открывать предъ ней!..
‘Онъ очертилъ волшебнымъ кругомъ
‘Ея желанья, вдалъ онъ,
‘Что быть не могъ ея супругомъ,
‘Что раздлялъ ихъ нашъ законъ,—
‘И обольщенная упала
‘На грудь убійцы своего!
‘Кром любви, она не знала,
‘Она не знала ничего.
Но скоро скуку пресыщенья
‘Постигъ виновный Измаилъ.
‘Таиться не было терпнья.
‘Когда погасъ минутный пылъ,
‘Оставилъ жертву обольститель
‘И удалился въ край родной,
‘Забывъ, что есть на неб мститель,
‘А на земл еще другой…
Русскій описываетъ дале, какъ покинутая потеряла разсудокъ, рядилась, пла и плясала и все ждала измнника, сидя по цлымъ часамъ у окна. Поэтъ не рисуетъ намъ ощущеній Измаила во время этого разсказа — но въ вид намека длаетъ отступленіе, отъ котораго не отказался бы самъ Байронъ…
….Есть мгновенья, краткія мгновенья,
Когда, столпясь, вс адскія мученья
Слетаются на сердце и грызутъ!
Вка печали стоятъ тхъ минутъ…
Лишь дунетъ вихрь — и сломится лилея,
Таковъ съ душой кто слабою рожденъ:
Не вынесетъ минутъ подобныхъ онъ
Но мощный умъ, крпясь и каменя,
Ихъ обращаетъ въ пытку Прометея!
Не сгладитъ время ихъ глубокій слдъ,
Все въ міргь есть — забвенья только нтъ!..
На утро Измаилъ хочетъ самъ проводить своего гостя, они идутъ опасными горными ущельями, не выпуская изъ рукъ оружія, спускаются все ниже и ниже въ долины… Вотъ уже заблла цпь русскихъ палатокъ въ туманной дымк, Измаилъ прощается съ гостемъ…
‘Прощай! Ты можешь безопасно
‘Теперь идти въ шатры свои.
‘Но, если вришь мн, напрасно
‘Ты хочешь потопить въ крови
‘Свою печаль! Страшись, быть можетъ,
‘Раскаянье прибавишь къ ней.
‘Болзни этой не поможетъ
‘Ни кровь врага, ни рчь друзей!
‘Напрасно здсь, въ краю далекомъ,
‘Ты губишь прелесть юныхъ дней.
‘Нтъ, не достать вражд твоей
‘Главы, постигнутой ужь рокомъ!
‘Онъ палачамъ судей земныхъ
‘Не уступаетъ жертвъ своихъ!
‘Твоя бъ рука не устрашила
‘Того, кто борется съ судьбой:
‘Ты худо знаешь Измаила,
‘Смотри-жъ, онъ здсь, передъ тобой!
И съ видомъ гордаго презрнья
Отвта князь не ожидалъ,
Онъ скрылся межь уступовъ скалъ.—
И долго русскій, безъ движенья,
Одинъ, какъ вкопанный стоялъ.
Предоставляя читателю напомнить себ въ подлинник, какъ они вторично встртились въ бою и чмъ кончилась эта встрча, равно какъ и судьбу Зары, которая подъ именемъ Селима длила съ княземъ вс ужасы войны подобно врному пажу Лары у Байрона,— переходимъ къ заключительному эпизоду поэмы, изображенному на нашемъ рисунк. Завистливый Росламбэкъ не могъ забыть своей ненависти къ брату даже въ чаду битвъ и военныхъ погромовъ — онъ только выжидалъ случая — и вотъ
Однажды, въ часъ, когда лучи заката
По облакамъ кидали искры злата,
Задумчивъ на курган Измаилъ
Сидлъ. Еще ребенкомъ онъ любилъ
Природы дикой пышныя картины,
Разливъ зари и льдистыя вершины,
Блестящія на неб голубомъ,
Не измнилось только это въ немъ.
Четыре горца близь него стояли
И мысли по лицу узнать желали,
Но кто проникнетъ въ глубину морей
И въ сердце, гд тоска, но нтъ страстей?
О чемъ бы онъ ни думалъ — Западъ дальній
Не привлекалъ мечты его печальной,
Другія вспоминанья и другой,
Другой предметъ владлъ его душой…
Но что за выстрлъ?.. Дымъ взвился бля,
Врна рука, и вренъ глазъ злодя!
Съ свинцомъ въ груди, простертый на земл,
Съ печатью смерти на крутомъ чел,
Друзьями окруженъ, любимецъ брани
Лежалъ, навки нмъ для ихъ призваній.
Послдній лучъ зари еще игралъ
На пасмурныхъ чертахъ и придавалъ
Его лицу румянецъ, и казалось,
Что въ немъ отъ жизни что-то оставалось,
Что мысль, которой угнетенъ былъ умъ,
Послдняя его тяжелыхъ думъ.
Когда душа отторгнулась отъ тла,
Его лица оставить не успла.
Небесный судъ да будетъ надъ тобой,
Жестокій братъ, завистникъ вроломный,
Ты самъ намтилъ выстрлъ роковой:
Ты не нашелъ въ горахъ руки наемной!..
Гремучій ключъ катился невдали,
Къ ею струямъ черкесы принесли
Кровавый трупъ. Разстегнутъ ихъ рукою
Чекмень, пробитый пулей роковою,
И грудь обмыть очи уже хотятъ…
Но почему ихъ омрачился взглядъ?
Чего они такъ явно ужаснулись?
Зачмъ, вскочивъ, такъ хладно отвернулись?
Зачмъ? Какой-то локонъ золотой
(Конечно талисманъ земли чужой),
Подъ грубою одеждою измятый,
И блый крестъ на лент полосатой
Блистали на груди у мертвеца…
Нужно ли добавлять, что ‘Измаилъ-бей», не смотря на всю юношескую незрлость этого произведенія, быть можетъ самое живое воплощеніе байронизма — типа тхъ людей, которые, нося въ себ зачатки необузданныхъ страстей, не могли ужиться въ строгихъ рамкахъ цивилизаціи, и въ то же время, одаренные мощнымъ умомъ и чуткимъ понятіемъ, не имли возможности сжиться съ непосредственнымъ бытомъ дикарей, а слдовательно, куда бы судьба ни толкнула — всюду чувствовали себя въ роковомъ противорчіи съ самими собою? Эти люди какъ-бы представляли въ себ совмщеніе и врача и больнаго, а такъ какъ почти ни одинъ врачъ не въ состояніи лечить самого себя по трудности наблюденія за самимъ собою, то понятно, что исходъ болзни (за исключеніемъ мнимо-больныхъ, т. е. притворявшихся байронистами) въ большинств случаевъ былъ трагическій — и развязать этотъ роковой узелъ внутреннихъ противорчій могла только смерть, что и подсказало молодому Лермонтову чутьё великаго художника.