Литературный альбомъ.
Литературный альбомъ.
‘Ночь передъ Рождествомъ’ Гоголя.
‘Ночь передъ Рождествомъ’ Гоголя.
‘Нива’, No 21, 1875
Литературный альбом, Гоголь Николай Васильевич, Год: 1875
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Послдній день передъ Рождествомъ прошелъ. Зимняя ясная ночь наступила, глянули звзды, мсяцъ величаво поднялся на небо посвтить добрымъ людямъ и всему міру, чтобъ всмъ было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильне чмъ съ утра, но за то такъ было тихо, что скрипъ мороза подъ сапогомъ слышался за полверсты. Еще ни одна толпа паробковъ не показывалась подъ окнами хатъ, мсяцъ одинъ только заглядывалъ въ нихъ украдкой, какъ бы вызывая принаряживавшихся двушекъ выбжать скоре на скрипучій снгъ. Тутъ черезъ трубу одной хаты клубами повалилъ дымъ и пошелъ тучею по небу и, вмст съ дымомъ, поднялась вдьма на метл… такъ высоко, что только однимъ чернымъ пятнышкомъ мелькала вверху. Но гд ни показывалось пятнышко, тамъ звзды одна за другой пропадали на неб. Скоро вдьма понабрала ихъ полный рукавъ. Три или четыре еще блестли’.
‘Вдругъ съ противной стороны показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться — и уже было не пятнышко. Близорукій, хотя бы надлъ на носъ, вмсто очковъ, колеса съ коммисаровой брички, и тогда бы не распозналъ, что это такое. Спереди совершенно нмецъ, узенькая, безпрестанно-вертвшаяся и нюхавшая все, что попадалась, мордочка оканчивалась, какъ и у нашихъ свиней, кругленькимъ пятачкомъ, ноги были такъ тонки, что если бы такія имлъ яресковскій голова, то онъ переломалъ бы ихъ въ первомъ казачк. Но за то сзади онъ былъ настоящій губернскій стряпчій въ мундир, потому что у него вислъ хвостъ, такой острый и длинный, какъ теперешнія мундирныя фалды, только разв по козлиной бород подъ мордой, по небольшимъ рожкамъ, торчавшимъ на голов, и что весь былъ не бле трубочиста, можно было догадаться, что онъ не нмецъ и не губернскій стряпчій, а просто чортъ, которому послдняя ночь осталась шататься по блому свту и выучивать грхамъ добрыхъ людей. Завтра же, съ первыми колоколами къ заутрен, побжитъ онъ безъ оглядки, поджавши хвостъ въ свою берлогу.
‘Между тмъ чортъ крался потихоньку къ мсяцу и уже протянулъ было руку схватить его, но вдругъ отдернулъ ее назадъ, какъ бы обжегшись, пососалъ пальцы, заболталъ ногою и забжалъ съ другой стороны, и снова отскочилъ и отдернулъ руку. Однакожь, не смотря на вс неудачи, хитрый чортъ не оставилъ своихъ проказъ. Подбжавши, вдругъ схватилъ онъ обими руками мсяцъ, кривляясь и дуя перекидывалъ его изъ одной руки въ другую, какъ мужикъ, доставшій голыми руками огня для своей люльки (трубки), наконецъ поспшно спрятала, въ карманъ, и какъ будто ни въ чемъ не бывало, побжалъ дале.
‘Въ Диканьк никто не слышалъ, какъ чортъ укралъ мсяцъ. Правда, волостной писарь, выходя на четверенькахъ изъ шинка, видлъ, что мсяцъ, ни съ того, ни съ сего, танцовалъ на неб, и уврялъ съ божбою все село, но міряне качали головами и даже поднимали его на смхъ. Но какая же была причина ршиться чорту на такое беззаконное дло? А вотъ какая: онъ зналъ, что богатый козакъ Чубъ приглашенъ дьякомъ на кутью, гд будутъ голова, пріхавшій изъ архіерейской пвческой родичъ дьяка, въ синемъ картуз, бравшій самаго низкаго баса, козакъ Свербигузъ и еще кое-кто, гд, кром кутьи будетъ варенуха, перегонная на шафранъ водка и много всякакаго състнаго.
‘А между тмъ, его дочка, красавица на всемъ сел, останется дома, а къ дочк наврное, придетъ кузнецъ, силачъ и дтина хоть куда, который чорту былъ противнй проповдей отца Кондрата. Въ досужее отъ длъ время кузнецъ занимался малеваніемъ и слылъ лучшимъ живописцемъ во всемъ околодк. Самъ еще тогда здравствовавшій сотникъ Л…ко вызвалъ его нарочно въ Полтаву выкрасить досчатый заборъ около своего дома. Вс миски, изъ которыхъ диканьскіе козаки хлебали борщъ, были размалеваны кузнецовъ. Кузнецъ былъ богобоязливый человкъ, и писалъ часто образа святыхъ, и теперь еще можно найдти въ Т… церкви его евангелиста Луку. Но торжествомъ его искусства была одна картина, намалеванная на стн церковной въ правомъ притвор, на которой онъ изобразилъ святаго Петра въ день страшнаго суда, съ ключами въ рукахъ, изгонявшаго изъ ада злаго духа: испуганный чортъ метался во вс стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде гршники били и гоняли его кнутами, полнами и всмъ, чмъ попало. Въ то время когда живописецъ трудился надъ этою картиною и писалъ ее на большой деревянной доск, чортъ всми силами старался мшать ему: толкалъ невидимо подъ руку, поднималъ изъ горнила въ кузниц золу и обсыпалъ ею картину, но не смотря на все, работа была кончена, доска внесена въ церковь и вдлана въ стну притвора, и съ той поры чортъ поклялся мстить кузнецу.
‘Одна только ночь оставалась ему шататься на бломъ свт, но и въ эту ночь онъ выискивалъ чмъ нибудь вынестить на кузнец свою злобу. И для этого ршился украсть мсяцъ, въ той надежд, что старый Чубъ лнивъ и не легокъ на подъемъ, къ дьяку же отъ избы не такъ близко: дорога шла по заселамъ, мимо мельницъ, мимо кладбища, огибала оврагъ. Еще при мсячной ночи варенуха и водка, настоенная на шафран, могла бы заманить Чуба, но въ такую темноту врядъ ли бы удалось кому стащить его съ печки и вызвать изъ хаты. А кузнецъ, который былъ издавна не въ ладахъ съ нимъ, при немъ низачто не отважится идти къ дочк, не смотря на свою силу.
‘Такимъ-то образомъ, какъ только чортъ спряталъ въ карманъ свой мсяцъ, вдругъ по всему міру сдлалось такъ темно, что не всякій бы нашелъ дорогу къ шинку, не только къ дьяку. Вдьма, увидвши себя вдругъ темнот, вскрикнула. Тутъ чортъ, подъхавши мелкимъ бсомъ, подхватилъ ее подъ руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептываютъ всему женскому полу.
‘Морозъ увеличился, и вверху такъ сдлалось холодно, что чортъ перепрыгивалъ съ одного копытца на другое и дулъ себ въ кулакъ, желая сколько нибудь согрть мерзнувшія руки . Вдьма сама почувствовала, что холодно, не смотря на то что была тепло одта, и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу, приведши себя въ такое положеніе, какъ человкъ летящій на конькахъ, не сдвинувшись ни однимъ суставомъ, опустилась по воздуху, будто по ледяной покатой гор, и прямо въ трубу.
Чортъ такимъ же порядкомъ отправился вслдъ за нею. Но такъ какъ это животное проворне всякаго франта въ чулкахъ, то не мудрено, что онъ нахалъ при самомъ вход въ трубу на шею своей любовницы, и оба очутились въ просторной печк между горшками.
‘Путешественница отодвинула потихоньку заслонку, поглядть, не назвалъ ли сынъ ея Вакула (такъ звали кузнеца) въ хату гостей, но увидвши, что никого не было, выключая только мшковъ, которые лежали посреди хаты, вылзла изъ печки, скинула теплый кожухъ, оправилась, и никто бы не могъ узнать, что она минуту назадъ здила на метл.
‘Мать кузнеца Вакулы имла отъ роду не боле сорока лтъ. Она была ни хороша ни дурна собою. Трудно быть и хорошею въ такіе годы. Однакожь она такъ умла причаровывать къ къ себ самыхъ степенныхъ казаковъ, что къ ней хаживалъ и голова, и дьякъ Осипъ Никифоровичъ (конечно, если дьячихи не было дома), и казакъ Корпій Чубъ, и казакъ Касьянъ Свербигузъ. И къ чести ея надо сказать, она умла искусно обходиться съ ними: ни одному изъ нихъ и въ умъ не приходило, что у него есть соперникъ.
Предоставляемъ читателю напомнить себ въ подлинник рядъ безконечно потшныхъ стнъ, какъ вс гости дьяка одинъ за другимъ попадали къ вдьм Солох и прятались другъ отъ друга въ мшки по двое въ мшокъ, какъ Вакула, раздосадованный холодностью и насмшками красавицы Оксаны, Чубовой дочки, забралъ вс мшки и понесъ ихъ въ кузницу, да на дорог опять встртилъ Оксану и какъ она ему при свидтеляхъ заявила ему, что выйдетъ за него замужъ если онъ достанетъ ей т самыя башмаки, какіе носитъ царица,— а онъ, принявъ это за насмшливый отказъ, бросилъ мшки, кром маленькаго, и побжалъ топиться, но одумался и ршился было прибгнуть къ колдуну Палюку, но опять одумался и опрометью выбжалъ отъ колдуна.
‘Однакожъ чортъ, сидвшій въ мшк, и заране уже радовавшійся, не могъ вытерпть, чтобъ ушла изъ рукъ такая славная добыча. Какъ только кузнецъ опустилъ мшокъ, онъ выскочилъ изъ него и слъ верхомъ ему на шею.
‘Морозъ подралъ по кож кузнеца, испугавшись и поблднвъ, не зналъ онъ что длать, уже хотлъ перекреститься… Но чортъ, наклонивъ свое собачье рыльце ему на правое ухо, сказалъ:
‘Это я — твой другъ, все сдлаю для товарища и друга! Денегъ дамъ сколько хочешь’, пискнулъ онъ ему въ лвое ухо. ‘Оксана будетъ сегодня же наша’ шепнулъ онъ, заворотивши свою морду снова на правое ухо. Кузнецъ стоялъ, размышляя.
— ‘Изволь’ сказалъ онъ наконецъ, ‘за такую цну готовъ быть твоимъ!’
Чортъ всплеснулъ руками и началъ отъ радости галопировать на ше кузнеца. ‘Теперь-то попался кузнецъ!’ думалъ онъ про себя: ‘теперь-то я вымещу на теб, голубчикъ, вс твои малеванья и небылицы, взводимыя на чертей! Что теперь скажутъ мои товарищи, когда узнаютъ, что самый набожнйшій изъ всего села человкъ въ моихъ рукахъ?!
Тутъ чортъ засмялся отъ радости, вспомнивши какъ будетъ дразнить въ ад все хвостатое племя, какъ будетъ бситься хромой чортъ, считавшійся между ними первымъ на выдумки.
‘Ну, Вакула!’ пропищалъ чортъ, все такъ же, не слзая съ шеи, какъ бы опасаясь, чтобы онъ не убжалъ: ‘Ты знаешь, что безъ контракта ничего не длаютъ’.
‘Я готовъ’ отвчалъ кузнецъ. ‘У васъ, я слышалъ, расписываются кровью, постой же, я достану въ карман гвоздь’.
Тутъ онъ заложилъ назадъ руку — и хвать чорта за хвостъ.
‘Вишь какой шутникъ!’ закричалъ смясь чортъ: ‘ну, полно, довольно ужь шалить!’
‘Постой, голубчикъ!’ закричалъ кузнецъ: ‘а вотъ это какъ теб покажется?’ При этомъ слов онъ сотворилъ крестъ, и чортъ сдлался тихъ какъ ягненокъ. ‘Постой же’ сказалъ онъ, стаскивая его за хвостъ на землю: ‘будешь у меня знать подучивать на грхи добрыхъ людей и честныхъ христіанъ’.
Тутъ кузнецъ вскочилъ на него верхомъ и поднялъ руки для крестнаго знаменія.
‘Помилуй, Вакула!’ жалобно простоналъ чортъ: ‘все, что для тебя нужно, все сдлаю, отпусти только душу на покаяніе: не клади на меня страшнаго креста!’
‘А, вотъ какимъ голосомъ заплъ, нмецъ проклятый! Теперь я знаю, что длать. Вези меня сейчасъ же на себ! Слышишь, неси какъ птица!’
‘Куда?’ произнесъ печально чортъ.
‘Въ Петербургъ, прямо къ цариц’.
И кузнецъ обомллъ отъ отъ страха, чувствуя себя поднимающимся на воздухъ. Сначала страшно показалось Вакул, когда поднялся онъ отъ земли на такую высоту, что ничего уже не могъ видть внизу и пролетлъ какъ муха, подъ самымъ мсяцемъ, такъ что еслибы не наклонился немного, то зацпилъ бы его тапкою. Однакожь, немного спустя, онъ ободрился и уже сталъ подшучивать надъ чортомъ. Все было свтло въ вышин. Воздухъ, въ легкомъ серебряномъ туман, былъ прозраченъ. Все было видно, и даже можно было замтить, какъ вихремъ пронесся мимо ихъ, сидя въ горшк, колдунъ, какъ звзды, собравшись въ кучу, играли въ жмурки, какъ облакомъ клубился всторон цлый рой духовъ, какъ плясавшій при мсяц чортъ снялъ шапку, увидвши кузнеца, скачущаго верхомъ, какъ летла возвращавшаяся назадъ метла, на которой видно, только что създила, куда нужно, вдьма. Много еще дряни встрчали они. Все, видя кузнеца, на минуту останавливалось поглядть на него, и потомъ снова неслось дале и продолжало свое, кузнецъ все летлъ…
Вотъ этотъ-то моментъ и изображенъ на прилагаемомъ рисунк бойкимъ карандашомъ г. Каразина.