87. Литературные и журнальные заметки.
87. Литературные и журнальные заметки.
Кого нам хвалит враг, в том верно проку пет.
——
——
——
——
——
——
——
——
——
Литературные и журнальные заметки, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1842
Время на прочтение: 18 минут(ы)
В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 6. Статьи и рецензии (1842-1843).
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
Русская журналистика и капустные кочерыжки. (Материал для будущего историка русской литературы).1
Нынешний год ознаменован в русской журналистике великим событием — войною, происшедшею из гибельного раздора между друзьями. Что перед нею вражда Агамемнона с Ахиллом? Там дело завязалось из пленницы Бризеиды, здесь — из кочерыжек!
Пролог к знаменитой войне из-за кочерыжек была небольшая стычка из-за плохой ‘Истории Петра Великого’ г. Ламбина. В ‘Русском вестнике’ была напечатана статья, где было сказано, что текст ‘Истории Петра Великого’ плох до нельзя, а картинки к ней еще хуже.2 Статья была написана хорошо, основания ее были дельны и доказательны, с нею согласились все читавшие и не читавшие ее, потому что мнение о внутреннем и внешнем безобразии компиляции г. Ламбина и спекуляции г. Эльснера установилось тотчас же по выходе первых тетрадей этого чудовищного издания. Кажется, тем бы делу и надобно кончиться, но не тут-то было! Издание успело приобрести себе жаркого защитника в г. Булгарине. И вот в фельетоне ‘Северной пчелы’ начались выходки против статьи ‘Русского вестника’, но не против, однако ж, самого ‘Русского вестника’: о нем прямо сказано, что это едва ли не лучший из современных русских журналов (хороши же должны быть прочие русские журналы!), что и злейший враг г. Полевого не упрекнет его в корыстных видах, но что г. Полевой неправ, судя по одному введению о целой истории, хотя и прав, называя картинки решительно дурными, и что ему, г. Булгарину, гораздо больше нравятся ‘Параша-сибирячка’ и ‘Уголино’, чем ‘Елена Глинская’3 (No 69 ‘Северной пчелы’). Не знаем, до какой степени помогла эта защита предприятию г. Эльснера, но дело тем, т. е. ровно ничем, и кончилось. Должно думать, что обе стороны остались довольны, а известно, что нужно большое искусство, чтоб угодить и нашим и вашим… Но вот в 75 No ‘Северной пчелы’ является фельетонная статья, где, между прочим, г. Ф. Б. взглянул на русские журналы и газеты с политико-экономической точки, доказывая, что нашу журналистику губит будто бы совместничество. Из этого видно, что г. Ф. Б. держится системы запретительной и принадлежит к приверженцам монополий (единоторжий, по переводу г. Шишкова). Затем следуют жалобы на то, что как прежние журналы передразнивали, формою и содержанием, ‘Московский телеграф’, так нынешние передразнивают, в этом отношении, ‘Библиотеку для чтения’. Разумеется, при сей верной оказии всех более достается ‘Отечественным запискам’, в которых г. Ф. Б. видит подделку под ‘Библиотеку для чтения’… ‘Но,— говорит он,— то да не то! Федот, да не тот!’ И мы, вслед за ним, повторим с гордостию: ‘То, да не то! Федот, да не тот!..’ Впрочем, снисходительный г. Ф. Б. прощает ‘Отечественным запискам’ их подражание ‘Библиотеке’: ‘Откуда же им выдумать что-нибудь свое?’ — восклицает он в полноте своего критического одушевления. ‘Но (продолжает он), право, непростительно Н. А. Полевому…’ Теперь — слушайте, слушайте! Дело в том, будто ‘Русский вестник’ так же передразнивает ‘Эконома’, как ‘Отечественные записки’ ‘Библиотеку’. ‘Ну, как же не изменить программы (говорит г. Ф. Б. о ‘Русском вестнике’), когда и смиренный ‘Эконом’ имеет успех!.. Сем-ка пойдем тем же путем, авось найдем! И вот в 3 No ‘Русского вестника’ на сей 1842 год читатели этого журнала получают то, что им не было обещано в программе, а именно хозяйственные заметки!‘ А! Вот в чем дело! Вот к чему клонились тонкие намеки г. Ф. Б. на вред журнального совместничества, на выгоды единоторжия и все эти толки об иностранных и русских журналах и газетах!.. Понимаем! В хозяйственной заметке ‘Русского вестника’ говорилось о новом средстве заменять дрова там, где они, по безлесию, слишком дороги, сушеными кочерыжками и стволами земляных груш. Если бы эта мысль была и неосновательна, можно было бы это заметить в нескольких строках ‘Эконома’ или, пожалуй, и ‘Северной пчелы’, но писать особую статью, заводить дело издалека, начав его если не с яиц Леды, то с иностранных журналов и газет, потом перейти ко вреду совместничества и к пользе единоторжия и наконец представлять из себя обиженного, оскорбленного, и чем же?— хозяйственною заметкою, помещенною в ‘Смеси’ журнала, где обыкновенно помещается всякая всячина:— воля ваша, а это могло произойти только из слишком глубокого проникновения философским убеждением — вреде совместничества и пользе единоторжия!.. Г-н Ф. Б. до того огорчился хозяйственною заметкою ‘Русского вестника’, что заключил свою декларацию следующею вдохновенною выходкою: ‘Допускаю один, много два энциклопедические журнала, но все журналы на одну стать, по одному плану, перебивающие один другому дорогу — это, воля ваша, невыносимо! Публика подтвердила мое мнение, и на нынешний год подписка на все журналы жестоко понизилась! Tu l’as voulu, George(s) Dandin! {Ты этого хотел, Жорж Данден! (франц.)4 — Ред.} Ф. Б.’. Не можем знать, до какой степени верно это статистическое известие о понижении подписки на все журналы нынешнего года, — не знаем, потому что не имели ни возможности, ни охоты поверять хозяйственные счеты других редакций, а в счетах своей собственной видим нынешний год значительное против прошлого приращение числа подписавшихся, но удивляемся промаху, который дал г. Ф. Б. утверждением о понижении подписки на все журналы, тогда как несколько строк выше он говорит о благосклонном принятии публикою ‘Репертуара’, соединенного с ‘Пантеоном’, и ‘Эконома’ — трех журналов, издаваемых им же самим, Ф. Б.!..
В IV No ‘Русского вестника’ воспоследовал ответ ‘Северной пчеле’. В нем было очень ловко, и даже не без силы, замечено:
1) Что слово concurrence лучше перевести словом соревнование, чем словом совместничество, и что только одно соревнование может поднять наши журналы, вместо того, чтоб уронить их, как думает г. Ф. Б.
2) Что ‘Библиотека для чтения’ не имеет ничего общего, по своему плану, с английскими rewiews {обозрениями (англ.) — Ред.}, но скопирована с одного московского журнала (известного, по словам автора статьи, но не поименованного им, — можно, впрочем, догадываться, что он разумеет ‘Телеграф’), что г. Сенковский нисколько не содействовал успеху ‘Библиотеки’, а, напротив, ‘вскоре заставил отказаться от участия в ней всех литераторов’, что монополия ‘Библиотеки’ была вредна русской литературе и что теперь ‘Библиотека для чтения’ самый плохой из всех русских журналов (стр. 49).
3) Что ‘Русский вестник’ никогда и не думал изменять своей программы, никогда не завидовал успеху ‘Эконома’ и всегда ему радовался: в коммерческом отношении — славно идет: смеются, а покупают!
Затем следуют мнения хозяйственной статьи ‘Русского вестника’, но как это для нас неинтересно, мы и пропускаем это, а лучше вполне выпишем следующие нотации статьи ‘Русского вестника’ г-ну Ф. Б.:
1) Бесспорно, что ‘Репертуар’ и ‘Эконом’ журналы хорошие, потому что сам издатель их хвалит, но по единогласным отзывам ‘Репертуар’ в нынешнем году далеко однако ж отстал от прошлогоднего. Спросите у кого угодно. Говорят, что выбор пьес в нем очень плох, что переводы в нем весьма небрежны, что он вовсе не выполняет своего обещания: быть зеркалом всемирной драматургии, наполняться лучшими пьесами и улучшаться в литературном и художественном отношении. Мнение не наше. Мы в восторге от ‘Репертуара’, но — ведь другим рта не завяжешь.
2) Мы также в восхищении от ‘Эконома’, но опять другие говорят — ведь мало ли дерзких таких судей,— говорят, что ‘Эконом’ также далеко не исполняет своей программы, что будто бы самая интересная его часть та, где говорится о кухне, экономическая — собственно весьма, дескать, плоха, а технологическая так уже и очень плоха. Мы не смеем сами судить, но повторяем слова других. Мы слышали, например, как один агроном смеялся над аксиомами, которые выставлены за основания сельского хозяйства на стр. 26-й ‘Эконома’ (лист 56), как один фабрикант тоже подсмеивался над крашением шелка, шерсти и бумаги берлинскою лазурью (‘Эконома’ лист 53, стр. 3) и, наконец, как один гастроном хохотал, рассказывая о способе домашних поросят сделать дикими и поросячьему мясу придать вкус кабаньего (‘Эконом’, лист 63, стр. 88). Повторяем, что мы сами судить не смеем, но сказанное нами и еще много других замечаний слышали от знатоков (‘Русский вестник’, стр. 56).
Кроме этих двух нотаций, в остроумной и дельной статье ‘Русского вестника’ находится еще и следующее любопытное библиографическое известие:
Если вс это правда, то остерегитесь, ‘почтеннейший’ Ф. В.— Знаете ли что? Если это правда и за ‘Репертуаром’ и ‘Экономом’ есть грешки, то здесь полагаем мы главную причину в том, что против ‘Эконома’ и ‘Репертуара’ нет теперь никакого совместничества. Не только вероятным, но достоверным почитаем мы, что совместничество заставило бы почтенного Ф. Б. еще старательнее и тщательнее заботиться о ‘Репертуаре’ и ‘Экономе’ и придать сим изданиям более положительного и прочного достоинства. Вот почему с удовольствием слышали мы известие, будто бы в следующем году появятся три повременные новые издания. Одно из них будет посвящено драматической словесности и сценическому искусству, а два другие,— одно под заглавием: ‘Практический журнал технологии и сельского хозяйства’ обнимет технологию и сельское хозяйство, а другое под титулом: ‘Журнал русской хозяйки’ заключит в себе статьи о кухне, прачечной, погребе, домашнем хозяйстве, городском вообще, о огородах, садах, припасах, запасах и проч. и проч.— Вс это только покамест слухи и предположения, но мы слышали, что драматического журнала редакцию принимает на себя какой-то опытный литератор, хозяйственного первого — практический агроном, а другого — опытный эконом, при пособии многих хозяев, экономок, поваров, кондитеров, прачек, ключниц, погребщиков, пивоваров, уксусников, дворников и проч. Такое известие должно порадовать почтенного Ф. В., как ‘величайшего приверженца специальных журналов’, заставляя его в то же время более заботиться о своих изданиях (‘Русский вестник’, стр. 59).
Прежде, чем скажем, что и как возразил г. Ф. Б. на эту статью, мы должны заметить, что IV No ‘Русского вестника’ необыкновенно счастливо задался г-ну Ф. Б. В отделе ‘Новые-русские книги’, в разборе ‘Комаров’ г. Булгарина, мы встречаем сии поразительные беспристрастием и истиною строки:
Нам не поправилось в ‘Комарах’ одно: перепалки Ф. Б. с литературною братиею и беспрестанное толкование его о том, что на него все нападают, что все на него нападающие не правы, что большая часть из них очень глупы, что нападения их служат ему в пользу, что он их не боится. Не пора ли перестать? Вс исчисленное нами повторяется Ф. Б. беспрестанно, и какая же песня не припоется, если беспрестанно петь ее? Дело очень простое: на Ф. Б. нападают — правда, а он разве никого нетрогает? Как же требовать, чтоб задетые молчали, если еще не было примера, чтоб Ф. Б. оставил когда-нибудь без ответа самое невинное и кроткое замечание? Кто погрозит ему иголкой — он рубит того мечом, а кто бросит в него хлопушку — он отвечает из пушки, когда при том из десяти перепалок девять всегда начинает Ф. Б. Вопрос о том, все ли противники Ф. Б. не правы, думаем, и сам он по совести решит отрицательно. Совершенство не дано в удел человеку, а ошибки неизбежный удел его. Задачу о том, все ли соперники Ф. Б. дураки, невежды и негодяи литературные, опять почитаем мы бесспорно отрицательною. Если же нападки на Ф. Б. ему не вредны, а полезны, из чего же заводить споры и шум? А что Ф. Б. не боится нападок, пора публике увериться и без непрестанных о том напоминаний с его стороны. Скажем откровенно: замолчи Ф. Б., и никто не затронет его. Не угодно ли ему не заводить споров хоть полгода, хоть для опыта, для удостоверения в словах наших? Посмотрите, как вс будет тихо и смирно (‘Русский вестник’, стр. 21).
Не правда ли, что теперь очень любопытно знать содержание той огромной, сильной, доказательной и остроумной статьи, которою г. Ф. Б. возразил на статьи против него в No IV ‘Русского вестника’? Вот она, эта огромная, сильная, доказательная и остроумная статья, вся, от слова до слова, со всею ее огромностию, силою, доказательностию и остроумием:
Помните ли, что в ‘Русском вестнике’ напечатан был совет топить печи взамен дров кочерыжками и стеблями земляных груш? В ‘Северной пчеле’ было скромно замечено, что это — небылицы. И вот ‘Русский вестник’, издаваемый под главным надзором всезнающего Н. А. Полевого, вельми разгневался и выстрелил из всех своих батарей в одного из издателей ‘Северной пчелы’, Ф. Булгарина, приняв на военный клик: Rira, qui rira le dernier! {Смеется тот, кто смеется последним! (франц.) — Ред.} Мы также принимаем этот девиз и будем иметь честь отвечать ‘Русскому вестнику’ в отдельной литературной статье. Мало почтенному Н. А. Полевому литературной славы: он соблазнился славою изобретателя карболеина и изобрел кочерыжное топливо, от которого нас мороз по коже забирает! (видите ли — что значит страсть единоторжия!) — Итак, до свидания, милый ‘Русский вестник’! (‘Северной пчелы’ No 119).
И только? Да тут ничего нет, кроме того, что называется chute complè,te? {полное падение (франц.).— Ред.}5 — восклицает читатель.— Да чего же вы и хотите?— отвечаем мы.— Против правды, хорошо высказанной, нечего сказать… Тут поневоле придется отделываться словами: вельми, милый ‘Вестник’ и т. п. А отдельная литературная статья?— Разумеется, ее не было, потому что не могло быть.— Но вместо ее было вот что:
В No 130 ‘Северной пчелы’ извещается, в фельетоне, о представлении в Москве ‘Елены Глинской’, драмы г. Полевого.
Дирекция (по словам фельетона) сделала вс от нее зависящее, но не могла придать драме занимательности… Парашу-сибирячку, Парашу давайте нам, почтенный Н. А. Полевой! На что нам шекспириться — Параша, Иголкин нам но сердцу: мы не спрашиваем, откуда и как вы почерпаете сюжеты для ваших драм и как их кроите и сшиваете. Было бы хорошо, а мы вс прощаем!.. Пусть вне другие упрекают, будто вы, почтенный Н. А. Полевой, извлекаете много из чужих сочинении, мы никогда не станом упрекать вас в этом, когда пьеса ваша поправится публике. Нам до этого нет дела. Когда пирог хорош, мы не спрашиваем, из чьей муки он спечен, и благодарим того, кто нас накормит. Извините, это сравнение зкономское, и хотя вы так жестоко разгневались на ‘Экопома’ (когда же это?), а и он готов праздновать ваше торжество на сцене. Мы люди не злопамятные, правду скажем, а лгать, выдумывать и унижать никого не станем.— Сельского хозяина из вас никогда не будет, почтенный Н. А. Полевой, в критиках ваших, особенно в антикритиках, всегда более страсти, нежели правды, но для сцены вы человек золотой, и мы вам низко кланяемся!
Вот истинное беспристрастие! Г-н Ф. Б. за одно нападает на г. Полевого, а за другое хвалит его: нападает за критику его на Ф. Б., а хвалит за драматические сочинения!.. Это напоминает басню Крылова ‘Лев и Барс’, которая оканчивается этим стихом:
В No 142 ‘Северной пчелы’, при разборе ‘Дагерротипа’, г. Полевому досталось порядочно за его рассказ ‘Семен Семенович Огурчиков’.6 Там, между прочим, сказано:
Мы с благоговением читали некогда разбор Н. А. Полевого китайской грамматики отца Иакинфа, удивляемся великим познаниям Н. А. Полевого по всем возможным отраслям человеческих сведений и только ждем осени, чтоб употребить в дело новое его изобретение и, вместо карболеина, топить печи капустными кочерыжками и стеблями земляных груш, как почтенный Н. А. Полевой советует в 4-й книжке ‘Русского вестника’ на сей 1842 год.
Затем следуют доказательства, что г. Полевой написал своего ‘Огурчикова’ по грамматическим формам печенежского языка. Это, изволите видеть,— маленькое, невинное мщение за намеки г. Полевого (подкрепленные некоторыми словами и выражениями г. Ф. Б., выписанными курсивом), из которых ясно значится, что Ф. Б. держится, в своих русских писаниях, литовско-белорусской конструкции. ‘А вы (восклицает фельетонист), почтенный Н. А. Полевой (что за гостинодворская вежливость: вс ‘почтенный’ да ‘почтеннейший’, да по имени и по отчеству!..), подмечаете наши описки в ежедневном листке, выставляете их наружу, а г. Ламбину уже не даете и уголка на поприще литературы!’ — ‘Нам весьма прискорбно, что почтенный Н. А. Полевой пишет и печатает такие статьи, как ‘Семен Семенович Огурчиков’! Длинно, широко и тяжело… Вообще замечают, что с некоторого времени… Но довольно об этом!’ — Действительно, ‘Огурчиков’ г. Полевого, скажем и мы, плох из рук вон, но вс же ничем не хуже ни ‘Иголкина’, ни ‘Параши’, а г. Ф. Б. нашел его плохим явно за статью в No IV ‘Русского вестника’. Можно сказать, по этому случаю, что не ему бы, г. Полевому, это слышать и не ему бы, г-ну Ф. Б., это говорить… Тем в фельетоне No 142 ‘Пчелы’ и кончается о г. Полевом, но есть много-много интересного о ‘Дагерротипе’, например:
Издатель ‘Дагерротипа’ вовсе не виноват! Он думал, что нашел клад, когда приобрел широковещательное писание с огородным названием писателя, который один из всех сказал печатно: ‘Я знаю Русь, и Русь меня знает’.7 Семен Семенович Огурчиков говорит не то.
Затем следует опровержение известия, помещенного в ‘Дагерротипе’:
Автор писем говорит об актере Громове, о пьесе ‘Елена Глинская’, утверждая, что теперь стало тише! Т. е. веря, что будто прежде был шум, гам и суматоха! Мы этого вовсе ne заметили. Было всегда очень тихо, а теперь и совсем заглохло.
Но лучше всего в фельетоне No 142 ‘Пчелы’ следующий афоризм:
Нет спора, что для гениальных писателей вс равно, что ни говорят об них в каком-нибудь захолустье, и, например, Евгений Сю, Дюма, Гюго не упадут оттого, если какой-нибудь квасник, выучившийся грамоте самоучкою, станет напрягать свои силы, чтоб доказывать их ошибки.
Глубоко вошла стрела хозяйственной заметки ‘Русского вестника’ в чувствительное сердце редактора ‘Эконома’! О чем бы ни говорил он, непременно обратится, хоть вскользь, к тому же предмету. Для этого ‘Пчела’ даже пустилась в No 157 в критику, в которую пускается она только в крайних случаях, и размахнулась разбором книжки г-жи Авдеевой ‘Записки о старом и новом русском быте’. Вот два примечательнейшие места в. рецензии г. ф. Б.:
Быть может, есть на свете и такие люди, которые, зная, как несправедливо поступил с нами Н. А. Полевой (упоминая в ‘Русском вестнике’, о нашем скромном ‘Экономе’ и о ‘Репертуаре’ и ‘Пантеоне’, над которым мы имеем надзор, в отсутствие издателя), подумали, что мы воспользуемся случаем и отплатим седьмерицею или зуб за зуб, око за око… Жалеем если есть такие люди, которые могут думать, что личные отношения в состоянии совратить с истинного пути старинного литератора, любящего душою словесность и почитающего справедливость и любовь к истине высшим качеством в критике.
По языку и слогу своему эта выходка г. Ф. Б., особенно после писателя с огородным прозванием и квасника, самоучкою выучившегося грамоте, напоминает слова Чичикова, при торге мертвых душ у Манилова: ‘Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное — я немею перед законом’ (‘Мертвые души’, стр. 62).
Нет! Нам дела нет, кто писал книгу, а мы должны отдавать отчет, какова книга, и потому, прочитав с удовольствием записки К. А. Авдеевой, желаем всем любящим Русь насладиться этим чтением. Книга написана легко, рассказ живой, и если Н. А. Полевой мог поправить какую-нибудь кавычку в книге своей сестры, то не мог сообщить ей слога.
Редкое беспристрастие! Оно тем более бросается в глаза, что сочинитель так и подносит его к глазам читателя… А манера выражаться — вс-таки чичиковская, но она тем лучше, что г. Ф. Б., браня ‘Мертвые души’, подражает их героям в способе выражаться…
Засим — конец! Вся эта повесть, которую мы рассказали как факт и материал для будущего историка русской литературы, кажется нам, по ее содержанию, забавною и поучительною не меньше ‘Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем’. Это поразительное сходство между истинным событием, сейчас рассказанным нами, и вымышленною повестью может служить тысячью первым доказательством, как глубоко воспроизводит Гоголь в своих созданиях действительную жизнь: чем больше понимаешь ее, тем больше имеешь случаев на каждом шагу припоминать то ту, то эту повесть Гоголя или то это, то другое место из повестей Гоголя. Там два друга, вполне достойные один другого, поссорились, разорвали долголетнюю приязнь — из чего же? — из того, что один не согласился уступить свое ни к чему не годное ружье за большую здоровую свинью… Здесь двое литераторов, соединенных издавна приязнию, ссорятся — из чего же?— из кочерыжек!.. Правда, эта приязнь разрывалась уже не раз,8 и разрыв всегда был или из ничего, или из правды, сказанной одним из них насчет плохих карт к плохой истории другого, но вс-таки приятно’ умилительно было видеть для нашего враждующего литературного мира, как они всегда адресовались один к другому с полным уважением, с титулом ‘почтенного’ и ‘почтеннейшего’, называя друг друга или просто по имени и по отчеству, или, в торжественных случаях, даже не только по имени и отчеству, но притом и с присовокуплением фамилии… Как образованные литераторы, они даже и в споре и в ссоре не оставили этих изящных форм светского обхождения, но теперь это уже не искренно… Нам скажут, что в ссоре виноват один и что другой вел себя в ней и твердо и умно, отвечал ловко и остро, и что, следовательно, вс смешное остается на стороне только первого. Согласны, вполне согласны, но мы думаем и убеждены, что во всяком случае литературная ссора с приятелем ставит каждого в комическое положение, для избежания которого только одно средство — избегать приязни с сочинителями, с которыми можно завязаться в кочерыжечную перепалку, или уже, уважая себя, терпеть от них вс… Впрочем, у всякого свой образ мыслей…
История о ‘Мертвых душах’ вс еще продолжается: о них толкуют и спорят в публике, о них рассуждают в журналах. Прислушиваясь к толкам и приглядываясь к печатным суждениям, невольно видишь материалы для новой поэмы в том же роде… Многие печатные суждения так и смотрят — кто Ноздревым, кто размазнею-Маниловым, уездным сантиментальным мечтателем, кто Селифаном, резонерствующим с лошадьми… Из хвалителей, каждый находит героя по себе, говоря: вот одно лицо благородное и умное. Один из критиков не шутя провозгласил, что все лица гадки (по отношению к ним самим, а не к искусству), кроме… кого бы вы думали?., не отгадаете!.. кроме Селифана! Критик видит в нем неиспорченную русскую натуру… В чем же состоит эта неиспорченная натура?— В том, что она напивается пьяною не по грубой животности, а потому что с хорошим человеком приятно выпить… Право так! Впрочем, есть и другие доказательства неиспорченной натуры Селифана: это его готовность быть высеченным, сердечность, с которою он говорит о милой ему конюшне и знакомой ему припарке… Хороша неиспорченная натура!.. Впрочем, и этим еще не кончились доказательства в пользу неиспорченной натуры Селифана: ко всему этому критик прибавляет его приятельское обращение с лошадьми… Теперь понимаете ли, что такое неиспорченная натура, по мнению критика?.. Теперь понимаете ли, что если кто не пьет сивухи, не напивается на смерть с первым встречным и поперечным, считая его за хорошего человека, кто не разговаривает с лошадьми и не позволит взыскать себя известного милостию по спине,— горе тому: он испорченная натура! Он покорился обаянию лукавого Запада, погубил ж душу и тело свое навеки!..9
Когда вышел ‘Ревизор’, один известный критик отказался писать о нем, видя в нем грязное произведение, один журнал отказался напечатать у себя повесть Гоголя ‘Нос’, находя ее также грязною,10 недавно один критик поставил Гоголя в ряду русских поэтов ниже г. Павлова (писателя даровитого, но совсем не Гоголя).11 Жаль, что некогда справляться, а то бы можно было много найти фактов, доказывающих, что иные критики с некоторого времени совсем иначе заговорили о Гоголе, нежели как говорили о нем прежде, и еще очень недавно. А между тем, посмотрите, как они сердятся, что другие поняли Гоголя, так сказать, со дня его вступления на литературное поприще и что осмелились намекнуть на это, как на свою собственную заслугу, из опасения, чтоб их не смешивали с повторятелями чужих мыслей и даже слов, за неимением своих!.. Кто постоянно следит за нашею литературою, тот знает, где в первый раз Гоголь был оценен. Может быть, многие знают и без указаний, где и кто говорил, и после того, о Гоголе в том же духе и том же тоне… Почему ж бы и не заметить того, что принадлежит вам по праву?.. Но люди неблагодарны, вы же их научите, вы же кое-как наконец вдолбите им что-нибудь в их крепкие черепы,— и они же за это пошлют вас на толкучий рынок, услужливо снабдят вас своим же медным лбом, обвинят в самохвальстве и объявят вашу фигуру тощею, как будто это страшный недостаток и как будто педантическая фигура с брюшком лучше тощей фигуры…12 Но, что всего забавнее, они назовут ваши похвалы автору непрошенными, как бы намекая тем, что у них этот автор выпрашивал их запоздалые, с чужого голоса взятые похвалы… Что касается до нас,— объявляем во всеуслышание, что те писатели, которых мы хвалим, никогда не просили наших похвал и что мы хвалим даром…
Один критик видит в Гоголе существо двойное или раздвоившееся: одна половина, видите ли, смеется, а другая плачет… Оригинальная мысль! Есть люди, которые никак не могут понять смеха в слезах, особенно же слез в смехе, и хотят вс делить и различать механически, чтоб иное великое явление как-нибудь сделать доступным своей ограниченности.13
Вероятно, многим случалось видеть людей, которые, побывав в Париже и возвратись в Россию, говорят при всяком случае: ‘у нас в Париже’? Так некоторые критики, о чем бы ни говорили, никак не могут обойтись без Италии. Один из таковых делает Гоголя учеником Гомера, Данта и Шекспира.14 Признаемся, мы не видим в ‘Мертвых душах’ следов изучения этих великих образцов. Что автор ‘Мертвых душ’ может совпадать с ними,— против этого не спорим, но причина этого не изучение, а то, что поэзия не может не совпадать с поэзиею. Между всеми ими есть одно общее,— именно то, что все они поэты…
Некто, толкуя вкось и вкривь, по крайнему своему разумению, о Селифане, о дяде Митяе и дяде Миняе, обвиняет Гоголя в односторонности, в том, что он показывает русских только с одной их стороны.15 Критику очень не нравится, что пьяный Селифан опрокинул бричку и вывалил из нее своего барина, и что дядя Миняй и дядя Митяй своим вмешательством только больше запутали дело. Критик твердит одно: русский человек за пояс заткнет немца, русские мужички в дороге очень бескорыстны. Последнюю истину очень хорошо знают все, у кого в дороге ломалась ось экипажа или экипажу случалось завязнуть в грязи или зажоре… Критик еще утверждает, что русский мужик, хоть и прихвастнет и опрокинет спьяну, зато и ‘выедет на авосе по соломенному мосту’. Правда! Но правда и то, что много людей пропадает в оврагах, реках, на мостах и пр., благодаря авосю…
Но из всех забавных мнений, высказанных по случаю ‘Мертвых душ’, самое забавное, без сомнения, то, что фантазия Гоголя хлебосольная… Гоголь — видите — не потому так отчетливо рисует главные характеры и так ярко, одною или несколькими чертами, как бы вскользь и мимоходом, изображает множество второстепенных и как будто случайно подвернувшихся характеров, не потому, что он верен действительности, а потому, что его фантазия русская, стало быть, и хлебосольная, и держится пословицы: Что есть в печи, вс на стол мечи… Милая критическая наивность! Черта из золотого века!..16
Но вот еще такая же буколическая черта: один из критиков, желая похвалить Гоголя, так выражается о его слоге: ‘Речь его рассыпчата, как сдобное тесто, на которое не пожалели масла, она льется через край, как переполненный стакан, налитый рукою чивого хозяина, у которого вино и скатерть нипочем, оттого-то и период его бывает слишком грузно начинен, как пирог у затейливого гастронома, который купил без расчета припасов и не щадил никакой начинки…’17 Воля ваша, а эта кухонная похвала, должно быть, непрошенная…
Да, много забавного и мало дельного в нашем пишущем мире, но есть и дельное. В 3-й книжке ‘Современника’ на нынешний год прочли мы умную и прекрасно написанную статью о ‘Мертвых душах’, означенную литерами ‘С. Ш.’ и присланную в журнал из Житомира.18
‘Северная пчела’, извещая (No 196) о поставке на московской сцене выписок из ‘Мертвых душ’, замечает, что при них ‘лучше бы всего было представить в лицах драматическую картину на ‘Мертвые души’ из последней (8-й) книжки ‘Библиотеки для чтения’, и прибавляет, что ‘это было бы и кстати, и умно, и забавно, и дельно, и полезно как для автора, так и для публики’.— Многие, совершенно соглашаясь с этим мнением, находят, что еще было бы лучше после драматической картины на ‘Мертвые души’ из ‘Библиотеки для чтения’ представить драматическую картину на ‘Библиотеку для чтения’ из девятой книжки ‘Отечественных записок’ {В отделе ‘Смеси’ статья ‘Литературный разговор, подслушанный в книжной лавке’, стр. 32—43.19} и что это было бы и кстати, и умно, и забавно, и дельно, и полезно как для автора драматической картины на ‘Мертвые души’, так и для публики…20
1. ‘Отеч. записки’. 1842, т. XXIV, No 10 (ценз. разр. около 30/IX), отд. VIII, стр. 126—134. Без подписи.
2. ‘История Петра Великого’ г. Ламбина в издании Ф. И. Эльснера выходила отдельными выпусками в течение 1841—1843 гг. Белинский имеет в виду рецензию Н. Полевого на первый выпуск этой книги (‘Русский вестник’ 1841, No 12).
3. Произведения Н. А. Полевого.
4. Жорж Данден — главное действующее лицо одноименной комедии Мольера.
5. В 1830 г., когда появилась VII глава ‘Евгения Онегина’, Булгарин сообщил читателям ‘Сев. пчелы’ (1830, NoNo 35, 39), что эта глава свидетельствует о полном падении таланта Пушкина, и употребил французское выражение chute complè,te! (полное падение!). Белинский неоднократно намекал Булгарину на этот эпизод (см., например, н. т., стр. 381).
6. Этот рассказ Н. Полевого напечатан во второй тетради ‘Дагерротипа’, рецензию Белинского на него см. н. т., No 45.
7. Намек на слова Н. Полевого, сказанные им о себе в ‘Клятве при гробе господнем’ (ч. I, M., 1832, стр. IX).
8. История литературных и личных взаимоотношений Н. Полевого с Ф. Булгариным в 1830-х годах изложена в книге К. Полевого ‘Записки о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого’ (см. ‘Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов’. Л., 1934, стр. 169—352). Ниже имеются в виду Н. Полевой, который в отзыве о 3 и 4 частях сочинения Ф. Булгарина ‘Россия’ писал, что карта Руси X и XI веков, приложенная к изданию, ‘просто ужасна’ (‘Сын отечества’ 1838, т. II, No 4, отд. IV, стр. 153).
9. В этой и последующих частях ‘Литературных и журнальных заметок’ Белинский имеет в виду Шевырева и его статью ‘Похождения Чичикова, или Мертвые души’ (‘Москвитянин’ 1842, NoNo 7, 8, стр. 207—228, 346—376).
10. Имеется в виду Шевырев, который в то же время был и одним из руководителей ‘Моск. наблюдателя’, т. е. журнала, отказавшегося поместить повесть Гоголя ‘Нос’. Эта повесть была напечатана тогда же Пушкиным в ‘Современнике’. Об этом эпизоде Белинский писал в ‘Литературных и журнальных заметках’ 12-го номера ‘Отеч. записок’ (см. н. т., стр. 504).
11. Белинский, очевидно, имеет в виду статью Шевырева ‘Взгляд на современную русскую литературу. Статья вторая. Сторона светлая’. В этой статье Шевырев противопоставлял Гоголю писателей, которые ‘возделывают… повесть, взятую из светской жизни, и роднят язык литературный с языком лучшего общества’. В числе этих писателей автор называл Н. Ф. Павлова, В. Ф. Одоевского, В. А. Соллогуба (‘Москвитянин’ 1842, No 3, стр. 180).
12. Ответ на то место из статьи Шевырева, где он отрицал за Белинским право называть себя критиком, который первый разъяснил значение творчества Гоголя для литературы и для русского общества (‘Москвитянин’ 1842, No 7, стр. 207). ‘Педантическая фигура с брюшком’ — Шевырев (см. н. т., стр. 72—73).
13. Белинский имеет в виду следующее определение особенности таланта Гоголя, которое дано в той же статье Шевырева о ‘Мертвых душах’: ‘…Как будто два существа виднеются нам из его романа: поэт, увлекающий нас своею ясновидящею и причудливою фантазиею, веселящий неистощимою игрою смеха, сквозь который он видит вс низкое в мире,— и человек, плачущий глубоко и чувствующий иное в душе своей в то самое время, как смеется художник’ (‘Москвитянин’ 1842, ч. IV, No 8, стр. 348).
Белинский, напротив, повторяя слова самого Гоголя, писал, что автор ‘Мертвых душ’ изображает Русь ‘сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы’ (н. т., стр. 255).
14. Белинский возражает Шевыреву, который в той же статье о ‘Мертвых душах’ писал, что Гоголь мог создать ‘Мертвые души’ только в Италии, на родине Данте и Ариосто, и указывал на зависимость книги Гоголя от Гомера, Шекспира и В. Скотта (‘Москвитянин’ 1842, ч. IV, No 8, стр. 360—363). Делая Гоголя учеником Данте и Ариосто, Шевырев тем самым отрицал народный национально-русский характер ‘Мертвых душ’ и затушевывал разоблачительный критический пафос, направленный против крепостнически-самодержавного уклада русской жизни.
15. Речь идет о Шевыреве, который писал об авторе ‘Мертвых душ’: ‘Комический юмор автора мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме. Это особенно ясно в тех ярких заметках о русском быте и русском человеке, которыми усеяна поэма. По большей части мы видим в них одну отрицательную, смешную сторону, пол-обхвата, а не весь обхват русского мира’ (‘Москвитянин’ 1842, No 8, стр. 368). Утверждая это, Шевырев отрицал типичность изображения русской жизни в ‘Мертвых душах’, что опять-таки связано с его стремлением истолковать книгу Гоголя в духе примирения с самодержавно-крепостнической действительностью. Политический смысл позиции Шевырева со всей очевидностью раскрывался тогда, когда он пытался внушить читателям мысль о безобидности гоголевского юмора: ‘…все злоупотребления, все странные обычаи, все предрассудки облекает он одною сетью легкой смешливой иронии,— писал Шевырев.— Так и должно быть,— поэзия не донос, не грозное обвинение. У нее возможны одни только краски на это: краски смешного’ (там же стр. 351).
16. Об этом писал Шевырев (‘Москвитянин’ 1842, No 8, стр. 375—376).
17. Цитата из статьи Шевырева (‘Москвитянин’ 1842, No 8, стр. 375—376).
18. Статья П. А. Плетнева.
19. См. н. т., No 77.
20. Впервые предположение о принадлежности последних двух заметок Белинскому высказал С. А. Венгеров (см. ПссБ, т. VII, стр. 617). Дополнительные доводы в пользу авторства Белинского привел С. Машинский (см. сборник ‘В. Г. Белинский о Гоголе’, стр. 216 и примеч., стр. 471).