В. Г. Белинский
Литературное объяснение
(Письмо к редактору ‘Московского наблюдателя’)1
ПРИМЕЧАНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Литературное объяснение, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1838
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 2. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1838 — январь 1840.
Ред. Н. К. Гей. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья и примеч. В. Г. Березиной.
М., ‘Художественная литература’, 1977.
Есть люди, с которыми ни о чем не хотелось бы говорить, и есть вещи, о которых ни с кем не хотелось бы говорить. Журнальный мир особенно богат теми и другими, и тех и других очень легко оставлять в покое, хотя бы они и беспокоили вас, нападая на ваши мысли, взгляды, чувства. Но когда какое-нибудь журнальное инкогнито, нападая на вас, искажает ваши мысли, дает им превратный толк, приписывает вам то, чего вы никогда не думали, то почему же вам не оправдаться — разумеется, не перед ним, не перед этим инкогнито, а перед тою частию публики, которая могла бы поверить ему на слово? — Ведь быть без вины виноватым, перед кем бы то ни было, очень неприятно.
Моя статья о ‘Гамлете’, которой ваша снисходительность дала приют в вашем журнале, была первоначально назначаема в ‘Сын отечества’, но как-то попала в ‘Северную пчелу’ — честь, которой я совсем не ожидал. По крайней мере начало моей статьи было помещено не помню в котором No этой газеты. Все это очень обыкновенно, но вот что несколько странно: в 2 No ‘Сына отечества’ вдруг появилась привязчивая выходка против начала моей статьи2. И это еще не так удивительно: удивительнее то, что редакция ‘Сына отечества’ не почла себя обязанною дать мне вполне высказаться, а почла себя вправе бросить в меня из-за уголка камушком — не могу сказать, от себя ли, или через кого другого, только инкогнито… Не правда ли, что это очень удивительно?.. Сначала я и сам дивился и не мог ничего понять, но теперь уже ничему не дивлюся и все понимаю…
Неизвестный автор выходочки, г. А. М., начал свое нападение на меня с того, что, вырвав, сообразно с своею целию, одну мою фразу, заставил меня уверять, будто бы ‘эстетическое образование нашего общества есть не более, как мода’. У меня эта мысль выражена предположительно, для яснейшего вывода истины: г. А. М. распорядился ею по-своему и думает, что он прав. Желаю ему оставаться в лестной для его самолюбия уверенности в победе, но защищаться не хочу: он сражается не со мною, а с призраком, им же самим созданным. Замахнувшись на этот призрак каким-то доводом, который, по своей ясности, походит и на силлогизм и на шараду вместе, он заключает: ‘Это, кажется, понятно’. Очень!..
Потом г. А. М. спрашивает меня, что я разумею под словом ‘наше общество’. Как прикажете отвечать на такой наивный вопрос? — ‘Россию или Москву?’ — продолжает допросчик.— И то и другое, милостивый государь, только не вас — не пугайтесь.
Далее г. А. М. с не меньшею наивностию удивляется тому, что я перевод ‘Гамлета’ на русский язык отношу к русской, а не к китайской и не санскритской литературе. Впрочем, и тут еще мало удивительного: может быть, г. А. М. и в самом деле не знает, что переводы на русский язык принадлежат к русской литературе, но странно, что и редакция ‘Сына отечества’ думает об этом согласно с г. А. М.
‘К свежему и мощному русскому духу слабо привился гнилой французский классицизм’ — на эту мою фразу г. А. М. напал с особенным торжеством. Сперва он уверяет, что классицизм не вздор и что каждая литература имела его (не исключая и восточных), потом уверяет, что классицизм ни одной литературе не сделал вреда и ни одной литературы не лишил ни одного дарования. Что отвечать на это?..
Да, конечно, классицизм не лишил ни Англию, ни Германию (в Испании его совсем не было) ни одного дарования. В первой если и был классицизм, то в литературное владычество ограниченных людей, и тотчас рухнулся, как явились Байрон и В. Скотт с дружиною мощных сподвижников. Та же участь классицизма была и в Германии, ему поддались только бездарные люди, и если Виланд, человек с дарованием, был увлечен французским классицизмом, то уж, верно, не в своем ‘Обероне’. Вы как думаете, г. А. М.? Да, субстанции английского и германского народа слишком огромны, чтобы позволить спеленать себя гнилыми пеленками французской эстетики, и если первая и позволила на минуту спеленать себя ими, то пожала только богатырскими плечами — и пеленки расползлись. Такова же судьба этих пеленок и в России.
Но конец ‘удивительного’ и ‘чудесного’ в статейке г. А. М. еще далек, г. А. М. неистощим на выдумки и выдумал — чтобы вы думали? — Слушайте: Карамзин был романтик (понятно ли? — очень!). Карамзин произвол Жуковского, а Жуковский Пушкина!.. Какова генеалогия?.. Трудно знать чужой образ мыслей, но мы вот как думаем: Карамзин в истории нашей литературы бессмертен, заслуги его велики и неоспоримы, но поэтом, а следовательно и романтиком, он никогда не был и, следовательно, на Жуковского как поэта никакого влияния иметь не мог: вы как думаете, г. А. М.?.. Вообще у вас довольно сбивчивые понятия о влиянии одного поэта на другого: вы непременно хотите сделать из них династию, так что, по вашей теории, Мильтона родил Шекспир, Байрона и В. Скотта Мильтон… уж и видно, что ‘наукам учился’…3
Далее г. А. М. нападает на мою мысль, что ‘живые вдохновения Англии и Германии тесно сроднились с русским духом’: эта мысль показалась ему горше полыни. Так как с нею нельзя не согласиться, а его намерение и состояло именно в том, чтобы не согласиться со мною, то он и противоречит себе на каждом слове. То спрашивает меня, где это сроднение, то, как будто бы нашедши его, доказывает, что оно сделано у нас через французов же, тогда как несколькими строками выше сам сказал о Жуковском, что он своими превосходными переводами сроднил нас с немецкою и английскою литературами. Чему верить? Впрочем, может быть, г. А. М. думает, что Жуковский переводил Шиллера, Гете, Байрона и пр. с французского: если так, то и спорить нечего. Далее утверждает, что Жуковский не имел себе подражателей, которыми обыкновенно определяется авторитет писателя и направление литературы: стоит ли это опровержения? Не говоря уже о бесчисленном множестве балладистов, дурных и хороших, не пример ли Жуковского породил таких талантливых переводчиков Шиллера, как гг. Шевырев, Шишков, Ободовский и другие? Где сроднение? — Зачем долго искать: вспомните хоть ‘Гамлета’, переведенного Н. А. Полевым и в обеих столицах России привлекающего в театр многолюдные толпы4. Кто наши романисты? Гг. Загоскин, Полевой, Лажечников. Кто имел на них большее или меньшее влияние? В. Скотт. Кто писал у нас повести? Гг. Марлинский, Павлов, Полевой, кн. Одоевский. Какое влияние имела на них литература с бородкою a la jeune France и с прическою a la moujik?5 — никакого, решительно. Я не говорю уже о Гоголе, таланте высоком и оригинально-самобытном, хотя и не замечаемом ‘Сыном отечества’. Следовательно, честь подражания французам остается только за Бароном Брамбеусом, да ведь его повести не больше, как баронские фантазии… ‘Какие писатели (английские и немецкие) переведены нами и прочитаны?’ — спрашивает г. А. М. Да, много еще не переведено, хотя, по времени, уже и очень много: В. Скотт весь (худо ли, хорошо ли), Шиллер большею частию, Гофман также — право, пока довольно. Я не говорю уже о том, что здесь вопрос состоит не столько во множестве переводов, сколько в том участии, с каким они принимаются, и в том влиянии, какое они производят. Что же касается до того, что г. А. М. не читал английских и немецких поэтов,— мы в этом нисколько не виноваты.
Обращаюсь опять к странной мысли г. А. М., что русское общество познакомилось с немецкою и английскою литературами через французов. Не хочу толковать ему, что превосходные переводы Жуковского, внесшие в нашу литературу новый элемент и новую жизнь, сделаны им с подлинников, а лучше постараюсь объяснить ему, что переводы переводам — рознь, а вот и факт, самый новый и самый свежий: Н. А. Полевой перевел ‘Гамлета’ с оригинала, и перевел не буквально, а поэтически, творчески, и успех этого перевода был блистателен, вот другой: кто-то из безымянных или безгласных, вероятно, подстрекнутый этим успехом, перевел Шекспировых ‘Merry Wives of Windsor’ {‘Виндзорских кумушек’ (англ.). — Ред.} — вот тех, что недавно так тихо упали на Петровском театре, несмотря на превосходную игру Щепкина, но перевел их с французского, с гизотовского перевода: видите ли, вот и разница6. Потом, Н. А. Полевой, зная, что театр есть место для всех возрастов и полов, выключил или изгладил, в своем переводе, все грубые плоскости, свойственные веку Шекспира, а неизвестный перелагатель ‘Виндсорских кумушек’ не только тщательно сохранил и удержал, но и еще щедрою рукою прибавил своих, расейских. Первое ознакомление и сроднение есть прямое, а второе через посредничество (французского словаря): но из этого еще не следует, чтобы все наши поэты и литераторы знакомили русскую публику с немецкою и английскою литературами по образцу переводчика ‘Кумушек’. Вы как думаете, г. А. М.?.. Далее г. А. М. советует мне обратить внимание на цифры — на ввоз иностранных книг. В этом я не буду спорить с г. А. М. Он прав: французские романы и водевили составляют главный предмет ввоза иностранных книг, но я говорил в моей статье об эстетическом чувстве как выражении субстанции русского народа, а не о той маленькой частичке его, которая предпочитает всему на свете французскую литературу, французские моды и французскую кухню, и даже не о той, еще меньшей, частице его, которая, почитывая французские книжки и французские журналы, не только свысока произносит приговоры таким обыкновенным вещам, как, например, философия Гегеля, но даже и переводит с французского языка Шекспира… Что у нас, в России, точно так же, как и везде, на Поль де Кока найдется больше читателей и почитателей, чем на Гете,— в этом нет сомнения, да только из этого ровно ничего не следует, разве только то, что необразованных людей везде гораздо больше, нежели образованных.
Говоря о ввозе книг, г. А. М. с торжеством указывает еще на преимущественное употребление французского языка перед прочими. Опять не доказательство: французский язык у нас, как и везде, был и будет во всеобщем употреблении, преимущественно перед прочими,— правда, но это потому, что он преимущественно перед всеми прочими нужен для жизни: его должен знать и светский человек, и негоциант, и конторщик, и путешественник. И поэтому у нас, в России, найдется очень много людей, которые не читали ни одного французского писателя, а хорошо говорят и пишут по-французски. Но в воспитании, особенно у людей высшего круга, теперь этот язык играет равную роль с английским и немецким: всякий хорошо воспитанный высшего общества молодой человек равно хорошо знает все эти языки и их литературы. Кроме того, в высшем кругу английский язык и в жизни соперничествует с французским: XVIII век прошел и уже не воротится.
Наконец — слава богу — конец! Но конец венчает дело, говорит пословица, и г. А. М. славно увенчал свое дело: он сперва исказил мою мысль, а потом прехрабро напал на нее. Удивляюсь, как редакция ‘Сына отечества’ и ‘Северной пчелы’ просмотрела это: ведь начало моей статьи напечатано было в ‘Пчеле’, так, кажется, за справкою недалеко было ходить. Впрочем — извините… виноват: я обещался ничему не удивляться… Г-н А. М. выдумал, что я сочинения Державина называю мишурою, и говорит, что это ‘не мысли, а болезненное порождение головы’. Не спорим, что все это очень остроумно и забавно, но приписывать другому слова, которых он не говорил,— недобросовестно и невежливо — об этом мы поспорили бы с г. А. М.— Нет, не мишурою, а жертвою классицизма почитаем мы произведения Державина — этого богатыря поэзии, этого яркого и могучего явления русской жизни. Но об этом когда-нибудь, в другое время, и побольше… В самом деле, это такой предмет, о котором можно много и хорошо поговорить, только не с г. А. М.
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Белинский, АН СССР — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., тт. I— XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
‘Белинский и корреспонденты’ — В. Г. Белинский и его корреспонденты. М., Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, 1948.
Белинский. Письма — Белинский. Письма. Редакция и примечания Е. А. Ляцкого, тт. I—III, СПб., 1914.
‘Воспоминания’ — В. Г. Белинский в воспоминаниях современников. Гослитиздат, 1962.
ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина.
КСсБ — В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I—XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859—1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II…— Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное изд. ‘по незначительности своей’.
ЛН — ‘Литературное наследство’. М., Изд-во АН СССР.
Панаев — И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.
ПссБ — Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (тт. I—XI) и В. С. Спиридонова (тт. XII—XIII), 1900—1948.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1962—1965.
Станкевич — Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830—1840. М., 1914.
Литературное объяснение (Письмо к редактору ‘Московского наблюдателя’) (с. 278—282). Впервые — ‘Московский наблюдатель’, 1838, ч. XVI, март, кн. 2, ‘Смесь’, с. 334—341 (ц. р. ?, вып. в свет 28 мая). Подпись: В. Белинский. Вошло в КСсБ, ч. II, с. 454—461.
1 В 1838—1839 гг. формальным редактором ‘Московского наблюдателя’ оставался В. П. Андросов.
2 Историю напечатания статьи о Гамлете см. наст. т., с. 540—541. Опубликовав в ‘Северной пчеле’ только начало статьи Белинского, Полевой вскоре санкционировал помещение в ‘Сыне отечества’ (1838, No 2, раздел ‘Смесь и нечто’, с. 17—23) резкой статьи ‘Письмо москвича’, представляющей собой злобную выходку против Белинского как критика вообще и как автора публикации в ‘Северной пчеле’. ‘Письмо москвича’ подписано инициалами А. М. и принадлежало Н. С. Селивановскому, общему московскому знакомому Белинского и Полевого (см. ЛН, 56, с. 226).
3 Слова Добчинского о Хлестакове в ‘Ревизоре’ Гоголя (д. III, явл. 5).
4 Позднее Белинский изменил свое мнение о переводе Н. Полевого (см. наст. т., с. 256).
5 Иронически упоминая бородку ‘юная Франция’ и прическу ‘под мужика’, Белинский выражает отрицательное отношение к произведениям французского романтизма 1830-х гг.
6 Представление ‘Виндзорских кумушек’ состоялось на сцене Большого театра 4 февраля 1838 г. с Щепкиным в роли Форда. Перевод комедии Шекспира, напечатанный в типографии Н. С. Селивановского, вышел в Москве в 1838 г. без указания имени переводчика (см. о переводе в рецензии на ‘Виндзорских кумушек’ в наст. т.).
Белинский, надо полагать, не случайно дальше указывает автору ‘Письма москвича’ на ‘неизвестного перелагателя ‘Виндсорских кумушек’, этим ‘перелагателем’ был, возможно, также Н. С. Селивановский (в материалах Московского цензурного комитета значится, что комедия Шекспира ‘переведена для сцены Н. С…мъ’ — см. примечания В. С. Нечаевой в кн.: Белинский, АН СССР, т. II, с. 734. См. также вводную заметку к рецензии на ‘Виндзорских кумушек’ (наст. т., с. 590).