Н. С-ий
Н. С-ий
ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
Литературное обозрение, Сергиевский Николай Николаевич, Год: 1913
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Акмеизм в критике. 1913—1917
СПб.: Изд-во Тимофея Маркова, 2014.
Общеизвестен любопытный скандал, случившийся года два тому назад в художественном мире в Париже. Эта анекдотическая быль настолько замечательна по своему значению, что не могу отказать себе в желании возобновить ее в памяти читателей.
Как-то, помнится, весною, на одной из тогдашних парижских выставок картин крайних последователей нелепых течений изуродованного искусства появилась невероятная по исполнению картина неизвестного художника. Это бы хаос пятен, клякс, мазков, который, судя по заглавной надписи, должен был изображать, как помнится, восход солнца. Для человека здравомыслящего нелепость картины была очевидна. Иначе мыслили поклонники ‘нового искусства’: Gони единогласно приобщили эту мазню к перлам всемирного искусства, а автора ее провозгласили величайшим художником. Однако автор по скромности медлил обнаруживать свое имя. Наконец, когда ‘картина’ достаточно прославилась среди своеобразных ценителей и они восторженно признали гениальность ее, автор открыл свое имя: он оказался… ослом. Да, это была злая шутка: кружок истинных художников — последователей старого искусства решил поглумиться над современными его отрицателями, проповедниками ‘новых течений’, шутники наняли у соседнего булочника осла, поставили его задом к холсту, натянутому на раму, прикрепили к хвосту кисть, на земле подле рамы поставили корытце, наполненное красками всяких цветов. Чтобы заставить ‘художника’ приступить к творчеству, его стали щекотать. Отмахиваясь хвостом, осел погружал прикрепленную к нему кисть в краски и ударял этой кистью по холсту. Получалась ‘картина’. Способ ее воспроизведения был установлен протокольно нотариальным порядком. Признав гениальность этого произведения ослиного творчества, последователи ‘новых течений’ тем самым расписались в своем недомыслии. Слава их навсегда оказалась поколебленной. Публика прозрела.
Нечто подобное случилось и у нас. Но дело обошлось без осла: роль его сыграли сами же господа художники, поэты и писатели из числа проповедников ‘новых слов’ в искусстве, — всякие эти наши доморощенные символисты, футуристы, кубисты, и прочие: они в своих картинах и литературных произведениях дописались до такого хаоса нелепых красок и выражения мыслей, что уверовавшая, было, в этих апостолов ‘нового искусства’, падкая на всякую вычурную новинку публика поняла, наконец, что эти ‘жрецы искусства’ недалеко ушли от своего четвероногого парижского собрата, устыдилась своего временного увлечения ими и навсегда от них отвернулась. И тщетно эти, — как метко окрестил их один из наших критиков, — ‘рыцари ослиного хвоста’ беснуются, выкрикивая ‘новые слова’ — они надоели, серьезно к ним отнестись никто уже не может, над ними только потешаются.
Минувшей осенью петербургский кружок таких ‘рыцарей ослиного хвоста’ объявил вечер лекций о новом искусстве. Эти лекции собрали полный зал. Но публика шла не с серьезными целями, а с целью потешиться. И потешилась вдоволь. Тщетно выкрикивали бесноватые устроители-лекторы, что все старое искусство ветошь, что всякие там Рафаэли и Тицианы — хлам, а они — ‘рыцари ослиного хвоста’ <--> истинные художники. Им не возражали, над ними добродушно смеялись: стоит ли возражать безумцам! Недавно ‘Союз молодежи’-кубистов устраивал свою знаменитую выставку четырехугольных лиц, цветов и людей. Эти взрослые дети, проповедующие, что куб есть основание и воплощение совершеннейшей красоты, действительно нашалили, словно дети: нарисовали четырехугольных человечков, скотинок и проч. И лицо попавшего на эту выставку вечно хмурого петербуржца прояснилось веселой улыбкой. А раньше-то! Сколько новых ‘школ’ появилось у нас, сколько ‘новых течений’, с которыми серьезно считались! Но ныне, к счастью для нашего искусства, они решительно доживают свой век. Тщетно судорожно кривляются в последних потугах беснующиеся ‘литературные’, с позволения сказать, человечки — с их проповедью ‘новых слов’ перестали считаться.
Недавно компания таких ‘рыцарей’ из числа поэтов и беллетристов, уязвленная общественным равнодушием к ним, решила в отместку общественному вкусу нанести ему пощечину и под таким именно названием — ‘Пощечина общественному вкусу’ <--> выпустила книжку прозы и стихов. Цель этих авторов, помимо желания нанести общественному вкусу оскорбление действием, заключается в том, как они открыто заявляют, чтобы ‘сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч. с парохода современности’. Легко сказать — сбросить Пушкина! Но ‘рыцари ослиного хвоста’ (незначительных имен их называть не стану, чтобы не создавать им хотя бы отрицательной славы) бесстрашно приступают к осуществлению намеченной задачи. Какими же литературными средствами они обладают? Судите сами, читатель.
Вот, например, ‘стихи’:
Угрюмый дождь скосил глаза,
А за
Решеткой,
Четкой,
Железной мысли проводов
Перина,
И на
Нее, легко встающих звезд оперлись
Ноги.
Замечательное это произведение обладает во всяком случае для автора таким драгоценным качеством, что при таком способе писания ‘стихов’ можно выманить у редакции (если бы таковая нашлась, чтобы напечатать за плату подобную ахинею, в чем можно усумниться) вдесятеро больший гонорар. Другой автор заботится попутно с ‘сбрасыванием Пушкина’ об усовершенствовании отечественной орфографии: он не признает 150 знаков препинания, твердых знаков и прописных букв:
Офицер сидит в поле выпускает пар
С рыжею полей и свистает
и надменный самовар рыбки хлещут.
Досадно выписывать подобные несуразные вирши: таких перлов сколько угодно в редакционной корзине. Но в данном случае такие вирши имеют важное показательное значение: это, ведь, плоды серьезного творчества человека, воображающего, что он, в самом деле, совершенствует нашу поэзию!
А вот веселенькое стихотворение, которое, вероятно, долго будет служить образчиком подобного рода ‘литературы’:
На острове Эзеле
Мы вместе грезили.
Я был на Камчатке,
Ты теребила перчатки…
Эх, право, носило поэта по белу свету, а ума разума он не <на>брался! В другом произведении он недоуменно спрашивает:
Кому сказатеньки
Как важно жила барынька
Нет, не важная барыня,
А так сказать лягушечка.
Этот автор проявляет большую заботу об обогащении бедного, по его мнению, русского языка новыми словами и выражениями: у него ‘смехутные смеются’, ‘идутные идут’, сплошь и рядом попадаются такие литературные перлы, как ‘слезатые слезини’, ‘старикатые дали’, ‘взоровитые чаши’, ‘мирпстеющпе птицы’… А вот образчик новой литературной прозы:
‘Долгие о грусти ступаем стрелой. Желудеют по канаусовым яблоням, в пепел оливковых запятых, узкие совы. Черным в опочивших поцелуях медом пуст восьмигранник, и коричневыми газетные астры. Но тихие. Ах, милый поэт, здесь любуются не безвременьем, а к развеянным облакам. Это правда: я уже сказал. И еще более долгие, опепеленные белым, гиацинтофоры декабря’.
‘Ах, милый поэт’, хочется воскликнуть вместе с автором, — к чему, в самом деле, писать подобный вздор! ‘Пуст восьмигранник’ подобной поэзии, и ей-ей при помощи таких ‘оливковых запятых’ и ‘коричневых газетных астр’ не ‘сбросить Пушкина и Достоевского с парохода современности’, как какому-нибудь уродливому моллюску, присосавшемуся к подводной стенке океанского парохода, не остановить его могучего движения. Ведь большому кораблю — большое плавание. Неимоверно могуч наш литературный корабль, имеющий на своем борту таких пассажиров, как Пушкин, Достоевский, Толстой, Тургенев, и вечен его ход.
Правда, сейчас этот ход чуть-чуть, было, замедлился, но не потому, что сам корабль устарел, и машина его износилась, а потому, что измельчал тот океан, по которому он шествует: измельчали временно вкусы, заплесневел, усох океан литературного вкуса читателей. Но явление это — временное и преходящее, как скоропреходяще уродливое появление авторов всяких ‘миристеющих птиц’ и ‘гиацинтофор декабря’, этих наших ‘рыцарей ослиного хвоста’. Как это нередко с нами случалось и в других проявлениях жизни — Запад и тут сбил нас с толку.
Мы горазды перенимать вкусы, привычки, моды наших соседок ‘заграниц’. Но, ‘что русскому здорово, то немцу смерть’, и наоборот. Что имеет основание для своего существования на западе — тому в полной мере не привиться у нас. Мы переняли в литературе одежду пресловутого ‘символизма’ из Франции (литературного направления вполне объяснимого, имевшего талантливых представителей) да так окургузили, переиначили на свой вкус крайности этой одежды, что литературный фрак этот неизбежно должен был лопнуть по всем швам на русских могучих плечах. Это и случилось. Увлечение крайностями литературной моды у нас, слава Богу, проходит, и наш старый, но мощный литературный корабль снова начинает забирать полный ход. После мертвого безвременья — не за горами новый пышный расцвет нашей художественной литературы. Важным показателем того, что так должно случиться, является новое течение среди тех самых представителей (это-то и существенно!) ‘новых направлений’, которые стали недавно увлекаться всякими ‘измами’ и носились с ними. Пережив несомненное падение декадентства, символизма, имирессионизма {Дадим краткое определение этих основных течений, взбудораживших нашу поэзию и литературу. Основное положение декадентства — смысл и жизненная правда не обязательны для поэзии, почему истинно поэтическое произведение может представлять одно музыкальное сочетание слов без логической связи. Символизм, гранича с понятием декадентства, в прямом своем значении есть изображение действительных явлений, мыслей, чувств и отвлеченных понятий в символах, т. е. в чувственных образах, условно принимаемых за то, что хотят ими выразить. Имирессионизм, подходя под понятие символизма, обозначает искусство отображать в литературных и красочных образах тончайшие впечатления (‘имирессион’ по-французски — впечатление), доступные лишь самому автору. Отсюда и проистекло заблуждение публики, слепо уверовавшей, было, в новых пророков искусства (ведь насколько добросовестно было искусство этих авторских впечатлений — проверке не могло подлежать), на самом деле в большинстве случаев, как говорится, водивших публику за нос.} и проч., они стали нащупывать новые пути. Но поняли, что новое в данном случае можно найти лишь в старом, и возвращаются к нему. Правда они не решаются сразу, открыто ‘сжечь все, чему поклонялись, и поклониться всему, что сжигали’ и прикрывают свое отступление под флагом опять-таки нового литературного течения: без мудреного словечка и тут не обошлось, изобретен новый ‘изм’, но на сей раз ‘изм’ (с греческого — влечение) вполне разумный и благородный (если, конечно, последователи его не запутаются в мудрствованиях лукавых): таким ‘последним литературным словом’ является так называемый ‘акмеизм’, последователи коего именуются акмеистами. Словечко, по-видимому, мудреное, на самом же деле имеющее вполне ясный определенный смысл: ‘акмэ’ значит по-гречески высшая степень расцвета, ‘изм’, как мы знаем, — влечение, следовательно, новая школа акмэизма представляет собою не что иное, как школу последователей высшего расцвета в нашем искусстве, а так как речь в данном случае идет о поэтах, а высший расцвет нашей поэзии был при Пушкине и последователях созданной им школы, то, следовательно, ‘новая’ школа акмеизма представляет собою не что иное, как поклонников Пушкинской школы, задавшихся целью ее воссоздать. Давно пора!
Вот как определяет новое направление один из поэтов, стоящих во главе последователей его: ‘Борьба между акмеизмом и символизмом есть, прежде всего, борьба за этот мир (а не мир потусторонний добра и зла), звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время. У акмеистов роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще… После всяких ‘неприятий’ мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей совокупности красот и безобразий…<...>
Конец сюсюкающим ‘рыцарям ослиного хвоста’, воспевающим ‘перину железной мысли проводов’, на которую ‘оперлись ноги легко встающих звезд’. Слава Богу, не за горами, по-видимому, новая или вернее старая здоровая, бодрая, вдохновляющая на все прекрасное поэзия.
Не за горами возврат наш и к старому, чисто художественному направлению и в области прозы. Но об этом мы поговорим уже в следующий раз и, кстати, дадим отчет о новых книжках ‘толстых’ журналов (путного в них по-прежнему мало) и новинках литературы в отдельных изданиях. Тут есть новое утешительное хорошее, о чем мы и побеседуем.
Печатается по: Н. С-ій. Литературное обозрение // Родная страна. 1913. Март. No 3. С. 132—134. Автором статьи был драматург и прозаик Николай Николаевич Сергиевский (1875—1955). В 6 No ‘Родной страны’ за 1913 г., в рецензии на ‘Лесные были’ Николая Клюева (С. 264), на эту статью одобрительно сослался Владимир Нарбут. Фельетон ‘Рыцари ослиного хвоста’ в No 13365 (от 25 января, веч. выпуск) ‘Биржевых ведомостей’ за 1913 г. опубликовал Александр Измайлов. Говоря о ‘Пощечине общественному вкусу’, Сергиевский сначала цитирует Маяковского, потом — Крученых, потом — дважды — Хлебникова, потом — стихотворение в прозе Бенедикта Лившица.