ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛТОПИСЬ.
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛТОПИСЬ.
I. РУССКАЯ.
Литература. Г. Некрасовъ.— Новое изданіе его стихотвореній.— Толки о немъ и критическая статья о немъ г. А. Григорьева.
‘ду ли ночью но улиц темной’,
‘Отечественныя Записки’, No 9, 1863
Литературная летопись, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1863
Время на прочтение: 13 минут(ы)
По нашему общанію, мы должны были бы продолжать разборъ обличителей въ этой книжк ‘Отечественныхъ Записокъ’, но просимъ у нихъ извиненія, что мы хотимъ на этотъ разъ заняться инымъ предметомъ. Въ ныншнемъ году вышло новое, дополненное изданіе стихотвореній г. Некрасова. Въ другое время, выходъ этой книжки заставилъ бы встрепенуться литературу, а въ наше развлеченное политическими событіями время, никто и слова не сказалъ объ ней. Между тмъ новому изданію уже скоро минетъ годъ, и вроятно оно такъ же скоро раскупится, какъ и прежнія изданія тхъ же стихотвореній. Критика молчитъ, какъ будто г. Некрасовъ принадлежитъ къ тмъ обличителямъ, которыхъ стихи годятся только въ сборники ‘Гражданскихъ Мотивовъ’. Такое молчаніе журналовъ лучше всего доказываетъ или какую-то литературную усталость, или же совершенный поворотъ во вкусахъ публики. Послднему мы не вримъ, слдовательно остается въ сил только первое предположеніе.
Библіографической оцнки новаго изданія длать мы не будемъ, я всхъ желающихъ имть точныя библіографическія указанія о книг отсылаемъ къ замтк, доставленной намъ однимъ изъ нашихъ внимательныхъ библіографовъ {Стихотворенія Н. Некрасова. Изданіе третье. Спб. Въ тип. К. Вульфа. 1863. Въ б. д. л. Стр. въ 1-й части 184 и во 2-й части 194.
Въ 1840 году вышелъ въ Петербург сборникъ стихотвореній Н. Н. подъ затйливымъ названіемъ: Мечты и звуки. Въ недавнее время этотъ сборникъ ужасныхъ стихотвореній, съ чертями, вдьмами и т. п. сумбуромъ, былъ публиковалъ въ продаж, съ именемъ Н. А. Некрасова, книгопродавцемъ Апраксина двора едоровымъ. Печатать свои произведенія г. Некрасовъ началъ въ 1838 году въ ‘Сын Отечества’, потомъ въ ‘Библіотек для чтенія’ (1839 г.) и наконецъ сдлался ревностнымъ сотрудникомъ ‘Репертуара’, издававшагося Песоцкимъ и книгопродавцемъ Поляковымъ. Здсь г. Некрасовъ печаталъ очень много, частію съ своимъ именемъ, частію подъ разными псевдонимами. Очень шаль, что эти произведенія своей юности онъ невидимому предалъ окончательному забвенію, а изъ нихъ выбралось бы кое-что весьма порядочное.
Въ первый разъ стихотворенія г. Некрасова были изданы въ 1856 году, въ Москв, К. Солдатенковымъ и Н. Щепкинымъ. Изданіе это было раскуплено очень быстро, такъ что черезъ годъ книжка продавалась по 5—10 руб., вмсто первоначальной цны 1 р. 50 к. Вроятно, вслдствіе этого, при замедленіи новаго изданія, она была цликомъ перепечатана въ Лейпциг въ 1858 году. На заглавномъ лист были сохранены имена московскихъ издателей: вотъ до какихъ предловъ доведена была тщательность перепечатки, хотя въ самомъ текст надлано было много корректорскихъ упущеній. Не лучше этого изданія, въ отношеніи неправильностей и опечатокъ, было другое, вышедшее также въ Лейпциг, въ 32 д. л., съ нкоторыми дополненіями и исправленіями стихотвореній по рукописямъ, видимо неудовлетворительнымъ.
Здсь еще долго ждали втораго изданія, и оно явилось только въ 18G1 году, въ двухъ частяхъ. Хотя въ заголовк было сказано, что оно печаталось съ изданія 1856 года, съ прибавленіемъ стихотвореній, патісанныхъ посл этого года, но на дл было не такъ. Можетъ быть, наборщики, дйствительно, набирали по печатному экземпляру перваго изданія, но, кажется, этотъ экземпляръ былъ неполный. Оплошность удивительная! Изъ стихотвореній 1-го изданія не были помщены во второмъ: Отрывки изъ путевыхъ записокъ графа Гаранскаго (не вполн напечатанные и въ 1-мъ изд.), Новый годъ и Колыбельная псня. Кром того сдланы были исключенія изъ, стихотвореній: Поэтъ и гражданинъ, Псовая охота, Нравственный человкъ, Прекрасная партія и ‘исправлены’ кое какія мелочи.
Второе изданіе продавалось дорого — 2 р. 50 к. и напечатано было крайне безобразно. Крупный, разгонистый шрифтъ и множество пробловъ, при маленькихъ поляхъ, совсмъ испортили книгу.
Наконецъ въ ныншнемъ году появилось третье изданіе, самое удовлетворительное во всхъ отношеніяхъ. Оно стоитъ всего 1 р., бумага и шрифтъ очень хороши и — главное — текстъ значительно пополненъ. Хотя три исключенныя при 2-мъ изданіи стихотворенія не вошли и въ это, но за то сокращенія, сдланныя въ 1861 году, вс возстановлены, кром 6 строкъ въ стихотвореніи Поэтъ и гражданинъ, въ которомъ, впрочемъ, напечатаны 5 стиховъ, небывшихъ даже въ изданіи 1856 года. Кром того, дйствительно ‘исправлены’ и дополнены стихотворенія, въ 1-й части: Отрадно видть (стр. 14), Родина (31), Секретъ (34), Вино (51), Муза (57), На родин (88), Я постилъ твое кладбище (124), и во 2-й части: Филантропъ (35) и Саша (43), но послднее стихотвореніе все еще представляетъ значительные пропуски.
Новыхъ стихотвореній противъ 2-го изданія внесено въ 3-е очень немного, въ томъ числ: Размышленія у параднаго крыльца — стихотвореніе, напечатанное еще въ 1861 году въ одной изъ газетъ.
Изъ раннихъ своихъ произведеній, какъ сказано, г. Некрасовъ не внесъ въ изданія своихъ стихотвореній ни одного, не встрчается еще и нкоторыхъ изъ стихотвореній позднйшей эпохи, напримръ: Чиновникъ (Физіологія Петербурга, 1843), Старушк (Отеч. Зап. 1845), Признанія труженика (Совр. 1854 года и перепечатано съ именемъ г. Некрасова въ ‘Легкомъ чтеніи’), А. Е. Мартынову (Совр. 1859), Папаша (Совр. 1861 года) и немногія другія. Кром того сдланы исключенія изъ напечатанныхъ въ ‘Современник’ стихотвореній: Старики (1853) и Тишина (1857), а стихотвореніе Буря (1850) явилось во всхъ трехъ изданіяхъ въ исправленномъ вид, почти неимющемъ ничего общаго съ первоначальной редакціей. Къ сожалнію, въ послднемъ изданіи не встрчается также и стихотвореніе Блинскій, года два или три тому назадъ напечатанное въ одномъ изъ альманаховъ безъ подписи автора, но приписываемое всми г. Некрасову.
Очень интересно сравнить первоначальный текстъ стихотвореній г. Некрасова, въ какомъ они появлялись въ журнал, съ текстомъ послдняго изданія. Это сравненіе очень поучительно.
Съ 1848 по 1846 годъ, г. Некрасовъ, между прочимъ, издалъ альманахи и сборники (здсь названы и т, на которыхъ нтъ имени г. Некрасова, но изданіе коихъ ему приписываютъ): 1) Статейки въ стихахъ безъ картинокъ (1843 года), 2) Физіологія Петербурга — 2 части (1845), 3) Первое апрля, альманахъ (1846), и 4) ‘Петербургскій Сборникъ’ (1846). Ему же приписываютъ составленіе сборника ‘для Легкаго чтенія’, издававшагося съ 1856 года А. И. Давыдовымъ.
Изъ прозаическихъ его произведеній, не касаясь напечатанныхъ подъ псевдонимами, можно указать слдующія: Опытная женщина, повсть (Отечест. Зап. 1841) и Необыкновенный завтракъ, разсказъ (Отеч. Зап. 1843)’ и въ ‘Современник’: Новоизобртенная привилегированная краска Дирлинга и К (1850), Тонкій человкъ (1855), Три страны свта (1848—1849), Мертвое озеро (1851) и статью о . И. Тютчев (1850). П. Е.}.
Напоминать ли мн здсь, что уже было сказано однажды (декабрь, 1861 г.) ‘Отечественными Записками’ по поводу стихотвореніи г. Некрасова?
Странное дло — ныншнее положеніе нашей литературы! Молодое поколніе воспиталось и много добра почерпнуло изъ стихотвореній г. Некрасова — и это поколніе молчитъ о немъ. Было, правда, нсколько статей, но вс он ничего не разъяснили, ничего не растолковали, он выражали то восторги, то удивленіе, и могли бы быть названы не рецензіями, а одними восклицательными знаками или рядомъ междометій1 Такъ мало было сказано молодымъ поколніемъ для объясненія таланта, ихъ воспитавшаго.
Поэзія г. Некрасова, во множеств случаевъ дидактическая, поучительная, приправленная очень удобно энергически-жолчными выходками противъ грязи и недостатковъ, окружавшихъ молодое поколніе, имла успхъ, какой рдко достается на долю поэзіи. Благодаря энергіи и жолчи, поучительность, всегда скучная, особенно въ стихахъ, имла успхъ. Эта сторона стихотвореній, относительная, должна играть весьма важную роль въ перипетіяхъ нашего времени. Стихотворенія г. Некрасова, толкуемыя въ тотъ же тонъ статьями Добролюбова, дйствовали сильно на юношество, и когда время снесетъ шумиху безразлично на все падающаго негодованія, стихотворенія Некрасова оставятъ посл себя очень видный шагъ въ развитіи нашихъ общественныхъ чувствъ.
Другое дло, когда вы отнесетесь къ этимъ стихотвореніямъ, какъ къ поэзіи, какъ къ всеобъемлющему началу высшаго проявленія правды въ обществ. Тутъ вы увидите, въ нкоторыхъ случаяхъ, однообразіе этой поэзіи, увидите холодную разсудительность, частое отсутствіе живыхъ красокъ, безъ которыхъ поэзія жить не можетъ, но которыя замнялись въ стихотвореніяхъ г. Некрасова энергіею отрицанія. Однимъ словомъ, вы увидите не свободное отношеніе, не всесторонній взглядъ на жизнь общества, а взглядъ партизана извстной доктрины, какимъ и былъ г. Некрасовъ въ послднее время. Только въ послднее время, замтьте это, въ своихъ новыхъ стихотвореніяхъ, невошедшихъ въ третье изданіе, въ род Зеленаго шума, г. Некрасовъ начинаетъ уже освобождаться отъ этой доктрины. На сколько прежняя доктрина подйствовала враждебно на талантъ г. Некрасова, было уже объяснено въ стать ‘Отеч. Зап.’, и я возвращаться къ этому предмету здсь не буду. Недостатки г. Некрасова — не его личные недостатки, а литературной партіи. Выказавъ полное презрніе къ жизни, эта доктрина могла только вс цвта жизни слить въ одинъ срый цвтъ. Для ученой статьи все это могло имть свою цль, но таланту, который долженъ былъ имть дло съ частными случаями, фактами, доктрина могла дать одну силу негодованія, приложимую ко всмъ случаямъ безразлично.
Такимъ образомъ, чутье народныхъ нуждъ и скорбей, которыми владлъ г. Некрасовъ, обратилось въ негодованіе на все, что грязно, глухо и нмо было для высшихъ потребностей жизни — и кстати ужъ и на все остальное, муза ‘мести и любви’ сдлалась только музою мести, а любовь должна была скрыться… Неприлично такой высокой доктрин любить что-нибудь въ этомъ порядк вещей, который слдуетъ уничтожить по ея соображеніямъ, апоэтъ не можетъ безъ любви быть поэтомъ! Вотъ въ этомъ-то и драматическое положеніе!
Я не сочувствую этой узкой доктрин, и потому не могу сочувствовать тмъ стихотвореніямъ, гд она примнена наголо. Я нахожу эту доктрину несправедливою, слдовательно, не могу считать истинными и т чувства, которыя возбуждены ложною идеею.
Но, къ счастью, эта искалеченность таланта, если можно такъ выразиться — не относится ко всмъ стихотвореніямъ г. Некрасова: везд, гд Некрасовъ успвалъ отъ нея освободиться, онъ и по глубин чувства, и по энергіи стиха становился первымъ нашимъ современнымъ лирикомъ. Въ его стих живутъ наши новыя потребности, онъ не принадлежитъ ни школ Пушкина, ни Лермонтова, талантъ его не такъ многостороненъ и блестящъ, чтобъ сдлаться полнымъ и завершеннымъ образцомъ для будущаго, но въ немъ,— боле нежели въ комъ-либо другомъ изъ нашихъ современныхъ поэтовъ, живутъ чувства, которыми должна питаться будущая поэзія, въ немъ столько энергіи, что онъ можетъ дать толчокъ поэтическимъ идеямъ. Онъ не такъ узокъ, какъ его послдователи, которые за гражданскимъ чувствомъ не видятъ никакого другаго чувства, онъ желаетъ дать просторъ другимъ потребностямъ души, но эстетическая мертвечина той доктрины, которая опутала его, безпрестанно мшала ему размахнуться. Онъ не такъ, какъ г. Фетъ — талантъ блестящій, но весьма узкій и односторонній — не живетъ прежними традиціями поэзіи. У г. Фета, все, и начало и конецъ его поэзіи, не идетъ дальше элегій Пушкина, удивительныхъ и неподражаемыхъ по тонкости чувства. Г. Некрасовъ не старыми пріемами руководствуется, какъ, напримръ, г. Полонскій, когда приходится ему столкнуться съ обществомъ. У г. Некрасова звучитъ струна новая, и чмъ больше онъ будетъ давать ей простору, помимо нигилистическихъ соображеній, тмъ она будетъ издавать звуки сильне и доступне сердцу каждаго. Слдовательно, поэтической рутины, такъ сказать, у г. Некрасова нтъ никакой, этимъ онъ выше другихъ. Но за то онъ слишкомъ доктринръ, еслибъ можно было такъ назвать поэта, который замыкаетъ въ стихи ученіе какой-нибудь школы.
Я бы и покончилъ этими словами о г. Некрасов, еслибы за ‘Отеч. Записками’ не числился маленькій должокъ, мнніе ‘Отеч. Зап.’ о талант г. Некрасова, высказанное въ 1861 г., подверглось нареканію, въ единственно-дльной критической стать на стихотворенія г. Некрасова — г. А. Григорьева. Въ своей стать о стихотвореніяхъ г. Некрасова (жур. ‘Время’ 1862 г., іюль), г. Григорьевъ заблагоразсудилъ заподозрить мнніе ‘Отеч. Зап.’ ‘въ недоброжелательств и журнальныхъ дрязгахъ’. Мы полагаемъ, напротивъ, что статьею г. Григорьева руководили ‘журнальныя дрязги’, въ которыхъ онъ купался. Читатель, конечно, забылъ, но мы припомнимъ, что въ стать ‘Отеч. Записокъ’ выставлены были достоинства — сказано именно какія, и показаны недостатки, какіе находятъ ‘Отеч. Запискахъ’ въ талант г. Некрасова. Это-то свободное отношеніе къ таланту и назвали ‘недоброжелательствомъ’. Пусть будетъ и такъ. Дло не въ томъ, что ‘Отеч. Записки’ не все хвалили въ г. Некрасов, а въ томъ, что г. Григорьевъ, который ршился, повидимому, все хвалить, повторилъ за ‘Отеч. Записками’ ихъ же замчанія. Вотъ это интересно. Потому-то я намренъ возстановить здсь кое-какую правду. Конечно, ‘Отеч. Записки’ не находили нужнымъ отвчать на бездоказательныя ухищренія, хотя такія возраженія и были бы имъ очень полезны. Но если ‘Отеч. Записки.’ не хотятъ входить въ споръ съ г. Григорьевымъ, мн-то, неизвстному рецензенту, отчего же не заняться этимъ интереснымъ предметомъ? Не поздно ли? спросятъ меня. Э, помилуйте! о чемъ же мы будемъ говорить въ литератур, если такія крупныя явленія, какъ стихотворенія г. Некрасова, будутъ проходить незамченными, или будутъ считаться недостойными спора? Вдь вотъ, пересмотрите-ка наши толстые журналы, въ нихъ не было все это время ни одной статьи о г. Некрасов!
Дрязги журнальныя, въ которыя погрузился г. Григорьевъ, заставили его видть и въ стать ‘Отеч. Зап.’ то же отношеніе къ г. Некрасову, какое существуетъ между журналами въ ихъ перебранкахъ. Вслдствіе этого, придирки остались придирками, а сущность дла ни сколько нетронутою.
‘Отечественныя Записки’ видли во взгляд г. Некрасова на народъ раздвоеніе, вслдствіе двухъ доктринъ, которымъ онъ подчинился въ своей поэтической дятельности. Одна — когда онъ шелъ вмст съ г. Тургеневымъ, и когда его лирическія произведенія были отголоскомъ этого настроенія, другая — когда онъ усвоилъ доктрину отрицателей, когда онъ критическія статьи Добролюбова принялъ за руководящую нить въ своихъ псняхъ. Вслдствіе этого и два тона въ его стихотвореніяхъ. Это было доказано въ ‘Отеч. Запискахъ’, а такъ-какъ ‘Записки’ никогда не относились сочувственно къ теоретическому отрицанію Добролюбова, особенно въ примненіи къ русской жизни, то понятно, что он не могли отнестись сочувственно и къ тмъ стихотвореніямъ (на тэму ‘Псни о Еремушк’), въ которыхъ выражалась эта доктрина. Отсюда идетъ вся рецензія стихотвореній г. Некрасова въ ‘Отеч. Запискахъ’, отсюда же и примненіе этихъ началъ при отдльныхъ стихотвореніяхъ.
Не вникнувъ въ смыслъ рецензіи, но вооружившись только противъ опредленія ‘Отеч. Записокъ’, что во второмъ період дятельности г. Некрасова часто желчная, раздражительность замняла истинную поэзію, г. Григорьевъ началъ пть чужую, взятую изъ ‘Современника’ псню, о томъ, на сколько желчь полезна (не пищеваренію) поэзіи, на сколько она можетъ быть самостоятельнымъ двигателемъ въ искусств и проч. и проч. ‘Отеч. Запискамъ’ ставилось въ укоръ, что он видятъ въ г. Некрасов поэта съ міросозерцаніемъ узкимъ, и т. д. и т. д. Говорилось, что г. Некрасовъ — поэтъ народный, въ лучшемъ смысл слова, а ‘Отеч. Записки’ это отрицаютъ, что онъ лучше Кольцова… Но что бы ни говорилось, лишь бы говорилось доказательно. Хуже же всего вотъ что: г. Григорьевъ повторилъ, полгода спустя, т же замчанія, которыя ‘Отеч. Записки’ сказали прежде его.
‘Псни Некрасова — говорилъ г. Григорьевъ — сдлались, безъ преувеличенія событіями…
‘Но вс ли эти псни, дйствовавшія какъ событія, на молодое читающее поколніе, и какъ событія, дразнившія до пны у рта поколніе устарлое — вс ли он бывали такъ правильно жизненны, какъ дв первыя псни (‘Въ дорог’ и ‘Огородникъ’)? Человкъ съ народнымъ сердцемъ, съ такимъ же народнымъ сердцемъ, какъ Кольцовъ и Островскій (да проститъ онъ укоры мн, одному изъ жаркихъ его поклонниковъ), всегда ли какъ Кольцовъ и Островскій бережно хранилъ чистоту своего народнаго сердца? Не кадилъ ли онъ часто личнымъ раздражительнымъ внушеніямъ и даже интересамъ минуты? Всегда ли онъ вполн сознательно и объективно ставилъ себ свои мучительные вопросы? Если нтъ, то зналъ ли онъ, какой отвтственности подвергается онъ предъ судомъ потомства — онъ, неотразимо увлекавшій своими пснями все молодое поколніе?
‘Вдь ужъ надобно все сказать. Я не виню Некрасова въ томъ, что молодое поколніе въ настоящее время никого, кром его, не читаю. Оно вообще ничего не читаетъ, и другъ мой, ‘ненужный человкъ’, едва-ли не былъ правъ, назвавши свою циническую статью статьею о распространеніи безграмотности и невжества въ россійской словесности, — но въ этомъ невиноватъ поэтъ, а виноваты его неумренные и исключительные поклонники, въ род покойнаго Добролюбова и друг. Я виню Некрасова въ томъ, что онъ иногда слишкомъ отдавался своей ‘муз мести и печали‘, руководился подчасъ слпо, безсознательно, стало быть недостойно истиннаго художника, ея болзненными внушеніями. Неужели ему самому любо, что наравн съ высокими его пснями, поколніе, на псняхъ его воспитавшееся, восторгается безсмысленно и жолчными (?!) пятнами въ род стихотворенія о Двнадцатомъ год, ‘Свадьбы’, сказанія о Ваньк-рыжемъ, и проч. и проч. (Значитъ, ихъ много?) Неужели ему любъ такой безразличный и безсмысленный восторгъ? Вдь его впечатлительной натур доступне, чмъ многимъ другимъ, должна быть простая, но мученически выстраданная Гоголемъ истина, ‘съ словомъ надобно обращаться честно’.
‘Было время, и не такъ еще давно было {Мы припомнимъ это время г. Григорьеву: это было въ ‘Москвитянин’ пятидесятыхъ годовъ, когда онъ называлъ г. Некрасова не великимъ, какъ теперь, а больничнымъ поэтомъ. Если не ошибаемся, и память не измняетъ намъ, то такое прозвище дано было г. Некрасову отъ г. Григорьева, по поводу стихотворенія ‘Въ больниц’. Впрочемъ, можетъ быть, мы неврно сдлали цитату, и потому, если г. Григорьевъ пожелаетъ, пусть скажетъ намъ, и мы справимся поврне.}, когда я, сочувствуя всмъ сердцемъ поэзіи Некрасова, положительно ненавидлъ вліяніе этой поэзіи на эстетическое, умственное и нравственное развитіе молодаго поколнія, хотя очень хорошо сознавалъ, что не сама она, не поэзія виновата, а поэтъ, слпо къ ней относящійся, и преимущественно его яростные поклонники. Вдь одной поэзіи желчи, негодованія и скорби слишкомъ мало для души человческой. Но теоретики (подразумеваются критики журнала ‘Современникъ’) ршительно съумли уврить своихъ послдователей, что это одно только и нужно. Своей ‘соблазнительной’ ясностью они отучали ихъ мыслить, своимъ послдовательнымъ азартомъ, они отучали ихъ чувствовать широко и многосторонне’ (‘Время’ 1862 г. іюль, стр. 18).
Здсь я становлюсь втупикъ, и уже ршительно не понимаю, какъ тотъ же самый А. Григорьевъ, написавшій или, лучше сказать, повторившій, только вкратц, замтки изъ рецензіи ‘Отеч. Записокъ’, могъ писать и возраженіе на нихъ. Казалось бы, вещь немыслимая — а оно такъ. Я увренъ, что этому никто не повритъ, а потому обязанъ указать на страницы, гд это было сказано въ ‘Отеч. Запискахъ’ 1861 года, по поводу стихотвореній г. Некрасова, именно: стр. 77, 78, 79, 80, 118 и 119. Тамъ говорится объ излишнемъ вліяніи желчнаго раздраженія на стихотворенія г. Некрасова, и о томъ, что вслдствіе этого вліянія, поэзія г. Некрасова теряетъ характеръ многосторонности, ширины. Мотивъ ея однообразенъ до унынія. Но я продолжаю выписку:
‘На нашихъ глазахъ совершались и досел еще совершаются идольскія требы теоріи. Говорить ли о нихъ? Факты всмъ извстны’.
Мы полагаемъ, что на эту именно теорію не только было указано въ стать ‘Отеч. Записокъ’, но даже она была выведена наружу вслдствіе разбора ‘Псни о Еремушк‘.
‘Поэзія Пушкина, не говорю уже другихъ, меньшихъ — побрякушки, и въ конц концовъ, поэзія вообще побрякушки, Некрасовъ для теоретиковъ куміръ — не потому, что онъ поэтъ, а потому, что онъ шевелитъ и раздражаетъ. Не могу опять не спросить, любо ли ему, поэту съ народнымъ сердцемъ, поклоненіе теоретиковъ, отрицающихъ народность? Наконецъ, любо ли ему безсознательное поклоненіе молодой толпы, эстетически развращенной до безнадежности — поклоненіе разныхъ фальшиво-эмансипированныхъ барынь, которыя, закатывая глаза подъ лобъ, читаютъ съ паосомъ:
и извлекаютъ изъ этого больнаго, хотя могущественнаго вопля души — безнадежнйшую философію распутства? (До этакихъ выводовъ изъ стихотвореній г. Некрасова ‘Отеч. Записки’ не доходили). Вдь ужь сколькимъ порядочнымъ людямъ оскомину он набили этимъ стихотвореніемъ!
‘Да не оскорбится поэтъ этими укорами. Онъ знаетъ очень хорошо, что они длаются критикомъ не во имя рутинной нравственности, и съ другой стороны не во имя ‘искусства для искусства’. Нравственна въ поэзіи — правда, и только правда, но за то уже требованіе трезвой, никому и ничему нельстящей правды отъ поэзіи не должно тоже знать никакихъ кажденій и никакихъ приличій. Правда поэзіи никогда не должна быть личная или минутная правда. Поэзія — не простое отраженіе жизни, безразличное и безвыборное въ отношеніи къ ея безконечно-разнообразнымъ случайностямъ, а осмысленіе, обобщеніе явленій. Въ томъ ея смыслъ, значеніе, законность, вчность — вопреки ученію теоретиковъ {Просимъ обратить вниманіе, что г. Григорьевъ всюду ополчается на это ученіе, мы тоже были несогласны съ этимъ ученіемъ, и приложивъ это ученіе къ г. Некрасову, сдлали выводы о поэзіи этого писателя. Тогда г. Григорьевъ ополчился на насъ: ‘домашнія дрязги, молъ’ — вотъ и разберите логичность этого критика!}, осудившихъ ее пока на рабское служеніе теоріи, а въ будущемъ на конечное уничтоженіе, какъ вещи ненужной и безполезной, да вопреки же ученію и эстетическихъ гастрономовъ, обратившихъ ее въ какой-то sauce piquante жизни.
‘Вотъ почему везд, гд поэтъ, и такой большой по натур поэтъ какъ Некрасовъ, увлекаясь минутнымъ раздраженіемъ, не договариваетъ полной правды или далеко переступаетъ предлы общей правды, критика должна бытъ къ нему безпощадна‘ (‘Время’ 1862 г. іюль, стр. 19).
Что вы будете говорить посл этого съ критиками, которые, повторяя ваши же мысли, вамъ же и противорчатъ!
Дале въ ‘Отеч. Запискахъ’ было высказано такое мнніе, что отрицательное отношеніе къ простому русскому человку, къ крестьянину, въ которомъ ‘нтъ ни зерна человческой жизни’, что это отношеніе должно было везд мшать автору, когда онъ задумывалъ съ сочувствіемъ подходить къ крестьянскому быту. И въ ‘Коробейникахъ’, и въ ‘Крестьянскихъ дтяхъ’, и въ ‘Влас’ отъ этого вышло много реторики. И понятно, или проклинайте жизнь, о которой вы говорите такими словами:
Въ насъ, подъ кровлею отеческой,
Не запало ни одно
Жизни чистой, человческой
Плодотворное зерно,
или, если въ васъ есть капля сочувствія къ забитому, то не проклинайте же его такими словами:
Въ пошлой лни усыпляющей
Пошлыхъ жизни мудрецовъ,
Будь онъ проклятъ, растлвающій
Пошлый опытъ — умъ глупцовъ!
Что нибудь одно, и изъ этой дилеммы выхода нтъ. Или въ жизни нтъ ничего, кром предмета для сатиры, тогда и выдерживайте роль сатирика, или въ ней есть что нибудь путное, и тогда приберегите ваши грозныя проклятія для кого нибудь другаго. Эта двойственность подйствовала вредно на талантъ г. Некрасова, и повредила ему, когда онъ задумалъ стать въ прямыя отношенія къ народу.
Кажется, ясно. Г. Григорьевъ задумалъ тутъ приплести всякіе сборники старинныхъ русскихъ псенъ и древнюю русскую литературу, которая будто бы извратила понятіе ‘Отеч. Записокъ’ о народ и заставила выражаться такимъ образомъ о поэзіи Некрасова.
Между тмъ, что же самъ г. Григорьевъ говоритъ? Онъ относится къ отрицательному направленію ‘Современника’ точь въ точь такъ же, какъ ‘Отеч. Записки’: всюду эстетическую доктрину Добролюбова называетъ ‘теоретическою’, а о народности Некрасова, какъ поэта, говоритъ слдующее:
‘Но народная натура поэта тронута цивилизаціею… Страстная натура Некрасова вполн вдалась въ миражную жизнь (Петербурга), и, нечего грха таить, часто поддавалась ей, испытывала какъ ея отрицательныя вліянія, то-есть ужасы отъ пошлости, такъ, къ несчастію, и положительныя. Неизгладимая печать увлеченій миражной жизнью легла на его произведенія то желчными пятнами, то, увы! отзывами пошлыхъ водевильныхъ куплетовъ’ (стр. 45).
Что жь это такое? Мы сказали, что отрицательное направленіе испортило поэзію г. Некрасова, и г. Григорьевъ призналъ это, мы показали фальшъ по отношенію къ народной жизни — и г. Григорьевъ чуетъ этотъ фальшъ, мы логически приписали его доктрин отрицанія, а г. Григорьевъ миражной жизни Петербурга. Ну, различіе невелико, и довольство отъ этого самобытнаго вывода я съ удовольствіемъ предоставляю г. Григорьеву.
Посл всего этого рождается вопросъ: не ‘миражная ли жизнь Петербурга’ заставила и г. Григорьева писать противъ того, что онъ съ ‘скрежетомъ зубовнымъ’ долженъ самъ повторить, хотя ему и не хотлось бы твердить зады посл статьи ‘Отеч. Записокъ’?