С. В. Максимов
Литературная экспедиция
По архивным документам и личным воспоминаниям
ПРИМЕЧАНИЯ
Литературная экспедиция, Максимов Сергей Васильевич, Год: 1890
Время на прочтение: 38 минут(ы)
А. Н. Островский в воспоминаниях современников
Серия литературных мемуаров
М., ‘Художественная литература’, 1966
Пропуски восстановлены по журналу ‘Русская мысль’, 1890, No 2.
Осенью 1855 года в петербургских литературных кружках, тогда не столь разнообразных и многочисленных, как теперь, но гораздо более сплоченных, распространился слух о небывалом событии, казавшемся всем неожиданным и почти невероятным. Правительство понуждалось в содействии тех общественных деятелей, которым уже давно присвоено было обществом непризнанное и неутвержденное правительством звание литераторов, находившихся до той поры в сильном подозрении. Неожиданно, но определительно и ясно выражено было намерение употребить в дело силы, с которыми до той поры боролись или которых только гнали. У всех на главах производились еще невероятные до забавного, цензорские придирки и живо памятны были те, почти вчерашние случаи, когда попечитель учебного округа, Мусин-Пушкин, ведавший высшую цензуру, с кулаками наскакивал на авторов и редакторов периодических изданий и крикливо угрожал ходатайством о высылке в места весьма отдаленные. Давно ли газетного шута и доносчика Булгарина Леонтий Васильевич Дуббельт драл, как школьника, за уши? Крутой переход ко вниманию, поощрению и исканию помощи в литературных деятелях был и достаточно неожиданным, и казался знаменательным после того, как по делу Петрашевского поплатились ссылкою несколько человек, заявивших свои имена в печати, после того, как И. С. Тургенев успел посидеть в Москве в арестантской Пречистенской части. Почтенный профессор и известный ученый А. В. Никитенко отправлен был под арест за пропуск против военных щеголей невинных строк, непонравившихся Клеймихелю. Цензура пришла в какое-то оцепенение, не зная, какого направления держаться, цензора боялись погибнуть за самую ничтожную строчку. Цензурный комитет остановил не только новое издание Гоголя, но и напечатанный уже роман Даля, министр просвещения Уваров говорил, что он хочет, чтобы, наконец, русская литература прекратилась, и т. п. Во всяком случае, ходившие по Петербургу в указанное время слухи, облекавшиеся в фант, являются теперь таким историческим событием, умолчать о котором не вправе лица, принимавшие в этом деле участие. К числу их, как один из немногих оставшихся живых свидетелей, входивший в состав, так сказать, ‘литературной экспедиции’, принадлежал пишущий эти строки. Обязанность высказаться усиливается еще тем обстоятельством, что об этом деле печатно сообщалось очень мало, и если временами встречались заявления и упоминания, то они большею частью отличались неточностью, ограничиваясь либо несправедливыми обвинениями командированных лиц в неисполнении принятых обязательств, либо положительно с ветру схваченными слухами и нередко приправленными клеветами. Не так давно, можно сказать — почти на днях, приходилось отстаивать существенно-неверные и беспричинно-злобные нападки на талантливейшего нашего писателя А. Ф. Писемского. В предупреждение вероятных искажений и возможных неточных сведений, предлагается эта статья. Она посвящена, главным образом, и той важной цели, чтобы воздать должное должному и с чувствами глубокой признательности и сердечной благодарности отдаться воспоминаниям о прекрасном и счастливом прошлом, освещенном высоким вниманием и покровительством того Августейшего лица, болезненное состояние которого нынешним летом поразило глубокою скорбью всех русских людей.
Почин в описываемом нами деле принадлежал молодому тогда генерал-адмиралу, председателю ученого русского географического общества, великому князю Константину Николаевичу, состоявшему во главе коренных преобразований после севастопольского погрома, успевшему провести важные перемены во вверенном ему ведомстве и флоте и готовившемуся к участию в великом акте освобождения крестьян от крепостной зависимости. Здесь он показал известную истории энергическую деятельность и высокопросвещенное участие. Морской Сборник — орган министерства, находившийся под особенным ближайшим наблюдением и просвещенным покровительством великого князя, из сухого специального журнала успел уже превратиться в живой орган, в котором разрабатывались самые существенные и жгучие общественные вопросы. Памятно это время процветания Морского Сборника,— время, когда всякое министерство, с его примера, спешило заручиться собственным органом, стараясь каждое оживлять литературными статьями. Так поступили Журнал Министерства Государственных Имуществ, Военный Сборник, переданный под редакцию Чернышевского. Министерство Внутренних дел создало Северную Почту и поощряло материально и нравственно Русский Дневник под редакциею известного писателя П. И. Мельникова, писавшего под псевдонимом Андрея Печерского, и т. д.
Великий князь 1 отдал 11 августа 1855 года следующий приказ по министерству через князя Дм. Алек. Оболенского, занимавшего должность директора комиссариатского департамента:
‘Прошу вас поискать между молодыми даровитыми литераторами (например, Писемский, Потехин и т. п.) лиц, которых мы могли бы командировать на время в Архангельск, Астрахань, Оренбург, на Волгу и главные озера наши, для исследования быта жителей, занимающихся морским делом и рыболовством, и составления статей в ‘Морской сборник’, не определяя этих лиц к нам на службу’.
Приказ, писанный рукой состоявшего при великом князе статс-секретаря А. В. Головнина (бывшего впоследствии министром народного просвещения и членом государственного совета), вызвал те последствия, о которых настоящая наша речь. Осуществление мысли великого князя, которая, как и все его мысли, ясная и добрая (по словам одного из приглашенных литераторов), обличающая истинного администратора, чтобы не сказать более, на первых порах оказалось довольно затруднительным. Не сразу выяснились и важнейшие пункты, необходимые и интересные для исследований, и выработалась программа действий для избранных лиц. Выбор лиц из числа наличных писателей представился нелегким, хотя и приняты были к тому энергические меры. Лишь те личные указания, которые сделаны были самим великим князем, вполне отвечали его цели и намерениям. Писемский и Потехин успели уже заявить себя разработкой крестьянского быта, обнаружить очевидное, крупное знание народного языка и, стало быть, могли обещать несомненную способность к изучению быта и непосредственному сближению с простым народом. Оба эти писателя, к тому же, были лично известны Августейшему генерал адмиралу: А. А. Потехин, в 1853 г., в зале Мраморного дворца, читал, известным всем мастерским способом, свою драму Суд людской — не Божий, а А. Ф. Писемский — chef d’oevre своих рассказов из народного быта — Плотничью артель, в каюте фрегата Рюрик, стоявшего на Кронштадтском рейде, в виду соединенного англо-французскаго флота, под командою адмирала Непира {Об этом в свое время (в 1881 г.) подробно сообщал в Новом Времени известный артист-рассказчик И. Ф. Горбунов, ездивший вместе с Писемским передавать свои превосходные рассказы в самом начале артистического поприща.}).
Приглашение остальных лиц потребовало особенных хлопот и долгих поисков, несмотря на то, что кн. Оболенский обращался к компетентным лицам с просьбой о рекомендации и сам лично находился в близких сношениях и дружбе с некоторыми писателями (между прочим, с редакторами Современника — Панаевым и Некрасовым, и Анненковым, через английский клуб, в котором все эти лица состояли членами).
Первую неудачу испытал кн. Оболенский именно на приглашении издателя сочинений Пушкина и автора материалов для биографии нашего великого поэта. Благодушный, но мало знакомый с литературным кругом, помимо того, который собирался у Тургенева, Павел Васильевич Анненков от личного приглашения шутливо отыгрался. ‘Конечно, нет ничего легче, как молодому литератору (с проседью), каков я есть по вашей оценке,— вы позабыли (пишет он Оболенскому) прибавить еще и красивому,— проехать на тройке через Городец, Горбатов и друг., поговорить на станции, да и составить статейку, но эдакого греха я, перед людьми, на себя не приму. Это дело тех светских и гениальных натур, которые составляют понятия о парнасских увеселениях, итальянской опере в Петербурге, современной литературе и все приписаны к фельетону Петербургских Ведомостей,— их зело остерегаться надо’. — ‘Для добросовестного исполнения подобной миссии,— наставительно прибавляет Анненков,— прежде всего, нужно изучение предмета, а изучение есть ничто иное, как отдача всего себя раз выбранной цели на столько времени только потребуется. Вот этого-то, почтенный князь, я и не могу сделать теперь’. Вместо себя, он рекомендовал ‘темные, но весьма почтенные имена, таковы: Льховский — знакомый М. А. Языкова, Родзянко — служащий при Современнике, Колбасин — состоящий при Тургеневе (этот еще и не служит и с радостью принял бы лестное поручение)’. В заключение Анненков прибавляет: ‘Не примите отказа моего, вынужденного случайными обстоятельствами, за увертку. Свидетельствую честью, что, приди ваше воззвание несколькими месяцами позднее, я бы сию же минуту принялся за дело’.
Не освобождаясь от того увлечения заманчивою мыслью ознакомиться с народом и его бытом, на готовые средства, под высшим покровительством и в виду открытых и обеспечивающих страниц морского органа, Анненков своею рекомендацией не достиг цели. Не были приняты ни Родзянко, ни Колбасин — автор биографий старых писателей: И. И. Мартынова, Курганова и Воейкова и некоторых повестей, напечатанных в 1850 г. в Литературных вечерах Фумели. Льховский лишь впоследствии командирован был в заграничное плавание, из которого напечатал в Морском Сборнике две статьи: Сан-Франциско (1861 г., No 1) и Сандвичевы острова (1862 г., No 2) {Впоследствии он был начальником типографии морского министерства, преобразованной на коммерческом праве, в каковой должности вскоре скончался от чахотки.}.
Неудачи поисков на этом не кончились, хотя и писал Некрасов: ‘Я получил вчера вопрос о писателях для рыболовства. Я могу достать вам полный комплект, убежду — и меня послушают люди дельные и известные: Потехин, Воронцов, Дементьев, Студитский, может быть, Забелин. Но я боюсь обращаться к ним, если вы или ваше начальство обратится к другим. Уведомьте!’
Обращение, действительно, сделано было ко многим лицам: в Петербурге — к члену ученого комитета министерства государственных имуществ г. Веселовскому и к И. И. Панаеву. Писали в Москву к редакторам Москвитянина: Погодину и Шевыреву. Г. Веселовский рекомендацией затруднился и не отвечал. Погодин и Шевырев проглядели своего сотрудника, знаменитого драматурга, А. Н. Островского, который сам вызвался впоследствии и получил командировку, благодаря приятельскому соглашению с А. А. Потехиным, предложившим уступить верхнюю Волгу. Забыли в Москве и про талантливого Кокорева, автора прекрасных очерков из народного быта, напечатанных в том же Москвитянине. Н. А. Некрасов с рекомендацией Потехина опоздал, остальные, указанные им, не были избраны. Посчастливилось лишь рекомендации И. И. Панаева, предложившего поэта Полонского и Михайлова. Я. П. Полонский получил в то время штатное место в Петербурге и не пожелал более отсюда выезжать. Точно также министр народного просвещения (А. С. Норов) не согласился на откомандирование А. Н. Майкова, говоря, что ‘столь продолжительное (на целый год) отсутствие одного из цензоров, при ограниченном числе членов комитета иностранной цензуры, потребует замены надворного советника Майкова другим лицом на время его отсутствия’ (письмо от 9 декабря 1855 {Предполагалось первоначально изучение Финляндии и Остзейского края, но эта мысль впоследствии была оставлена. Для Финляндии обращались за рекомендацией лиц, которые в состоянии были бы исполнить поручение, к Якову Карл. Гроту, бывшему профессору в Гельсингфорсе, а в то время состоявшему инспектором учения Августейших Сыновей Государя Императора. Для Остзейского края рассчитывали на Дерптский университет и предполагали отправить сюда поэта Аполлона Ник. Майкова.} года). Точно также граф Перовский, министр уделов, нашел препятствия в командировке Писемского, состоявшего в то время на службе по департаменту уделов, и уступил воле Его Высочества лишь при вторичном настоянии: ‘Я полагаю,— извещал его великий князь,— что сведения, которые он приобретет в разных местах во время предстоящей ему поездки, не будут бесполезны и для удельного ведомства. С своей стороны, если я могу быть вам полезен командировкою в ваше распоряжение морских или штурманских офицеров, я всегда с большим удовольствием и готовностью исполню ваши желания’ (письмо от 27 ноября, а 29 числа прислано было согласие на откомандировку титулярного советника Писемского).
Вообще предвидели и боялись появления толпы охотников-литераторов, а потому действовали с большою осмотрительностью, будучи убеждены, что явятся ‘и молодые, и даровитые, пожалуй, на составление легоньких литературных статеек (по вкусу нашей публики), сантиментальных и живописных, но цели не соответствующих’. При этом твердо уверены были, что ‘благая мысль Его Высочества, без сомнения, встретит полное сочувствие в молодых литераторах, которым, с одной стороны, открывается поприще общественной деятельности, а с другой — доставляется возможность посредством ближайшего изучения разных краев России довершить свое образование и почерпать из обильного источника русской жизни живые образы и новые материалы для литературных произведений’. Рассчитывали также и на то, что литераторы, конечно, не упустят из вида всего того, что может обещать блестящую будущность нашему флоту.
В числе оснований, на которых покоилась мысль генерал-адмирала по поводу командировки ‘молодых’ литераторов, помимо поддержания созданного и упроченного с 1855 года успеха ‘Морского сборника’, находилось и то, чтобы исследовать и описать подробности быта, нравы и обычаи того населения, которое занимается промыслами на воде и из которого, следовательно, всего бы полезнее и натуральнее было ‘брать матросов’. В преобразовательных предначертаниях Морского министерства вырабатывался проект рекрутирования флота по образцу французской морской записи именно теми людьми, которые с малых лет привыкают к жизни и занятиям на воде. Впоследствии эта мысль была оставлена в виду тех соображений, что Россия, счастливо орошённая громадною цепью рек и усыпанная озёрами, всегда в состоянии представить громадное число людей, обыкших в плавании на судах и приготовленных к морскому делу в большей или меньшей степени, — особенно в северной лесной половине страны, по Волге с притоками и даже по южным главным рыболовным рекам и по трем морям (Черному, Азовскому и Каспийскому, по Дону и Днепру). Например, на архангельском севере, в особенности в Поморье и по прибрежьям всех рек, не только каждый человек, случайно взятый на выбор, представляет бесстрашного и опытного морехода, но даже и женщины наделены теми же способностями, но архангельский север и схожее с ним Обонежье мало населены. По этим-то и другим причинам первоначально намеченные местности для исследований подверглись изменениям и районы наблюдений были расширены в другом направлении.
Самым наблюдениям этого рода, при выборе деятелей, предполагалась программа и имелся в виду род испытания (экзамена) для желающих, которые должны были представить предварительные работы. В них будущий путешественник обязан был изложить отчет о материалах, имеющихся уже в печати, относительно страны и обитателей, с некоторым критическим разбором и с указанием на неполноты, а в частности составил бы программу, основанную на таком предварительном изучении предмета, и разбор его.
Так, по крайней мере, предлагал поступить барон Врангель, управлявший в то время морским министерством. Великому князю угодно было совершенно устранить этот кабинетно-измышленный способ. Он отвечал: ‘Я не считаю нужным давать подробную программу для этих исследований, предоставляя каждому составлять описание по собственному усмотрению, но прошу составить для них общие указания тех сведений, которые могли бы быть особенно полезны. Желаю не каких-либо донесений, а прямо статьи для Морского Сборника, вроде прекрасных статей г. Гончарова {Часть которых была помещена в Морском Сборнике. Она вошла впоследствии в известное сочинение, выдержавшее несколько изданий, под заглавием: Фрегат Паллада. В 1855 году в Сборнике напечатаны были: Заметки на пути от Маниллы до берегов Сибири, Из Якутска, Русские в Японии в конце 1853 и начале 1854 г. (три статьи). В 1856 г. помещена была статья: На мысе Доброй Надежды. В 1862 году Фрегат Паллада вышел уже вторым изданием.}. Не желаю, чтобы об этом предприятии что-либо печаталось прежде того времени, когда оно принесет уже желанные плоды’.
На этом основании, широко раскрывающем свободу деятельности исследователей, составлена была программа, которою и снабжены были все избранные путешественники. Она заканчивалась следующими знаменательными и поучительными указаниями: ‘Если вы найдете возможным подметить и другие характеристические черты обозреваемой вами страны и ее жителей, то совершенно от вашего усмотрения будет зависеть вместить их в описание, как признаете за лучшее. Морское начальство, не желая стеснять таланта, вполне предоставляет вам излагать ваше путешествие и результаты исследований в той форме и в тех размерах, которые вам покажутся наиболее удобными, ожидая от вашего пера произведения его достойного, как по содержанию и изложению, так и по объему’. Предлагалось обратить особенное внимание на жилища обитателей, их промыслы, с показанием обстоятельств, благоприятствующих и мешающих развитию оных, суда и разные судоходные орудия и средства, ими употребляемые, означая их названия и представляя, если возможно, их изображения на рисунке, физический их вид и состояние, преимущественно их нравы, обычаи, привычки, и все особенности, резко отличающие их от прочих обитателей той же страны, как в нравственном, так и в промышленном отношении, а равно и в речи, поговорках, поверьях и т. под.
Выбор лиц, способных исполнить эту программу, все-таки, был затруднен, и экспедиция замедлялась до такой степени, что вынудила главного виновника в задуманном совершенно новом и неслыханном предприятии сделать распоряжение об ускорении дела. Директор канцелярии морского министерства граф Дм. Андр. Толстой (бывший потом министром народного просвещения, а затем и внутренних дел) получил 14 октября приказание приискать литераторов ‘поскорее, хотя даже с риском, что выбор этих писателей не вполне будет удачен’. В конце октября присоединен был к заранее выбранным сотрудник Современника, Алек. Степ. Афанасьев-Чужбинский, предложивший исследование быта прибрежных жителей Днепра и Днестра. Отправляясь на родину в Малороссию, по собственным делам, он умерил свои требования лишь до одной казенной подорожной (но получил все, что предоставлено было всем прочим). Одновременно с ним, в конце ноября, отправился на р. Урал и в Оренбургский край уроженец тех мест, Мих. Ларион. Михайлов, автор многих повестей и рассказов и романа Перелетные птицы, пользовавшегося известностью в среде театральных артистов за правдивое и живое описание их скитальческого быта. Около того же времени приготовился к поездке Ал. Ант. Потехин и получено разрешение на откомандировку Писемского. Тогда же И. И. Панаев рекомендовал гр. Толстому и автора настоящей статьи, по указанию Михайлова. Для исследования Дона и Азовского моря был приглашен Н. Н. Филиппов, кандидат петербургского университета и преподаватель географии в морском кадетском корпусе, и туда же Ал. Мих. Михайлов. Вместе с ними в эти же казачьи места поохотился поэт Лев Ал. Мей (товарищ гр. Толстого по Александровскому лицею, находившийся тогда на службе в археографической комиссии министерства народного просвещения), и работа разделена была таким образом, что Мей должен был оставаться на Дону с мая или июня месяца, когда обязан был сменить его Михайлов. Мей, получивший командировку и снабженный денежными средствами, по болезни не поехал, деньги возвратил. По выздоровлении снова заявил желание и, как вывод приготовительных трудов, представил программу, понравившуюся морскому ученому комитету: 1) Летопись Дона, 2) Предания и 3) Нынешний Дон). Поездка не состоялась за отказом комитета в выдаче денег по неизвестности размера, ‘так как это зависит, во-первых, от достоинства, а, во-вторых, от объема статей’. Филиппов отправился на юг на 5 месяцев, но выхлопотал впоследствии право на пребывание на Дону и Азовском море, наравне с прочими, в течение года. Сюда же, на юг и в теплые страны, просился весною следующего года Мих. Алек. Авдеев (автор известного романа Подводный камень), но просился в то время (в мае 1856 г.), когда экспедиция находилась в полном составе. Обращал он свою просьбу в письме из г. Белебея на имя великого князя, как к лицу, принимавшему ‘горячее участие в новом периоде развития, которое ожидает Россию вообще и ее литературную деятельность в особенности’. Он желает участвовать в журнале, столь полезно и счастливо процветающем под высоким покровительством великого князя, и принимает смелость повергнуть посильную деятельность в совершенное распоряжение Его Высочества. При этом Авдеев присовокупляет, что ‘воспитание в институте путей сообщения делает его не чуждым и специальных сведений’. В виду того обстоятельства, что на юг уже отправлено четверо, тогда как, по первоначальному распределению, для изучения и описания быта жителей нашего южного края, предполагалось послать только одного писателя, ходатайство Авдеева было отклонено. Приказано было отвечать ему, что ни в какие обязательства с ним входить не могут, но что если он сам от себя будет присылать дельные статьи, то ему будут весьма благодарны. Четвертым назначен был Г. П. Данилевский, чиновник особых поручений при товарище министра народного просвещения, просивший удостоить поручения описать быт чумаков (исчезающего промысла), деятельность которых преимущественно сосредоточивается на том степном пространстве Малороссии, которое залегло между реками Доном и Днепром, не вошедшем в министерскую программу исследований. Он просил командировки лишь на четыре месяца, без денежного пособия, обусловливая последнее в той лишь мере, как признает сама редакция Морского Сборника, но ‘готов устранить это пособие вовсе, если встретится затруднение в предоставлении его’.
Таким образом, обеспечены были исследователями все те благоприятные, по климатическим условиям и по густоте и разнообразию населения, местности нашего обширного отечества, прилегающие к главнейшим, оживленным народным движением, речным системам. Все командированные 2 были, за одним лишь исключением, уроженцами тех мест (стало быть, знакомыми с ними с детства), обследование которых приняли они на себя 3. Оставались свободными, при добровольном выборе, лишь негостеприимные, суровые и холодные страны севера, расположенные по северным рекам, по Белому морю и озерам Ладожскому и Онежскому. Исследование их принял на себя пишущий эти строки в феврале 1856 года, когда все товарищи по путешествию были уже на местах, исключая А. Н. Островского, отправившегося последним по изумительной случайности. Он мимоходом узнал о задуманном Морским министерством предприятии, во время проезда через Москву на места исследований двух его друзей, одновременно сотрудничавших с ним в ‘Москвитянине’. А. А. Потехин, ограничившись волжским плесом от устьев Оки до Саратова, уступил Островскому всю верхнюю Волгу от самых ее истоков 4. А. А. Потехин писал к гр. Толстому 5, между прочим: ‘Приступивши к исполнению возложенного на меня поручения, я все более и более убеждаюсь в совершенной невозможности одному в течение годичного срока исследовать с надлежащею подробностью и точностью берега Волги на пространстве двух тысяч верст. При этом считаю долгом сообщить, что А. Н. Островский писал ко мне, с вашего согласия, что он желал бы поделиться со мною трудами при описании Волги. Письмо это и дало мне повод обратиться с настоящею просьбой’. 17 марта 1856 года великий князь изъявил согласие на командировку Островского. Все командированные на окраины получили подорожные по казенной надобности, оберегающие от неприятных случайностей в дороге. В них исследователи прописаны были в первый раз, что стоит на свете Русь, тем званием ‘литераторов’, в котором до сих пор не могут разобраться присяжные оценщики, но которое тем не менее решительно и безбоязненно присвоено было правительственным учреждением, дававшим, таким образом, этому заподозренному и непризнанному званию свою определительную санкцию. Написанное полными буквами в официальных документах, оно, при посредстве восьми лиц, стало известным в тысяче мест нескольким тысячам человек, впервые слышавших это чужеземное слово и пугливо и опасливо до крайностей комизма домекавших внутренний смысл и значение обязанностей, представляемых им.
В первых месяцах 1856 года все выбранные исследователи были на местах и приступили к работам, не легким по тому времени всеобщего возбуждения в различных направлениях, вызванного сильными мерами великих преобразований. Исследователей молодое поколение, все люди, сочувствующие реформам, могли встречать лишь, что называется, с распростертыми объятиями и с энергическою готовностью помогать по мере сил и средств, как сверстникам, с которыми можно было сговориться и с первых слов понять друг друга. Ценились они и как дорогие гости, явившиеся исследовать те застарелые язвы народного организма, которые не переставали ныть и болеть. Люди старого воспитания, деятели по заветшалым программам и по приемам, которым отказано было в праве на существование, естественным образом недружелюбно, неискренно и искоса встретили неведомых, незваных и непрошеных и, к тому же, неожиданных пришельцев, обеспеченных высокою защитой и сильным покровительством, о которых до того слыхом не слыхать и видом не видать. Хорошо еще, если они только ревизоры, передающие наблюдения непосредственно из первых рук, а не то ‘инкогнито’ проклятое, которого надо всемерно остерегаться. Во всяком случае надо быть вежливыми и по силе-помочи внимательными, но сторониться, осматриваться, опасаться, чтобы какой-нибудь щелкопер тебя не вставил в комедию.
Один из исследователей 6 явился к губернатору для предъявления рекомендательного письма (подписанного гр. Толстым), в котором испрашивалось ‘благосклонное внимание начальников губернии к даровитым писателям, — внимание, имеющее, несомненно, облегчить предстоящие по этому поручению труды, от которых морское начальство ожидает и пользы и занимательности’. Этот начальник встретил путешественника довольно сухо и важно и на представление тех желаний, ради которых состоялась поездка, отвечал:
— Ничего не увидите. Нечего здесь смотреть. Рыболовства нет, потому что и рыбы нет, да и никогда не было. Судостроение в жалком состоянии.
Через несколько времени, спохватившись, начальник губернии на прощанье пожал руку и попросил за всеми сведениями без церемонии обращаться к нему.
— Если обратитесь к кому-нибудь другому, так вас непременно обманут.
Это — еще в лучшем случае, на счастливый выход, в других — неосновательные подозрения и ошибочные заключения о цели командировок прямо оскорбительно высказывались в лицо и требовали большого присутствия духа, чтобы не обижаться на предъявление подозрений в фискальстве и доносах. Если бы и в самом деле имелась подобная цель, то не мудрено было бы опытным исследователям распознать виновных по одним лишь их грубым или недружелюбным приемам: у кого глаза чаще смотрят исподлобья, кто усерднее хоронится и избегает, у того, несомненно, на голове и шапка горит. Не от этих шла доброхотная помощь для заезжих наблюдателей нравов, поставленных в новых местах, как в дремучем непролазном лесу. Местная уездная и губернская молодежь из чиновничьего мира, всего больше и чаще та интеллигентная среда, которую составляют лица из педагогического сословия и духовенства, — вот кто явился в качестве первых искренних друзей и готовых пособников. Через них, как по звеньям цепи до конечного кольца, удавалось доходить и до тех знатоков местности, знания которых в особенности требовались и представляли собою искомую и высокую ценность. Такие знатоки-добровольцы обязательно вырабатываются всюду, доброхотно отдаваясь исследованиям родных гнезд. В подобных поисках всяких препятствий не оберешься и сосчитать и представить все их на вид и в поучение совершенно невозможно. Особенно такое положение было тяжело в то переходное время и в тех щекотливых случаях, когда доводилось становиться глаз на глаз с народом, обращаться непосредственно к простому деревенскому человеку. Он уже глухо прослышал про надвигающуюся волю и теперь совершенно растерялся в распознавании того, кто его друг и кто недруг.
Один за всех нас откровенно и образно, с присущею ему правдивостью и искусством, рисует такие встречи А. А. Потехин в письме к гр. Толстому (сохранившемся в архиве морского министерства и печатно еще неизвестном):
‘Чтобы открыть что-либо новое и интересное, нужны особые усилия и излишняя трата времени, часто для того только, чтобы достать ‘языка’. Русский человек чрезвычайно осторожен и недоверчив: нужно крайнее терпение и особенные приемы, чтобы войти в его доверие. Официальным путем от него ничего не добьешься по характеру ли он скрытен и недоверчив, или по чему другому, решите по следующим забавным случаям. На обывательских лошадях в тарантасе и с колокольчиком приезжаю я в одно казенное селение, где, как я после узнал, ожидали вновь определенного окружного начальника. Первого попавшегося мужика начинаю расспрашивать об их житье-бытье, о том, какие у них промыслы, занятия, выгоды. Вдруг мужик мой упад передо мною на колени:
‘— Ваше высокоблагородие, ваше превосходительство, помилосердуйте: ничего не имеем, совсем с голоду помираем. Хлеб не родится, земля негодная, в Волге рыба по нынешним годам не ловится, даже и вод наших никто не снимает промыслов никаких нет,— совсем погибаем.
‘Насилу я успел поднять мужика, насилу успел ему растолковать и уверить его, что я ничего для них не могу сделать, что и не начальник их и даже не чиновник, а просто купец и приехал затем, чтобы расспросить их об ихних водах, которые я хочу снять на себя, если в них ловится хоть какая-нибудь рыба.
‘— Да за кого же, братец, ты меня принял?
‘— А я то мекал, что ты новый-то наш кружный.
‘— Так разве ты не видишь, что я с бородой и платье на мне русское?
‘— Так вот ты поди тут,— отвечал ободрившийся мужик,— перепужался-то: вижу, что ты в карете приехал, да с колокольцом, а того и не досмотрел, что выходишь за человек… Эх, ты, Боже мой!… Вот ты поди тут!…
‘Расхохотался мой мужичок над своею простотой.
‘— Ну, а если бы и в самделе окружной приехал,— зачем же тебе на колени падать перед ним?
‘— Эх, ты, ваше степенство, простая твоя душа: разе не знаешь, как начальству своему потрафить. Я на колени-те пал,— там ему, значит, уважение. А то скажет: ты что, скажет, мужик-дурак, такая-сякая борода твоя… грубиянство оказывашь, почтения не делаешь?!…
‘— Так разве окружной потребовал бы этого от тебя, что бы ты на коленях перед ним стоял?
‘— Экой, братец, ты какой бестолковый: так, ведь, я ему не в обиду сделал, а, значит, в почтение,— он этим не осердится, небось, а так-то скорей что в грубость поставит.
‘— Так воды-то у вас, значит, плохи, и снимать не стоит?
‘— Ну, как воды плохи: известное дело, все при занятии. А как рыбе не быть,— рыба есть, можно себе получить корысть.
‘Мало-помалу мужик вошел в полную со мной откровенность, а когда появилась водка, то сделался и вовсе приятелем, и только посмеивался, припоминая, за кого он меня принял. До глухой ночи просидел я с этим мужиком и узнал от него то, что не узнал бы никакими другими путями.
‘В другом селении сельский старшина, считая меня также за купца, долго беседовал со мной просто и откровенно, но когда, не найдя вольных лошадей, я должен был просить у того же старшины обывательских и предъявил ему свою подорожную, то уже никакие просьбы, никакие убеждения не могли заставить его сесть при мне и войти в прежнюю свою роль.
‘Одно говорил:
‘— Извините, ваше благородие, не сочтите в обиду: не знали вашей милости.
‘— Ничего, братец, ничего, сделай милость, садись и будь по-прежнему. Отчего же ты не хочешь сесть?
‘— Мы, ваше благородие, начальству должны повиноваться.
‘— Да я не начальник твой, а простой проезжающий, ведь, ты сидел же со мной давеча, ведь, я не обижался на тебя.
‘— Извините, ваше благородие, простите великодушно на нашей мужичьей глупости: не знали мы этого, а мы властям повинуемся.
‘И уже затем от этого старшины ничего нельзя было добиться.
‘В одном торговом посаде я выразил сыну головы желание познакомиться со свахой, которая могла бы рассказать местные свадебные обряды. Тот вызвался доставить мне таковую и уверял, что она старуха бойкая, болтливая и все мне расскажет. Но что же вышло? Он имел неосторожность объявить свахе, чтоб она отправилась в приезжему из Петербурга барину и там рассказала все, что делается на свадьбах, а он, дескать, запишет. Перепугалась и растерялась со страха бедная сваха.
‘— За что же,— говорит,— я к ответу пойду? Я не одна здесь. Коли идти в ответу, так я всех поведу с собой, а одна не пойду.
‘После того большого труда мне стоило отыскать эту сваху, успокоить ее и растолковать, в чем дело, но и тут она решилась рассказать мне все, что знала, не одна, а вместе с другою свахой. Надобно еще заметить, что голова, сын которого вызвался оказать мне услугу, пользуется большим уважением и общим доверием. Вот до какой степени осторожен, подозрителен и недоверчив простой русский человек! А отчего?…
‘Есть особенный рыболовный снаряд, называемый черною снастью. Этот снаряд запрещен законом, хотя, надо правду сказать, он почти, если не совсем, безвреден, а в иных местах по Волге ничем другим, кроме этой снасти, нельзя ловить рыбу. Полиция строго запрещает и преследует эту снасть, хотя на всем пространстве Волги ловят ею рыбу, что полиции очень хорошо известно. Преследование не уничтожает и не уменьшает количества черноснастных, но делает только этот снаряд дорогим для хозяев-рыбаков. Мне рассказывал один рыбопромышленник, оставивший уже свой промысел, что земская полиция, в порыве преследования черных снастей, которые хозяин хотел сделать дешевыми для себя и ради этого укрывал от надзора полицейского, приказала вынуть и осмотреть находящуюся в садке красную рыбу, чрез что большое количество ее уснуло, разумеется, в чувствительный подрыв хозяйскому карману. Строго также исполняют свои обязанности так называемые ‘водяные’, т.е. дистанционные смотрители на Волге: стоит остановиться судну на пристани или близ нее хотя бы для того, чтобы купить печеного хлеба, как хозяина судна хватают солдаты и ведут к начальнику. Один водяной простирал свою заботливость о строгом исполнении своих обязанностей до такой степени, что гонялся даже за судами, проходящими мимо пристани на парусах, и останавливал их для осмотра. Рассказывают, что на одной пристани судно с грузом обмелело и осталось на берегу, чрез что хозяин разорился тоже вследствие строгого исполнения своих обязанностей г. водяным. А прикол, т. е. причал судна на пристани, хотя и должен зависеть от особенных депутатов, выбираемых из городских обывателей, но принимается водяными под их непосредственное заведывание,— разумеется, для отстранения всяких беспорядков, а отчасти и для того, чтобы все, пристающие в берегу, знали, кто главный начальник пристани’.
Приблизилось время (через полгода), когда от всех нас, странствующих и страждущих, потребовались сведения о ходе наших работ {Выговорилось слово ‘страждущих’ в смысле неприятностей от безденежья, испытанных всеми командированными по истечении полугода, когда израсходованы были те шестьсот рублей, которые выданы были вперед и истрачены на подъем, на обеспечение зимнею дорожною одеждой, на переплаты, по неопытности, в пути и на чужбинах, и т. п. (Прим. С. В. Максимова.)}, на заботливый вопрос великого князя: ‘где находятся молодые литераторы и от кого из них и какие именно статьи получены?’ Не последовало запроса А. А. Потехину, успевшему представить в Морской Сборник статью Лов красной рыбы в Саратовской губернии, за которую автор получил от великого князя из Ниццы от 9/21 марта 1857 г. поощрительную благодарность. Через нового управляющего министерством Н. Ф. Метлина великий князь писал ему: ‘Прочитав в январской книжке Морского Сборника статью г. Потехина, прошу выразить автору мою признательность за эту статью, которая доставила мне большое удовольствие’. Не спрашивали А. С. Афанасьева-Чужбинского, который также поспешил высылкою первой статьи, А. Н. Островского, позднее других отправившегося, но, тем не менее, приступившего к изготовлению и обработке статьи О Городне, интересном старинном селе на Волге, в 32 верстах от г. Твери, бывшем городе Вертязине, напечатанной вместе с другими его статьями в Морском Сборпике 1857 г. М. Л. Михайлов из Уральска извещал 22 января 1857 г., что им изготовляется сочинение под заглавием: Очерки Башкирии (том около 15 печатных листов). ‘Чтобы ближе познакомиться с бытом жителей этой огромной части Оренбургского края, я,— пишет он,— нарочно изучил татарский язык (отчасти известный ему с детства), что дало мне возможность собрать много памятников башкирской народной поэзии: сказок, былин и песен, доныне неизвестных, и близко узнать верования, обычаи, исторические предания и настоящее положение башкир. Второй труд мой, под названием: От Уральска до г. Гурьева (такого же, если не более, объема), будет заключать этнографическое и историческое описание уральцев, их быта и промыслов как по Уралу, так и в Каспийском море. Для первого труда у меня собраны и отчасти приведены в порядок все материалы, но кочевая жизнь не позволила еще мне дать им дальнейшую обработку. Из второго же труда в настоящую минуту у меня готовы вчерне несколько больших статей, из которых четыре: 1) Уральск, 2) Багренье царского куса, 3) Малое и 4) Большое багренье — будут доставлены в марте месяце. О нескольких мелких статейках, которые могут быть со временем извлечены из моих путевых заметок о других местностях края, я не упоминаю. Думаю, что в трудах моих найдется кое-что нового и для публики, и для науки’. Он же писал из Уфы: ‘Если до сих пор не прислал статей, то потому, что все время было посвящено разъездам и собиранию материалов по Белой, Уфе, Деме и друг. рекам. Собранные мною сведение составят довольно стройную этнографическую картину Башкирии, доныне никем обстоятельно не описанной. Будучи лишен некоторых ученых пособий, отлагаю до возможности пользоваться петербургскими библиотеками’. Всем этим планам Михайлова не удалось осуществиться: ссылка остановила свободный труд и автор успел приготовить лишь одну статью из своей поездки, которая и была напечатана в Морском Сборнике 1859 г., в 9 No, под названием: Уральские очерки, из путевых заметок 1856—1857 гг. Г. Филиппов в конце марта 1857 г. прислал в редакцию Морского Сборника первую статью из проектированного им сочинения: Поездка по берегам Азовского моря летом 1856 года.
20 ноября того же года А. Ф. Писемский представил свои работы и на запросы, обращенные к нему, отвечал перечислением. Он изготовил: 1) Путевые очерки, 2) Армяне, 3) Татары, 4) Поездка на Бирючью косу, 5) Поездка в Баку, 6) Поездка в Новопетровское укрепление, 7) Поездка в Красный Яр и, наконец, большую статью: Астраханские калмыки. Тяжкий недуг, захваченный в Астрахани,— нездоровой, прославившейся своими ежегодными злыми лихорадками и всегда принимавшей на себя первые натиски холеры и других злокачественных эпидемий,— вынудил его остановить исследование и возвратиться в Москву. Больным вынули его здесь друзья из дорожной повозки, и А. Н. Островский приложил много стараний и хлопот, чтобы облегчить страдания. Он приютил Ал. Феоф. в своем. гостеприимном доме, у Николы в Воробине, рядом с историческими, древнейшими в Москве, Серебряными банями. Здесь медленно поправлялся больной Писемский от того органического расстройства, которое впоследствии преследовало его всю жизнь и послужило одною из главных причин его смерти. Московские друзья не решились отправлять его к семье в женино имение (Костромской губернии и уезда, близ торгового села Воронья), из боязни напугать ее измученным, страшно-болезненным видом мужа. В кругу близких друзей (по свидетельству А. Н. Островского) ‘он приводил в порядок дорожные заметки и рассказывал множество анекдотов из астраханской жизни’, в особенности об армянах, мало известных в то время с комической стороны, но уже бойко и забавно изображенных в известной по всей широкой и долгой Волге юмористической поэме Каспарка. А. Н. Островский хорошо помнил те живые рассказы своего товарища и друга, которые явились результатом замечательно-тонкой наблюдательности его и со свойственным ему и всем известным художественным мастерством передачи в словесных рассказах.
Запрос о ходе работ случайно встретился именно с тем временем, когда (через полгода) истощились выданные вперед денежные средства, и все, в один голос, как бы сговорившись, в сентябре месяце обратились в министерство с просьбою об удовлетворении остальною половиной условленной суммы для дальнейших работ и передвижений. Коммиссариатский департамент опоздал указанием мест и источников для получение денег. Сверх того, своевременный запас ими затруднен был дальностью расстояний и замедленною перепиской по почте ходившей тогда в наибольшей половине местностей по грунтовым дорогам. Вследствие этих неудобств, некоторым довелось прибегнуть к трате собственных средств, как нижеподписавшемуся и А. А. Потехину. Последний писал: ‘выданная сумма давно истощилась и в последнее время я должен был продолжать начатое дело на собственные средства’. М. Л. Михайлов извещал: ‘дробное получение денег крайне затрудняет в разъездах, заставляя оставаться на иных местах долее, чем того требовали бы занятия’. При этом месячное содержание (по сту рублей) оказалось настолько скромным, что замедляло передвижение и оказывало неблагоприятное влияние на ход работ, когда, в увлечении ими, необходимо было производить экскурсии в сторону и вдаль, оплачивать труды пособников, приобретать вещи, имеющие этнографическую ценность, и т. п. Это неудобство сознало и само министерство, назначая впоследствии более усиленные оклады и обеспечивая так называемыми подъемными. Не все, начальники губерний решались кредитовать нуждающихся, не имея от морского министерства указаний на источники сумм. Исключение представляли лишь те два военные губернаторы, которые в своем лице совмещали и должность командиров портов (так, адмирал Васильев удовольствовал Писемского 200 руб., но ходатайство за Михайлова оренбургского генерал-губернатора гр. Вас. Алек. Перовского морским министерством было отклонено). Между тем, энергия командированных не остывала и ни какие препятствие не могли сломить добрую волю в том деле, которое и было интересно, и обязывало. Когда практика указала на недостаточность скромно-ассигнованных сумм и наглядно обнаружилась несостоятельность годичного срока для подобных исследований, послышались в министерстве просьбы о продлении командировок на 2—3 месяца, о готовности в таких случаях работать даже без денежного пособия. Так, между прочим, писал А. А. Потехин: ‘Прошу если не о продолжении денежного содержания, то, по крайней мере, о возобновлении казенной подорожной еще на несколько месяцев будущего года, ибо не предвижу возможности в течение данного срока проследить берега Волги на пространстве пяти губерний’. И снова заявляет он в другом письме: ‘Не нахожу никакой возможности окончить к новому году возложенное на меня поручение и считаю необходимым употребить на него еще и будущую весну’ (в просьбе было ему отказано). И просит он за всех товарищей: ‘отдать время представления статей на нашу волю’. Г. Филиппов понуждался также в продлении срока до размера, одинакового с прочими товарищами по путешествию. Михайлов с Урала ‘для успешного окончания работ’ также испрашивал продление срока занятий еще на 3—4 месяца (и также не получил согласия). Для нижеподписавшегося возможно было исследование в течение года только одной Архангельской губернии: летом западной половины губернии (Поморье) и второй половины обширного края (Мезень и Печора), исключительно доступной лишь зимою, когда бесконечные мокрые тундры заковывает мороз и настилает надежные мосты. Прибрежья озер Ладожского и Онежского, входившие в программу, не могли быть обследованы и описаны по той же причине, что сумма ассигнована была каждому на один год. Тогда же писал я с Печоры в министерство: ‘Частые и огромные переезды по обширному местному краю и разнообразие исследований при замечательной трудности дойти до желаемых результатов поглощают все проживаемое здесь время и отнимают возможность успокоиться настолько, чтобы сообразиться и привести в одно целое все виденное и выспрошенное’. Одному Афанасьеву-Чужбинскому, умевшему пристраиваться, в то же время, к различным практическим вопросам (наприм., устройству быта вольных матросов, по административным злоупотреблениям и проч.), удалось искусно и незаметно продолжить командировку на четыре года, снабжать с места родины Морской Сборник статьями в течение всех этих четырех лет и на вторую половину последнего из них исходатайствовать даже увеличение разъездных денег до 150 р. в месяц (с 1 ноября 1859 г.по 1 мая 1860 г.) {Как известно, Афанасьев-Чужбинский все статьи, печатавшиеся в Сборнике и друг. изданиях, собрал в отдельное издание в двух томах, вышедших в 1863 г. под общим заглавием: Поездка в Южную Россию: 1-я часть — Очерки Днепра и 2-я часть — Очерки Днестра.}). Управляющий министерством (адмирал Метлин) докладывал: ‘Афанасьев уже четыре года пребывает в командировке. Издержки на него, со включением платы за статьи в Сборнике, едва ли вознаграждаются тою пользой, которую морское министерство имело от г. Афанасьева, а потому полагал бы объявить ему, что с первого будущего мая командировка будет считаться оконченною’. Августейший генерал-адмирал с этим мнением согласился, но великодушно разрешил прибавку содержания на указанное время 6-ти месяцев.
Затем, когда пришел черед доставления изготовляемых статей в ‘Морской сборник’, выступил на сцену Морской Ученый комитет, как официальный издатель и главный оценщик поступающих в печать литературных и ученых работ. Оказалось, что он не имел никаких сведений как о назначении литераторов, так и об условиях, на которых они отправлены. По этой причине он просил уведомить, сколько будет следовать в выдачу упомянутым лицам и до каких пор эта выдача будет продолжаться. Недоразумение между двумя органами одного и того же министерства разрешено было указанием, что ‘комитет в таком случае вступил бы в сношение с этими лицами и прекратил бы всякое дело с теми из них, которые, судя по присланным статьям, не представляли вероятности, что командировка их будет полезна’. Тем не менее, комитет при оценке поступавших для ‘Сборника’ очерков действовал и решительно и самостоятельно, руководясь неизвестными правилами и личными вкусами председателя. Таковым был в то время адмирал Рейнеке, автор ‘Гидрографического описания Белого моря и Северного океана’. На представления программ вызвавшимися на исследования он самостоятельно высказывался в решительной форме: ‘Обещаем, по получении статьи, своевременно ее оценить соответственно исполнению’. На одной из таковых, просмотренных им, написал: ‘и по литературному достоинству не одобряется к помещению в ‘Морском сборнике’. Между тем из статей Островского исключаются те места, где автор делится личными впечатлениями с читателем под влиянием навеянных на художественную душу красотами природы или вызванных какими-либо резкими характерными чертами быта, представшими на глаза наблюдателя в неприкрашенном виде. Отдается предпочтение лишь тем фактам, которые имеют непосредственное отношение к воде и далеко стоят от живой жизни, между тем как именно на нее сделаны прямые указания в программе, предоставлявшей простор для свободного избрания и формы изложения, и тех размеров, которые каждому окажутся наиболее подходящими 7. Браковка производилась по-военному, с изумительною самоуверенностью, без справок с желаниями авторов и властною рукой, не признававшею обычных прав сочинителей. Литературные обычаи, установленные в частных журналах на правилах истинной деликатности и уважения к самостоятельным авторским вкусам и приемам, не входили в соображение при расценке трудов даже тех писателей, которые приобрели почетное имя и заслужили известность, как Островский, Писемский и Потехин. Статья А. Потехина Река Керженец была возвращена автору, как не подходящая, хотя она в прелестной литературной форме излагала данные о лесном торге на одном из притоков Волги, прославленном знаменитыми раскольничьими свитами. Статья должна была искать другого места для обнародование и нашла его себе в строгом на выбор статей Современнике. Отказано было Писемскому в помещении очерков быта волжских татар, астраханских калмыков и армян. И эти очерки вслед затем появились в журнале Библиотеке для Чтения. Там же в четырех No 1857 г. (апрель, май, июнь и июль) напечатан также забракованный морским комитетом очерк Г. П. Данилевского Чумаки, рисующий подробно быт этих промышленников Малороссии, в то время, в ожидании железных дорог на юге, доживавших свои последние дни. Статья была написана совершенно согласно данной автору инструкции, но признана была не имеющею никакого отношения к морскому делу и вовсе не относящеюся к редакции Сборника.
Удары, безрасчетно и настойчиво наносимые самолюбию авторов, потративших труд не в комфортабельных столичных кабинетах, а на скучных приморских берегах, в пустынных степях и унылых лесах, на лютых морозах и осенней непогоде, произвели разлад и в этом направлении. Явилось естественное охлаждение и у авторов, избалованных готовностью частных издателей печатать без изменений (не включая, конечно, цензурных) те статьи, которые доставлялись писателями с известными именами, признанными и любимыми публикою. Большая часть членов экспедиции принуждена была отдавать свои статьи в другие литературные органы, как сделал это, вслед за прочими, и А. Потехин, напечатавший статью С Ветлуги, из путевых заметок, в журнале Век 1861 года, NoNo 2 и 4. Впоследствии само морское начальство решилось расширить авторские права разрешением печатать исследование в частных повременных изданиях. Этим воспользовался и Афанасьев-Чужбинский, и пишущий эти строки, напечатавший часть работ, вошедших потом в книгу Год на севере, в журнале Библиотека для Чтения и в газете Сын Отечества, Афанасьев — в Северной Пчеле и Русском Слове. Наибольшую снисходительность к статьям Года на севере, в сравнении с прочими путешественниками, со стороны председателя комитета (бывшего, в то же время, директором гидрографического департамента) автор объясняет сочувствием последнего к жизни севера. Она была хорошо знакома вице-адмиралу Рейнеке во время экскурсий его по берегам Белого моря, когда он описывал их в качестве начальника экспедиции, продолжавшейся с 1827 по 1832 год. Вероятно, под увлечением воспоминаний молодости, лучшего времени жизни, когда началась его блестящая впоследствии карьера, строгий ценитель статей не хотел заметить легкой повествовательной формы очерков северного края и быта его жителей {Сделалось просторнее и свободнее с назначением нового председателя и гораздо легче и льготнее, когда в 1860 г. назначен был полномочным редактором Вав. Петр. Мельницкий (бывший до того с 1853 г. помощником и скончавшийся в сентябре 1866 г.). В лице его оказался не только литературно-образованный человек, успевший написать множество прекрасных и дельных статей (между прочим, живые очерки из поездки его по финляндским шхерам), но и человек гуманно-воспитанный, обладавший прекрасным сердцем и привлекавшим к себе многими симпатичными чертами характера. С автором образцовой биографии известного адмирала П. И. Рикорда иметь дело было легко и приятно.}. При этом полистная плата (по 25 руб.), установленная тем же ученым комитетом, была значительно низшею против цен частных изданий, во всех случаях вдвое, а в некоторых в 5 и 6 раз. Неудобства примирения с нарушенными общепринятыми литературными обычаями усиливались еще более и делали положение безвыходным для всех авторов, следовавших с добросовестностью и настойчивостью программе Морского министерства. У всех оставались на руках те многочисленные сведения, которые собирались исключительно для специального морского органа и не могли, в свою очередь, найти себе места в литературных журналах, — те скучные для разработки сведения, над которыми в отчаянии простосердечно воскликнул про себя (в дневнике) великий мастер слова и художественного творчества А. Н. Островский в Твери, заготовлявший для ‘Морского сборника’ статьи о Городне: ‘Как трудно еще писать для меня!’ Слова эти (которые, между прочим, выговаривали все великие европейские писатели, начиная с Вольтера) достаточно усиливают и пополняют картину тягостного и обидного авторского положения ввиду тех лишений, которые наносились красными чернилами председателя без объяснения причин и без спроса. Особенно чувствительною оказывается такая несправедливость именно по отношению к нашему знаменитому драматическому писателю. У нас перед глазами находится теперь поражающее количество собранных им на верхней Волге разнообразных материалов 8. Из них, при более благоприятных условиях труда, при обязательном и желательном гостеприимстве, под художественным пером возникли бы величественные картины великой реки и выступили бы живые образы трудолюбивых, в самых разнообразных формах промыслов, ее приречных обитателей. Теперь материалы сохранились лишь в сыром виде, но из груды их все-таки ярко просвечивает выработанная система, уже ясно намеченные самостоятельные приемы разработки и изумительная до мелочей исполнительность всех задач программы (даже рисунков судов, рыболовных снарядов и т. д.). Сильный талантом художник не в состоянии был упустить благоприятный случай при разнообразных дорожных встречах исполнить то, что составляло его призвание и основную цель жизни. Он продолжал наблюдения над характерами и миросозерцанием коренных русских людей, сотнями выходивших к нему навстречу и поддававшихся его изучению. Это предвиделось и тем, от кого получен был заказ на исследования иного рода. Действительно, в полную меру доставлена была возможность довершить свое развитие нашему драматическому писателю, бравшему художественные типы прямо из жизни и вырабатывавшему цельные картины по непосредственным личным впечатлениям. Он почерпнул здесь и живые образы и заручился новыми материалами для последующих литературных произведений. Волга дала Островскому обильную пищу, указала ему новые темы для драм и комедий и вдохновила его на те из них, которые составляют честь и гордость отечественной литературы. С вечевых, некогда вольных, новгородских пригородов повеяло тем переходным временем, когда тяжелая рука Москвы сковала старую волю и наслала воевод в ежовых рукавицах на длинных загребистых лапах. Приснился поэтический ‘Сон на Волге’, и восстали из гроба живыми и действующими ‘воевода’ Нечай Григорьевич Шалыгин с противником своим вольным человеком, беглым удальцом посадским Романом Дубровиным, во всей той правдивой обстановке старой Руси, которую может представить одна лишь Волга, в одно и то же время и богомольная, и разбойная, сытая и малохлебная. Захудалый и опустелый, за чужое злодеяние, Углич, неповинный, всегда смиренный город, охотно приносивший покорную и поклонную голову всякому наступавшему врагу, напомнил мимоходом путешественнику, изучавшему современное рыболовство и судоходство, кровавое событие, породившее ‘Дмитрия Самозванца’. Наружно красивый Торжок, ревниво оберегавший свою новгородскую старину до странных обычаев девичьей свободы и строгого затворничества замужних, вдохновил А. Н. Островского на глубоко поэтическую ‘Грозу’ с шаловливою Варварой и художественно изящною Катериной. На городском бульваре и на улицах по вечерам наш автор видал еще стройных новоторок в бархатных (теперь исчезнувших) шубейках рядком и обок с своими ‘предметами’ — добрыми молодцами, с которыми обычай разрешал открыто миловаться и целоваться. В Нижнем Новгороде величественно восстал образ Минина. Случайная встреча с отказом в приюте на ночлег по пути из Осташкова во Ржев и с хозяином постоялого двора, имевшим разбойничий вид и торговавшим пятью дочерями, напечатлелась в памяти и выработалась в комедии ‘На бойком месте’. Припомнилось и пригодилось все: и обилие самоучек Кулигиных, и диких самодуров, и степенных Русаковых в торговых городах Поволжья, где еще сильно распространен обычай свадеб убегом, и т. п. Сюда с заветною любовью и неудержимою охотой и энергией устремилось творчество нашего знаменитого драматурга-художника, потратившего, к сожалению, много времени на исследование разницы между расшивой и баркой, между неводом и мережкой в груде других сведений о разнообразных способах рыбной ловли, торговых и других прозаических промыслов. Родная автору река Волга, во всяком случае, подслужилась достаточным количеством свежих и живых впечатлений, сделалась ему родною и своею и в этом отношении влияла на его многоплодное творчество. На ее берегу постигла его и преждевременная смерть, прекратившая полезную и славную жизнь основателя русского народного театра.
Точно также оправившийся от болезни и позабывший невзгоды несчастного выезда в нездоровую, голодную и скучную песчаную степь побережьев Каспия Писемский в следующем (1858) году напечатал в Отечественных Записках роман Тысяча душ,— роман, имевший громадный успех, поставивший автора в ряду первоклассных отечественных писателей и доставивший ему европейскую известность {Очерки из поездки, напечатанные в Морском Сборнике и Библиотеке для Чтения, вошли в посмертное Полное собрание сочинений, изданное г. Вольфом в 1883 и 1884 гг. Не попала лишь первая статья Писемского Черноморцы в Астрахани, описывающая прием севастопольских героев в No 6-м 1856 г.}.
Как бы количественно ни были малы вклады очерков из поездок по отдаленным захолустьям Русского царства в Морской Сборник, начинание покровителя их не только не прошло бесследно, но принесло, очевидно, обильные благие плоды. Сверх указанных косвенных, не замедлили обнаружиться и такие последствия, почин которых принадлежит на бранном поле застрельщикам, а на мирных пажитях засевальщикам, с легкою и наметанною рукой. Не замедлили явиться подражатели и последователи с готовым запасом сведений, приобретенным ранее, именно в тех местах, которыми интересовался Августейший генерал-адмирал и которые исследовались командированными им лицами. Конечно, наибольшее внимание возбуждало разнообразно-живое северное поморье, где, действительно, море было тем полем, на котором приобретались жителями все свойства и блестящие качества, необходимые и приличные коренным и образцовым мореходам. Следом за теми статьями, которые доставлялись обязательно лицом командированным, и одновременно с тем печатались в Сборнике очерни севера Б. В. Яновского, наблюдавшего местные нравы в течение долговременной командировки по делам службы и стоявшего в наилучших условиях при продолжительном пребывании в среде промышленников, и, притом, в самых глухих трущобах и едва доступных захолустьях {В 1863 г. появились в Журнале Министерства Государственных Имуществ прекрасные литературные очерка реки Печоры г. В. Ненарокова (NoNo 1, 2, 7 и 8).}. Статьи эти получали особенную ценность в виду того обстоятельства, что командированный в такой обширный край мог, наравне с своими товарищами по тому же делу, произвести лишь быстрый и летучий обзор разнообразного края. Только и возможна была, так сказать, литературная реногносцировка, после ознакомления с теми материалами, которые почерпались в отдельных монографиях и, главнейшим образом, в губернских ведомостях. От предварительной работы ознакомление с готовым материалом получалось более или менее определенное указание на интересные местности, на те главные и центральные пункты, где могли быть добыты все данные разом по тому или другому пункту программы. В глухой и беспредельной степи объявились вехи, под указанием коих можно было смело отправляться в путь, втянуться в дело, увлечься до того, чтобы войдя в самую глубь, с прямого пути свертывать на любопытные проселки, забывать программные пункты и ставить свои новые, далекие от интересов морского дела, но ценные в интересах этнографической науки. Конечно, при этих торопливых поисках и скороспелых наблюдениях ускользало от внимания очень многое, в работе оказывались значительные и очень важные пробелы. Для заполнения их требовались новые силы: они-то и явились на страницах Сборника, гостеприимно и широко открытых именно для посторонних сотрудников-добровольцев, представивших свои труды из благородного соревнования и честного соперничества. Материал по описанию мест и быта жителей, наиболее интересных для морского ведомства, оказался настолько живым и обширным, что редакция Сборника вынуждена была увеличить и объем книжек, и годовое количество их свыше 12 NoNo: именно в эти года (1858 и 1859) журнал выходил в некоторые месяцы двумя книжками. Интерес Сборника возрастал, подписка значительно поднялась, число посторонних сотрудников увеличилось (так, между прочим, из наиболее выдающихся помещены были в 1856 г. Очерки Финляндии А. Милюкова,— именно той интересной страны, на изучение которой не нашлось охотников и куда никто не был отправлен). Материал, заказной по задачам, исходившим непосредственно из предначертаний великого князя, на последующие годы даже удвоился. Его неослабевающее благосклонное внимание к литературным деятелям, вскоре за окончанием командировок во внутреннюю Россию, направлено было в другую, новую сторону. В это время начались командировки наших судов в дальние морские плавание с практическими целями.
Из прежних кругосветных плаваний остались в литературе сведение лишь о некоторых из них (Литке, Головнина и Крузенштерна), другие совершены были бесследно и безвестно. Такова была, между прочим, долговременная кругосветная экспедиция адмирала Васильева, строго-воспрещавшего своим офицерам что-либо сообщать в печати о самом пути и испытанных во время его впечатлениях. Все усилия редакции Морского Сборника найти в архиве какие-либо материалы об этом загадочном странствовании не увенчались никаким успехом, кроме анекдотической чучелы орла, купленной в Гамбурге и поставленной в морском музее. После блестящего образца, обогатившего отечественную литературу и представленного И. А. Гончаровым, командированным в звании секретаря адмирала Путятина, плававшего в 1853 и 1854 гг. для заключения торговых трактатов с замкнутою Японией, великий князь Константин Николаевич снова обратился к содействию литературных деятелей. На фрегат ‘Баян’, под командою Истомина, назначен был Ап. Ник. Майков, на фрегат ‘Ретвизан’, подкомандою Таубе — Дм. Вас. Григорович. Статьи последнего Год в европейских морях, Корабль Ретвизан, начали помещаться в 1859 г. в Морском Сборнике и других повременных изданиях (Отечеств. Зап. 1862 г. и Подснежник) {В Морском Сборнике 1859 г., в NoNo 5, 11 и 12, в 1860 г., в NoNo 2, 3 и 4, в 1861 г., в No 10, в 1862 г., в No 5. Все эти статьи, вместе с прочими, вошли в отдельное издание.}. В кругосветное плавание отправлен был И. И. Льховский, и туда же предназначался на корвете ‘Посадник’, под командою Бирюлева, известного севастопольского героя, автор настоящей статьи {Командировка эта не состоялась по непредвиденным обстоятельствам. Взамен ее автор отправлен был на Амур в самый разгар полемики об этой реке, веденной Романовым, защитником края и панегиристом его, и Д. И. Завалишиным, противником нового территориального приобретения. Когда окончилось это поручение и предстояло обратное возвращение в Россию, автор удостоился получить согласие на поездку по Сибири с целию изучения положения тюрем и быта ссыльных, т.е., вместо одного года, получил разрешение еще на один год для исследований. Когда изготовленные статьи не были дозволены председателем сибирского и кавказского комитета Бутковым, сделано было распоряжение о напечатании их в ограниченном числе экземпляров (600), ‘секретно’, под названием Тюрьма и ссыльные. Значительно дополненные данные из наблюдений в этом направлении явились впоследствии под заглавием Сибирь и каторга. Третья командировка автора этой статьи состоялась в 1862—63 гт. на прибрежья Каспийского моря и на р. Урал. Когда она была окончена и приготовлены были отчетные статьи, программа Морского Сборника изменилась. Под редакцией Ник. Ил. Зеленого она сделалась строго-специальной, литературный отдел исключен совершенно, самые книжки уменьшились на половину. Автору предоставлено было право печататься в частных изданиях, что им и исполнено помещением большей части статей в Отечественных Записках, затем в Деле, в Семье и Школе, в Ниве и Историческом Вестнике (Из Ленкорани, Субботники, Общие, Молокане—уклейны, Духоборы, Божий промысел (рыбный) на р. Куре, Плавня (осеннее рыболовство уральских казаков), Бой насекомых, Чуксей—Ваксей, С дороги из Баку в Дербент, С низовьев Волги и из Астрахани). В Морском Сборнике удалось поместить лишь статьи: С дороги на Урал и Из Уральска. До изменения и сокращения программы Сборника пишущий эти строки успел напечатать в нем все статьи С дороги на Амур и На Амуре, вместе со статьею Исторический очерк русских переселений (в 1861 г.). Эти статьи Сборника вошли в отдельное издание На Востоке, Поездка на Амур, вышедшее в 1864 году и вторым изданием — в 1871 г. Прочие наблюдения, произведенные по сибирским тюрьмам, на каторге и в местах ссыльных поселений одною частью напечатан в Вестнике Европы (Несчастные), а, другая часть (Народные преступления и несчастия) помещена в Отечественных Записках 1869 и 1870 гг. В 1871 г. собранные вместе и значительно дополненные статьи эти вышли под общим заголовком: Сибирь и каторга, в трех томах.}.
После этих опытов починного дела, представившего образцы и примеры, отошла надобность для Морского Сборника в посторонней помощи. Затеянное в добрый час и руководимое сильною и властною рукой предприятие и на этот раз вызвало такие же благотворные последствия. Явились подражатели и последователи тотчас же и рядом с теми, которые отпущены были торить первые пути. На этот раз способные и умелые явились из среды моряков, до той поры упорно-молчаливой и неохотливой на занятие и предприятие этого рода. Еще на нашей памяти (и мы лично знавали самих представителей) жив был, как последний осколок темной морской старины, тип таких мореходов Жевакиных, которые откровенно и хвастливо сознавались, что они, как истые моряки-служаки, во время кругосветного плавание ни разу не съезжали на берег, а один знакомый наш все два года просидел в каюте за шканечным журналом и простоял на падубе с секстаном, уловляя, для определения места, высоту солнца.
Морской Сборник стал заполняться статьями моряков, присылаемых с мест службы, и из кругосветных плаваний, и Указатель Межова делает многочисленные ссылки на таких же авторов в других изданиях и в таком числе, какового до сих пор положительно не встречалось едва ли не со времен бывалого человека В. И. Даля, отставного лейтенанта флота, потом доктора медицины и, наконец, управляющего нижегородскою удельною конторой.
В числе первых и впереди всех заявил себя Очерками пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857—1860 гг. морской врач А. В. Вышеславцев, появившимися сначала в Русском Вестнике и затем вышедшими с 27-ю иллюстрациями самого автора в отдельном издании в 1862 году. За ним выделяется сколько по живым литературным очеркам, столько и по энергии в этом труде морской офицер г. Станюкович, сделавшийся вскоре известным писателем. Им помещены в Морском Сборнике следующие очерки из плавания: Жизнь в тропиках (1862 г., No 11), Французы в Кохинхине (1864, No 3), Мадера и острова Зеленого Мыса (1864, No 6), Шторм, сцена из матросского быта (того же года, No 12) и проч., составившие том отдельного издания. С фрегата ‘Аскольд’ писалт в 1860 г. Муханов и Литке (первый в Русском Вестнике, второй в Морском Сборнике). Из Японии сообщал интересные сведения живой наблюдатель почтенный Пав. Нив. Назимов, освещая новыми и интересными данными неведомую страну, с мыса Доброй Надежды барон А. Врангель (в 1859 г.), в том же году Exelsior из Соединенных Штатов Северной Америки и из под тропиков, под заглавием: Между делом и он же в 1861 г. Дедушка Миссисипи. С ‘Новика’ в тот же Сборник посылал ряд сообщений и писем Корнилов 2 (Алек. Алек.) и, между прочим, напечатал очерк Зимовки в Хакодате, в 1862 г., А. А. Пещуров Плавание в Японском море, в 1863 году принимают участие в Сборнике своими трудами кн. Л. А. Ухтомский (От Петербурга до Астрахани), К. Небольсин и друг. С Морским Сборником с 1862 г. вступил в товарищество Кронштадтский Вестник, отводивший место трудам морских офицеров и в известной степени облегчивший Сборник, обремененный значительным числом поступавших к нему рукописей. Специально морская газета, верно рассчитанная и хорошо направленная, успела устоять, благодаря покровительству главного морского начальства, и укрепиться на полезном поприще {Как об исключительном случае, следует напомнить о помещенных в Сборнике путевых записках марсового матроса, веденных в простоте сердца и про себя, оригинальным языком, с воззрениями полуграмотного, но наблюдательного человека. Он плавал около итальянских берегов.}.
В форме ‘приложений’ к Морскому Сборнику, при обилии материала, появился ряд изданий, имеющих историческое значение и вызванных тем событием приобретения Амура, которое делало Восточный океан русским морем. В то время, когда на страницах Сборника шла оживленная полемика о значении Амура, прибавление к этому журналу: Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного океана в спокойном тоне рисовали те наблюдения, которые произведены были в тех местах прежними кругосветными плавателями. Для того извлечены были самые существенные и практические замечания, сделанные из записок и рапортов капитанов Крузенштерна, Лисянского, Коцебу, Головнина, А. Лазарева, Литке. Производилось извлечение из описание двукратного путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова в 1802 и 1803 гг. Камчатка и наши северо-американские владения являются цельно-обрисованными в описаниях, до сих пор не утрачивающих своего значения и интереса. Особенно это следует сказать о записке К. Хлебникова Об Америке, рукопись которой найдена была у букиниста, а этому досталась от наследников бывшего директора Американской компании Прокофьева, и о чрезвычайно ценных замечаниях В. М. Головнина (бывшего в плену у японцев и написавшего об этом отдельное сочинение). Замечания эти, помещенные во 2 выпуске и занимающие довольно большую брошюру, относятся до состояния Камчатки и Русской Америки в 1809, 10 и 11 гг. Этот труд знаменитого мореплавателя доставлен был сыном его, Александром Васильевичем, бывшим министром народного просвещения, а в то время состоявшим статс-секретарем при великом князе Константине Николаевиче.
Как Морской Сборник, так равно и все экспедиции обязаны во многом просвещенному содействию и высоко-гуманному отношению к делу и лицам этого замечательного государственного деятеля. Он предпочитал оставаться в тени, не выдаваясь вперед, но все близко знающие дела Сборника явно чувствовали в направлении журнала глубокий ум, которым отличался покойный, и не остывавшее сочувствие к литературе и ее деятелям. Последнее он заявлял и личными трудами в этом направлении, и материальною и нравственною поддержкой (которую особенно испытал на себе Голос с самых первых дней своего возникновения). Это был, в то же время, и высокообразованный человек, при суровой, неприветливой наружности, под видимою холодностью в приемах, не любивший говорить много, но умевший делать подвиги и скоро, и легко, сохранявший доброе, отзывчивое сердце и богато-одаренную природу. Как государственный деятель, в трудное время коренных преобразований устарелого флота, как министр-преобразователь, с именем которого тесно связано введение университетского устава 1863 г., он принадлежит истории и несомненно дождется правдивой оценки своих крупных заслуг отечеству, хотя бы утрата его в 1886 году 3 ноября и не вызвала ее, по странной случайности, ни в свое время, ни до настоящей поры. Он собрал значительное количество материалов для истории царствования Царя Освободителя и пожертвовал их в Императорскую публичную библиотеку, а в библиотеку Павловского дворца передал документы к обзору деятельности великого князя Константина Николаевича. Им составлен, между прочим, Сборник постановлений по министерству народного просвещения (1864—1865 г., 3 т.) и тогда же изданы сочинения и переводы отца (5 томов), снабженные биографией, написанной самим издателем, с портретом, картами и планами. Влиянию и руководству его Морской Сборник во многом обязан был тем почетным и видным положением, которое он занимал в литературе около десяти лет. Всякое нововведение, каждое мероприятие в морском министерстве стало предлагаться в его органе к публичному обсуждению. Всем памятен поднятый здесь вопрос о воспитании. Статьи Пирогова Школа и жизнь (1860 г., No 1) и в особенности Вопросы жизни (1856 г., No 9) произвели решительный переворот в воззрениях на этот жизненный вопрос и доставили автору неожиданно новые лавры и хвалы. Пирогов, как и университетский его товарищ, Даль, оставались верными сотрудниками Сборника. Ник. Ив. поместил еще здесь: Исторический обзор действий Крестовоздвиженской общины сестер милосердия в Крыму и Херсонской губернии, напечатал Замечание на отчеты морских учебных заведений (1860 г., No 13) и Об уставе новой гимназии, предполагавшейся проектом (1861 г., No 2). В. И. Даль поместил два литературные очерка: Два лейтенанта (1857 г., No 2), Отставной (очерк деньщика прежнего времени) в 1857 г., No 5, и в 1856 г. две ученые статьи: Мысли по поводу стати о воспитании (о значении нравственности воспитателя при воспитании) и О контузиях (как врач).
Когда освобождали крестьян, морское ведомство, заботясь о свободе своих крепостных, предваряло ее строгим изучением быта их. Не решаясь, по цензурным условиям, на всеобщее обнародование результатов своих наблюдений, оно печатало их секретно, в ограниченном числе экземпляров, для раздачи лицам, заинтересованным в деле и имеющим влиять на разрешение вопроса. Когда совершалось дело освобождения, собранные материалы обнародывались в Сборнике. Так поступило морское министерство по отношению к охтенским поселянам, обязанным адмиралтейскими работами: на страницах Сборника появился (в 1855 г.) очерк г. Мансурова Охтенская адмиралтейская слобода. Когда еще не заходила речь о гласном судопроизводстве, а морское ведомство думало о нем, морской орган знакомил читателей с иностранными судопроизводствами (во Франции — статьи Глебова, Мельницкого и др.). Г. Яневич-Яневский (в 1857 г., в No 12) написал О публичности и устности уголовного судопроизводства по русскому положительному праву и т. д. Когда зародилась мысль и осуществлялась изысканиями средств к развитию купеческого флота в России,— для изучение судоходства и торговли на Волге и для доставление статей в Сборник, в 1860 г., на летнее время, командирован был, служивший в департаменте государственного казначейства, г. Смирнов. Ему предложено было, между прочим, указать меры, которые могли бы быть приняты к устранению препятствий, замедляющих успешное развитие торгового движения на Волге и узнать, какое имеют влияние на судоходство полиция, расправы и паспортная система. Кроме того, знаменитый ученый, академик Бер, поместил в Сборнике свое известное исследование: Почему у наших рек, текущих на север и юг, правый берег высок, а левый низмен?
В 1861 году приготовлялось сокращение бюджета морского министерства. Это обстоятельство вызвало со стороны генерал-адмирала сетование на наших финансистов, которые высказаны были в письме Его Высочества к председателю департамента экономии, барону Мейендорфу (напечатано в Русском Архиве). ‘Как ни желательно достигнуть в государственной росписи нашей уменьшение расходов, но, в виду невозможности этого, я полагал бы полезным употребить наших способнейших финансовых людей к отысканию средств для увеличения доходов государства. Ваше В-во, конечно, сами признаете крайне одностороннею систему, которая стремится преимущественно к тому, что6ы всячески уменьшать расходы и тем лишать каждое ведомство средств для улучшение своей части, вместо того, чтобы приискать средства для удовлетворения их надобностям’. Это обстоятельство затрудняло в широкой деятельности того, который, по словам близко стоявшего к нему лица (А. В. Головнина), ‘по своей молодости, своим физическим силам, уму и памяти, которыми природа так счастливо наградила великого князя, и его прилежанию, оказался лучше знающим дело, чем все члены’ (главного комитета по устройству быта крестьян, в котором великий князь был председателем, работая почти ежедневно свыше 6 и 7 часов более чем в сорока заседаниях) {Из письма к фельдмаршалу князю А. И. Барятинскому, сообщенного в Русском Архиве, в биографии князя, написанной г. Зиссерманом.}.
Несмотря на изменившиеся обстоятельства, поддерживая к себе неостывавший в публике интерес и служа для других ученых изданий превосходным образцом, Морской Сборник в истории нашей литературы успел уже занять почетное место именно в эти годы, когда руководился указаниями А. В. Головнина и состоял под особенным ближайшим покровительством и под высокою защитой просвещеннейшего генерал-адмирала. То было вообще незабвенное время светлых упований, свободных и веселых работ, требовавших неустанной энергии молодых сил и на всех путях и разнообразных поприщах, обеспечивающих свободу от крепостного труда. Как будто и в самом деле случилось так, как уверяет народное поверье: разразилась освежающая гроза над местностью, где некогда был дремучий лес, вырубленный потом под пашню, которая в свое время была заброшена и стала заболачиваться, зарастая лишаями и затягиваясь мхом. Один сильный удар молнии огненною струей пробил под лежащим камнем, там, где лютовала гроза, такое живое место, из которого выбилась скрытая, сильная струя светлой, как кристал, родниковой воды. Весело и бойко зажурчал молодой ручей, несясь вперед, прыгая по камням, разбиваясь на мелкие рукава и разрушая попутные преграды, чтобы стать рекой и слиться потом с большою и главною. Ту родниковую воду признал народ целебною и то место, где она выбивается из под земли, назвал ‘здоровцем’, счел источник за священное место, назнаменовал его честным крестом, как вековечным памятником, и стал сюда всенародным множеством ходить молиться.
Воспоминания впервые напечатаны в журнале ‘Русская мысль’, 1890, N 2.
1 Стр. 159. Речь идет о великом князе Константине Николаевиче.
2 Стр. 160. К участию в экспедиции были первоначально привлечены А. С. Афанасьев-Чужбинский, Г. П. Данилевский, М. Л. Михайлов, А. Ф. Писемский, А. А. Потехин, Н. Н. Филиппов, С. В. Максимов, А. Михайлов. Позднее к ним присоединился А. Н. Островский.
3 Стр. 160. Очевидно, исключение составляет А. Ф. Писемский, костромич, взявший для обследования низовья Волги и побережье Каспийского моря.
4 Стр. 160. См. прим. 31 к воспоминаниям М. И. Семевского, стр. 540.
6 Стр. 160. Речь идет о Д. А. Толстом, директоре канцелярии Морского министерства.
6 Стр. 162. Имеется в виду А. Н. Островский.
7 Стр. 164. Условия программы министерства см. в прим. 35 к воспоминаниям М. И. Семевского, стр. 541.
8 Стр. 165. См. прим. 44 к воспоминаниям М. И. Семевского, стр. 542.