Литература и жизнь.
Литература и жизнь.
I.
II.
III.
Ник. Михайловскій.
‘Русская Мысль’, кн.VI, 1892
Литература и жизнь, Михайловский Николай Константинович, Год: 1892
Время на прочтение: 44 минут(ы)
Кое-кто изъ читателей обращается ко мн съ письменнымъ выраженіемъ ободренія, одобренія ни порицанія, съ тми или другими свдніями, съ равными вопросами и недоумніями. Нкоторые изъ корреспондентовъ не требуютъ отвта, просто довольствуясь сообщеніемъ своихъ мыслей и чувствъ по тому или другому поводу, иные же настаиваютъ на отвт, причемъ иногда не довольствуются письменнымъ, а требуютъ печатнаго. Я очень цню это живое общеніе съ читателемъ, дающее не только большое личное удовлетвореніе,— даже въ случа укоризненныхъ или вообще неблагосклонныхъ корреспонденцій,— а представляющее, кром того, значительный объективный интересъ. У меня накопились письма читателей за много лтъ, и когда-нибудь я разберу всю эту массу съ цлью опредлить, что именно интересовало читателей въ равное время. Картина можетъ выдти поучительная. А затмъ эти отзвуки, часто изъ очень глухихъ провинціальныхъ угловъ, конечно, дороги, какъ живое свидтельство того, что ты не гласъ вопіющаго въ пустын. Хуже-то, вдь, пустыни для писателя ничего и придумать нельзя. Пользуюсь поэтому случаемъ выразить глубокую благодарность всмъ моимъ корреспондентамъ — случайнымъ и боле или мене постояннымъ, довольнымъ и недовольнымъ, участливымъ и сердитымъ. Но что касается отвтовъ, то, при всемъ моемъ желаніи, я не могу удовлетворить всхъ своихъ корреспондентовъ. И не только потому, что у меня не хватило бы на это времени. Всякому, конечно, свое дорого* и разъ человкъ чмъ-нибудь очень заинтересованъ, ему естественно можетъ казаться, что это и есть пунктъ, достойный всеобщаго и преимущественнаго вниманія. Оно такъ часто и бываетъ, но не всегда. Нкоторые изъ корреспондентовъ съ чрезвычайною горячностью относятся къ такимъ вещамъ, къ которымъ я довольно равнодушенъ, которыя, по Моему мннію, не стоятъ разговора вообще, столь горячаго въ особенности. Я радъ и такимъ письмамъ, потому что они бываютъ во многихъ отношеніяхъ характерны, но не удивительно, если я на нихъ не всегда отвчаю.
Приведу обращикъ, хотя это будетъ не совсмъ послдовательно.
Я получилъ недавно изъ далекой провинціи письмо, авторъ котораго ‘ждетъ съ нетерпніемъ’ отвта, ‘письменнаго или печатнаго’. Онъ пишетъ: ‘Скажите мн ради того хоть, чтобы я остался вашимъ читателемъ, что это сдлалось вообще съ писателями, а въ частности съ Русскою Мыслію и съ вами?’ ‘По какому случаю шумъ?’ — какъ говорить нкто въ одномъ изъ разсказовъ Гл. Успенскаго. По какому поводу такъ нетерпливо волнуется мой почтенный корреспондентъ? Времена теперь наступили трудныя во многихъ и равныхъ отношеніяхъ. Литература, частью вольно, а частью совсмъ не вольно, не стоить на высот этой трудности, и я совершенно понимаю, что читатель, особенно читатель, не достаточно знакомый съ положеніемъ нашей литературы, можетъ обращаться къ ней съ горькими укоризнами. Мало ли въ самомъ дл вещей, которыя могутъ глубоко волновать ныншняго русскаго читателя и о которыхъ, однако’ онъ не находитъ въ литератур ни слова или находить слово слишкомъ блдное? Полагая, что и то письмо, о которомъ теперь рчь идетъ, касается какихъ-нибудь такихъ щекотливыхъ пунктовъ, и безъ напоминаній скребущихъ теб сердце, и не сразу даже понялъ его содержаніе. Прочиталъ, перечиталъ — и вздохнулъ свободно,
По какому же именно случаю шумъ? Вотъ по какому. Какъ извстно, Гончаровъ за нсколько лтъ передъ своею смертью напечаталъ въ Встник Европы статью, въ которой выразилъ и разными моральными соображеніями обосновалъ желаніе, чтобы посл его смерти не печаталось изъ его произведеній и писемъ ничего такого, что не было предназначено къ печати имъ самимъ. Въ сборник журнала Нива за февраль ныншняго года напечатана посмертная статья Гончарова Мой мсяцъ въ Петербург. Статья эта не соотвтствуетъ репутаціи Гончарова, какъ художника. Такъ, по крайней мр, съ великимъ огорченіемъ говоритъ мой корреспондентъ. И вотъ онъ, до чрезвычайности волнуясь, начинаетъ на разные лады комбинировать эти три факта, то-есть, во-первыхъ, послднюю волю Гончарова, во-вторыхъ, появленіе въ печати Мая мсяца и, въ-третьихъ, слабость этого произведенія. Въ конц-концовъ, онъ не хо* четъ допустить, чтобы Гончаровъ могъ самъ предназначить для печати столь слабую вещь, которая, дескать, есть, вроятно, просто неотдланный набросокъ, брульонъ, и, слдовательно, издатель Нивы нарушилъ послднюю волю покойнаго романиста, ‘такъ чего же литература-то снотритъ?’ Въ частности корреспондентъ настойчиво предлагаетъ мн разъяснить его недоумніе. Когда я понялъ, наконецъ, чего онъ хочетъ и о чемъ волнуется, у пеня отлегло отъ сердца. Я боялся, что онъ тянетъ меня къ отвту по одному изъ такихъ пунктовъ, въ виду которыхъ въ самомъ дл стыдно и больно за литературу… Увы! я не могу помочь моему корреспонденту. Я не имю возможности и не считаю себя призваннымъ производить слдствіе, самъ ли Гончаровъ отдалъ издателю Нивы свой Мой мсяцъ въ Петербург, или журналъ получилъ въ свое распоряженіе это произведеніе другимъ путемъ. Мало того, я долженъ признаться, что не читалъ Мая мсяца и готовъ на слово поврить, что это проявленіе слабое, какъ были слабы вообще послднія произведенія Гончарова, печатавшіяся еще при жизни его.
Если, такимъ образомъ, я ничмъ не могу помочь моему корреспонденту, то мн, все-таки, интересно было узнать о его существованіи. Это томно голосъ съ какого-то далекаго острова, отдленнаго отъ материка широкимъ моренъ. Съ своей, какъ говорилъ Салтыковъ, ‘инсулярной’ точки зрнія корреспондентъ совершенно правъ, негодуя на материкъ, гд такъ мало дорожатъ интересами, что называется, ‘изящной словесности’. Тамъ говорятъ о голод, тиф и лукояновскихъ земскихъ начальникахъ, о франкорусскихъ симпатіяхъ и германскомъ император,— о томъ, что хотлъ сказать г. Боборыкинъ своимъ Василіемъ Теркинымъ и г. Потапенко своимъ Не-героемъ, о мемуарахъ Никитенка и гр. Валуева, о мысляхъ и поступкахъ гр. Толстаго, о литератур шестидесятыхъ годовъ, о благородств Московскихъ Вдомостей и ум Гражданина, о прошедшемъ и будущемъ, о польз и вред просвщенія, а также тлесныхъ наказаній, опять о голод и тиф и проч., и проч., и проч. А о такой чисто-художественной новости, связанной съ однимъ изъ самыхъ громкихъ нашихъ именъ, какъ Май мсяцъ,— молчатъ! И это не случайный какой-нибудь.пропускъ. Нигд, ршительно нигд, не нашелъ ной корреспондентъ отклика своему волненію, хотя у насъ и существуетъ въ литератур теченіе, не имющее, правда, очень яркихъ представителей, но горячо отстаивающее независимость ‘изящной словесности’ отъ всяческой злобы дня. Туда-то и слдовало обратиться моему корреспонденту. А то что въ самомъ дл?— толкуютъ объ оскверненіи храма изящной словесности и художественной критики вторженіемъ жизни съ ея пестрыми и шумными интересами, направо и налво, назадъ, въ прошедшее, а частію и впередъ, въ будущее, швыряютъ упреки въ эстетическомъ невжеств и небреженіи, а сами пропускаютъ такой прекрасный случай приложить къ длу свои познанія, способности и усердіе. Еслибъ они не ограничивались негодующимъ ‘киваніемъ на Петра’, а длали то самое дло, которое на словахъ объявляютъ чрезвычайно нужнымъ и важнымъ, мой корреспондентъ изъ далекой провинціи не волновался бы въ своемъ инсулярномъ положеніи. Достоинства и недостатки Мая мсяца были бы взвшены, его мсто въ ряду другихъ произведеній Гончарова и въ исторіи литературы опредлено, восторгъ, скорбь или негодованіе,— какъ бы ужь они тамъ ршили,— были бы выражены съ тою силой, какая дается любовью къ длу и знаніемъ его. Но нтъ, они предпочитаютъ о Ма мсяц совсмъ молчать, да и критику, напримръ, романовъ г. Боборыкина или г. Потапенка производить въ интересахъ не изящной словесности, а благородства Московскихъ Вдомостей и ума Гражданина.
Во всякомъ случа, обращаясь съ своимъ волненіемъ ко мн, корреспондентъ ошибся адресомъ. Такія рзкія ошибки случаются въ моей практик не часто. Но, все-таки, не разъ и не два случалось, что я по тмъ или другимъ причинамъ оказывался не въ силахъ удовлетворить двоихъ корреспондентовъ. Укажу на цлый рядъ сношеній по вопросу о чтеніи книгъ. Вообще говоря, не трудно составить списокъ книгъ и статей по какому-нибудь опредленному вопросу или по извстной отрасли знанія. Разумется, человкъ, къ которому обращаются за такимъ спискомъ, можетъ оказаться несвдущимъ именно по этому вопросу или этой отрасли знанія. но это еще не бда, потому что всегда можно посовтоваться со спеціалистомъ или прямо направить къ нему вопрошающаго. Но съ такими сравнительно легко удовлетворительными просьбами обращаются рдко. Большею частью хотятъ имть каталогъ систематическаго чтенія, который указывалъ бы не только содержаніе, но и порядокъ чтенія по всмъ отраслямъ науки, литературы и жизни. Хотя при этомъ требуются обыкновенно лишь общія основанія, а не детали, задача, все-таки, остается очень трудною, и я всегда отъ нея уклонялся. Затруднителенъ здсь въ особенности вопросъ о порядк чтенія. Вы не знаете ни степени подготовки человка, ни его умственнаго склада, ни даже иногда его умственныхъ интересовъ,— что вы можете посовтовать такому человку? А, между тмъ, потребность въ указател для чтенія очень велика. Объ этомъ свидтельствуютъ уже самыя попытки ея удовлетворенія. Я видалъ нсколько каталоговъ для систематическаго чтенія, печатныхъ, гектографированныхъ и рукописныхъ, которые, однако, едва ли помогаютъ длу. Составители этихъ списковъ, гоняясь за полнотой, обыкновенно чрезмрно загромождаютъ свою работу множествомъ мелочей, разобраться въ которыхъ очень трудно. И тмъ трудне, что составители не мотивируютъ своихъ указаній, не даютъ отзывовъ ни о содержаніи, ни о характер занесенныхъ въ списокъ книгъ и статей: приходится врить на слово неизвстнымъ составителямъ, что вся эта масса чтенія одинаково для всхъ нужна я доступна. Читатель остается, все-таки, безъ руководства, въ которомъ именно и нуждается. Съ другой стороны, однако, никакой каталогъ не можетъ самъ по себ указать порядокъ чтенія для людей съ разною подготовкой и съ разнымъ складомъ ума. Здсь нужно извстное взаимодйствіе между работой указателя и иниціативой самого читателя. Нуженъ каталогъ, снабженный краткими, но достаточно ясными характеристиками книгъ и статей, чтобы читатель могъ уже самъ выбрать удобоваримый для него матеріалъ. Таковъ именно планъ только что вышедшей подъ редакціей г. Янжула Книги о книгахъ, и нельзя не привтствовать эту книгу, совсмъ даже независимо отъ благотворительной цли ея изданія (въ пользу голодающихъ).
Къ сожалнію, Книга о книгахъ страдаетъ нкоторыми недостатками, особенно чувствительными для тхъ именно читателей, на пользу которыхъ она предназначена. Мн кажется даже, что т 130 спеціалистовъ, которые приняли участіе въ этомъ почтенномъ изданіи, или, по крайней мр, редакція его не дала себ труда хорошенько подумать о своихъ читателяхъ, хотя въ предисловіи совершенно опредленно говорится о двухъ категоріяхъ лицъ, интересамъ которыхъ должна служить Книга о книгахъ. Это, во-первыхъ, ‘вообще представители такъ называемаго образованнаго общества (не ниже лицъ, получившихъ среднее образованіе)’, желающіе ‘пополнить или возобновить свои познанія’, во-вторыхъ, ‘университетская молодежь, желающая имть въ своихъ рукахъ точный списокъ учебниковъ и важнйшихъ монографій для занятія наукой уже академическаго характера’.
Редакція и сама понимаетъ, что книга не свободна отъ недостатковъ, и объясняетъ ихъ спшностью, съ которою была выполнена задача. Дйствительно, книга была сформирована, редактирована и напечатана въ три мсяца. Это очень быстро. Но едва ли такая быстрота требовалась. Ждали мы долго подобнаго указателя, подождали бы ужь и еще, хоть такіе же три мсяца. Если поспшать побуждала благотворительная цль изданія, то можно, конечно, радоваться, что мужикъ даже голодомъ своимъ сослужилъ намъ службу, но редакція могла бы ограничиться на первый разъ однимъ выпускомъ съ выдачей билета на второй. Благотворительная цль была бы достигнута въ предположенномъ размр, а времени въ распоряженіи редакціи было бы больше. Съ другой стороны, редакція могла бы не усложнять своего плана разсчетомъ на дв категоріи читателей. Въ ‘занятіяхъ наукой академическаго характера’ слушатели высшихъ учебныхъ заведеній имютъ или могутъ имть руководителей въ лиц самихъ профессоровъ. Редакція сама говоритъ это, указывая, притомъ, на ежегодно издаваемыя при университетахъ Обозрнія преподаванія наукъ. ‘Но,— замчаетъ редакція,— сочиненія по каждой спеціальности, помщаемыя въ упомянутыхъ Обозрніяхъ университетскаго преподаванія, по своей краткости (сочиненія-то кратки?) и отсутствію отзывовъ или мотивовъ, слишкомъ недостаточны, чтобы удовлетворить пытливость учащихся’. Въ виду этого, Книга о книгахъ не просто перечисляетъ сочиненія по равнымъ спеціальностямъ, а даетъ о ихъ краткіе отзывы и даже сопровождаетъ краткимъ предисловіемъ всю группу сочиненій по данной спеціальности. Планъ этотъ, однако, не везд выдержанъ. ‘Особенно въ наукахъ спеціальнаго интереса, при краткости объема перечня и университетскомъ характер его (кого или чего?) преподаванія, такія предисловія, впрочемъ, были найдены излишними, а отзывы замнены иногда извстною классификаціей или систематическимъ размщеніемъ и оглавленіемъ приводимыхъ книгъ’. Такимъ образомъ, по многимъ отдламъ студенты найдутъ въ Книг о книгахъ то же отсутствіе отзывовъ и ту же краткость (‘краткость объема перечня’), которыя не удовлетворяютъ пытливость учащихся въ университетскихъ Обозрніяхъ. Мимоходомъ сказать, отъ г. Янжула, еще не такъ давно обучавшаго въ Недл русскихъ литераторовъ ‘искусству писательства’, можно бы было ожидать боле — не то, что ужь изящнаго, а хотя грамматически правильнаго изложенія, чмъ то, которымъ блещетъ предисловіе къ Книг о книгахъ. Но дло, конечно, не въ этомъ. Ясно, во всякомъ случа, что въ интересахъ дла было бы лучше, если бы редакція не дробила своего вниманія между двумя категоріями читателей. Да и категоріи эти установлены совершенно искусственно. Если слушатели высшихъ учебныхъ заведеній могутъ получить библіографическія указанія отъ своихъ профессоровъ, то, съ другой стороны, отчего бы и людямъ, лишеннымъ этого удобства, не домогаться и не достигать вершинъ званія хотя бы до послднихъ спеціальныхъ развтвленій ‘уже академическаго характера’? Медицин, конечно, не научишься вн университета или медицинской академіи, но есть отрасли знанія, въ которыхъ можно достигнуть многаго собственными силами, разумется, нуждающимися въ поддержк и указаніяхъ. Ихъ-то и должна представить Книга о книгахъ, не справляясь объ академическихъ или не-академическихъ требованіяхъ читателей. Но за то редакція должна бы справляться кое съ чмъ другимъ.
Обращаясь къ отдлу философіи и подъотдлу исторіи философіи, я не нахожу тамъ исторія философіи Льюиса, имющейся въ трехъ русскихъ переводахъ. Можно бы было предположить, что эта книга, съ точки зрнія спеціалиста, составлявшаго соотвтственный отдлъ, не заслуживаетъ никакого вниманія. Но вотъ въ отдл докладной химіи читаемъ слдующее: ‘Ильенковъ, П.: ‘Курсъ химической технологіи’. Спб., 1851 г. Устарло и нтъ въ продаж. 2-е изданіе этого курса, дополненное Е. Андреевымъ, въ двухъ томахъ (Спб., 1861 г.), не кончено и также устарло’. Повидимому, курсъ Ильецкова есть книга до такой степени ненужная и даже, можно сказать, не существующая, что о ней можно бы и промолчать, да и кто же самъ не пойметъ, что руководство по химической технологіи, написанное двадцать-тридцать лтъ тому назадъ, должно устарть? Если, однако, редакція допустила такую роскошь по отношенію къ явно негодной книг Ильенкова, то негодность книги Льюиса и подавно требуетъ отмтки. Я говорю о негодности книги Льюиса, разумется, съ точки зрнія редакціи Книги о книгахъ или составителя философскаго отдла, а не съ моей. Но если бы это было даже безусловно негодное произведеніе, то о немъ слдовало упомянуть во вниманіе къ вроятнымъ читателямъ Книги о книгахъ,— мало того, къ русской читающей публик вообще. Общихъ обзоровъ исторіи философіи оригинальныхъ у насъ совсмъ нтъ, а переводныхъ только два: Исторія матеріализма Ланге и Исторія философіи Льюиса. И это далеко не то, что курсъ химической технологіи Ильенкова, который, вроятно, давно и букинистами-то разорванъ на оберточную бумагу, книга Льюиса идетъ ходко, имется въ нсколькихъ изданіяхъ. Если такъ охотно раскупающая книгу русская читающая публика находится въ заблужденіи относительно ея достоинствъ, то отчего же спеціалисты не учатъ насъ уму-разу ну даже тогда, когда прямо берутся за это дло? Вотъ это-то невниманіе къ читателямъ и составляетъ главный общій недостатокъ Книги о книгахъ.
Впрочемъ, при самомъ бгломъ обзор Книги о книгахъ, бросаются въ глаза нкоторые удивительные пропуски, необъяснимые даже спеціальнымъ невниманіемъ къ русскимъ читателямъ. Отдлъ ‘философскихъ наукъ’ расположенъ чрезвычайно странно. Онъ раздляется на пять подъотдловъ: 1) исторія философіи, 2) психологія, 3) логика, 4) этика, 5) педагогика. Вы спросите, гд же сама философія, то-есть общія начала міроразумнія? Она помшена въ вид придатка къ ‘этик’, и именно въ вид ‘хронологическаго списка лучшихъ изданій и переводовъ важнйшихъ философскихъ произведеній’, начиная съ Платона и Аристотеля и кончая Основными началами Спенсера, System der Philosophie Вундта и L’avenir de la metaphisique Фулье, но съ значительными и не мотивированными пропусками. Нельзя считать сколько-нибудь удовлетворительными мотивами оговорки, сдланныя въ предисловіи къ подъотдлу ‘исторія философіи’. Надо замтить, что краткими предисловіями снабжены вс пять подъотдловъ, но общаго предисловія къ ‘философскимъ наукамъ’ нтъ. Повидимому, эту роль исполняетъ частное предисловіе къ ‘исторіи философіи’. Говорю ‘повидимому’ потому, что не легко разобраться. Авторъ пишетъ: ‘Въ списк не указаны важнйшія произведенія философской литературы прошедшаго, такъ какъ они приведены вмст съ ихъ оцнкой въ руководствахъ исторіи философіи, главнымъ образомъ, у Ueberveg’а’. Во-первыхъ, въ вышеупомянутомъ придатк къ подъотдлу ‘этики’ нкоторыя ‘важнйшія произведенія философской литературы прошедшаго’ указаны. Во-вторыхъ, кто возьметъ Ибервега, тому, пожалуй, весь отдлъ ‘философскихъ наукъ’ Книги о книгахъ не нуженъ: въ имющемся въ русскомъ перевод третьемъ том Ибервегова Grundriss’а (Исторія новой философіи, переводъ Я. Колубовскаго) есть обширныя дополненія и по русской философія. Дале: ‘Равнымъ образомъ въ списк не указаны важнйшія произведенія современной философской литературы, какъ потому, что послдняя не отошла еще въ область матеріала, подлежащаго историческому (курсивъ подлинника) изученію, такъ и потому, что крайнее ея разнообразіе не даетъ возможности указать даже главнйшихъ ея представителей, не нарушивъ до нкоторой степени требованій объективности и безпристрастія’. Вотъ поистин странныя разсужденія! Почему требованія безпристрастія будутъ нарушены, если будутъ упомянуты представителя всхъ группъ, на которыя дробится современная философская мысль? А, главное, почему составители думаютъ, что ихъ читателямъ нужно или доступно только историческое изученіе философской мысли? Надюсь, что желаніе отвтить себ на философскіе вопросы съ современной точки зрнія, желаніе дойти до высшихъ обобщеній мысли и жизни не въ исторической только дали, а сейчасъ,— довольно законно. И здсь опять видно необыкновенное небреженіе къ читателямъ, потому что потребность въ философскихъ обобщеніяхъ чрезвычайно сильна въ мыслящемъ русскомъ обществ. Объ этомъ, не говоря о прочемъ, можно судить по тому интересу, который возбуждаютъ новйшія писанія гр. Л. Толстаго. И, конечно, гр. Толстаго въ отдл ‘философскихъ наукъ’ нтъ,— онъ попадетъ, вроятно, въ одно изъ очень отдаленныхъ изданій Книги о книгахъ, когда будетъ подлежать уже историческому изученію. Скажутъ, можетъ быть, что гр. Толстой, какъ мыслитель, стоить не достаточно высоко, чтобы попасть въ число избранныхъ редакціей Книги о книгахъ. Но, вдь, намъ была общана указка при выбор матеріала для чтенія (выраженіе редакціи Ктпи о книгахъ),— ну, и укажите вы, спеціалисты, какъ вамъ смотрть на философію Толстаго? Скажутъ дале, что гр. Толстой достаточно извстенъ. Во, какъ авторъ Войны и мира, Анны Карениной и проч., онъ не мене извстенъ, а, между тмъ, значится же онъ въ отдл ‘исторіи литературы’.
Да что Толстой! Допустимъ, что законность внесенія его въ Киту о книгахъ подлежитъ сомннію. Но тамъ нтъ не только новйшихъ европейскихъ писателей по философіи, а нтъ и Огюста Конта, къ которому, кажется, приложимо уже и историческое изученіе. Его нтъ и въ философіи, ни въ философіи исторіи, ни въ соціологіи. Изо всей огромной литературы о Конт и позитивной философіи есть только книга Миля, изданная по-русски вмст со статьей Льюиса. Нтъ и Фейербаха. Бентама я не нашелъ ни въ отдл этики, ни въ отдл юридическихъ наукъ. Въ подъотдд экономическихъ наукъ, озаглавленномъ Рабочій вопросъ, отсутствуютъ не только такіе систематическіе обзоры, такъ Мейера Етапcipationskampf des vierten Standes, и другіе мене полные и обстоятельные, или, напримръ, вся спеціальная литература о международномъ обществ рабочихъ, но нтъ Лассаля. Это, вдь, почти невроятно! Нтъ и Прудона. Отсутствуютъ психо-физическія сочиненія Фехнера и вся вызванная имъ литература. Въ отдл этики книга Гижицкаго Moral-Philosophie etc. характеризуется, между прочимъ, тмъ, что въ ней замтно ‘нкоторое вліяніе американскихъ моралистовъ, а самыхъ американскихъ моралистовъ нтъ, въ лиц хотя бы Сальтера, рчи котораго тотъ же Гижицкій перевелъ на нмецкій языкъ подъ заглавіемъ Religion der Moral. Кстати объ американцахъ. За послднее время въ нашей журналистик появлялись сообщенія объ оригинальномъ и замчательномъ американскомъ соціолог Лестер Уорд. Ему посвящена значительная часть вышедшей недавно книги г. Николаева Активный прогрессъ и экономическій матеріализмъ. Была попытка издать Динамическую соціологію Уорда по-русски, но она кончилась неудачей. Уордъ совсмъ не поминается въ Книг о типахъ, между тмъ какъ при мало-мальски внимательномъ отношеніи редакціи Къ интересамъ и запросамъ русской читающей публики это былъ бы немыслимый пропускъ. Вообще, впрочемъ, соціологія находится въ вагон въ Книг о книгахъ: она занимаетъ маленькій уголокъ въ отдл этнографіи и представлена боле чмъ бдно. А я увренъ, что огромное большинство вроятныхъ читателей Книги о книгахъ, ради расширенія этого отдла, охотно отказались бы отъ указателей во такимъ дисциплинамъ, какъ ‘ортопедія’ или ‘массажъ и врачебная гимнастика’. Въ отдл исторіи русской литературы смшаны въ одну кучу собственно исторія литературы, сама литература (беллетристика) и критика. Все это очень неполно и безсистемно. При этой неполнот и безсистемности надо особенно пожалть объ отсутствіи указаній на такія книги, какъ Сборникъ критическихъ статей о Некрасов г. Зелинскаго, его же Историко-критическій комментарій къ сочиненіямъ Достоевскаго, его же Русская критическая литература о произведеніяхъ гр. Толстаго, г. Миронова Характеристика русскихъ писателей (вышелъ, впрочемъ, кажется, только одинъ выпускъ, — не доведенный до конца сборникъ статей о гр. Толстомъ). Если Книга о книгахъ отсылаетъ мстами своихъ читателей не только къ Ибервегу, но и къ библіографическимъ указателямъ г. Межова и т. п., то тмъ паче можно было сложить съ себя самостоятельный трудъ указаніемъ на сборники врод книгъ г. Зелинскаго. Да ихъ не слдовало обходить и помимо этого соображенія, надо было только дополнить ихъ указаніемъ на позднйшія критическія статьи.
Вс приведенные пропуски намчены при самомъ бгломъ обзор книги. Все это, конечно, частности, но частности настолько крупныя и, повторяю, даже мало вроятныя, что изъ нихъ слагаются нкоторыя общія черты. Невозможно себ представить, чтобы спеціалисты-составители соотвтственныхъ отдловъ забыли Льюиса, Бонта, Бентама, Фехнера, Лассаля, Прудона,— эти имена исключены, конечно, въ здравомъ ум и твердой памяти. Мотивы этой операціи мн совершенно непонятны, но, каковы бы они ни были, должны же они быть читателю извстны, въ виду извстности этихъ именъ и значительности связанной съ ними литературы, частью и русской. Другими словами, операціи полнаго исключенія они ни въ какомъ случа не подлежали, а должны бы сопровождаться мотивированнымъ указаніемъ на ихъ непригодность, если они съ точки зрнія редакція дйствительно непригодны. Такой пріемъ употребленъ, наприм., въ отдл физики, въ предисловіи къ которому указаны нкоторыя сочиненія, не вошедшія въ самый списокъ, и сказало, почему именно они не вошли. Любопытно, что въ предисловіи къ отдлу психологіи говорится, между прочимъ, о школахъ, которыя, ‘отнюдь не считая психологію отдломъ физіологіи (какъ это длалъ Огюстъ Контъ), признаютъ необходимымъ изученіе физіологіи для успшнаго изслдованія душевныхъ явленій’. Въ предисловіи къ отдлу ‘философіи математики’ читаемъ: ‘Боле или мене подробное изложеніе предмета во всемъ объем можно найти въ I том Cours de philosophie positive par Auguste Comte’. А Бонгъ, какъ основатель позитивной философіи, какъ соціологъ, какъ авторъ вліятельной и оригинальной философіи исторіи, отсутствуетъ. Рядомъ съ такою роскошью въ нкоторыхъ отдлахъ, какъ приведенная рецензія негодной и не существующей книги Ильенкова или рецензія французскаго сочиненія прошлаго столтія по ортопедія — поразительная скудость отдловъ соціологіи и философіи исторіи производить необыкновенно странное впечатлніе. Вообще различные отдлы составлены удивительно неравномрно, и роль редакція состояла, повидимому, главнымъ образомъ, въ томъ, чтобы не играть никакой роли. По крайней мр, слдовъ ея объединяющей дтельности не видно. Она разослала спеціалистамъ приглашенія съ приложеніемъ весьма неопредленной программы и страницы одного аналогичнаго американскаго изданія для образца, и затмъ каждый отдльный составитель поступилъ по своему благоусмотрнію: нкоторые отнеслись къ длу чрезвычайно добросовстно, другіе гораздо понеряшливе, одни остановились на крупныхъ произведеніяхъ, можетъ быть, въ подробностяхъ и устарвшихъ, но давшихъ въ свое время толчокъ цлому теченію мысли, живому и до сихъ поръ, другіе выкинули ихъ за бортъ, одни вдались въ детали, другіе ограничились крупными и общими чертами, одни заинтересовались строго-научными сочиненіями, другіе допустили въ свой списокъ и популярныя книги. Въ цломъ получилось полное отсутствіе общаго плана и совершенная неприноровленность къ нуждамъ к требованіямъ русскихъ читателей.
Въ общемъ предисловіи редакція Книги о книгахъ справедливо замчаетъ, что едва ли можно заниматься какою-нибудь наукой, не зная, по крайней мр, одного иностраннаго языка, вслдствіе чего всякій, желающій пополнить или умножить свои свднія, долженъ, прежде всего, позаботиться пріобрсти хоть одинъ изъ этихъ ключей, отворяющихъ многіе замки. Прекрасный совтъ. Знаніе иностранныхъ языковъ упало у насъ за послднее время до чрезвычайности, они становятся положительно рдкостью въ масс молодыхъ людей, желающихъ самостоятельно читать и учиться, и, понятно, какія трудности встрчаютъ ихъ на этомъ пути. Вполн поэтому присоединяюсь къ пожеланію редакціи, но съ фактомъ надо, все-таки, считаться. Да и помимо того, обращающіяся въ русскомъ читающемъ обществ переводныя сочиненія, хотя бы только капитальныя, заслуживаютъ особеннаго вниманія Книги о книгахъ. Поэтому никоимъ образомъ не слдовало пропускать безъ плюса или минуса такихъ книгъ, какъ Исторія философіи Льюиса или Основанія біологіи Спенсера, или Физіологія ума Карпентера и т. п. (эти книги тоже не упомянуты ни въ переводахъ, ни въ оригинал). Отъ редакціи Книги о книгахъ можно бы было ожидать даже большаго: она могла бы указать книги, переводъ которыхъ желателенъ. Если она опасалась (и, можетъ быть, справедливо опасалась) своего субъективизма, то, во-первыхъ, субъективизмъ, все-таки, допущенъ въ указател, да и нельзя безъ этого обойтись, а, во-вторыхъ, есть нкоторые объективные признаки, которыми наши издатели могли бы руководствоваться, даже безъ прямыхъ указаній редакціи. Если, напримръ, книга переведена на нсколько языковъ, то это служитъ нкоторымъ ручательствомъ, что она заслуживаетъ прусскаго перевода. Посмотримъ съ этой точки зрнія, напримръ, на отдлъ ‘гипнотизма’. Въ краткомъ предисловіи составитель указываетъ мотивы, по которымъ онъ изъ всей литературы предмета выбралъ всего десять сочиненій, причемъ на русскомъ язык всего три (одно оригинальное и два переводныхъ). Составитель выбиралъ такія сочиненія, во-первыхъ, которыя лучше всего характеризуютъ ту или другую изъ существующихъ гипнотическихъ школъ, во-вторыхъ, такія, которыя отчаются объективно-критическимъ отношеніемъ жъ вопросу, въ-третьихъ, наконецъ, такія, въ которыхъ оттнено отношеніе гипнотизма къ родственному ему патологическому состоянію — истеріи. Все это прекрасно, но литература гипнотизма на русскомъ язык такъ не богата, что ее необходимо было (да я не много бы мста заняла) привести всю. Между тмъ, въ списк пропущены имющіяся въ русскомъ перевод книги Ш. Рише, Бони и еще кое-что. Съ другой стороны, въ списк нтъ работъ Бреда, которыя, несмотря на свою пятидесятилтнюю давность, переведены уже въ новйшее время на французскій и нмецкій языки, а потому, надо думать, не лишнія и въ русскомъ перевод.
Все это свидтельствуетъ о нкоторомъ небреженіи къ интересамъ читателей съ вншней, такъ сказать, стороны, со стороны особеннаго у насъ значенія переводной литературы к вообще сочиненій на русскомъ язык. Но небреженіе редакціи Книги о книгахъ идетъ и дальше. Это видно уже изъ необъяснимыхъ пропусковъ Конта и Лассаля.
Журнальныя статьи редакція Книги о книгахъ отвергла декретомъ, изложеннымъ въ вид 8 программы, разосланной сотрудникамъ. Декретъ этотъ гласить: ‘Какъ правило, въ ‘Указател’ помщаются лишь названія самостоятельныхъ или переводныхъ сочиненій (т.-е. только книгъ). Журнальныя же статьи дозволяется приводить лишь между (?) русскими книгами и въ томъ единственномъ случа, когда по соотвтствующему вопросу на русскомъ язык не существуетъ ни самостоятельныхъ, ни компилятивныхъ, ни переводныхъ сочиненій’. Мн кажется, что это очень необдуманное ршеніе. Въ нашей журналистик сосредоточено столько умственнаго интереса, а книгоиздательство у насъ столь еще скудно, что оказать вроятнымъ потребителямъ Книги о книгахъ всю ту пользу, какой она вправ ожидать, невозможно безъ указанія журнальныхъ статей. Конечно, это прибавило бы работы редакціи, но, вдь, что же длать? Безъ труда нтъ плода, какъ извстно. Притомъ же, редакція могла бы воспользоваться нкоторыми подготовительными работами, какъ, напримръ, почтенными библіографическими трудами г. Межова, указателями, изданными нкоторыми журналами, напримръ, Встникомъ Европы за двадцать патъ лтъ, Русскою Мыслью за десять лтъ, Отечественными Записками за первыя десять лтъ по переход журнала въ руки Некрасова и проч. Редакція и не обошлась безъ журнальныхъ статей, да и не могла обойтись, въ виду чисто-формальнаго характера той границы, которая отдляетъ книгу отъ журнальной статьи. Но она допустила журнальныя статья чистослучайно, даже не придерживаясь своего декрета. Напримръ, нкоторыя статьи г. Ключевскаго по исторіи русскаго права, напечатанныя въ Русской Мысли, вошли въ списокъ, хотя, по прямому смыслу декрета, ихъ приводить не ‘дозволялось’ бы. Статьи г. Ключевскаго (Происхожденіе крпостнаго права въ Россіи, Подушная подать и отмна холопства въ Россіи, Составъ представительства на земскихъ соборахъ древней Руси) написаны по вопросамъ, по которымъ въ русской литератур имются книги,— значитъ, он не представляютъ собою того ‘единственнаго случая, когда по соотвтствующему вопросу на русскомъ язык не существуетъ ни самостоятельныхъ, ни компилятивныхъ, ни переводныхъ сочиненій’. Я не хочу этимъ сказать, что упомянутыя статьи не слдовало вносить въ указатель, напротивъ, непремнно слдовало, но не слдовало надавать неосновательный декретъ. Скажутъ, можетъ быть, что по нужд и закону перемна бываетъ, что статьи г. Ключевскаго не имютъ журнальнаго характера и представляютъ собою чисто-ученую работу, которая не сегодня-завтра сложится въ книгу. Но я не думаю, чтобы ‘Журнальный характеръ’ составлялъ такую ужь бду или, по крайней мр, ненужность для потребителей Книги о книгахъ. Да это не во всхъ случаяхъ и редакція думаетъ. Вотъ, напримръ, списокъ ‘сочиненій’ на русскомъ язык по вопросу о пьянств: Керръ: ‘Пьянство, его причины, леченіе и юридическое значеніе’, Прыжовъ: ‘Исторія кабаковъ въ Россіи’, Янжулъ: ‘Англійскіе кабатчики’ (см. въ Очеркахъ и изслдованіяхъ II тома), а также ‘Пьянство и борьба противъ него’ (въ Встник Европы 1888 г., NoNo 6 и 7). По смыслу и букв декрета, статья г. Янжула, напечатанная въ Встник Европы, есть недозволенная контрабанда, въ жиду того, что существуютъ книги о пьянств, въ томъ числ книга самого г. Янжула. Если мы затмъ обратимся къ этой книг, то-есть къ Очеркамъ и изслдованіямъ г. Янжула, то увидимъ, что ‘сочиненіе’, озаглавленное Англійскіе кабатчики, занимаетъ въ этой книг шесть страницъ самаго малаго формата (страницы три формата Русской Мысли) и представляетъ собою ни боле, ни мене, какъ корреспонденцію изъ Лондона, напечатанную въ 1880 г. въ газет Недля. Корреспонденція самаго обыкновеннаго типа, но она произведена въ рангъ ‘сочиненія’, однако, и произведенная въ этотъ рангъ не помшала помщенію въ списокъ другой журнальной статьи г. Янжула, хотя это и не ‘дозволяется’. Рядомъ съ пропускомъ цлаго Лассаля въ ‘рабочемъ вопрос’, цлаго Конта въ философія и соціологіи, цлаго Бентама въ юриспруденціи и этик, цлаго Фехнера въ психофизик и проч., это выходитъ особенно пикантно.
Я не хочу допустить, чтобы газетная корреспонденція г. Янжула, несмотря на принципіальное изгнаніе не то что газетныхъ, а и журнальныхъ статей, попала въ Книгу о книгахъ потому, что ее редактировалъ г. Янжулъ, но очень склоненъ думать, что произведенія гг. профессоровъ вообще имютъ въ глазахъ редакціи цну боле или мене независимую отъ ихъ внутренней цнности, отъ того-то такъ и тсно журнальнымъ статьямъ. Это жаль. При полномъ уваженіи къ оффиціальнымъ представителямъ науки, надо, все-тзки, сказать, что на нихъ свтъ не клиномъ сошелся. А, главное, самое положеніе людей каедры отнюдь не таково, чтобы ихъ произведенія могли вполн удовлетворить нуждающихся въ Книг о книгахъ. Каедральные люди имютъ дло съ небольшою сравнительно аудиторіей, ожидающею спеціальныхъ поученій въ строго опредленныхъ рамкахъ. До нихъ, въ большинств случаевъ, едва ли даже доходятъ интимнйшіе запросы людей, алчущихъ самостоятельнаго чтенія, ‘самообразованія’, какъ у васъ говорятъ. Да и сами они, держась на высотахъ академическаго преподаванія, не склонны прислушиваться ко всмъ развтвленіямъ сложныхъ требованій ‘читателей’. Въ силу того же пребыванія на академическихъ высотахъ, каедральные люди боятся очень оригинальныхъ мыслей, смлыхъ гипотезъ, не завершенныхъ, а еще только развивающихся доктринъ, нершенныхъ теоретическихъ и практическихъ вопросовъ, боятся иногда даже слишкомъ бойкой илк страстной формы изложенія. Такъ не у насъ только ведется. Съ какимъ-нибудь Дарвиномъ или Марксомъ, которые, никогда не будучи профессорами, встряхнули всхъ профессоровъ, конечно, ничего не подлаешь, но и то французская академія отвергла Дарвина, когда дарвинизмъ завоевалъ уже весь міръ. Контъ, Шопенгауэръ, Дюрингъ имли основанія горько жаловаться на оффиціальныхъ представителей науки, для которыхъ они были слишкомъ оригинальны, слишкомъ не укладывались въ установившіяся рамки. Скажутъ, можетъ быть, то Европа, Дарвинъ, Марксъ, а нашей скромной наук довлетъ особенная осторожность, и, дескать, прекрасно, что представители ея сторонятся рискованныхъ гипотезъ, необщепринятыхъ идей, нершенныхъ вопросовъ. Можетъ быть, прекрасно это, но бда-то въ томъ, что рискованныя гипотезы бродятъ среди возможныхъ потребителей Книги о книгахъ, нершенные вопросы интересуютъ и волнуютъ ихъ, а Книга о книгахъ оставляетъ ихъ безъ общанной ‘указки’. Вернемся на минуту къ упомянутому уже отдлу ‘гипнотизма’. Спеціалистъ, составлявшій этотъ отдлъ, по моему мннію, поступилъ неправильно, оставивъ безъ ‘указки’ нкоторыя имющіяся на русскомъ язык сочиненія. Но, во всякомъ случа, онъ свое дло сдлалъ, какъ спеціалистъ. Запросы читателей, однако, этимъ не кончаются. Мы знаемъ, что ученіе о гипнотизм вторгается и въ психологію (наприм., Хэкъ-Тьюкъ — Духъ и тло, да и Карпентеръ), и въ педагогику (наприм., Гюйо — Воспитаніе и наслдственность), и въ соціологію (напр., Тардъ — Законы подражанія), и ни одного изъ этихъ сочиненій въ Книг о книгахъ нтъ. Почему? Потому, вроятно, что ни одинъ изъ 130 спеціа листовъ, составлявшихъ указатель, не интересуется этимъ еще не вполн опредлившимся теченіемъ научной мысли. По той же причин такъ, поразительно скуденъ отдлъ соціологіи. Что такое соціологія? Даже и каедры-то такой нтъ въ университетахъ, и эта бдная науку будущаго должна быть ужь и за то благодарна, что ей отведенъ маленькій задній уголъ въ отдл этнографіи. Однако, вдь, соціологическія-то теоріи обращаются въ ищущей знанія публик и живетъ въ ней соотвтственная потребность, которая Книгою о книгахъ не будетъ удовлетворена. Возьмемъ теперь какой-нибудь практическій вопросъ, живо интересующій русское общество. Положимъ, вы хотите оріентироваться въ еврейскомъ вопрос. Куда же обратиться, какъ не къ Книг о книгахъ? Вы не найдете тамъ ничего, хотя, казалось бы, вопросъ этотъ могъ бы найти себ мсто въ различныхъ дисциплинахъ наука права. И какъ бы для большей послдовательности не указана даже ни одна исторія еврейскаго народа въ отдл исторія, а упомянуты лишь нкоторыя соотвтственныя сочиненія въ отдл богословскихъ наукъ. Вы помните, что и современныя философскія теченія Книга о книгахъ игнорируетъ на томъ основаніи, что къ нимъ еще не приложимо историческое изученіе. Все, на чемъ лежитъ печать жизни, страсти, что не отошло въ область прошедшаго или не отлилось въ законченныя формы академическаго преподаванія, боле или мене подозрительно въ глазахъ составителей.
При такомъ настроеніи, вообще говоря, журнальнымъ статьямъ, конечно, нтъ мста (исключенія, какъ мы видли, допускаются даже для газетныхъ корреспонденцій): журналистика могла бы компрометировать величавую холодность академическихъ вершинъ. Такъ ли это, однако, въ самомъ дл? Мн кажется, можно бы было устроить дло такъ, чтобы и овцы были цлы, и волки сыты. Напримръ, г. Янжулъ или соотвтственный спеціалистъ могъ бы, ну, хоть покровительственно похлопать по плечу Конта и сказать: молодъ еще ты, братъ, молодъ и неоснователенъ, но такъ какъ тобою у насъ интересуются, то вотъ списокъ книгъ и журнальныхъ статей, въ которыхъ о теб, о твоей философіи и соціологіи говорятся, даю списокъ и умываю руки. Точно также, не только не замаравъ рукъ, а, напротивъ, умывъ ихъ, редакція могла бы поступить и со многими другими вещами: пустяки, молъ, это съ нашей точки зрнія, но, коли вамъ надо,— получайте. Журналистика могла бы сослужить при этомъ прекрасную службу: вс не установившіяся, но уже дающія себя знать научныя дисциплины, вс не ршенные, но интересующіе общество вопросы можно бы было отнести на ея счетъ и отвтственность, а оффиціальные представители науки оставались бы при этомъ въ положеніи жены Цезаря, которой не должно касаться малйшее подозрніе. Въ крайнемъ случа, если бы даже простое перечисленіе журнальныхъ статей по важнйшимъ интересующимъ русскихъ читателей вопросамъ оказалось, по обилію этого матеріала, затруднительнымъ, можно бы было употребить среднюю. Я готовъ допустить, что газетная корреспонденція г. Янжула объ англійскихъ кабатчикахъ обладаетъ достоинствами, гарантирующими ей мсто въ указател даже въ вид именно газетной корреспонденціи. Но, все-таки, она попала туда въ качеств ‘сочиненія’, въ качеств если не книги, то маленькой составной части книги. По крайней мр, хоть этотъ-то принципъ слдовало бы распространить: не роясь въ масс журналовъ, ограничиться тми журнальными статьями, которыя впослдствіи такъ или иначе вошли въ составъ книги. Тамъ, гд въ литератур рабочаго вопроса отсутствуетъ Лассадь, въ философіи и соціологіи Контъ, въ этик Бентамъ и т. д., удивляться, собственно говоря, нечему. Но странно, все-таки, видть въ указател корреспонденцію г. Янжула и не видть, напримръ, составившейся изъ журнальныхъ статей книги г. В. В. Судьбы капитализма въ Россіи. Книга эта, какъ бы мы ни разцнивали ея достоинства и недостатки, есть одно изъ выраженій оригинальнаго теченія русской мысли и отвчаетъ на вопросъ, чрезвычайно интересовавшій русскихъ читателей въ теченіе многихъ лтъ, да и до сію пору интересующій. къ этому именно вопросу мы и перейдемъ теперь, причемъ не сразу разстанемся съ Книгой о книгахъ.
Начиная ныншнюю бесду съ разговора о моихъ корреспондентахъ, я имлъ въ виду, между прочимъ, тронуть группу писемъ, вызванныхъ моими статьями о гр. Л. Н. Толстомъ. Всякія тутъ есть письма, и нкоторыя изъ нихъ заслуживаютъ вниманія. Но это приходится отложить. Книга о книгахъ перебила мой первоначальный планъ. Впрочемъ, все нижеслдующее можетъ отчасти служить отвтомъ тоже на цлую группу писемъ. Мн даже хочется начать эту главу съ воспоминанія объ одномъ моемъ безвременно погибшемъ корреспондент, точне — корреспондентк.
Весной прошлаго года, будучи вн Петербурга, я получилъ письмо отъ слушательницы рождественскихъ фельдшерскихъ курсовъ Нагорской. Письмо было мотивировано одною случившеюся тогда со мною непріятностью и содержало въ себ слова участія, и затмъ разные вопросы и сомннія. Вн сомнній для автора письма было ея будущее непосредственное служеніе народу тми знаніями, которыя она пріобртетъ на курсахъ, но спеціальными знаніями она не ограничивалась, и, прежде всего, хотла изучить среду, въ которой ей придется дйствовать, изучить въ самомъ широкомъ смысл слова: фактическое положеніе, вроятное будущее, параллельныя явленія европейской жизни. Ее лично влекло пристроиться, по окончаніи курса, куда-нибудь на фабрику, но какіе-то ея знакомые яля товарищи доказывали, что она должна устроиться не на фабрик, а въ деревн. Вопросъ, самъ по себ, конечно, не важный, но отъ его ршенія завислъ, во-первыхъ, для моей корреспондентки характеръ подготовительныхъ вн-школьныхъ занятій и, во-вторыхъ, съ нимъ связывался, очевидно, много дебатировавшійся теоретическій вопросъ, скажемъ для краткости, о ‘судьбахъ капитализма въ Россіи’,— не о книг г. В. В., а объ ея предмет. Письмо касалось еще многаго другаго, и во всемъ этомъ было много молодой наивности, много болзненной нервности, но была и глубокая искренность, и страстное желаніе разобраться въ смущавшихъ молодую двушку вещахъ и идеяхъ. По разнымъ соображеніямъ я уклонился отъ переписки, но какъ только вернулся въ Петербургъ, пригласилъ къ себ Нагорскую. Пришла застнчивая, худенькая, блдная двушка съ необыкновенно слабымъ голосомъ, нервною торопливостью рчи и вдобавокъ сильнымъ малороссійскимъ акцентомъ, что, все вмст, заставляло особенно внимательно вслушиваться въ то, что она говоритъ.. Это была воплощенная жажда сознательной дятельности, работница по темпераменту, но работница, требующая теоретическаго освщенія каждаго своего шага. Къ сожалнію, эта драгоцнная духовная комбинація была заключена въ очень хрупкую тлесную оболочку. Немудрено поэтому, что во мн мелькнуло дурное предчувствіе, когда однажды, совершенно неожиданно, Пагорская пришла проститься: съ большимъ для себя рискомъ обойдя нкоторыя препятствія формальнаго характера, она узжала въ Самарскую губернію на помощь голодающимъ. Не прошло, должно быть, и мсяца, какъ я получилъ извстіе, что она заразилась тифомъ и находится въ крайне бдственномъ положеніи, а еще черезъ короткое время я присутствовалъ на паннихид по худенькой двушк съ слабымъ голосомъ и торопливою рчью…
Я разсказалъ эту маленькую исторію частью просто потому, что хотлось помянуть бдную безвстную двушку, такъ напряженно думавшую, ‘такъ глубоко чувствовавшую и такъ скоро умершую, едва выступивъ на-то поприще служенія народу, къ которому она такъ сознательно и добросовстно готовилась. Маленькій это былъ человкъ, но не грхъ и маленькаго человка помянуть во всеуслышаніе, когда онъ умираетъ такъ, какъ умерла Юлія Васильевна Загорская. Не грхъ и о живыхъ Нагорскихъ подумать. Къ счастію, он есть, и ихъ даже, можетъ быть, не мало, несмотря на неблагопріятныя условія. Я часто вспоминаю худенькую двушку съ уторопленною рчью и слабымъ голосомъ. Вспомнилась она мн и при чтенія Книги о книгахъ. Она приносила два или три рукописныхъ указателя книгъ и статей, изъ которыхъ одинъ былъ составленъ, помнится, гд-то въ Сибири и, очевидно, при очень неблагопріятныхъ условіяхъ. Указатели эти страдали обычными недостатками подобныхъ работъ, и, конечно, Нагорская обими руками ухватилась бы за Книгу о книгахъ, но едва ли удовлетворилась бы. Не знаю, читаютъ ли на рождественскихъ курсахъ ‘ортопедію’, ‘массажъ’, ‘зубоврачебное искусство’, но думаю, что если и не читаютъ, то несложную, такъ сказать, прямолинейную литературу ‘тихъ предметовъ покойница въ случа надобности, все-таки, могла бы получить отъ своихъ собственныхъ профессоровъ, я не ея искала бы она въ Книг о книгахъ. А, между тнь, мн кажется, что это-то и есть самый дорогой типъ читателей я что ихъ интересы должны бы стоять на первомъ план въ подобномъ изданія. Я не хочу, конечно, сказать, что зтя люди ничего не извлекутъ изъ Книги о книгахъ. Нтъ, за неимніемъ лучшаго, я это изданіе можетъ многимъ принести пользу. Но мы вправ были ожидать именно лучшаго: вдь, тутъ 130 спеціалистовъ работало! Книга о книгахъ до такой степени нужна, что выдержитъ, безъ сомннія, не одно изданіе, и надо желать, чтобы къ слдующему изданію редакція, исправивъ нкоторые промахи, непозволительные и на академическихъ высотахъ, вмст съ тмъ заглянула и въ долину жизни. Было бы, можетъ быть, хорошо, если бы редакція познакомилась съ циркулирующими среди жаждущихъ чтенія самодльными указателями. Редакція, правда, упоминаетъ въ предисловіи о такъ называемыхъ ‘систематическихъ каталогахъ’, издаваемыхъ уже нсколько разъ и въ разныхъ городахъ Россіи и отличавшихся больше’ частью односторонностью и тенденціозностью’. Я неувренъ, однако, что редакція разуметъ здсь именно упомянутые самодльные каталоги, но если она и знакома съ послдними, то не видно, все-таки, чтобы она приняла ихъ во вниманіе. О, я понимаю гордость людей науки 1 не предлагаю имъ учиться у безвстныхъ составителей ‘систематическихъ каталоговъ’! Я знаю, что ученаго учить — только портить, а я желалъ бы, чтобы Книга о книгахъ не испортилась въ послдующихъ изданіяхъ, а, напротивъ, улучшилась. И не испорчена, а улучшена она будетъ, если редакція приметъ во вниманіе запросы читателей. И тогда ей придется отказаться отъ слишкомъ презрительнаго или слишкомъ боязливаго отношенія къ тому, что живо и живьемъ пахнетъ, что не отошло на разстояніе ‘историческаго изученія’ или еще не получило по какимъ-нибудь обстоятельствамъ каедральнаго значенія, что волнуется и волнуетъ. Между прочимъ, придется удлить мсто и тому вопросу, который такъ занималъ покойную Нагорскую ы, конечно, далеко не одну ее…
Въ Книг о книгахъ, въ отдл политической экономіи, упомянуты, вслдъ за экономическою теоріей Маркса: ‘критика этой теоріи Жуковскаго, Встникъ Европы 1877, No 9, и защита ея Зибера, Отечественныя Записки 1877, No 11′. Это одинъ изъ немногихъ случаевъ допущенія въ указатель журнальныхъ статей. Совсмъ рядомъ со статьей Зибера, всего однимъ мсяцемъ раньше, въ тхъ же Отечественныхъ Запискахъ была напечатана моя статья Карлъ Марксъ передъ судомъ г. Жуковскаго, которая, однако, въ указатель не попала…
Читатель, я чувствую неловкость положенія, въ которое становлюсь этимъ указаніемъ или даже, какъ иному можетъ показаться, жалобой, что вотъ, дескать, Зибера статью помянули, а однородную мою статью пропустили, — обидли. Но это одно изъ тхъ неловкихъ положеній, изъ которыхъ очень легко выдти. Съ самаго начала бесдъ подъ заглавіемъ Литература и жизнь я далъ себ право воспоминаній, изъ состава которыхъ никогда не думалъ исключать себя лично. Да еслибъ я и хотлъ какъ-нибудь обойти свою собственную дятельность, то просто не могъ бы это сдлать: слишкомъ она тсно связана съ тмъ моментомъ исторіи русской литературы, который я хотлъ бы напомнить. Внутренняя потребность, безотчетная потребность чувства толкнула меня въ эту сторону посл смерти Елисеева, но она тотчасъ же осложнилась чисто-разсудочнымъ элементомъ. Въ виду частью полнаго забвенія и незнанія, а частью клеветы и непониманія, какія нын сплошь и рядомъ встрчаются по отношенію къ тому литературному теченію, принадлежность къ которому я поставляю себ въ особенную честь, нужно его напомнить. Это было нужно давно, это становится все нужне, потому что забвеніе и незнаніе или клевета и непониманіе достигаютъ, наконецъ, почти невроятныхъ предловъ, какъ мы видли въ прошлый разъ, говоря о стать г. Сементковскаго, къ которой еще придется вернуться. Если я по разнымъ причинамъ оборвалъ послдовательную нить личныхъ воспоминаній, то и не отказывался при случа ее возобновить. А въ данномъ случа дло идетъ именно о воспоминаніяхъ, хотя и переплетенныхъ съ разными явленіями текущей литературы и жизни. Не въ уязвленномъ ноемъ самолюбіи дло. Въ Книг о книгахъ мн отведено извстное мсто, и разъ я такъ или иначе попалъ въ списокъ избранныхъ, куда не удостоились чести попасть Контъ и Лассаль, Бантамъ и Фейербахъ, Прудонъ и Фехнеръ,— надо имть поистин дьявольское самолюбіе, чтобы этимъ не удовлетвориться и придираться еще къ пропуску какой-то тамъ отдльной статьи. Но по нкоторымъ обстоятельствамъ это не просто какая-то тамъ отдльная статья, какія я мало ли еще о чемъ писалъ, и въ пропуск ея сказалась характерная черта мертвенности Книги о книгахъ. Редакція пожегъ сказать, что изъ двухъ возраженій г. Жуковскому она выбрала то, которое она признаетъ боле солиднымъ, боле заслуживающимъ вниманія съ научной точки зрнія. Противъ этого я бы ничего не могъ возразить. Хотя Зиберъ самъ мн говорилъ, что удивляется совпаденію нашей аргументаціи (за исключеніемъ одного пункта, о чемъ сейчасъ скажу), но я журналистъ, а онъ былъ спеціалистъ по политической экономіи и человкъ каедры,— ему и книги въ руки. Признаюсь, есть спеціалисты и люди каедры, къ которымъ я отношусь нсколько скептически, но Зиберъ былъ дйствительно серьезный ученый, и ужъ ни въ какомъ случа не сталъ бы я съ нимъ мряться знаніями,— слишкомъ бы это было для меня невыгодно.
Но въ стать Карлъ Марксъ передъ судомъ’. Жуковскаго есть нчто, чего не было и не могло быть въ стать Зибера, правоврнаго ученика Маркса не только въ области теоретической экономіи, а и въ области философско-историческихъ взглядовъ. Это нчто касается вопроса объ экономическомъ, а, пожалуй, и вообще культурномъ будущемъ Россіи по сравненію съ ходомъ длъ въ Европ,— вопроса практическаго и теоретическаго вмст,— вопроса, имющаго свою огромную литературу, съ давнихъ поръ волновавшаго русское общество, дробившаго его на рзко противуположныя партіи и вступившаго въ новый фазисъ въ виду ученія Маркса. Отражая въ себ этотъ послдній фазисъ въ частной форм ‘судебъ капитализма въ Россіи’, статья Карлъ Марксъ передъ судомъ г. Жуковскаго примыкаетъ такимъ образомъ жъ длинной цли дебатовъ, когда-то, въ другой форм, наполнявшихъ собою, можно сказать, всю литературу. Разумю споры славянофиловъ и западниковъ. Вся относящаяся сюда литература сведена въ Книг о книгахъ къ книгамъ г. Веселовскаго Западное вліяніе въ новой русской литератур, г. Страхова — Борьба съ западомъ въ русской литератур, Данилевскаго — Россія и Европа к статьямъ Ор. Миллера — Основы ученія первоначальныхъ славянофиловъ. Разумется, кто обратится къ имющимся въ указател трудамъ по исторіи русской литературы, напримръ, г. Пыпина или г. Скабичевскаго, тотъ найдетъ и дальнйшія указанія, но собственно отъ себя Книга о книгахъ рекомендуетъ только гг. Веселовскаго, Страхова, Данилевскаго и Ор. Миллера для ознакомленія съ одной изъ любопытнйшихъ страницъ исторіи русской общественности. Къ отдламъ ‘ортопедіи’ и ‘массажа’ Книга о книгахъ относится несравненно любовне… А, между тмъ, опоры западниковъ и славянофиловъ допускаютъ и ‘историческое’ уже изученіе. Вс четыре указываемыя Книгою о книгахъ произведенія относятся къ такому времени, когда споръ славянофиловъ съ западниками уже утратилъ свое острое живое значеніе и когда параллели между европейскою и русскою исторіей перешли на новую почву, на которой не было мста старымъ знаменамъ славянофильства и западничества. Здсь, на этой новой почв, сложилась опять-таки своя литература, происходилъ живой и горячій споръ между представителями различныхъ мнній, но это теченіе уже совершенно игнорируется Книгою о книгахъ. Не было бы ничего удивительнаго, что на этомъ общемъ фон ‘нтовой земли’ отсутствуетъ и статья Карлъ Марксъ передъ судомъ г. Жуковскаго. Но тутъ замшалось одно довольно исключительное обстоятельство. Случилось такъ, что статья эта, написанная въ защиту Маркса, но съ оговорками, вызвала вмшательство самого Маркса въ нашъ русскій споръ: его возраженіе на мою статью или объясненіе по поводу ея, уже посл его смерти, было напечатано въ Юридическомъ Встник (за 1888 г.) подъ заглавіемъ Письмо Карла Маркса. Отнюдь не приглашая читателей рабски благоговть передъ каждою строкой знаменитаго экономиста, я думаю, однако, что это фактъ, который не слдовало оставлять безъ вниманія, по крайней мр, въ томъ случа, когда прямо горится о русской критик и анти-критик теорій Маркса.
За мной накопилось много долговъ передъ читателями, долговъ добровольныхъ, такъ какъ самъ я, по разнымъ поводамъ, общалъ поговорить о томъ, о другомъ, и многихъ изъ этихъ общаній не исполнилъ. Но я ихъ хорошо помню и при удобномъ случа исполняю. Между прочимъ, я давно уже хотлъ разсказать о типичномъ увлеченіи покойнаго Зибера гегелевскою философіей, а въ прошлый разъ общалъ вернуться къ книжк Ланге и стать г. Сементковскаго. Это удобно сдлать теперь въ связи съ философско-историческою теоріей Маркса.
Теорія эта изложена въ шестой глав Капитала подъ скромнымъ заглавіемъ Такъ называемое первоначальное накопленіе. Состоитъ она въ слдующемъ. Капиталистическій процессъ требуетъ, для своего осуществленія и развитія, двухъ разрядовъ людей. Во-первыхъ, налицо долженъ бытъ собственникъ орудій производства, желающій увеличить принадлежащую ему сумму цнностей покупкою чужаго труда, во-вторыхъ, налицо долженъ быть продавецъ труда, свободный работникъ. Рабъ или крпостной для этого не годится, не годится и крестьянинъ, имющій свое собственное хозяйство. Какъ участникъ капиталистическаго производства, самъ работникъ не долженъ принадлежать къ условіямъ производства, не должны и эти условія принадлежать ему. Сообразно этому, первоначальное накопленіе есть процессъ отдленія работника отъ условій труда или средствъ производства, или собственности. Исторія показываетъ, что везд въ Европ процессъ этотъ начался вскор посл паденія крпостнаго права. Минуя подробности, развитыя съ свойственною Марксу логическою силой и эрудиціей, отмтимъ лишь результатъ: формальное измненіе отношеній, именно — превращеніе рабовъ и крпостныхъ въ наемныхъ работниковъ и, въ то же время, экспропріація непосредственныхъ производителей, то-есть уничтоженіе частной собственности, основанной на собственномъ труд. Это былъ трудный, мучительный и долгій, вковой, но, въ то же время, необходимый процессъ. Средневковыя формы самостоятельности земледльца и ремесленника, имющихъ въ своихъ рукахъ орудія производства, предполагаютъ раздробленіе земли и орудій. Эти формы противятся введенію коопераціи, раздленію труда, общественному господству надъ природой,— словомъ, исключаютъ развитіе общественной производительной силы въ широкихъ размрахъ. На извстной ступени развитія этотъ порядокъ вещей самъ выдвигаетъ матеріалы для своего разрушеніе. ‘Уничтоженіе его, обращеніе индивидуальныхъ и раздробленныхъ средствъ провзводства въ общественно-сосредоченныя, т.-е. обращеніе мелкой собственности многихъ въ громадную собственность не многихъ, т.-е. экспропріація земли, средствъ существованія и орудій труда у большихъ народныхъ массъ, эта ужасная и трудная экспропріація народа образуетъ первоначальную исторію капитала’. Но процессъ на этомъ не останавливается. Въ силу ‘имманентныхъ законовъ’ самаго капиталистическаго производства, идетъ дальнйшее ‘обобществленіе’ труда. На этотъ разъ экспропріируются уже не рабочіе, а сами капиталисты. Одинъ капиталистъ побиваетъ другихъ, не многіе экспропріируютъ многихъ, число магнатовъ капитала сокращается, средства производства сосредоточиваются все въ меньшемъ числ рукъ. Вмст съ тмъ, развивается ‘кооперативная форма рабочаго процесса, сознательное технологическое приложеніе науки, цлесообразная эксплуатація земля, превращеніе орудій труда въ такія, которыя могутъ прилагаться только сообща, и экономизированіе всхъ средствъ производства посредствомъ употребленія ихъ, какъ общихъ средствъ производства комбинированнаго общественнаго труда’. Рядомъ со всми ужасами нищеты, униженія, гнета, которыми этотъ процессъ обрушивается на массы, идетъ обученіе, объединеніе, организація этихъ массъ ‘самымъ механизмомъ капиталистическаго процесса производства’. И, наконецъ, капиталистическая оболочка не выдерживаетъ этого ‘обобществленія’: ‘экспропріирующихъ экспропріируютъ’. ‘Капиталистическій способъ производства и присвоенія, а, слдовательно, и капиталистическая частная собственность есть отрицаніе индивидуальной частной собственности, основывающейся на собственномъ труд. Отрицаніе капиталистическаго производства производится имъ же самимъ и неизбжностью собственнаго процесса. Это — отрицаніе отрицанія. Оно снова возстановляетъ индивидуальную собственность, но на основаніи пріобртеній капиталистической эры, т.-е. на основаніи коопераціи свободныхъ работниковъ и ихъ общиннаго владнія землею и средствами производства, произведенными самими работниками’. Этотъ обратный процессъ долженъ завершаться несравненно быстре и безболзненне, чмъ процессъ экспропріаціи массъ.
Теорія эта, обнимающая одною формулой ужасы прошедшаго, тяжесть настоящаго и свтлое будущее, имла, какъ извстно, огромный успхъ, продолжающійся и до нын. Объ этомъ свидтельствуетъ, между прочимъ, и успхъ романа Беллами, въ которомъ уже черезъ сто лтъ не только осуществляется предсказанный Марксомъ порядокъ вещей (конечно, въ фантастической форм, потому что Марксъ и не пытался уловить конкретныя формы будущаго строя), но ныншніе порядки являются уже далекимъ, едва понятнымъ преданіемъ. Теорія Маркса даетъ извстное удовлетвореніе наболвшему чувству европейскаго пролетарія, указывая ему неизбжность и близость избавленія. Еще большее удовлетвореніе получаютъ т благородные характеры изъ вн-рабочей среды, которые, не испытывая непосредственно на себ тяжесть современныхъ экономическихъ условій въ Европ, принимаютъ, однако, къ сердцу положеніе рабочихъ классовъ и съ тоскою и страхомъ гадаютъ о будущемъ европейской цивилизаціи. Изъяны и темныя стороны современнаго положенія вещей, по Марксу, сами собой и изъ себя самихъ, органически, непреодолимою силой логики вещей создадутъ новый порядокъ. То обстоятельство, что это предвидніе было облечено въ гегеліанскую формулу трехчленнаго развитія путемъ противорчій (положенія, отрицанія и отрицанія отрицанія), ничему не мшало. Марксъ наполнилъ эту всеобъемлющую и вмст пустую идеалистическую формулу живымъ реальнымъ матеріаломъ и лишній разъ привлекъ общее вниманіе къ этой ‘игр ума’, которая такъ часто оправдывается въ жизни. Говоря объ этомъ обстоятельств, Ланге замчаетъ: ‘Трудъ Маркса еще разъ доказываетъ, что сильная сторона гегелевскаго умозрнія лежитъ въ его историко-философскомъ метод, особенный принципъ котораго почти можно назвать антропологическимъ открытіемъ’. Ланге полагаетъ, однако, что въ дйствительности процессъ развитія путемъ послдовательныхъ противорчій происходитъ не такъ легко, точно и симметрично, какъ въ чистомъ умозрніи, онъ не раздляетъ поэтому надеждъ Маркса на быстрое завершеніе послдней стадіи предсказаннаго имъ процесса и предвидитъ на этомъ пути многія отклоненія и долгую борьбу.
Be такъ смотрлъ на дло Зиберъ. Мн неизвстна біографія Зибера. Знаю только, что онъ былъ одно время доцентомъ политической экономія въ Кіевскомъ университет, но скоро долженъ былъ оставить каедру и долгое время жилъ въ Швейцаріи, въ Берн. Онъ присылалъ время отъ времени статьи въ Отечественныя Записки, всегда чрезвычайно интересныя, хотя и тяжеловатыя по изложенію. Впрочемъ, статья о критик г. Жуковскаго составляетъ исключеніе, она написана чрезвычайно живо и ясно. Лично познакомился я съ Зиберомъ, помнится, въ начал 1878 года, когда онъ былъ временно въ Петербург, во всякомъ случа, это было вскор посл появленія статьи г. Жуковскаго о Маркс и нашихъ на нее возраженій. Превосходный спеціалистъ по своей части, Зиберъ производить на меня впечатлніе настоящаго неофита въ философіи, ‘въ которую былъ вовлеченъ Гегелемъ чрезъ посредство Маркса и Энгельса. Помню, такъ сказать, аппетитъ, съ которымъ онъ развивалъ извстныя иллюстраціи къ трехчленной гегелевской формул, обаятельность которой я на себ испыталъ въ юношескіе годы: ‘возьмите пшеничное зерно, полйте,— смя дастъ ростокъ, который есть отрицаніе смени, такъ какъ разрушаетъ его, но затмъ дальнйшее развитіе этого отрицанія ведетъ къ его, въ свою очередь, отрицанію, представляющему, вмст съ тмъ, возвращеніе къ первой стадіи: стебель оканчивается колосомъ, скопленіемъ,— обществомъ смянъ’. И тотъ же, дескать, процессъ происходитъ во всемъ сущемъ, въ томъ числ и въ области людскихъ отношеній. Загадочная и увлекательная ‘игра ума’ Гегеля, по своей расплывающейся общности и отвлеченности, собственно говоря, не допускаетъ возраженій, но я пытался объяснить явленія, о которыхъ у насъ шла рчь, другими, не столь общими и абстрактными способами. Въ конц-концовъ, дло было, впрочемъ, не въ исторіи пшеничнаго зерна и не въ міровыхъ процессахъ. Въ стать Карлъ Марксъ передъ судомъ’. Жуковскаго, вполн признавая огромную эрудицію, рдкую логическую силу и научныя заслуги Маркса, каковыя достоинства г. Жуковскій пытался умалить, вполн примыкая къ основнымъ положеніямъ экономической доктрины Маркса, я съ сомнніемъ остановился передъ философско-историческими его соображеніями. Собственно говоря, даже не прямо передъ ними (потому что и цль моя состояла не въ критик Капитала), а передъ тмъ, какъ они могутъ отразиться въ умахъ русскихъ читателей. На этомъ-то пункт мы и расходились съ Энверомъ. Чтобъ оцнить характеръ этого разногласія, заглянемъ на минуту въ Рабочій вопросъ Ланге.
Мы найдемъ тамъ, между прочимъ, слдующія идеи:
‘Если мы не можемъ отршиться отъ мысли, что извстное политико-экономическое ученіе, какъ и соотвтствующій ему капиталистическій способъ производства, имло свое относительное, историческое основаніе, а частью и теперь еще иметъ его, и что всякое стараніе поддержать въ настоящее время жалкіе остатки средневковыхъ формъ труда было бы роковою ошибкой и безполезнымъ безуміемъ, то нами при этомъ руководитъ, главнымъ образомъ, одно простое соображеніе. Мы полагаемъ, что новыя, боле цлесообразныя я боле соотвтствующія современной зрлости человческаго рода формы общественныхъ отношеній и труда не могли развиться безъ промежуточнаго момента — эпохи промышленнаго кулачнаго права’ (стр. 39).
‘Противорчіе, состоящее, повидимому, въ томъ, что мы, съ одной стороны, признаемъ историческою необходимостью принесеніе цлыхъ поколній въ жертву не многимъ личностямъ, а съ другой — называемъ это жертвоприношеніе проклятіемъ и громаднымъ несчастіемъ для всего человчества,— это противорчіе только кажущееся. Оно не заключаетъ въ себ ничего нелогическаго, напротивъ того, оно — врное отраженіе вчнаго контраста природы и духа, объективнаго сознанія и нравственнаго хотнія. Идеальное осмысливаніе выбивается наружу изъ неосмысленности унаслдованнаго бытія, и никогда, пока мы хотимъ оставаться нравственный’ существами, мы не должны отказываться отъ своего права сдлать ныншній день началомъ новой жизни, какъ для отдльной личности, такъ я для всего человчества. Вникнувъ поглубже въ прошедшее, мы не преминемъ открыть извстную цлесообразность (курсивъ подлинника) въ этомъ страшномъ жертвоприношеніи, но это не та узко-разсчетливая, близорукая предусмотрительность человческаго ума, съ которой мы знакомы изъ ежедневнаго опыта, а колоссальный и безпощадный механизмъ природы, который, творя и вновь уничтожая, медленно приближается къ своей тысячелтней цли, сопровождаемый стонами’ (стр. 44).
Къ общей философской физіономіи Ланге вовсе не идетъ обнаруживающаяся въ послднихъ строкахъ вра въ цлесообразность природы или исторіи, или, по крайней мр, вра эта подлежитъ извстнымъ оговоркамъ. Но намъ теперь не до этого, мы можемъ оставить вопросъ о стихійной цлесообразности совсмъ въ сторон. Хорошо Ланге или Марксу или иному европейцу того же склада убжденій говорить о безусловной необходимости ‘промежуточнаго момента — эпохи промышленнаго кулачнаго права’, о ‘роковой ошибк и безполезномъ безуміи стараній поддержать въ настоящее время жалкіе остатки средневковыхъ формъ труда’ и, въ то же время, о ‘прав сдлать ныншній день началомъ новой жизни’. Тотъ полный ужасовъ процессъ отлученія работника отъ условій производства, который, по Марксу, долженъ самъ собою, органически получить благодтельный оборотъ, уже сильно подвинулся впередъ въ старыхъ промышленныхъ странахъ Европы. К Ланге, и Марксъ вруютъ и исповдуютъ, что эпоха промышленнаго кулачнаго права уже близка къ своему концу, что страданія, ею вызванныя я созданныя, почти исчерпаны, а положительная ея сторона, обобществленіе труда, достаточно созрла. Я не думаю, чтобы такъ было въ дйствительности, и говорю съ точки зрнія врующихъ послдователей Маркса. Несомннно, однако, что формулированный Марксомъ процессъ дйствительно очень подвинулся впередъ въ нкоторыхъ европейскихъ странахъ. Вполн положиться на его стихійное теченіе и сложить руки въ безусловномъ доврія, конечно, нельзя, въ виду двойственнаго, противорчиваго характера процесса. Не говоря о томъ, что обобществленіе требуетъ практики и пробы, самъ Марксъ указываетъ на опасности, проистекающія изъ ‘подкапыванія подъ человческую расу посредствомъ чрезмрнаго труда, дленія труда, подчиненія его машинамъ, калченія незрлыхъ и женскихъ организмовъ, дурной жизни и т. п.’ факты этого рода, въ изобиліи приводимые Марксомъ, поистин ужасны. На мене опредленно выражается и Ланге, говоря о ‘возможности вырожденія, подъ вліяніемъ господства капитала, промышленныхъ рабочихъ въ низшую физически и психически расу’. Поэтому, независимо отъ процесса обобществленія труда и рядомъ съ нимъ, остается еще много мста ‘мужественному противодйствію многочисленныхъ врачей, государственныхъ дятелей и друзей человчества всякаго званія’. Но все это только поправки и дополненія, имющія цлью смягчать терніи основнаго и, въ конц-концовъ, благодтельнаго историческаго процесса, большая часть котораго уже пройдена, залегла мертвымъ историческимъ пластомъ. Передъ этимъ мертвымъ пластомъ указываемое Ланге противорчіе объективнаго сознанія и нравственнаго хотнія не хватаетъ за сердце и не мшаетъ дйствовать. Но въ такомъ ли положеніи находимся мы, русскіе? ‘Средневковыя формы труда’ находятся у насъ еще отнюдь не въ вид ‘жалкихъ остатковъ’, и стараніе поддержать ихъ есть, можетъ быть, не такая ужь ‘роковая ошибка и безполезное безуміе’. Подъ средневковыми формами труда слдуетъ разумть не только общинное землевладніе, кустарную промышленность или артельную организацію. Все это несомннно средневковыя формы, но къ нимъ должны быть причислены вс виды принадлежности земли или орудій производства работнику. Съ нарушенія этой связи, съ отлученія труда отъ условій труда начался, по Марксу, новый, капиталистическій періодъ исторіи, чреватый бдствіями, но затмъ самъ себя отрицающій въ пользу высшаго порядка. Такъ какъ мы находимся еще въ самомъ начал этого противорчиваго процесса, то мы должны сознательно продлать то, что въ Европ произошло стихійно. Поэтому положеніе русскаго ученика Маркса представляется мн крайне труднымъ и двусмысленнымъ. Идеалъ его есть коллективная организація принадлежности рабочему земли и орудій производства и, въ то же время, онъ долженъ привтствовать разлученіе труда и собственности, обезземеленіе крестьянъ, нарожденіе пролетаріата и вообще распаденіе связи между работникомъ и условіями производства, потому что все это — отдльные акты необходимаго и хотя болзненнаго, но, въ конц-концовъ, благодтельнаго процесса.
Возраженія Маркса, изложенныя имъ въ вышеупомянутомъ ‘письм’, состоятъ въ слдующемъ: онъ, Марксъ, не выдаетъ свою формулу капиталистическаго процесса за ‘passe par tout историко-философской теоріи’, онъ утверждаетъ только, что разъ вступивши на этотъ путь, всякая страна, въ томъ числ и Россія, должна будетъ подвергнуться формулированнымъ имъ законамъ экономическаго развитія, что затмъ дло въ каждомъ отдльномъ случа опредляется особенностями историческихъ условій и онъ вовсе не считаетъ для Россіи обязательнымъ вступать на капиталистическій путь, даже обезземеленіе народа, составляющее необходимое условіе капиталистическаго процесса, не непремнно, однако, ведетъ къ нему и можетъ, въ зависимости отъ исторической обстановки, завершаться и какъ-нибудь иначе.
Письмо Карла Маркса было опубликовано только въ 1888 году, и я не знаю, какъ отнесся бы къ содержащимся въ немъ объясненіямъ покойный Зиберъ. Но тогда, въ 1878 г., онъ твердо стоялъ на общеобязательности формулированнаго Марксомъ процесса. Въ качеств неофита гегельлиства, онъ былъ безпощаденъ, и исторія пшеничнаго зерна, отрицающаго себя въ стебл, чтобы вновь отринуть это отрицаніе въ колос, была для него прообразомъ русской, какъ и всякой другой исторіи. Добрый человкъ, наврное, никому въ жизни не сдлавшій зла сознательно, онъ не смущался, однако, тмъ множествомъ скорбей и страданій, которыми сопровождается вторая ступень гегелевской тріады,— они неизбжны и сторицею окупятся на зар новой жизни. ‘Пока мужикъ не выварится въ фабричномъ котл, ничего у насъ путнаго не будетъ’,— говорилъ Зиберъ.
Отстаивая этотъ тезисъ, онъ употреблялъ всевозможные аргументы, но при малйшей опасности укрывался подъ снь непреложнаго и непререкаемаго трехчленнаго діалектическаго развитія. Такъ, напримръ, опасности физическаго и духовнаго вырожденія, которая и по Марксу грозитъ европейскому пролетарію, Зиберъ противупоставлялъ ничуть не меньшую опасность такого же вырожденія нашего мужика-собственника при наличныхъ условіяхъ. А когда я возражалъ, что отъ дождя въ воду нтъ резону бросаться, онъ говорилъ: все равно, другаго пути нтъ. Бесдуя съ нимъ, я не разъ вспоминалъ Блинскаго въ періодъ его увлеченія ‘дйствительностью’ по Гегелю. Зиберъ былъ, насколько я его могъ узнать, человкъ спокойный и бурнопламенность Блинскаго ему была вовсе не свойственна, но оба они были — не скажу придавлены, а ослплены красивою симметріей метафизическаго построенія. Блинскій, какъ извстно, кончилъ бурнымъ возстаніемъ, характерно выразившимся въ одномъ изъ писемъ къ Боткину: ‘Благодарю покорно, Егоръ едоровичъ (Гегель),— кланяюсь вашему философскому колпаку, но, со всмъ подобающимъ вашему философскому филистерству уваженіемъ, честь имю донести вамъ, что если бы мн и удалось влзть на верхнюю ступень лстницы развитія, я и тамъ попросилъ бы васъ отдать мн отчетъ во всхъ жертвахъ условій жизни и исторіи…’
Въ стать Карлъ Марксъ передъ судомъ г. Жуковскаго не только выражались сомннія относительно приложимости формулы Маркса къ нашимъ русскимъ дламъ. Статья, какъ и заглавіе ея показываетъ, была посвящена защит Маркса отъ необыкновенно странныхъ нападокъ г. Жуковскаго, а затмъ въ практическомъ смысл положеніе вещей въ Европ, превосходно изображенное Марксомъ, указывалось, какъ урокъ и предостереженіе намъ. Въ своемъ отвт Марксъ писалъ, между прочимъ: ‘Если Россія стремится стать націей капиталистическою по образцу западноевропейскихъ націй,— а въ теченіе послднихъ лтъ она надлала себ въ этомъ смысл много вреда,— она не достигнетъ этого, не преобразовавъ предварительно доброй доли своихъ крестьянъ въ пролетаріевъ, а посл этого, приведенная разъ на лоно капиталистическаго строя, она подпадетъ подъ власть неумолимыхъ законовъ, какъ и всякая другая не посвященная (profane) нація’. Послднія два слова can по себ не совсмъ понятны. Дло въ токъ, что я употребилъ въ одномъ мст выраженіе ‘святая Русь’ и Марксъ, со свойственною ему язвительностью, подчеркнулъ это противуположеніемъ ‘profane’. Но слова ‘святая Русь’ я употребилъ просто какъ ходячее выраженіе, отнюдь не думая о дйствительной какой-нибудь нашей національной святости, безусловно гарантирующей насъ отъ грховъ и болзней другихъ націй, націй ‘профановъ’. Напротивъ, порядокъ, такъ блистательно изслдованный Марксомъ, представлялся и представляется мн картиною и нашего возможнаго будущаго при извстныхъ условіяхъ. Это было выражено мною еще въ 1872 году, тотчасъ посл выхода русскаго перевода перваго тома Капитала въ замтк, озаглавленной По поводу русскаго изданія книги Маркса.
Замтка эта была напечатана въ Отечественныхъ Запискахъ безъ подписи. Когда посл смерти Елисеева въ кружк его друзей и близкихъ знакомыхъ припоминали его анонимныя статьи, нкто приписалъ ему и эту замтку. Ошибка эта доставила мн большое удовольствіе, и не вслдствіе только моего глубокаго уваженія къ покойному публицисту,— ошибка напомнила мн то единство взглядовъ, которое господствовало въ Отечественныхъ Запискахъ и не разъ приводило къ подобнымъ ошибкамъ. Разумю, конечно, ядро журнала, вокругъ котораго располагались сотрудники, боле или мене близкіе, боле или мене далекіе. Есть общія, вковчныя темы, равно эксплуатируемыя всми журналами. Такова, напримръ, любовь, издревле поставляющая матеріалъ для значительнйшей части поэзіи. Безъ романовъ, повстей, стиховъ, посвященныхъ этому мотиву въ разныхъ комбинаціяхъ, не обходится ни одинъ журналъ. Въ большинств случаевъ, эти произведенія довольно безразличны для физіономіи журнала, если только мотивъ любви не осложненъ въ нихъ какими-нибудь иными, боле острыми обстоятельствап. Въ такомъ же примрно положеніи находятся, дале, вопросы чистой науки, мало затрогивающіе больныя мста житейской дйствительности. Само собою разумется, что если журналъ желаетъ быть просто сборникомъ общезанимательныхъ статей, то онъ и къ этимъ больнымъ мстамъ можетъ относиться боле или мене безразлично, допуская въ этомъ отношеніи всякія pro и contra. Но я думаю, что даже въ такомъ изданіи должна съ теченіемъ времена выработаться опредленная струна, вибрирующая особенно ярко и сильно 1 придающая ему опредленный характеръ. Отечественныя Записки находились въ этомъ отношеніи въ особенно благопріятныхъ условіяхъ, уже просто потому, что были основаны (я говорю, конечно, о Некрасовскихъ Отечественныхъ Запискахъ) старый, закаленными журналистами съ только что разбитаго корабля Современника. Имъ не трудно было сразу взять и выдержать вполн опредленный тонъ, допускающій, конечно, извстныя отклоненія въ ту или другую сторону,— безъ этого нельзя, — но въ довольно тсныхъ границахъ. Нельзя даже сказать, чтобы они получали свою физіономію по наслдству. Я бы ничего не имлъ противъ слова ‘эпигоны’, но Некрасовъ, Салтыковъ, Елисеевъ фактически не были эпигонами. Къ нимъ примкнули новыя, боле молодыя силы, но именно только примкнули для дальнйшей разработки принциповъ, уже поставленныхъ и заявленныхъ въ шестидесятыхъ годахъ. Если поэтому я вспоминаю статью Карлъ Марксъ передъ судомъ г. Жуковскаго и боле раннюю замтку По поводу русскаго изданія книги Маркса, то уже никакъ не для утвержденія своего пріоритета. Не удивительно, что эта замтка приписывалась Елисееву, такъ какъ изложенная въ ней мысль, совершенно независимо отъ Маркса, развивалась имъ въ разныхъ статьяхъ, и не случайно, а составляла руководящую нить всей его дятельности. И не одного его, хотя для него она особенно характерна, вслдствіе того, что онъ въ своихъ писаніяхъ почти не отходилъ отъ судебъ русскаго мужика. Въ связи съ гегельянствомъ любопытно отмтить статью Критика философскихъ предубжденій противъ общиннаго землевладнія, авторъ которой еще въ 1858 году отрицательно относился къ обязательности для насъ среднихъ логическихъ (по Гегелю) моментовъ историческаго развитія. Но гегельянская тріада была тутъ, собственно говоря, сбоку припека, а генеалогію занимающаго насъ строя мысли можно прослдить и еще дальше.
Если бы отъ меня потребовали точнаго и яснаго опредленія этого строя мысли, я началъ бы ‘отъ противнаго’, а именно съ тхъ словъ, которыми характеризуетъ г. Сементковскій преданія шестидесятыхъ годовъ: ‘не любятъ заниматься изученіемъ Россіи, ея прошлымъ, нуждами и чаяніями громаднаго большинства населенія. Что въ ней хорошаго? Разв только идеи такъ называемыхъ передовыхъ людей. То ли дло Западъ, это обтованная ихъ земля!’ Приписавъ Лапландіи фауну и флору Сахары иди, наоборотъ, усвоивъ Квазимодо фигуру Аполлона Бельведерскаго или наоборотъ, поздравивъ вдову, только что похоронившую мужа, со вступленіемъ въ законный бракъ, или утшая новобрачныхъ тмъ, что они со святыми упокоятся,— продлавъ все это, г. Сементковскій обнаружилъ бы не меньше такта, ума и знанія, чмъ въ настоящемъ случа.
Литература шестидесятыхъ годовъ, то-есть собственно та часть литературы, которой обыкновенно усвоявается это названіе, безъ сомннія, многое чтила на Запад. Но въ сплошномъ преклоненіи передъ Западомъ она столь же мало повинна, какъ и въ противуположной крайности національнаго самообожанія. Об эти точки зрнія уже отжили свое время къ шестидесятымъ годамъ, жизнь разбила кумиры западническіе и кумиры славянофильскіе, и позднйшія усилія возстановить т или другіе имютъ характеръ разв абстрактныхъ литературныхъ упражненій безъ всякаго жизненнаго значенія. Западъ — ‘обтованная земля’! Да, конечно же, во многихъ отношеніяхъ обтованная для всякаго здравомыслящаго человка и даже для г. Сементковскаго. Разногласіе возможно только относительно отдльныхъ элементовъ этой сверкающей (пестроты, но эти отдльные элементы и на самомъ Запад ведутъ между собой непримиримую борьбу. Западъ въ цломъ, толстъ если не вдаваться въ анализъ его внутреннихъ противорчій, всегда окажется ‘страной святыхъ чудесъ’, какъ выразился о немъ даровитйшій изъ славянофиловъ — Хомяковъ, и самъ г. Страховъ въ своей Борьб съ Западомъ говоритъ: ‘Мы должны уважать Западъ, даже благоговть передъ величіемъ его духовныхъ подвиговъ’. Вдь, и мы, если хотите, эпигоны цивилизаціи, пользуемся результатами этой пестрой — то блестящей, то мученической исторіи, и для насъ ‘и часто сознательно для человчества, слдовательно, и для насъ) лилась тамъ благороднйшая кровь, дерзали благороднйшія сердца и возвышенные умы. Ея герои, геніи и мученики, какъ и ея злоди, ея успхи на всхъ поприщахъ человческой дятельности, какъ и ея несчастій и пятнающія ея ошибки и преступленія, освщаютъ и нашъ историческій путь. Но высокій интересъ, представляемый европейскою исторіей, и глубочайшая благодарность, которою мы обязаны Европ, вовсе не обязываютъ насъ къ рабскому отношенію. Благодарность не исключаетъ ни свободы сужденія, ни свободы выбора примровъ, указаній, поученій. Задача наша не въ томъ, чтобы выростить непремнно ‘самобытную’ цивилизацію изъ собственныхъ національныхъ ндръ, но и не въ томъ, чтобы перенести на себя западную цивилизацію цликомъ со всми раздирающими ее противорчіями: надо брать хорошее отовсюду, откуда можно, а свое оно будетъ или чужое, это уже вопросъ не принципа, а практическаго удобства. Повидимому, это столь просто, асно и понятно, что и разговаривать не о чемъ. Но очень часто бываетъ, что простыя и понятныя вещи съ большимъ трудомъ завоевываютъ себ мсто въ природ и въ умахъ человческихъ. Уже мра практическаго удобства можетъ окраситься на иной взглядъ характеромъ принципа: чужое, какъ чужое, независимо отъ его достоинствъ и недостатковъ, неудобно. А къ этому легко присоединяется національное самообольщеніе, подсказавшее, напримръ, Данилевскому (Россія и Европа) дикую мысль, будто преобладающая черта исторіи всхъ романо-германскихъ народовъ есть ‘насильственность’, а въ нашей, дескать, исторіи ея совсмъ нтъ: мы сами вольно жили и жить другимъ давали. Данилевскій былъ умный и разносторонне образованный человкъ, и если такой человкъ ршился высказать столь очевидную, хотя и лестную для гордыни нашего національнаго смиренія и кротости неправду, то ясно, что даже самые элементарные трюизмы не всегда легко пробиваютъ себ дорогу во всеобщее сознаніе. Книга Данилевскаго, какъ уже было замчено выше, явилась слишкомъ поздно, чтобы очень оживить ‘ужъ взвшенный судьбою’ споръ славянофиловъ и западниковъ и раздлить всю литературу, какъ бывало встарину, на два лагеря. Но спорадически ‘ли какъ своего рода ‘переживаніе’ можно иногда встртить и противуположную крайность: дескать, что можетъ выйти путнаго изъ Вилеема? что въ этой срой, тусклой исторіи и жизни можно найти достойнаго вниманія, ухода, любви, вры, надежды? Эту-то точку зрнія и усвоилъ г. Сементковскій литератур шестидесятыхъ годовъ и поистин пальцемъ въ небо попалъ, и даже двумя пальцами, если принять во вниманіе, что онъ прибавляетъ еще презрніе въ ‘нуждамъ и чаяніямъ громаднаго большинства населенія’. Презрніе или недовріе во всему родному только потому, что оно свое, родное, проистекаетъ иногда изъ такихъ глубинъ пошлости, что о немъ и говорить не стоитъ. Но стыдно сказать, а грхъ, утаить, что въ русской исторіи бывали моменты непрогляднаго мрака, оправдывавшіе отчаяніе и пессимизмъ: никто не назоветъ пошлякомъ Чаадаева. Литература же шестидесятыхъ годовъ народилась при условіяхъ совершенно исключавшихъ пессимизмъ. Это былъ праздникамъ праздникъ и торжество изъ торжествъ, уже заране, только при приближеніи своемъ наполнявшее сердца гордою радостью. Тридцать лтъ прошло съ тхъ поръ, успла остыть радость, посрамиться гордость, успли объявиться люди, повидимому, искренно врующіе въ возможность новаго водворенія крпостнаго права, а мы, все-таки, еще не достаточно вдумываемся въ великое значеніе освобожденія не только для нашей политической жизни, но и для нашего умственнаго обихода. Между прочимъ, именно оно, опредливъ собою характеръ литературы шестидесятыхъ годовъ, дало ей возможность покончить съ славянофильствомъ и западничествомъ, смотрть, на себя безъ похвальбы и отчаянія, на Европу безъ униженія и гордости. Оно снабдило ее и принципомъ, достаточно широкимъ и свтлымъ, чтобы при его помощи дать опредленный смыслъ трюизму: надо брать хорошее отовсюду, откуда можно. Принципъ этотъ — интересы освобожденнаго народа, иначе говоря, ‘нужды и чаянія громаднаго большинства населенія’.
Чмъ больше думаю я о клевет г. Сементковскаго, тмъ въ большее изумленіе она меня повергаетъ. Чего же, наконецъ, посл этого бумага не вытерпитъ?! Въ исторіи какой бы то ни было литературы трудно найти моментъ, когда ‘нужды и чаяніи громаднаго большинства населенія’ играли бы такую роль, какъ въ ‘преданіяхъ шестидесятыхъ годовъ’, и на иносказательно какъ-нибудь, не стороной, обинякомъ или случайно, а открыто, у всхъ на глазахъ, постоянно и въ самыхъ разнообразныхъ формахъ.
Обращаюсь къ своимъ воспоминаніямъ семидесятыхъ годовъ, къ Отечественнымъ Запискамъ.
Я уже вспоминалъ какъ-то, по поводу Исторіи новйшей русской литературы г. Скабичевскаго, о ‘кающихся дворянахъ’, фигурирующихъ въ моихъ очеркахъ Въ перемежку. Я не выдумалъ этихъ кающихся дворянъ, я зналъ ихъ, видлъ, чувствовалъ присутствіе этого элемента въ самомъ себ и въ окружающихъ. Я только по обстоятельствамъ не довелъ ихъ исторіи до конца. Покаяніе въ историческомъ грх передъ народомъ, идея долга народу отражалась и въ литератур, всего ярче въ Отечественныхъ Запискахъ. Кром открытаго заявленія этой идеи, какъ руководящаго принципа, она составляла тотъ общій фонъ, на которомъ рисовались узоры лирики, беллетристики, критики, философіи, исторіи, экономики и политики. Прежде всего, предстояло, конечно, изученіе народа въ его нуждахъ и чаяніяхъ. Это и длалось во множеств статей описательнаго, публицистическаго и беллетристическаго характера. Добросовстность изученія и участливое отношеніе къ народу составляли необходимыя условія этихъ статей, а затмъ он могли во многомъ расходиться между собой. Такъ, наприм., хотя противуположность между гг. Успенскимъ и Златовратскимъ далеко не столь значительна, какъ часто писалось, но ихъ деревенскія наблюденія и показанія, все-таки, не совпадали. Любопытна, однако, одна общая имъ обоимъ черта: нкоторый страхъ передъ европейскою цивилизаціей, имющей разрушить устои народной жизни, страхъ или недовріе, вообще опасливое, скептическое отношеніе. Разумется, у каждаго изъ нихъ оно осложнялось своими индивидуальными особенностями, за которыя журналъ не можетъ взять на себя отвтственности. Но характерное для журнала общее въ этомъ скептицизм совпадаетъ съ вышеизложенными соображеніями статей о Маркс, многихъ статей Елисеева и другихъ, близкихъ и не столь близкихъ къ журналу лицъ, какъ, наприм., статей г. В. В., изданныхъ имъ потомъ подъ общимъ заглавіемъ Судьбы капитализма въ Россіи, или гр. Л. И. Толстаго О народномъ образованіи. Само собою разумется, что и здсь редакція не брала на себя отвтственнности за всю совокупность мнній стороннихъ сотрудниковъ, что мн и пришлось заявить печатно по поводу изданія Судебъ капитализма отдльною книгой. Цнною представлялась общая мысль, состоявшая въ охраненіи и дальнйшемъ развитіи тхъ ‘средневковыхъ формъ труда’, охраненіе которыхъ Ланге считаетъ ‘роковою ошибкой и безполезнымъ безуміемъ’. Пусть это и въ самомъ дл роковая ошибка и безполезное безуміе, напрасныя усилія остановить непререкаемый ходъ исторіи, который все равно возьметъ свое и безжалостно измолотитъ все, ему противящееся. По согласитесь, по крайней мр, съ тмъ, что здсь не было ни преувеличеннаго преклоненія передъ Западомъ, ни пренебреженія къ нуждамъ и чаяніямъ громаднаго большинства населенія. На этомъ пункт Западъ ужъ, конечно, не былъ нашею обтованною землей. Что же касается роковыхъ ошибокъ и безполезныхъ безумій, то я думаю, что въ исторіи вовсе не рдки случаи, когда люди бываютъ, дйствительно, роковымъ образомъ осуждены на безполезное противодйствіе ясно обозначившемуся и далеко подвинувшемуся историческому процессу. И это не изъ упрямства, а по тому же побужденію, по которому человкъ иногда бросается въ воду спасать завдомо не подлежащаго спасенію утопающаго, съ рискомъ самому утонуть. Я не утверждаю, конечно, что наше положеніе было именно таково. Въ воду бросаться намъ нечего было и вообще предстояло, по условіямъ русской печати, не активную какую-нибудь роль играть, а лишь разъяснять факты и понятія. Я говорю только, что если бы даже было доказано, что средневковыя формы труда подлежатъ не подъему на высшую ступень развитія, а конечному истребленію въ силу исторической необходимости, такъ и то мы не могли бы съ легкимъ сердцемъ отмчать соотвтственные факты и быть аплодирующими или даже только спокойными зрителями отлученія работника отъ земли и условій производства. Это не значитъ, чтобы мы не цнили нравственно политическихъ идеаловъ, выработанныхъ Европою. Это значитъ только, что въ составъ этихъ идеаловъ мы вводили (какъ вводятъ и многіе европейскіе писатели) принадлежность земли земледльцу и ‘вообще средствъ и орудій производства производителю. Существующія еще у насъ средневковыя формы труда сильно расшатаны, но мы не видли резона совсмъ кончать съ ними, въ угоду какихъ бы то ни было доктринъ, либеральныхъ или не либеральныхъ. Я не могу теперь входить въ подробности и скажу лишь слдующее: въ своемъ этюд Le culte du peulpe dans la littrature russe contemporaine, о которомъ я говорилъ въ Русской Мысли ровно годъ тому назадъ, г. Боборыкинъ обнаружилъ удивительную легкость мысли, приписавъ Отечественнымъ Занискамъ ‘претенціозный мистицизмъ’, ‘шовинистскую самонадянность’, ‘враждебность къ общечеловческой наук’, и все это во имя ‘культа народа’. Г. Сементковскій объясняетъ теперь, что мы, напротивъ, только ‘прекраснодушничали’ и ‘идеями такъ называемыхъ передовыхъ людей’ любовались, а народомъ вполн пренебрегали. Признаюсь, инкриминація г. Боборыкина меня не особенно трогаетъ и вызываетъ даже почти добродушную улыбку, можетъ быть, потому, что г. Боборыкинъ писалъ для иностранцевъ, которые все равно имютъ довольно извращенное понятіе о Россіи: если тамъ думаютъ, что наша гастрономія исчерпывается двумя супами — schi и raskolnik, а наши деревенскія двушки сидятъ l’ombre d’un immense klukwa, такъ пусть ужь и Annales patriotiques фигурируютъ въ качеств органа мистической вражды въ наук и шовинизма. Притомъ же, если г. Боборыкинъ и уличаетъ насъ въ неуваженіи къ наук, то, по крайней мр, и самъ никакихъ научныхъ открытій не предъявляетъ. Другое дло г. Сементковскій. Онъ открылъ въ деревн ‘немолчный припвъ’: ‘кулакъ — кабакъ, кабакъ — кулакъ’. И открылъ онъ его какъ-то въ пику преданіямъ шестидесятыхъ годовъ. О, г. Сементковскій! Какъ-нибудь на досуг, отдыхая отъ упражненій своего бойкаго пера, загляните хоть мимоходомъ въ то, о чемъ вы пишете. Вы увидите, что обвиняемая вами литература зорко слдила за всмъ, что длается въ деревн, что предполагается съ ней длать, что ждетъ ее въ будущемъ, вы убдитесь, что ‘безполезный’ Щедринъ былъ занятъ ‘проблемою о мужик’ и ‘мучительно-загадочнымъ сопоставленіемъ мякиннаго хлба и вчной страды’, что высоко-талантливый Глбъ Успенскій, о которомъ, между прочимъ, вы мимоходомъ бросаете нсколько презрительныхъ словъ, весь ушелъ на трепетныя наблюденія въ деревн и неустанную думу о ней, что цлый рядъ другихъ работниковъ — худо ли, хорошо ли — напрягалъ свою мысль въ направленіи ‘нуждъ и чаяній огромнаго большинства населенія’. И когда вы все это увидите, вамъ станетъ стыдно… Впрочемъ, не увренъ въ этомъ,— можетъ быть, и не станетъ. Мн извстны многіе примры неустыдимости…
Отечественныя Записки имли большой успхъ. Несмотря на вс вопли литературныхъ гурмановъ о чрезмрномъ изобиліи мужика, журналу какъ-то удалось пріучить къ нему публику. Явились даже термины ‘народники’, ‘народничество’,— термины сами по себ недурные, но, къ сожалнію, во-первыхъ, очень неопредленные, а, во-вторыхъ, захватанные руками эпигоновъ, не желающихъ быть эпигонами, а желающихъ во что бы то ни стало ‘новыя слова’ говорить. Но Богъ съ ними, съ терминами,— ‘имя вещи не мняетъ. Я уже говорилъ о тхъ эпигонахъ, которые не только не чувствуютъ благодарности за полученное ими духовное наслдство, но даже мстятъ своимъ предшественникамъ за то, что они лишили ихъ лавровъ новаторства. Объявились такіе люди и въ семидесятыхъ годахъ по вопросу о судьбахъ русскаго народа. Объявились они въ Недл. Эта почтенная газета очень хороша, пока обсуждаетъ событія дня съ установившихся точекъ зрнія. Но время отъ времени она оскорбляется положеніемъ эпигона и новое слово возвщаетъ и какъ-то при этомъ всегда въ лужу сядетъ, но потомъ ничего — встряхнется, заброситъ свое новое слово, какъ будто его и не было, и такъ опять до новой лужи. Болзнь, что ли, это какая особенная или что другое, — право, ужъ не знаю. И странне всего то, что свои новыя слова газета обыкновенно въ пику шестидесятымъ годамъ провозглашаетъ, хотя ея редакторъ, г. Гайдебуровъ, есть самъ человкъ шестидесятыхъ годовъ. Такъ было въ хорошо извстной читателямъ Русской Мысли полемик Недли съ покойнымъ Шелгуновымъ. Такъ же было и въ семидесятыхъ годахъ въ полемик съ Отечественными Записками. Изъ этой повторности возстаній противъ преданій шестидесятыхъ годовъ отнюдь, однако, не слдуетъ, чтобы Недля была въ обоихъ случаяхъ врна себ. Нтъ, ея возстаніе восьмидесятыхъ годовъ руководилось принципами, совершенно отличными ютъ тхъ, которые она провозглашала въ семидесятыхъ годахъ. Тогда новое слово Недли было: ‘народъ’. Но бда въ томъ, что это новое слово было уже давно сказано и утвердилось въ преданіи. И вотъ произошла обыкновенная исторія эпигоновъ, не желающихъ быть эпигонами: частью безсознательно, частью злонамренно заслуги предшественниковъ, умалялись или замалчивались, ихъ мысли извращались, а для показанія само стоятельности ‘народный’ принципъ подмнивался ‘національнымъ’. Но это не создавало новаго слова, потому что возвращало насъ къ давно пройденной ступени славянофильства, безъ его цльности и послдовательности. Вообще ‘новое слово’ не вытанцовывалось, и если кое-кто изъ молодыхъ сотрудниковъ Недли искренно думалъ, что онъ дйствительно новые горизонты раскрываетъ, то это было лишь дломъ несознаннаго преданія. Интересующихся возникшею отсюда полемикой я отсылаю къ третьему тому моихъ сочиненій (втораго изданія,— въ первое эта полемика не вошла), а лдсь приведу не вошедшій туда позднйшій эпизодъ.
Въ 1883 году во многихъ мстахъ произошли еврейскіе погромы со всми свойственными этому явленію варварствами и безобразіями. Внутренній обозрватель Отечественныхъ Записокъ (тогда этотъ отдлъ велъ С. Н. Кривенко) выразилъ по этому поводу нсколько мыслей, которыя вызвали слдующую отповдь Недли: ‘Отечественныя Записки очень старательно изучаютъ мужика, но он пытаются ставить вс.общественные вопросы съ точки зрнія собственныхъ ‘научныхъ’ взглядовъ на нужды мужика. При этомъ он совершенно забываютъ, что у мужика есть свой умъ и свое сердце и что ему, быть можетъ, захочется жить не такъ, какъ велитъ наука Отечественныхъ Записокъ. Не то, чтобы он оспаривали право мужика жить по своей вол и по своему разуму,— нтъ, он просто игнорируютъ существованіе мужицкой мысли и воли, какъ бы ясно он не высказывались. Такъ же поступаютъ он и съ еврейскимъ вопросомъ’.
Вотъ свидтельство современника, притомъ, неблагосклоннаго, которое я, кажется, смло и даже съ гордостью могу противупоставить ретроспективнымъ обвиненіямъ какъ г. Боборыкина, такъ и г. Сементковскаго. Первому я могу сказать: вы видите, что мы до такой степени уважали ‘науку’ и были чужды ‘культу народа’, что, по свидтельству Недли, игнорировали волю и мысль мужика даже въ томъ случа, когда онъ прямо билъ жидовъ! А г. Сементковскій пусть замтить, что мы ‘очень старательно изучали мужика’.
На этомъ можно бы пока и кончить. По мн хочется отмтить еще одинъ эпизодъ, имющій нкоторое отношеніе къ предъидущему. Есть книжка г. Юзова Основы народничества. Это просто безпорядочный складъ разнаго quasi-философскаго вздора, но съ огромными претензіями, какъ видно уже изъ необыкновенной пышности заглавія. Часть этого вздора печаталась въ той же Недл. Г. Юзовъ тоже одинъ изъ эпигоновъ, не желающихъ быть эпигонами. И вотъ вамъ обращикъ того, до чего можетъ доводить людей это неестественное положеніе, обязывающее извращать мысли предшественниковъ и злобствовать на нихъ. Вы видли, что статья Карлъ Марксъ передъ судомъ г. Жуковскаго, выражая мысль о необязательности для Россіи капиталистическаго момента, побудила самого Маркса признать эту необязательность. Между тмъ, г. Юзовъ изъ той же статьи вывелъ заключеніе, что я ‘одинъ изъ многочисленныхъ акушеровъ капитализма’, что я ‘пытался убдить русскую интеллигенцію въ исторической необходимости капитализма въ Россіи’, что ‘однимъ изъ вреднйшихъ марксистовъ является г. Михайловскій’.
Ту самую операцію выворачиванія на изнанку, которую г. Юзовъ производитъ со мной лично, г. Сементковскій совершаетъ надъ цлымъ литературнымъ направленіемъ. Я думаю, что это стыдно…