Литература и жизнь.
Литература и жизнь.
I.
II.
III.
Ник. Михайловскій.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1892
Литература и жизнь, Михайловский Николай Константинович, Год: 1892
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Обратимся къ г. Мечникову.
Признавая, уже въ качеств естествоиспытателя, всю фактическую мощь естества, естественно-научныхъ данныхъ, г. Мечниковъ отказывается, однако, признать за ними исключительное руководящее значеніе въ практической жизни, въ дл общественнаго творчества. Здсь нужны мныя руководящія начала, но имя которыхъ естество можно и должно гнуть, измнять въ желательномъ направленіи, даже истреблять. Человкъ не рука объ руку идетъ съ природой вообще, съ собственною своею природой въ частности, а, напротивъ, борется и долженъ бороться съ ней во имя идеаловъ. Таковъ основной принципъ г. Мечникова, высказываемый имъ не въ первый разъ. Онъ развивалъ этотъ взглядъ въ напечатанныхъ въ томъ же Встник Европы статьяхъ: Воспитаніе съ антропологической точки зрнія (1871 г.), Возрастъ вступленія въ бракъ (1874 г.), Очеркъ воззрній на человческую природу (1877 г.). Человку, почему-нибудь не вдумывавшемуся въ вопросъ объ отношеніяхъ человка къ природ, не легко сразу оцнить такую его постановку. Она можетъ показаться либо слишкомъ простою, обыденною, такъ что и разговаривать не объ чемъ, либо, напротивъ, слишкомъ мудреною. Значеніе же ея состоитъ въ томъ, что она объединяетъ и текущія мелочи обыденной жизни, проходящія почти безъ контроля нашего сознанія, и случаи высшаго напряженія сознанія и воли. Въ этомъ мы сейчасъ убдимся. Надо, однако, замтить, что такая постановка вопроса еще ни мало не предршаетъ формы и содержанія тхъ идеаловъ, но имя которыхъ утверждается или рекомендуется борьба съ природой. Люди, вполн согласные въ этомъ послднемъ отношеніи, могутъ совершенно расходиться во взглядахъ на т пути, но которымъ должны быть, по ихъ мннію, направлены подлежащія воздйствію силы природы. Въ этомъ мы тоже сейчасъ убдимся, притомъ, наглядно, потому что, вполн раздляя основную точку зрнія г. Мечникова, я полагаю, однако, что оспариваемые имъ идеалы гр. Толстаго несравненно боле соотвтствуютъ справедливости и человческому достоинству, чмъ собственные идеалы нашего почтеннаго ученаго. А гъ. этому разногласію могутъ примыкать еще и другія, въ своемъ род на мене важныя. Возможны разногласія относительно предловъ доступнаго человку воздйствія на природу и относительно того, что именно въ природ должно быть измнено и что оставлено неприкосновеннымъ. Благодаря всмъ этимъ осложненіямъ, вопросъ не легко давался человческой мысли и иметъ свою длинную, колеблющуюся исторію.
Въ одной изъ своихъ старыхъ статей, а именно въ Очерк воззрній на человческую природу, г. Мечниковъ взялся разсказать эту исторію въ общихъ чертахъ. Предлы темы точно указаны заглавіемъ статьи. Мечниковъ иметъ въ виду только отношенія человка къ его собственной природ и оставляетъ совершенно въ сторон вопросъ о нашемъ отношеніи къ вншней, окружающей природ. И неудивительно, потому что здсь дло уже слишкомъ ясно: болота мы осушаемъ, хотя они естественно образуются на своихъ мстахъ, лса вырубаемъ, животныхъ приручаемъ, громоотводы строимъ, отъ пыли, дождя, холода, жара себя разными способами ограждаемъ и т. д., и т. д. Вся наша культура есть ничто иное, какъ дйственное выраженіе нашего недовольства природой и желанія измнить ее согласно нашимъ эстетическимъ, нравственнымъ, промышленнымъ идеаламъ. Тутъ и спору никакого быть не можетъ. Сложне представляется дло по отношенію къ нашей собственной природ.
Г. Мечниковъ приводитъ группу характерныхъ фактовъ, свидтельствующихъ, что человчество издревле стремилось измнить свою вншность сообразно извстнымъ идеаламъ, частію эстетическимъ, частію этическимъ, и, значитъ, внести нкоторыя поправки въ свою физическую природу. Сюда относятся часто очень замысловатыя прически дикарей, искусственныя сдавливанія головы, женской груди, обрзаніе, татуировка, инфибуляція и проч. Г. Мечниковъ приходитъ къ такому заключенію: ‘Несмотря на отсутствіе опредленныхъ философскихъ воззрній у первобытныхъ народовъ, на основаніи только многочисленности и распространенности пріемовъ для усовершенствованія человка въ практическомъ и эстетическомъ отношеніяхъ, можно уже утверждать, что народы эти смотрятъ на человческую природу какъ на нчто несовершенное и способное измняться подъ вліяніемъ человческой воли’.
Перечисленіе фактовъ, приведшихъ г. Мечникова къ этому выводу, можно бы было продолжать далеко за предлы первобытныхъ народовъ. Любая вывска на парикмахерской напоминаетъ, что и теперь вполн цивилизованные люди, помимо какихъ бы то ни было опредленныхъ философскихъ воззрній, стригутъ, брютъ и завиваютъ себ волосы, кром того, они красятъ волосы, румянятся, блятся, духами душатся, въ корсеты затягиваются, ногти стригутъ, шлифуютъ и придаютъ имъ извстную форму, разнообразными ухищреніями одежды и обуви гд прибавляютъ, гд убавляютъ себ тла и проч. Вс эти факты показываютъ, что люди и теперь въ подробностяхъ обыденной жизни обнаруживаютъ недовольство тмъ, что имъ дано отъ природы, а нкоторыя изъ перечисленныхъ манипуляцій говорятъ и объ убжденіи въ способности человческой природы измняться подъ вліяніемъ воли: тонкія таліи европейскихъ цивилизованныхъ женщинъ, маленькія руки и ноги высшихъ классовъ вообще представляютъ собою осязательные результаты этого убжденія. Въ сфер воздйствія собственно на физическую природу человка эта черта, пожалуй, у насъ мене замтна, чмъ у первобытныхъ народовъ, но за то тмъ ярче она въ сфер выработки умственнаго и нравственнаго характера. Все наше воспитаніе, какой бы системы оно ни придерживалось, построено на необходимости и возможности развить въ ребенк такіе-то природные задатки и подавить такіе-то. Вся наша общественная система, каковы бы, опять-таки, ни были ея устои, стремится къ тому же по отношенію къ взрослымъ, частію косвенно, а частію прямо, при посредств уголовной юстиціи. Религіозныя системы, нравственныя и политическіе теоріи всякаго рода, то въ повелительномъ наклоненіи правилъ и предписаній, то въ поэтической, художественной форм, имютъ въ виду поднять извстную группу природныхъ инстинктовъ до степени сознательнаго* поведенія, придавить другую даже до полнаго уничтоженія. Короче говоря, въ нашей обыденной жизни мы на каждомъ шагу и въ самыхъ разнообразныхъ формахъ боремся съ природой во имя тхъ или другихъ, возвышенныхъ или низменныхъ, идеаловъ, стараемся ее исправить, улучшить, вообще измнить. И такъ всегда было. При этомъ самымъ вопросомъ объ отношеніи человка къ природ мы обыкновенно не задаемся,— мы просто живемъ, какъ находимъ лучше.
Тмъ не мене, когда этотъ вопросъ возникаетъ въ его теоретической отвлеченности, являются ршенія ‘жить согласно природ’, удовлетворятъ ‘естественнымъ склонностямъ’, вообще такъ или иначе искать въ природ образцовъ и руководящихъ нитей для поведенія. Эти ршенія, никогда вполн послдовательно не проводимыя въ жизнь, окрашиваютъ, однако, собою иногда философскую мысль цлыхъ эпохъ. Такъ было въ древней Греціи, такъ было въ конц прошлаго столтія въ Европ. Наоборотъ, другія эпохи окрашиваются въ мрачный цвтъ полнаго презрнія къ естеству, къ природнымъ инстинктамъ, какъ къ источникамъ грха. Насколько древній грекъ, обожалъ человческую природу, настолько же средневковый европейскій, или восточный аскетъ презиралъ ее, какъ порожденіе и источникъ грха, и стремился подавить ея требованія въ самомъ корн. ‘Вс природные человческіе инстинкты извратились до послдней возможности’,— справедливо говоритъ г. Мечниковъ объ этомъ времени. Эти два противуположныя теченія оспаривали затмъ, а частію и досел оспариваютъ другъ у друга первенствующее мсто въ практической философіи. Сдлавъ быстрый обзоръ этимъ колебаніямъ, г. Мечниковъ приступаетъ въ оцнк того и другаго воззрнія и говоритъ: ‘Если мы нсколько поднимемся надъ уровнемъ обихъ теорій и, вооружившись результатами современнаго естествознанія, спросимъ себя: какая же изъ нихъ боле соотвтствуетъ истинной природ человка, то, по разсмотрніи дла, должны будемъ придти къ заключенію, что воззрнія второй категоріи по существу своему естественне’. Не ошибитесь, читатели: второй категоріи, то-есть т именно, въ силу которыхъ ‘вс природные инстинкты извратились до послдней возможности’. Чтобы вполн оцнить смлую оригинальность этого вывода, надо привести хоть одну изъ тхъ формулъ нашего отношенія къ своей природ, меньшую естественность или даже неестественность которыхъ особенно подчеркиваетъ г. Мечниковъ. Возьмемъ формулу Гумбольдта: ‘Конечная цль человка, то-есть та цль, которая ему предписывается вчными, неизмнными велніями разума, состоитъ въ наивозможно гармоническомъ развитіи всхъ его способностей въ одно полное и самостоятельное цлое’. Г. Мечниковъ приводитъ еще нсколько подобныхъ, неодобрительныхъ съ его точки зрнія формулъ, античныхъ, прошлаго столтія и современныхъ, не спуская при этомъ и своему учителю, Дарвину. Авторъ Происхожденія видовъ тоже оказывается повиннымъ въ неправильномъ пониманіи требованій природы, каковыя, однако, были уловлены тми, кто ‘извращаетъ природные человческіе инстинкты до послдней возможности’. Изъ совокупности этой части разсужденія г. Мечникова видно, что его оскорбляютъ не метафизическіе аксессуары формулы Гумбольдта врод ‘конечной цли’ и ‘вчныхъ, неизмнныхъ законовъ разума’, или, по крайней мр, не столько они, сколько реальная мра формулы: гармоническое развитіе всхъ природныхъ силъ и способностей въ одно полное и самосостоятельное цлое. Такимъ образомъ, г. Мечниковъ давно уже выразилъ свое неодобреніе теоріи гармоническаго развитія и въ стать о гр. Толстомъ только воспользовался новымъ поводомъ для изложенія своего стараго, хорошо продуманнаго взгляда.
Здсь все чрезвычайно любопытно. Любопытно, прежде всего, то, что, отрицая возможность и надобность строить теорію поведенія на требованіяхъ или указаніяхъ природы, г. Мечниковъ, при оцнк разныхъ теорій, апеллируетъ, все-таки, къ природ же, какъ въ высшую инстанцію: одно изъ двухъ воззрній на человческую природу онъ отвергаетъ потому, что оно мене, чмъ другое, соотвтствуетъ ‘истинной природ человка’ и результатамъ современнаго естествознанія. Если такъ, то о чемъ же говорить по существу-то? Ясно, повидимому, что самъ г. Мечниковъ ищетъ образцовъ и указаній въ природ и, слдовательно, является представителемъ именно тхъ воззрній, которыя имъ отрицаются. Онъ только лучше другихъ уразумлъ истинную природу человка и лучше другихъ вооружился результатами современнаго естествознанія. Но, вдь, это свойственно думать каждому, выступающему съ собственнымъ ршеніемъ вопроса. Такъ, безъ сомннія, и Гумбольдтъ о себ полагалъ, и Дарвинъ. Слдовательно, по существу нашъ почтенный ученый ничмъ не отличается отъ всхъ другихъ теоретиковъ, ищущихъ въ природ руководящихъ нитей для дятельности. Правда, онъ склоняется въ пользу ршенія, объявлявшаго природ войну не на животъ, а на смерть. Но средневковый аскетизмъ ошибался, полагая, что онъ борется съ естествомъ, идетъ противъ требованій природы: съ высоты результатовъ современнаго естествознанія оказывается, что онъ-то именно и соотвтствовалъ ‘истинной природ человка’. Начавъ за здравіе, почтенный ученый кончилъ за упокой, или, врне, начавъ за упокой природы, какъ нашей руководительницы, кончилъ за здравіе.
Однако, неужели же, въ самомъ дл, ‘истинная природа человка’ требуетъ или даже только разршаетъ ‘извращеніе природныхъ человческихъ инстинктовъ до послдней возможности’? Логическое противорчіе здсь слишкомъ очевидно, чтобъ оно могло быть не замчено самимъ г. Мечниковымъ. Противорчіе это получитъ еще боле яркое освщеніе, если мы припомнимъ, что средневковый аскетизмъ былъ тсно связанъ съ грубымъ суевріемъ и съ самыми дикими понятіями о природ. Можно поэтому съ увренностью предположить, что у г. Мечникова есть въ запас нкоторый оборотъ мысли, хотя сколько-нибудь сглаживающій противорчіе. Въ стать г. Мечникова о гр. Толстомъ мы уже видли его странное пристрастіе къ разнымъ уродствамъ. Но, вдь, нельзя же, все-таки, успокоиться на томъ вывод, что извращеніе естества — естественно, а стремленіе къ естественности — не естественно. Это была бы какая-то игра словами, совершенно недостойная серьезнаго ученаго.
Г. Мечниковъ справедливо замчаетъ, что принципъ ‘естественной жизни’ или жизни ‘сообразно съ природой’ никогда вполн послдовательно не прилагался, а, кром того, ‘толковался самымъ различнымъ образомъ и настолько произвольно, что, придерживаясь его, различныя школы совершенно различно понимали правила нравственной жизни’. Дло въ томъ, что принципъ ‘естественной жизни’ обыкновенно или выдвигается въ вид реакціи теченію ‘неестественнаго’, ‘противуестественнаго’, ‘сверхъестественнаго’, исторически сложившагося и т. п., и въ такомъ случа иметъ, главнымъ образомъ, отрицательное значеніе, или же его представители выбираютъ какую-нибудь одну черту природы или группу этихъ чертъ и въ ней именно ищутъ руководящей нити, оставляя въ сторон другія черты. Такъ же поступаетъ и г. Мечниковъ. Но его положеніе затрудняется его исходною точкой,— представленіемъ о природ, какъ о чемъ-то исключительно враждебномъ человку. Совершенно справедливо, что мы должны руководиться въ практической жизни идеалами и даже иначе не можемъ поступать, но оперировать-то намъ, все-таки, приходится надъ природой,— иного матеріала для идеальныхъ комбинацій у насъ нтъ. Значитъ, надо же за что-нибудь въ этой природ уцпиться, по крайней мр, какъ за строительный матеріалъ. Но г. Мечниковъ старается закрыть намъ вс пути въ этомъ направленіи. Онъ останавливается на наиболе общихъ чертахъ, свойственныхъ не одному человку, но и всякому организованному существу,— на наслдственности и измнчивости. О наслдственности онъ говоритъ: ‘Не подлежитъ сомннію, что она обусловливаетъ не только передачу грубыхъ физическихъ признаковъ, но и такихъ тонкихъ чертъ, какъ, напримръ, болзненное расположеніе, самыя болзни, какъ тлесныя, такъ и такъ называемыя душевныя, и даже свойства характера и наклонность къ преступленіямъ и т. д.’. Совершенно врно, но точно также наслдственность обусловливаетъ и передачу тлеснаго и душевнаго здоровья. И если не слдуетъ скрывать отъ себя невыгодную сторону дла, то нтъ также никакого резона одною ею ограничивать свой кругозоръ. Такое же пессимистическое освщеніе бросаетъ г. Мечниковъ и на другой великій факторъ органической природы — на измнчивость. Объ этомъ намъ придется еще говорить довольно подробно. Поступая такимъ образомъ, г. Мечниковъ не только впадаетъ въ односторонность, но, вмст съ тмъ, доказываетъ нчто такое, что вовсе не требуется его собственнымъ основнымъ тезисомъ. Природа не враждебна человку, а безразлична. Она предлагаетъ ему и здоровую пищу и яды, и лкарства, и, только благодаря этому, мы и можемъ жить и строить свои идеалы не въ безвоздушномъ пространств, а среди этой самой природы и прямо на счетъ ея.
‘Естественными’, ‘соотвтственными истинной природ человка’ и ‘результатамъ современнаго естествознанія’ средневковыя аскетическія воззрнія представляются г. Мечникову потому, что они признавали несовершенство человческой природы и возможность ея измненія. Г. Мечниковъ, повидимому, предполагаетъ, что разнообразные представители идеи жизни, согласной съ природой, совершенно удовлетворялись всмъ, даннымъ отъ природы, и проповдывали какой-то застой. Это, конечно, совсмъ не врно. Напротивъ, въ большинств случаевъ, проповдники ‘естественной жизни’, съ одной стороны, обличаютъ своихъ соотечественниковъ или современниковъ въ глубокихъ отклоненіяхъ отъ того, что они считаютъ нормой, а съ другой — провидятъ въ будущемъ цлую перспективу совершенствованія. Часто рисуемый ими ‘золотой вкъ’ въ отдаленномъ прошломъ, утраченный человчествомъ на историческомъ пути, и золотой вкъ въ будущемъ, который получится путемъ цлесообразной системы воспитанія, развитія и общественной реформы,— эти два конечные пункта показываютъ, что проповдники естественной жизни допускаютъ измнчивость человческой природы въ очень широкихъ предлахъ. Пусть кто какъ хочетъ оцниваетъ эти обращенія къ далекому прошлому, эти упованія на далекое будущее и эти рзкія нападки на человка, каковъ онъ въ данную минуту, но все это свидтельствуетъ объ убжденіи въ измнчивости человческой природы. Г. Мечникову, очевидно, не приходитъ въ голову это обстоятельство, такъ какъ онъ о немъ ни единымъ словомъ не упоминаетъ, да если бы и пришло, такъ онъ имъ, все-таки, не удовлетворился бы. Ему мало той измнчивости, которая предполагается проповдниками естественной жизни. Въ качеств яраго дарвиниста, который часто является plus darwiniste que Darwin lui mme, онъ намчаетъ гораздо боле широкіе предлы измнчивости. Онъ напоминаетъ о происхожденіи человка отъ низшихъ животныхъ формъ и спрашиваетъ: въ чемъ же состоитъ норма человческой природы? Собственно говоря, въ этомъ именно вопрос все дло. Если греческіе философы, дятели такъ называемой эпохи возрожденія и писатели конца прошлаго вка, искавшіе въ природ опоры или исходной точки для морали, не были знакомы съ теоріей Дарвина, то не знали, вдь, ея и представители средневковаго аскетизма, такъ что и они были далеки отъ пониманія измнчивости въ тхъ формахъ и размрахъ, какіе признаются нын г. Мечниковымъ. Но имъ г. Мечниковъ это прощаетъ, а противуположнону теченію не прощаетъ собственно потому, что оно старалось и старается опредлить норму человческаго развитія, аскетическія же ученія ни о какой норм не думали, а просто извращали и ломали человческую природу. И это г. Мечниковъ ставитъ имъ въ заслугу, потому что,— * спрашиваетъ онъ,— какъ можно говорить о норм, когда человкъ, подобно всякому организованному существу, представляетъ собою нчто измнчивое, текучее? Г. Мечниковъ утверждаетъ даже, что человкъ ‘принадлежитъ къ числу наиболе измнчивыхъ (такъ называемыхъ полиморфныхъ) видовъ’, вслдствіе чего онъ преимущественно находится въ процесс примненія къ постоянно измняющимся вншнимъ условіямъ. Съ этой точки зрнія г. Мечниковъ особенно не одобряетъ теорій гармоническаго, всесторонняго развитія, какъ бы он ни были обставлены и поставлены. Древній грекъ, Гумбольдтъ, современный естествоиспытатель Зейдлицъ, самъ Дарвинъ, если онъ проговаривается въ пользу гармоническаго развитія, гр. Толстой, отметающій всякихъ Зейдлицевъ и Дарвиновъ, — все это люди, равно виноватые въ непониманіи ‘истинной природы человка’, каковы бы ни были ихъ исходныя точки, ихъ пріемы доказательства, степень ихъ познаній въ другихъ отношеніяхъ, характеръ ихъ взглядовъ на прошлую исторію человка. При всей дикости своихъ воззрній, средневковые аскеты лучше понимали дло, потому что допускали возможность такихъ коренныхъ, глубокихъ измненій человческой природы, какихъ… какихъ видъ homo sapiens никогда не испытывалъ въ прошедшемъ и какія г. Мечниковъ прожектируетъ только для отдаленнаго будущаго, а, можетъ быть, впрочемъ, и не очень отдаленнаго…
Свои возраженія противъ теоріи гармоническаго или всесторонняго развитія г. Мечниковъ открываетъ указаніемъ на существованіе въ человческомъ организм такъ называемыхъ рудиментарныхъ, заглохшихъ или глохнущихъ органовъ, доставшихся ему по наслдству отъ какого-нибудь низшаго животнаго. Что же, спрашивается, и эти заглохшіе органы должны быть упражняемы во имя всесторонняго гармоническаго развитія всхъ силъ и способностей? Но, вдь, это значитъ.понизить человческую природу, свести ее къ тому уровню, на которомъ она когда-то была, еще не будучи человческою. Этого ли желаютъ теоретики гармоническаго развитія?
Аргументъ этотъ г. Мечниковъ считаетъ очень важнымъ. Онъ выставилъ его въ стать Очеркъ воззрній на человческую природу и безъ малаго черезъ пятнадцать лтъ повторилъ его въ стать о гр. Толстомъ (Законъ жизни). До такой степени повторился, что и фактическая часть аргументаціи за пятнадцать лтъ не наросла, такъ что г. Мечниковъ привелъ, значитъ, ршительно все, что могъ. А это ‘все’, надо правду сказать, довольно незначительно. Мы видли, что въ стать Законъ жизни г. Мечниковъ съ нкоторою подробностью останавливается только на сгибательныхъ и хватательныхъ мускулахъ ноги, утраченныхъ человкомъ, и иронически предлагаетъ гр. Толстому развивать и ихъ въ числ прочить органовъ. Мы видли также, однако, что эти мускулы вовсе не составляютъ необходимой принадлежности человческаго типа. Но если бы мы и занялись ихъ упражненіемъ, то отъ этого еще никакой бды не произошло бы. Въ No 3 Revue Scientifique sa ныншній годъ напечатана любопытная статья Реньо Le pied prehensile des indiens. Въ этой стать говорится объ индусскихъ (а частью и египетскихъ) токаряхъ, сапожникахъ, мясникахъ, рабочихъ на мди и вообще по металлу и проч., которые работаютъ единовременно и руками, и ногами. И это не случайныя уродства, а обычный порядокъ для цлаго рабочаго населенія (одного такого египетскаго токаря я видлъ на внской выставк 1873 г. и изумлялся рукоподобности его ноги). По соображеніяхъ, которыя было бы слишкомъ долго приводить, Реньо думаетъ, что хватательныя движенія ноги отнюдь не составляютъ въ данномъ случа обезьяньяго наслдства, а выработаны уже человкомъ. Но никто, я полагаю, не скажетъ, что въ лиц индусовъ человческій типъ понизился. Такимъ образомъ, хватательная способность ноги составляетъ по отношенію къ человку признакъ безразличный. О другихъ рудиментарныхъ органахъ, врод хвостоваго отростка или остатковъ шерстянаго покрова, нечего и говорить. О хвост Дарвинъ замчаетъ, что уже у нкоторыхъ родовъ обезьянъ онъ составляетъ безразличный органъ, вслдствіе чего въ этихъ родахъ и замчается чрезвычайная разница въ длин хвостовъ. Что же касается остатковъ шерстянаго покрова, то я напомню, что нкоторые средневковые аскеты, между прочимъ, никогда не стриглись, не брились и не чесались и, слдовательно, вполн отдавались на этомъ пункт ‘естественному’ ходу вещей. Но это не мшаетъ г. Мечникову видть въ нихъ не только людей, но еще людей, уловившихъ тайну своей природы.
Вообще, рудиментарные или остаточные органы, при всей своей многочисленности, нисколько не страшны для человческихъ идеаловъ и въ частности для идеала всесторонняго гармоническаго развитія. Г. Мечниковъ, по всей вроятности, приводитъ ихъ не въ качеств серьезной угрозы, а лишь какъ свидтельство измнчивости человческой природы. По измнчивость эта не только не отрицается, а даже непремнно предполагается теоріей гармоническаго развитія. Точно также не отрицается, а предполагается его возможность и необходимость овладть этою силой измнчивости и направить ее въ извстную сторону. Разногласіе между г. Мечниковымъ и теоретиками гармоническаго развитія частью основано на недоразумніи, притомъ, чисто-словеснаго характера. Тутъ замшаюсь несчастное слово ‘естественность’, котораго, при всей его неопредленности и многосложности, избжать нельзя по самому существу дла. Отрицая это слово въ нравственно-политической области совсмъ, г. Мечниковъ апеллируетъ, однако, къ естественности же, когда рчь заходитъ о его собственныхъ идеалахъ. Измнчивость представляется ему чмъ-то архи-естественнымъ, естественнымъ par excellence, поэтому онъ склоненъ не замчать, что его оппоненты отнюдь не отрицаютъ измнчивости и что настоящій моренъ разногласія состоитъ не въ отношеніяхъ той и другой стороны къ природ, а въ вопросъ о возможныхъ и желательныхъ предлахъ и направленіи измнчивости. Но за то это разногласіе огромно и непримиримо.
Есть группа явленій общественной жизни, въ такой степени занимающая г. Мечникова, что едва ли не ради нея именно онъ въ теченіе многихъ лтъ такими малостями, какъ остатки хвоста и шерстянаго покрова, обезпокоивается, извращеніе всхъ природныхъ инстинктовъ объявляетъ естественнымъ, а гармоническое развитіе неестественнымъ. Это — группа явленій, относящихся къ половой жизни во всхъ ея развтвленіяхъ, сюда относятся тсно соприкасающіеся вопросы о любви, о размноженіи, о женскомъ труд и образованіи, о положеніи женщинъ вообще. Вопросы эти дйствительно очень важны, и мы должны быть благодарны человку науки, спускающемуся съ высотъ отвлеченнаго знанія для участія въ пререканіяхъ о вопросахъ практической жизни. Правда, насчетъ надобности и возможности этой помощи со стороны людей науки отнюдь не вс согласны. Есть не маю сознательныхъ или безсознательныхъ служителей мрака, громогласно или изподтишка утверждающихъ, что мы можемъ наилучшимъ образомъ устроиться въ своей практической жизни безъ всякихъ указаній науки,— дескать, чортъ съ ней! Одни предлагаютъ довольствоваться ‘любовью’, другіе рекомендуютъ, въ качеств панацеи, ‘дисциплину’, третьи — право, ужь не знаю что. И не всегда благополучно бываетъ отъ этихъ проповдей. Но и сами люди науки далеко не вполн согласны относительно своей роли въ нравственно-политической области (я только нравственно-политическую область и имю въ виду, потому что права и обязанности науки по отношенію къ другой великой втви практической жизни — технологическихъ приспособленій всякаго рода — никакихъ пререканій не вызываютъ).
Въ Харьковскихъ Губернскихъ Вдомостяхъ отъ 6 и 19 февраля, то-есть на протяженіи всего одной чортовой дюжины дней, я прочиталъ два рзко противуположныя мннія двухъ профессоровъ Харьковскаго университета, гг. Куликовскаго и Владимірова. Въ No отъ 6 февраля напечатана рчь проф. Владимірова, въ No отъ 19 февраля напечатанъ фельетонъ (Литературныя замтки) г. Куликовскаго, мотивированный одною изъ моихъ бесдъ о гр. Толстомъ. Г. Владиміровъ, оглядываясь на свое двадцатипятилтнее служеніе университетской наук, упоминаетъ, между прочимъ, о томъ значеніи, которое онъ въ разное время придавалъ университетамъ. Первоначально онъ держался мннія Милля: ‘задача университета состоитъ въ развитіи духа изслдованія въ стран’. Затмъ это опредленіе показалось ему слишкомъ узкимъ и неопредленнымъ. Онъ ршилъ такъ: ‘университетъ, какъ хранилище всхъ отраслей человческаго знанія, какъ universitas scientiarum, даетъ боле общее, разностороннее и общечеловческое развитіе и содйствуетъ выработк цльнаго міросозерцанія’. Нын г. Владиміровъ полагаетъ, что и эта задача страдаетъ неполнотою и односторонностью, онъ полагаетъ, что университетъ долженъ взять на себя еще одну важную задачу. И именно вотъ какую: ‘Никогда еще вншняя жизнь человка не была такъ богата и украшена удобствами и изобртеніями, какъ въ нашу эпоху… Но между тмъ какъ вншняя жизнь длаетъ гигантскіе шаги впередъ, внутренняя жизнь, жизнь человческой души, не длаетъ въ обширной масс народа успховъ… Электричество горитъ все ярче и ярче, а потемки человческой души все боле и боле сгущаются! Не указываетъ ли такое положеніе вещей въ новую задачу стараго университета? Не долженъ ли старый университетъ развернуть новое знамя, поставивъ на немъ девизомъ: нравственное усовершенствованіе, просвщеніе человческой души? Между тмъ какъ церковь стремится достичь этой цли путемъ религіи, не долженъ ли университетъ просвщать душу выработкою нравственныхъ идеаловъ, обсужденіемъ моральныхъ вопросовъ, научною разработкой вопросовъ жизни? Я лично глубоко убжденъ, что университетъ долженъ поднять это знамя, долженъ обновить свое существованіе этою великою задачей. Просвщеніе человческой души должно сдлаться миссіею университета, и онъ опять станетъ во глав движенія человчества къ большему совершенству’.
Нельзя сказать, чтобы это разсужденіе г. Владимірова было вполн безупречно. Позволительно думать,— и въ настоящую минуту больше, чмъ когда-нибудь,— что не одна ‘внутренняя жизнь, жизнь человческой души, не длаетъ въ обширной масс народа успховъ’. ‘Обширную массу народа’ ‘гигантскіе шаги вншней жизни’ не къ чрезмрному комфорту, а къ хлбу изъ лебеды, да къ изб безъ крыши привели. Затмъ, было бы, можетъ быть, правильне не пріурочивать миссію ‘просвщенія человческой души’ исключительно къ университетамъ, а распространить ее на науку вообще. Какъ бы то ни было, но вотъ представитель науки желаетъ возложить на науку ‘выработку нравственныхъ идеаловъ, обсужденіе моральныхъ вопросовъ, разработку вопросовъ жизни’. Совсмъ иначе смотритъ на дло другой представитель науки, г. Куликовскій, быть можетъ, ближайшій сосдъ г. Владимірова по аудиторіямъ въ Харьковскомъ университет. Онъ говоритъ: ‘Къ міру субъективному, міру страстей и интересовъ жизни, отношенія науки сводятся, главнымъ образомъ, къ тому, что отъ времени до времени онъ бросаетъ этому міру то или другое полезное изобртеніе, телеграфъ, телефонъ, примненіе пара, практическую медицину, разные благіе совты — гигіены, практической политики, политической экономій и т. д.’.И дале: ‘Наука никакихъ нравственныхъ ученій не провозглашаетъ, но, безъ сомннія, въ далекомъ будущемъ обновитъ міръ, то-есть человчество, именно въ нравственномъ отношеніи, ибо она вращается въ сфер объективнаго, а ршеніе нравственной проблемы и, что еще важне, моральное воспитаніе человчества, совершенно также, какъ и его умственное воспитаніе, осуществляется постепенно, вками, путемъ развитія и усовершенствованія объективныхъ сторонъ нашего духа,— иными словами, нравственный ростъ человчества есть ростъ его разума’.
И такъ, наука г. Владимірова хочетъ просвтить насъ прямою выработкой нравственныхъ идеаловъ и обсужденіемъ моральныхъ вопросовъ, а наука г. Куликовскаго согласна только бросать ‘субъективному міру’ время отъ времени какое-нибудь полезное изобртеніе и никакими нравственными идеалами заниматься не хочетъ. И то, и другое очень гордо, но гордость науки г. Владимірова кажется мн гораздо боле симпатичною. И не только боле симпатичною, но и боле основательною. Нравственный идеалъ есть, вдь, тоже своего рода ‘полезное изобртеніе’, такъ что не видно, почему бы и его, хотя бы наравн съ телеграфомъ и телефономъ, не могла намъ, простымъ смертнымъ, ‘бросить’ наука. Разумю науку вообще, какъ разуметъ г. Куликовскій, а не т, конечно, ея отрасли, которыя, по самой задач своей, не могутъ предоставить ‘субъективному міру’ ничего, кром телеграфа, телефона, бездымнаго пороха или пушки, стрляющей на двадцать верстъ (не знаю, почему г. Куликовскій не помянулъ этихъ послднихъ ‘полезныхъ изобртеній,— ихъ, вдь, тоже выбросила субъективному міру наука). Въ томъ субъективномъ мір, который столь величественно презирается г. Куликовскимъ, бродятъ силы, ищущія свта, а наука г. Куликовскаго говоритъ имъ: ищите, кипите въ волненіяхъ страстей и интересовъ, устраивайтесь какъ знаете, я вамъ не помощница въ данную минуту, но пройдутъ вка, и вашихъ правнуковъ и праправнуковъ я обновлю въ нравственномъ отношеніи, просвтивъ ихъ разумъ. На такое категорическое заявленіе возражать нечего, даже въ томъ случа, если бы было доказано,— а это отнюдь не доказано,— что нравственный ростъ человчества есть ростъ его разума. Насильно милъ не будешь, но, въ такомъ случа, не надо удивляться, если ‘субъективный міръ страстей и интересовъ жизни’ въ свою очередь не хочетъ знать науки и употребляетъ бросаемые ему телеграфы и усовершенствованныя ружья иногда съ цлями, для поступательнаго хода науки неудобными. Это случается слишкомъ часто.
Къ счастію, гордость представителей науки не всегда направлена въ ту сторону, которую рекомендуетъ г. Куликовскій. Объ этомъ свидтельствуетъ, между прочимъ, и горячій призывъ г. Владимірова. И, конечно, мы можемъ только желать, чтобы на этотъ призывъ поскоре откликнулось возможно большее число собратовъ г. Владимірова по профессіи, чтобы благая мысль поскоре перешла въ благое дло. Не надо, однако, скрывать отъ себя и нкоторыхъ опасностей такого поворота. Собственно говоря, та величественная отчужденность, какая рисуется взору г. Куликовскаго, далеко не вполн осуществляется и теперь. Самый фельетонъ г. Куликовскаго, хотя и не заключающій въ себ никакого ‘полезнаго изобртенія’, есть уже нкоторое вмшательство въ субъективный міръ, міръ страстей и интересовъ жизни. Да и вообще высушить себя до полной величественности не всякому удастся. Если даже правда, что наука, какъ таковая, иметъ дло, по выраженію г. Куликовскаго, только съ ‘объективными сторонами нашего духа’, то въ ея живыхъ, конкретныхъ представителяхъ, все-таки, остается мсто и для страстей и интересовъ жизни. Натурально ждать руководящихъ указаній отъ этихъ просвтленныхъ знаніемъ и изощренныхъ размышленіемъ умовъ. Мы и знаемъ цлый рядъ оффиціальныхъ представителей науки, не отказывающихся принимать участіе въ жизненныхъ тревогахъ путемъ періодической печати и, поскольку возможно, устнаго слова. Не всегда, къ сожалнію, это вмшательство людей науки въ дло жизни можно признать удачнымъ. Многимъ, вроятно, еще памятна шумная исторія профессора Цитовича, который взялся отъ лица науки упорядочить нашъ міръ страстей и интересовъ жизни, но, несмотря на исключительно сильную поддержку, не разцвлъ и отцвлъ, и не съ честью замолкъ. Другимъ примромъ можетъ служить нашъ знаменитый химикъ г. Менделевъ, голосъ котораго и посейчасъ не умолкаетъ въ области экономическихъ идеаловъ, вызывая, однако, лишь недоумніе своею фальшивостью. Но голосъ г. Менделева фальшивитъ потому, что онъ поетъ совсмъ ему чужую, незнакомую арію, въ которой совершенно не причемъ его заслуженно громкая репутація человка науки, завоеванная имъ въ совершенно иной спеціальной области, а г. Цитовичъ хотя и говорилъ отъ лица науки, но ею даже и не пахло въ его надлавшихъ въ свое время шуму брошюрахъ и быстро исчезнувшей газет. Подобные случаи еще ничего не говорятъ противъ вмшательства представителей науки въ міръ страстей и интересовъ жизни: это не наука вмшивается, а или, напротивъ, прямо таки незнаніе, или не дисциплинированныя житейскія силы весьма невысокаго полета. Есть, однако, опасности, грозящія вмшательству вполн искреннихъ и дйствительно свдущихъ представителей науки.
Наука безъ всякихъ нравственныхъ ученій ‘въ далекомъ будущемъ обновитъ міръ, то-есть человчество, именно въ нравственномъ отношеніи’, ибо ‘нравственный ростъ человчества есть ростъ его разума’. Эта увренность г. Куликовскаго есть самоувренность, и, притомъ, очень типичная. Метафизикъ, въ качеств спеціалиста по части выработки идей, чистыхъ отъ опытно-наблюдательной примси, довольно легко можетъ придти къ такому, напримръ, заключенію, что весь міръ есть ничто иное, какъ саморазвивающаяся идея. Художникъ, если онъ поклонникъ такъ называемой чистой красоты, охотно повторить слова г. Куликовскаго, только съ замной одного слова другимъ. Онъ скажетъ: ‘искусство безъ всякихъ нравственныхъ ученій въ далекомъ будущемъ обновитъ міръ, то-есть человчество, именно въ нравственномъ отношеніи’. Техникъ скажетъ примрно то же самое, съ новою замной одного слова другимъ. Примры метафизика, съ одной стороны, и художника или техника — съ другой, я ставлю за одну скобку въ томъ смысл, что такъ или иначе, въ теоріи или въ практик, человкъ склоненъ непомрно преувеличивать значеніе своей спеціальности и подавлять ею вс другія стороны жизни. Припомните только гётевскаго Вагнера, который въ первой части Фауста рисуется узкимъ, но добросовстнымъ труженикомъ науки, а во второй части ‘бросаетъ субъективному міру страстей и интересовъ жизни полезное изобртеніе’ — химическій способъ производства людей. Онъ необычайно гордъ своимъ открытіемъ: любовь со всми ея чарами, любовь, эта могучая сила, поднимающая человка къ вершинамъ идеала и низвергающая его въ уличную грязь,— все это eitle Possen для Вагнера. Наука можетъ вполн замнить функцію любви и обезпечить существованіе человческаго рода нкоторыми лабораторными пріемами. Бдный Вагнеръ! Созданный имъ лабораторный Homunculus оказался неблагодарнйшимъ существомъ, а потомство продолжаетъ производить дтей прежнимъ, не научнымъ способомъ, wie sonst das Zeugen Mode war. Самъ же Вагнеръ навсегда остался типомъ самоувреннаго человка науки, подсовывающаго человчеству свои собственныя спеціальныя цди и полагающаго достоинство человка въ замн всего житейскаго, какъ бы оно ни было дорого, научнымъ.
Г. Мечниковъ не раздляетъ, повидимому, мннія г. Куликовскаго относительно роли науки въ дл выработки нравственныхъ идеаловъ. Онъ предлагаетъ нкоторое ‘полезное изобртеніе’, на которое мы сейчасъ посмотримъ ближе, но именно предлагаетъ, а не ‘бросаетъ’, онъ не презрительно, а, напротивъ, участливо относится къ субъективному міру и не отказывается помочь намъ въ обсужденіи нравственно-политическихъ вопросовъ съ точки зрнія идеаловъ. Онъ даже, какъ мы видли, съ особенною силой настаиваетъ на этой точк зрнія. Тмъ не мене, и онъ, подобно г. Куликовскому, а можетъ быть даже подобно Вагнеру, склоненъ вытснять вс стороны жизни функціей познанія. Онъ говоритъ въ стать Законъ жизни: ‘Выводъ, сдланный боле тридцати лтъ назадъ Боклемъ въ результат обзора пути, пройденнаго человчествомъ, подтверждается съ каждымъ днемъ все боле и боле. Самые прочные успхи, добытые людьми, это именно т, которые совершены при помощи положительнаго знанія. Самыя серьезныя надежды, которыя можно лелять, должны быть возложены на дальнйшіе успхи въ той же области. Отсюда ясно, что непосредственною нашею цлью должно быть все то, что можетъ въ наибольшей степени содйствовать этимъ успхамъ’.
Все это несравненно легче сказать, чмъ доказать. Выводъ Бокля, о моторомъ говоритъ г. Мечниковъ, состоялъ въ томъ, что поступательный ходъ цивилизаціи обусловливается исключительно накопленіемъ знаній и вообще умственнымъ развитіемъ, такъ какъ нравственный элементъ неподвиженъ. Я говорю въ прошедшемъ времени: выводъ Бокля состоялъ, потому что, въ противность мннію г. Мечникова, полагаю, что выводъ этотъ отнюдь не подтверждается фактическимъ ходомъ событій. Въ Исторіи матеріализма Ланге (396 стр. II тома русскаго перевода) читатель найдетъ остроумныя доказательства односторонности этого вывода. Я съ своей стороны обращу вниманіе читателей лишь на одну подробность вывода Бокля, могущую вызвать только улыбку, хотя, конечно, очень грустную. Бокль писалъ свою знаменитую книгу во время крымской войны и съ торжествомъ говорилъ: ‘Для характеристики современнаго общественнаго состоянія въ высшей степени важно, что миръ, безпримрно продолжительный, прерванъ не такъ, какъ прежде, ссорой между двумя образованными народами, но нападеніемъ необразованной Россіи на еще боле необразованную Турцію’. Правда, въ войн приняли участіе такія просвщенныя націи, какъ Англія и Франція, но ‘теперь развитіе такъ сильно, что оба народа, отложивъ злостную и раздражительную зависть, съ которою прежде смотрли другъ на друга, соединились въ общемъ дл и вынули мечъ не для эгоистическихъ цлей, а для защиты цивилизаціи отъ враждебныхъ варваровъ’. Съ 1855 г., когда были написаны эти наивныя строки, положительныя знанія достигли колоссальныхъ успховъ, но это не помшало цлому ряду войнъ между ‘образованными’ народами. И самая ужасная изъ этихъ войнъ произошла между образованнйшими націями, и вотъ уже двадцать лтъ прошло посл этой страшной схватки, а ощетинившаяся штыками Европа все еще не можетъ успокоиться и готовится къ новой, еще боле страшной схватк. Въ ожиданіи ея, знанія продолжаютъ рости, и не только въ ожиданіи, а частью даже въ видахъ ея: каждая европейская страна старается изучать географію и языкъ сосдней страны, длаетъ опыты воздухоплаванія съ военными цлями, вводитъ у себя бездымный порохъ и прочія ‘полезныя изобртенія’, готовится примнить къ длу разрушенія и убійства электричество, телефонъ. Съ этой точки зрнія не только не подтверждается выводъ Бокля, а, напротивъ, знаніе, образованность являются служителями и пособниками враждебныхъ цивилизаціи, зврскихъ инстинктовъ.
Скажутъ, можетъ быть, что не все же такую роль играетъ наука, укажутъ на такія ея отрасли, которыя расширяютъ наши горизонты, чисто-теоретически уясняя намъ наше мсто въ природ и уничтожая предразсудки,— на другія отрасли, явно способствующія мирнымъ цлямъ здоровья, матеріальнаго благосостоянія, вообще человческаго счастія. Это безспорно. Однако, и здсь значеніе науки или образованности существенно опредляется характеромъ даннаго общественнаго строя и заложенныхъ въ немъ нравственныхъ идеаловъ. Разливъ просвщенія въ масс зависитъ отъ распредленія труда и богатства между различными классами населенія…
Велика сила науки,— она даетъ человку власть надъ природой, но не абстрактному человку, а такому, который, по условіямъ своего общественнаго положенія, можетъ воспользоваться этою властью. Велика сила науки, но изъ этого отнюдь не слдуетъ, что,— какъ говоритъ г. Мечниковъ,— ‘непосредственною нашею цлью должно быть все то, что можетъ въ наибольшей степени содйствовать успхамъ положительнаго знанія’. Я не совсмъ понимаю, что означаетъ въ этой фраз слово ‘непосредственный’, но, очевидно, г. Мечниковъ влагаетъ въ него какой-то исключительно значительный смыслъ, едва ли въ данномъ случа умстный. Въ Очерк воззрній на человческую природу г. Мечниковъ говоритъ, что ‘цль человческой жизни состоитъ въ достиженіи наивозможно большаго общаго блага или счастія въ самомъ широкомъ смысл слова’. Знаніе, безспорно, можетъ и должно способствовать достиженію этой общей цли, знаніе и само по себ составляетъ извстную частную цль и представляетъ собою извстное благо, потому что удовлетворяетъ самостоятельной познавательной потребности человческой природы. Во рядомъ съ этою потребностью существуютъ и другія, столь же самостоятельныя, а, слдовательно, и другія частныя цли. Желательно, чтобы вс эти частныя цли другъ другу помогали, и, безъ сомннія, знанію, наук предстоитъ въ этомъ дл огромная роль. Но наука должна, въ согласіи съ другими частными цлями, именно помогать общей цди, а не заслонять все собою, не замщать собою вс другія потребности и частныя цли. Если я хочу сть, то знаніе можетъ мн помочь въ разысканіи или приготовленіи пищи, но накормить меня знаніемъ нельзя,— это такой суррогатъ пищи, который и по ныншнимъ труднымъ временамъ никто голодному мужику не ршится предложить. Не доходя до такого явнаго абсурда, люди науки бываютъ, однако, часто склонны поглощать потребностью и функціей познанія другія потребности и функціи.
Вотъ почему, горячо привтствуя призывъ г. Владимірова, слдуетъ, вмст съ тмъ, желать, чтобы вмшательство людей науки въ субъективный міръ страстей и интересовъ жизни было произведено съ нкоторою осмотрительностью, чтобы это было даже не вмшательство, а взаимодйствіе. Примръ Бокля, о которомъ г. Мечниковъ упомянулъ столь неосторожно, въ высокой степени поучителенъ. Серьезный, трудолюбивый, можно сказать, обремененный знаніемъ мыслитель, прогремвшій своею книгой на весь цивилизованный міръ, притомъ, спеціальный врагъ легковрія, оказался до смшнаго легковренъ. Подобные случаи, конечно, не способствуютъ укрпленію авторитета науки, хотя именно его-то Бокль и хотлъ укрпить. И если, по какому-то странному недоразумнію, г. Мечниковъ, вопреки кроваво-яркой очевидности, съ побдоноснымъ видомъ ссылается на несчастный выводъ Бокля, то это показываетъ только, какъ много должны поработать надъ собой люди науки, прежде чмъ вмшаться въ дло жизни. Они должны проникнуться сознаніемъ, что наука есть лишь одинъ изъ факторовъ жизни, безспорно, въ высокой степени важный, что жизнь, слагающаяся изъ многихъ факторовъ, въ цломъ несравненно сильне науки. Данная форма житейскихъ отношеній,— международныхъ, политическихъ, соціальныхъ, семейныхъ,— можетъ, конечно, видоизмняться’ подъ прямымъ вліяніемъ положительныхъ знаній, но это видоизмненіе происходитъ крайне медленно, съ періодическими задержками и пріостановками, наоборотъ, съ чрезвычайною быстротой всякая данная форма житейскихъ отношеній обращаетъ въ свою пользу результаты науки, ассимилируетъ ихъ. Взаимную ненависть французовъ и нмцевъ не сгладили вка просвщенія, наоборотъ, всякое научное открытіе, каждый шагъ науки впередъ, если его можно будетъ утилизировать съ цлями убійства и разрушенія, завтра же будетъ пущенъ въ ходъ и нмцами, и французами. Люди науки должны поэтому бросить мечту, что просвщеніе само по себ, безъ всякой сторонней помощи, приведетъ все къ наилучшему концу. Эта мечта столько же надменная, сколько и неосновательная, какъ бы ни любовался г. Мечниковъ выводомъ Бокля и какъ бы ни презиралъ г. Куликовскій субъективный міръ страстей и интересовъ жизни. Но г. Куликовскій до такой степени твердъ въ своемъ презрніи къ субъективному міру, что довольствуется швыряніемъ полезныхъ изобртеній въ толпу непросвщенной черни, предоставляя ей распоряжаться этими изобртеніями какъ ей угодно. Г. же Мечниковъ находится, повидимому, совсмъ въ иномъ положеніи. Онъ говоритъ о нравственныхъ идеалахъ, онъ желаетъ путемъ науки поспособствовать возникновенію новыхъ, лучшихъ формъ житейскихъ отношеній. Великую, архи-естественную силу измнчивости онъ желаетъ направить въ русло извстнаго нравственно-политическаго идеала. Дло не обходится при этомъ безъ нкотораго ‘полезнаго изобртенія’, но, какъ уже сказано, г. Мечниковъ не ‘бросаетъ’ его субъективному міру безъ дальнйшихъ о немъ заботъ, а сопровождаетъ своими указаніями и мотивами.
Любовь есть источникъ многихъ радостей, блеска жизни, возвышенныхъ настроеній, самоотверженныхъ поступковъ. По словамъ Шиллера, ‘не любовью-ль мы равны богамъ?’ Ссылаясь на эти слова великаго нмецкаго поэта, я отнюдь, впрочемъ, не думаю, чтобы сильне этого ни сказали чего-нибудь о счастьи любви тотъ же Шиллеръ и другіе поэты разныхъ калибровъ. Просто вспомнилось уравненіе человка съ богами любовью. А на пересмотръ всего, сказаннаго на эту тему даже только первостепенными поэтами, пришлось бы употребить, пожалуй, нсколько’ дней. Немудрено: поэты ищутъ красоты, а уже въ растительномъ мір пор любви соотвтствуютъ особенно красивыя формы, яркія краски, сильные ароматы. Въ животномъ мір къ этимъ красотамъ присоединяется еще красота звуковъ,— влюбленному соловью сами поэты могутъ позавидовать. Человкъ тоже экстренно принаряжается въ пору любви, душой и тломъ принаряжается, всмъ своимъ существомъ чувствуя наступленіе праздника жизни. Однако, поэты не мало стиховъ посвятили и оборотной сторон медали: печалямъ и мукамъ любви. Любовь безъ взаимности, муки ревности, невольная разлука, разочарованіе, неудовлетворенность любви,— все это ‘давно описано, воспто’. Въ преддверіи Книги псенъ Гейне лежитъ чудовищно-прекрасный символъ любви, Сфинксъ. Онъ есть ein Zwitter von Schrecken und Lsten, и въ объятіяхъ этого загадочнаго существа поэтъ испытываетъ entzckende Marter und wonniges Weh (муки восторга и сладкую боль), — der Schmerz wie die Lust unermesslich! Но поэтическія воспроизведенія оборотной стороны медали любви страдаютъ излишествомъ красоты. Перерабатывая житейскіе факты въ горнил своего вдохновенія, поэты ищутъ и находятъ даже особенную красоту въ этомъ сочетаніи контрастовъ — скорби и счастья, восторга и боли. Кстати же, ‘любовь’ и ‘кровь’, Herz и Schmerz, charmes и larmes такъ хорошо римуются (я нарочно просмотрлъ для обращика нсколько большихъ и малыхъ пьесъ Альфреда Мюссе и ни разу не наткнулся на иную риму къ charmes, какъ larmes, за то эта рима попадалась очень часто). Въ жизни, однако, не всегда это такъ красиво выходитъ. Обдавая человка своею чарующею волной, любовь сообщаетъ ему (или ей) иногда высокій подъемъ духа и длаетъ его борцомъ и творцомъ въ лучшемъ смысл этихъ словъ. Тогда, какъ говоритъ у Тургенева Шубинъ объ Инсаров и Елен, ‘натянуты струны,— звени на весь міръ или порвись!’ Но изъ того же корня ростутъ и другіе цвты — ядовитые, гнусные, мелкіе, безобразные, забрызганные грязью. На нихъ уже есть.намеки въ той Травіат, которую Инсаровъ и Елена сочувственно слушали въ Венеціи. Но и Травіата подкрашена поэзіей. Любовь слишкомъ часто въ дребезги разбиваетъ сердце при самыхъ гнусныхъ, отнюдь не поэтическихъ условіяхъ и низвергаетъ человка въ бездонные омуты всяческой мерзости и превращаетъ его въ существо хуже всякаго звря. Пестрая картина счастья и скорби, подвиговъ, и преступленій станетъ еще ярче и пестре, если мы введемъ въ нее естественное послдствіе любви — дтей. Немудрено поэтому, что человчество не довольствуется поэтическими откликами на радостную и скорбную стороны дла, а издревле ищетъ какого-нибудь выхода. Ищетъ его и г. Мечниковъ.
Въ качеств дарвиниста, г. Мечниковъ не могъ, разумется, обойти основный тезисъ дарвинизма, заимствованный имъ у Мальтуса, — несоотвтствіе силы размноженія съ размромъ средствъ существованія. Это — первая дисгармонія, развитая по вол органической природы и ясно свидтельствующая, что ‘естественный’ еще не значитъ благодтельный, разумный, правильный съ человческой точки зрнія. Г. Мечниковъ не останавливается, однако, долго на этой коренной дисгармоніи и отмчаетъ только сознательныя старанія человка устранить, сгладить ее. ‘Съ этою цлью,— говоритъ онъ,— человкъ или старается увеличить свои средства, или же замедляетъ вступленіе въ бракъ, или, наконецъ, искусственнымъ путемъ уменьшаетъ число рожденій. Только т люди одерживаютъ побду въ борьб за существованіе, которые слдуютъ по одному изъ этихъ путей, безпечные хе люди оказываются въ числ побжденныхъ. Такимъ образомъ, въ человческомъ мір сознаніе и воля являются факторами подбора, который въ мір остальныхъ организмовъ справляется безъ нихъ, и основной разладъ устраняется при помощи самого человка, активнйшаго изъ всхъ живыхъ существъ’ (Очеркъ воззрній на человческую природу).
И такъ, природа вложила въ насъ, наравн съ прочими живыми существами, чрезмрную жажду любви, результатомъ которой является чрезмрное размноженіе. Отсюда многоразличныя драмы, уловленныя и не уловленныя поэтами. Въ животномъ мір вс эти драмы сливаются, какъ рки въ море, въ одну общую, страшную, но, съ дарвинистской точки зрнія, благодтельную: принаряженные любовью самцы дерутся изъ-за самки и одолваютъ сильнйшіе, боле ловкіе или вообще наиболе приспособленные, изъ продуктовъ любви, достигающихъ числомъ иногда до сотенъ тысячъ и милліоновъ, выживаютъ опять-таки лучшіе, сильнйшіе, и, такимъ образомъ, изъ тысячъ и тысячъ насильственныхъ смертей возникаетъ лучшая, высшая жизнь. Нкоторые дарвинисты желаютъ или, по крайней мр, желали распространить этотъ двусмысленно-утшительный выводъ и на человчество. Но г. Мечниковъ добре (Мальтусъ тоже былъ добре). Онъ желаетъ, чтобы человчество, по возможности, избгало благодтельной драмы борьбы за существованіе, и указываетъ для этого три пути, которыми, впрочемъ, люди и раньше пробовали пользоваться: во-первыхъ, увеличеніе средствъ существованія, во-вторыхъ, замедленіе вступленія въ бракъ и, въ-третьихъ, искусственное уменьшеніе числа рожденій.
Вопроса объ увеличеніи средствъ существованія г. Мечниковъ совсмъ не касается, только упоминаетъ о немъ, вроятно, полагая себя недостаточно компетентнымъ. За то второму и третьему пункту удляетъ много вниманія. Второму пункту — замедленію вступленія въ бракъ — онъ посвятилъ спеціальное изслдованіе Возрастъ вступленія въ бракъ (Встникъ Европы 1874 г.), третьимъ пунктомъ — искусственнымъ уменьшеніемъ числа рожденій — занятъ онъ преимущественно въ стать о гр. Толстомъ.
Главный интересъ статьи Возрастъ вступленія въ бракъ состоитъ въ указаніи на существованіе дисгармоніи въ развитіи человка. Моментъ половой зрлости (психически выражающейся первыми порывами любви), моментъ общей физической зрлости и моментъ вступленія въ бракъ не всегда совпадаютъ, хотя они вс имютъ одну и ту же цль — удовлетвореніе стремленія къ поддержанію вида (размноженіе). Такъ, напримръ, двушка можетъ достигнуть половой зрлости, что выражается вполн опредленными физіологическими явленіями, а въ ея общемъ физическомъ развитіи можетъ къ этому времени еще не хватить достаточнаго для плодоношенія развитія тазовыхъ костей, или же она можетъ, достигнувъ полной зрлости въ обоихъ этихъ отношеніяхъ, въ теченіе многихъ лтъ оставаться двственницею. Точно также, какъ всмъ извстно, и мужчина вступаетъ въ бракъ не тотчасъ по достиженіи половой зрлости, а иногда всю жизнь остается холостякомъ. ‘Эти промежутки,— говоритъ г. Мечниковъ,— означающіе неравномрное и, слдовательно, неодновременное развитіе аппаратовъ, служащихъ для одной и той же цли, составляютъ доказательство существованія дисгармоніи въ развитіи человка’. Въ жизни эти ‘дисгармоническіе періоды’, какъ обстоятельно и справедливо доказываетъ г. Мечниковъ, отражаются усиленною смертностью, самоубійствами, преступленіями, душевными болзнями,— словомъ, цлымъ рядомъ драмъ, зависящихъ отъ неудовлетворенія или неправильнаго удовлетворенія потребности любви.
Надо замтить, что на дисгармоническіе періоды, какъ они освщаются въ стать Возрастъ вступленія въ бракъ, г. Мечниковъ ссылается и въ послдующихъ своихъ статьяхъ. Онъ видитъ въ этой дисгармоніи одинъ, и едва ли не самый важный, изъ фактическихъ камней преткновенія для теоріи гармоническаго развитія и для ссылокъ на человческую природу, какъ на образецъ и руководство. Какъ можно искать руководства въ ‘естественныхъ’ процессахъ, когда они отражаются въ жизни тяжелыми я кровавыми драмами? И какъ, въ особенности, можно возлагать надежды на гармоническое развитіе, когда въ самой природ человка заложена такая ршительная дисгармонія? На это теоретики гармоническаго развитія могли бы, однако, возразить: ну, такъ что-жь?— надо, значитъ, замнить дисгармонію гармоніей, хотя бы и вопреки естеству. Но дло-то въ томъ, что, приглядываясь къ дисгармоническимъ періодамъ г. Мечникова ближе, мы увидимъ, что естество, природа человка тутъ не причемъ или почти не причемъ. Спрашивается, какіе такіе ‘аппараты’ развиваются при вступленіи человка въ бракъ,— аппараты, запаздываніе которыхъ вызываетъ одинъ изъ дисгармоническихъ періодовъ? Для ясности остановимся на одной изъ фактическихъ иллюстрацій г. Мечникова. У нкоторыхъ африканскихъ негровъ браки совершаются очень рано, вскор посл наступленія половой зрлости, но, все-таки, жениться негръ можетъ не раньше, какъ ставши ‘собственникомъ нсколькихъ трубокъ, стула, сундука, выстроивши избу и поймавши плннаго. Промежутокъ между моментомъ наступленія половой зрлости и моментомъ вступленія въ бракъ, то-есть моментомъ. пріобртенія нсколькихъ трубокъ и проч., есть дисгармоническій періодъ, чреватый драмами. Послднее понятно: дикій негръ, въ которомъ проснулась физіологическая основа любви, долженъ подчиниться стснительному обычаю и добывать трубки, строить избу, ловить плннаго, онъ легко можетъ не выдержать и совершить преступленіе или съ отчаянія дойти до психическаго разстройства. Но если трубки и сундукъ и можно въ извстномъ смысл назвать ‘аппаратами’, такъ, вдь, не въ природ же человка он заложены, трубки-то? Такъ и въ нашемъ быту. Подовая зрлость для какого-нибудь Иванова или Петрова наступаетъ лтъ въ 15, а въ бракъ онъ, по соображеніямъ о средствахъ содержанія семьи, вступаютъ, положимъ, въ 30 лтъ, когда получитъ мсто столоначальника. Пятнадцатилтній промежутокъ между возрастомъ половой зрлости и возрастомъ вступленія въ бракъ есть дисгармоническій періодъ, наполненный опасностями тоски, разврата, болзней, но Ивановъ дожидается не развитія какихъ-нибудь ‘аппаратовъ’ своего организма, а просто мста столоначальника или невсты съ приданымъ. Не природа человка, а извстныя условія общежитія вызываютъ большинство драмъ любви, и г. Мечниковъ, обвиняя природу, валитъ съ больной головы на здоровую, по крайней мр, на этомъ пункт. Онъ, впрочемъ, и самъ приводитъ любопытные факты и даже длаетъ любопытныя обобщенія, опровергающія его обвинительный актъ противъ природы по вопросу о дисгармоническихъ явленіяхъ половой жизни. На основаніи длиннаго ряда этнографическихъ и статистическихъ данныхъ, онъ приходитъ къ заключенію, что дисгармоническіе періоды ростутъ вмст съ цивилизаціей, у дикарей они, вообще говоря, отсутствуютъ, а у цивилизованныхъ народовъ боле или мене продолжительны, у низшихъ классовъ въ цивилизованныхъ странахъ они короче, чмъ у высшихъ, у сельскаго населенія короче, чмъ у городскаго. Значитъ, по крайней мр, этотъ изъянъ зависитъ не отъ природы человка, а отъ какихъ-то неправильностей въ культур, въ формахъ общественности. Мсто столоначальника, невсту съ приданымъ, табачныя трубки, сундуки нельзя ставить въ прямой счетъ человческой природ. Это до такой степени врно, что самъ г. Мечниковъ говоритъ: ‘Изъ того, что европейскія цивилизаціи сопровождаются опредленными видоизмненіями семейной жизни, еще не слдуетъ, чтобы всякое вообще развитіе представляло тотъ же характеръ’.
Какъ бы то ни было, но путь ‘замедленія вступленія въ бракъ’, который г. Мечниковъ рекомендовалъ для обхода основной дисгармоніи между силою размноженія и размромъ средствъ пропитанія,— этотъ путь мы должны отвергнуть, если не хотимъ попасть изъ огня въ полымя, изъ кулька въ рогожку. Путь этотъ, какъ удостовряетъ самъ г. Мечниковъ, въ свою очередь ведетъ къ бд,— къ дисгармоническимъ періодамъ и связаннымъ съ ними житейскимъ драмамъ.
Но у насъ остается въ запас еще одинъ путь,— путь искусственнаго уменьшенія числа рожденій, онъ-то и приведетъ насъ къ счастію. Мальтусіанцы давно указывали на это средство для водворенія на земл мира и въ человкахъ благоволенія. Но они разное понимали подъ искусственною задержкой размноженія и, въ виду щекотливости темы, рдко говорили вполн откровенно. Г. Мечниковъ тоже не вполн ясенъ, но, насколько понимать можно, онъ, какъ говорится, хватаетъ быка прямо за рога и предлагаетъ до такой степени радикальное ршеніе вопроса, что никакимъ щекотливостямъ не остается мста.
Г. Мечниковъ находитъ, что женщина собственно не настоящій человкъ, а нчто врод личинки человка (‘личинкоподобный’), недоразвитый человкъ. Эту недоразвитость женщины видитъ г. Мечниковъ, однако, не въ какихъ-нибудь анатомическихъ и физіологическихъ признакахъ, а въ нравственныхъ и преимущественно умственныхъ чертахъ женскаго типа, каковыя черты и изображаются имъ красками, не имющими ничего общаго съ комплиментами. Это, конечно, хорошо. Женщины слышатъ достаточно похвалъ отъ поэтовъ, и трезвому человку науки не подобаетъ приставать къ этому хору, его дло — истина, какъ бы она ни была печальна или непріятна дамамъ и поэтамъ. Но, все-таки, сравненіе женщины съ дичинкой надо понимать именно только какъ сравненіе, какъ метафору. Г. Мечниковъ упоминаетъ о нкоторыхъ наскомыхъ, у которыхъ самцы крылаты, а самки безкрылыя и дйствительно похожи на личинокъ. У человка такъ рзко-выраженныхъ вторичныхъ половыхъ признаковъ нтъ. Недоразвитость женщины сводится къ гораздо боле тонкимъ, чисто-психическимъ чертамъ. Можно бы было думать, что причины этой недоразвитости лежатъ въ условіяхъ воспитанія женщины и вообще окружающей ее умственной и нравственной атмосферы. Г. Мечниковъ согласенъ допустить это до извстной степени, но полагаетъ, что центръ тяжести такъ называемаго женскаго вопроса лежитъ не въ этомъ. Не въ томъ главная бда, что женщинъ плохо учатъ или совсмъ не учатъ и держатъ въ сторон отъ всхъ высшихъ духовныхъ интересовъ. Если бы мы ихъ принуждали къ высшимъ сферамъ сознанія и воли, он остались бы, все-таки, личинками и только портили бы своимъ вмшательствомъ общечеловческое дло. Такъ будетъ до тхъ поръ, пока женщины будутъ рожать. На этотъ корень женской недоразвитости мы и должны обратить дйственное вниманіе, если хотимъ измнить порядокъ вещей, грозящій безконечными драмами любви. Женщины очень вдохи, но тутъ-то насъ и можетъ выручить архи-естественная сила измнчивости. Г. Мечниковъ, несмотря на свое невысокое мнніе о женщинахъ, не только не врагъ женскаго образованія и женскаго труда, но, напротивъ, одинъ изъ самыхъ горячихъ защитниковъ такого расширенія сферы женской жизни. но онъ находитъ, что для этого сфера женской жизни должна быть урзана въ другомъ отношеніи. Женщины очень плохи, но,— спшитъ успокоить своихъ читательницъ г. Мечниковъ,— ‘никто, конечно, не выведетъ изъ моихъ словъ, чтобы я утверждалъ, будто женщина неспособна къ развитію и должна во всхъ случаяхъ и вчно оставаться на личинкоподобной стадіи развитія. Я утверждаю только, что прогрессивное развитіе женщины должно совершаться въ ущербъ ея способности размножаться, выкармливать и воспитывать дтей, совершенно подобно тому, какъ усиленная дятельность рабочихъ пчелъ, муравьевъ и термитовъ могла явиться не иначе, какъ вмст съ появленіемъ безплодія или же плодовитости въ экстренныхъ, исключительныхъ случаяхъ’. Г. Мечниковъ писалъ это еще въ 1874 г., въ стать Возрастъ вступленія въ бракъ. Въ прошломъ 1891 г., въ стать Законъ жизни, онъ окончательно выяснилъ намъ (да и себ самому, кажется) свою идею, которая его, по всмъ видимостямъ, давно и усиленно занимала. Читатель помнитъ эту статью, мотивированную нкоторыми сторонами ученія гр. Толстаго. Въ ней, пріемами и фактами, которые уже раньше пускались имъ въ ходъ, г. Мечниковъ старается опровергнуть теорію гармоническаго развитія, ратуетъ противъ излишняго доврія или преклоненія передъ человческою природой, выступаетъ защитникомъ умственнаго труда вообще, женскаго образованія въ частности, но образованіе это полагаетъ возможнымъ только при условію безплодія, а кончаетъ выше уже приведенною ссылкой на выводъ Бокли и заявленіемъ, что ‘непосредственною нашею цлью должно быть все то, что можетъ въ наибольшей степени содйствовать успхамъ положительнаго знанія’. Я прошу читателя держать въ памяти эти элементы послдней статьи г. Мечникова, а также то обстоятельство, что въ ней г. Мечниковъ идетъ шагъ за шагомъ за гр. Толстымъ, опровергая его положенія. А теперь посмотримъ на окончательный выводъ г. Мечникова. Разсказавъ о томъ, какіе прекрасные распорядки существуютъ въ обществахъ пчелъ и осъ, почтенный ученый пишетъ: ‘Если мы приложимъ добытыя данныя къ женскому вопросу, то должны будемъ, прежде всего, замтить* что природныя свойства женскаго организма, приспособленнаго къ дторожденію, не могутъ служить ни малйшимъ препятствіемъ къ удовлетворенію стремленія нкоторыхъ женщинъ посвятить себя высшимъ сферамъ умственнаго труда. Для этого даже нтъ надобности, чтобы у такихъ женщинъ было такое же равнодушіе къ браку, какъ у двственныхъ галльскихъ осъ, хотя и извстны многочисленные примры отвращенія женщинъ къ брачной жизни. Это и многія другія, вообще довольно частыя въ человческомъ род отклоненія половыхъ инстинктовъ указываютъ на то, что первый шагъ на пути къ безплодію уже сдланъ. Весьма возможно, что съ этого начался процессъ обособленія въ человческихъ обществахъ, сходный съ тмъ, который гораздо дале подвинулся у наскомыхъ, и что современемъ установится, хотя и не столь рзкое, раздленіе людей на наиболе и наимене плодовитыхъ или даже и вовсе безплодныхъ. Послдніе, имя возможность посвятить себя исключительна высшимъ сферамъ человческой дятельности, будутъ служить обществу, главнымъ образомъ, умственнымъ трудомъ’.
Припоминая нкоторыя другія мысли г. Мечникова, изложенныя имъ въ прежнихъ статьяхъ, можно признать этотъ выводъ недостаточно опредленнымъ. Пчелиный рой, какъ идеалъ общественности, достаточно ясенъ. На до него еще очень далеко тому порядку, при которомъ ‘нкоторыя женщины’ окажутся безплодными. ‘Нкоторыя женщины’ и теперь безплодны. Но уже одно то обстоятельство, что огромное большинство проститутокъ безплодно, намекаетъ на нкоторую неосновательность надеждъ, возлагаемыхъ на безплодіе. Г. Мечниковъ, въ видахъ ‘общаго блага’, желаетъ ‘обособленія’, дифференцированія группы безплодныхъ женщинъ въ сословіе или касту, подобную тмъ, какія мы видимъ у пчелъ, муравьевъ и термитовъ, и чтобы эта каста безплодныхъ женщинъ спеціально воздлывала науку, причемъ, однако, онъ разршаетъ имъ и не быть ‘равнодушными къ брачной жизни’. Другими спорами, онъ допускаетъ, пожалуй, любовь, но безъ послдствій. Очень важно замтить, что онъ при этомъ отнюдь не рекомендуетъ какихъ-нибудь технически-искусственныхъ пріемовъ для избжанія дторожденія. Нтъ, онъ вруетъ въ мощь архи-естественной измнчивости, которая, будучи направлена сознаніемъ и волею человка къ пчелиному идеалу, сама собой установитъ безплодную любовь. Это, прежде всего, непослдовательно. Монашествующіе обоихъ половъ, а у католиковъ и блое духовенство, даютъ обтъ не безплодія, а безбрачія, двства. И это понятно: всецло посвящая себя молитв, монашествующіе были бы отклоняемы отъ этой своей функціи не только дторожденіемъ, а и любовью. Такого рода монахини (а отчего бы и не монахи?) отъ науки были бы вполн умстны въ идеал г. Мечникова, тмъ боле, что соблазняющія его рабочія галльскихъ осъ въ любви равнодушны. Если сила измнчивости дйствительно такъ велика, а наше сознаніе и воля надъ нею такъ властны, какъ предполагаетъ г. Мечниковъ, такъ ужь надо доводить идеалъ до его логическихъ предловъ. И это, повидимому, склоненъ признавать самъ г. Мечниковъ, такъ какъ средневковые аскеты, за которыми онъ признаетъ правильное отношеніе къ человческой природ, отрекались опять-таки не только отъ дторожденія, а и отъ любви. Конечно, это, на слабости человческой, идеалъ трудно достижимый. Я сказалъ бы даже — недостижимый и сослался бы на всмъ извстные историческіе и бытовые факты. Но боюсь, что г. Мечниковъ возразитъ мн: да, трудно достижимый ими совсмъ недостижимый при теперешнихъ свойствахъ человческой природы, но вы забываете великій законъ измнчивости. На это возраженіе я не имю отвта. Впрочемъ, нтъ, имю, даже два. Во-первыхъ: блаженъ, кто вруетъ. А, во-вторыхъ, вотъ какой: вы хотите ad majorent gloriam положительнаго знанія направить законъ измнчивости такъ, чтобы цлая и, вроятно, значительная (потому что иначе не изъ чего было бы хлопотать) группа людей была лишена группы наслажденій, которыя человчество всегда цнило изъ ряда вонъ высоко и которымъ оно обязано многими лучшими сторонами своей жизни, вы хотите, а я не хочу,— давайте бороться каждый за свой идеалъ и посмотримъ, чья возьметъ. И у меня есть сознаніе и воля и, значитъ, такая же власть надъ закономъ измнчивости, какъ и у васъ. Я не хуже васъ знаю оборотную сторону медали, т трудности и боли, которыми, при ныншнихъ условіяхъ, сопровождается любовь и ея послдствія, но я врую въ возможность такого направленія измнчивости, которое обломаетъ вс шипы у розы, а самой розы не тронетъ.
Г. Мечниковъ предлагаетъ людямъ, хоть и не всмъ, отказаться отъ любви ради науки и увряетъ, что это нужно для общаго блага, которое, однако, повидимому, состоитъ исключительно въ процвтаніи науки. Есть не мало людей, которые настоятельно рекомендуютъ женщинамъ, наоборотъ, отказаться отъ науки ради любви, и тоже во имя общаго блага. Имъ нужны жрицы любви, г. Мечникову нужны монахи и монахини отъ науки. Мальтусъ тоже предлагалъ людямъ — и тоже не всмъ, и тоже во имя общаго блага — отказаться отъ любви ряди физическаго труда, и подъ его общимъ благомъ скрывались просто требованія рынка, ему нужны были безплодные рабочіе. На всхъ не угодишь, а потому лучше будетъ, если человкъ станетъ просто человкомъ, которому все человческое доступно, хотя г. Мечниковъ думаетъ, что это чрезвычайно трудно,— измнчивости въ эту сторону онъ не допускаетъ. Бда отъ всхъ этихъ совтниковъ, раздирающихъ человка на клочки, не въ томъ только состоитъ, что они хотятъ отнять у него ту или другую долю счастья, которая ему отпущена прошедшимъ или можетъ быть завоевана въ будущемъ. Divide et impera, гласитъ старинное, необыкновенно врное изреченіе,— разорви, расчлени и управляй. Идеалъ г. Мечникова, какъ я упоминалъ уже въ прошлый разъ, далеко не новъ, и, между прочимъ, на той же дарвинистской почв онъ предвосхищенъ Ренаномъ. Только Ренанъ прямо назвалъ свою концепцію мечтой и, можетъ быть, по этому самому позволилъ себ быть смле, послдовательне и дальновидне г. Мечникова. Съ тми же ссылками на примры общежитія наскомыхъ, на естественный подборъ, борьбу за существованіе и измнчивость, Ренанъ построилъ идеальное общество, вся организація котораго иметъ верховною цлью торжество и прогрессъ положительнаго знанія. Для этого, какъ и у г. Мечникова, жрецы науки совершенно отказываются отъ любви, предоставляя это низменное занятіе людямъ физическаго труда. Но и эти низменные люди понимаютъ высокую цль общества и сознательно служатъ жрецамъ науки, готовы даже съ восторгомъ ложиться подъ ножъ, если нужна вивисекція. Жрецы же положительнаго знанія, ‘тираны-позитивисты’, все боле и боле проникая въ тайны природы, вмст съ тмъ полновластно управляютъ своимъ народомъ, жестоко казня его за нарушеніе порядка… Вотъ какъ высоко должны быть поставлены цли науки надъ всми остальными житейскими цлями. Здсь есть извстное величіе, хотя и чудовищное, на манеръ джагернаутской колесницы, подъ которую добровольно ложатся врующіе, а она ихъ спокойно давитъ во славу Вишну. А г. Мечниковъ довольствуется блдною фразой: ‘непосредственною нашею цлью должно быть все то, что можетъ въ наибольшей степени содйствовать успхамъ положительнаго знанія’. Этимъ едва ли многихъ можно убдить или увлечь, всякій скажетъ: непосредственная цль жизни есть сама жизнь во всемъ ея блеск и полнот, а наука есть лишь одно изъ средствъ для достиженія этой цли.
Однако, и блдная фраза г. Мечникова иметъ свое значеніе, какъ profession de foi. Мн кажется, что, несмотря на многолтнее вниманіе къ вопросамъ, затронутымъ въ стать Законъ жизни, г. Мечниковъ только въ этой стать, такъ сказать, нашелъ самъ себя. Часто бываетъ, что идеи, пряно противуположныя вашимъ, особенно рзко выраженныя, заставляютъ васъ подобраться: уясняютъ вамъ центральные пункты вашего собственнаго умственнаго кругозора, до тхъ поръ нсколько смутные, или, по крайней мр, располагаютъ ихъ въ извстную перспективу, гд важное и неважное, первостепенное и второстепенное получаютъ свое опредленное мсто. Такъ именно, повидимому, случилось и съ г. Мечникововымъ. Какъ мы видли, онъ прежде, много лтъ тому назадъ, ратовалъ противъ теоріи ‘естественнаго’ развитія вообще, такъ называемаго гармоническаго въ частности, говорилъ и объ остаткахъ хвоста и шерстянаго покрова у человка, и о польз женскаго образованія, и объ особенныхъ условіяхъ, при которыхъ оно можетъ процвтать, и проч., и проч. Словомъ, для людей, слдившихъ за прежними статьями г. Мечникова, въ Закон жизни нтъ, повидимому, ничего новаго. А, между тмъ, новое есть, это именно цльность, законченность, опредленность перспективы цлаго ряда мыслей, прежде разбросанныхъ, другъ къ другу не приложенныхъ, перемшанныхъ съ разными посторонними элементами. Отсюда т странныя противорчія и явныя недоразумнія, о которыхъ мн, признаюсь, было даже неловко говорить. Я ни на минуту не забывалъ, что имю дло съ первокласснымъ ученымъ, пользующимся, и заслуженно пользующимся, европейскою извстностью. А, между тмъ, этотъ знаменитый ученый, свободно гуляющій по всей головокружительной зоологической лстниц отъ ступени амебы до ступени человка, можетъ разсуждать такъ: ‘естественное’ неуловимо по своей текучести, но извращеніе всхъ природныхъ инстинктовъ естественне, чмъ удовлетвореніе природныхъ потребностей. Или зачисляетъ сундуки, трубки и мсто столоначальника въ число ‘аппаратовъ’ организма. Или, цпко держась за остатокъ хвоста у человка, убжденно и даже иронически говорить: вы видите, какъ измнчива человческая природа, что же вы, по теоріи упражненія всхъ органовъ, ршите, чтобы человкъ хвостомъ вилялъ? Или чтобы онъ шерстью обросъ? Конечно, во всхъ этихъ случаяхъ г. Мечниковъ впадалъ въ недоразумнія, противорчія и ошибки не въ качеств ученаго, а въ качеств мыслителя,— какъ спеціалисту, я не осмлился бы ему возражать. Причина всхъ этимъ неладовъ заключалась въ отсутствіи общаго плана, въ смутности связующей нити. Этотъ общій планъ подсказалъ г. Мечникову гр. Толстой, только тамъ, гд у гр. Толстаго стоитъ плюсъ, у г. Мечникова стоятъ минусъ, и наоборотъ. Правда, не вс недоразумнія при этомъ исчезли, не вс неровности сгладились, но вы, по крайней мр, видите, какъ и почему они возникли и въ какомъ порядк должны быть распредлены мысли г. Мечникова, чтобы можно было уразумть ихъ связь.
Что бы ни говорилъ самъ г. Мечниковъ, а намъ со стороны видне. Что бы онъ ни говорилъ, а исходная точка его лежитъ не въ области научно установленныхъ фактовъ, а въ области чувства. Это — жажда знанія, любовь къ знанію, вра въ его почти безпредльную мощь. Руководимый этимъ чувствомъ до ослпленія, г. Мечниковъ ссылается на выводъ Бокля, несмотря на то, что онъ явственно упраздненъ жизнью. Нарчіе ‘несмотря’ здсь вполн умстно въ своемъ буквальномъ смысл. Г. Мечниковъ именно не смотритъ, не видитъ тхъ, какъ выразился нкогда одинъ поэтъ, ‘кровавыхъ жизни незабудокъ’, которыми закиданъ выводъ Бокля. Такъ настроенный, г. Мечниковъ видитъ, что цлая половина человческаго рода — женщины остаются боле или мене вн пути къ единоспасающему знанію, и что, по крайней мр, нкоторыя изъ нихъ тяготятся этимъ. Натурально, имъ надо помочь во что бы то ни стало. И г. Мечниковъ идетъ со знаменемъ науки на-проломъ, торопливо подбирая подходящіе и неподходящіе предметы, не всегда вслушиваясь въ возраженія, разрубая узлы тамъ, гд ихъ можно развязать, и даже не вполн ясно сознавая, зачмъ онъ длаетъ тотъ или другой шагъ. Все, все, все для нея — для науки! Все, даже то, чему сама наука призвана служить,— человческое счастье. Говорятъ, что женская природа становится поперекъ дороги. Очень просто: надо ее съ дороги убрать. И въ своей торопливости г. Мечниковъ отвшиваетъ глубокій поклонъ даже средневковымъ аскетамъ собственно за то, что они извращали до послдней степени вс природные инстинкты. Нить такихъ природныхъ инстинктовъ, которые заслуживали бы названія ‘естественныхъ’. Естественна только сила измнчивости, потому что только она можетъ удвоить персоналъ науки пріобщеніемъ къ ней женской половины человческаго рода. Въ ожиданіи момента этого торжества науки, г. Мечниковъ то пробуетъ предложить хоть замедленіе вступленія въ бракъ, то доказываетъ, что такое замедленіе можетъ повести только къ печальнымъ послдствіямъ: самоубійцъ, психически больныхъ, развратниковъ ему, конечно, не нужно, ему нужны служители науки, столь же преданные своей богин, какъ онъ самъ, столь же готовые заклать на ея алтар все живое, что не иметъ знаніе непосредственною цлью. Таковъ личный, нравственный идеалъ г. Мечникова, и имъ же опредляется идеалъ общественный: вся организація общества должна быть приложена къ той же верховной цли — наростанію положительнаго знанія. Г. Мечниковъ касается пока только женскаго вопроса и лишь мелькомъ говоритъ о роли физическаго труда. Но общій характеръ тхъ ршеній разныхъ общественныхъ вопросовъ, которыя онъ предъявитъ, когда вздумаетъ заняться ими, легко себ представить. Онъ ничего не пожалетъ ради науки и не побоится санкціонировать какое бы то ни было уродство. Велика бда — уродство! Человкъ и теперь есть ‘обезьяній уродъ’, архивная старушка безъ рукъ, безъ ногъ живетъ — и ничего: владетъ умственными способностями, а чего-жь человку больше нужно? Даже очень хорошо, что такая старушка на свт есть и, можетъ быть, дай Богъ, чтобы побольше такихъ было, потому что ее можно изслдовать и результаты изслдованія опубликовать въ Archiv fr pathologische Anatomie.
Такъ распоряжается человкъ науки въ нашемъ бдномъ субъективномъ мір страстей и интересовъ жизни. Но этотъ міръ не такъ ужъ бденъ. Онъ можетъ постоять за себя. Онъ даже богатъ и, конечно, гораздо богаче отвлеченнаго міра науки, который есть, въ сущности, лишь кость отъ костей и плоть отъ плоти субъективнаго міра страстей и интересовъ жизни. И г. Мечниковымъ, и даже гётевскимъ Вагнеромъ руководятъ, въ конц-концовъ, или, пожалуй, въ начал-началъ, страсти и интересы,— страсть къ наук, интересъ знанія. ‘Я знаю много, но хотлъ бы все узнать’, — говоритъ Вагнеръ. Онъ страдаетъ, добиваясь истины, тщетно ища результатовъ изслдованія или опыта, и приходитъ въ восторгъ, когда достигаетъ цли. Этотъ субъективный міръ спеціальныхъ радостей и страданій до такой степени его захватываетъ, что на вс остальныя радости и страданія онъ смотритъ съ глубочайшимъ, искреннйшимъ презрніемъ и съ готовностью все растоптать. Но они есть, эти другія страданія и радости, и въ совокупности своей представляютъ такое море, которое ужь, конечно, не умстится въ ретортахъ и колбахъ Вагнера.
Да не подумаетъ читатель, что я хочу какъ-нибудь умалить въ его глазахъ значеніе науки. Было бы не особенно трудно и даже довольно занимательно, въ противовсъ разсужденіямъ г. Мечникова, нарисовать картину бдствій, причиняемыхъ человчеству его умственнымъ развитіемъ. Руссо это сдлалъ въ прошломъ столтіи и увлекъ многіе умы и сердца, а теперь это сдлать легче, какъ видно уже изъ распространенія пессимистической философіи, этого послдняго результата вковаго умственнаго развитія. И кончить можно бы было предложеніемъ такъ направить силу измнчивости, чтобы навсегда прекратилась эта надлавшая человку столько бдъ и никогда вполн неудовлетворимая жажда знанія. Блаженство невднія стоитъ блаженства отсутствія любви. Конечно, это былъ бы парадоксъ со многими изъянами и натяжками, но, вдь, ихъ не мало и у г. Мечникова. Я, однако, даже въ шутку не стану развивать этотъ парадоксъ. Я высоко чту науку, но думаю, что вычерпать море ретортой нельзя, и что именно люди, предпрининающіе этотъ подвигъ, умаляютъ, а не возвеличиваютъ значеніе науки.
О самой теоріи гармоническаго развитія потомъ.