Листвянский мертвец
Листвянский мертвец
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Листвянский мертвец, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1932
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Стояло лето.
Давно то было. Годы мои молодые, радость и веселье! И вот вышел со мною случай. Я влюбился, и довольно странная получилась история: я попал в покойники.
Случилось это так. Вздумал я ехать из Москвы по Ярославской железной дороге в Хотьково на именины. На Кузнецком Мосту в кондитерской Флей заказал бисквитный пирог с инициалами, как полагалось.
В купе вагона 1-го класса ставлю осторожно коробку с пирогом на полку. Входит дама. В шелковой накидке… Прелестна — какие волосы, какие глаза,— тип немноги калмычки, лицо в бронзе загара, духи… И в руках у дамы точно такая же коробка, как у меня: бисквитный пирог от Флей.
Я помогаю ей поставить коробку на полку.
— Это вот ваш, а этот — мой,— говорю я.— Надо запомнить — на моем пироге инициалы. Можно смешать.
Она молча села напротив, посмотрела на меня, и я почувствовал, что сразу становлюсь Ромео.
— Я вас знаю,— вдруг сказала дама. Я смутился.
— Я даже с вами танцевала,— продолжала она.— А вы забыли.
— Может быть, вы ошибаетесь, принимаете меня за другого. Я не мог бы забыть Вас.
— Вы,— заявила дама,— Димитрий Васильевич Косович.
Тут, сам не знаю почему, я минутку помолчал, а потом ответил ей неуверенно:
— Вы правы, я Дмитрий Косович… Но как же я мог…
— Я понимаю, ведь это было в провинции. Вы были тогда увлечены. Можно ли вам помнить все, когда вы так много пережили.
— Да,— говорю я смелее.— Пережил много и много времени прошло. Время исцеляет.
А сам думаю: ‘Что я несу, что вру, сам не знаю’.
— Скажу вам,— продолжает дама.— Она вас не стоила. И не стоило из-за нее страдать. Она хотя была и старше вас, но вас не понимала.
— Трудно сказать,— отвечаю.— Все это так сложно.
— Она материалистка и актриса.
— Разве актриса? — спросил я не подумав.
— Что с вами? — удивилась дама.— Она же у Корша служила.
— Ну, да, я подумал, вы говорите актриса… в моральном смысле.
— Нет, вы, кажется, все забыли…
— Да, все. Вернее, все предал забвению. К черту.
— Значит, выздоровели… А снимите-ка шляпу.
— Снимаю, извольте.
— Как волосы потемнели. Без шляпы вы точно не тот, а другой. Я бы вас не узнала без шляпы.
Я скорее надел шляпу.
— Такие страдания, как я пережил, могли изменить кого хотите,— сказал я строго и уныло.
— Куда вы едете?
— В Хотьково, на именины.
— Знаете, я тоже, но в Пушкино-Листвяны… Я еду к своему лучшему другу… Знаете, поедемте со мною. Это очень милые люди. Это присяжный поверенный Болженов… Немножко серьезный, но радушный человек… Все будут рады. Поедемте. Сейчас остановка. Решайтесь.
— Решаюсь…
И вот мы подъехали вскоре к крыльцу очаровательной дачи в саду.
Подруга моей дамы, жена Болженова, одета, как бабочка. Гости… Мы идем на террасу. Моя дама меня представляет: старой тете, какому-то военному, студенту, дамам, девицам. Мы ставим пироги на чайный стол, и я узнаю, что муж приедет только к обеду.
Идем в сад, там — кусты малины. Обрезав ветви ножницами, именинница и моя дама заставляли меня съедать ягоды, держа их ветки во рту, да так, чтобы я не касался их. Я это проделывал, но неосторожно.
На террасе, куда мы вернулись, в моем бисквитном пироге по-прежнему лежала моя визитная карточка. Дамы, схватив ее, прочли: ‘Коровин’ и спросили удивленно:
— Что это значит?
— Коровин,— ответил я быстро.— Это мой приятель, художник… Так себе, один такой… Так он тоже хотел ехать… Он был со мною в кондитерской…
— Коровин ваш знакомый? Ах, как жаль, что он не поехал с вами… Мой муж его знает.
‘Ой,— думаю,— это выходит ни к чему’.
— Прошу вас,— говорит моя дама.— Дайте ему срочную телеграмму, и он приедет сейчас же.
— Знаете ли… Не стоит, право… Он страшно легкомысленный, этот Коровин. Театр… балет… всякая ерунда. Мамонтов… Вообще его трудно застать.
А сам думаю: ‘Телеграмму себе же, да что это такое происходит: настоящее раздвоение личности’.
— Нет, нет, пишите.
Что поделать. Дамы мне диктуют, а я пишу:
‘Приезжай,— пишу я самому себе.— Немедленно. Ждут Надя, Аня и я’.
— Знаете, я за ним съезжу! — вдруг осеняет меня мысль. Но мои мучительницы мне говорят:
— Вы оттого не хотите привезти Коровина, что ревнивы. Оставайтесь. Мы все равно вас не выпустим…
Уже сумерки. Августовское небо, покрытое звездами, видно с террасы среди деревьев. Со мною близко стоит моя дама:
— Смотрите, упала звезда, я загадала.
— Что? — спрашиваю я, не понимая. Я смотрю на ее замечательные глаза. На террасе ставят лампу. Именинница выбегает в сад и бросает на бегу:
— Слышите, едут…
Почти все вышли встречать мужа и гостей, а я нашел свою шляпу и бросился с террасы, в сад, мимо старухи.
Вышел в калитку палисадника, перешел дорогу и… подался в соседний лес, там и залег. Темно.
Мне ясно видна терраса, освещенная лампой и свечами.
На нее вошел муж и много гостей, приехавших с ним. Его я где-то видел. Остальные незнакомы. Все скоро сели за именинный стол.
— А где же Дмитрий Васильевич? — вдруг донесся до меня вопрос именинницы.
— Дмитрий Васильевич, куда же вы пропали! Дмитрий Васильевич,— зовут с террасы.
— Неужели он уехал? — говорит моя дама и тоже зовет:
— Косович, Дмитрий Васильевич.
— Как Косович? — сказал муж.— Дмитрий Васильевич Косович — мой клиент. Я вел его дело. Он в октябре прошлого года умер в Киеве…
— Как умер! Он приехал с Надей.
— Да что вы. Это другой… Я же его сам хоронил, Косовича Дмитрия…
— Ай,— вскрикнула старуха-тетка.— Так это мертвец являлся… Правда… Он с лестницы как пошел, вот тут, я видела,— как он все ниже, ниже, в землю и ушел…
— Правда, барыня,— подтвердила и горничная.— Он как шляпу-то схватил в передней, то говорит: ‘У мужа борода есть’,— да как побежит, прямо на террасу. Чего это. Верно, что мертвец…
— Господи,— сказала какая-то гостья.— Я же его пирог ела…
— Да ведь позвольте, он здесь пел с Надей…
— Недурно получается,— сказал еще кто-то.— Прямо путаница какая-то… Один из гостей, полковник, вдруг поднялся, торжественно сказал: ‘Позвольте’,—
и, обратившись в темноту ночи, заговорил, как трагический актер:
— Милостивый государь, господин Косович, так как вы приехали сюда на именины уважаемой и любезной Анны Петровны, то мы льстим себя надеждой — как друзья Анны Петровны и уважаемого супруга ее Петра Петровича — что хотя вы, может быть, и мертвец, но мы просим вас не омрачать дня ее ангела, хотя бы вас уже не было…
Я, лежа напротив в лесочке, набрал еловых шишек, что были под рукой, и стал бросать их в сад, что вызвало шум. Потом в свернутую рупором бумагу мрачно и протяжно прокричал:
— Га-а-а-а…
Все бросились с террасы в комнаты. Только именинница и моя дама храбро остались на террасе. Обе отчаянно смеялись. Я выбрался из леса и прошел к дому.
— Послушайте, все это вздор. Я не мертвец,— сказал я.— Благодаря вам я принял другое имя…
— Мы знаем, знаем,— зашептали они.— Возьмите простыню и выйдите в белом, как видение. Это так смешно.
— Что вы знаете? — схватил я за руку свою даму.
— Я знаю, что вы Коровин… Молчите… Я буду в отчаянии, если вы не выйдете в простыне… Или вот завернитесь в чайную скатерть… Живее, живее…
И мы с дамой кинулись с террасы бегом.
На террасу снова вышли. Лампа осветила Болженова.
— Прежде всего надо заявить на станцию,— говорил он громко.— И теперь всем начать его розыски. Этот мертвец может быть опасен… Взять фонари… Наш милейший Павел Александрович как военный, знающий стратегию, постарается обследовать местность.
— Я очень рад,— выступил и гордо сказал Павел Александрович.— Первое, что необходимо,— это занять мосты, дабы перерезать ему отступление, и захватить дороги…
— Смотрите, смотрите,— закричали на террасе.— Мертвец! Вон идет!
Я, действительно, закутавшись в скатерть с головой и вытянув под простыней руки, чем сделал себя выше ростом, вышел из лесу на дорогу и медленно подвигался к дому.
На террасе поднялась страшная суматоха и крики. Я быстро спрятался в кусты и снова исчез в лесу.
На террасе почему-то кричали: ‘Это ужасно, спасите! Спирит!’
Моя дама, Надежда Ивановна, подошла ко мне и сказала тихо:
— Идемте в лес, это весело. Как смешно!
Мы видели, как по дороге бежит толпа с бумажными фонарями.
— Ложитесь,— сказала моя дама.— Это хорошо, это весело…
Мы спустились по тропинке в лес и вышли на полянку. Сырая трава била нас по ногам. В воздухе пахло сеном и водой. Река. Темными тенями стояли купальни. Тихая ночь, зачарованная светлым небом. В перистых облаках мутно проглядывает луна.
— Спрячемся в купальню,— сказала Надежда Ивановна.
Тихо проходим мостками и входим в купальню. Я закрываю за нами деревянную дверь.
Моя дама опускает руку в воду и говорит мне:
— Какая теплая вода, хорошо бы искупаться…
У меня стучит сердце и в висках. Я вижу ее лицо с веселыми искрящимися глазами.
Вдруг мы слышим голоса:
— В купальне надо посмотреть: может, он там,— кричит кто-то.
Мы оба упираемся изо всех сил на дверь. Слышим: идут по мосткам, хотят открыть дверь.
— Заперто,— сказал кто-то.
— Смотрите, вон, на мосту, бегут с фонарями… Идемте туда скорей… Должно быть, мертвеца поймали…
— Лови его,— кричат вдали у моста…
Там бежит кто-то в белом. Какой-то толстый загородил ему дорогу.
— Стой! — кричат там.— Кто вы такой?
— Что вам угодно? — говорит кто-то, запыхавшись.— Я… Я только что приехал.
— Тут покойник бегает, а вы кто такой?
— Да ведь это Иван Иваныч,— говорят в толпе.— Иван Иваныч, здравствуйте. Вы только что приехали?
— Да, только что приехал… Какой мертвец, господа?.. А где же моя Надя?
— Она только что ушла…
— Но здесь, знаете, какой-то господин оказался покойником… Мы его ищем. Делаем обход.
— Господа,— авторитетно заговорил полковник.— Надо не терять стратегического соображения… Вы вот пойдете в лес… Вы — на дорогу к станции и будете ждать у сторожки. А вы, Иван Иваныч, так как вы устали, постойте здесь, у купальни… Пароль — ‘Незабудка’. Когда я крикну: ‘Раз’, бросайте ваш пост и идите на мой зов…
— Тише,— шепчет мне Надежда Ивановна, и я чувствую ее дыхание.— Это мой муж… Что делать?
И она тянет меня к воде.
— Идемте в воду, больше некуда,— понял я ее.— Если они войдут, мы окунемся: они увидят, что никого нет, и уйдут…
Мы тихо спускаемся по лесенке в воду.
Приятная теплая вода проникает сквозь платье. Мы стоим в воде по горло и слушаем, как умолкают разговоры и шаги уходящих дачников. Наступает тишина.
Я смотрю на лицо моей дамы. Она близко от меня. Мы стоим в воде, и она держит меня рукой за шею.
Матовое красивое лицо ее с полуоткрытым ртом в лунном сиянии прекрасно. Оно отражается в воде, в такой изумительной красоте мутных красок. Я с восхищением смотрю на нее. Как хорошо бы это написать на холсте. Нет слов передать эту тайну красоты и живого созерцания. Она наклоняется губами к самой воде и, изменив голос, вдруг бормочет страшно в воду:
— Ша-ша-ша — рикатуша — дурака — ша-ша-ша…
— Ой,— вскрикнул ее муж на мостках купальни.— Что это? Это он…
— Ре-шу-шу-ша,— говорит в воду моя дама.
Я едва могу сдержать смех. Набрав воздуха, окунаюсь в воду, чтобы не рассмеяться. И вдруг, высунув из воды голову, слышу, как муж моей дамы во все горло кричит: ‘Караул… Мертвец!’
Он побежал от купальни…
А к утру, высохнув в кустах ольхи, на берегу речки, я сел в поезд в Пушкине.
Сосед по вагону спрашивает меня:
— А у вас он тут не бегает?
— Кто?
— Как кто… Вы ничего не знаете? Рядом, в Листвянах, мертвец бегает… Вы же знаете, у нас в Пушкине всю ночь не спали, ловили… Ну, представьте, он как человек и в то же время как воздух или дым. И пристает к женщинам…
Но я уже не слушал больше приключений листвянского мертвеца. Мне очень хотелось спать…
Листвянский мертвец — Впервые: Возрождение. 1932. 17 августа. Печатается по газетному тексту.
кондитерская Флей — известная в дореволюционной России кондитерская фирма К.Д. Торопова ‘Флей’, имевшая магазины в центре Москвы.
…она… у Корта служила — о Театре Корша см. выше, прим. к с. 125.