Оскар Норвежский
Оскар Норвежский
Лихач большого города
Лихач большого города
Оскар Норвежский
‘Раннее утро’, 9 ноября 1908 г.
Лихач большого города, Картожинский Оскар Моисеевич, Год: 1908
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Поздно ночью я вернулся домой и застал у себя на письменном столе, заваленном всякого рода бумагами, записку следующего рода:
‘Так нельзя начинать реферата. Нужно начать: ‘Нет ничего более пошлого, чем искусство Франка Ведекинда’, и потом уже прибавить: ‘Так писал один из немецких критиков’.
Было ясно, что записку оставил К. Чуковский, прочитавший, очевидно, начало моего реферата.
Этот пустяк удивительно характерен для всего облика Чуковского.
Этот длинный, несуразный юноша, с низко свисающими на лоб волосами, неспособный сохранять в продолжение нескольких минут серьезного выражения лица, то по-кошачьему подвижный, то по-кошачьему же кроткий, жонглерски играющий во время разговора с кем бы то ни было всем, что попадется ему под руку, — отлично знает вкусы толпы.
Ко всякому явлению литературной жизни он подходит по-кошачьи: изовьется, начнет ласкаться, невнятно мурлычет что-то приятное, а потом, гляди — царапнул во всю щеку и издали ухмыляется. Городецкий… Ах, его ‘стоны, перезвоны’… Это поэт, настоящий поэт… И Чуковский пишет о нем в одной из понедельничных газет восторженный фельетон. Дескать, какой милый юноша Городецкий, какие у него славные стихи, как у него звучна и необыкновенна рифма… А для вящей похвалы в конце фельетона заметит, что, конечно, русской интеллигенции не интересно знать обо всем этом, так как она занята Пройдой…
Ровно через шесть месяцев Чуковский пишет литературный фельетон в газете ‘Речь’ и злорадно хихикает по адресу того же Городецкого. Поди, тоже против Бога восстал юнец неоперившийся и т.д.
Понравился как-то Чуковскому Дымов. Написал о нем не фельетон, а хвалебный гимн. Творчество Дымова — это поэзия города и т.д. А через короткое время Корней Чуковский ушел от Дымова на соответственное расстояние и оттуда тоненьким фальцетом пропищал: ‘Дымов, — это лихач большого города, ваше сиятельство, прокачу!’
— Знаете, — говорил мне как-то Чуковский, по обыкновению изгибаясь всем своим туловищем, — мы ужасные подлецы. Подходим запросто к писателям и залихватски хлопаем их по плечу. Никакого уважения к ним у нас!
Чуковский, по-видимому, говорил о себе во множественном числе. Можно ли сомневаться после этого в его искренности?
Нужно отдать справедливость Чуковскому, — он мастер на изобретательство тем.
Когда я читаю его статьи, когда я выслушиваю серьезные мнения о нем серьезных людей, мне почему-то кажется, что он стоит за спиной моей, жонглерски подбрасывает вверх стул и ловит его на лету, как он это обыкновенно делает, и тихонько посмеивается. Посмеивается над собой, написавшим то или другое, над тем, о ком он писал, над издателем, печатающим его, над читателем, читающим его…
— На днях выходит третье издание моей книги ‘От Чехова до наших дней’, — сообщает он мне как-то.
— Вы внесли изменения?
— Конечно! Много новых статей. Много заново переделанных.
Заново переделанных — это значит: они написаны совершенно в другом духе.
Не все ли равно! Не обязан же Чуковский оставаться при одном и том же мнении от первого издания своей книги до второго, от второго до третьего.
Любопытнее всего следить за ним, когда он читает свои фельетонные рефераты. Среди слушателей всегда находятся два-три толковых человека, которые во время прений не оставляют живого места в его реферате. Чуковский конфузится, как пойманная на месте преступления кошка, жалобно говорит что-то в свое оправдание вроде того, что ‘я не то думал, не так хотел сказать’, и в финале заявляет, что он вполне согласен с оппонентами.
— Чуковский, каким образом вы попали в ‘Ниву’?
— Очень просто! Я снес туда первую статью, и мне сказали, что в таком духе в ‘Ниве’ писать нельзя. Я пошел домой и написал ту же статью в другом духе. И, как видите, печатают.
— Но вы знаете, как это называется?
— Знаю. Это называется — современная литература!
Совершенно верно. Чуковский, с его статьями, фельетонами, рефератами — это современная русская литература с ее дешевой литературной шумихой, торжествующим невежеством и благоденствующей наглостью.
Милый, несуразный юноша! Какое жалкое поле деятельности он избрал себе.
Литература?!
Будто в ней можно занять прочное положение!! Дальше словаря Венгерова не пойдешь. Напрасно он так чуждается политики. Ему бы, при его ловкости, да прямо в министры!
Милый, ловкий мальчик! Что могут дать ему овации экстернов и фармацевтов? Ведь это все свои. Вот если бы со стороны его погладили по головке. Кстати, есть за что. Умен, но благонамерен. Смышлен, но на рожон не прет. Все больше норовит ‘на колени’ и не прочь ‘лизать сапоги’ власть имущих.
Это ли не гений из молодых, да ранний?